Стефан Малларме  Напасть
(С французского).

По всем путям брели бездумные стада
взлохмаченных людей, искателей лазури,
тащились без дорог, неведомо куда.

Над ними в вышине плескалось знамя бури.
Им ветер плоть терзал до ран и волдырей,
ещё и чёрных ям нарыл в слепящей хмури.

У них была мечта услышать шум морей.
Жевали кожуру горчайшего лимона.
Дубинок не несли, ни фляг, ни сухарей.

И день и ночь брели усталые колонны,
готовые всю жизнь отдать за свой кураж. 
Лишь Смерть, прильнув к устам, могла прервать их стоны.

Но стал на их пути лихой Небесный Страж,
стерёгший горизонт с сияющей секирой, -
и пурпурный поток излился на пейзаж.

Кто б ни был обречён, прощался с долей сирой.
Предсмертный общий плач был горд и величав.
Расстались, кто с женой, кто с матерью, кто с лирой...

Все были заодно, и каждый духом здрав.
Но сотня братцев их решили посмеяться,
высокой чести тех, кто умер, не признав.

Да, соль горючих слёз сведёт со щёк приятцу,
но горький пепел съест, тоски с лица не смыв,
а циник или шут - лишь мразь и святотатцы.

Суть дела объяснит, известный горький миф.
Велик был Прометей, но славен по несчастью.
Его могли б забыть, когда б не грозный гриф...

Оставшимся пришлось поддаться грубой власти.
Их всех поработил - как Царь - Суровый Рок.
Он выгнал люд в пески, предавши злой Напасти.

Любовники !  К двоим, пристроившись под бок,
натешится Напасть и сбросит тех в канаву,
чтоб парочка в грязи поплавала разок.

А стоит вам сыграть любимую октаву,
так детки, кулачки приставивши к задам,
всем на смех прогудят вам пушечную славу.

Напасть на всех путях, плутает по следам.
Под кожу лезет к вам и жжётся, как заноза;
вчинив коварный иск, таскает по судам. 

Меняя ипостась, Напасть вгоняет в слёзы,
пигмеем входит в дверь - как тощенький скелет -
под мышкой грязный пук дурных стихов и прозы.

Затеять смертный бой с трухлявкой смысла нет.
Хоть лунный луч возьми и ткни, взамен рапиры,
и тот между костьми найдёт себе просвет.

Народ - без гордости. Толпа взыскует мира.
Чтоб отстоять себя, врага не заклюет.
Хоть ненависть кипит, а нет на них мундира.

Им в руки дай смычки, артисты, мелкий сброд,
путаны да юнцы, да бедные старухи,
да пляшущая рвань, что всё с себя пропьёт.

Поэты к ним добры и, если будут в духе,
с большим трудом найдут с пяток таких тирад:
мол, любят докучать и к поученьям глухи.

"Все вроде молодых и буйных жеребят.
На воле резвецы, но презирают плацы.
Так как их поведёшь под сбруей на парад ?

Мы славу воздаём таким, что отличатся,
но о других конях мечтают ездоки.
А эти - шантрапа, безмозглые паяцы".

Когда в лицо шутам летят одни плевки,
их злобная Напасть сгоняет в жалкий угол.
И вся такая шваль, от горя и тоски,

спешит на фонарях повиснуть вместо пугал.
--------------------------------------
Stephane Mallarme  Le Guignon

Au-dessus du betail ahuri des humains
Bondissaient en clartes les sauvages crinieres
Des mendieurs d'azur le pied dans nos chemins.

Un noir vent sur leur marche eploye pour bannieres
La flagellait de froid tel jusque dans la chair,
Qu'il y creusait aussi d'irritables ornieres.

Toujours avec l'espoir de rencontrer la mer,
Ils voyageaient sans pain, sans batons et sans urnes,
Mordant au citron d'or de l'ideal amer.

La plupart rala dans les defiles nocturnes,
S'enivrant du bonheur de voir couler son sang,
O Mort le seul baiser aux bouches taciturnes !

Leur defaite, c'est par un ange tres puissant
Debout a l'horizon dans le nu de son glaive :
Une pourpre se caille au sein reconnaissant.

Ils tetent la douleur comme ils tetaient le reve
Et quand ils vont rythmant des pleurs voluptueux
Le peuple s'agenouille et leur mere se leve.

Ceux-la sont consoles, surs et majestueux ;
Mais trainent a leurs pas cent freres qu'on bafoue,
Derisoires martyrs de hasards tortueux.

Le sel pareil des pleurs ronge leur douce joue,
Ils mangent de la cendre avec le meme amour,
Mais vulgaire ou bouffon le destin qui les roue.

Ils pouvaient exciter aussi comme un tambour
La servile pitie des races a voix ternes,
Egaux de Promethee a qui manque un vautour !

Non, vils et frequentant les deserts sans citerne,
Ils courent sous le fouet d'un monarque rageur,
Le Guignon, dont le rire inoui les prosterne.

Amants, il saute en croupe a trois, le partageur !
Puis le torrent franchi, vous plonge en une mare
Et laisse un bloc boueux du blanc couple nageur.

Grace a lui, si l'un souffle a son buccin bizarre,
Des enfants nous tordront en un rire obstine
Qui, le poing a leur cul, singeront sa fanfare.

Grace a lui, si l'une orne a point un sein fane
Par une rose qui nubile le rallume,
De la bave luira sur son bouquet damne.

Et ce squelette nain, coiffe d'un feutre a plume
Et botte, dont l'aisselle a pour poils vrais des vers,
Est pour eux l'infini de la vaste amertume.

Vexes ne vont-ils pas provoquer le pervers,
Leur rapiere grincant suit le rayon de lune
Qui neige en sa carcasse et qui passe au travers.

Desoles sans l'orgueil qui sacre l'infortune,
Et tristes de venger leurs os de coups de bec,
Ils convoitent la haine, au lieu de la rancune.

Ils sont l'amusement des racleurs de rebec,
Des marmots, des putains et de la vieille engeance
Des loqueteux dansant quand le broc est a sec.

Les poetes bons pour l'aumone ou la vengeance,
Ne connaissant le mal de ces dieux effaces,
Les disent ennuyeux et sans intelligence.

" Ils peuvent fuir ayant de chaque exploit assez, 
" Comme un vierge cheval ecume de tempete 
" Plutot que de partir en galops cuirasses. 

" Nous soulerons d'encens le vainqueur dans la fete :
" Mais eux, pourquoi n'endosser pas, ces baladins,
" D'ecarlate haillon hurlant que l'on s'arrete ! "

Quand en face tous leur ont crache les dedains,
Nuls et la barbe a mots bas priant le tonnerre,
Ces heros excedes de malaises badins

Vont ridiculement se pendre au reverbere.

Примечание.
Стихотворение Стефана Малларме "Напасть" (иначе "Рок") можно найти в Интернете в
русских переводах Марка Талова и Романа Дубровкина.


Стефан Малларме  Вступление  к "Иродиаде"
(С французского).

Кормилица  (Заклинание).
Сгорает наверху, снуёт в воде убого
горящее крыло, внушавшее тревогу.
Малиновый огонь Зари почти исчез.
Лишь золото блестит в геральдике небес.
А в башню - где алтарь и пепел жертв хранится,
уже не возвратить капризной дивной птицы,
что траур избрала. И я с тоской смотрю
на скучный край, на дом - под стать монастырю.
Заброшенная тишь - ни торжества, ни брашен.
Осенний факел сник - как в чаше слёз загашен.
Ни плеска на воде, и луч не проблестит.
Безжизненный простор. Невозмутимый вид.
Нет лебедя, чтоб тот взглянул на небо, млея,
свершая свой проплыв у стенки мавзолея,
и был пленён звездой, сверкавшей, как алмаз,
да, в поисках другой, не отводил бы глаз.
О давняя заря ! Небесное витийство !
Малиновый рассвет ! Жестокое убийство !
Багряный цвет гвоздик. Раскрытое окно.

Что в комнате стоит, мне ведомо давно:
свидетельства времён - от выцветших мундиров
до потерявших шарм творений ювелиров;
жемчужный блеск драпри - но он не слишком мил
для похоронных глаз таких, как я, сивилл,
Те смотрят со шпалер, шепча свои заклятья.
Такая есть одна и у меня на платье. -
А цвет - резная кость, похожа на янтарь.
В ночи, меж чёрных птиц, попала в киноварь.
И вот колдунья здесь - в фантомном одеянье.
Я слышу запах роз. Вокруг благоуханье.
Угас огонь свечи. Кровать пуста - в тени.
Пакет пахучих трав - под краем простыни.
Душист большой букет, стоящий чуть в сторонке.
И воск, и лепестки бегут в совместной гонке.
Я слышу вздохи роз и жалобы Луны.
Цветы мне из окна отчётливо видны.
Заря - в слезах, с едва спасённым окрыленьем !

Магическая тень с влекущим откровеньем !
Вдруг давнее во мне воспрянуло с мольбой:
"Не время ли опять заняться ворожбой ?"
Хотя во мне ещё и мысли не созрели,
но прошлое моё толкает к звёздной цели.
Когда напрасен весь сакральный инвентарь,
то в действие идёт божественный тропарь.
Для ритмов нет препон меж складками гипюра
казул и плащаниц и прочего ажура.
Когда нет сил сдержать всю страсть, что увлекла,
вдруг слышится (порой из дальнего угла),
хоть не было надежд найти единоверца,
но вдруг бодрящий зов отзывчивого сердца.
Он лучшее своё отдаст в священный час.
То будет гордый гимн - без лжи и без прикрас,
опора в мрачный день, подобная молитве.
поддержка в смертный миг и в беспощадной битве.
Но всё вернуться вспять потом обречено -   
смирившись и устав. Иного не дано.
Не забурлит вода протёкшего бассейна,
лишь тихо зажурчит, бессвязно - пусть елейно,
но загрустив !
               Покров из самых гладких кож
на ласковость льняной постели не похож.
Внушала ль грёзы ей пергаментная книга -
учебник колдовства ?  И что в них за интрига ?
Будил ли аромат от собственных волос ?
В забавах, без проказ, живёт в цветенье роз.
Гуляет по утрам, когда холодновато;
а вечером, когда злой ветер рвёт гранаты,
любуется луной: где ж стрелки, где ж цифирь ?
Округлые часы - и дьявол - вместо гирь.
Он злобен, больно бьёт и не страшится сдачи.
Клепсидра капли льёт, в отчаянии плача.
Бредёт дитя в ночи - неведомым путём.
Ее небесный страж идёт ей вслед тайком.
Того не знает царь, который не скупится -
поддерживает мать и бедную девицу;
не ведает отец, не ведает ледник,
куда её отец с оружием проник
и в куче трупов лёг, никем не погребённый
и, вопреки всему, смолой не умащённый.
Лишь пихты пропоют ему как трубный хор.
Вернётся ль он назад с крутых альпийских гор ?
Блеснул небесный луч и ткнулся в свечку грубо,
и мне пришли на ум пророческие трубы.
Как знаменье беды, как ужас миража,
меня пугает перст сивиллы с витража.
Свеча уже красна от тронувшего света.
Стекает жаркий воск - так сильно разогрета.
Какой же это свет ? То солнечный восход.
Он должен всё решить. Затем и настаёт.
Когда в душе печаль, не уловить мгновенья
пророческой зари, что плачет в сожаленье 
о бедной сироте, что в глубь свою ушла,
как лебедь прячет взор под перьями крыла.

Где ж лебедю вместить, укрыть в своём плюмаже
намеченные ей далёкие вояжи,
все грёзы увидать алмазный звёздный свет ? -
Звезда едва жива. Свеченья больше нет.
----------------------------------------------
Ouverture ancienne d'Herodiade
La Nourrice   (incantation)

Abolie, et son aile affreuse dans les larmes
Du bassin, aboli, qui mire les alarmes,
Des ors nus fustigeant l'espace cramoisi,
Une Aurore a, plumage heraldique, choisi
Notre tour cineraire et sacrificatrice,
Lourde tombe qu'a fuie un bel oiseau, caprice
Solitaire d'aurore au vain plumage noir...
Ah ! des pays dechus et tristes le manoir !
Pas de clapotement ! L'eau morne se resigne,
Que ne visite plus la plume ni le cygne
Inoubliable : l'eau reflete l'abandon
De l'automne eteignant en elle son brandon :
Du cygne quand parmi le pale mausolee
Ou la plume plongea la tete, desolee
Par le diamant pur de quelque etoile, mais
Anterieure, qui ne scintilla jamais.
Crime ! bucher ! aurore ancienne ! supplice !
Pourpre d'un ciel ! Etang de la pourpre complice !
Et sur les incarnats, grand ouvert, ce vitrail.

La chambre singuliere en un cadre, attirail
De siecle belliqueux, orfevrerie eteinte,
A le neigeux jadis pour ancienne teinte,
Et sa tapisserie, au lustre nacre, plis
Inutiles avec les yeux ensevelis
De sibylles offrant leur ongle vieil aux Mages.
Une d'elles, avec un passe de ramages
Sur ma robe blanchie en l'ivoire ferme
Au ciel d'oiseaux parmi l'argent noir parseme,
Semble, de vols partir costumee et fantome,
Un arome qui porte, o roses ! un arome,
Loin du lit vide qu'un cierge souffle cachait,
Un arome d'ors froids rodant sur le sachet,
Une touffe de fleurs parjures a la lune
(A la cire expiree encor s'effeuille l'une),
De qui le long regret et les tiges de qui
Trempent en un seul verre ; l'eclat alangui.
Une Aurore trainait ses ailes dans les larmes !

Ombre magicienne aux symboliques charmes !
Une voix, du passe longue evocation,
Est-ce la mienne prete ; l'incantation ?
Encore dans les plis jaunes de la pensee
Trainant, antique, ainsi qu'une etoile encensee
Sur un confus amas d'ostensoirs refroidis,
Par les trous anciens et par les plis roidis
Perces selon le rythme et les dentelles pures
Du suaire laissant par ses belles guipures
Desespere monter le vieil eclat voile
S'eleve : (o quel lointain en ces appels cele!)
Le vieil eclat voile du vermeil insolite,
De la voix languissant, nulle, sans acolyte,
Jettera-t-il son or par dernieres splendeurs,
Elle, encore, l'antienne aux versets demandeurs,
A l'heure d'agonie et de luttes funebres !
Et, force du silence et des noires tenebres 
Tout rentre egalement en l'ancien passe,
Fatidique, vaincu, monotone, lasse,
Comme l'eau des bassins anciens se resigne.

Elle a chante, parfois incoherente, signe
Lamentable !
               le lit aux pages de velin,
Tel, inutile et si claustral, n'est pas le lin !
Qui des reves par plis n'a plus le cher grimoire,
Ni le dais sepulcral a la deserte moire,
Le parfum des cheveux endormis. L'avait-il ? 
Froide enfant, de garder en son plaisir subtil
Au matin grelottant de fleurs, ses promenades,
Et quand le soir mechant a coupe les grenades !
Le croissant, oui le seul est au cadran de fer
De l'horloge, pour poids suspendant Lucifer,
Toujours blesse, toujours une nouvelle heuree,
Par la clepsydre a la goutte obscure pleuree,
Que, delaissee, elle erre, et sur son ombre pas
Un ange accompagnant son indicible pas !
Il ne sait pas cela le roi qui salarie
Depuis longtemps la gorge ancienne est tarie.
Son pere ne sait pas cela, ni le glacier
Farouche refletant de ses armes l'acier,
Quand sur un tas gisant de cadavres sans coffre
Odorant de resine, enigmatique, il offre
Ses trompettes d'argent obscur aux vieux sapins !
Reviendra-t-il un jour des pays cisalpins !
Assez tot ? Car tout est presage et mauvais reve !
A l'ongle qui parmi le vitrage s'eleve
Selon le souvenir des trompettes, le vieux
Ciel brule, et change un doigt en un cierge envieux.
Et bientot sa rougeur de triste crepuscule
Penetrera du corps la cire qui recule !
De crepuscule, non, mais de rouge lever,
Lever du jour dernier qui vient tout achever, 
Si triste se debat, que l'on ne sait plus l'heure
La rougeur de ce temps prophtique qui pleure
Sur l'enfant, exilee en son coeur precieux
Comme un cygne cachant en sa plume ses yeux,
Comme les mit le vieux cygne en sa plume, allee
De la plume detresse, en l'eternelle allee
De ses espoirs, pour voir les diamants elus
D'une etoile mourante, et qui ne brille plus.
1864-1867

Примечание.
В Интернете помещён русский перевод вступления к "Иродиаде", сделанный Романом
Дубровкиным.