Аннотация: Холода на город набросились невиданные - по крайней мере, лет пятнадцать таких не бывало...
Алексей Корепанов. Грани
Из архива
Кировоград, 19-27 января 1987
Холода на город набросились невиданные - по крайней мере, лет пятнадцать таких не бывало, и, вероятно, поэтому под узкой улочкой, ведущей к малосемейке, где жил Алексей, лопнула водопроводная труба. К вечеру ремонтники уже успели взломать асфальт, устранить неполадку и удалиться восвояси, одарив благодарных сограждан непроходимой траншеей и грудами мерзлой земли. Алексей этого, конечно, не знал и спешил по морозу с автобусной остановки, уткнув нос в шарф, упрятав руки в карманы и предвкушая горячую ванну. Темное небо промерзло насквозь, ветви деревьев были белыми и пушистыми, как на картинках из детских книг, всё вокруг холодно искрилось в свете продрогших фонарей, и снег простуженно скрипел под ногами. Было уже поздно, люди пили горячий чай в уютных квартирах, только вот Алексей, да еще человек,
шагающий перед ним, всё никак не могли добраться до теплых краев.
Итак, Алексей не знал, что домой по этой дороге не попадет и придется идти квартал назад, да квартал налево, да еще раз налево с выходом на фланг желанной малосемейки. Он почувствовал что-то неладное, когда человек впереди потоптался у вала мерзлой земли и повернул обратно. Алексей замедлил шаг, тревожно ожидая, когда тот подойдет ближе, спросил упавшим голосом:
- Что, не прорваться?
Человек ничего не ответил и прошел мимо. Алексей пожал плечами, сам решил разведать дорогу и направился дальше, не надеясь, впрочем, на успех.
И тут что-то кольнуло его в сердце.
Алексей сделал несколько неуверенных шагов - темнело небо, искрился и скрипел снег, недосягаемо светились теплые окна - и остановился. Что-то произошло, что-то явно произошло. Что-то вокруг дрогнуло и изменилось. Может быть, в этот миг родилась новая вселенная? Или взорвалась галактика? Или враз погибла неведомая цивилизация? Или голос иного мира прогремел среди звезд и комет, разгоняя облака межзвездного водорода, проникая в безвременье черных дыр и прорываясь сквозь них на иные просторы?..
Алексей разглядывал искрящийся снег и шевелил в карманах напрочь онемевшими пальцами. За спиной скрипели, затихая, шаги неприветливого вечернего прохожего.
И лицо ведь у того было как лицо, и нос как нос, и рот как рот, и глаза как глаза. Постреливали иголочками. Лицо как лицо...
Алексей обернулся и посмотрел вслед прохожему, а тот шел себе да шел вдоль высокого железобетонного забора, ограждавшего обширную территорию базы культтоваров, шел себе да шел.
Лицо как лицо... Маска! Алексей вздрогнул. Не лицо, похожее на маску, а маска, очень похожая на лицо.
- Глупости! - пробормотал Алексей.
- Ну вот, - добавил он чуть позже. - Дождался.
У забора уже никого не было. Только что на глазах Алексея некто с маской вместо лица вошел в железобетонную плиту и исчез, словно растворился в железобетоне.
Понять его было можно. Алексей его понял. Прохожий не пожелал идти квартал назад, да квартал налево, а пошел сквозь. Умел, значит, преодолевать подобные препятствия.
Алексей подошел к тому месту, где исчез прохожий, наклонился, рассматривая пушистый снег, изучил цепочку следов, обрывавшуюся у забора, исследовал шероховатую монолитную плиту, на всякий случай постучал по ней кулаком и вздохнул.
- Ну конечно...
Он все-таки вернулся к траншее, разделившей мир, убедился, что перебраться на ту сторону не удастся - и побрел по морозу в обход, мимо базы, квартал назад, да квартал налево, да еще раз налево.
Так он и дошел до своей малосемейки, поднялся на третий этаж и долго не мог повернуть ключ негнущимися пальцами. В прихожей снял куртку и шапку, открыл было горячую воду в ванной, но тут же закрутил кран и задумчиво проследовал на кухню. Поставил на плиту чайник, ушел в комнату, сел на диван и вновь задумался.
Алексею было чуть больше тридцати, и он работал редактором световой газеты "Вечерний город". Забот хватало. Алексей, в общем, не жаловался на жизнь. Была крыша над головой, было интересное дело, были приятели и гитара. Что еще нужно для счастья? Ну, не для счастья, а хотя бы для осознания устроенности жизни.
В юности Алексей был самонадеян, считал себя центром Вселенной, придуманной только для него, на окружающих смотрел свысока, мысленно их жалея, потому что им, беднягам, по его тогдашнему разумению, было навеки не дано достичь высот его, Алексеева, "я", не дано даже приблизиться к вершине его внутренней значимости. Повзрослев, Алексей понял, что вокруг отнюдь не дураки, что другие не только не глупее его, а во многих случаях наоборот, и что вершина его "я" вовсе не Эверест, а ничем не выделяющийся холмик в горной гряде, а вот пиков, венчающих эту гряду, ему, холмику, снизу просто не видно - облака мешают. Понял Алексей, что до звезд ему не дотянуться, талантами особыми природа его не наделила, понял - и принял, в общем-то, как должное. Хотя где-то в самых что ни на есть глубоких глубинах души продолжал все-таки верить в свою исключительность.
Глобальные проблемы его особенно не волновали. Да, плохо, конечно, что ребята наши гибнут в Афганистане, плохо, что империалисты угрожают Никарагуа, плохо, что плохо неграм в ЮАР, плохо, что мир докатился до грани "звездных войн". Телевизор-то Алексей, конечно, смотрел, газеты читал. Умом переживал за планету нашу неустроенную, а вот сердце, сердце-то не очень болело. Опять же, можно посудачить с
приятелями, попивая пивко в уютной комнате и слушая пластинки, можно побичевать проклятых империалистов, а потом взять гитару да устроить небольшой сольный концерт.
Не трогали, в общем, проблемы.
Ну что еще об Алексее? Работал себе да жил. Как многие живут. Бывали в его холостяцкой комнате и женщины. Варили кофе, листали книги, слушали музыку. Разное случалось. Некоторые и на несколько дней оставались. Брались благоустраивать быт на свой вкус. В соответствии со своим видением мира и Алексея в этом мире. И себя вместе с
Алексеем. Но надолго все-таки не задерживались. Алексей ценил одиночество и даже несколько им бравировал, и привязываться ни к кому не хотел и себя не давал привязывать. Слишком, наверное, себя любил. Хотя и не доходил до нарциссизма. Но отгораживался прозрачной стенкой. Прозрачной, тонкой, но достаточно прочной.
Ну и плюс некоторая сентиментальность, в хорошем, правда, смысле. Влюблен он был в юные годы и, выражаясь высоким слогом, сгорел в этой любви. Вернее, перегорел. А однокурсница его успешно вышла замуж, дважды родила и потолстела.
И хватит об Алексее. Обычный он, в общем-то, человек, только, может быть, "с некоторыми претензиями", как говорится. Создал себе мирок и выглянуть боится: вдруг там, снаружи, такое окажется, что плохо станет жить в мирке?
Вот и всё.
Алексей сидел за низким журнальным столиком в светлом круге от настольной лампы, пил горячий чай и задумчиво смотрел в темное окно. Покалывало что-то в сердце, но не больно покалывало, а так, словно просто давая о себе знать: здесь, мол, я, с тобой. Было ему неуютно, и чай совсем не согревал. Дело шло к часу ночи, из пишущей машинки сиротливо высовывался листок с началом информации об очередной трудовой победе коллектива литейного цеха, а с утра предстояла поездка на швейную фабрику, и вообще, рабочая неделя только начиналась...
Но спать не хотелось. И он знал, почему.
Давным-давно это было, в те действительно уж баснословные года, когда всё-всё впереди, когда играючи укрощаешь пространство и время и знаешь, что они покорно направятся туда, куда твоя душа пожелает. Когда весь мир - это руль, который сжимают твои руки.
Им было по двадцать, им, студентам, собиравшимся вечерами после занятий в одной из комнат общежития, чтобы поговорить о том о сем, помечтать, поспорить, постараться выделиться оригинальностью и независимостью суждений... В общем, зачем лишние слова? Многие из нас знают такие вот маленькие мужские коллективы, многие сами бывали в таких вот обшарпанных комнатах со старой мебелью, сидели вокруг стола и на кроватях, курили "Беломор", не обдумывали, что сказать, а говорили, что думали. Не боялись быть искренними.
Разговор тогда, в тот майский вечер, оставшийся на дне прошедших десяти лет, шел вполне обычный. Для них обычный. Андрюха как всегда хмыкал и покручивал длинным носом. Паша яростно теребил свою львиную шевелюру. Игорь сопел и всё порывался вскочить. Сергей сидел на стуле задом наперед, положив голову на руки и обводя всех задумчивым взглядом. Юрка беспечно развалился на чужой кровати, презрительно щурился и усеивал пол пеплом "беломорины". Борис, склонившись над столом, рисовал что-то на газете. Алексей устроился на стуле между этажеркой и кроватью, удобно уперся локтем в подоконник и смотрел вниз, на крыши гаражей и дворик, утонувший в сирени. Стояла майская теплынь, густо пахло нагретым асфальтом, и солнце садилось за тополя.
Говорили об одном, перескочили на другое, третье - и вдруг выгребли на войну. Да-да, на войну, на ту проблему, которая формулируется на пионерских сборах и школьных диспутах примерно так: "Мог бы ты стать Матросовым?" Но у них-то был не сбор и не диспут, и тему никто заранее не определял, и не сидел рядом классный руководитель или товарищ из райкома комсомола, и вообще никто не заставлял их говорить. Они говорили об этом не для других, а для себя, не ради отчета о выполнении запланированного мероприятия, они просто ГОВОРИЛИ об этом, потому, наверное, что это волновало их, самых обычных студентов середины семидесятых годов, о войне знавших, конечно, только из книг, кинофильмов и воспоминаний ветеранов.
Алексей, теперешний Алексей, сидя в круге света в своей уютной комнате с телевизором и пишущей машинкой, не мог вспомнить всех подробностей того давнего разговора, хотя и очень старался. Главное - он помнил суть. Всегда, оказывается, помнил суть, только не хотел думать об этом.
Вот примерная схема того разговора:
"- Только честно, ребята, - сказал Игорь, все-таки вскочив со стула и рубанув рукой прокуренный воздух. - Кто из вас считает, что смог бы поступить, как Матросов? Без дураков.
Помолчали немного, потом Борис отложил карандаш, утвердил подбородок на сплетенных пальцах и медленно произнес:
- Ну, я считаю. Если бы того требовала ситуация - сделал бы то же самое. Без дураков.
- Не знаю, - поразмыслив, признался Юрка, затушил папиросу о ножку этажерки и сунул окурок между учебниками. - Не думал.
- А ты подумай, - настаивал Игорь.
- А сам-то ты как? - подал голос Андрюха, недовольно поводя длинным носом. - Лично я - да. Пожертвовать собой для других - да. ТАМ зачтется. Жертвенность ведь в природе человеческой.
- И я - да! - взвился Игорь. - И не потому что зачтется, а потому что по-другому нельзя! Чувство долга выше инстинкта самосохранения. И если я решил, что должен - я сделаю.
- А если не решил? - угрюмо спросил Паша.
- Не придирайся! - вскипел Игорь. - Если другого выхода нет - мой долг, понимаешь, мой долг закрыть амбразуру! А ты что, думаешь иначе?
- Тише, не на собрании. - Паша поморщился. - К чему вообще этот разговор? Нашел тему для обсуждения. По-моему, каждый в подобном случае должен поступить сообразно, так сказать, велению сердца. И тут никаких дискуссий быть не может. Сердца-то у нас похожие, да, Лёха?
Алексей вздрогнул и повернулся от окна.
- Думаю, амбразур на всех не хватит.
В коридоре заорали: "Мужики, "Спартачок" влепил первую плюху!" - и пробежали мимо комнаты, сочно стуча подошвами.
И тогда Сергей поднял голову, откинулся на своем стоящем задом наперед стуле, крепко держась руками за спинку, и тихо произнес:
- Только не считайте меня циником и скептиком. Скажем так: я более дальновидный. Подожди, - остановил он рванувшегося со стула с третьей космической Игоря. - Потолок пробьешь, а над нами тоже, между прочим, люди. Так вот, ребята, мы молоды. Двадцать лет, двадцать весен. Поэтому сейчас нам терять нечего, мы готовы на всё. А вот что будет лет через десять?
- Совесть не изменится! - не выдержал Игорь.
- Хорошо, - согласился Сергей. - И через десять лет мы будем готовы вырвать собственное сердце, броситься на амбразуру, что там еще? И амбразур хватит, тут ты, Лёша, не прав. Кто-то из нас действительно будет в этом своем поступке совершенно искренним, кто-то сделает так в уверенности, что зачтется. (Андрей хмыкнул, но промолчал.) Кто-то и не захотел бы, но будет вынужден так поступить - иначе позор,
общественное порицание, гражданская смерть. Но бросок на амбразуру - это миг, всего одно мгновение боли, за которым уже никаких мгновений не будет. Дальше, так сказать, тишина. Какой-то миг - и всё, вечный покой. Пребывание в райских кущах. А если по-другому будет сформулирована задача? Если явится вдруг некий демон или пришелец,
или кто-то еще и хлоп вопрос ребром: мир будет спасен навеки, но ценой твоих вечных же душевных и физических мук. Что тогда, ребята? - Сергей опять обвел всех задумчивым взглядом и положил голову на руки.
- Эк тебя занесло! - с досадой сказал Паша.
- Фантастику не читаем, - с презрением сказал Андрей.
- Надурим демона, - улыбкой сказал Борис.
- И вечно ты всё повернешь черт-те куда! -с возмущением сказал Игорь.
-Что-то не видно ни демонов, ни пришельцев, ни кого-нибудь еще, -рассудительно сказал Алексей.
-Мужики, пошли на "Спартачок" глянем, - сказал Юрка.
Поскольку все говорили одновременно, получилось немного непонятно.
- Ну а ты, Серега? - мстительно спросил Игорь.
- А что я? - Сергей пожал плечами. - Я всегда за "Спартак". Пойдем, может, вторая плюха будет?"
Алексей все сидел у журнального столика со своим недопитым чаем, а что-то продолжало покалывать в сердце, словно говоря: я здесь, я с тобой.
Десять-то лет всего и прошло. Десять разочков-то всего и обернулась голубая наша старушка вокруг ясного солнышка, а где они теперь, азартные в споре студенты, готовые на амбразуру и за тысячи светолет, к центру Галактики, в дебри черных дыр и назад сквозь время в удивительную, чудовищную, нелепейшую кашу сингулярности? Совершенно по-дурацки погиб Игорь - впрочем, всякая смерть в сущности своей явление дурацкое - утонул в Неве, в граде Петровом. Женился и исчез с горизонта Юрка. Солидным, но довольно молодым кандидатом наук укатил по конкурсу в Волгоград Андрюха, предварительно избрав в подруги жизни дочь своего научного руководителя. Где Сергей, где Борис, где Паша? С ними Алексей отношения давно не поддерживал, даже на встречи однокурсников не являлся (через год, через три, через пять...). Всё в
мироздании спешит по своим орбитам, и кто орбиты эти придумал - неясно...
Алексей допил остывший чай и остался сидеть в круге света.
* * *
Вагон качало. За окном было темно, но если прижаться лбом к холодному стеклу - проявятся из темноты бледные заснеженные поля, неясные силуэты далеких деревьев, стайки черных домишек - дым столбом в слепое беззвездное небо, - зыбкие проблески каких-то огней на горизонте. Тащилась, тащилась мимо поезда тусклая белая равнина, раздваиваясь перед прожектором локомотива и вновь смыкаясь за хвостовым вагоном.
Борис отодвинулся от стекла, аккуратно поправил занавеску, встал и заглянул на верхнюю полку. Дочка спала, закинув руку за голову, ее курносый нос покачивался в такт вагонной качке. Лицо дочки было безмятежным, каким и положено быть лицу девятилетнего человека. Борис подоткнул ей одеяло, снова сел. Напротив, на нижней полке, храпели под одеялом. Верхняя полка была пуста.
Борис ехал к родителям. Дочка пребывала в блаженном периоде зимних каникул, а у него оставалась недогулянной целая неделя отпуска, так что обстоятельства благоприятствовали. В училище тоже, между прочим, наступили зимние каникулы, и отсутствие одного преподавателя никак не влияло на качество учебно-воспитательного процесса.
О Борисе можно сказать кратко, чисто конспективно, поскольку он легко укладывается в обычную схему, являя собой, по данным социологических исследований, проведенных в двух регионах страны, превалирующий тип женатого тридцатилетнего мужчины с высшим образованием.
Итак, высшее, женат, один ребенок. Уравновешен. Любит возиться по хозяйству, благоустраивать быт. В доме уют и покой. Семейные неурядицы редки, как солнечное затмение, если же мелкие раздоры все-таки случаются, он всегда уступает первым. Таким образом, уступчив. Жизненная цель и вообще перспективы ясные и определенные: на работе вооружать молодую смену рабочего класса знаниями в соответствии с требованиями реформы, дома растить и воспитывать дочку; повышать свой политический уровень путем занятий в вечернем университете марксизма-ленинизма; летом всей семьей отдыхать у моря; приобрести цветной телевизор, импортную кухню, переклеить обои, купить дочке магнитофон, заменить смеситель в ванной, подписаться на приложение к "Огоньку", сделать паркетный пол, достать кафель для кухни и ванной, раздобыть новое выходное платье жене, новый костюм себе, новое пальто дочке, новый пылесос, новый холодильник, новую стиральную машину, новый бачок для туалета, ковер в большую и ковер в маленькую комнаты. И так далее. Между прочим, всё на основе точного финансового расчета, жесточайшего режима экономии, системы рассрочек и приобретения лотерейных билетов. Плюс репетиторство жены. Борис ставит ближние цели и добивается их достижения. В будущее смотрит спокойно и уверенно, а также смотрит телевизор, читает книги, ходит в кино (с семьей) и по магазинам.
Всё, пожалуй, о Борисе. Хотя, конечно, человек сложней любой схемы и именно поэтому поступает временами совсем не так, как можно было бы ожидать, исходя из его производственной характеристики. И это, наверное, хорошо.
Борис поморщился от зычного храпа с нижней полки, встал, выключил свет в купе и вышел в коридор. Вагон немилосердно мотало, потому что он был последним в длинной веренице спешащих за локомотивом коробок на колесах, в которых спали, ели, курили, читали, играли в карты, просто смотрели в окна пассажиры. Коридор пустовал, белые двери купе были закрыты, в прихваченных морозом окнах заискрился и исчез свет
пронесшихся фонарей безлюдного переезда. Хлопнула входная дверь, и в вагон, в клубах пара, вошел человек. Высунулась на мгновение и исчезла взлохмаченная голова проводника, втянувшись в свою комнатку-панцирь, а человек направился вдоль дверей купе, приближаясь к Борису. Шапка на нем была как шапка, пальто как пальто, тонковатое, правда, на вид для озверевших морозов, брюки как брюки и сапоги зимние как сапоги. Человек шел, засунув руки в карманы, и что-то в нем показалось Борису странным. Человек проследовал мимо Бориса, прижавшегося к окну, чтобы уступить дорогу, открыл и закрыл за собой прозрачную дверь помещения перед туалетом, открыл и закрыл за собой непрозрачную дверь, ведущую в тамбур. И всё.
Борис хорошо рассмотрел его лицо - лицо как лицо, правильное, незапоминающееся, только взгляд какой-то необычный, колющий. Взглянул на Бориса, словно выпустил сотни две, а то и три стальных иголок или ледяных осколков. Поморщился Борис от этого стреляющего взгляда, как до того от храпа с нижней полки, дернул плечом и продолжал наблюдать за закрытой дверью тамбура.
И вдруг запоздало кольнуло в сердце. Добралась-таки стальная иголочка или тот ледяной осколок. Борису показалось, что не по рельсам мотает вагон, а черт знает по какой пустущей пустоте, где ни звезду не найдешь, ни планету не встретишь и рад будешь ну хоть какой-нибудь частице-крохотульке, только не увидишь нигде эту крохотульку, потому что они сюда не залетают, шарахаются от этого пустущего гиблого места и улепетывают, поджав хвосты.
Но - кольнуло да и пропало, и вагон возвратился на рельсы, а дверь в тамбур так и оставалась закрытой.
И Борис внезапно осознал сразу два явления. Явление первое: почему незнакомец показался ему странным. Странным не незнакомец был, а его походка. Вагон-то мотало, как байдарку в ревущих сороковых, впору падать лбом на двери купе и отбивать плечи об окна, а мужчина шествовал, как по ниточке, не покачнулся, ни разу с шага не сбился, словно не шел, а плыл над коридором. И не вразвалку шел, как, скажем, морской волк, привыкший к качкам, и не семенил осторожненько, придерживаясь руками за стенки, а спокойно шел, уверенно, руки в карманах, как по бульвару. Разве что не мурлыкал себе под нос.
И второе. Вагон-то хвостовой, то есть последний. Дальше только рельсы да степь. Можно, конечно, покурить в последнем тамбуре, можно просто постоять, проскребя гривенником щелку в морозных арабесках на окне, но сколько выстоишь на таком холоде в тонком пальто?
Борис двинулся по вагону в сторону тамбура, придерживаясь, когда надо, ладонями, открыл одну дверь, потом вторую. В тамбуре было пусто. Пусто и очень холодно. Иней лежал на замерзших окнах, торчали окурки в кучках снега, наметенного по углам, царапины на стене сообщали о том, что "Алик из Львова был тут". Борис подергал на всякий случай запертую последнюю дверь, поежился и вернулся в вагон.
Чуть позже, уже засыпая под храп попутчика, Борис подумал, что незнакомец мог, постояв в тамбуре, зайти в туалет - ведь не всё же время Борис наблюдал за дверью - и находиться там во время его, Борисова, исследования тамбура. И в конце концов, что ему, так сказать, Гекуба... Главное - чтобы каждый обеспечивал свой участок работы.
Борис умиротворенно размышлял в полудреме о том, что он вот обеспечивает свой участок... А проводник, выходит, не обеспечил... А почему, собственно, не обеспечил? При чем здесь проводник?.. Граждане страны свободны в своих передвижениях... перелетаниях... переползаниях... переходах...
И ему приснился подземный переход железнодорожного вокзала, где бабки продавали цветы с металлическими стеблями. "Тук-тук-тук", - стучали стебли в ведрах, словно колеса поезда, и переход покачивался, и из его глубины здорово дуло в голову.
* * *
Солнце нагло ломилось в окно, создавая иллюзию тепла, но тепла от него не было и на полушку. В такую погоду спасение только в валенках и в быстрой ходьбе, и люди на улице так и делали: стремительно проносились в валенках фигурками из эпохи немого кино, выскакивая из-за одного забора и исчезая за другим. А вообще из окна не было видно ничего интересного: справа дом до половины небес и слева такой же, да сараи, да помойка, да разломанная детская песочница, да вот еще заборы и кусочек улицы. Вся панорама. Хоть плачь. Хоть вой.
Сергей не стал ни плакать, ни выть. Он просто взял ручку и придвинул к себе общую тетрадь. Он очень любил писать в общих тетрадях, особенно в новых, совсем чистых общих тетрадях. Чистые общие тетради сулили надежду, они были готовы принять на свои страницы любые слова и в конечном итоге превратиться в шедевр, в бесценную рукопись, за которой потом будут гоняться коллекционеры.
Шедевров пока не получалось. Солидная стопка исписанных от корки до корки общих тетрадей всех мастей лежала в шкафу, не привлекая внимания коллекционеров.
Еще Сергей очень любил работать на кухне. Только на кухне, взирая на заборы и помойку. Он ставил кухонный столик к окну между холодильником и старым посудным шкафом, раздвигал занавески, вооружался пепельницей, ручкой, общей тетрадью и листочками для заметок, придвигал табуретку и приступал.
Рассказы, рассказы, рассказы. Повести. Рассказы, рассказы. Повести. Рассказы.
Сергею было тридцать лет. Писал он с первого класса. (Писал - в смысле, сочинял). С тринадцати лет он начал, если изъясняться книжно, работать в жанре фантастики. Сломал ногу, возившись на горке с приятелями, поэтому лежал дома на диване и сочинял.
И это стало его крестом, его ношей, его стремлением, его несчастьем, радостью, болью, зудом, наркотиком, песней, стихией, любовью, болезнью, неотвязным кошмаром и наслаждением.
В перерывах между своей писаниной он проскочил вуз и работу в сельской школе, успел жениться и развестись, похоронить маму и остаться совсем одиноким в ее квартире. Он немного поработал корректором в типографии, потом обучился вязать арматуру, управляться с вибратором и бетономешалкой на стройке, был стропальщиком, киномехаником, дворником, разгружал вагоны с арбузами и солью, цементом и химическими удобрениями, баржи с мукой, молдавским портвейном и углем, сторожил дачи и детские дошкольные учреждения. С осени он устроился сменным сторожем на чулочную фабрику, увеличив тем самым время, необходимое ему для творчества.
Сергей взглянул на заборы и помойку, отложил ручку и потянулся за сигаретой. Помойка ему не мешала. Солнце веселилось в бледной морозной синеве, что звалась небом.
Между небом и землей... И все-таки он считал, что находится ближе к небу, чем к земле. Хотя оснований так думать не было. Дело в том, что Сергеевы творения ни разу еще не увидели света. Сергей не был графоманом, он хоть кое-как, но все-таки мог писать. Беда заключалась в отсутствии собственных идей. Говоря по-иному, он был неоригинален в своих творениях.
Но не писать он не хотел. Вернее, не мог. В противном случае, говоря несколько высокопарно, жизнь для него теряла всякий смысл. И он продолжал писать, и бомбардировать редакции своими творениями, и получать рецензии, указующие на отсутствие оригинальных идей, и все равно продолжал...
И вот что не давало ему покоя: не тщеславие гнало его к столу, нет, и не гонорары его прельщали. Мучило другое: он хотел быть услышанным, так как считал, что ему есть что сказать, а ему не давали быть услышанным и считали, что сказать ему нечего.
Но он не позволял себе унывать. Унывать он не любил.
Это был тот самый Сергей, который тогда, тем давним майским вечером в студенческом общежитии, упомянул демона или пришельца, или кого-то еще, поставившего вопрос ребром.
Сигареты кончились, а писать без них Сергей не мог. Мороз навинчивал под сорок, но гастроном был неподалеку. Сергей запеленался в теплые носки, шарф и перчатки, сбежал по лестнице и начал марш-бросок.
Он бодро прошагал половину пути до гастронома, но у павильона "Пиво-воды" был перехвачен высоким худощавым усатым парнем в сером пальто. Парень загородил дорогу и сказал страшным голосом:
[Далее Сергей общается в пивбаре с Пашей. Текст не сохранился - последний машинописный экземпляр этого эпизода был отправлен П. Срослову в Калинин.]
[Далее идет частичное изложение рассказа "За последней чертой".]
[Затем идет частичное изложение рассказа "Часок перед работой".]
* * *
С утра Алексей поехал на швейную фабрику готовить материал о передовой бригаде закройщиц. Он побеседовал с симпатичными девчатами в косынках, вместе с заместителем секретаря парткома прошелся по цехам, а потом позвонил к себе на работу и сообщил, что до обеда будет занят. После этого он покинул фабрику.
Он должен был разыскать Сергея. Причину своей уверенности он объяснить бы не смог, даже если бы очень захотел, но не просто предполагал, а именно ЗНАЛ, знал с самой категоричнейшей категоричностью, что вчера на перекопанной узкой улочке встретил именно того, о ком давним майским вечером говорил Сергей. Того самого демона, пришельца или кого-нибудь еще.
Ему нужно было сообщить об этом Сергею, переговорить, посоветоваться, что ли. Внутреннее состояние Алексея напоминало состояние человека, который очень долго и привычно катался себе на карусели до тех пор, пока некая сила не оторвала его от сиденья и не бросила головой вперед прямо на металлическую ограду.
Но где искать Сергея? Они ни разу не виделись со студенческой поры, потому что двигались в пространстве и времени по непересекающимся орбитам, хотя, отдавая должное Алексею, надо отметить, что несколько раз он порывался разыскать своих товарищей студенческих лет. Порывался, но так ничего и не предпринял, как, к сожалению, довольно часто бывает с благими намерениями. Алексей не знал, где работает
Сергей, да и в городе ли он вообще, но визуально помнил дом и квартиру, в которой тот жил когда-то вместе с мамой. Алексей, конечно, понятия не имел о том, что мать Сергея умерла, а сам Сергей живет там же и в момент этих Алексеевых размышлений сидит за кухонным столом и пишет в общей тетради. Чуть позже у него кончатся сигареты, и он пойдет в гастроном и будет перехвачен Пашей у павильона.
Жил Сергей далеко от швейной фабрики, в Заречье, и Алексей потратил больше часа, добираясь туда трамваем, а потом троллейбусом. По пути к дому Сергея он даже прошел мимо "аквариума", где в это время Паша поглощал пиво, а Сергей при сем присутствовал, свернул за угол и сразу узнал нужный дом.
Звонок безнадежно прозвенел несколько раз и затих. Алексей, прислушиваясь, постоял у двери, потом позвонил еще и еще раз, опробовал звонки остальных трех дверей, выходящих на лестничную площадку, но все, вероятно, были в это время на работе.
Он вышел из подъезда, привычно поддернул шарф к подбородку и побрел, оскальзываясь на плотно слежавшемся снегу и размышляя, как же найти Сергея. Подумал о том, что мог бы оставить записку в почтовом ящике, решил вернуться - и тут на противоположной стороне улицы увидел вчерашнего незнакомца.
Незнакомец шел, подняв воротник легкого своего черного пальтеца, засунув руки в карманы, сдвинув на затылок зимнюю шапку, глядел прямо перед собой и кто его знает, ЧТО видел в глубине обычного квартала обычного земного города. Расступался перед ним обычный земной морозный воздух, расступался и обтекал, а он шел, словно в коконе, словно сам по себе, неподвластный нашему холоду, нашему времени и нашему привычному обжитому и уютному трехмерному пространству. Камуфляжем ведь все это было, оболочкой, надетой для того, чтобы не бросаться в глаза, чтобы не таращились вслед, не шарахались, уступая дорогу, чтобы не случилось, боже упаси, дорожно-транспортных происшествий, паники, любопытствующих толп, валящих следом, чтобы не
возникли шум-гам-тарарам и религиозные секты, избегающие регистрации, чтобы всё в мире шло своим чередом, чтобы... Так зачем же тогда, черт возьми, он здесь околачивается?! Ведь не просто же так он здесь околачивается, не туристом же сюда явился, не для лечения в условиях благотворного земного климата? Знаем, зачем он явился...
Алексей, как это ни парадоксально, задохнулся дьявольски холодным воздухом, еще раз поддернул шарф к подбородку и направился за незнакомцем, твердо решив не упускать его из поля зрения и отмахнувшись от вопроса: а что же делать дальше?..
* * *
Разбуженный проводником, Борис долго вслушивался в стук колес, не понимая, чего же не хватает в купе. Наконец понял: не хватало храпа. Нижняя полка по соседству пустовала. Борис разбудил дочку, и когда поезд затарахтел на стрелках, подбираясь к конечному пункту пути, они уже сдали постели, собрали дорожные сумки и были готовы перейти из ранга пассажиров в ранг гостей города.
Промерзший сонный утренний трамвай, недовольно скрипя колесами по заиндевевшим рельсам, подставил им свой красный бок и неохотно раскрыл двери. Они двинулись сквозь просыпающийся город. Ехать было всего ничего - четыре остановки, и еще до начала управленческого рабочего дня имели место приветственные объятия, возгласы и поцелуи, дочка бегала по комнатам в квартире бабушки и дедушки, а Борис
степенно пил чай и вел беседу с матерью-отцом. Все было очень хорошо и спокойно. Борисовым матери и отцу было хорошо, потому что приехал родненький единственный сын, и все у сына в жизни вроде бы получается, и сам он ладный и рассудительный, и, опять же, не пьяница какой-нибудь, и с женой они живут без ругани, душа не нарадуется.
Дочке было хорошо, потому что наступили зимние каникулы и на уроках можно не сидеть, и спать, сколько влезет, и бабушка с дедушкой угощают апельсинами, и в цирк поведут, и по телевизору все каникулы будут разные мультики показывать. Борису было хорошо, потому что приехал он в город детства, и папа с мамой здоровы, и дочка новых впечатлений целую кучу наберет, и радость родителям доставил своим приездом, и город родной стоит, ничего ему не делается, только хорошеет да хорошеет... И вообще, приятно хоть изредка возвращаться к местам детства и юности и бродить по ним уже чужаком, уже приезжим, и с тихой грустью удивляться: "А где же этот дом? Где тополь? Где детская площадка?" - и умиляться, и грустить, не находя следов прошлого, и вспоминать, вспоминать, вспоминать... Потому что город детства остается городом детства и соприкосновение с ним всегда сладостно... и больно. Сладостно - потому что он твой, город детства, вот по этой улице ты ходил в кино и на каток, а вот в этом доме, на третьем этаже, третье окно от угла, жила твоя ранняя любовь. Больно - потому что меняется облик города, и ты чувствуешь себя в нем кратковременным гостем, которому дано пройти по знакомым улицам - но не более. И уйдешь ты, и город не заметит твоего ухода, потому что привык существовать без тебя...
...Об этом думал Борис, оставив дочку, прильнувшую к телевизору, и выйдя из дома, чтобы прогуляться по улицам детства. Борис был не из сентиментальных, но что-то временами мешало ему дышать.
Пребывая в этом меланхолическо-лирическо-сентиментальном состоянии, он проследовал знакомым бульваром и остановился на углу, напротив четырехэтажного желто-белого дома, своим горделиво-фундаментальным видом напоминающим о послевоенном строительстве.
Стояла зима, и тополя на бульваре были вырублены еще задолго до Борисова визита. Стояла зима, и не осталось тополей на бульваре, и весь он стал каким-то неухоженным, и на третьем этаже, в третьем окне от угла, висело на веревке белье, но Борису чудился март, синий вечер и тени тех вырубленных тополей, что росли здесь пятнадцать... сто... тысячу лет назад.
[Далее следует изложение рассказа "Когда наступает весна".]
А теперь за окном висели какие-то наволочки. Борис вздохнул и побродил немного по оголенному бульвару. Где же эти тополя?..
Мороз, однако, давал о себе знать, и Борис не выдержал и рысцой побежал через площадь, мимо стоянки такси, к модному нынче магазину "Товары для молодежи". Там он намеревался присмотреть кое-что жене, себе и дочке.
И на стоянке такси увидел того незнакомца из поезда. Незнакомец склонился над окошком водителя, толстого рыжего парня, весьма похожего на Атланта, держащего с усталой думой на челе весь мир на могучих плечах, и негромко произнес:
- До гостиницы "Заря".
[Далее излагается рассказ "Гиганты и букашки" и продолжается изложение рассказа "За последней чертой"].
* * *
Паша еще издалека крикнул:
- Леха, стой, стрелять буду!
Алексей резко остановился, обернулся, увидел Пашу и спешащего за ним Сергея - и тут же перевел взгляд на удаляющуюся фигуру в черном пальто. Паша налетел, заключил в медвежьи объятия, Сергей остановился рядом, растерянно и встревоженно улыбаясь.
- Паша, подожди! Да отпусти же, черт! - отбивался Алексей.
[Далее следует общий разговор по поводу "демона". Текст не сохранился.]
- У вас, вижу, своя блажь в голове, ну а у меня своя. Ежели захотите пообщаться - голубые годы студенчества, глобальные и эпохальные проблемы эт цэтэра - найдете меня здесь. Давайте, ловите своего демона за хвост, а то уйдет, и вы потеряете шанс спасти мир. О ревуар, пока!
Паша поднял руку, печально усмехнулся и направился к "аквариуму". Алексей и Сергей посмотрели ему вслед и быстро пошли в другую сторону, за незнакомцем в черном пальто.
- Всё пишешь? - спросил на ходу Алексей.
- Пишу.
- Есть успехи?
- Нет успехов.
- А как читающая публика?
- Нет читающей публики.
- Ясно, - сказал Алексей. - Ты знал, что он придет?
Сергей промолчал.
- Ясно, - повторил Алексей. - Что будем делать?
Сергей опять промолчал.
Расстояние между ними и незнакомцем почти не сокращалось, потому что тот тоже ускорил шаги и словно летел над покрытым ледяными буграми тротуаром.
- Что делать будем, Сережа? - вновь спросил Алексей, внезапно остановился и загородил дорогу Сергею. - Что делать будем, писатель ты наш фантастический? Дофантазировался? Проблем тебе захотелось? А у меня вот отпуск на носу и приятнейшие перспективы покататься на лыжах в умопомрачительных по красоте пейзажей Советских Карпатах. А еще на носу у меня командировка в столицу на великолепнейший семинар. Что делать-то прикажешь, фантаст ты наш уважаемый, народом не признанный? Ведь он, я так понимаю, ждать не будет. Не будет же?
Сергей, прищурившись, молча смотрел на Алексея, и тот остыл, поддернул шарф и безнадежно махнул рукой:
- Эх, ладно, посмотрим. Боречка, кстати, сказал тогда, что можно надурить демона. Сюда бы его, Боречку!
* * *
Борис вращался в толпе, переходя от прилавка к прилавку, протискиваясь, работая локтями, приподнимаясь на носки, вытягивая шею, оттирая плечом, сдерживая напор сзади и с боков. Торговый зал был длинным и узким, прилавки располагались в крохотных нишах, что создавало определенные неудобства. Товары предлагались, в общем, самые обычные, и покупки Бориса пока ограничивались красивым сиреневым, расшитым красными узорами фартуком жене и симпатичной, по его мнению, зеленой кофточкой дочке. Вдоволь натолкавшись в магазинной кишке, Борис выбрался на улицу, сунул под мышку полиэтиленовый пакет с покупками и наметил план дальнейших действий. План включал посещение доброго десятка торговых точек.
Автобусы и грузовики носились по улицам в пышных облаках выхлопных газов, трамваи на остановках резко стучали оледеневшими дверцами, прохожие прикрывали носы варежками и перчатками, и только воробьи безмятежно толклись на снегу. Солнце перестало веселиться и холодно и отчужденно взирало на город, но обыденная жизнь шла своим чередом.
В "Спорттоварах" Борис купил рыболовные крючки, в "Сувенирах" - расписные деревянные ложки и, очутившись на трамвайной остановке, неожиданно для себя пропустил "пятерку", которая доставила бы его к обувному магазину и подождал "девятку". Миновав несколько остановок, он вышел из трамвая неподалеку от гостиницы "Заря".
Решение это было настолько странным для него самого, что он некоторое время переминался с ноги на ногу на остановке, но потом все-таки направился вглубь жилого массива, и его обгоняли красные "Икарусы", везущие к гостинице экскурсантов.
Он вошел в стеклянные двери и сразу увидел двух задумчивых парней лет тридцати. Парни сидели в креслах, расположенных среди колонн и больших вазонов с зелеными растениями. Их лица были знакомы Борису.
- О! - сказал Алексей и толкнул локтем Сергея. - Смотри, вот и Боречка прибыл. Рады гостю нашего города.
[И вновь - "За последней чертой" и "Гиганты и букашки".]
* * *
...Паша все-таки направился вслед за Сергеем и Алексеем и вошел в гостиницу чуть позже Бориса. Они устроили небольшую встречу-совещание в гостиничном холле, но пока ничего не решили. А решать было нужно. Так уж получалось, и никто не мог вмешаться и что-то изменить.
В холле было безлюдно и тихо. Пустые "Икарусы" скучали у тротуара, в сквере напротив гостиницы лежал нехоженый снег. Выскользнули из-за крыш серые тучки-облака, притушили холодное солнце - и стало неуютно.
Нарушил молчание Борис.
- А почему, собственно, мы сами должны набиваться? - рассудительно спросил он. - Что нам, заняться больше нечем? Пусть вот сам нас и найдет, тогда и будем что-то решать. Он же нас не ищет? Нет. Может быть, и вообще ему кто-то другой нужен. Может, он здесь вовсе по другому вопросу. Он ведь нам не предлагает ничего.
- Подожди! - остановил его Алексей и перегнулся через подлокотник к Сергею. - Ты меня прости, конечно, Сережа, но ты ведь сам всю эту кашу заварил. Сам всё придумал и нас втягиваешь. А нам, действительно, что, делать больше нечего? Я, между прочим, на работе. Работать должен в данный момент, и в пару мест подскочить сегодня, и материал кое-какой слепить. Нет, я уходить не собираюсь. Я к тому, чтобы ты сам к нему сходил, в шестьсот там какой-то, а я здесь подожду, в этом кресле. Согласен?
Сергей прищурился и ничего не ответил.
- Лёха дело говорит. - Борис энергично закивал, так что чуть шапку не уронил. - Я тоже здесь подожду. Только не думайте, что я чего-то боюсь. Отнюдь! Ты вот, Павлик, меня хранителем семейного очага назвал и попал в самую точку. Да, у меня в семье всё хорошо и я не виноват, что у кого-то с семьей вообще не получается. А мне дочь вырастить надо, вот так.
Паша поглядел на всех неожиданно ясными холодными глазами, пощипал себя за усы.
- А с чего вы, друзья, вообще взяли, что он демон или пришелец? Мало ли чего Сереге когда-то в голову взбрело? Мир воображения материализуется далеко не всегда. Лучше в паспорт вашему демону загляните. Каким отделом внутренних дел выдан, где брак зарегистрирован, сколько детей, где живет? Откуда ты, дружок, сказочку эту про демона-пришельца выкопал? Из средневековых инкунабул? Или из фантастической макулатуры для детей и доверчивого юношества? Или сам придумал? Какие страдания могут быть, какие демоны? Демоны только при белой горячке. Пришельцы, кстати, тоже, это если интеллектуал какой-нибудь спивается. Вы же материалисты, черт возьми, вы же диаматы всякие сдавали. Демоны! Пришельцы! Тьфу!.. Друзья, нас ждут, нас домогаются, без нас приходят в уныние все кабаки нашего города! Ну поднимись ты к нему, дружок, ну пошлет он тебя на Альфу, Бету, Гамму и Эпсилон Центавра, а то и еще подальше, и будет прав, ну поднимись и быстро сюда - и двинемся искоренять зло в образе алкоголя ценой, кстати говоря, своих последующих душевных и физических мучений. Ну поднимись!
- А ты? - тихо спросил Сергей.
- Не хватало мне на шестой этаж ради матюков переться! Я тебя здесь подожду.
- Ну хорошо, - миролюбиво сказал Борис. - Давайте не спеша разберемся. Ты, Павлик, конечно, не прав. Средневековье там или не средневековье, фантастика для детей или не фантастика - не знаю. Обсуждать этот вопрос не берусь. Если бы убеждены были в том, что это просто Серегины выдумки - здесь бы не собрались. Правильно, Лёха? Ведь не выдумки же?
- Если бы выдумки! - Алексей вздохнул. - Но я-то его сам видел и знаю, кто он такой. Просто знаю, без всяких рассуждений. Другое дело, что Сергей, хотел он этого или не хотел, но втянул нас в свой очередной фантастический опус. И отложить решение нельзя. Это только в Китае смертную казнь на два года откладывают. С нами такого не получится, не тот случай. Потому и обидно. И я уже свое мнение высказал: сам накликал, сам и выкручивайся. Грубо, конечно, но я-то ведь этого демона не придумывал!
- Мужики, вы меня утомили, - обессиленно выговорил Паша. - Жизнь вас, видно, не била по головам, поэтому болтаете много. Эпоха болтунов. Нет на вас управы.
- Так я к чему веду? - продолжал Борис, опять поморщившись от слов Паши. - Коль демон этот или пришелец из звездных миров уже явился, и никуда от данного факта не денешься, нужно изложить ему наши конкретные и четкие условия. Итак, мир, наш мир, может быть спасен. Отлично? Отлично. Но! - Борис сделал паузу и поднял указательный палец в замшевой перчатке. - Но ценой наших вечных физических и душевных мучений. Постойте, товарищи! - Борис опять сделал паузу и обвел всех торжествующим взглядом. Говорил он хорошо, как на собрании, следил за правильным построением фраз, интонацией и дикцией. - Почему - НАШИХ мучений? Моих, Лёхиных, Серегиных, Павлика, наконец?
- Меня не трогай, - пробурчал Паша.
- Сколько сейчас народу топчется по нашей земле-матушке? - риторически вопросил Борис. - Миллиарды топчутся, мил-ли-арды! А коль мир будеи спасен - скольким еще предстоит топтаться? Миллиардам миллиардов! - Борис победно взмахнул рукой. - Так почему бы не поступить по справедливости? Почему бы не разделить эти вечные страдания на бесконечное число будущего народонаселения? Каждому поровну, хочет он того или не хочет. Всем и достанется по чуть-чуть, переживут. За всё ведь надо платить, не так ли? Ну так пусть все и платят! Только на таких условиях и надо договариваться. И думаю, что мук этих будет каждому в таком вот размере: физических - словно пару часов зуб поболит, а душевных - словно старушке не уступил место в городском транспорте. И все останутся довольны, и мир спасем навсегда. Я правильно мыслю, Серега?
Сергей поднялся. По ногам тянуло холодом.
- Схитрить хочешь, Борис? - негромко сказал он и зябко передернул плечами. - Не проходит хитрость. Не помогут будущие поколения, и ты их не трогай. Не надо. И других не трогай. Ладно, ребята, я пошел.
Он медленно двинулся по бескрайнему холлу к двери лифта. Гулко звучали шаги, надрывался телефон за барьером дежурного администратора.
Ему даже не было обидно. Он просто удивлялся. Он смотрел в колодец глубиной в десять лет и видел там смутные отражения... слышал возбужденные голоса... Там горели взоры... Там говорили что-то об идеалах... били себя в грудь... искренне... Самое страшнее - искренне. Сами верили в то, что искренне. А теперь вот совсем другие грани проступали, совсем другие...
А всего-то и нужно было, всего-то и требовалось, всего-то - ежедневно, ежечасно, ежеминутно страдать за этот мир, душой страдать, болеть, переживать, пусть хоть немножечко, пусть хоть самую малость, самую капельку, но постоянно, ежедневно, ежечасно, ежеминутно - и мир будет спасен. Спасен будет мир без всяких демонов и пришельцев, или кого-то еще, спасен будет на минуту, на час, на день, навеки... Всего-то - каждому хоть самую малость...
Он пересек, наконец, бесконечный пустынный холл и подошел к лифту.
Каждому, каждому, всем - хоть немного...
- Сережа, подожди!
Он обернулся.
Каждому - всегда, хоть самую капельку...
Они стояли у кресел, Алексей, Борис и Паша. Алексей тер подбородок, Борис вцепился в полиэтиленовый пакет, Паша улыбался своей грустной улыбкой.
Они стояли совсем недалеко от него, готовые идти вместе с ним. Готовые идти вместе с ним?
Готовые идти?..
Каждый - ежедневно, ежечасно, ежеминутно?
[Вновь - "За последней чертой" и "Гиганты и букашки".]
* * *
[...] Сергей стоял посреди пустого неуютного пространства, глядел под ноги, размышлял.
А что, если все думы эти абсолютно бесполезны и бесперспективны? Думай не думай, а грядущее не изменить? Не предотвратить?
И не надо размышлять, метаться, мучиться, не надо бессонных ночей, ничего не надо. Ничего не надо делать. Зачем усложнять себе жизнь, зачем надрывать сердце и выворачивать душу наизнанку? Зачем? Зачем действовать?
Жить себе потихонечку, и радоваться голубому небу и зеленой траве, а мир сам себя излечит, сам найдет в себе силы для того, чтобы выжить, и о спасении его позаботятся те, кому положено об этом заботиться. И не взорвутся бомбы, потому что кто-то не захочет терять свой уютный мирок, свой счет в банке, свою порцию виски с содовой... Зачем лезть туда, куда не просят? Зачем?
Грядущее грядет само собой, без чьих-либо усилий, и пытаться изменить его - все равно что руками удержать мощный локомотив или остановить самолет на взлетной полосе, уцепившись за шасси, или телом своим преградить путь стремящейся в небо ракете. Может быть - так?
Все страницы уже пронумерованы, прошиты и заверены печатями. Уже написана Книга Грядущего и нельзя в ней заменить ни один лист. Всё утверждено и согласовано, и исправления, подчистки неуместны. Невозможны. Всё давным-давно рассчитано, измерено, взвешено, оприходовано и сдано в архив. Может быть - так?
И коль суждено погибнуть миру, погибнуть раз и навсегда, так он все равно погибнет, пытайся или не пытайся этому помешать, а коль не суждено - будет себе жить припеваючи, навсегда позабыв, что мог погибнуть. Может быть - так?
Судьбы мира зависят не от нас? Не от него, Сергея, они зависят?
Предотвратим ли думой грядущее?..
А если каждый ежедневно, ежечасно, ежеминутно? Если каждый?
Каждый.
- Предотвратим ли? - спросил Сергей.
Ему был ясен ответ. Раздвинулись створки лифта. Он медлил, надеясь, что войдет в лифт не один.
Планета рассекала пустоту, с каждым мгновением, с каждой секундой, с каждым оборотом своим вокруг оси, вокруг Солнца, приближаясь к неведомой цели. Люди направляли ее полет и показывали дорогу грядущему, но грани грядущего были пока неясными.
Уцелеет ли мир? Без помощи демонов, всесильных пришельцев со звезд, кого-то еще, всемогущего и всеумеющего?
ДА - или НЕТ?
Да?.. Или не будет у нас Заземелья, ничего не будет?
А вы готовы, каждый, ежедневно, ежечасно, ежеминутно?..