Человек, проучившийся всего лишь год в художественном училище, преподаёт сейчас живопись студентам высшей школы... Удивительно? Всё просто - в училище полагали, что художник уже есть, и учиться ему там нечему.
Он окончил училище, когда другие только поступают, и за воротами его с распростёртыми объятиями встречала армия - удачно подоспел призывной возраст. После демобилизации он ходил в длинной шинели, у него не было пальто.
Не правда ли, знакомый образ - бедный, но талантливый художник... Нет, вы не путайте, это не Монмартр. Это улица Ленина, угол Комсомольской...
Знаменитая кишинёвская "стометровка". Место свиданий и встреч со всеми.
Впрочем, в то время начинающие инженеры тоже считали копейки. Но в отличие от них не все художники получали зарплату.
Он был, по выражению Юрия Башмета, полукавказской национальности, и в Художественном фонде ему не хотели давать заказов, а ведь в Википедии могло бы стоять - "выдающийся молдавский художник".
Когда-то его звали просто - Лёня Балаклав. Одноклассник его, впоследствии мой коллега, рассказывал - он молниеносно рисовал мелом на доске шаржи на соучеников и учителей. Преподаватели обижались больше. И слава шла по школе и между девушек.
Жарким летом привела меня к нему подруга - пошли к Лёньке Балаклаву! Тогда в гости заходили без приглашения, просто проходя мимо. Она была художницей, и знала, что Балаклав гений.
У обаятельного Лёньки Балаклава оказалась выразительная внешность - почти скульптурная лепка лица, возможно, из-за чеканной формы носа. Стены его непритязательной, ещё довоенной постройки, квартиры были увешаны портретами молодой жены. Под ними та же самая жена кормила грудью новорождённую дочку. Поражала свежесть и радость жизни, исходящая из картин.
В телевизоре гремели Московские Олимпийские игры. И вальс Евгения Доги на церемонии открытия тоже был обещанием счастья.
Запомнился великолепный, в серо-синих тонах, портрет старика с папиросой и пепельницей. На вопрос, кто это, ответил, что встречает на улице деликатного пожилого курильщика, стряхивающего пепел в носимую с собой пепельницу.
За давностью не помнятся детали разговора, но осталось - светлый, независимый и свободный в ремесле человек.
Мы все казались себе вечными и талантливыми. И не могли предугадать великие перемены. Перед нами расстилалась целая жизнь, и, казалось, мы всё успеем.
На Святой земле его манера изменилась, а письмо стало глубже. И даже его автопортреты напоминают библейского пророка, а во многой мудрости много любви и печали.
Тогда, сухим палящим днём, рядом с этим нуждающимся художником понималось - жить легко. Он знал, для чего родился. Он писал очень быстро. Он схватывал ощущение на лету, и оставалось только перенести его на полотно.
К сожалению, затерялись его ранние работы важнейших десяти лет до отъезда из СССР. Он стал мастером сразу, без периода становления. Он не трясся над картинами, они были раздарены, утрачены в переездах, проданы, чтобы выживать, и даже попросту украдены.
Он вырос на советской изобразительной школе, и мог бы делать всё - рисовать комиксы, иллюстрировать детские книги, работать сценографом... И сделанный им мультфильм (золотая медаль кинофестиваля в Токио) тому подтверждение.
Но он чувствовал, что он живописец.
Теперь вспоминается тот летний день - высокий улыбчивый парень, какое-то единение, открытый, ликующий цвет на картинах, и залитый солнцем двор.
Почему тогда я не попросил у него ни одной работы - он бы дал, но это в голову не пришло. Да и покупать было бы неловко - будто забираешь у человека что-то личное.
Художников много хороших и разных - кому-то удаются вечерние огни, кто-то радует насыщенным цветом и декоративностью. Балаклав большой мастер не из-за техники живописи, что само собой разумеется, а потому что чистота, тепло и человечность витают над его картинами.
Мне даже кажется, что слышится музыка.
И потому не жаль, что куда-то делся весёлый высокий парень, двадцатичетырёхлетний художник из солнечного кишинёвского дворика.