Аннотация: Публикуется перевод стихотворений Второй Юношеской Книги американского поэта Роберта Силлимэна Хилльера
Роберт Хилльер Вторая Юношеская Книга
Роберт Хилльер Вторая юношеская книга. Дни и времена года.
Роберт Силлимэн Хилльер (Тёплые ветры).
I
Залив будил во мне былые грёзы.
Дул бриз, весь в брызгах, капавших, как слёзы, -
дул с океанов, из садов Китая -
в нём были запахи мимозы.
В глазницах мёртвой фабрики пестря,
горела предзакатная заря,
а в сумеркал поблескивали вспышки
от уличного фонаря.
В тенистом парке, в мареве тумана,
качали нервно сучьями платаны.
Догнав там одинокую девицу,
бриз стал насвистывать ей рьяно
о том, как к Северу спешит весна,
как в час заката светится волна,
как молнии сверкают темной ночью,
как жизнь прекрасна и ясна.
Назавтра зацветут сады и нивы
и птахи запоют на все мотивы.
Влюблённые заговорят о чувствах,
кто страстно, кто красноречиво.
Горячий бриз погонит строй судов
навстречу сладким запахам плодов
и пряно пахнущих цветов Китая
из дальних вишенных садов.
Robert Hillyer
I
Winds blowing over the white-capped bay,
Winds wet with the eager breath of spray,
Warm and sweet from the oceans we have dreamed of;
From gardens of Cathay.
The empty factory windows, row on row,
Warm sullenly beneath the afterglow,
Burn topaz out of dust and dim the flare
Of the street-lamps below.
In the smoky park the dingy plane-trees stir,
Green branches in the twilight fade and blur;
A lonely girl walks slowly through the square
And the wind speaks to her.
Speaks of the sunset scattered on the sea,
And the spring blowing northward radiantly;
Flaming in lightning from cyclonic dark,
Dreams of delights to be.
Tomorrow there will be orchards filled with fruit,
And song of meadow lark and song of flute;
Far from the city there are lover's fields,
Lips eloquent and mute.
Warm are the winds out of the ebbing day,
Blowing the ships and the spring into the bay,
I smell the cherry blossoms falling gaily
In gardens of Cathay.
Paris, 1919
Роберт Силлимэн Хилльер (Багульник)
II
Все рододендроны в цвету -
как детвора на пляже.
Я каждый будто чудо чту.
Я этакую красоту
не мог представить даже.
На ветках свечки зажжены -
оранжевое пламя.
Святым деревьям нет цены,
и мы их называть должны
святыми именами.
Robert Hillyer
II
Like children on a sunny shore
The rhododendrons thrive
Which never any spring before
Have been so much alive.
Each metal bough benignly lit
With yellow candle flames;
The tree is holy, hallow it
With sacramental names.
Paris, 1919
Роберт Силлимэн Хилльер (Дружба с цветами).
III
У дома моего трава
да изобильная листва,
да масса с каждой стороны
созвездий яркой белизны.
Нет-нет, а гляну невзначай
на славный лепестковый Рай.
Я рад в содружестве таком,
что так по-свойски с ним знаком.
Robert Hillyer
III
Against my wall the summer weaves
Profundities of dusky leaves,
And many-petaled stars full-blown
In constellated whiteness sown;
I contemplate with lazy eyes
My small estate in Paradise,
And very comforting to me
Is this familiarity.
Paris, 1919
Роберт Силлимэн Хилльер (Дочь Султана)
IV
Спокойный день. Закат.
Неслышные шаги.
Благоуханный сад.
В нём жёлтый сын слуги
целует дочь Султана...
Волос её каскад,
блистающий наряд
в тени гутой лианы
и пение фонтана.
Секрет открылся мне
в вечерней тишине
из воркотни голубки,
и стал я сам не свой.
Закат пылал в раскраске огневой...
О сердце мягче губки !
О губки как цветок !
О синяя глициния-лиана !
Бездумные поступки
и юность - как листок,
как лепесток, упавший слишком рано !
Robert Hillyer IV
Into the trembling air,
Calm on the sunset mist,
Sweetness of gardens where
The yellow slave boy kissed
The Sultan's daughter....
Shadow of tumbled hair
Shadow of hanging vine
Fountains of gold that twine
In singing water.
A secret I have heard
From the scarlet beak of the bird
That sings at the close of day,
Fills me with cold unrest
Under the open doors of the fiery west.
"O heart of clay,
O lips of dust,
O blue-shadowed wisteria vine;
Youth falls away
As petals must
Beneath the drooping leaves in the day's decline."
Paris, 1919
Роберт Силлимэн Хилльер (Сад)
V
В те дни, когда он залит светом,
во влажном воздухе нагретом
как будто ладан полнит сад.
В нём пахнет персиковым цветом.
В саду ни страхов, ни тревог.
В саду никто не одинок.
Тут даже призраки любезны.
От них не вред, а только прок.
По самым достоверным слухам
не знающим покоя духам
в саду всё легче что ни год,
и там земля им стаёт им пухам.
В саду приятен каждый звук:
рывок, скачок и перестук.
Вот робин, отряхнувши перья,
поблизости присел как друг.
В саду друзья, в саду подруги.
Прислушайся к любой пичуге.
Здесь необъятный добрый мир -
полюбопытствуй на досуге !
В саду мы на одних правах:
цветы, и я, и стайки птах.
На миг мелькнувши пузырьками,
мы таем в солнечных лучах.
Robert Hillier V
In gardens when the sun is set,
The air is heavy with the wet
Faint smell of leaves, and dark incense
Of peach-blossom and violet.
There is no lurking foe to fear,
Only the friendly ghosts are here
Of lazy youth and dozing age,
Who sat and mellowed year by year,
Until they merged with all the rest
Beneath the overhanging west,
And took their sleep with tranquil hearts
Safe in our Mother's mighty breast.
If there be any sound, 'tis sweet,
The hidden rush of eager feet
Where robins flutter in the dust,
Or perch upon the garden-seat,
And little voices that are known
To those who contemplate alone
The busy universe that moves
In gardens rank and overgrown.
Here in the garden we are one,
The golden dust, the setting sun,
The languid leaves, the birds and I,-
Small bubbles on oblivion.
Tours, 1918
Роберт Силлимэн Хилльер (Тревожный закат)
VI
Голубка отыскала пару.
На небе радуга-дуга.
Пастух с зарёю из кошары
погнал отару на луга.
Подуло с Запада. Дождливо.
С карнизов потекла капель.
Пришёл как ласковое диво
и взволновал мне кровь апрель.
Я здесь, в лугах, забыл про скуку.
Я здесь, когда придёт закат,
держу в руках другую руку
и вижу милый сердцу взгляд.
Но Запад нынче - будто пламя.
Там гнев, зарницы и грома.
Весь сад засыпан лепестками,
а душу мне тревожит тьма.
Robert Hillyer
VI
Now the white dove has found her mate,
And the rainbow breaks into stars;
And the cattle lunge through the mossy gate
As the old man lowers the bars.
Westerly wind with a rainy smell,
Eaves that drip in the mud;
And the pain of the tender miracle
Stabbing the languid blood.
Over the long, wet meadow-land,
Beyond the deep sunset,
There is a hand that pressed your hand,
And eyes that shall not forget.
Now the West is the door of wrath,
Now 'tis a burnt-out coal;
Petals fall on the orchard path;
Darkness falls on the soul.
Washington, 1918
Роберт Силлимэн Хилльер (Призрачные лица).
VII
Когда смеркается, стихают звуки -
так в смирном море не шумит прибой...
Холм вторит эхом горестной разлуке
дрозда с его любимою звездой,
да козодой скорбит в сердечной муке,
как будто он хоронит свой покой.
Во тьме на тропах, в суете видений,
вдруг кто-нибудь расплачется навзрыд,
но грустный призрак от меня укрыт,
и не понять причин его мучений -
помимо тех немногих исключений,
когда мне память что-то объяснит.
Ох, блики мёртвых лиц ! Фантомы скуки
среди безлунной тягостной ночи !
И в одиночестве лишь жар свечи
спасает от нечаянной докуки, -
пока Заря не вскинет к небу руки
и не прогонят звёзд её лучи.
Robert Hillyer
VII
When voices sink in twilight silences,
Like swimmers in a sea of quietude,
And faint farewells re-echo from the hill;
When the last thrush his sleepy vesper says,
And the lost threnody of the whip-poor-will
Gropes through the gathering shadows in the wood;
Then in the paths where dusk fades into grey,
And sighing shapes stir that I never see,
I follow still a quest of old despair
To find at last,-ah, but I cannot say,
Except that I have known a face somewhere,
And loved in times beyond all memory.
O soulless face! white flash in solitude,
Forgotten phantom of a moonless night,
Shall I kiss thy sad mouth once again, or wait
Drowned beneath fathoms of a tideless mood
Until the stars flee through the western gate
Driven in shivering fear before the light?
Cambridge, 1916
Роберт Силлимэн Хилльер VIII (Жаркий июль).
Горячий полдень, тяжкий час.
От тучи мух гудят просторы,
и все жилища - как без глаз.
Народ задёргивает шторы.
Мать сядет с пальмовым листом,
потом задремлет в полумраке.
На клумбах, окруживших дом,
в жару пылают только маки.
Спеши за дверь и сквозь кусты
колючих роз беги, как пуля,
на поиск тайной красоты,
что прячут тень и жар июля.
Потом уж больше не пойдёшь !
Мозги вскипят на солнцепёке,
да обгоришь кругом и сплошь,
и ноги, и спина, и щёки...
Пустое ! Как ни жарок день,
присядешь у плакучей ивы,-
там ручеёк, густая тень,
там струйки плещут говорливо.
И там, в спокойнейшей из поз,
уж кое-кто с девичьей чёлкой
считает радужных стрекоз
и говорит с жужжащей пчёлкой.
Она здесь с самого утра.
И дела нет ей в перелеске,
что в городе сейчас жара,
что там на окнах занавески.
От тайн, что с уст её слетят,
тебе поёжиться придётся.
Слова подружки освежат
сильней, чем влага из колодца.
Подруга смолкнет и ладонь
положит вдруг тебе на темя,
и ты, счастливейший из сонь,
заснёшь, как в маковом Эдеме.
Проснёшься. Будет темнота.
Туман повиснет над холмами.
Ты скажешь: "Я глядел в уста...
Внимал... Во мне мечта - как пламя...
Она там ждёт меня, смеясь.
Я пробуждён её касаньем".
Тут лампа яркая зажглась,
и в кресло села мать с вязаньем.
Robert Hillyer VIII
When noon is blazing on the town,
The fields are loud with droning flies,
The people pull their curtains down,
And all the houses shut their eyes.
The palm leaf drops from your mother's hand
And she dozes there in a darkened room,
Outside there is silence on the land,
And only poppies dare to bloom.
Open the door and steal away
Through grain and briar shoulder high,
There are secrets hid in the heart of day,
In the hush and slumber of July.
Your face will burn a fiery red,
Your feet will drag through dusty flame,
Your brain turn molten in your head,
And you will wish you never came.
O never mind, go on, go on,-
There is a brook where willows lean;
To weave deep caverns from the sun,
And there the grass grows cool and green.
And there is one as cool as grass,
Lying beneath the willow tree,
Counting the dragon flies that pass,
And talking to the humble bee.
She has not stirred since morning came,
She does not know how in the town
The earth shakes dizzily with flame,
And all the curtains are drawn down.
Sit down beside her; she can tell
The strangest secrets you would hear,
And cool as water in a well,
Her words flow down upon your ear....
She speaks no more, but in your hair
Her fingers soft as lullabies
Fold up your senses unaware,
Into a poppy paradise.
And when you wake, the evening mist
Is rising up to float the hill,
And you will say, "The mouth I kissed,
The voice I heard...a dream...but still
"The grass is matted where she lay,
I feel her fingers in my hair"...
But your lamp is bright across the way,
And your mother knits in the rocking chair.
Paris, 1919
Роберт Силлимэн Хилльер IX (Заунывный ветер).
В том Сентябре и сад, и рощи
(с тех пор прошли года)
казались зелены, как никогда.
Потом за внешность рощ и сада
взялась октябрьская прохлада,
и следом призрак Ноября
маячил как метла пожёстче -
шёл Варвар, шла беда.
Выл дикий бриз, он гнал полову,
томил тоской...
А нас брал смех от музыки такой.
И мне, и двум друзьям лохматым
не страшен был зловещий фатум.
Я понял, что бодрился зря,
а бриз грозился небредово,
как спел друзьям заупокой...
Robert Hillyer
IX
The trees have never seemed so green
Since I remember,
As in these groves and gardens of September,
And yet already comes the chill
That bodes the world's last garden ill,
And in the shadow I have seen
A spectre,-even thine,
O Vandal, O November.
The wind leaps up with sudden screams
In gusts of chaff.
Two boys with blowing hair listen and laugh.
We hear the same wind, they and I,
Under the dark autumnal sky;
It blows strange music through their dreams.
Keenly it blows through mine,
Singing their epitaph.
Tours, 1918
Роберт Силлимэн Хилльер (Канал осенью).
X
Канал покрыт опавшею листвой.
Зелёная вода вся в рыжих пятнах.
Разбойничает ветер круговой,
свища в наскоках многократных.
Потом стихает иногда...
Всех духов замирающей природы
приемлет в лоно тихая вода.
В ветвях сквозит безбрежность небосвода.
Не слышен больше птичий говорок.
Пусты холодные поляны.
Ни плеска щук, ни брызгов из тумана,
и Запад - как полёк.
Беззвучно едет баржа по каналу.
В запряжке гонят потных лошадей.
Они бредут ритмично и устало.
Я вижу сон во сне: канал, людей...
Бечёвник - вроде коридора.
И я иду за прочими: след в след.
Бессчётные подвижные узоры
рисует мне закатный свет.
И лентой без конца и без начала
качается листва в воде канала.
Robert Hillyer
X
The green canal is mottled with falling leaves,
Yellow leaves, fluttering silently;
A whirling gust ripples the woods, and heaves
The stricken branches with a sigh,
Then all is still again.
Unmoving, the green waterway receives
Ghosts of the dying forest to its breast;
Loneliness...quiet...not a wing has stirred
In the cold glades; no fish has leaped away
From the heavy waters; not a drop of rain
Distils from the pervading mist.
Sluggishly out of the west
A grey canal-boat glides, half-seen, unheard;
The sweating horses on the towpath sway
Backward and forward in a rhythmic strain;
It passes by, a dream within a dream,
Down the dark corridor of leaning boughs,
Down the long waterways of endless fall.
A shiver stirs the woods; a fitful gleam
Of sun gilds the sky's overhanging brows;
Then shadowy silence, and the yellow stream
Of dead leaves dropping to the green canal.
Moret-sur-Loing, 1918
Роберт Силлимэн Хилльер (Пастбища).
XI
Те, что сошли с холма, - уже вдали.
Их оклики несутся из долины.
Сквозь неподвижный воздух, снизу
порой их смех доходит до меня.
Лишь я один остался у вершины.
Здесь лес не густ, но на исходе дня
пернатые возню да песни завели -
большой концерт по птичьему капризу,
все вразнобой, сквозь шум и гам...
На Западе - сгустившаяся тень.
Меж облаков - как будто свара:
сплетаются и рвутся в клочья.
Успокоение пришло лишь с ночью -
и воцарилась благостная сень.
На склонах ниже двигались отары.
В них овцы разбредались по лугам...
Я - пастырь грёз. Для неземного стада
лишь в царстве духов пища и отрада.
Мечты - как волны, переполнившие шлюз.
Им грустным эхом снизу вторит Анжелюс.
Robert Hillyer XI
They who have gone down the hill are far away;
From the still valleys I can hear them call;
Their distant laughter faintly floats
Through the unmoving air and back to me.
I am alone with the declining day
And the declining forest where the notes
Of all the happy minstrelsy,
Birds and leaf-music and the rest,
Sink separately in the hush of fall.
The sun and clouds conflicting in the west
Swirl into smoky light together and fade
Under the unbroken shadow;
Under the shadowed peace that is the night;
Under the night's great quietude of shade.
The sheep below me in the meadow
Seem drifting on the haze, serene and white,
Pale pastured dreams, unearthly herds that roam
Where the dead reign and phantoms make their home.
They also pass, even as the clear ring
Of the sad Angelus through the vales echoing.
Montigny, 1918
Роберт Силлимэн Хилльер (Могильный крест)
XII
Бродя в лесу пешком, в итоге
найдёшь, где сходятся дороги,
совсем безлюдные места.
Там у могильного креста
привстанет путник помолиться.
Там тихо. Там не крикнет птица,
не рявкнет зверь. Деревья - в дрёме.
Ползут слезинки по ветвям.
Лишь только смертью пахнет там.
Густой туман лежит в истоме,
прижавши пальцами губу,
чтоб не тревожить прах в гробу.
Минует время - нет сомнений -
там кончится пора молений
и размышлений под крестом.
Его потом затянет мхом.
У вёсен будет в здешних гнёздах
незамутнённый смертью роздых.
Всё пышно расцветёт в прыску,
забыв осеннюю тоску.
Над смертью белоснежным цветом
воспрянет жизнь весной и летом...
Но осень мчит и, дождь гоня,
спешит поспеть к исходу дня.
Robert Hillyer XII
Where two roads meet amid the wood,
There stands a white sepulchral rood,
Beneath whose shadow, wayfarers
Would pause to offer up their prayers.
There is no house for miles around,
No sound of beast, no human sound,
Only the trees like sombre dreams
From whose bare boughs the water drips;
And the pale memory of death.
The haze hangs heavy without breath,
It hangs so heavy that it seems
To hold a silent finger to its lips.
In after years the spectral cross
Will be quite overgrown with moss,
And wayfarers will go their way
Nor stop to meditate and pray.
The spring will nest in all the trees
Unblighted by the memories
Of autumn and the god of pain.
The leaves will whisper in the sun,
Life will crown death with snowy flowers,
Long hence...but now the autumn lowers,
The sky breaks into gusts of rain,
Turn thee to sleep, the day is nearly done.
Forest of Fontainebleau, 1918
Роберт Силлимэн Хилльер (Позднее возвращение).
XIII
Парнишка допоздна вязал снопы,
но сумерки сгустились рано,
подуло холодком,
а солнце потемнело
и скрылось час назад за хмурым бугорком.
Дымится в кучах старый лист остылый,
среди любой тропы.
В высоких всплёсках дыма то и дело
где вспыхнет пламя, где сойдёт на нет.
Взгрустнул парнишка, опершись на посох
(хоть что это за грусть в пятнадцать лет ?)
Вдруг память в нём с невыразимой силой
зажглась, вернув знакомое с азов:
волну страстей, покамест безголосых,
печали и мечты ушедших дней,
похожие на отзвук дальних звонов...
Вдруг парень рассмеялся,
связал последний сноп и повернул носки
из сумрака на затаённый зов,
донёсшийся сквозь темь лесов Беркшира
(не внемля отзвукам ещё страстней -
призывам с примесью тоски -
остаться на жнивье да на покосах).
Октябрь ему запел свои терцины.
Вслед - неизбежнее кончины -
настала снова тишина.
Парнишка задержался в сжатом поле.
Смесь чувств, возникших там, была странна.
Взлетев душой до горнего эфира,
в беде он был пленён красою мира,
и грудь была восторгами полна.
Среди ночи, на вольной воле,
дым Новой Англии ему твердил
о том, что близкие его - все дома,
у очага.
Свет звёзд был мил.
Всё больше близились знакомые деревья,
и бриз слегка качал стволы.
Он нёс все запахи далёкого кочевья,
в нём были песни старины:
о светлых упованиях весны,
о тайнах леса и былой угасшей вере,
о памяти, что вечно дорога...
Эй ! Ветер дует холодом с реки.
Закрой-ка двери !
Robert Hillyer
XIII
The boy is late tonight binding his sheaves,
The twilight of these autumn eyes
Falls early now and chill.
The murky sun has set
An hour ago behind the overhanging hill.
Great piles of fallen leaves
Smoulder in every street
And through the columned smoke a scarlet jet
Of flame darts out and disappears.
The boy leans motionless upon his staff,
With all the sorrows of his fifteen years
Gazing out of his eyes into the fall,
A memory ineffable and sweet
Half tinged with voiceless passion, half
Plaintive with sad imaginings that drift
Like echoes of far-off autumnal bells.
He starts up with a laugh,
Binds up the last gaunt sheaf and turns away;
Out of the dusk an inarticulate call
Rings keen across the solemn Berkshire woods,
And then the answer. Impotent farewells
That eager voices lift
Into the hush of the receding day;
Full soon the silence surges in again,
Peaceful, inevitable, deep as death.
The boy has lingered late in the grey fields,
Knowing the first strange happiness of pain,
And the low voices of October moods.
Now comes the night, the meadow yields
Unto the sky a damp and pungent breath;
The quiet air of the New England town
Seems confident that everyone is home
Safe by his fire.
The frosty stars look down
Near, near above the kind familiar trees
In whose dry branches roam
The gentle spirits of the darkling breeze.
Deep in its caverned heart the forest sings
Of mysteries unknown and vanished lore;
Old wisdom; dead desire;
Dreams of the past, of immemorial springs....
The wind is rising cold from the river: close the door.
Tours, 1918
Роберт Силлимэн Хилльер (Вергилиев пастух)
XIV
Мой Коридон ! Увы ! Теперь, когда
ты по родным холмам не водишь стад,
заветная звезда
страдает, что исчез ты без следа.
Побагровел закат
и кромка неба, как огонь, красна.
Шум падающих листьев так силён,
что песни все в груди перевелись.
Студёные ветра со всех сторон.
В густой росе гниют строи копён.
Прошу тебя, вернись !
Лишь ты - моя надежда и весна !
Robert Hillyer
XIV
O lovely shepherd Corydon, how far
Thou wanderest from thine Ionian hills;
Now the first star
Rains pallid tears where the lost lands are,
And the red sunset fills
The cleft horizon with a flaming wine.
The grave significance of falling leaves
Soon shall make desolate thy singing heart,
When the cold wind grieves,
And the cold dews rot the standing sheaves,-
Return, O Thou that art
The hope of spring in these lost lands of mine.
Chalons-sur-Marne, 1917
Роберт Силлимэн Хилльер (Грустный мальчуган).
XV
С чего ты так расстроен, пастушок ?
Вздыхаешь, разрыдался. В чём загвоздка ?
Трясутся плечи, спутана причёска.
Что за причина гнёт тебя, дружок ?
Окрестность нынче - без цветов, без лоска.
Стал жёлт в саду любимый уголок.
Но траур ни к чему. Всему свой срок.
Весной все розы вновь зардеют броско.
Не бойся зим. Они не круглый год.
Не плачь по лету горькими слезами.
Весна придёт с палитрой и кистями,
замажет зиму как негодный задник,
и на её пейзажах расцветёт
любой французский сад и виноградник.
Robert Hillyer
XV
O little shepherd boy, what sobs are those
That shake your slender shoulders, what despair
Has run her fingers through your rumpled hair,
And laid you prone beneath a weight of woes?
The trees upon the hill will soon be bare,
A yellow blight is on the garden close,
But you, you need not mourn the vanished rose,
For many springs will find you just as fair.
Weep not for summer, she is past all weeping,
Fear not the winter, she in turn will pass,
And with the spring love waits for you, perchance,
When, with the morn, faint wings stir from their sleeping,
And the first petals scatter on the grass,
Under the orchards and the vines of France.
Recicourt, 1917
Роберт Силлимэн Хилльер (Минорная баллада).
XVI
Скульптура: видя дрогнущих от стужи
сатиров, просит девочка, чтоб бог -
сам Феб - согрел своих друзей, к тому же
венками приукраситься помог.
Весёлые жнецы, зажёгши огонёк,
предпочитают шутки до умору,
чем в поле мять сдуваемый песок -
в отчаянную эту пору.
Решив, что дальше будет только хуже,
мчит птицей к Югу мудрый мой дружок.
А мне невмочь. Начну бродить, утюжа
под серым небом блещущий снежок.
Циничный фавн из здешних лежебок
порой, как я, пройдёт по косогору,
чтоб поглядеть на брезжащий Восток -
в отчаянную эту пору.
Уже не видно отражений в луже.
Всё это зеркало покрыл ледок.
Кентавров больше там не обнаружу.
Не выйдет на пастьбу единорог.
Тут слышен лишь утиный говорок,
когда вдруг стая подлетит к забору.
Смесь споров, свар, да шуток, да тревог -
в отчаянную эту пору.
Ах, девочка ! Весь яркий свет поблёк.
Тускнеет бронза. В чувствах нет задора.
В глазах уныние пустых дорог -
в отчаянную эту пору.
Robert Hillyer
XVI
The dull-eyed girl in bronze implores Apollo
To warm these dying satyrs and to raise
Their withered wreaths that rot in every hollow
Or smoulder redly in the pungent haze.
The shining reapers, gone these many days,
Have left their fields disconsolate and sear,
Like bony sand uncovered to the gaze,
In this, the ebb-tide of the year.
My wisest comrade turns into a swallow
And flashes southward as the thickets blaze
In awful splendour; I, who cannot follow,
Confront the skies' unmitigated greys.
The cynic faun whom I have known betrays
A dangerous mood at night, and seems austere
Beneath the autumn noon's distempered rays,
In this, the ebb-tide of the year.
Ice quenches all reflection in the shallow
Lagoon whose trampled margin still displays
Upheaval where the centaurs used to wallow;
And where my favourite unicorns would graze,
A few wild ducks scream lamentable lays
Of shrill derision desperate with fear,
Bleak note on note, phrase on discordant phrase,
In this, the ebb-tide of the year.
Poor girl, how soon our garden world decays,
Our metals tarnish, our loves disappear;
Dull-eyed we haunt these unfrequented ways,
In this, the ebb-tide of the year.
Cambridge, 1920
Роберт Силлимэн Хилльер (Таверна)
XVII
Вокруг заледеневший город,
свод неба - твёрже хрусталя.
А мне тепло течёт за ворот,
всю кожу распаля.
В таверне пламенные блики.
Очаг велик - хоть не смотри.
Сосульки за окном - как пики,
но я - внутри.
В окошке без конца и края
белёсых призраков парад.
Им виден тёплый угол рая,
а мне - студёный ад.
От тряпок в зале запах прели,
здесь дым бежит под потолок,
но от рождественского эля
по жилам жаркий ток.
Потом - в толпе усов и бород,
под небом ярче хрусталя -
иду, закутав горло в ворот -
увы, не в соболя.
Robert Hillyer
XVII
The winter night is hard as glass;
The frozen stars hang stilly down;
I sit inside while people pass
From the dead-hearted town.
The tavern hearth is deep and wide,
The flames caress my glowing skin;
The icicles hang cold outside,
But I sit warm within.
The faces pass in blurring white
Outside the frosted window, lifting
Eyes against my cheerful night,
From their night of dreadful drifting.
Sharp breaths blow fast in a smoky gale,
Rags wander through the dull lamp light;
O my veins run gold with Christmas ale,
And the tavern fire is bright.
The midnight sky is clear as glass,
The stars hang frozen on the town,
I watch the dying people pass,
And I wrap me warm in my gown.
Brussels, 1919
Роберт Силлимэн Хилльер (Грозный топот).
XVIII
Поверх земель и вод
могучее гуденье.
Ночь кличет всех былых господ
обратно в их владенья.
Суровый мощный зов,
потрясший все высоты,
скликает грозных молодцов,
подняться из дремоты.
Вдали от светлых городов
они вопят в тумане,
топочут в грудах скал и льдов,
ища кровавой дани.
Скажи, найдётся ли приют,
где б не был слышен грохот.
Внемли, как вплёлся в дальний гуд
жестокий дикий хохот !
Robert Hillyer XVIII
Chords, tremendous chords,
Over the stricken plain,
The night is calling her ancient lords
Back to their own again.
Vast, unhappy song,
From incalculable space,
Calling the heavy-browed, the strong,
Out of their resting-place.
Far from the lighted town,
Over the snow and ice,
Their dreadful feet go up and down
Seeking a sacrifice.
And can you find a way
Where They will not come after?
The vast chords hesitate and sway
Into a sudden laughter.
Sheffield, 1917
Роберт Силлимэн Хилльер (Две картины).
XIX
Я видел города, где выставки богатства,
где башни и мосты, да тьмы народа сплошь.
Там в мареве огней, что празднично струятся,
в любой душе подъём и радостная дрожь.
Теперь вокруг меня холодная низина.
Куда ни ступишь, там сугроб.
Изломанный сосняк и чёрная трясина
под плотной тенью гор - и ни дорог, ни троп.
С утёсов - не понять - чей ясный громкий крик
звучит, как крик орла, который сбился с галса.
То явно не людской - неведомый язык,
а в языках ветров никто б не разобрался.
Лютеют дождь да снег, да нарастает мрак.
Густеет тень от скал над стужею пустыни.
То, кроме стыни,
бредёт презлая ночь, не торопя свой шаг.
Robert Hillyer
XIX
I have known the lure of cities and the bright gleam of golden things,
Spires, towers, bridges, rivers, and the crowd that flows as a river,
Lights in the midnight streets under the rain, and the stings
Of joys that make the spirit reel and shiver.
But I see bleak moors and marshes and sparse grasses,
And frozen stalks against the snow;
Dead forests, ragged pines and dark morasses
Under the shadows of the mountains where no men go.
The crags untenanted and spacious cry aloud as clear
As the drear cry of a lost eagle over uncharted lands,
No thought that man has ever framed in words is spoken here,
And the language of the wind, no man understands.
Only the sifting wind through the grasses, and the hissing sleet,
And the shadow of the changeless rocks over the frozen wold,
Only the cold,
And the fierce night striding down with silent feet.
Chambery, 1918
Роберт Силлимэн Хилльер (Вечная песня)
XX
Внемли напевам страстных лир,
их звонким голосам.
Те песни вечно не замрут,
покуда вторит звёздный клир,
пока не онемеет мир,
покуда крылья нас несут
(по песенным волнам)
всё выше к небесам.
Зато потом Ты сможешь впрок,
когда не станет нас,
забыв, как были мы верны,
в тиши, блаженно, без тревог,
смотреть на заревой Восток,
где свет таинственной луны,
(бледнея в этот час)
погаснет, вроде нас.
Robert Hillyer
XX
We wove a fillet for thy head,
And from a flaming lyre
Struck a song that shall not die
Until the echoing stars be dead,
Until the world's last word be said,
Until on tattered wings we fly
Upward and expire.
And calm with night thou watchest till
Long after we are gone,
Not knowing how we worshipped thee;
Serene, unfathomably still,
Gazing to the western hill
Where pales the moon's hushed mystery,
White in the white dawn.
Cambridge, 1915