Не помню, как переехал. Голые стены подсказывают, что недавно. За окном - цветущие сады. Пёстрый пейзаж едва ли подходит серой затхлости комнаты. Будет проще подружиться с тараканами и клопами, чем травить. Ни кухни, ни санузла, ни кровати - сразу за дверью моей комнаты начинается улица. На ней есть всё необходимое - аптека, продукты - правда, открыты магазины бывают только раз в неделю, и никогда - одновременно. Расписания нет. Закупаюсь наудачу: в другой день может не повезти.
Не помню, где жил раньше. Возможно, нигде. Или не жил. Сложно быть уверенным в чём-то, когда не знаешь, купишь ли завтра еду или таблетки от головной боли. А ведь с каждым днём всё больнее и больнее. Хорошо, что в аптеке свободно продают наркотики. И рецепт не нужен - здесь нет врачей. Словно улица отрезана от мира. На станции заправки уже давно нет бензина; единственная автобусная остановка у дома гласит: "Конечная"; да и не помню, чтобы хоть один автобус появлялся здесь с поры моего приезда.
Пробовал идти назад, вдоль улицы, похожей на кривую дугу на руке, но путь перекрывал шлагбаум. Граница. В будке не было никого, но надпись на знаке-запрете гласила: "Остановись. Или умри...". И не то, чтобы я боялся, но улица была не так плоха, да и в комнате из окна открывался прекрасный вид. Продукты всегда были свежие, наркотики отлично снимали боль - маленький рай на отрезке времени, и не хотелось знать, что будет дальше... просто жить...
Дом был похож на коробку. Картонную коробку с номером 9 на торце. Почему девять? Возможно, по количеству комнат. В маленьком доме ютились девять семей (если, конечно, относить к таковым одиночек вроде меня). Единственная свободная комната, которая мне и досталась, располагалась посередине: вторая справа и слева во втором ряду по центру. Странно, но я никогда не видел своих соседей... кроме одного. Он работал продавцом в обоих магазинах, и всегда грустно улыбался, говоря из-за прилавка стандартное: "Ваш заказ".
Он не любил вопросов, и не отвечал на них. В свои 50 с лишним лет был вечным клерком, обслуживающим людей. И, видимо, хранил внутри какую-то тайну, которая согревала его своим существованием: об этом рассказывал потерянный взгляд, словно он смотрел сквозь людей, сквозь мир, сквозь время, лелея где-то там далеко предмет своих бессмысленных слов и грустных улыбок.
Стареющий клерк жил в девятой комнате справа в верхнем третьем ряду. Я знал это наверняка, потому что он единственный хранил по вечерам обет молчания...
В девятой комнате слева в нижнем первом ряду жил исследователь. По крайней мере, только так я мог интерпретировать постоянное шипение смешивающихся жидкостей и взрывы, возможно, являвшиеся следствием каких-то химических экспериментов. Что ж, подобная глушь идеально соответствует образу аскетичного учёного, увидевшего своё призвание в уединении ради великих открытий, которые изменят судьбу человечества. Хотя, вряд ли изменят... Все эти эксперименты, уверен, исследователь проводил для себя. Если не над собой. Ведь психоз не покинул планету.
В девятой комнате справа в том же нижнем ряду жил, по-слышимому, переводчик порнофильмов. Конечно, это мог быть просто любитель "точить и полировать", но частота и постоянство сладострастных вздохов и натужных кряхтений, сопровождавшихся гнусавыми репликами, подсказывала иное решение. Интересно, что он переводил даже вздохи: все эти ахи-охи, женские или мужские, сопровождались его пошлыми всхлипываниями. Иногда он даже вставлял анекдоты, прямо во время процесса, и сам же смеялся над ними, едва успевая совладать с собой, чтобы снова войти в темп сюжетного сношения. Для него это был своего рода арт-хаус - арт-рум, где он имел возможность самовыражения. Уверен, переводчику были так же дороги его гнусавые переводы, как исследователю - странные и опасные эксперименты. Вот только удовольствия переводчик получал больше. Что если однажды, глядя на заляпанный экран с двигающимися картинками, он увидит интригующую закономерность и напишет об этом статью, книгу, защитит докторскую и встанет у истоков порно-университета... А исследователь просто отравится или подорвётся, в буквальном смысле, на собственных хаотичных амбициях.
Конечно, я никого не осуждаю... но переводчик казался мне близким по духу, ведь жизнь его проходила не среди склянок и реактивов, а среди настоящих, чувствующих людей. Они вдохновляли его на слова, эмоции, шутки, даже будучи всего лишь картинками, большинство из которых состояли из банальных секвенций. И я с удовольствием слушал, как, утомлённый бесчисленными повторениями, переводчик, в поиске новой творческой жилки, поверх криков и стонов цитировал Шекспира, Бодлера и Достоевского; устами Чацкого, обхватывавшего широкие бёдра, восклицал нетленное: "Карету мне, карету!"
Но, увы, я не мог получить полного наслаждения от полёта творческой фантазии переводчика. В правом ухе, сверху и сбоку, в девятой квартире слева в верхнем третьем ряду (со стороны улицы) раздавались концерты, нет, не органной музыки - семейной жизни в её критической стадии несправедливости и жестокости... и иронии.
- Ах ты, скотина такая! А ну быстро иди сюда! Сейчас ты у меня получишь, чёртово ничтожество! Живо научу тебя жизни!
Это мать. Обычная мать, как и многие другие. Занята воспитанием сына, как и многие другие. Поверхностна, прямолинейна, обладает навыками убеждения с помощью подручных средств. Могла бы стать солисткой альтернативной панк группы, как и многие другие. Особенно цепляет её верхняя "ми". Правда, у сына третья октава развита лучше...
- Нет! Ай! Не трогай меня! Ааа! Я тебя ненавижу! Ааа....
Он носится по комнате и стучит руками о стены. Она ловит его и бьёт о стены головой. Лид-вокал, бэк, перкуссия, даже гулкое эхо топота - бас-бочки - прекрасно сыгранная группа-семья, на загляденье.
Звон ключей, хлопнувшая дверь, упавшая на пол бутылка и, чуть позже, непродолжительный скрип кровати (последний раз 15 секунд) - эмбиент в лице тени присутствия отца. За что ценю эти секунды - они как проигрыши без вокала. Дают ушам передышку, настраивая на новую волну ударного экстрима...
- Ах ты, маленькая падаль! Ты будешь меня слушать, слышишь! Я тебе лицо разобью, но ты будешь меня слушать! Я б**дь, твоя мать!
Истинно... В их комнате круглые сутки вечер, война и школа выживания. Сын вырастет, станет важным членом общества. Убьёт отца, изнасилует мать, и станет преступником или судьёй... как и многие другие... А пока - жив грохот и шум вакханальной регрессии. И вряд ли услышу вдруг балладу в их исполнении...
Мне плохо знакомы те, кто живут между девятыми комнатами.
Тот, кто снизу, обычно стучит... в потолок или пол, так сильно, что ощущаешь вибрации пальцами ног. Похоже, он стучит от бессилия и злости, уставший от бесконечных взрывов и стонов, раздающихся из-за картонных стен. Порой мне кажется, этот стук живёт в моей голове. Но таблетки снимают боль, а звук остаётся. Тот, кто снизу, настойчив, колотит без умолку, словно хочет разбить своё небо, сломать моё основание...
Тот, кто сверху, заливает водой... Не уверен, может это дождь, или слёзы... Моё небо чернеет сильнее с каждым новым потопом. Но я счастлив, что это всего лишь вода, а не кислота. Не хватало ещё химических ожогов... Впрочем, всё дело во времени. Придёт час, когда исследователь возьмётся за плутоний, опробует новую формулу и... атмосферу так просто обидеть... чуть что, сразу плачет... У того, кто сверху, нет крыши. Он сидит в своём квадратном колодце и смотрит вверх; теребит промокшие лохмотья и бормочет шаманские песни, потряхивая посохом дождя над головой. Он сам сломал свою крышу, совершил операцию - комнатную лоботомию. Это не значит, что он доктор. Достаточно быть кем угодно, чтобы вскрыть череп... комнате... или человеку... Теперь тот, кто сверху, дышит нирваной и слышит голос Бога. Интересно, кому из девятой он принадлежит...
В четвёртой и шестой комнате проживает моя паранойя.
Одна похожа на девушку. Я не видел её ни разу, не слышал. Она только скребётся маленькими коготками где-то справа, царапает стены, словно кошка, и трётся, шурша и шелестя платьями... возбуждая...
Другая - та, что слева - старуха с испорченным голосом хриплой сирены, накачанной коктейлем из гелия, керосина и антифриза, украшенным тонкими дольками щитовидной железы.
Ни на ту, ни на другую, я стараюсь не обращать внимания. Но, увы, никак не получается делать это одновременно...
Не помню, как переехал... Прошли годы или один день. И ничего, по-видимому, не изменилось бы, если б не повесился стареющий клерк, канув в небытие вместе с аптекой и продуктовым.
Я слышал его последний хрип. Казалось, всё на мгновение замерло - весь дом умолк. Когда-то это должно было произойти. Вечная грустная улыбка, пустой взгляд и рутинное одиночество неизбежно приводят к потере. И никто уже не узнает, что за тайна согревала его. Как и неясно наверняка, что украло у него эту тайну. Можно только догадываться о том, что тайна эта была для него целью и смыслом, ради которой он делал вид, что живёт. Но вот, свеча погасла... И комната превратилась в могилу.
Спустя мгновение, дом очнулся ещё более сумасшедшим, чем всегда. Тот, кто снизу, принялся стучать ещё сильнее, наполнив грохотом воздух, да так, что со стены упало окно с прекрасным видом, которым сутками я привык любоваться... Хотелось верить, что окно, а оказалась лишь картина. Красочное полотно, не имевшее ничего общего с реальностью, кроме холста, рамы, и красок. Не жили, не пахли, не манили больше цветущие сады. И стало как-то совсем невыносимо в этой шумной, картонной коробке - комнате, где единственными моими друзьями были клопы и тараканы, танцевавшие рокабили под какофонию девятых комнат, вместе с моей паранойей в такт гулким битам под моросью солёного пота. И я ушёл, так и не услышав баллады, под титры оргазма от ума...
"Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок...
Карету мне, карету!"
Сын удушил отца в постели. Мать уже выбивала из своего чада последние крики жизни, когда в результате неудачного эксперимента с плутонием, взорвался исследователь. Взрывная волна пробила дыру в стене, и над домом сгустились радиоактивные тучи. Кислотный ливень обжёг того, кто сверху, и разъел потолок моей комнаты, как раз, когда сквозь щели в стенах прорвалась моя паранойя. Сын, на последнем издыхании нашёл в себе силы нанести матери смертельный удар тупым предметом в момент, когда она одёрнула руку от капнувшей с потолка кислоты. А тот, кто снизу, проломил стену справа и всадил переводчика головой в телевизор как раз в момент крупного плана; после чего, найдя на полу таблетки от головы, принял все, тотчас же потеряв пульс от наркотического передоза.
Всего за несколько минут после того, как я ушёл навсегда, коробка N9 и её жители перестали существовать. Умерли, или были убиты - все они смешались с картоном, отложились химическими отходами на плёнке прокисшей земли.
Я шёл вперёд по улице, навстречу границе. Всё так же - никого. Только знак-запрет, всё так же гласивший: "Остановись. Или умри..."
Я поднял шлагбаум и преступил черту.
Ничего не случилось. Я не умер.
Оставляя позади отрезок улицы и разрушенную коробку, я шёл вперёд, решив для себя, что
больше не буду переезжать в поисках комнаты с нарисованным видом из окна. Здесь, за границей, всё было по-настоящему.