Корман Владимир Михайлович : другие произведения.

014 Морис Роллина "Неврозы", 144-157

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение публикации перевода книги М.Роллина "Неврозы".
  Морис Роллина Комната, 144-е.
  (Перевод с французского).
  
  Посвящено Шарлю Кро.
  
  Моё жильё - душе моей - под пару.
  Мы схожи с ним, как смерть и сон.
  В окне нет солнечного жара.
  Огонь в камине не зажжён.
  
  Здесь даже цвет обоев неприятен:
  он серый, стены - как в грязи,
  и зелены - от бегающих пятен,
  проникших внутрь сквозь жалюзи.
  
  В тени, над самою кроватью
  висит Спаситель на кресте,
  стесняясь, даже в час распятья,
  предстать на людях в наготе.
  
  Разбитый череп рыжеватый,
  мой друг-приятель до поры,
  глядит с улыбкой хитроватой
  сквозь две отверстые дыры.
  
  Старинные густые шторы
  висят над ложем колпаком.
  Чудовищные караморы
  танцуют вальс под потолком.
  
  Когда часы пробьют со звоном,
  так душу сотрясает шум -
  волна с вибрирующим тоном...
  Звук странен, долог и угрюм.
  
  Владычица моей печали
  всегда приходит в домино,
  и замогильный звук рояля,
  звучит в ночах, пока темно.
  
  Картины, книги, скарб мой разный -
  пропахли пекельным дымком.
  И ужас, друг мой неотвязный,
  царит в узилище моём.
  
  Здесь, в комнате, с усмешкой кАзня,
  меня грызут клыки тоски,
  и всё-таки полны приязни,
  мои настенные стишки.
  
  Потоку нравится ущелье.
  Сова - подруга темноты.
  А мне привычно в этой келье.
  Я вижу в ней мои черты.
  
  
  Maurice Rollinat La Chambre, 144-e.
  A Charles Cros.
  
  Ma chambre est pareille a mon ame,
  Comme la mort l"est au sommeil :
  Au fond de l"atre, pas de flamme !
  A la vitre, pas de soleil !
  
  Les murailles sont recouvertes
  D"un lamentable papier gris
  Ou l"ombre des persiennes vertes
  Met des taches de vert-de-gris.
  
  Au-dessus de mon chevet sombre
  Pend un Christ а l"air ingenu,
  Qui semble s"enfoncer dans l"ombre
  Pour ne pas se montrer si nu.
  
  Compagnon de ma destinee,
  Un crane brise, lisse et roux,
  Du haut de l"humble cheminee
  Me regarde avec ses deux trous.
  
  Des rideaux lourds et tres antiques
  Se crispent sur le lit profond ;
  De longs insectes fantastiques
  Dansent et rampent au plafond.
  
  Quand l"heure sonne a ma pendule,
  Elle fait un bruit alarmant ;
  Chaque vibration ondule
  Et se prolonge etrangement.
  
  L"ange de mes amours funebres,
  Porte toujours un domino,
  Et chaque nuit, dans les tenebres,
  Va sangloter au piano.
  
  Meubles, tableaux, fleurs, livres meme,
  Tout sent l"enfer et le poison,
  Et, comme un drap, l"horreur qui m"aime
  Enveloppe cette prison.
  
  Triste chambre ou l"ennui qui raille
  Veille a mes cotes nuit et jour,
  J"ecris ces vers sur ta muraille,
  Et je benis ton noir sejour ;
  
  Car le torrent aime le gouffre,
  Et le hibou, l"obscurite ;
  Car tu plais a mon coeur qui souffre
  Par ton affreuse identite !
  
  Морис Роллина Сомнамбула, 145-е.
  (Перевод с французского).
  Посвящено Гюставу Коклену.
  
  Как некий супермен, он двигался вперёд -
  по крыше, вдоль её опасного бордюра,
  при этом не терял хорошего аллюра -
  одетый в чёрный фрак бесстрашный сумасброд.
  
  Гуляка-пугало, атлет-карикатура !
  Он долго повторял свой гибельный проход.
  На фоне грозных туч, закрывших небосвод,
  маячила его высокая фигура.
  
  Блеск молнии ! Зигзаг над самой головой -
  но он не устрашён небесной булавой.
  Он - истинный танцор, циркач-канатоходец !
  
  Во мне застыла кровь... Лунатик всё идёт,
  а между тем к нему подкрался чёрный кот,
  готовый разбудить озлобленный уродец !
  
  Maurice Rollinat Le Somnambule
  A Gustave Coquelin.
  
  Le chapeau sur la tete et la canne a la main,
  Serrant dans un frac noir sa rigide ossature,
  Il allait et venait au bord de la toiture,
  D"un air automatique et d"un pas surhumain.
  
  Singulier promeneur, spectre et caricature,
  Sans cesse, il refaisait son terrible chemin.
  Sur le ciel orageux, couleur de parchemin,
  Il dessinait sa haute et funebre stature.
  
  Soudain, a la lueur d"un eclair infernal,
  Comme il frisait le vide en rasant le chenal
  Avec le pied danseur et vif d"un funambule,
  
  L"horreur emplit mon etre et figea tout mon sang,
  Car un grand chat d"ebene hydrophobe et grincant
  Venait de reveiller le monsieur Somnambule.
  
  Примечание.
  Стихотворение Љ 145 "Somnambule" известно в классическом переводе на русский язык Г.Шенгели.
  
  
  Морис Роллина Мим, 146-е.
  (Перевод с французского).
  Посвящено Коклену*.
  
  Под вечер я присел и начал корчить рожи.
  Взъярился за окном лихой осенний шквал.
  Я чувствовал, что вдруг изрядно захворал.
  От Сены шёл туман и тягостен был тоже.
  
  То ласковость, то гнев сменял я - морщил кожу;
  бесился, цепенел, в отчаянье впадал;
  то смехом исходил среди моих зеркал,
  весь свой диапазон мимический тревожа.
  
  Я искренность свою смотал в один клубок,
  чтоб истинный свой вид я сам увидеть смог.
  О, как же был тогда я поражён жестоко !
  
  Увидел в зеркалах лишь дьявольский оскал.
  В совсем чужом лице я с горечью узнал,
  какая у меня взаправду подоплёка.
  
  Maurice Rollinat Le Mime, 146-e.
  А Coquelin*.
  
  Par quelle fantaisie insolite et malsaine
  En vins-je a grimacer devant ma glace, un soir,
  Un soir de fin d"automne ou Paris, morne et noir,
  Pompait lugubrement les brouillards de la Seine ?
  
  Le fait est que melant la tendresse a la haine,
  La rage a la stupeur, le rire au desespoir,
  Ma physionomie en face du miroir
  Passa par tous les tons de la mimique humaine.
  
  Et je me recueillais dans ma sincerite
  Pour rendre avec une apre et stricte verite
  Le rictus d"un demon qui maudit sa science,
  
  Quand je vis dans l"eclair du miroir glauque et nu,
  Au lieu de mon visage, un visage inconnu
  Ou se repercutait ma propre conscience !
  
  Справка.
  *Коклен - речь идёт об одном из братьв-о знаменитых актёрах:
  Benoit-Constant Cocquelin Aine (1841-1909) - старший из братьев, создавший на сцене
  бессмертный образ Сирано де Бержерака.
  Alexandre Honore Ernest Cоcquelin Cadet (1841-1909) - младший брат, большой почитатель
  поэта Шарля Кро.
  Но, вероятнее, стихотворение посвящено, как и предыдущее, Љ 145 "Le Somnambule", их
  брату, публицисту Луи-Гюставу Коклену (1844-1933).
  
  Морис Роллина Любительница абсента, 147-е.
  (Перевод с французского).
  Посвящено доктору Луи Жюлльяну*.
  
  Она всегда была брюхатой,
  но жить любила на виду,
  наклюкавшись абсента с мятой**.
  
  Её сожитель мерзковатый
  был с нею груб, к её стыду.
  Она была всегда брюхатой.
  
  В толпе, угрозами чреватой,
  нырнув, утонешь, как в пруду,
  наклюкавшись абсента с мятой.
  
  Брела Аминта слеповато,
  держась за стенки на ходу.
  Она была всегда брюхатой
  
  В ладу с любою светлой датой,
  спала в общественном саду,
  наклюкавшись абсента с мятой.
  
  Не раз иной ханжа завзятый
  грозил привлечь её к суду.
  Она была всегда брюхатой.
  
  Бродила в юбке простоватой,
  раздувшейся на холоду,
  наклюкавшись абсента с мятой.
  
  Всегда скулила сипловато.
  Пыталась раздобыть еду.
  Она была всегда брюхатой.
  
  В короткой куртке с толстой ватой
  певала песенки за мзду,
  наклюкавшись абсента с мятой.
  
  Я свыкся загодя с утратой
  при встрече в давешнем году.
  Она была всегда брюхатой.
  
  Казалась мертвеннее статуй,
  скользила в январе на льду,
  наклюкавшись абсента с мятой.
  
  Чихала. Громкие раскаты
  вели друг с другом чехарду.
  Она была всегда брюхата.
  
  Притом стонала хрипловато:
  "Я чувствую себя в аду !" -
  наклюкавшись абсента с мятой.
  
  И пинтой зелени треклятой
  ускорила свою беду...
  Она была всегда брюхатой.
  
  Кончина вышла страшноватой.
  Глаза прикрыла. День в бреду,
  наклюкавшись абсента с мятой.
  
  Её любовник подловатый
  сказал: "Ну что ж ! Долой узду !.
  Она была всегда брюхатой". -
  - Наклюкавшись полынной с мятой.
  
  
  Maurice Rollinat La Buveuse d"absinthe, 147-e.
  Au docteur Louis Jullien
  
  Elle etait toujours enceinte,
  Et puis elle avait un air...
  Pauvre buveuse d"absinthe !
  
  Elle vivait dans la crainte
  De son ignoble partner :
  Elle etait toujours enceinte.
  
  Par les nuits ou le ciel suinte,
  Elle couchait en plein air.
  Pauvre buveuse d"absinthe !
  
  Ceux que la debauche ereinte
  La lorgnaient d"un oeil amer :
  Elle йtait toujours enceinte !
  
  Dans Paris, ce labyrinthe
  Immense comme la mer,
  Pauvre buveuse d"absinthe,
  
  Elle allait, prunelle eteinte,
  Rampant aux murs comme un ver...
  Elle etait toujours enceinte !
  
  Oh ! cette jupe deteinte
  Qui se bombait chaque hiver !
  Pauvre buveuse d"absinthe !
  
  Sa voix n"etait qu"une plainte,
  Son estomac qu"un cancer :
  Elle etait toujours enceinte !
  
  Quelle farouche complainte
  Dira son hideux spencer !
  Pauvre buveuse d"absinthe !
  
  Je la revois, pauvre Aminte,
  Comme si c"etait hier :
  Elle etait toujours enceinte !
  
  Elle effrayait maint et mainte
  Rien qu"en tournant sa cuiller ;
  Pauvre buveuse d"absinthe !
  
  Quand elle avait une quinte
  De toux, - oh ! qu"elle a souffert,
  Elle etait toujours enceinte ! -
  
  Elle ralait : " Ca m"esquinte !
  Je suis deja dans l"enfer. "
  Pauvre buveuse d"absinthe !
  
  Or elle but une pinte
  De l"affreux liquide vert :
  Elle etait toujours enceinte !
  
  Et l"agonie йtait peinte
  Sur son Sil a peine ouvert ;
  Pauvre buveuse d"absinthe !
  
  Quand son amant dit sans feinte :
  " D"debarras, c"en est un fier !
  Elle etait toujours enceinte. "
  - Pauvre buveuse d"absinthe !
  
  
  Справка и примечания.
  *Доктор Луи Жюлльян - довольно часто встречаемое в Интернете имя (врачей, музыкантов и др.). Речь идёт о человеке близком к литературным кругам.
  Кроме Мориса Роллина, ему посвятил стихи Поль Верлен (Балладу "En Reve" в сборнике
  "Amour" 1888 г.). Повидимому, он оказывал Полю Верлену медицинские услуги. Он
  был членом патронажного комитета, помогавшего в сооружении памятника П.Верлену
  в 1896 г. В "Archives generales de medecine". Париж. 1887 г. опубликованы обширные статьи этого доктора: "Revue critique. Sur enseignement et la pratique de la medecine en
  Italie".
  **"Наклюкавшись абсента с мятой" - приемлемые ВАРИАНТЫ этой строки:
  "НАКЛЮКАВШИСЬ ПОЛЫННОЙ С МЯТОЙ";
  "ПОКЛОННИЦА АБСЕНТА С МЯТОЙ";
  "ПРИВЫЧНАЯ К АБСЕНТУ С МЯТОЙ";
  "ПЛЕНЁННАЯ АБСЕНТОМ С МЯТОЙ" и т.п.
  
  Морис Роллина Загадка, 148-е.
  (Перевод с французского).
  
  Посвящено Франсису Энну.
  
  Я видел каждый день безумный этот взгляд -
  рассудок и душа дрожали от боязни.
  Их грызли, всякий раз больней во много крат,
  все посланные мне страдания и казни.
  
  Тот ужас брёл за мной повсюду по пятам,
  то мерзкое лицо я видел, глаз не щуря,
  мелькавшее везде, и дома, тут и там,
  на стенах, на шкафу, в окне, на абажуре.
  
  В нём был змеиный дух, дух зверя с Лимпопо,
  но с тем, чтоб мой эскиз страшнее стал и сходней,
  мне б нужен был сейчас талант Эдгара По.
  Лишь он мог воссоздать все страсти Преисподней.
  
  Предлинное пальто, застёгнутое сплошь,
  чтоб скрыть нечистоту другого одеянья.
  Две длинные руки, и в них всё время дрожь,
  и пальцы в волосах, совсем как обезьяньи.
  
  Волну нелестных чувств: брезгливый смех и страх -
  внушали мне его бесформенная шляпа
  и жалкие на вид лодчонки на ногах,
  нуждавшихся в мытье и взгляде эскулапа.
  
  Загадка: отчего был взгляд, как в бельмах, бел ?
  И отчего он брёл, как выходец из мрака,
  не шёл, а ковылял ? Был злобен и хрипел,
  как могшая куснуть взбешённая собака.
  
  С чего он всё вопил ? С чего был сам не свой ?
  Неуж ему вся жизнь внушала омерзенье ?
  Что высказать хотел, мотая головой ?
  Откуда ярость в нём ? Откуда исступленье ?
  
  Должно быть, знал, что он - законченная дрянь,
  и, больше не боясь жандармского пригляда,
  выкрикивал в толпе отчаянную брань,
  притом впадая в смех и плача от досады.
  
  В своём ли он уме, паршивый этот хрыч,
  жестокий, как стихи с воинственным запросом ?
  В чём был его секрет, решился я постичь,
  загадку протравив хорошим купоросом.
  
  Жестокою зимой, в убийственный мороз,
  мне в ближнем парке вновь попался тот прохожий.
  Я подошёл к нему и задал свой вопрос.
  Увидел мёртвый взгляд и задрожал всей кожей.
  
  "Отвратный тип ! Твоя личина так страшна !
  Беременной взглянуть - погибнет плод невинный.
  Кто ж ты ? - Палач ? Аскет ? Не сам ли Сатана ?" -
  "Я пью абсент" - сказл мне этот раб полынной.
  
  
  Maurice Rollinat Le Mot de l"enigme, 148-e.
  A Francis Enne*.
  
  Longtemps cette figure obseda mes regards,
  Et l"eternel supplice auquel Dieu me condamne,
  Aux rayons tenebreux de ses deux yeux hagards
  S"accrut ferocement dans mon coeur et mon crane.
  
  Son affreux souvenir me hantait : et, la nuit,
  Dans mon gite ou la Peur le long des meubles rampe,
  Cette face ou ricane un formidable ennui
  Luisait aux murs, et sur l"abat-jour de ma lampe.
  
  Il avait du serpent, du tigre, et du crapaud.
  Mais pour pouvoir en faire une esquisse vivante
  Et terrible, il faudrait la plume d"Edgar Poe,
  Cette plume du gouffre, infernale et savante !
  
  Oh ! ce long paletot boutonne jusqu"au cou
  Et ces doigts bleus aussi velus que ceux du singe !
  Oh ! l"innommable horreur de ce bras sale et mou
  Qui semblait grelotter sous la crasse du linge !
  
  Oh ! jamais les chapeaux des plus sombres rapins
  N"auront la poesie atroce de son feutre !
  Pour chaussure, il avait d"ignobles escarpins
  Ou la putridite des pieds nus se calfeutre.
  
  Mais pourquoi cet oeil blanc, fixe et cadavereux ?
  D"ou venait qu"il avait la demarche peu sure,
  Et qu"il allait grincant d"un air si malheureux,
  Comme un chien enrage qui retient sa morsure ?
  
  Pourquoi vomissait-il plutot qu"il ne crachait ?
  Avait-il la nausee amere de la vie ?
  Et pourquoi prenait-il sa tete qu"il hochait
  Avec une fureur d"effarement suivie ?
  
  Avait-il donc au coeur un si strident remord
  Qu"au milieu de la rue, en face des gendarmes,
  Il begayat les mots de poison et de mort
  Avec un rire affreux qui se trempait de larmes ?
  
  Etait-il fou, cet homme ayant l"atrocite
  D"un poeme vivant plein d"apres antitheses ?
  - Ainsi, j"alimentais ma curiosite
  Avec le vitriol des noires hypotheses.
  
  Mais une nuit d"hiver, morbidement brutal,
  J"accostai ce passant dans une sombre allee,
  Et plongeant mon regard dans son globe fatal,
  J"osai lui dire avec une voix etranglee :
  
  " Execrable inconnu dont l"air inquietant
  Pourrait faire avorter une megere enceinte,
  Qu"es-tu ? Bourreau, martyr, assassin ou Satan ? "
  - Et lui me repondit : " Je suis buveur d"absinthe. "
  
  Справка.
  *Франсис Энн (1844-1891) - писатель, журналист, художественный критик, близко
  знакомый с писателем Ш.Ж.Гюисмансом. Был в молодости чиновником в парижской
  мэрии и делал первые шаги в журналистике, сохранились воспоминания о его сотрудничестве в 1868 г. с журналистами газеты Ж.Валлеса "Maison J.Valles. La Rue".
  Тогда он производил впечатление чудака, его терпели, но глядели снисходительно. Он интеллектуально превосходил всех прочих и в своей критике был резок и беспощаден. Сотрудничал во многих изданиях: Например, в "Theatre-Journal" Александра Дюма, в "Marseillaise", "Radical", "Le Corsaire", "La Nation", "La Revolution".
  Публиковал многочисленные материалы по различным темам общественной жизни и
  истории французской республики.
  
  
  Морис Роллина Вор, 149-е.
  (Перевод с французского).
  
  С рисунком Гойи схож был старец при шарманке.
  Он, будто автомат, накручивал мотив.
  Слепец - как неживой, как бренные останки,
  а звук - не позабыть. Настолько был фальшив.
  
  Он не вставал с колен. Сам вид его осанки
  невольно привлекал - как жалобный призыв,
  и многим господам и доброй горожанке
  хотелось подойти, хоть чем-то одарив.
  
  Тут некий шалопай, заметивши калеку,
  стал рядом на мосту, как будто смотрит в реку.
  Он что-то засвистал с ухмылкой босяка,
  
  обдумал хитрый трюк, прикинул расстоянье
  и, ловко притворясь, что бросил подаянье,
  похитил горсть монет из кружки старика.
  
  Maurice Rollinat Le Voleur, 149-e.
  
  L"aveugle, un vrai Goya retouche par la Morgue,
  A genoux dans le froid coupant comme une faux,
  Automatiquement tirait d"un petit orgue
  Un son inoubliable a force d"etre faux.
  
  Suant par tous les bouts la misere qui navre,
  Il etalait deux yeux peles ou rien ne luit ;
  Et tel etait l"aspect de ce vivant cadavre,
  Qu"il rendait le passant genereux malgre lui.
  
  A deux pas, un flaneur a figure malsaine,
  Accoude sur le pont, considerait la Seine
  En sifflotant d"un air canaille et vicieux ;
  
  Soudain, vers la sebile il tendit sa main jaune,
  Eut le geste qu"on a lorsque l"on fait l"aumone,
  Et vola froidement le vieil homme sans yeux.
  
  Морис Роллина Богема, 150-е.
  (Перевод с французского).
  
  Мой голод ходит вслед за мной, как понятой.
  Несчастие при мне - как спутник мой до гроба.
  Мозоли на ногах. Я свыкся с нищетой.
  Привычное жильё - зловонная трущоба.
  
  Напрасно весь Париж сияет красотой.
  Я будто слеп и глух - пусть радуются снобы.
  Душа едва жива. Костяк - почти пустой:
  там только червяки да скверные хворобы.
  
  Обёрнутый в тряпьё, жалчайший изо всех,
  лишь призрак, только тень, предмет людских потех -
  пугает даже псов фигура столь худая.
  
  Уродливый отброс, сухарь, ходячий страх -
  и всё же я смеюсь, поскольку обладаю
  прегордою душой, достойной жить в веках.
  
  Maurice Rollinat Un boheme, 150-e.
  
  Toujours la longue faim me suit comme un recors ;
  La ruelle sinistre est mon seul habitacle ;
  Et depuis si longtemps que je traine mes cors,
  J"accroche le malheur et je bute а l"obstacle.
  
  Paris m"etale en vain sa houle et ses decors :
  Je vais sourd a tout bruit, aveugle a tout spectacle ;
  Et mon ame croupit au fond de mon vieux corps
  Dont la pale vermine a fait son receptacle.
  
  Fantome grelottant sous mes haillons pourris,
  Epave de l"epave et debris du debris,
  J"epouvante les chiens par mon aspect funeste !
  
  Je suis hideux, moulu, racorni, dejete !
  Mais je ricane encore en songeant qu"il me reste
  Mon orgueil infini comme l"eternite.
  
  Примечание.
  Стихотворение Љ 150 "Un Boheme" впервые было переведено на русский язык И.Ф.Анненским.
  
  
  Морис Роллина Старьёвщик, 151-е.
  (Перевод с французского).
  
  Старьёвщик ! Выкрик твой, пропитый, с медным звоном,
  как призрак в душу мне с насмешкою ползёт.
  Застав меня врасплох, пугая резким тоном,
  он вновь на сердце мне накладывает гнёт.
  
  Укрывшись стопкой книг, привычным мне заслоном,
  гоня зловещий сплин, что так меня грызёт,
  я думаю, зачем, с каким-таким резоном
  ты теребишь меня среди моих невзгод.
  
  Хочу я или нет, но я бегу к окошку,
  чтоб глянуть на того, кто мучит понарошку,
  и вижу до чего злораден ты, наглец !
  
  Нам нечего сказать: мы - не друзья, не братья.
  О, как ты рад тому, что этот книжный чтец
  весь день свой проведёт, шепча тебе проклятья !
  
  
  Maurice Rollinat Le Marchand d"habits, 151-e.
  
  Marchand d"habits ! Ta voix de cuivre et de rogomme
  Me surprend tout a coup, me hele en tapinois ;
  Et toujours dans mon ame elle penetre, comme
  Un fantome canaille, ironique et sournois.
  
  Entoure de bouquins, devant mon cher pupitre,
  J"ai beau dompter le spleen et l"a-quoi-bon moqueur,
  Pour me martyriser ton cri perce ma vitre
  Et vient en ricanant se planter dans mon coeur.
  
  Fatalement alors je cours a la fenetre ;
  Mais, cette fois, je sens frissonner tout mon etre
  En rencontrant ton oeil obliquement tourne.
  
  Et nous nous regardons tous les deux, sans rien dire :
  Et tu pars satisfait, sachant que ce damne
  Va passer la journee entiere a te maudire !
  
  
  Морис Роллина Погребённый заживо, 152-е.
  (Перевод с французского).
  Посвящено Эдгару Бранли*.
  
  - "Представь себе: ты в дом пришёл не с литургии -
  подвыпивши - да лёг в кровать,
  а утром - не дышал, был в полной летаргии...
  Решили: умер ! Не поднять !
  
  Дочь занята собой. Жена, без промедленья,
  не убиваясь от тоски,
  решила подобрать старья для погребенья:
  костюм, простынки и чулки.
  
  Ты в саван облечён. Согласно ритуалу,
  свеча прилеплена к столу.
  Любой, кто подойдёт, потом проходит в залу,
  а ты, один, лежишь в углу.
  
  Молитвы забубнит, упрятавшись за дверку,
  любовница твоя, мамзель.
  Примчится гробовщик, чтоб снять скорее мерку.
  Предложит выбор: дуб и ель.
  
  Кузен подскажет: "Дуб !" Но преданное чадо
  вспылит от дорогой цены.
  "За двадцать лишних су, - воскрикнет он с досады, -
  нам дуб и ёлка не нужны !"
  
  И выберут они, в итоге, тополь жидкий -
  такой, что гроб собьют с трудом.
  А сын не станет ждать: на ставнях и калитке
  напишет: "Дом сдаём в наём !"
  
  Потом, спуская вниз продолговатый ящик,
  не раз споткнутся, где темно;
  на улицу снесут к толпе людей галдящих,
  и ты там ляжешь, как бревно.
  
  Носильщики, шутя, привычные к той роли,
  с тобой заговорят под солнцем, на жаре:
  "Желаем мирно гнить в твоём густом феноле !
  Цени погоду на дворе !"
  
  Священник возопит: "За смертью - вознесенье !"
  (Но как-то скучно, без души).
  И кто б не посмотрел на это погребенье,
  шепнёт: "Хоронят за гроши".
  
  Твой катафалк пойдёт со скоростью мокрицы,
  да так скрипя, что просто срам.
  Не дай бог, конь помчит, когда разгорячится -
  разломит гроб напополам.
  
  Звонарь спугнёт всех сов, залив с утра утробу:
  поднимет громкий тарарах.
  Тень крыльев промелькнёт по лицам и по гробу,
  и птицы сядут на крестах.
  
  Собравшихся вокруг охватит зля скука.
  Один бедняк потащит крест.
  А многие решат: "Убийственная мука.
  Взглянул - и сразу надоест".
  
  А дальше путь сведёт к большой отверстой яме.
  Она, как будущность, темна;
  как алчущая пасть с ехидными губами;
  и ей отсрочка не нужна.
  
  Прочтёт свой "Отче наш" священник. Следом ловко
  тебя столкнут. Прольют слезу.
  Мгновение пройдёт - и выдернут верёвку,
  а ты останешься внизу.
  
  Пойдёт кропило в ход. Рукою тороватой
  тебя обрызнут, не скупясь.
  А дальше поскорей, объёмистой лопатой,
  на гроб насыплют грунт и грязь.
  
  Могильщик поспешит закончить труд печальный:
  воткнёт твой крест вверху - как знак.
  И пара молодцов команды погребальной,
  смеясь, отправится в кабак.
  
  Твой беспробудный сон - средь суеты и стука -
  вдруг перервётся под землёй.
  Откроются глаза: ни света нет, ни звука...
  Над крышкой - неподъёмный слой.
  
  Бока, и верх, и низ, и крышка гроба жёстки.
  Прижата к бёдрам пара рук.
  Теснят со всех сторон неструганные доски,
  и саван на тебе вокруг.
  
  Вдруг чашечки колен дотронутся до крышки:
  и, будто пойманная мышь,
  уже сходя с ума и растеряв мыслишки,
  ты в страхе сразу задрожишь.
  
  От запахов в гробу, под терпким их наркозом,
  в отчаянии сам не свой,
  задохшись, станешь ты, с мигренью и неврозом,
  наполовину неживой.
  
  Стенания твои там будут без ответа.
  Ни эхо не дойдёт, ни зов.
  Лишь капельки воды покроют все предметы.
  Как пемза будет твой покров.
  
  До крайности дойдёшь, до роковой границы,
  когда уж не стерпеть никак.
  Привидится тебе, что плоть твоя гноится
  и что грызёт тебя червяк.
  
  В раскаянье своём, в напрасных ожиданьях,
  в терзаниях, что не щадят,
  ты будешь погибать в удвоенных страданьях,
  уверовав в грядущий ад.
  
  Пока твоя семья, корыстно и цинично,
  вникает, что ты завещал,
  пока известный плут-нотариус привычно,
  мухлюя, делит капитал,
  
  ты будешь заключён, один в своей могилке,
  былым надеждам вопреки,
  не видя, замолчав, не слыша - и в ухмылке -
  рот настежь, сжавши кулаки.
  
  А после, под землёй, расправятся все члены;
  умрут и радость и печаль;
  и твой последний вздох направится смиренно
  в никем не ведомую даль".
  
  - Так грозно мне вещал, не умягчая тона,
  выказывая вещий дар,
  один курносый дух с расцвеченного трона,
  когда я впал в ночной кошмар.
  
  Muurice Rollinat L"Enterre vif, 152-e.
  A Edgar Branly*.
  
  - " Homme ! imagine-toi qu"apres un soir d"orgie
  Tu rentres chez toi, tres joyeux :
  Tu dors, et le matin, tombant en lethargie,
  Tu parais mort a tous les yeux.
  
  Ta fillette se mire, et ton epouse fausse,
  Bouche ricaneuse et front bas,
  Songe : " On va donc enfin le fourrer dans sa fosse ;
  Vite une loque et de vieux bas ! "
  
  Sur la table de nuit on met un cierge sale,
  On te roule dans le linceul.
  Et tandis que chacun tourne et va dans la salle,
  Tu gis dans un coin, bleme et seul.
  
  La bonne, ta maitresse, egrene une priere
  D"un air las oщ l"ennui se peint ;
  L"ouvrier prend mesure et propose une biиre
  De bon chene ou de bon sapin.
  
  Pendant que ton cousin optera pour le chene :
  Il criera, ton enfant si cher,
  Que pour gagner vingt sous il faut que l"on s"enchaine :
  Le sapin est deja trop cher !
  
  Bref, on t"habillera d"un peuplier si tendre
  Qu"on aura peine a le clouer ;
  Et sur les contrevents, ton fils, sans plus attendre,
  Ecrira : Maison a louer.
  
  Et puis, bagage oblong, heurtant rampe et muraille,
  Par l"escalier tu descendras ;
  Aux regards de la rue egoiste qui raille
  Ligneusement tu t"etendras ;
  
  Et les porteurs narquois, sous la nue en fournaise
  Calcinant les toits et le sol,
  Marmotteront : " Tu vas fermenter a ton aise
  Et charogner dans ton phenol. "
  
  Le pretre ayant glapi : " Bah ! mourir, c"est renaitre ! "
  Peu paye, priera mollement ;
  Et ceux qui te verront passer de leur fenetre
  Diront : " Quel pauvre enterrement ! "
  
  Le corbillard, avec des lenteurs de cloporte,
  Rampera lourd, grincant, hideux ;
  Comme il peut arriver que le cheval s"emporte
  Et casse ton cercueil en deux.
  
  Dans l"eglise, un ivrogne en sonnant tes glas sombres
  Reveillera de gros hiboux
  Qui froleront ta caisse avec leurs ailes d"ombres
  Et viendront se percher aux bouts.
  
  Entre les hommes noirs a figure pointue
  Un pauvre portera ta croix ;
  Et plus d"un pensera : " Cette scene me tue,
  Je pourrais m"esquiver, je crois. "
  
  Et voila qu"on arrive a ta fosse beante,
  Obscure comme l"avenir :
  Elle est la, gueule fauve, ironique et geante,
  Attendant l"heure d"en finir.
  
  Sur un court Libera que le pretre t"accorde
  On t"engouffre et tu glisses... Brrou !
  Puis, d"un mouvement brusque on ramene la corde
  Et tu t"aplatis dans le trou.
  
  On prend le goupillon avec des mains gantees,
  On t"asperge vite en tremblant ;
  Et l"on rabat la terre, a pleines pelletees,
  Sur ton paletot de bois blanc.
  
  Un fossoyeur, presse d"achever sa besogne,
  Enfonce ta croix comme un coin,
  Et les deux croque-morts ricanant sans vergogne
  Vont boire au cabaret du coin.
  
  Or, tout cela se brise a ton sommeil magique,
  Comme le flot contre l"ecueil ;
  Mais ton oeil va s"ouvrir pour un reveil tragique
  Dans l"affreuse nuit du cercueil.
  
  Alors, etroitement colles contre tes hanches,
  Tes maigres bras ensevelis
  Iront en s"etirant buter contre les planches
  Sous le grand suaire aux longs plis.
  
  Tandis que tes genoux heurteront ton couvercle
  Avec un frisson de fureur,
  Ton esprit affole roulera dans un cercle
  D"epouvantements et d"horreur.
  
  Une odeur de bois neuf, d"argile et de vieux linges
  Te harcelera sans pitie :
  L"asphyxie aux poumons, la nevrose aux meninges,
  Tu hurleras, mort a moitie.
  
  Tes sourds gemissements resteront sans reponse ;
  Plus d"echos sous ton hideux toit
  Qui, spongieux et mou comme la pierre ponce,
  Laissera l"eau suinter sur toi !
  
  Dans l"horrible seconde ou ta vie epuisee
  Luttera moins contre la mort,
  Tu croiras voir ta chair deja decomposee ;
  Tu sentiras le ver qui mord.
  
  Contrition tardive et vaines conjectures,
  Tous ces spectres aux dents de fer
  Lancineront ton ame en doublant tes tortures
  Qui te feront croire a l"enfer.
  
  Tandis que ta famille oublieuse et cynique
  Discutera ton testament,
  Et que, la plume aux doigts, un vieux notaire inique
  Epaissira l"embrouillement,
  
  Toi, tu seras tout seul enferme dans ta boite,
  Pauvre cadavre anticipe,
  Sans haleine, sans voix, sans regards, le corps moite,
  Bouche ouverte et le poing crispe.
  
  Enfin, tes membres froids s"allongeront sous terre
  Dans la morne rigidite,
  Et ton dernier soupir, atroce de mystere,
  S"enfuira vers l"eternite. "
  
  - Telle est la prophetie effroyable de haine
  Qu"un grand fantome au nez camard,
  M"a faite, l"autre nuit, sur un trone d"ebene,
  Au milieu d"un noir cauchemar.
  
  Справка.
  *Эдгар Бранли (родился в 1851 г.) - лицо, сведений о котором в Интернете крайне мало.
  Он - младший брат знаменитого на весь мир физика, изобретателя, академика, одного из
  изобретателей радио Эдуарда Бранли (1844-1940). Само слово "радио" предложено им.
  Это он придумал радиоиндуктор (когерер), который потом использовали Лодж, Маркони и
  А.Попов. Братья были в детстве очень дружны. Младший брат Эдгар получил медицинское образование. Благодаря ему, медициной всерьёз заинтересовался и его великий старший брат.
  
  
  Морис Роллина Газовые рожки, 153-е.
  (Перевод с французского).
  Посвящено Жюлю Леви*.
  
  В скверном месте фонари
  видят кражи и разбои
  да глупца, что сам с собою
  споря, топчет пустыри.
  
  Кто-то ломится в лари,
  где-то франта бьют гурьбою.
  В скверном месте фонари
  видят кражи и разбои.
  
  Кровь из порванной ноздри
  над разбитою губою;
  нож под бок; свистки с пальбою -
  вот, что видят до зари
  в скверном месте фонари.
  
  Maurice Rollinat Les Becs de gaz, 153-e.
  A Jules Levy*.
  
  Les becs de gaz des mauvais coins
  Eclairent les filous en loques
  Et ceux qui, pleins de soliloques,
  S"en vont jaunes comme des coings.
  
  Complices des rodeurs chafouins
  Guettant le Monsieur a breloques,
  Les becs de gaz des mauvais coins
  Eclairent les filous en loques.
  
  Et coups de couteaux, coups de poings,
  Coups de sifflets, cris equivoques,
  Spectres hideux, mouchards baroques,
  Tout ce mystere a pour temoins
  Les becs de gaz des mauvais coins.
  
  Справка.
  *Жюль Леви (родился в 1857 г.) - французский писатель, издатель, устроитель литературных сборищ. Был учеником знаменитого художника Жана-Леона Жерома (1824-1903). Входил в литературные богемные кружки "Les Hirsutes" - "косматых"; и "Les Hydropathes". Был близок к "Chat Noir".
  В октябре 1882 г. он устроил у себя на квартире выставку ("салон") для друзей - рисунков художников "не умеющих рисовать", салон "некогерентного" (т.е. неясного, непонятного,
  непоследовательного) искусства. Потом эти выставки повторялись несколько лет в галерее "Вивьен". Вместе с друзьями, Жюль Леви учредил общество "Salon des Arts Incoherents", которое активно действовало в 1882-1887 гг., затем с 1889 по 1896 г. Жюль Леви пытался его реанимировать, но малоуспешно. На первой же выставке 1882 г. был выставлен чёрный прямоуглольник Поля Билё. По существу эти "некогерентные" были предшественниками будущих сюрреалистов. Целью своего направления в искусстве Жюль Леви полагал забавлять и смешить публику. Культивировались юмор, сатира, в том числе весьма грубые шутки. В 1928 г. Жюль Леви был инициатором юбилейного съезда оставшихся тогда ещё в живых "гидропатов" и издал
  альманах произведений членов этого кружка.
  
  Морис Роллина Монолог Тропмана*, 154-е.
  (Перевод с французского).
  Посвящено Эмилю Губеру**.
  
  I
  Убрав отца со старшим сыном,
  я мог почти торжествовать.
  Осталось далее, чин-чином,
  прикончить всех детей и мать.
  
  Я ждал их ночью на вокзале.
  Слегка замёрз. Терпел сквозняк.
  Покуривал в транзитном зале.
  В кармане был большой тесак.
  
  Сосредоточась перед бойней,
  решил, как замести свой след.
  Фиакр я выбрал попристойней -
  большой, закрытый, без примет.
  
  Раскинувшись внутри султаном,
  среди покойной тишины,
  я предавался хищным планам -
  с лихой ухмылкой Сатаны.
  
  Как самый жадный шизофреник,
  я был отчаян, глуп и лих -
  в мечтах добыть немало денег
  ценою жизни восьмерых.
  
  Мне рок велел свершить злодейство,
  неслыханное никогда !
  И я - без сердца, из плебейства,
  из алчности - ответил: "Да !"
  
  Тут поезд "Норд" к стоянке мчится,
  и всё реальней злая блажь.
  И я, как скрытная мокрица,
  гоню навстречу экипаж,
  
  чтоб всех зарезать, как скотину,
  смять черепа, передавить,
  втыкать свой нож в бока и в спины,
  чтоб не успели даже взвыть.
  
  Хоть ночь, вокзал был полон гама.
  Сновал бесчисленный народ.
  Невдалеке, на поле, яма
  была отрыта наперёд.
  
  Прошли упитанные крали,
  дразня приметностью румян...
  Тут дети громко закричали:
  "Глядите-ка ! Нас ждёт Тропман !"
  
  Мне были рады мать и дети.
  Зацеловали, как родню.
  Готово ! Затянулись сети !
  Они попали в западню.
  
  II
  Мы катим. С тем, чтобы несчастным
  спокойно ехалось со мной,
  я - с тайным замыслом ужасным -
  их развлекаю болтовнёй.
  
  Одна девчушка на колени
  мои легла, как на тюфяк,
  а я тайком лелеял в жмени
  готовый к действию тесак.
  
  В мечтах - одна другой прекрасней -
  дремали пятеро ребят,
  а я забавил гнусной басней
  жену того, кому дал яд.
  
  Она была не амазонка,
  способная вступить в борьбу.
  Та женщина ждала ребёнка -
  и я благословил судьбу !
  
  Я мог убить её без страха,
  не тратя сил, в минутный срок,
  вонзив ей нож в лицо с размаха
  и дав ей в бок один пинок.
  
  Я в уповании горячем
  увидел быстрый пакетбот.
  Мой кучер хлестанул по клячам -
  те быстро двинули вперёд.
  
  III
  Париж - вдали - был виден, внятен:
  блестел, как тлеющий очаг
  в пыланье тысяч красных пятен.
  Оттуда нёсся лай собак.
  
  Вокруг, очерченные грубо,
  венчая сверху корпуса,
  большие заводские трубы
  вонзались прямо в небеса.
  
  В предместье, где вся жизнь застыла,
  собою заменив фонарь,
  сентябрьская луна светила,
  вся - будто жемчуг и янтарь.
  
  А я - изрыгнут мрачной скверной,
  коварный друг и мерзкий прах -
  своей жестокостью безмерной
  решил прославиться в веках.
  
  Вот цель ! Безрадостное поле,
  участок вспаханной земли.
  Их жизнь - в моей недоброй воле.
  Но кошки сердце мне скребли.
  
  Пойдут ли все за мною дальше ?
  Не поняла ли мать мой план ?
  Не разгадал ли кучер фальши,
  хотя он на две трети пьян ?
  
  Но нет ! Я был готов к услугам.
  Я вёл себя как верный паж.
  Спеша увидеться с супругом,
  мать покидает экипаж.
  
  Взяла девчушку с младшим братцем,
  чтоб с ней пошли они вдвоём.
  Велела прочим дожидаться.
  Простилась. Мы пошли пешком...
  
  IV
  Мать шла подняв на руки дочку,
  а та ей шею обняла.
  Я понял: справлюсь в одиночку.
  Они не ожидали зла.
  
  Я был внезапнее бурана -
  она не видела, кто бьёт.
  Мой нож торчал в груди из раны.
  Я бил её ногой в живот.
  
  Затем я ринулся на крошек,
  а мать хрипела под рукой.
  Я их душил, как душат кошек,
  а после - всех - добил киркой.
  
  При кучере остались дети.
  "А ну-ка, - я сказал, - в поход !
  Пока вы здесь одни в карете,
  мать беспокоится и ждёт".
  
  Затем, подобно семьянину,
  чтоб не было ни в ком тревог,
  я, скорчив ханжескую мину,
  надел на каждого платок.
  
  Как только наш тупой возница
  исчез с каретою из глаз,
  я без ножа, чтоб не возиться
  на всех обрушился тотчас.
  
  Я смял три шеи, зверски силясь,
  явивши изуверский пыл,
  и, как несчастные ни бились, -
  напрасно: я их удушил.
  
  А после из груди убитой
  я вырвал, наконец, тесак
  и, кровью пролитой не сытый,
  всех бил нещадно, как маньяк.
  
  Всегдашний хладнокровный медник,
  теперь - как выпивший мясник,
  измазавший в крови передник, -
  я бил и вкось и напрямик.
  
  Мой нож не мог остановиться,
  кирка мешала плоть и грязь,
  обезображивались лица
  и кровь убитых запеклась.
  
  Затем, позеленев от злости,
  пока мой приступ не затих,
  я расшибал мозги и кости
  у всех убитых шестерых.
  
  Остановился. Глянул тупо.
  Пал духом. В яму стал волочь
  и кое-как забросил трупы,
  всех в кучу... И убрался прочь.
  
  V
  Всё было славно. Всё логично.
  Я раздобыл изрядный куш.
  Теперь я мог зажить прилично
  за счёт восьми невинных душ.
  
  Но нет ! Как подлая скотина
  подвёл коварный Сатана !
  Взамен богатства, гильотина
  была мне роком суждена.
  
  Хотелось смело и с почётом
  вступить - как денди - в высший свет,
  а буду перед эшафотом
  побрит с утра в тюрьме Рокет.
  
  Я бился жадно и упрямо,
  чтоб золотом разжиться впрок -
  в итоге завтра бросят в яму,
  засунув голову меж ног.
  
  Ну, что ж ! Как хлынет кровь в корыто,
  напьётся Kрасная Вдова.
  Пусть, не стесняясь, пьёт досыта -
  навряд останется трезва !
  
  Раз вышло так - до гильотины
  дойду без страха - топоча,
  но прежде, чем совсем загину,
  кусну покрепче палача !
  
  Да рухнут небеса в обломках !
  Тропмана разбирает смех:
  меж всех мерзавцев впредь - в потомках -
  он будет знаменитей всех !
  
  
  Maurice Rollinat Le Soliloque de Troppman, 154-e.
  A Emile Goubert.
  
  I
  
  Enfin debarrasse du pere
  Et du grand fils, - voeux triomphants ! -
  J"allais donc en certain repaire
  Tuer la mere et les enfants !
  
  Je fus les attendre a la gare,
  Dans la nuit froide, sans manteau ;
  J"avais a la bouche un cigare
  Et dans ma poche un long couteau.
  
  Tout entier au plan du massacre,
  Si pese des qu"il fut eclos,
  Je m"etais muni d"un grand fiacre
  D"une couleur sombre et bien clos.
  
  Sur les coussins, calme, sans fievre,
  Je me vautrais comme un Sultan ;
  Je devais avoir sur la levre
  Le froid sourire de Satan !
  
  Je sais que plein de convoitise
  Je ricanais, tout en songeant
  Que pour huit morts, - une betise ! -
  J"allais avoir beaucoup d"argent.
  
  Je pensais : " Destin ! tu me pousses
  Au forfait le plus inoui ;
  Mais, puisque j"ai d"ignobles pouces
  Et pas de coeur, je reponds : Oui !
  
  " Le train du Nord me les apporte.
  Et moi, l"homme aux projets hideux,
  Mysterieux comme un cloporte,
  Je me voiture au-devant d"eux :
  
  " Pour les saigner comme des betes,
  Pour les petrir, les etrangler,
  Pour fendre et bossuer leurs tetes,
  Sans qu"ils aient le temps de beugler ! "
  
  J"arrivai : la gare etait pleine
  De bruit et de monde. - A minuit,
  Je pourrais combler dans la plaine
  Un grand trou baillant a la nuit !
  
  Je lorgnais des filles charnues,
  Froidement, comme un gentleman,
  Lorsque soudain des voix connues
  S"ecrierent : " Voila Troppmann ! "
  
  Et tous, la mere et la marmaille
  Me couvrirent de baisers gras !
  C"etait fait ! Ma derniere maille
  Se nouait enfin dans leurs bras !
  
  
  II
  
  Nous roulions ! Pour que mes victimes
  Eussent foi dans ma loyaute,
  J"abritais mes pensers intimes
  Derriere ma loquacite.
  
  Les tout petits dormaient candides
  Sur mes genoux, dur matelas.
  Je frolais de mes doigts sordides
  Le manche de mon coutelas.
  
  Berces par de feeriques songes,
  Ils dormaient ; et moi, le damne,
  Je rassurais par des mensonges
  La femme de l"empoisonne.
  
  Lutterait-elle, cette sainte ?
  Je l"epiai sournoisement :
  - Quelle chance ! Elle etait enceinte !
  J"eus un joyeux tressaillement.
  
  " Je la tuerai, quoi qu"elle fasse,
  Sans trop d"efforts bien essoufflants,
  D"un coup de couteau dans la face
  Et d"un coup de pied dans les flancs ! "
  
  Puis, mes reves gaiment feroces
  M"emportaient sur les paquebots !
  Et le cocher fouettait ses rosses
  Qui trottinaient a pleins sabots.
  
  
  III
  
  La banlieue avait clos ses bouges.
  Vers Paris tout au loin brillaient
  Des milliers de petits points rouges,
  Et parfois les chiens aboyaient.
  
  Les usines abandonnees
  Dressaient lugubrement dans l"air
  Leurs gigantesques cheminees
  Toutes noires sous le ciel clair.
  
  De sa lueur de nacre et d"ambre,
  Comme un prodigieux fanal,
  La froide lune de septembre
  Illuminait ce bourg banal,
  
  Que moi, le vomi des abimes,
  L"ami perfide et venimeux,
  Par le plus monstrueux des crimes
  J"allais rendre a jamais fameux !
  
  Nous etions rendus ; le champ morne
  A deux pas de nous sommeillait ;
  Leur vie atteignait donc sa borne !
  Et pourtant, j"etais inquiet.
  
  Refuseraient-ils de me suivre,
  Avertis par de noirs frissons ?
  Le cocher, bien qu"aux trois quarts ivre,
  Aurait-il enfin des soupcons ?
  
  Mais non : j"avais l"air doux, en somme.
  Et sans terreur, sans cauchemar,
  Grillant d"embrasser son cher homme,
  La mere descendit du char,
  
  Prit par la main, d"un geste tendre,
  Sa fillette et son plus petit,
  Dit aux autres de nous attendre,
  Les embrassa ; puis, l"on partit.
  
  
  IV
  
  Elle allait portant sa fillette,
  Ses petits bras autour du cou ;
  Elle n"etait pas inquiete :
  Lorsque je bondis tout a coup !
  
  Mon attaque fut si soudaine,
  Qu"elle ne vit pas l"assassin :
  Je lui pietinai la bedaine
  Et je lui tailladai le sein ;
  
  Puis, me ruant sur chaque mioche,
  Pres de leur mere qui ralait,
  Je les couchai d"un coup de pioche :
  Plus que trois ! Comme ca filait !
  
  Ils m"attendaient dans la voiture.
  " Venez, leur dis-je, me voici ;
  Votre mere est a la torture
  En vous sachant tout seuls ici. "
  
  Alors, minute solennelle,
  Admirablement papelard,
  D"une main presque maternelle,
  Je mis a chacun un foulard.
  
  A peine le cocher stupide
  Etait-il parti, qu"aussitot,
  Vertigineusement rapide,
  Je les assaillis sans couteau.
  
  Sur leurs trois cous je vins m"abattre,
  Horriblement je les sanglai ;
  Ils se tordirent comme quatre,
  Mais en vain : je les etranglai !
  
  Alors du poitrail de la vieille
  J"arrachai mon eustache, et fou,
  Pris d"une rage sans pareille,
  Je les frappai sans savoir ou.
  
  Je frappais, comme un boucher ivre,
  A tour de bras, m"eclaboussant,
  Moi, le froid manieur de cuivre,
  De lambeaux de chair et de sang !
  
  Mon couteau siffla dans leurs rales,
  Et mon pesant pic de goujat
  Defigura ces faces pales
  Ou le sang se caillait deja,
  
  Puis, sous le ciel, au clair de lune,
  Avec mes outils ebreches,
  Je fis sauter, l"une apres l"une,
  Les cervelles des six haches !
  
  C"etait si mou sous ma semelle
  Que j"en fus ecoeure : j"enfouis,
  Morts ou non, tasses, pele-mele,
  Ces malheureux, et je m"enfuis !
  
  
  V
  
  Enfin ! Je les tenais, les sommes !
  Tous les huit, morts ! C"etait parfait !
  J"allais vivre, estime des hommes,
  Avec le gain de mon forfait.
  
  Eh bien, non ! Satan mon compere
  M"a lachement abandonne.
  Je revais l"avenir prospere :
  Je vais etre guillotine.
  
  J"allais jeter blouse et casquette,
  Je voulais etre comme il faut !
  Demain matin, a la Roquette,
  On me rase pour l"echafaud.
  
  Je me drapais dans le mystere
  Avec mon or et mes papiers :
  Dans vingt-quatre heures, l"on m"enterre
  Avec ma tete entre mes pieds.
  
  Eh bien, soit ! A la rouge Veuve
  Mon cou va donner un banquet ;
  Mon sang va couler comme un fleuve,
  Dans l"abominable baquet ;
  
  Qu"importe ! Jusqu"a leur machine,
  J"irai crane, sans tombereau ;
  Mais avant de plier l"йchine,
  Je mordrai la main du bourreau !
  
  Et maintenant, croulez, tenebres !
  Troppmann en ricanant se dit
  Que parmi les tueurs celebres,
  Lui seul sera le grand maudit !
  
  Справка.
  *Тропман - жестокий хладнокровный убийца, преступление которого всколыхнуло всю
  Францию. О нём писали сотни газет. И.С.Тургенев, непосредственный свидетель смерти этого убийцы, написал о нём очерк "Казнь Троппманна". Стихотворение М.Роллина - отдалённый во времени отклик на эту тему. Имя Тропмана упоминали в своих стихах
  и другие поэты: Лотреамон, Артюр Рембо.
  Jean Batiste Troppmann (1849-1870) - молодой эльзасец,механик, в корыстных целях задумал и во второй половине сентября 1869 г. совершил убийство всей семьи Kinck - восьми человек: сначала отца со старшим сыном, затем беременной матери и остальных детей. Отец был отравлен, старший сын стал заложником, потом был зарублен. Вместе с убитым Кинком Тропман замышлял заняться изготовлением фальшивых банкнот, но
  предпочёл с ним разделаться и обманом выманил у вдовы крупную сумму, после чего в пригороде Парижа, городе Пантен зверски расправился со всей оставшейся семьёй.
  20-го сентября был обнаружен первый труп, 23-го сентября убийцу случайно арестовали при проверке документов в Гавре. Он собирался уехать в Америку. 30-го декабря он был приговорён, 19-го января 1870 г. гильотинирован.
  **Эмиль Губер - врач, геолог, ботаник - профессор коллежа, президент общества натуралистов Парижа, член подобных обществ в Москве и Ханау и т.п. Переписывался с
  Ч.Дарвином. Кроме М.Роллина ему посвящали стихи поэты Edmond Harraucourt ("Le
  Bouclier", 1882); Fernand Icres (сонет "Le Pacte").
  Э.Губер писал научные статьи по ботанике (о гвоздиках и розах - в 1858 г.), о лечении
  эпилепсии (в 1889 г.). Он автор известной книги по патологической анатомии:
  "Mаnuel de l'art des autopsies cadaveriques". Париж, 1867 г.
  
  
  Морис Роллина Палач-фанатик, 155-е.
  (Перевод с французского).
  Посвящено Тайаду*.
  
  "За осенью - зима, весну сменяет лето.
  Проходит день за днём - на казни не зовут !"
  Он больше не вершит свой беспощадный труд,
  и жизнь его горька, скучна и без просвета.
  
  Он был для всех грозой. Таинственный, как Чёрт,
  себя он почитал блюстителем Закона,
  и ремеслом владел на редкость изощрённо.
  Преступников казня, он был собою горд.
  
  Не он определял, кого подвергнуть казни,
  но вид его всегда смущал самих судей.
  Он заставлял бледнеть невиннейших людей,
  но сам не ощущал сомнений и боязни.
  
  Когда в кошмарных снах являлся им резак
  и страх терзал людей, свершивших злодеянье,
  то призраком судьбы, отмщенья и страданья
  к ним приходил палач, одетый в чёрный фрак.
  
  В мороз или теплынь, но утром злополучным
  он был главнее всех, вступая на помост.
  Он важен был и твёрд, настойчив и не прост,
  давая страшный знак внимательным подручным.
  
  Толпа всегда вилась большим клубком ужей,
  безумная, теснясь поближе к эшафоту,
  чтоб лучше разглядеть искусную работу
  того, кто управлял падением ножей.
  
  Он больше не сберёт такой народной массы.
  Он потерял престиж, работу и доход.
  Всё прошлое его теперь уже не в счёт.
  Он нищ. Его не ждут раздаточные кассы.
  
  Отныне, как печать, трапецевидный знак
  Юстиция в его мозгу запечатлела,
  но сам он обречён томиться век без дела,
  как старый никому не надобный бедняк.
  
  Теперь в нём жуткий страх уже не воплотится,
  раз Красная Вдова взяла да прогнала.
  Её другой палач достанет из чехла,
  когда Высокий Суд решит ей дать напиться.
  
  Ему уже не класть дрожащий манекен
  под нож, чтоб посмотреть на качество заточки,
  и не рубить голов без долгой проволочки,
  а ведь полно плутов среди тюремных стен !
  
  Он страшно истомлён, стал злее и худее,
  в навязчивых мечтах дошёл до синевы.
  Ещё хоть раз лишить кого-то головы -
  такая у него свербящая идея.
  
  Приказа от властей, решения суда,
  цирюльника, чтоб был при деле с острой бритвой,
  священника с его напутственной молитвой -
  вот то, чего он ждёт с волненьем и всегда.
  
  Безумие его всё хлеще и дюжее.
  Он жаждет увидать, едва успев отсечь,
  гримасу головы отрубленной от шеи
  и кровяной фонтан из безголовых плеч.
  
  Maurice Rollinat Le Bourreau monomane, 155-e.
  A Taillade*.
  
  - " Oh ! les saisons, ete, printemps, hiver, automne,
  " Comme c"est long ! Que faire ? A quoi donc s"occuper ? "
  Maintenant qu"il n"a plus de tetes a couper,
  Il trouve la vie apre et le temps monotone.
  
  Autrefois, il etait le grand justicier
  Plus fantastique et plus redoute que le Diable,
  L"homme qui decapite un crime irremediable
  Au tranchant toujours sur du couperet d"acier.
  
  Son nom, dit quelque part, rendait les gens tout blemes ;
  Lui seul, il pourvoyait legalement la mort ;
  Et bien qu"il put rogner ses freres sans remord,
  Sa vue epouvantait les magistrats eux-memes.
  
  Et quand la Peur broyait avec son laminoir
  Ceux qui doivent subir la peine capitale,
  Au fond de leur cachot, la vision fatale
  C"etait lui, le Monsieur correct en habit noir.
  
  Par les matins glaces, par les aurores tiedes,
  Autrefois, il tronait debout sur l"echafaud ;
  Et qui donc aurait pu le trouver en defaut
  Quand il faisait le signe effroyable a ses aides ?
  
  Folle, effaree autour du funebre treteau,
  La foule se tordait comme un tas de couleuvres
  Pour voir de pres l"executeur des hautes oeuvres
  Qui du bout de son doigt fait tomber le couteau.
  
  Donc, il ne verra plus grouiller la multitude ;
  Il a perdu renom, besogne, revenu.
  Il n"est par tout pays qu"un banal inconnu,
  Rentier de la misere et de la solitude.
  
  Il sera donc un homme a toute heure hante
  Par l"aspect du triangle oblong de la Justice !
  Sempiternellement, il faudra qu"il patisse,
  Moulu par la vieillesse et par l"oisivete.
  
  Il n"incarnera plus l"epouvante ! La Veuve,
  Il ne la verra plus ! C"est un autre bourreau
  Qui va dorenavant la tirer du fourreau,
  Chaque fois qu"un jury voudra qu"elle s"abreuve.
  
  Il ne l"essaiera plus sur les grands mannequins,
  Le couteau recemment aiguise par la meule !
  Plus de tetes, jamais ! Jamais plus une seule !
  O rage ! Et les prisons fourmillent de coquins !
  
  Et malheureux cerveau qui brule et se detraque,
  Il n"a plus qu"un desir, chez lui comme en chemin,
  C"est de guillotiner encore un etre humain ;
  Et sa monomanie a toute heure le traque.
  
  L"avis imperatif et concis du Parquet,
  Voila ce qu"il attend dans une horrible extase.
  Entre l"abbe qui prie et le barbier qui rase,
  Il se revoit, hatant le festin du baquet.
  
  Et partout, dans l"azur comme dans la tempete,
  Il evoque une lame et cherche d"un oeil fou
  La grimace que fait une tete sans cou
  Et l"affreux jet de sang qui sort d"un cou sans tete !
  
  Справка.
  *Стихотворение посвящено актёру. Taillade -это его псевдоним. Подлинное имя
  Paul-Felix-Joseph Tailliade (1826-1898). Тайад родился в Париже, умер в Брюсселе.
  Учился в консерватории. В 1847 г. стал драматическим актёром в Комеди Франсэз.
  Затем с большим успехом выступал во многих театрах. Со временем драма стала выходить из моды, вытесненная водевилем. Тайаду пришлось выступать в провинции и
  подолгу бывать на гастролях. Он вёл жизнь полную всяческих случайностей.
  Был автором нескольких пьес. Входил в поэтический кружок "гидропатов".
  
  Примечание.
  Следующее стихотворение Љ 156 "Le Monstre" общеизвестно в классическом русском
  переводе Г.А.Шенгели.
  
  ЧУДОВИЩЕ (Перевод Шенгели).
  
  Вот перед зеркалом, в него кидая взгляды,
  Сдирает женщина затейливый парик,
  И череп, как лимон желтеющий, возник
  Из мертвых локонов, весь жирный от помады.
  
  Под лампой яркою освобождая рот
  От пары челюстей (они слюной покрыты)
  И глаз фарфоровый извлекши из орбиты,
  Их с осторожностью в бокал с водой кладет.
  
  Нос восковой слущив и пышный бюст из ваты
  Сорвав, швыряет их, скрипя, в ларец богатый
  И шепчет: "Он меня (вуаль и туалет!)
  
  Нашел хорошенькой, он стиснул мне перчатку!"
  И Ева гнусная, обтянутый скелет,
  Отвинчивает прочь резиновую пятку.
  
  Maurice Rollinat Le Monstre, 156-e.
  
  En face d"un miroir est une femme etrange
  Qui tire une perruque ou l"or brille a foison,
  Et son crane apparait jaune comme une orange
  Et tout gras des parfums de sa fausse toison.
  
  Sous des lampes jetant une clarte severe
  Elle sort de sa bouche un ratelier ducal,
  Et de l"orbite gauche arrache un oeil de verre
  Qu"elle met avec soin dans un petit bocal.
  
  Elle ote un nez de cire et deux gros seins d"ouate
  Qu"elle jette en grincant dans une riche boite,
  Et murmure : " Ce soir, je l"appelais mon chou ;
  
  " Il me trouvait charmante a travers ma voilette !
  Et maintenant cette Eve, apre et vivant squelette,
  Va desarticuler sa jambe en caoutchouc ! "
  
  
  Морис Роллина Туннель, 157-е.
  (Перевод с французского).
  
  Во внутрь, как пустота, страшащего туннеля
  смотрела только ночь, сообщница чертей.
  Там женщина вилась на пыточной постели,
  нагая, поперёк заржавленных путей.
  
  Свод, будто бы в слезах, был в траурной капели.
  Был слышен женский крик - не выдумать жутей.
  Мужчина руки тёр, глаза во всю горели.
  В них пламенел экстаз чудовищных страстей.
  
  Туннель загрохотал. Всё дрогнуло от стука.
  Звенит железный путь. "Ну, вот тебе наука !
  Визжи ! Грызи канат ! Огни уже видны.
  
  Ты слышишь ли вблизи свистки локомотива ?
  Подъём берёт с трудом, под горку едет живо !"...
  Окрестность мирно спит в сиянии луны.
  
  
  
  Maurice Rollinat Le Tunnel, 157-e.
  
  Au milieu d"un tunnel profond comme le vide,
  Oщ l"horreur et la nuit pendent leurs attirails,
  Une femme, tordant sa nudite livide,
  Est couchee en travers sur les terribles rails.
  
  La voute et les murs froids, pleins de larmes funebres,
  Ecoutent s"etouffer de longs cris surhumains ;
  Et coupe par le vent qui court dans ces tenebres,
  Un homme est la qui grince en se frottant les mains.
  
  Tout a coup, un bruit sourd et deux prunelles rouges
  Naissent a l"horizon. - " Miserable ! tu bouges,
  Tu geins, et tu te mords ; mais, le train marche, lui !
  
  " La descente le pousse et le retard l"active !
  Entends-tu le sifflet de la locomotive ?... "
  Et la campagne dort et la lune reluit.
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"