Они стояли в золотом степу, в последнем угасающем снопе света. Соняшники к северу от могилы уже все позакрывались, и лишь пронизанная дальним заревом догорающего БМП пыль курилась промеж колючих жестких стеблей. На востоке, за окраиной макового поля, холодел ставок в окружении ив и старой вербы. Из-под коряги робко выглядывали зеленоватый венчик и бледные пальцы русалки. На юге отсвечивали закатными сполохами поштукатуренные белые стены разбитой хаты, с уцелевшим шматком плетня и разрытым снарядами садочком, засыпанном вперемешку соцветиями мальвы, горшечными черепками и каким-то тряпьем. Полупрозрачный, не вызолоченный еще месяц вольно раскинулся в облаках - ни ведьме, ни самому лысому дидьку нынче было не схватить его за рога в небе, прочесанном трассерами, разрывами шрапнели и залпами "Буков".
- Годи, сынку, - медленно ворочая пересохшим языком, вымолвил жирный Пацюк. Шаровары его были засыпаны землей, жупан залит потом, и длинные усы обвисли.
Лель отбросил лопату и закурил. Пацюк тоже вытащил из-за пояса люльку, выкресал огонь, и ветер понес дым в сторону от могилы, куда только что они положили рядового нацгвардии Тараса Омельченко с двумя сослуживцами, от которых остались обгорелые кости.
- Що, пидешь до своих? - Пацюк мотнул бритой головой на автомат с айфоном.
- Товарища только дождусь, дядьку. Давно не виделись.
- До самого пекла... Як вы трымаетесь там?
- Пока держимся.
- Нивроку ця справа, сынку... Хиба я не чув, як ворухался мертвец пид Карпатами? И дикая охота прошла в Полесье, тому три десятка рокив. Вий очи откроет, не сховатыся вже. Забирай жинку, гайда до дому. У тебе ж гарный дом на Брянщине, хлопче. Мы тут якось сами...
Лель рассеянно улыбнулся в ответ, сверкнув белоснежными зубами с чумазого, перепачканного копотью и пылью лица.
Со ставка пополз, закручиваясь, туман. Из ствола дерева выступила тоненькая девушка с черно-зелеными косами и поплыла по тропинке, не шевеля травы. Приблизившись к Лелю, она сложила руки ковшом, и между ладоней полилась мерцающая серебристая струйка.
- Отведай, друже. И вы, диду, пийте, - легко поклонилась она , - це з нашего джерела вода. С самой Волыни.
- Спасибо, милая. Тихо у вас?
- Все тихо, только жинки плачут. Купава спит в скале крепко. Ты не беспокойся.
- А что говорит Рвущий плотины?
Некоторое время девушка стояла, не двигаясь. Потом заломила руки, и глаза ее блеснули как змеиная шкурка в отсвете месяца.
- Жито вытоптано, ковыль побит, Днипро течет в кровавое море.
- Всегда был паникером. Не журись, Мавка, чаривна моя сестричка! Все будет хорошо, -- Лель обнял девушку за плечи, и она вспомнила его льняной чуб и васильковые глаза в этих же степях, над ободом тачанки. - Она ведь у нас самым бесстрашным санинструктором была, дядьку, - повернулся он к запорожцу. - Такая дивчина, что все дивились.
- Еще подарок тебе, - из воздуха, из тополиного пуха, из широкого рукава вынула лесная мавка гуцульскую дудочку.
- Вот чего мне не хватало для счастья! Почти свирель, - Лель жадно схватил ее, прижал к губам - и полилась мелодия. - Помнишь, тогда под Уманью?
- Через годыну воны почнуть обстрел, - проворчал Пацюк, выбивая люльку. - Иди, я Стожары засвичу та Волопаса. Не заблукаешь.
- Ще трошки почекай, Лелю. Я венок тебе сплету в останний мий подарунок, наберу барвинка и руты, - Мавка плавно двинулась за угол хаты, где вились по плетню цветы. Страшно закряхтел старый Пацюк, а Лель протянул руку и позвал:
- Не ходи туда, Мавка. Не надо.
За домом одиноким сторожем высился тополь, а под ним - небольшой холмик, словно грядка садовая, и на грядке Мавка увидела книжку с картинками, заляпанную чем-то бурым, и две игрушки. Медвежонок и кукла сидели, обнявшись и глядя в небо.
Лель подошел и прижал ее лицо к своему плечу, и услышал:
- Надо. Пора.
- Девочка, я же не хотел тебя в это...
- Я Водяного позову с Перелесником, - сказала Мавка в его камуфляж. - Они за Купавой, как за родной будут смотреть. Ты же знаешь.
Крепко держась за руки, они спустились в балку и пошли, укрывшись в зеленке, меж вишен и алычи. Пахло полынью, пролитой соляркой и горелой стерней. Низко нависал над головами густо посыпанный солью Чумацкий шлях, а выше восходили в зенит, смеясь и танцуя, звезды безумия, распада и смерти.