Суинбёрн  Август
(С английского).

Четыре яблока созрели:
два золотых, а два - алели.
Внутри бродил в них свежий сок,
и каждый яблочный листок
уже коробился кургузо,
как в поле стебли кукурузы.

Приятным запахом сполна 
вокруг почти упоена 
вся роща - с чуткими губами:
ветвями, травами и мхами.
Отраден чудный окоём,
хоть в светлый день, хоть под дождём.

Висят плоды с их духом пряным.
Любуюсь золотым и рдяным.
В укромности в разгаре дня
сыскалось место для меня.
А Солнце с неба жжёт немило
и вот всю зелень усыпило.

И листья золотом зажглись,
и осенилась даль и близь.
И песня рвётся с губ упрямо.
Я чую поступь милой Дамы.
Пришла б скорей ! Во мне мечта -
она вселилась и в уста.

Как в серебристой атмосфере,
когда светло, по крайней мере,
в безмолвных августовских днях,
звучало всё в полутонах,
и кукуруза при Луне
казалась золотою мне.

Душа в восторге трепетала,
ища в симметрии садов
путей к гармонии миров.
Когда Луна цвета меняла,
так слаще всех земных хоров
был звук небесного хорала.

Но до Луны была пора,
что всё упрямилась жара.
Я подошёл, чтоб опереться,
к стволу, что больше был по сердцу:
Его цвета манили красотой -
зелёный, красный, золотой...

Я лёг. Сгустились ароматы.
Роса блистала желтовато.
Стекалась пятнами воды
и на листву, и на плоды.
И ветерок летал игриво.
Он не сменил свои мотивы.

Листва влажна. Плоды - под ней,
а подо мною - крепь корней.
И тёплый мох, на чём лежу я, -
почти как золотые струи
воды в немом потоке дней.
А зов Любви был всё сильней...

Четыре яблока висят.
Цвета их манят каждый взгляд.
В них спелый буйный сок искрится
с оттенком кос моей Царицы.
В них яркость золотых стеблей,
что в жатву полнят ширь полей.

Суинберн  Август (исправленный вариант).

Четыре яблока созрели:
два золотых, а два - алели.
Внутри бродил в них свежий сок,
и каждый яблочный листок
по цвету выглядел не деле,
как кукурузный стебелёк.

Приятным запахом сполна 
вокруг почти упоена 
вся роща - с чуткими губами:
ветвями, травами и мхами.
Как чудно выглядит она
порою даже под дождями !

Висят плоды с их духом пряным.
Любуюсь золотым и рдяным.
В укромности в разгаре дня
сыскалось место для меня.
Как мне не стать немножко пьяным,
где яблоки висят, маня ?

И листья золотом зажглись,
и осенилась даль и близь.
И песня рвётся с губ упрямо.
Я чую поступь милой Дамы.
Приди ж скорей, не задержись !
Зову и жду тебя упрямо.

Всё шло в умеренной манере -
как в серебристой атмосфере.
В безмолвных августовских днях,
звучало всё в полутонах,
но ночью, под луной, в пленэре
горело золото в снопах.

Душа в восторге трепетала,
когда Луна цвета меняла.
Кругом в симметрии садов
был след гармонии миров.
С самих небес неслись хоралы
стройнее всех земных хоров.

Но до Луны была пора,
что всё упрямилась жара...
Я подошёл, чтоб отдышатья
под крону, где была прохладца
да шелест - славный, до утра,
при том и листья золотятся.

Я лёг. Сгустились ароматы.
Роса блистала желтовато.
Стекалась пятнами воды
и на листву, и на плоды.
И ветерок всё дул завзято,
но не менял свои лады.

Плоды нежны. Листва влажна.
А корню мягкость мха важна,-
тем бытие его согрето, -
как для воды потоки света,
идущие с небес до дна;
как век его Любви Поэту.

Четыре яблока висят.
Цвета их манят каждый взгляд.
В них спелый буйный сок искрится
с оттенком кос моей Царицы.
То золото - великий клад -
амбары собранной пшеницы...

Суинберн  Август (второй исправленный вариант).

Четыре яблока созрели:
два золотых, а два - алели.
Внутри бродил в них свежий сок,
и каждый яблочный листок
по цвету выглядел не деле,
как жёлтый хлебный стебелёк.

Приятным запахом сполна 
вокруг почти упоена 
вся роща - с чуткими губами:
ветвями, травами и мхами.
Как чудно выглядит она
порою даже под дождями !

Висят плоды с их духом пряным.
Любуюсь золотым и рдяным.
В укромности в разгаре дня
сыскалось место для меня.
Как мне не стать немножко пьяным,
где яблоки висят, маня ?

И листья золотом зажглись,
и осенилась даль и близь.
И песня рвётся с губ упрямо.
Я чую поступь милой Дамы.
Приди ж скорей, не задержись !
Зову и жду тебя упрямо.

А в полдень мне была видна
серебряная пелена.
В безмолвных августовских днях,
звучало всё в полутонах,
но ночью, как взошла Луна,
горело золото в снопах.

Душа в восторге трепетала,
когда Луна цвета меняла.
Кругом в симметрии садов
был след гармонии миров.
С самих небес неслись хоралы
стройнее всех земных хоров.

Но до Луны была пора,
что всё упрямилась жара...
Пришлось, чтоб отдышалось тело
внимать всю ночь, как шелестела
густая крона до утра,
пока та вся не заалела.

И вот совсем смирился зной
Роса блистала желтизной.
Стекала струйками воды -
и на листву, и на плоды.
Резвился ветер озорной,
но не менял свои лады.

Плоды нежны. Листва влажна.
А корню мягкость мха важна,-
тем бытие его согрето, -
как для воды потоки света,
идущие с небес до дна;
как век его Любви Поэту.

Четыре яблока висят.
Цвета их манят каждый взгляд.
В них спелый буйный сок искрится
с оттенком кос моей Царицы.
То золото - великий клад -
амбары собранной пшеницы...

Swinburne  August

There were four apples on the bough,
Half gold half red, that one might know
The blood was ripe inside the core;
The colour of the leaves was more
Like stems of yellow corn that grow
Through all the gold June meadow"s floor.
 
The warm smell of the fruit was good
To feed on, and the split green wood,
With all its bearded lips and stains
Of mosses in the cloven veins,
Most pleasant, if one lay or stood
In sunshine or in happy rains.
 
There were four apples on the tree,
Red stained through gold, that all might see
The sun went warm from core to rind;
The green leaves made the summer blind
In that soft place they kept for me
With golden apples shut behind.
 
The leaves caught gold across the sun,
And where the bluest air begun,
Thirsted for song to help the heat;
As I to feel my lady"s feet
Draw close before the day were done;
Both lips grew dry with dreams of it. 

In the mute August afternoon
They trembled to some undertune
Of music in the silver air;
Great pleasure was it to be there
Till green turned duskier and the moon
Coloured the corn-sheaves like gold hair.
 
That August time it was delight
To watch the red moons wane to white
"Twixt grey seamed stems of apple-trees;
A sense of heavy harmonies
Grew on the growth of patient night,
More sweet than shapen music is.
 
But some three hours before the moon
The air, still eager from the noon,
Flagged after heat, not wholly dead;
Against the stem I leant my head;
The colour soothed me like a tune,
Green leaves all round the gold and red.
 
I lay there till the warm smell grew
More sharp, when flecks of yellow dew
Between the round ripe leaves had blurred
The rind with stain and wet; I heard
A wind that blew and breathed and blew,
Too weak to alter its one word. 

The wet leaves next the gentle fruit
Felt smoother, and the brown tree-root
Felt the mould warmer: I too felt
(As water feels the slow gold melt
Right through it when the day burns mute)
The peace of time wherein love dwelt. 

There were four apples on the tree,
Gold stained on red that all might see
The sweet blood filled them to the core:
The colour of her hair is more
Like stems of fair faint gold, that be
Mown from the harvest"s middle floor. 

Cуинбёрн  Утопленные
(С английского).

Нам, людям, не даёт пропасть,
дарит нас вечной благодатью
верховная святая власть
со всей своей небесной ратью.

Из Франции уж пятый год
хлестала кровь сквозь все границы:
король взошёл на эшафот,
но кровь не прекращала литься.

К Луаре поспешил Харон
и, сделав адскою рекою,
топил в ней всех нещадно он:
кого хотел, связав по двое.

Там суд держали над бойцом,
умевшим, не страшась, бороться,
и над красавицей с лицом,
сиявшим юным благородством.

Была лишь гибель впереди,
но у него горели взоры.
Хоть их связали грудь к груди,
остались искорки задора.

Блондинка сделалась серей -
он вспыхнул ярко, будто пламя,
грозовой молнии бодрей:
не дрогнул перед палачами.

Тряхнул упрямой головой:
"Я б сам вас всех связал верёвкой.
Терпите: я ведь неживой !"
А те ответили с издёвкой.

"Судья ! Как только обвинят,
взмолившись, стану перед Богом.
""Помилуй, Боже, Друг не виноват.
Суди дела по их итогам.

Когда бы я Тебе служил,
так и с врагами Сына бился,
и никого бы не щадил,
и ни на пядь не отстранился.

Не нужно нас винить ни в чём,
прости, не злись на упущенья.
Хоть гнев твой я сравню с мечом,
но нам положно прощенье.

Всеведущий ! Ты знаешь, как
он был силён и стоек в споре.
Сочтёшь ли это за пустяк ?
В величии он шире моря.

"Ту даму я весь век любил...
По зову страсти окаянной
признаньем только б оскорбил.
Но стать ей вскоре бездыханной !

Не любит ли меня, спрошу.
Хоть да, хоть нет ! - И вновь разлука.
Хваленье Господу вершу:
взманил мечтой - в итоге мука.

Героем не был. С мелюзгой
и с целым миром вместе с нами,
погибнем где-то под водой,
смеясь, сомкнувшись с ней губами.

И да воздаст за то ей Бог,
что мне на сердце наступила,
свершивши то, что он не мог:
любовной страстью заразила.

Любовь - вершина всех услад
и утоленье вечной жажды !
Куда сбежит - не сыщет взгляд,
а боги не пришлют нам дважды.

Мне тяжко - слёз не утереть,
и всё же рад любой щедроте.
Живым, собравшись умереть,
твержу: я горд, что вы живёте.

Луара мчала нас, гоня,
а в море плыли с мели к мели.
Держал её, она - меня.
Душа и плоть - к последней цели.

Пока я около тебя,
пока дышу, пока не сгину,
обнимешь ли меня, любя,
чтоб подсластить мою кончину ?

Блаженный плеск мятежных струй,
и больше ничего не надо:
за наш последний поцелуй
готов гореть в горниле Ада.

Cуинбёрн  Утопленные  (Второй вариант).

Какая людям ни грозит напасть,
пусть сердцем свято верят в провиденье,
в небесную божественную власть,
что нам дарит любовь и попеченье.

Уж пятый год в крови была земля.
И злой богиней во фриийском колпаке
вся Франция, казнивши короля, 
страшила сонный мир оружием в руке.

Людей водой возили для расправ.
Глумясь, девиц с парнями, сразу в паре,
топили в речке, накрепко связав, -
так волны стали алыми в Луаре.

В тот день шёл суд над бравым молодцом,
ещё разгорячённым после боя,
и девушкой с испуганным лицом,
прекрасною и гордою собою.

Судья велел сковать их грудь к груди.
Она совсем ослепла от смущенья,
а друг, хоть знал, что ждёт их впереди,
но очи лишь пылали в восхищенье.

Блондинка становилась всё слабей,
а в парне яро разгорелось пламя,
как молнии поверх морских зыбей,
и смех его взгремел над палачами.

Тряхнул своей упрямой головой:
"Скажу вам всем немного в назиданье.
Терпите, каты ! Я ведь неживой". -
Увидел их ехидное кривлянье.

"Судья ! По завершенью смертных мук,
пред Богом, позабыв, как было туго,
взмолюсь, чтоб взыскан был мой верный друг:
безмерно велика его заслуга !

Любя Тебя, я стал бы защищать,
и Твоего спасал бы в битвах Сына.
Вовек не отступился б ни на пядь,
какая б ни грозила мне пучина.

Не укоряй обоих нас ни в чём.
Будь милостив, прости за упущенья.
Твой грозный гнев могу сравнить с мечом,
но мы из тех, кому дают прощенье.

О Господи ! Ты сам свидетель как
мой друг для друга всё свершит без спора.
Сочтёшь ли Ты такое за пустяк ?
Величием тот факт обширней моря !

Ту девушку и я давно любил
по воле охватившей душу страсти.
Признаньем бы обоих оскорбил...
А нынче с ней мы гибнем по несчастью.

Не полюбила ль наконец ? - Спрошу !
Хоть да, хоть нет ! Закончилась разлука.
Хваленье Всемогущему вершу:
взманил мечтой - и вот в итоге мука !

Не стал героем. С разной мелюзгой,
как целый мир подобных, вместе с нами,
смеясь, утонем где-то под водой,
сомкнувшись и губами, и глазами.

И да воздаст за то ей добрый Бог,
что ножкой мне на сердце наступила
и совершила то, что он не мог:
зажгла во мне любовь и окрылила.

Любовь - вершина всех людских услад
и утоленье нашей вечной жажды.
Куда сбежит ? - Не сыщет жадный взгляд,
и Боги не пришлют её нам дважды.

Мне тяжко, слёз не в силах утереть,
но всё же радуюсь любой щедроте.
Живым, уже готовый умереть,
твержу: я горд уж тем, что вы живёте.

Луара мчит, всё ниже нас гоня,
и к морю мы плывём от мели к мели.
И я держу её, она - меня.
Душа и плоть спешат к единой цели.

Пока ещё я около тебя,
пока ещё дышу, пока не сгину,
как знать, обнимешь ли меня, любя,
чтоб напоследок подсластить кончину ?

Блаженный плеск мятежных водных струй -
и больше ничего уже не надо.
За наш последний горький поцелуй
готов хоть век гореть в горниле Ада.

Swinburne  Les Noyades

Whatever a man of the sons of men
Shall say to his heart of the lords above,
They have shown man verily, once and again,
Marvellous mercies and infinite love.

In the wild fifth year of the change of things,
When France was glorious and blood-red, fair
With dust of battle and deaths of kings,
A queen of men, with helmeted hair,

Carrier came down to the Loire and slew,
Till all the ways and the waves waxed red:
Bound and drowned, slaying two by two,
Maidens and young men, naked and wed.

They brought on a day to his judgment-place
One rough with labour and red with fight,
And a lady noble by name and face,
Faultless, a maiden, wonderful, white.

She knew not, being for shame's sake blind,
If his eyes were hot on her face hard by.
And the judge bade strip and ship them, and bind
Bosom to bosom, to drown and die.

The white girl winced and whitened; but he
Caught fire, waxed bright as a great bright flame
Seen with thunder far out on the sea,
Laughed hard as the glad blood went and came.

Twice his lips quailed with delight, then said,
"I have but a word to you all, one word;
Bear with me; surely I am but dead;"
And all they laughed and mocked him and heard.

"Judge, when they open the judgment-roll,
I will stand upright before God and pray:
'Lord God, have mercy on one man's soul,
For his mercy was great upon earth, I say.

"'Lord, if I loved thee-Lord, if I served -
If these who darkened thy fair Son's face
I fought with, sparing not one, nor swerved
A hand's-breadth, Lord, in the perilous place -

"'I pray thee say to this man, O Lord,
Sit thou for him at my feet on a throne.
I will face thy wrath, though it bite as a sword,
And my soul shall burn for his soul, and atone.

"'For, Lord, thou knowest, O God most wise,
How gracious on earth were his deeds towards me.
Shall this be a small thing in thine eyes,
That is greater in mine than the whole great sea?'

"I have loved this woman my whole life long,
And even for love's sake when have I said
'I love you'? when have I done you wrong,
Living? but now I shall have you dead.

"Yea, now, do I bid you love me, love?
Love me or loathe, we are one not twain.
But God be praised in his heaven above
For this my pleasure and that my pain !

"For never a man, being mean like me,
Shall die like me till the whole world dies.
I shall drown with her, laughing for love; and she
Mix with me, touching me, lips and eyes.

"Shall she not know me and see me all through,
Me, on whose heart as a worm she trod?
You have given me, God requite it you,
What man yet never was given of God."

O sweet one love, O my life's delight,
Dear, though the days have divided us,
Lost beyond hope, taken far out of sight,
Not twice in the world shall the gods do thus.

Had it been so hard for my love? but I,
Though the gods gave all that a god can give,
I had chosen rather the gift to die,
Cease, and be glad above all that live.

For the Loire would have driven us down to the sea,
And the sea would have pitched us from shoal to shoal;
And I should have held you, and you held me,
As flesh holds flesh, and the soul the soul.

Could I change you, help you to love me, sweet,
Could I give you the love that would sweeten death,
We should yield, go down, locked hands and feet,
Die, drown together, and breath catch breath;

But you would have felt my soul in a kiss,
And known that once if I loved you well;
And I would have given my soul for this
To burn for ever in burning hell.