Двор, в котором я гулял в начале 70-х годов, был большой или только казался большим, как всё в детстве. Он объединял дворы трех домов: дореволюционного двухэтажного дома, имевшего еще деревянные лестницы, ведущие прямо с улицы на второй этаж, и двух других, новых кирпичных пятиэтажных домов, в которых жили семьи военных. Жители двухэтажного дома, будучи представителями рабочего класса в соответствии с тогдашним советским "классовым разделением", сначала недолюбливали 'более обеспеченных и культурных' жильцов новых домов и полупрезрительно называли их вояками. Особенно доставалось женам военных, которые в большинстве своем были домохозяйками - благо зарплата мужей позволяла. Если дееспособные женщины, населявшие двухэтажный дом, все до одной работали - кто в ближайшем трампарке, кто на заводе, кто в жилконторе, и их посиделки возле своего дома можно было увидеть в основном в выходные дни, то жены военных, переделав все свои дела днем, ежедневно вечером собирались возле подъездов. Редко удавалось промелькнуть мимо пустых скамеек, выбегая вечером гулять.
Неприязнь жильцов двухэтажного дома передалась их детям. Когда два новых "военных" дома были заселены детьми, между подростками каждый день возникали стычки, доходящие порой до драк с кровопролитием. Особенно неприятными были провокации, когда старшие подбивали младших задираться перед мальчишками из военных семей. Малолетка долго изгалялся перед более старшим и весомым соперником, а потом с визгом ударял его куда удавалось, следя за реакцией "наставников". Заводилой в этом был худощавый, озлобленный и циничный парень, который был на несколько лет старше меня. Звали его Юрка. Он уже окончил школу, но на год позже, так как был второгодником. Отец его, вечно пьяный, не имел постоянной работы, а мать, изнеможденная жизнью, работала уборщицей в жилконторе.
Постепенно "классовые" отношения между подростками становились более дружественными, и каждый вечер в круглой беседке во дворе собиралась большая компания. Получилось так, что все парни были в основном двух возрастных категорий с разницей в 4-5 лет. Это не мешало мне и моему однокласснику часто сидеть среди более старших, слушать "взрослые" анекдоты, скабрезные шутки и бесконечные донжуанские рассказы, естественно, в изобилии 'украшенные' матерными словами. Кажется, после одиннадцати-двенадцати лет редко какое нецензурное словечко уже пополнило мой лексикон.
Как обычно бывает в таких дворах, все знали, кто в какой квартире живет, и переселение жильцов не могло пройти незамеченным. Я жил с родителями и братом в одном из пятиэтажных домов. Однажды за семейным ужином мама сообщила отцу, что в подъезде новость: в однокомнатной квартире на четвертом этаже появился новый жилец - молодая женщина. До этого в квартире жила вдова пожилого офицера запаса и куда она уехала, меня, подростка, тогда не интересовало. Известие, что появился новый жилец да еще молодая незамужняя женщина, быстро облетело жителей всех домов от мала до велика. Незамужний статус женщины особенно волновал дворовых кумушек, умудренных семейной жизнью, которая была осложнена периодическими переездами с мужьями-военными с места на место. Новая жилица вела замкнутый с точки зрения этих кумушек образ жизни: она здоровалась с ними, проходя мимо, но была не из тех, которые заводят разговор, чтобы просто по-женски посудачить на любую тему. Из семейных разговоров мне стало известно, что она раньше жила в другом районе города и работает зубным врачом. Она была не толстой (у меня был такой детский критерий), смугловатой с каштановыми волосами. Это, пожалуй, все, что запечатлела моя подростковая память - ни одежда, ни цвет глаз тогда не интересовали, хотя, скорее всего, последние были карими. Какого она была возраста? Мне, двенадцатилетнему мальчику, тогда десятиклассницы казались взрослыми женщинами, так что новая соседка вызывала уважение своим возрастом, и я лишь отметил для себя, что она была моложе моей мамы. Зато врезалась в память ее фамилия: Гофман. Кумушки быстро ее узнали, увидев письмо в почтовом ящике, который постоянно был сломан. Мой старший брат, проявив эрудицию, сообщил мне, что такую же фамилию, (но с двумя 'ф') носил немецкий писатель, сочинивший сказку про Щелкунчика, по мотивам которой Чайковский написал музыку к балету. Теперь я стал обладателем великой тайны: новенькая в доме - немка!
Компания в беседке не оказалась безучастной к обсуждению незнакомки с самого первого дня ее появления. Юрка, как всегда, подливал масло в огонь, отпускал пошлые шутки в ее адрес и, узнав, что она носит фамилию Гофман, стал ехидничать.
- Гофман! - злорадствовал он. - Да она еврейка! Все фамилия на 'ман' еврейские, я вам говорю. Так же, как на 'сон' и 'штейн'.
- А как же Гофман, тот самый, что написал 'Щелкунчика'? - похвастал я недавно приобретенным знанием немецкой литературы XVIII века.
- Какой еще Гофман? - закричал он, явно первый раз услышавший о таком писателе. - Этот тоже еврей! Ты знаешь сколько их в ГДР? А в ФРГ еще больше! Вот Гитлер, Геббельс и Геринг были немцами. Все три тоже на 'г', кстати, а немцы. Что, скажете и Шварцман немец?
Он имел в виду старого интеллигентного и вечно брюзжащего на нашу компанию в беседке еврея, который жил со своей дочкой и внучкой в одной из пятиэтажек.
Против Шварцмана никто не стал возражать.
- А как ее зовут, кто знает? - продолжал, Юрка. - Небось, Сарра! Вот найдет себе Абрама - попляшем тут все! - загоготал он, вызывая смех остальных.
- Ты бы узнал, - сказал Юрка, обращаясь ко мне, - сосед все-таки. А то я сам узнаю, - протянул он, шутливо выпячивая грудь вперед. А что, это идея! Хотите, я с ней познакомлюсь?
- Попробуй! - затягиваясь 'Примой', сказал его друг Колька, пожалуй, менее злобный, чем заводила, но совершенно лишенный чувства юмора и никогда не улыбающийся. - На хрен ты ей нужен! Она баба интеллигентная, книжки умные, небось, читает, а ты ей о чем лапшу на уши вешать будешь - о мопедах?
- А хоть и о мопедах! Бабы любят, когда им о технике рассказывают, тем более, когда они в ней ни черта не смыслят. Она ж не механизатор какой-нибудь, для нее холодильник и телевизор - самая страшная техника. Может, еще согласится со мной на мопеде с ветерком прокатиться!
- Ага, размечтался! - осадил его Колька. - Юбчонку покороче наденет - и вперед до самой набережной! А потом еще в кино с тобой пойдет на вечерний сеанс на 'Генералов песчаных карьеров', на последний ряд.
- Спорим, познакомлюсь! - раззадорился Юрка, протягивая другу руку для пари. - Разбейте! - сказал он, обращаясь ко всем нам.
Спор состоялся. На следующий день вечером Юрка решил ждать возвращения немки с работы напротив первого подъезда дома, в котором она жила. Ждать на скамейке у ее подъезда он, естественно, не хотел, так как вечерами она была занята кумушками. Он хотел подбежать к немке, как только она появится из-за угла дома, и завести знакомство. Его ничуть не смущало, что она была старше его лет на восемь-десять. Он был беспардонным в этом отношении и всем, которые мне казались ровесниками родителей, без смущения говорил 'ты'.
Следующим вечером мы - человек пять или шесть - расположились на перилах деревянной горки для детей, которая служила 'филиалом' нашей беседки. Мы ждали немку часов до десяти вечера, но так и не дождались. Наш дворовый дон-жуан был раздосадован.
- Может, она на дежурстве, - предположил Колька, - ведь она врачиха.
- Она зубной врач, - со знанием дела сказал Юрка. - Зубные врачи - что на дежурство остаются? За зубами вырванными следить что ли?
Никто не засмеялся над его шуткой. Все были разочарованы. Юркина затея казалась нужной только ему, а мы просидели, как пограничники на картинках в учебниках по истории СССР, разве что не вперяя взгляды во вражескую территорию. Ожидая немку, мы старались болтать, как обычно, но каждый из нас косил взгляд в сторону угла дома - не появился ли 'враг'. Для меня, в глубине души считавшему незнакомку все-таки немкой (вопреки 'официальному' мнению нашей компании, что она еврейка), понятие 'враг' было оправдано. Тогда в детстве я не понимал мотивов Юркиного желания познакомиться с этой женщиной. Когда я стал взрослее, мне стало казаться, что им руководил не столько интерес молодого мужчины к симпатичной, казавшейся одинокой женщине, а идиотский юношеский комплекс неполноценности, 'приправленный' невоспитанностью, наглостью и просто хамством дворового лидера. Мы разошлись по домам без планов на следующий день, понуро и с чувством какого-то не бывалого ранее безразличия друг к другу. Один только Юрка, хмуро попрощавшись с нами, казалось, продолжал вынашивать свой план и воображал завтрашнюю сцену знакомства с немкой.
На следующий день моя уверенность, что Юркина краля (так ее успел назвать Колька) действительно была немкой по национальности, а точнее наполовину - по отцу, - подтвердилась. Эту новость я услышал дома от мамы, которой я, разумеется, ничего не рассказал о нашем вчерашнем дозоре. Немка носила имя Ирма, а отчество ее было Германовна. То, что имя Ирма немецкое, я и сам знал: в одном из фильмов про войну так звали германскую разведчицу, работающую на СССР.
О том, как звали Юркину 'жертву', нашей компании я не сообщил, да и никто уже больше не заикался о немке. Мы играли в футбол на маленькой площадке во дворе, как вдруг появился Юрка.
- Пойдемте все со мной, - взволнованно выпалил он, - она ключ в дверях оставила. Он сказал 'она', как будто все мы только и должны были, как он, жить мыслями о немке.
- А ты как узнал про ключ? - спросил Колька. - Дежурить что ли стал у ее дверей, как Ромео?
- Да так, лазал на крышу и заметил, - неубедительно соврал Юрка.
Мы опять подчинились ему, но не без интереса пошли к квартире немки. В дверях торчал ключ. Юрка, как заправский вор, приложил ухо к дверям и стал прислушиваться. Потом он слегка толкнул дверь, которая со скрипом приоткрылась. Почему он не позвонил в звонок, меня тогда очень удивило. Но еще больше я был поражен, когда Юрка шагнул за порог квартиры и скрылся из виду. Мы наблюдали за всем этим с лестничного пролета, ведущего на следующий этаж. Примерно через минуту он вышел и объявил сиплым голосом:
- Ее нет, только кошка.
В этот миг за дверями квартиры напротив раздались женские голоса. Юрка к нашему изумлению продолжал стоять на лестничной клетке. Немка вышла от соседки с каким-то стеклянным пузырьком.
- Ты ключ в дверях оставила, - сказал он ей, и это прозвучало, как замечание. Она посмотрела на него и, ничего не сказав, вошла в квартиру.
- Ну, ты даешь! - сказал ему Колька, когда мы вышли на улицу. - Она ж могла тебя застукать!
- Кто не рискует, тот не пьет шампанского! - деловито сказал Юрка. Глаза его блестели, как у человека, который сделал первый удачный шаг на пути к большой цели. В тот момент он мне напомнил Д'Артаньяна на иллюстрации в книге из серии 'Библиотека приключений', которую я тогда читал.
На следующий день Юрка не появился утром во дворе. Мы бросали ножик 'Белка' в деревянную штангу футбольных ворот, как вдруг услышали его голос:
- Дайте-ка покажу, как это делает Чингачгук!
Юрка был пострижен под сорокакопеечную 'канадку' и от него пахло одеколоном 'Шипр'. На шее и висках были видны незагорелые белые каемки. Не знаю, как другие, но я тогда понял, что прихорошился он неспроста и готовился к следующей встрече с немкой. Вечером Юрки опять не было в нашей компании. Его друг сказал нам:
- Он с бабами сидит на скамейке! Немку ждет с работы.
Юрка и в самом деле сидел на скамейке так, что немка могла увидеть его только со спины. На противоположной скамейке сидели три женщины. Они знали Юрку, и было видно, что они о чем-то спрашивали его. Через пару минут, как в кино, из-за угла появилась немка. Каштановые ее волосы были распущены, а не завязаны хвостом, как обычно. Было такое впечатление, что она готовилась к встрече с Юркой и хотела ему понравиться. Немка кивнула головой женщинам и вошла в подъезд. Через несколько секунд, чтобы не вызвать никаких подозрений у женщин, Юрка неторопливо вошел в подъезд. В тот момент мы стали испытывать чувство не менее захватывающее, чем когда он проник днем раньше в квартиру немки.
- Ну что, теперь его ждать будете, как щенки? Пошли! - скомандовал Колька. Именно в тот момент ему особенно захотелось 'замещать' всеми признанного лидера и поруководить нами.
Примерно через полчаса Юрка появился и, обращаясь не ко всем, а только к своему другу, негромко сказал:
- Представляешь, я ее догоняю и говорю: 'Что ж ты ключ в дверях вчера оставила? Так и войти кто-нибудь мог. Хорошо я шел мимо и заметил'. А она мне: 'Спасибо Вам (на 'вы' ко мне!), что заметили, а я торопилась к соседке и забыла вытащить ключ. Ко мне на моей прошлой квартире уже влезали так воры'. Короче говоря, разговорились. Ее зовут Ирма. Она мне сказала, что отец у нее был немцем, а мать русская. Отец умер. Мать живет где-то в области. Работает она на самом деле зубным врачом в 34-й поликлинике. Закончила наш медицинский. Приятная, кстати, баба, не воображает из себя никого.
Юрка говорил тихо и взволнованно. В голосе его не было обычной приблатненности. 'Влюбился', - по-мальчишески подумал я.
В том возрасте я уже понимал, что между мужчиной и женщиной может возникнуть чувство, способное сделать их другими; знал, что есть понятия 'любовница' и 'любовник'. Они пополнили мой словарный запас в первую очередь благодаря беседке. Однажды, когда мне было лет десять, я заглянул дома в ящик трюмо и увидел среди прочих вещей мамы цветную открытку, изображавшую красивого мужчину. Я принял ее за фотографию и подумал, что это фото маминого любовника. Обладая 'страшной тайной' и по детской наивности думая, что остальные мужчины в доме - отец и брат - не знают о существовании 'фотографии', я стал даже по-другому, с подозрением, относится к маме, и в голосе ее мне стали слышаться лицемерные нотки неверной своему мужу жены. Я очень переживал это. Разве мне могло тогда прийти в голову, что женщина вряд ли будет держать фотографию своего любовника в ящике трюмо возле супружеского ложа. Страдания мои оказались недолгими. Несколько дней спустя, вечером, мы с братом смотрели по телевизору кинокомедию 'Его звали Роберт'. Мне сразу показалось очень знакомым лицо главного героя. Я побежал к трюмо, взял фотографию и показал ее брату. 'Это кто?' - спросил я его. 'Это Роберт! - иронично ответил брат, краем глаза взглянув на открытку. - Положи открытку на место и не бери мамины вещи'. Не задавая больше вопросов, я с нетерпением стал ждать конца фильма, чтобы узнать фамилию актера. 'Роберт - Олег Стриженов' наконец прочитал я через полтора часа. Потом я опять залез в трюмо и посмотрел на обратную сторону открытки. Там были написаны те же имя и фамилия. С тех пор, взяв в руки открытку с изображением актера или актрисы кино, я первым делом смотрю на обратную сторону... Гм, актер актером, но в трюмо у мамы почему-то лежала открытка именно красавца Олега Стриженова, а не его некрасивого брата Глеба.
Итак, Юрка поделился своими впечатлениями от встречи с немкой только с Колькой. С тех пор он стал все реже появляться в беседке, а когда это случалось, то прежде всего начинал негромко разговаривать с другом, не делая впрочем из разговора тайны - все, что он ему говорил, без труда можно было расслышать.
Как-то раз, заходя в беседку, я увидел необычную сцену. Юрка, как всегда, сидел 'с ногами' на спинке скамеек, запрокинув голову и широко открыв рот, в котором Колька с видом знатока что-то разглядывал. Никого в беседке больше не было.
- Этот что ли? - спросил Юрку друг, тыча пальцем в зуб в верхней челюсти.
- Угу, - промычал тот.
- Ну что, классно сделано. Беленькая! - весело сказал Колька, имея в виду новую пломбу во рту друга.
- Персональный доктор теперь, ни хухры-мухры! - горделиво сказал Юрка, вытирая рот рукавом рубашки.
- Да ты молоток, дела у тебя идут! - игриво ухмыльнулся Колька. - Моли только бога, что она не уролог!
Оба громко засмеялись. Я изобразил на своем лице что-то вроде улыбки, мол понимаю, о чем идет речь. На самом деле я лишь догадывался, что уролог это что-то связанное не с зубами, а с тем, что Юрка вряд ли стал демонстрировать в беседке.
Колька, туповатые шутки которого, редко вызывали у нас смех, на этот раз, кажется, блеснул остроумием. Я понял, что Юрка был в зубной поликлинике и именно на приеме у немки. Как ему удалось устроить это, знал, наверное, один Колька, потому что только его Юрка посвящал в свои 'сердечные' тайны.
- Ты представляешь, склонилась надо мной белом халатике и сверлит, и сверлит, а пальцы тонкие, холодные... - в Юркиных глазах заблестели слезы. Так было всегда, когда он рассказывал что-нибудь захватывающее его. Он сказал именно 'халатик', а не 'халат', и мне вспомнился фильм 'Бриллиантовая рука', когда женщина, которую играла Светлана Светличная, говорит Горбункову С.С. в универмаге, что у нее есть точно такой же халатик с перламутровыми пуговицами.
- Послезавтра опять иду к ней, - продолжал Юрка, - второй зуб пломбировать.
- Вставлял бы сразу золотые! - опять сострил его друг. - Сиял бы на солнце, как Цыган.
Колька имел в виду мужчину средних лет, который жил один в том двухэтажном доме. Почему он жил один и был ли цыганом на самом деле, никто толком не знал, но за очень смуглый цвет лица и полный рот золотых зубов он был прозван Цыганом.
Внешний вид Юрки изменился. Первым его шагом к самосовершенствованию была стрижка, потом он аккуратно постриг ногти на руках и стал носить вместо застиранной фланелевой рубашки зеленый синтетический свитер, который выглядел почти как новый. Вместо кед на его ногах появились светло-коричневые плетеные штиблеты, слегка поношенные прежним владельцем. Джинсы индийской фирмы Miltons, которые Юрка носил с ранней весны, были наконец выстираны и еще больше стали подчеркивать его худые кривоватые ноги.
До осени оставалось несколько дней, во дворе день за днем появлялись 'новенькие' из числа вернувшихся из пионерских лагерей и отпусков вместе с родителями, и в разговорах все чаще стали проскакивать слова о школе. Юрка совсем исчез из нашей компании, да и Колька стал появляться все реже.
Новость о немке мало-помалу стала известна большему количеству ребят, но 'иностранка' (они ее стали звать так) почти не вызвала у них интереса. Самым посвященным в Юркину тайну после его друга был я. Кольке он, конечно, рассказывал все: и о своем очередном визите в к немке в стоматологическую поликлинику, и о всех разговорах с ней. Вместе немку и Юрку я до тех пор не видел, но тайные их встречи все-таки были. Немка, по-видимому, приглашала Юрку пару раз в гости. Это не могло пройти незамеченным у кумушек. Об этом я узнал, услышав разговор своей мамы с соседкой, к которой немка заходила в тот день, когда забыла ключ в дверях. Соседка видела, как Юрка выходил из квартиры немки с какой-то книжкой, и было понятно, что эта дружба казалась женщинам странной, но не порождала никаких двусмысленных разговоров.
Однажды мой одноклассник увидел Юрку в районной библиотеке возле стеллажа 'Немецкий язык' и поделился со мной этой шокировавшей его новостью. Юрка изучал в школе немецкий, а так как учился плохо, то совсем не знал его. Появившийся у него интерес к немецкому был понятен для меня. Как-то Юрка сказал мне:
- Слышишь, я 'Щелкунчика', которого тот Гофман написал, прочитал тут недавно. А ты читал?
- Пока нет, - ответил я.
- Почитай, хорошая вещь. Я еще читал 'Страдания юного Вертера' Гете. У немцев много писателей классиков, а когда писал Гофман, было такое направление в литературе как 'Немецкий романтизм'.
Я подумал, что Юрка, скорее всего, говорит словами Ирмы, а не цитирует какую-нибудь книжку. Вспомнились слова его приятеля: 'Она баба интеллигентная, книжки умные, небось, читает...'. Но больше всего меня поразило то, что Юрка обратился ко мне по имени не в фамильярно-уменьшительной форме, как обычно, с суффиксом 'ка', а так, как обращались ко мне родители. Мне он показался сразу более умным и образованным. Вообще за последние пару недель он стал производить впечатление повзрослевшего человека. Было ясно, что причиной Юркиного самообразования была Ирма. Она, наверное, хорошо знала немецкий язык и вдохновила Юрку на его изучение, как и на чтение немецкой литературы.
Как-то вечером после школы я выходил из дома и увидел у подъезда Ирмы несколько прилично одетых мужчин и женщин с букетами цветов. Один из мужчин спросил сидящих на скамейках кумушек:
- Вы не скажете, в этом подъезде четырнадцатая квартира?
- А вы все идете к Ирме? - ответила вопросом на вопрос одна из женщин.
- Да, к ней.
- А у нее что, праздник какой? - продолжала женщина.
- Да, новоселье и одновременно день рождения.
- Четырнадцатая - в этом подъезде, - получил наконец ответ мужчина.
В беседке я сказал, обращаясь к Юрке и к Кольке:
- А у немки сегодня день рождения. К ней только что целая делегация с цветами прошла. Одеты все, прямо как иностранцы.
- А ты что, не знал про день рождения? - с усмешкой спросил Юрку его друг.
- Не успел еще выяснить! - огрызнулся Юрка. Было такое впечатление, что он злится не на Кольку с его вопросом, а на то, что этот факт из биографии немки был до сих пор неизвестен ему. Юрка соскочил со скамейки и быстрым шагом пошел в сторону двухэтажного дома.
- Психованный ты какой-то стал! - бросил ему Колька вдогонку.
Минут через пятнадцать он вдруг дернул меня за рукав и заговорнически прошипел в ухо, указывая пальцем в сторону моего дома:
- Смотри, смотри, Юрка к немке идет со цветами!
Юрка в темном пиджаке с букетом больших белых цветов шел к подъезду Ирмы.
Он молча проследовал мимо кумушек, которые, как по команде, повернули головы в след входящему в подъезд Юрке. Потом они, как марионетки, повернули головы в сторону друг друга, делясь впечатлениями от увиденного. Был тот самый час в общении кумушек, когда они, переговорив все разговоры, реагировали словесным образом только на сиюминутные зрительные раздражители.
На следующий день после школы я узнал от Кольки, что Юрка был приглашен немкой присоединиться к компании ее друзей и чуть не подрался с каким-то подвыпившим Штефаном, который (судя по имени) был тоже из немцев. Ирма даже стала их разнимать. То, что произошла такая стычка, было не удивительно. Несмотря на то, что Юрка 'окультурился' с помощью немки, он, конечно, чувствовал себя не в своей тарелке среди людей не его круга. Ему, тоже, наверняка, выпившему, может быть, не понравилась какая-нибудь саркастичная шутка того самого Штефана в его адрес. О подробностях происшедшего я так и не узнал, но я представлял себе такую картину. Юрка по-рыцарски вступается за Ирму, оскорбленную Штефаном. Бугай немец (я его воображал в эсэсовской форме) бьет Юрку кулаком по лицу, тот падает, но, собравшись со всеми силами своего более молодого организма, одолевает Штефана. Ирма, исполнившись гордости за своего неинтеллигентного воздыхателя, целует его возле лежащего без чувств немца.
Насколько теплыми были отношения Ирмы и Юрки, я не знал и не выпытывал это у его друга. То, что Юрка не знал о дне рождения Ирмы, говорило о том, что отношения были не более, чем дружескими - Ирма, наверное, просто покровительствовала ему как старший товарищ противоположного пола. Скорей всего, она пригласила надевшего 'праздничный' пиджак Юрку да еще с цветами из приличия как воспитанная женщина. Безусловно, ее смутило появление Юрки на пороге квартиры, а его стычка с одним из мужчин поставила в неловкое положение перед гостями. Колька высказал предположение, что тот Штефан - жених Ирмы и сцепился с Юркой из ревности.
С тех пор Колька ничего не рассказывал мне об отношениях Юрки с Ирмой. Похоже, Юрка сам перестал посвящать его в них. Наверное, он считал, что это уже его личное дело и не хотел общаться на эту тему даже со своим другом. Как-то раз я пошел в магазин за хлебом на соседнюю улицу и на обратном пути увидел Юрку и Ирму, не спеша идущих передо мной. Юрка о чем-то, жестикулируя, рассказывал, а Ирма улыбалась и посматривала на него. Боясь, что Юрка оглянется и подумает, что я слежу за ними, я пошел домой другим путем.
Прошло около месяца. Однажды вечером, собираясь погулять, я услышал громкие женские голоса, доносившиеся из двора. Выйдя из дома, я услышал: 'Ой! Ой! Ирму машина сбила! Какой-то солдат на военной машине!' Несколько женщин сорвались со скамеек и побежали на улицу за дом. Я побежал за ними. На проезжей части стоял военный 'газик', а рядом с ним лежала на асфальте женщина. Нога ее была неестественно вывернута и испачкана в грязи; на волосах темнела кровь. Это была Ирма. Она не произносила ни звука и делала попытки посмотреть, что случилось с ногой. Рядом стоял солдат среднеазиатской внешности. Голос его дрожал, и изо рта вылетали обрывки фраз: 'Я..., а она... Она тут,.. а я сразу...'. Народа вокруг становилось все больше. Вдруг я увидел Юрку и Кольку, бегущих сломя голову к месту происшествия. Юрка растолкал толпу. Несколько секунд он неподвижно стоял перед Ирмой. Лицо его стало бледным. Он снял с себя зеленый свитер и подложил его под голову несчастной. Потом он опустился на асфальт рядом с ней и, одернув платье, задравшееся выше колен, стал придерживать ее голову . В глазах его заблестели слезы. Он склонился над Ирмой и чуть слышно стал говорить: "Ты только не умирай, ладно, не умирай. Все будет нормально. Мы еще на мопеде до набережной, слышишь?" Появилась милиция, потом приехала скорая помощь и увезла Ирму. Народ стал постепенно расходиться. На дороге остались только Юрка, Колька и я. Мы смотрели вслед удаляющейся скорой помощи. Юрка стоял, сильно зажмурив глаза и сжав губы. По щекам его медленно текли слезы.
С тех пор Ирму я не видел. Наверное, Юрка навещал ее в больнице, но он ничего никому не рассказывал. Моего отца перевели на другое место службы, и через две или три недели наша семья навсегда уехала из того города. Вскоре я написал письмо своему бывшему однокласснику и просил рассказать про немку. Он сообщил о всех новостях во дворе, о том, что его брат, Юрка и Колька скоро пойдут в армию, но об Ирме почему-то ничего не написал. Больше я ему не отправлял писем. Очередная школа и новые друзья быстро вошли в мою жизнь.