Корман Владимир Михайлович : другие произведения.

013 Морис Роллина "Неврозы", 134-143

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение публикации перевода книги М.Роллина "Неврозы".
  Морис Роллина Воспоминание о реке Крёза, 134-е.
  (Перевод с французского)
  
  Осеннее село под медленным светилом
  осталось со своей застойною мечтой.
  Мы двигались вдвоём по пустошам унылым
  и, будто утомлён всегдашней суетой,
  летел попутный дрозд, не споря с высотой.
  Мы минули лужок с пасущейся коровой,
  пересекли овраг, затем заслон терновый,
  и Крёза - вот она - цепочкою зеркал.
  Там ты взялась за кисть, а я был с леской новой -
  в тени лесных холмов, среди прибрежных скал.
  
  Кипящая волна давала выход силам,
  скопила пенный слой под скальною плитой.
  Там стайка пескарей крутилась мотовилом.
  Но тщетно я мечтал о рыбке золотой:
  наживленный крючок обратно шёл пустой...
  Там рос болшой каштан, достойный и суровый,
  Там селезень проплыл - как лебедь густобровый.
  И твой этюдник там без темы не страдал.
  Я был невдалеке, бежать на зов готовый -
  в тени лесных холмов, среди прибрежных скал.
  
  Там в горку, на подъём, как раз за нашим тылом,
  лез мельник на осле тропинкою крутой,
  и кто-то колотил, как гром, с нещадной силой...
  То дятел, не сочтя работу маетой,
  усердно врачевал болезный древостой...
  Не опасаясь встреч с гадюкою бедовой,
  ни с ящеркой смешной, охристо-бирюзовой,
  вели мы разговор. Твой милый взор блистал.
  Как зелен был там мох с пушистою основой,
  в тени лесных холмов, среди прибрежных скал !
  
  Посвящение.
  
  О ты, чья чистота была столь образцовой,
  что век не позабыть ! И мне в тоске бредовой
  всё помнится пора, когда я целовал
  твой нежный детский рот со свежестью вишнёвой -
  в тени лесных холмов, среди прибрежных скал.
  
  Maurice Rollinat Souvenir de la Creuse, 134-e.
  
  Tandis qu"au soleil lourd la campagne d"automne
  Filait inertement son reve de stupeur,
  Nous traversions la brande aride et monotone
  Ou le merle envahi du spleen enveloppeur
  Avait un vol furtif et tremblotant de peur.
  Nous longions un pacage, un taillis, une vigne ;
  Puis au fond du ravin que la ronce egratigne
  Apparaissait la Creuse aux abords malaises :
  Alors tu t"asseyais, et j"appretais ma ligne
  А l"ombre des coteaux rocailleux et boises.
  
  Lorsque j"avais trouve dans l"onde qui moutonne,
  Pres d"un rocher garni d"ecume et de vapeur,
  L"endroit ou le goujon folatre et se cantonne,
  Je fouettais le courant de mon fil agrippeur,
  Et bientot le poisson mordait l"appat trompeur.
  Toi, sous un chataignier majestueux et digne,
  Aux coincoins du canard qui nageait comme un cygne,
  Reveuse, tu croquais des sites apaises ;
  Et je venais te voir quand tu me faisais signe,
  А l"ombre des coteaux rocailleux et boises.
  
  Par des escarpements que le lierre festonne,
  Un meunier s"en allait sur son baudet grimpeur ;
  Des roulements pareils а ceux d"un ciel qui tonne
  S"ebauchaient ; le pivert au bec dur et frappeur
  Poussait un cri pointu dans l"air plein de torpeur.
  Et nous, sans redouter la vipere maligne,
  Avec des mots d"amour que le regard souligne,
  Ayant pour seuls temoins les lezards irises,
  Nous causions tendrement sur la mousse benigne,
  А l"ombre des coteaux rocailleux et boises.
  
  
  envoi
  
  O toi qui m"as grandi par ta candeur insigne,
  Partout mon souvenir te cherche et te designe ;
  Et j"evoque le temps ou j"avais les baisers
  De ta bouche d"enfant, fraiche et couleur de guigne,
  A l"ombre des coteaux rocailleux et boises.
  
  
  Морис Роллина Трубка, 135-е.
  (Перевод с французского).
  Посвящено Камиллу Пеллетану*.
  
  Когда мне трудно притерпеться
  к однообразию вокруг,
  в тебе лишь, трубка, вижу средство,
  чтоб скрасить тягостный досуг.
  
  Взбодрённый терпкою отравой
  и упоённый, и хмельной,
  слежу за струйкой кучерявой,
  как за привольною волной.
  
  Какое колдовское зелье
  мне щедро выдаёт мундштук:
  я вижу замок - в нём веселье -
  и фей, танцующих вокруг.
  
  Вдыхая никотин пахучий,
  я чувствую себя в Раю;
  и на пути мечты летучей
  друзей усопших узнаю.
  
  Моя подруга-ненагляда -
  Увы ! - которой больше нет,
  в колечках дыма, как наяда,
  плывёт и с неба шлёт привет.
  
  Дымок твой ласков, как качели.
  Лишь он способен мне помочь -
  чтоб ужасы не одолели -
  лелеет дух мой день и ночь.
  
  Я жгу презренье к скуке буден
  в твоём широком очажке -
  и мир уже не так паскуден,
  когда держу тебя в руке.
  
  Когда в моём воображенье
  весь мир как саваном одет,
  ты шепчешь мне стихотворенья,
  в которых брезжит дальний свет.
  
  Благословляю вкус твой острый.
  С ним жизнь моя не так пресна,
  и предо мною в пляске пёстрой
  во всю блистает новизна.
  
  Maurice Rollinat La Pipe, 135-e.
  A Camille Pelletan*.
  
  Quand l"uniformite m"ecoeure,
  Dans la rue ou dans la maison,
  Que de fois pour nuager l"heure
  Je savoure ton cher poison !
  
  O ma coupe de nicotine,
  Mon regard jubile en suivant
  Ta fumee errante et lutine
  Comme l"onde et comme le vent !
  
  Quel doux philtre dans ces bouffees
  Que j"aspire par ton cou noir !
  Seul avec toi, je vois des fees
  Dansant au sommet d"un manoir.
  
  Humant ton odeur tabagique
  Plus subtile que des parfums,
  Au milieu d"un reve magique,
  J"evoque mes amis defunts ;
  
  Et ma spectrale bien-aimee,
  Avec son regard alarmant,
  Sur tes spirales de fumee
  Flotte mysterieusement.
  
  Ton brouillard est l"escarpolette
  Qui berce mes jours et mes nuits ;
  Tu chasses comme une amulette
  Mes cauchemars et mes ennuis.
  
  Et je cuis mon degout du monde
  Dans ton fourneau large et profond :
  Je trouve l"homme moins immonde
  En te fumant, l"oeil au plafond.
  
  Tu montres a ma fantaisie
  Qui s"enveloppe d"un linceul,
  Des horizons de poesie
  Ou le vers s"ebauche tout seul ;
  
  Et pour moi ta saveur benie,
  Delicieuse d"acrete,
  Conserve en sa monotonie
  Une eternelle nouveaute !
  
  Справка.
  *Камилл Пеллетан, иначе Пельтан (1846-1915) - французский политический деятель,
  журналист, противник Тьера, автор статей, сочувственных Парижской Коммуне.
  Был близок к "парнасцам". Представлен на знаменитой картине Анри Фантен-Латура
  "Угол стола" (1872) рядом с Полем Верленом, Артюром Рембо, д"Эрвильи и другими.
  В 1902 г. в правительстве Комбу, при президенте Леоне Буржуа, занимал пост морского
  Министра. В 1911 г. выступал как депутат парламента с протестами против репрессий
  царского правительства в России против русских революционеров.
  
  Морис Роллина Баллада о пёстрых лодках, 136-е.
  (Перевод с французского).
  
  Посвящено Будуреску*.
  
  У лодок тяжкий сплин, когда они в порту,
  качаются зазря в волне без перерыва.
  Их тянет на простор, чтоб хвастать на лету
  расцветками бортов и мчаться горделиво
  над безднами вдали от затхлого залива.
  В погожий день волна прозрачна, как слюда.
  Рыбак готовит снасть и грузит невода.
  Он твёрдо сознаёт, что счастье не в бокале,
  а в том, чтобы искать сельдёвые стада,
  чтоб крылья парусов на мачтах трепетали.
  
  Но помнит ли рыбак, осуществив мечту,
  что тихая пора порой бывает лжива
  и спящий океан имеет на счету
  немалый список жертв, и только те счастливы,
  кто вовремя поймут тревожные мотивы?
  Внезапный ураган способен без труда
  и лодку утопить, и рушить города.
  У чаек и людей мечта в такой печали,
  чтоб вихрь не разметал ни крова, ни гнезда,
  чтоб крылья парусов на мачтах трепетали.
  
  Увы ! Трещат борта. Взмывают в высоту
  и следом сразу вниз летят лодчонки живо,
  и силы нет унять такую маету.
  А в тучах кто-то бьёт кресалом по огниву
  и мечутся в огнях змеиные извивы.
  Лишь только настаёт лихая череда
  и молнии с небес лютуют, как орда,
  тоскливо маякам, что пусто на причале.
  Им хочется созвать пропавших без следа,
  чтоб крылья парусов на мачтах трепетали.
  
  Посвящение.
  
  Мадонна ! Это ты, когда придёт беда,
  готова помогать повсюду и всегда
  в опасности тому, чьи руки на штурвале.
  Вели ветрам морей лелеять все суда -
  чтоб крылья парусов на мачтах трепетали !
  
  Maurice Rollinat Ballade des barques peintes, 136-e.
  
  А Boudouresque*.
  
  Elles meurent de spleen, а l"ombre des maisons,
  Les chaloupes de mer qui vacillent sans treve,
  Et qui voudraient tenter aux plus creux horizons,
  Loin des miasmes chauds et stagnants de la greve,
  Le gouffre qui les tord, les happe et les enleve.
  Aussi quand le pecheur prend les avirons lourds,
  Chacune en toute hate arborant ses atours
  Fuit le port engourdi plein de buveurs de pintes,
  Et la brise ballonne et fait sur les flots sourds
  Fremir la voile blanche au mat des barques peintes.
  
  Elles ne songent guere aux noires trahisons
  De l"Ocean qui dort et de l"autan qui reve.
  Oh ! quand elles n"ont plus la chaine des prisons,
  Comme l"air est exquis, l"eau verte et l"heure brиee
  Pourtant, il faut deja rentrer : le jour s"acheve.
  Mais un brusque ouragan qui briserait des tours,
  Plus fou qu"un tourbillon de cent mille vautours,
  Se rabat sur la cote avec d"horribles plaintes,
  Et la mouette en vain ecoute aux alentours
  Fremir la voile blanche au mat des barques peintes.
  
  Helas ! leurs flancs menus, leurs fragiles cloisons
  Craquent sous le nuage orageux qui se creve.
  Comme un tas de serpents qui bavent leurs poisons,
  Contre elles, chaque vague arrive et se souleve
  Avec le bond du tigre et le tranchant du glaive.
  Et tandis qu"au milieu des eclairs drus et courts
  La nuit met sur la mer son masque de velours,
  Le grand phare inquiet dans les clartes eteintes
  Regarde, et ne voit pas, а l"heure des retours,
  Fremir la voile blanche au mat des barques peintes.
  
  
  envoi
  
  Dame la Vierge ! O vous, qui dans les mauvais jours
  Donnez si promptement assistance et secours
  A ceux que le danger cerne de ses etreintes,
  Commandez que le vent guide et laisse toujours
  Fremir la voile blanche au mat des barques peintes !
  
  Справка.
  Будуреск (1835-1905) - Auguste-Acanthe Boudouresque - знаменитый оперный певец,
  basse-taille - первый бас - певший на сценах Парижа, разных французских городов,
  в миланском театре "Ла Скала", в Буэнос-Айресе (в театре "Ла Плата"), в Бельгии.
  Популярный исполнитель песен на слова его любимого поэта Пьера Дюпона. Был разносторонне одарённым человеком, с успехом публиковавал свои стихи. Он увлекался
  и живописью и, кстати, рисовал морские пейзажи. А.Будуреск был с середины 70-х гг.
  любимцем парижской богемы, душой общества художников, актёров, поэтов и музыкантов, собиравшегося в пивных и кафе (сообщество носило название "Bon-Bock" -
  "Добрая кружка"). Он был осыпан подарками и наградами. Ему посвящали стихи, помимо
  М.Роллина, поэты Alexis Mousin и Georges Lorin.
  А.Будуреск - родом из департамента Арьеж, учился в математической школе в Марселе,
  работал на железной дороге, служил в артиллерии, стал инспектором городского
  освещения в Марселе, затем успешным предпринимателем в области освещения, попутно
  учился в марсельской консерватории, но к конкурсу в парижской консерватории не был
  допущен. Случайность, отсутствие певца в гастролировавшем театре, вывела его (уже
  зрелого человека, в 1874 г.) на сцену в одной из ведущих ролей в пере .Верди "Эрнани". Затем он с успехом пел в операх Галеви, Массне, Гуно и др.
  
  
  Морис Роллина Баллада о чайках, 137-е.
  (Перевод с французского).
  
  Посвящено Надару*.
  
  Плаксиво, в чём-то схоже с криком сов,
  не то - как расшумелись пустолайки -
  над безднами кричат вокруг портов,
  вдыхая соль, отчаянные чайки.
  Быстрей всех птиц проворные их стайки.
  Их пух - лилов, перо - как коленкор.
  Внизу - хрусталь, вверху - цветной фарфор.
  Силён их мощный мах, легки их кили,
  и мчат они ветрам наперекор -
  на чистку волн от падали и гнили.
  
  Подводная скала у берегов
  и отмель отдадут им без утайки
  весь страшный свой трагический улов.
  К нему и мчат летучие их шайки,
  чтоб дельно разобраться, как хозяйки.
  Когда туман заполонит простор
  и ни к чему вступать с погодой в спор,
  а баркам лучше покачаться ви штиле,
  те чайки всё же мчат во весь опор
  на чистку волн от падали и гнили.
  
  Каков бы ни был день, звучит их зов...
  Висят ли тучи в небе, как фуфайки, -
  на море всюду уйма летунов.
  Будь облака как плюшевые зайки -
  всё чайки мчат по курсу, как всезнайки.
  Сойдёт туман, и пляж чарует взор.
  И что ни галька - блещет луидор.
  Большие чайки аистами взмыли.
  Извечный голод гонит их, обжор,
  на чистку волн от падали и гнили.
  
  Посвящение.
  
  Белоголовый сип ! Ты смел и скор.
  Ты мигом рвёшь среди песков и гор
  останки всех, кого они сгубили.
  Спеши сюда - на зов своих сестёр -
  на чистку волн от падали и гнили !
  
  
  Maurice Rollinat Ballade des Mouettes, 137-e.
  
  A Nadar*.
  
  En tas, poussant de longs cris aboyeurs
  Aussi plaintifs que des cris de chouettes,
  Autour des ports, sur les gouffres noyeurs,
  Dans l"air sale s"ebattent les mouettes,
  Promptes au vol comme des alouettes.
  D"un duvet mauve et marquete de roux,
  Sur l"eau baveuse ou le vent fait des trous,
  On peut les voir se tailler des besognes
  Et se risquer sous le ciel en courroux,
  Pour nettoyer la mer de ses charognes.
  
  Flairant les flots, sinistres charroyeurs,
  Et les ecueils noirs dont les silhouettes
  Font aux marins de si grandes frayeurs,
  Elles s"en vont avec des pirouettes
  De-ci, de-la, comme des girouettes.
  Dans les vapeurs vitreuses des temps mous
  Ou notre oeil suit les effacements doux
  Des mats penchant avec des airs d"ivrognes,
  Ces grands oiseaux rodent sur les remous,
  Pour nettoyer la mer de ses charognes.
  
  Et quand les flots devenus chatoyeurs
  Dorment berces par les brises fluettes,
  On les revoit, avides cotoyeurs,
  Eparpillant leurs troupes inquietes
  Aux environs des falaises muettes.
  En vain tout rit, le brouillard s"est dissous ;
  Ces carnassiers qui ne sont jamais souls
  Ouvrent encor leurs ailes de cigognes
  Sur les galets polis comme des sous,
  Pour nettoyer la mer de ses charognes.
  
  
  envoi
  
  Vautour blafard, fouilleur des casse-cous,
  Toi dont le bec donne de si grands coups
  Dans les lambeaux pourris ou tu te cognes,
  Viens la ! Tes soeurs t"y donnent rendez-vous,
  Pour nettoyer la mer de ses charognes.
  
  Справка.
  *Надар (1820-1910) - знаменитый французский фотограф - "Тициан фотографии" -
  как его называли, кроме того и каррикатурист, романист, театральный драматург и художник. Сверх всего ещё и воздухоплаватель, сделавший в 1858 г. первую в мире
  фотографию с воздушного шара, поднявшись над Парижем.
  По просьбе Энгра, фотографировал знаменитостей, после чего отпадала необходимость,
  чтобы они лично позировали художнику для портретов. Среди прочих, сделал фотографии
  Ш.Бодлера, Гюстава Курбе, Сары Бернар и многих других. Как карикатурист сотрудничал
  с Домье в "Шаривари".
  
  Морис Роллина Октябрьский пейзаж, 138-е.
  (Перевод с французского).
  
  Посвящено Жоржу Жаннио*.
  
  Затоплен весь подход к ручью.
  В потоках тропки затонули.
  В воде не сыщешь колею,
  и мельнику нужны ходули.
  На вид - точь-в-точь слезливый глаз,
  светило стало холоднее,
  и ящерица каждый час
  всё больше мёрзнет, цепенея.
  
  Угрюмо выглядит стена.
  Нагие лозы страшноваты.
  Окрестность тучами полна,
  а со шпалер все грозди сняты.
  Лежат туманы по утрам.
  В прудке не плавают кувшинки.
  Ни зимородков по кустам,
  ни в ветре лёгкой паутинки.
  
  С деревьев сыплется наряд,
  они стройнеют от потери.
  Листки, как бабочки летят,
  стучась в затворенные двери.
  С рыданьем ласточки на юг
  спешат путём давно знакомым.
  Желтеет и сереет луг,
  и неуютно насекомым.
  
  У речки, где переполох
  и свара у плотвы с ершами,
  ослу был люб чертополох.
  Он ловко драл его зубами.
  Однако ждёт осла подвох:
  назло изысканным капризам,
  чертополох несвеж и плох -
  иссушен и развеян бризом.
  
  На крыше заткнут водосток.
  Она разбухла, будто губка.
  Промокший голубок продрог.
  При нём дрожит его голубка.
  Беднягам не до кувырков,
  не до любезностей друг с дружкой,
  но флюгер - тот без дураков -
  кружится быстрою вертушкой.
  
  Над полосой пустых полей,
  где нынче лужи в изобилье,
  взлетела тройка журавлей
  и машут их большие крылья.
  Меж прачек, мамок и девиц,
  старушка с грустными глазами
  глядит с мостков на вольных птиц,
  прощаясь с лучшими деньками.
  
  Бекас летит над гладью мхов
  в своё болото, как на бражку.
  Вороны возле лемехов
  усердно мнут сырую вспашку.
  Сухой, как тощая метла,
  угрюмый тополь днём и ночью,
  под небом, где то ясь, то мгла,
  возносит вверх гнездо сорочьё.
  
  
  Maurice Rollinat Paysage d"Octobre, 138-e.
  A Georges Jeanniot*.
  
  Le torrent a franchi ses bords
  Et gagne la pierraille ocreuse ;
  Le meunier longe avec efforts
  L"orniere humide qui se creuse.
  Deja le lezard engourdi
  Devient plus frileux d"heure en heure ;
  Et le soleil du plein midi
  Est voile comme un oeil qui pleure.
  
  Les nuages sont revenus,
  Et la treille qu"on a saignee
  Tord ses longs bras maigres et nus
  Sur la muraille renfrognee.
  La brume a terni les blancheurs
  Et casse les fils de la Vierge,
  Et le vol des martin-pecheurs
  Ne frissonne plus sur la berge.
  
  Les arbres se sont rabougris ;
  La chaumiere ferme sa porte,
  Et le petit papillon gris
  A fait place a la feuille morte.
  Plus de nenuphars sur l"etang ;
  L"herbe languit, l"insecte rale,
  Et l"hirondelle en sanglotant
  Disparait а l"horizon pale.
  
  Pres de la riviere aux gardons
  Qui clapote sous les vieux aulnes,
  Le baudet cherche les chardons
  Que rognaient si bien ses dents jaunes.
  Mais comme le bluet des ble,
  Comme la mousse et la fougere,
  Les grands chardons s"en sont alles
  Avec la brise et la bergere.
  
  Tout pelotonne sur le toit
  Que l"atmosphere mouille et plombe,
  Le pigeon transi par le froid
  Grelotte aupres de la colombe ;
  Et, tous deux, sans se becqueter,
  Trop chagrins pour faire la roue,
  Ils regardent pirouetter
  La girouette qui s"enroue.
  
  Au-dessus des vallons deserts
  Ou les mares se sont accrues,
  A tire-d"aile, dans les airs
  Passe le triangle des grues ;
  Et la vieille, au bord du lavoir,
  Avec des yeux qui se desolent,
  Les regarde fuir et croit voir
  Les derniers beaux jours qui s"envolent.
  
  Dans les taillis voisins des rocs
  La becasse fait sa rentree ;
  Les corneilles autour des socs
  Pietinent la terre eventree,
  Et, decharne comme un fagot,
  Le peuplier morne et funebre
  Arbore son nid de margot
  Sur le ciel blanc qui s"entenebre.
  
  Справка.
  Жорж Жаннио (1848-1934) - художник, книжный иллюстратор, акварелист, занимался
  офортами и ксилографией. Родился в Женеве. Отец был директором художественной школы в Дижоне. Жорж избрал военную карьеру. С 1866 по 1881 г. был пехотным офицером, вместе с тем рисовал и с 1872 г. ежегодно выставлял в парижском Салоне акварели, пейзажи и портреты. В 1881 г. вышел в отставку в чине майора и посвятил себя искусству целиком. Рисовал сцены военной жизни. 1870 г. - "La Ligne du Feu", 1883 г.- "Flanqueurs" и др. Был другом Эдуарда Мане и оставил воспоминания о нём. Дружил с
  Пюви де Шаваном, с Эдгаром Дега. С большим талантом и юмором иллюстрировал
  журналы "La Vie Moderne", "La Lutte Moderne", "Rire", "Echo de Paris", а таеже "Journal
  Amusant", где был директором. Иллюстрировал книги братьев Гонкуров, Альфонса Доде,
  Бенжамена Констана, Мопассана, переиздания Бальзака, Шодерло де Ланкло, Мольера,
  Вольтера и др. Знаменит как автор ряда картин (в том числе и писанных маслом):
  ("Parti de Polo" (1887); "Hotel Ritz" (1904); "Vaguemestre" (1915) и др.
  
  
  Морис Роллина Жуть*, 139-е.
  (Перевод с французского).
  Посвящено Барбе д'Оревилли**.
  
  Весь мир насыщен тайной чёрной.
  Едва стемнеет небосвод,
  так вечер с рьяностью упорной
  кругом свои полотна ткёт.
  
  Я ж, невидимкою, повсюду
  беру во власть любой предел,
  веля напуганному люду,
  чтоб каждый в страхе цепенел.
  
  Едва лишь сон придёт к бедняге,
  нашлю кошмар, не дам вздохнуть -
  пусть страх ему охватит грудь,
  воссев, как жаба на коряге.
  
  Иду сквозь мрачный коридор.
  Пролёты лестничные мерю
  и, натолкнувшись на запор:
  "Тук-тук !" -стучу, как пальцем, в двери.
  
  Войду в жилище с головой,
  отрубленной, в крови на вые,
  чтоб, став на стол, сова-совой,
  смешки кидала неживые.
  
  Не то вползу в квартиру вдруг
  красоткой в возрасте сенильном,
  с причёской из клубка гадюк,
  в измятом саване могильном.
  
  Я быстро погашу ночник,
  пощекочу бедняге пятки.
  На койке будут отпечатки,
  где труп к несчастному приник.
  
  В болоте, полном липкой злости,
  такой, что трудно не угрязть,
  ему велит любая пасть:
  "Беги, покуда целы кости !"
  
  В него мертвец уставит взгляд
  с глазами мутными в движенье -
  как заведённый автомат
  в своём размеренном гниенье.
  
  Бедняге, после многих гроз,
  представятся руины дома
  и зелень одичалых роз
  в саду среди следов разгрома.
  
  Не эльфы в танце без забот
  возникнут у него в сознанье,
  а прачки в горестном рыданье
  на берегу кровавых вод.
  
  С креста начнёт, в жестокой муке,
  казнимый звать его к себе,
  браниться, воздевая руки
  и яростно грозить судьбе.
  
  Где ветры дуют, озоруя,
  где тропы путанно сплелись,
  ему прикажет конь без сбруи:
  "А ну ! Давай ! Скорей садись !"
  
  Над ним раздастся крик орланов.
  Он, став игрушкой для потех,
  услышит дребезжащий смех
  поганок в заросли каштанов.
  
  Когда ветра в ночи сильны
  и завыванья бури громки,
  впридачу я у Сатаны
  займу тревожные потёмки;
  
  и закружится в темноте
  частичкой жалкого объёма
  бедняк, толкаясь в слепоте
  и натыкаясь на фантомы.
  
  Во тьме, с мигренью, как на казнь,
  бедняга заспешит к колодцу.
  Назад с дороги не вернётся,
  ведь за спиной его - боязнь.
  
  Я с ним повсюду как подружка.
  Иду, отстав на полвершка.
  Шепчу ему в пути на ушко,
  хоть я без губ и языка.
  
  Бедняк без правил обойдётся:
  в любой сезон, без долгих дум,
  я облеку трезвейший ум
  в смешное платье сумасбродства.
  
  Я невозможность усмирю,
  смешав легенду и реальность.
  Любое тело - испарю,
  теням придам материальность.
  
  Я Землю в Небо превращу.
  По мне - что "в ночь", что "спозаранок".
  Я грех с пороком освящу,
  вползая в души прихожанок.
  
  Я старю юных - всех подряд.
  Я в статую, в портрет умею
  вложить такой смертельный взгляд,
  что зритель смолкнет, каменея.
  
  Я гаммы собираю в гам.
  Я штили обращаю в штормы.
  Я горы низвожу до ям,
  легко преобразуя формы.
  
  Мой фантастический каприз
  не терпит строгого режима.
  Я все верхи смещаю вниз.
  По мне все меры растяжимы.
  
  Я разжижаю крепь камней.
  Я преграждаю путь потоков.
  Гоня в изгнание - без сроков -
  люблю срывать леса с корней.
  
  В полётах сов я воплощаю
  засилье каверзных идей.
  Когда парит их злая стая,
  сарказм и крик страшат людей.
  
  Я обрекаю все желанья
  на "никогда" и на "нигде".
  Хочу, чтоб вечно и везде
  царило мёртвое молчанье.
  
  Зигзагом молнии подряд
  на всех руинах старых зданий
  пишу, заместо предсказаний,
  слова "Чистилище" и "Ад".
  
  Скача верхом на катафалке
  среди погостов подвижных,
  я числю посреди живых
  всех, кто покуда не на свалке,
  
  а по болотам торфяным,
  в лугах - любой в объятьях гроба,
  спешат - кто в толпах, кто особо -
  за пилигримом пилигрим.
  
  Но днём, устав, я - без диженья.
  Всё больше сплю. При мне - как друг -
  упрямый Демон Угрызенья,
  и тут же родич мой - Недуг.
  
  
  Maurice Rollinat La Peur*, 139-e.
  A Jules Barbey d"Aurevilly**.
  
  Aussitot que le ciel se voile
  Et que le soir, brun tisserand,
  Se met a machiner sa toile
  Dans le mystere qui reprend,
  
  Je soumets l"homme a mon caprice,
  Et, reine de l"ubiquite,
  Je le convulse et le herisse
  Par mon invisibilite.
  
  Si le sommeil clot sa paupiere,
  J"ordonne au cauchemar malsain
  D"aller s"accroupir sur son sein
  Comme un crapaud sur une pierre.
  
  Je vais par son corridor froid,
  A son palier je me transporte,
  Et soudain, comme avec un doigt,
  Je fais toc toc toc a sa porte.
  
  Sur sa table, ainsi qu"un hibou,
  Se perche une tete coupee
  Ayant le sourire du fou
  Et le regard de la poupee ;
  
  Il voit venir a pas rampants
  Une dame au teint mortuaire,
  Dont les cheveux sont des serpents
  Et dont la robe est un suaire.
  
  Puis j"eteins sa lampe, et j"assieds
  Au bord de son lit qui se creuse
  Une forme cadavereuse
  Qui lui chatouille les deux pieds.
  
  Dans le marais plein de rancune
  Qui poisse et traverse ses bas,
  Il s"entend appeler tres bas
  Par plusieurs voix qui n"en font qu"une.
  
  Il trouve un mort en faction
  Qui tourne sa prunelle mate
  Et meut sa putrefaction
  Avec un ressort d"automate.
  
  Je montre a ses yeux consternes
  Des feux dans les maisons desertes,
  Et dans les parcs abandonnes,
  Des parterres de roses vertes.
  
  Il apercoit en fremissant,
  Entre les farfadets qui flottent,
  Des lavandieres qui sanglotent
  Au bord d"une eau couleur de sang,
  
  Et la vieille croix des calvaires
  De loin le hele et le maudit
  En repliant ses bras severes
  Qu"elle dresse et qu"elle brandit.
  
  Au milieu d"une plaine aride,
  Sur une route а l"abandon,
  Il voit un grand cheval sans bride
  Qui dit : " Monte donc ! Monte donc ! "
  
  Et seul dans les chataigneraies,
  Il entend le rire ligneux
  Que les champignons veneneux
  Melent au rale des orfraies.
  
  Par les nuits d"orage oщ l"Autan
  Tord sa voix qui siffle et qui grince,
  Je vais emprunter a Satan
  Les tenebres dont il est prince,
  
  Et l"homme en cette obscurite
  Tourbillonne comme un atome,
  Et devient une cecite
  Qui se cogne contre un fantome.
  
  Dans un vertige ou rien ne luit
  Il se precipite et s"enfourne,
  Et jamais il ne se retourne,
  Car il me sait derriere lui ;
  
  Car, a son oreille ecouteuse,
  Je donne, en talonnant ses pas
  La sensation chuchoteuse
  De la bouche que je n"ai pas.
  
  Par moi la Norme est abolie,
  Et j"applique en toute saison
  Sur la face de la Raison
  Le domino de la Folie.
  
  L"impossible etant mon sujet,
  Je petris l"espace et le nombre
  Je sais vaporiser l"objet,
  Et je sais corporiser l"ombre.
  
  J"intervertis l"aube et le soir
  La paroi, le sol et la voute ;
  Et le Peche tient l"ostensoir
  Pour la devote que j"envoute.
  
  Je fais un vieux du nourrisson ;
  Et je mets le regard qui tue
  La voix, le geste et le frisson
  Dans le portrait et la statue ;
  
  Je denature tous les bruits,
  Je deprave toutes les formes,
  Et je metamorphose en puits
  Les montagnes les plus enormes.
  
  Je brouille le temps et le lieu ;
  Sous ma volonte fantastique
  Le sommet devient le milieu,
  Et la mesure est elastique.
  
  J"immobilise les torrents,
  Je durcis l"eau, je fonds les marbres,
  Et je deracine les arbres
  Pour en faire des Juifs-errants ;
  
  Je mets dans le vol des chouettes
  Des ailes de mauvais Esprits,
  De l"horreur dans les silhouettes
  Et du sarcasme dans les cris ;
  
  Je comprime ce qui s"elance,
  J"egare l"heure et le chemin,
  Et je condamne au bruit humain
  La bouche close du Silence ;
  
  Avec les zigzags de l"eclair
  J"ecris sur le manoir qui tombe
  Les horoscopes de la Tombe,
  Du Purgatoire et de l"Enfer ;
  
  Je chevauche le catafalque ;
  Dans les cimetieres mouvants
  Je rends au nombre des vivants
  Tous ceux que la mort en defalque ;
  
  Et par les carrefours chagrins,
  Dans les brandes et les tourbieres,
  Je fais marcher de longues bieres
  Comme un troupeau de pelerins ;
  
  Mais, le jour, je suis engourdie :
  Je me repose et je m"endors
  Entre ma soeur la Maladie
  Et mon compere le Remords.
  
  Примечания.
  *Стихотворение Љ 139 "La Peur" - "Жуть" ("Боязливость", "Боязнь", "Боязненность", "Страх", "Трепет", "Опасение", "Тревога", "Смятение", "Ужас", "Трусость" ... и т.п. - трудно выбрать полностью адекватное русское название) - одно из ключевых в книге "Неврозы".
  Первую попытку перевести это стихотворение с французского на русский сделал Юрий
  Лукач, его перевод, озаглавленный "Ужас", помещён в Интернете и получил одобрение
  Сергея Александровского и Юрия Арустамова.
  **Барбе д'Оревилли (1808-1889) - знаменитый французский писатель.
  
  
  Морис Роллина Мрачная любовница, 140-е.
  (Перевод с французского).
  Посвящено Шарлю Бюэ*.
  
  Присев за клавесин, она была нагой.
  Все ветры за окном завыли в диком шквале.
  Гремел ночной набат - по бронзе кочергой,
  а в комнате персты по клавишам скакали.
  
  Печальный бледный свет скупого ночника
  нисколько не смягчал трагичности момента,
  протяжный скорбный стон и смертная тоска
  звучали в колдовских аккордах инструмента.
  
  Щемящих ! Колдовских ! Казалось, в клавесин
  вселились из морей все тысячи течений,
  весь хаос голосов сливалась в нём в один -
  те звуки порождал необычайный гений.
  
  Бледна до синевы, причёску распустив
  поверх худущих плеч не тела, а скелета,
  любовница моя играла мне мотив
  звеневший в эту ночь как весть с иного света.
  
  В костлявой наготе был символ чистоты -
  худая красота в предельном варианте.
  Я слышал в той игре порыв больной мечты -
  стремленье влить свой плач в небесное анданте.
  
  А в двух шагах был гроб, раскрывший жадный рот.
  Он молча звал к себе тщедушную подругу:
  резной узорный гроб из дорогих пород
  деревьев, что растут в далёких странах Юга.
  
  Как было ей не внять ? Она смирила дух.
  Гроб, пышный, как алтарь, приют в несчастной доле,
  заставил дать ответ, пропетый ею вслух,
  и в нём звучало: "Да !" - согласье поневоле.
  
  Ах, песня ! - "Я ушла из милых нежных рук,
  любовника почти убив своим лобзаньем.
  На коже след от ласк сойдёт теперь не вдруг.
  Из уст моих течёт тлетворное дыханье.
  
  Я этот гроб себе давно приобрела
  и скоро в нём найду своё отдохновенье.
  Вся Жизнь - корабль. Болезнь - подводная скала.
  Для мучеников Смерть - их вечное спасенье.
  
  Я знаю: Смерть близка и я сгорю до тла !
  Но жизнь я провела, взвинтив восторгом чувства.
  Я музыкой жила, поэзией жила !
  Я - вплоть до Смерти - пью нектар из бездн искусства.
  
  Прощайте ! Это всё, что я могу сказать.
  Благословляю всех и проклинаю разом.
  Прощай, мой Ад и Рай, роскошная кровать.
  Чахотка в ней несла погибель всем экстазам.
  
  Возрадуйся, мой гроб ! Ты мне недаром люб !
  Твой бархат так хорош ! Ты так красив и бросок.
  Ты примешь мой худой, настолько щуплый труп,
  что, сгнив, не засмолит твоих изящных досок.
  
  Ты ж, бредящий о тьме и ужасах певец,
  хрипи и умирай ! Пусть друг распорядится
  и, зная про союз двух любящих сердец,
  положит нас с тобой вдвоём в одной гробнице.
  
  Восторги жарких чувств нас вновь одушевят,
  сквозные костяки тревожа и волнуя.
  Мы сможем опьянеть, вдохнув могильный смрад,
  и сблизим черепа в любовном поцелуе".
  
  Мелодия, страша, захватывала в плен,
  и клавесин стонал в лад с пением фатальным.
  От музыки такой мог вздрогнуть и Шопен,
  настолько тот концерт был диким и печальным.
  
  А я, меж тем, лежал с печатью на устах,
  ни жив, ни мёртв - и слеп, и утопал в напеве.
  Душою овладел неодолимый страх.
  Я весь оцепенел, дивясь столь странной Еве.
  
  Кружилась голова. Почти сходя с ума,
  я увидал чертей, водящих хороводы.
  Тут крышка гроба вдруг чуть сдвинулась сама -
  душа усопшей в щель ушла, ища свободы.
  
  Тот страх не передать, хоть чем его малюй !
  Я - что ни ночь - дрожу, как древняя Электра:
  мне страшный призрак шлёт безгубый поцелуй -
  и тьма царит в душе, взамен всех красок спектра.
  
  
  Maurice Rollinat L"Amante macabre, 140-e.
  А Charles Buet*.
  
  Elle etait toute nue assise au clavecin ;
  Et tandis qu"au dehors hurlaient les vents farouches
  Et que Minuit sonnait comme un vague tocsin,
  Ses doigts cadavereux voltigeaient sur les touches.
  
  Une pale veilleuse eclairait tristement
  La chambre ou se passait cette scene tragique,
  Et parfois j"entendais un sourd gemissement
  Se meler aux accords de l"instrument magique.
  
  Oh ! magique en effet ! Car il semblait parler
  Avec les mille voix d"une immense harmonie,
  Si large qu"on eut dit qu"elle devait couler
  D"une mer musicale et pleine de genie.
  
  Ma spectrale adoree, atteinte par la mort,
  Jouait donc devant moi, livide et violette,
  Et ses cheveux si longs, plus noirs que le remord,
  Retombaient mollement sur son vivant squelette.
  
  Osseuse nudite chaste dans sa maigreur !
  Beaute de poitrinaire aussi triste qu"ardente !
  Elle voulait jeter, cet ange de l"Horreur,
  Un supreme sanglot dans un supreme andante.
  
  Aupres d"elle une biere en acajou sculpte,
  Boite mince attendant une morte fluette,
  Ouvrait sa gueule oblongue avec avidite
  Et semblait l"appeler avec sa voix muette.
  
  Sans doute, elle entendait cet appel tenebreux
  Qui montait du cercueil digne d"un sanctuaire,
  Puisqu"elle y repondit par un chant douloureux
  Sinistre et resigne comme un oui mortuaire !
  
  Elle chantait : " Je sors des bras de mon amant.
  Je l"ai presque tue sous mon baiser feroce ;
  Et toute bleue encor de son enlacement,
  J"accompagne mon rale avec un air atroce !
  
  " Depuis longtemps, j"avais achete mon cercueil :
  Enfin ! Avant une heure, il aura mon cadavre ;
  La Vie est un vaisseau dont le Mal est l"ecueil,
  Et pour les tortures la Mort est un doux havre.
  
  " Mon corps sec et chetif vivait de volupte :
  Maintenant, il en meurt, affreusement phtisique ;
  Mais, jusqu"au bout, mon coeur boira l"etrangete
  Dans ces gouffres nommes Poesie et Musique.
  
  " Vous que j"ai tant aimes, hommes, je vous maudis !
  А vous l"angoisse amere et le creusant marasme !
  Adieu, lit de luxure, Enfer et Paradis,
  Ou toujours la souffrance assassinait mon spasme.
  
  " Rejouis-toi, Cercueil, lit formidable et pur
  Au drap de velours noir tache de larmes blanches,
  Car tu vas posseder un cadavre si dur
  Qu"il se consumera sans engluer tes planches.
  
  " Et toi, poete epris du Sombre et du Hideux,
  Rale et meurs ! Un ami te mettra dans la biere,
  Et sachant notre amour, nous couchera tous deux
  Dans le meme sepulcre et sous la meme pierre.
  
  " Alors, de chauds desirs inconnus aux defunts
  Chatouilleront encor nos carcasses lascives,
  Et nous rapprocherons, grises d"affreux parfums,
  Nos orbites sans yeux et nos dents sans gencives ! "
  
  Et tandis que ce chant de la fatalite
  Jetait sa melodie horrible et captivante,
  Le piano geignait avec tant d"aprete,
  Qu"en l"ecoutant, Chopin eut fremi d"epouvante.
  
  Et moi, sur mon lit, bleme, ecrase de stupeur,
  Mort vivant n"ayant plus que les yeux et l"ouie,
  Je voyais, j"entendais, herisse par la Peur,
  Sans pouvoir dire un mot а cette Eve inouie.
  
  Et quand son coeur sentit son dernier battement,
  Elle vint se coucher dans les planches funebres ;
  Et la veilleuse alors s"eteignit brusquement,
  Et je restai plonge dans de lourdes tenebres.
  
  Puis, envertigine jusqu"а devenir fou,
  Croyant voir des Satans qui gambadaient en cercle,
  J"entendis un bruit mat suivi d"un hoquet mou :
  Elle avait rendu l"ame en mettant son couvercle !
  
  Et depuis, chaque nuit, - o cruel cauchemar ! -
  Quand je grince d"horreur, plus desole qu"Electre,
  Dans l"ombre, je revois la morte au nez camard,
  Qui m"envoie un baiser avec sa main de spectre.
  
  Справка.
  *Шарль Бюэ (1846-1897) - писатель и журналист, публиковавший статьи под псевдонимами: Gaston Bois-Dupre, Capitaine Nemo, Vindex и др. Автор романов, занимательное действие в которых протекает чаще всего в Савойе. Знаток истории и
  нравов этого края. Был тесно связан с писателями католического направления, вместе с тем активно вращался в разнообразных богемных кругах Парижа.
  
  Морис Роллина Мадмуазель Скелет, 141-е.
  (Перевод с французского).
  
  Посвящено Полю Билё.
  
  Весёлая худышка,
  "Мадмуазель Скелет",
  была совсем не пышка.
  
  Так я назвал малышку
  за тонкий силуэт -
  
  весёлую худышку.
  ("Мадмуазель Скелет" !).
  
  Надев на два плечишка
  пышнейший туалет,
  была совсем не пышка.
  
  Курносая, с одышкой,
  но с жаждою побед -
  весёлая худышка.
  
  Я с ней завёл интрижку,
  хоть странноват сюжет:
  была совсем не пышка !
  
  Жевала то коврижку,
  то сыр; пила кларет
  весёлая худышка.
  
  Ни дама, ни парнишка -
  уста - лиловый цвет;
  была совсем не пышка.
  
  Чуть тронута умишком -
  несла какой-то бред
  весёлая худышка.
  
  В постели с той ледышкой
  страдал я - несогрет:
  была совсем не пышка.
  
  И как-то мрачной вспышкой
  вдруг встретила рассвет
  весёлая худышка.
  
  Как смятая пустышка,
  и ни кровинки нет -
  была совсем не пышка.
  
  Пометил, как афишку,
  туберкулёзный след
  весёлую худышку.
  
  Прочь танцы, прочь картишки;
  ни в парк, ни на фуршет...
  Была совсем не пышка.
  
  Как посинела слишком,
  ей буркнул в нос сосед:
  "Весёлая худышка !"
  (- "Мадмуазель Скелет").
  
  Та - двери на задвижку,
  петлю - на шпингалет...
  Была совсем не пышка !
  
  Вот ужас ! Тут и крышка.
  Башка долой. Привет,
  весёлая худышка !
  Была совсем не пышка.
  (- "Мадмуазель Скелет").
  
  
  Maurice Rollinat Mademoiselle Squelette, 141-e.
  A Paul Bilhaud*.
  
  Mademoiselle Squelette !
  Je la surnommais ainsi :
  Elle etait si maigrelette !
  
  Elle etait de la Villette**,
  Je la connus a Bercy**,
  Mademoiselle Squelette.
  
  Tres ample etait sa toilette,
  Pour que son corps fut grossi :
  Elle etait si maigrelette !
  
  Nez camard, voix aigrelette ;
  Mais elle me plut ainsi,
  Mademoiselle Squelette.
  
  J"en fis la bizarre emplette.
  Ca ne m"a pas reussi,
  Elle etait si maigrelette !
  
  Elle aimait la cotelette
  Rouge, et le vin pur aussi,
  Mademoiselle Squelette !
  
  Sa bouche un peu violette
  Avait un parfum ranci,
  Elle etait si maigrelette !
  
  Comme elle etait tres follette,
  Je l"aimai couci-couci,
  Mademoiselle Squelette.
  
  Au lit, cette femmelette
  Me causa plus d"un souci :
  Elle etait si maigrelette !
  
  Puis un jour je vis seulette,
  L"oeil par les pleurs obscurci,
  Mademoiselle Squelette,
  
  Cherchant une gouttelette
  De sang tres peu cramoisi :
  Elle etait si maigrelette !
  
  Sa phtisie etant complete,
  Elle en eut le coeur transi,
  Mademoiselle Squelette.
  
  Alors plus d"escarpolette ;
  Plus un dimanche a Passy**...
  Elle etait si maigrelette !
  
  Sa figure verdelette
  Faisait dire au gens : " Voici
  Mademoiselle Squelette ! "
  
  Un soir e l"espagnolette
  Elle vint se pendre ici.
  Elle etait si maigrelette !
  
  Horreur ! Une cordelette
  Decapitait sans merci
  Mademoiselle Squelette :
  Elle etait si maigrelette !
  
  Справка.
  *Поль Билё (или Бильо) - 1854-1933. Французский драматург, поэт, юморист, автор
  анекдотов. Входил в группу "гидропатов". Был известным участником увеселений в
  кабаре "Чёрный Кот". Был автором известных монологов (напр. Le Hanneton, 1879 г.).
  Совместно с Морисом Эннекеном (Hennequin) сочинял занимательные и успешные водевили. Писал либретто для композиторов Лекока и Гастона Серпетта. Иллюстрировал детские книги. Знаменит тем, что за 31 год до К.Малевича (в 1882 г.) нарисовал чёрный
  прямоугольник, который назвал "Combat de Negres dans un tunnel". В 1887 г. Alphonse Allais поместил этот рисунок в апрельском юмористическом альбоме под более пространным названием: "Combat de Negres dans une Cave pendant la Nuit" - "Ночная драка негров в погребе".
  **La Vallette, Bercy, Passy - разные районы и пригороды Парижа.
  
  Морис Роллина Благоуханная покойница, 142-е.
  (Перевод с французского).
  Посвящено Жозефу Карриэсу*.
  
  Чтоб черви красоту скончавшейся подруги
  не смели источить в гнильё,
  просил я знатоков о дружеской услуге:
  забальзамировать её.
  
  Помощники, изъяв все органы из тела,
  с кровавой слизью пополам,
  ей впрыснули в живот, чтоб полость не пустела,
  ароматический бальзам.
  
  Насыпали гудрон, набили пасты хлорной;
  и руки тех же молодцов
  серебряной иглой с искусностью проворной
  стянули кожу без рубцов.
  
  Лазурные глаза, погасшие навеки,
  чтоб смерть их выесть не смогла,
  решили заменить и вставить ей под веки
  два светлых глаза из стекла.
  
  Аптекарь засмолил особой смесью тело,
  заставивши закаменеть;
  и возгласил, рыгнув, - аж спиртом засмердело:
  "Она как мрамор будет впредь.
  
  Ручаюсь в том, что вам, как всяким пням трухлявым,
  в гробу потом грозит беда,
  а труп, что укреплён известным мне составом,
  там уцелеет без вреда".
  
  Затем, наедине, я выправил кармином
  поблекших уст лиловый цвет.
  Украсил руки ей браслетами с рубином,
  надел колье и амулет.
  
  Я на ноги надел ей маленькие туфли;
  закрыл сведённый страхом рот;
  и веки ей открыл, которые разбухли.
  Пусть, думал, взор её блеснёт !
  
  Я тело обмотал ей саваном из газа;
  и волосы ей распустил;
  и, на колени пав, в безумии экстаза,
  взволнованный, стоял без сил.
  
  А далее, дойдя до крайнего нервоза,
  до посинения всех жил,
  в большой хрустальный гроб, на пламенные розы,
  свою подругу положил.
  
  Могильный дух ушёл. И так, как был загадан,
  разнёсся дивный аромат.
  Запахли ветивер и благодатный ладан.
  Прониклось амброй всё подряд.
  
  Я тело созерцал и грезил, вновь взывая
  к блаженству, тешившему нас.
  Казалось мне в мечтах, что спит она - живая,
  заснувши в сладострастный час.
  
  В её роскошный склеп теперь ведут ступени:
  там мрамор с золотом блестят.
  Над самой головой, кидая свет и тени, -
  зажжённых ламп неяркий ряд.
  
  Там мумия лежит - на зависть аметистам,
  поправши смерть, презревши грязь -
  в спокойствии, в гробу, прозрачном и лучистом,
  над всяким тлением смеясь.
  
  
  Maurice Rollinat La Morte embaumee, 142-e.
  A Joseph Carries*.
  
  Pour arracher la morte aussi belle qu"un ange
  Aux atroces baisers du ver,
  Je la fis embaumer dans un boite etrange.
  C"etait par une nuit d"hiver :
  
  On sortit de ce corps glace, roide et livide,
  Ses pauvres organes defunts,
  Et dans ce ventre ouvert aussi saignant que vide
  On versa d"onctueux parfums,
  
  Du chlore, du goudron et de la chaux en poudre ;
  Et quand il en fut tout rempli,
  Une aiguille d"argent reussit a le coudre
  Sans que la peau fit un seul pli.
  
  On remplaca ses yeux ou la grande nature
  Avait mis l"azur de ses ciels
  Et qu"aurait devores l"infecte pourriture,
  Par des yeux bleus artificiels.
  
  L"apothicaire, avec une certaine gomme,
  Parvint a la petrifier ;
  Et quand il eut glapi, gai, puant le rogomme :
  " Ca ne peut se putrefier !
  
  " J"en reponds. Vous serez troue comme un vieil arbre
  " Par les reptiles du tombeau,
  " Avant que l"embaumee, aussi dure qu"un marbre,
  " Ait perdu le moindre lambeau ! "
  
  Alors seul, je peignis ses levres violettes
  Avec l"essence du carmin,
  Je couvris de bijoux, d"anneaux et d"amulettes
  Son cou svelte et sa frele main.
  
  J"entrouvris sa paupiere et je fermai sa bouche
  Pleine de stupeur et d"effroi ;
  Et, grave, j"attachai sa petite babouche
  A son pauvre petit pied froid.
  
  J"enveloppai le corps d"un suaire de gaze,
  Je denouai ses longs cheveux,
  Et tombant a genoux je passai de l"extase
  Au delire atroce et nerveux.
  
  Puis, dans un paroxysme intense de nevroses
  Pesantes comme un plomb fatal,
  Hagard, je l"йtendis sur un long tas de roses
  Dans une biere de cristal.
  
  L"odeur cadaverique avait fui de la chambre,
  Et sur les ors et les velours
  Des souffles de benjoin, de vetyver et d"ambre
  Planaient chauds, enervants et lourds.
  
  Et je la regardais, la tres chere momie :
  Et ressuscitant sa beaute,
  J"osais me figurer qu"elle etait endormie
  Dans les bras de la volupte.
  
  Et dans un caveau frais oщ conduisent des rampes
  De marbre noir et d"or massif,
  Pour jamais, aux lueurs sepulcrales des lampes,
  Au-dessous d"un crane pensif,
  
  La morte en son cercueil transparent et splendide,
  Narguant la putrefaction,
  Dort, intacte et sereine, amoureuse et candide,
  Devant ma stupefaction.
  
  Справка.
  *Жозеф Карриес (1855-1894) - Jean-Joseph Marie Carries - скульптор, художник-керамист, миниатюрист. Родился в Лионе, умер в Париже. Сын бедного мастерового, рано стал полным сиротой, воспитывался в приюте. В юности стал подручным у каменщика, тогда же заинтересовался лепкой. Несколько лет в молодости провёл в скитаниях, пока не устроился в Париже рабочим в художественной мастерской. Практически самоучкой, изучая мраморные скульптуры, стал ваять всерьёз. После первой же выполненной им скульптурной группы: "Epaves" - друзья признали в нём большой талант. На первой выставке, где он показал свои работы, в 1892 г., его заметил президент Франции Карно и - неслыханный случай - сразу же наградил орденом Почётного легиона. Далее скульптор так увлёкся художественной керамикой, что забывал за работой обо всём на свете. Простудившись, он очень рано неожиданно умер.
  
  Морис Роллина Библиотека, 143-е.
  (Перевод с французского).
  Посвящено Жозе-Мариа де Эредиа.
  
  Там вспоминался мне глухой трухлявый бор.
  Тринадцать длинных ламп, откованных из стали,
  как призраки, свой свет бросали в этом зале
  на полки блеклых книг, таивших древний вздор.
  
  Войдя туда, я вмиг утрачивал задор.
  Казалось, там одни лишь страхи и печали.
  Тринадцать кресел в ряд меня в объятья звали.
  Со стен тринадцать лиц буравили в упор.
  
  Однажды в полночь, там, в оконные проёмы
  я видел антраша танцующего гнома,
  мелькавшего вдали на страшной высоте.
  
  Мой разум трепетал, и тотчас сжались веки:
  часы тринадцать раз пробили в темноте -
  в ужасной тишине глухой библиотеки.
  
  Maurice Rollinat La Bibliotheque, 143-e.
  A Jose-Maria de Heredia.
  
  Elle faisait songer aux tres vieilles forets.
  Treize lampes de fer, oblongues et spectrales,
  Y versaient jour et nuit leurs clartes sepulcrales
  Sur ses livres fanes pleins d"ombre et de secrets.
  
  Je frissonnais toujours lorsque j"y penetrais :
  Je m"y sentais, parmi des brumes et des rales,
  Attire par les bras des treize fauteuils pales
  Et scrute par les yeux des treize grands portraits.
  
  Un soir, minuit tombant, par sa haute fenetre
  Je regardais au loin flotter et disparaitre
  Le farfadet qui danse au bord des casse-cous,
  
  Quand ma raison trembla brusquement interdite :
  La pendule venait de sonner treize coups
  Dans le silence affreux de la chambre maudite.
  
  Примечание.
  Стихотворение "Библиотека" впервые переведено И.Ф.Анненским и приобрело благодаря
  этому широчайшую известность.
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"