Аннотация: Собственные воспоминания автора о весеннем дне 1953 года, вошедшем историю страны как день прощаиия со Сталиным
Вадим Корнев
ПРОЩАНИЕ СО СТАЛИНЫМ
Москва
В дни прощания со Сталиным, Москва не смогла вместить на своих улицах и площадях народное море. Миллионы людей метались в поисках путей к центру города. Но только одному из ста удалось дойти до Дома Союзов в траурной процессии. Чтобы уменьшить людской поток, были отменены некоторые поезда пригородного сообщения. Для обеспечения порядка в город введены воинские части и множество армейских автомобилей. Сделано было немало, но справиться с народным половодьем все же не смогли.
О событиях тех дней, участником которых был автор, рассказано на этих страницах.
Из архива автора
Актовый зал едва освещен плафонами, затянутыми черным крепом. Опущенные головы, вязкая, липкая тишина. На сцену вплывает черный президиум. Согнутые спины, траурные речи, дрожь голосов, всхлипывания, жарко, душно, невыносимо тяжело. Никто не расходится, зал притих в полузабытье. Потом потихоньку, будто стыдясь своего ухода, люди покидают вместилище скорби.
Мы стали в похоронную процессию на улице Осипенко. Цель была простая и ясная - попасть в Дом Союзов, где прощались со Сталиным. Цель была простая, осложнялась она лишь тем, что одновременно она ставилась миллионами вышедших на улицы москвичей. Вскоре в скоплениях народа вся наша группа растерялась. Дальнейший путь я совершал без своих товарищей.
На улице Осипенко народ шел в основном в сторону Устьинского моста, хотя некоторые группы двигались в обратном направлении. Транспорт стоял, были уже заторы. Порою толпа очень быстро множилась, как бы вскипая, захлестывала тротуары, перекрестки и тогда движение замедлялось, а то и приостанавливалось. Говорили мало, говорили только о пути следования. Было слышно, что мосты в центр закрыты, но никто толком ничего не знал, да и откуда было знать. С перекрестков люди расходились в разных направлениях, вскоре я потерял ориентировку и стал присоединяться к толпам, что были побольше, полагаясь на коллективный разум большинства. Идти становилось все труднее, толпа сдавливалась, превращаясь в плотную массу, где двигаться могли только все вместе или все вместе стоять. Те, что шли ближе к домам, имели еще возможность дворами уйти на более просторное место, но те, кто был в середине толпы, уже никуда не мог подеваться.
Движение замедляло свой ход. Сначала была скорость похоронной процессии, потом, едва переставляя ноги, перешли на черепаший ход, так что какой-нибудь один единственный дом долго, долго маячил перед глазами. К этому скоро привыкли, да и что можно было делать? Передвигались молча, каждый со своими думами, но все с единым стремлением попрощаться со Сталиным, чего бы это ни стоило. Никто не знал, сколько времени займет путь, но все шли, надеясь его преодолеть. Если бы люди знали, что и сотый участник этого стихийного движения не достигнет цели, разошлись бы они по домам к своим постелям, к позднему ужину, к покою? Нет, не разошлись бы. Самим присутствием в траурной массе, лишением себя отдыха и покоя, физическим единением с толпою люди отдавали дань умершему. Вместе переживали утрату, в единении обретали силу для завтрашнего дня, для последующей жизни...
Красный, желтый, зеленый, красный, желтый, зеленый... Прямо впереди светофор мигает разноцветными глазами. Мы смотрим друг на друга часа два, а может быть и больше. Толпа застыла. Ни малейшего движения, только стылая неподвижность. Тишина. Давление внутри толпы выровнялось, оно не очень большое и не слишком маленькое. Ноги попеременно служат опорой, попеременно отдыхают: сначала левая, потом правая, левая, правая, левая, правая...Желтый, красный, зеленый... Никто не спрашивает, когда мы сдвинемся с места, шутки здесь неуместны. Лишенное движения тело расслабляется насколько это возможно, клонит в сон, глаза закрываются сами собою, потом открываются вновь...
- Хоть бы знать, сколько сейчас времени, лучше бы вместо светофора часы здесь повесили, - ворчит сосед слева.
- Часы-то есть, да достать невозможно, в брючном кармане они. Если поможете расступиться, посмотрим время, - отвечает сосед спереди.
Мы дружными усилиями оттолкнули друг друга и образовали в монолите толпы малую прореху, из которой тотчас вылетели клубы пара. Толпа заколыхалась, прореха, захлопнулась, пар прекратился.
- Пошел первый час, 15 минут первого, - сказал сосед, успевший взглянуть на часы.
С работы мы ушли в шесть, часа два-три добирались до этого перекрестка, значит, здесь мы стоим три-четыре часа. А что дальше? Этого никто не знает, стоим безропотно, роптать не на кого. Толпа относилась к разряду спокойных, безропотных.
Далеко за полночь толпа ожила, заколыхалась, вдали послышались голоса, усиленные радиоустановками, но разобрать слова было трудно. Однако со стороны тех голосов напор толпы стал ослабевать и толпа стала сначала очень медленно, а потом и побыстрее выливаться с перекрестка на улицу. И вот первые шажки, шаги, перемещение на один метр, на два... Вот уже миновали светофор и вдавились в узкую тесную улицу. Стало слышно репродуктор, можно было разобрать: "Товарищи! Кто хочет в Колонный зал, следуйте за нами!" И снова, и снова повторяли то же самое. Вскоре мы шли довольно заметным шагом. Затекшие ноги становились легкими, невесомыми, толпа поредела и перестала греть, почувствовался морозец, тело радовалось избавлению, идти было легко и приятно.
Мы вышли на Садовое кольцо. Теперь толпа деформировалась в колонну, не занимавшую даже всей ширины проезжей части дороги. Впереди со скоростью пешехода ехала автомашина ГАИ с репродуктором и время от времени повторяла: "Кто хочет пройти в Колонный зал, следуйте за нами!" Колонна все увеличивалась. Я стал обгонять ее, чтобы попасть в голову. Мы шли долго. Из поперечных переулков все прибывал народ. Колонна заняла всю ширину улицы, движение стало замедляться и вот тут-то произошло это неожиданное, что в одно мгновение переменило все. Автомобиль ГАИ дал полный ход и умчался. То ли он получил другое задание, то ли, вытащив людей из тупиков на свободное место, посчитал свою миссию законченной, но только он быстро растаял, а мы остались сами по себе.
Когда толпа стояла на перекрестке, лишенная движения, то это была дремлющая, спокойная толпа, когда она выбралась на проспект и пошла уверенным шагом, она стала совсем другой толпой. Толпа обретшая движение, как и всякое движущееся тело, обладает определенным запасом энергии, который где-то должен быть израсходован. Движущаяся толпа это уже сила и горе тому, кто попробует испытать эту силу. Идущие впереди должны идти, ибо их подпирают задние, а те не ведают, что творится впереди, сохраняют только утвердившийся темп движения. Идущая толпа должна идти.
Совсем другое дело взбешенная толпа - это страшное порождение коллективного безумства, стихийное бедствие, не знающее управы. Мы были стоящей толпой, потом идущей толпой, теперь, когда нас бросили, мы стали взбешенной толпой.
Теперь нашей целью стала задача прорыва к центру. Добровольные разведчики, опережая толпу, изыскивали возможность поворота колонны влево, но не так-то просто было. Все улицы к центру со стороны Садового кольца были перекрыты автомобилями и войсками, свернуть было некуда и колонна, не теряя темпа, двигалась по окружности кольца так, что вполне могла обойти его многократно. Однако труд разведчиков в конце концов увенчался успехом. Своими криками они изменили направление движения и голова колонны стала втягиваться в довольно узкий переулок. Задние, потеряв скорость движения, образовали у входа в переулок людское море, перейдя снова в разряд толпы стоящей. Мы тем временем довольно быстро двигались по узким улицам и переулкам, почти пустынным, часто меняя направление. Казалось, что теперь без преград достигнем центра, а там уж рукой подать до конечной цели. Но не тут-то было. Вскоре мы уткнулись в массу стоящего неподвижно народа и своим напором не подвинули, а только еще крепче сжали и без того спрессованных людей. Наша колонна, уткнувшись в массу людей, остановилась только своей головой, туловище и хвост продолжали движение и, наконец, так нас сдавили, что дышать стало невозможно.
Толпа, в которую мы впрессовались, в общем-то не стояла на месте. Где-то впереди была малая течь, через которую народ потихоньку просачивался. От этого было едва заметное движение, что требовало время от времени переставлять ноги на несколько сантиметров. Говорили, что мы у Трубной площади и теперь нам "Трубы" не миновать. О Трубной площади говорили нехорошо.
Местность приобрела уклон, давление в толпе еще более возросло, но скорость движения не прибавилась. Внизу под горой, в свете чуть заявившего о себе утра, были видны колонны автомашин, одним своим крылом перегораживающие площадь, а другим - прижимающие толпу к левому ряду домов так, что между автомашинами и домами оставался проход в ширину трех-четырех человек. На автомашинах стояли солдаты и делали какое-то непонятное для нас дело. Держаться в толпе можно было не опираясь на ноги вовсе, если бы не опасение провалиться, ибо провалившийся уже не встал бы никогда. Быть вытесненному вниз означало верную гибель, быть вытесненному вверх тоже не лучшая участь. Долго, долго колыхались мы у фонарного столба, на основании которого чуть выше наших плеч стоял, держась за железо замерзшими руками, молодой парень с посиневшим лицом и полузакрытыми глазами.
Настало морозное светлое утро. Над толпой клубился пар. Стало видно, что происходило впереди. Страшное давление толпы опаснее всего было для притертых к автомобилям. Прижатые к бортам и подножкам, лишенные возможности что-либо предпринять, люди кричали и просили о помощи. Солдаты, что стояли в кузовах машин, хватали этих бедолаг, выдергивали из толпы, как морковку из грядки, и опускали на просторное место.
Толпа несла меня боком. Исправить положение было нельзя. Как капля воды в трубе не сама себе находит место, так и люди толпы увлекались в ее движение по тем же законам. Движение ускорялось. Теперь довольно часто приходилось переставлять ноги, то одну, то другую. У самого входа в тоннель из автомобилей и стен домов толпа перемешивалась. Те, кто шел передом, могли быть в этом месте повернуты задом, а те, кто шел задом, могли так и пойти дальше. Мне повезло: толпа протащила меня в это место серединой потока, да еще развернула лицом вперед. Давление не ослабло, но скорость движения возросла. Теперь она была сравнима со скоростью пенсионера на прогулке. Конца тоннелю не было видно. Все шли вперед. Привыкший к разному народ не так-то просто смущался трудностями. Народ шел. Почуяв приближение к цели движения, люди стали оживленнее. Приближался конец тоннеля.
Все, что с нами было до сих пор: толпа, давка, безысходное стояние на площадях и запруженных улицах, все это было пустяками по сравнению с секундами, которые предстояло пережить. Там, где кончался тоннель и открывалось свободное пространство, где людской поток, ничем более не сдерживаемый, изливался на простор, где человеческая упрессованная масса фонтанировала безостановочно, там было самое гиблое место. Подойдя к нему, человек, до сих пор равномерно сдавленный со всех сторон, внезапно в считанные доли секунды терял опору со стороны свободного пространства и подпираемый сзади вынужден был бежать, как можно быстрее, чтобы оторваться от тех которые давили на него сзади. Бежать надо было из любого начального положения: подошел ли ты к этому месту передом, боком или задом, бежать надо было независимо от того, стар ты или молод, здоров или тебе уже оттоптали ногу.
Я подходил к этому месту боком. Никакие усилия исправить положение не давали результатов. Так часто бывает в жизни, когда она двигает тебя к важным событиям, совершенно не зависящим от тебя образом.
Уже ясно слышался шум сотен бегущих ног, сдержанный ропот и выкрики. Еще не понимая всего того, что предстояло, толпа тревожилась перед опасностью.. И вот это мгновение. Между нами и передними вдруг образуется свободное место, передние еще не бегут, но как бы наклоняются, потеряв впереди опору, принимают как бы стартовую позу и отрываются от нас. Доля секунды - и мы делаем то же самое. Ноги еще стоят, их еще некуда переставить, а туловище уже ушло вперед, затем бросок и бег, подальше, подальше от этого места... Вот передний упал, на него валится следующий, другим удается проскочить мимо, что там сзади уже не видно. Задержаться нельзя, оказать помощь тем более, только бежать - единственный выход. Отбежав на безопасное расстояние, люди останавливаются, чтобы отдышаться, перевести дух, успокоить бешено колотящееся сердце.
Мы остановились у трамвая с выдавленными стеклами, немого свидетеля бурных событий бывших здесь еще до нашего прихода. Вся площадь, докуда хватал глаз, и там где бежали люди, и там, где никто не бежал, была завалена галошами: новые с красными стельками, старые с рваными задниками, мужские, женские, чистые блестящие и грязные, каких только не было. Местами галоши были свалены кучами, местами лежали ровным слоем, так что и снега не было видно под ними. Между галош валялись на снегу пуговицы: черные, белые, коричневые, красные, большие от пальто, поменьше от костюмов.
Сдавленная масса людей продолжала фонтанировать. Началось это, по-видимому, давно и кончится не скоро. Издалека все это выглядело не так и страшно, даже забавно. Просто люди разбегались, как по команде, от одной известной точки и не было этим людям конца. Нам были видны только те, кто заканчивал свой бег.
Переведя дух, мы стали искать конкретных действий. Проще всего было идти, куда все идут, и мы пошли. Теперь нам нечего стало бояться, пройдя пройденное, мы могли пройти теперь все, что угодно, нам казалось, что хуже не будет, но мы ошиблись.
Путь от Трубной площади до улицы Горького ничем особенным не выделялся. Так же как и раньше толпа то шла, то стояла, так же ныли застоявшиеся ноги, пылало жаром перегретое тело, так же клубился пар над толпой. Все это уже знакомо. Преодолевая узкие кривые улочки и переулки, толпа стремилась выйти на улицу Горького, где, как говорили, установилось организованное движение колонн к Дому союзов. Так оно и было.
Если бы пролететь и посмотреть на улицу Горького с вертолета, то картина представилась бы примерно такая: все улицы и переулки, примыкающие к улице Горького, перегораживали войска и баррикады из автомобилей или просто войска без автомобилей. На широком просторе улицы Горького организованные колонны делегаций стояли на некотором удалении друг от друга под присмотром распорядителей и милиции. Напротив здания Моссовета всю ширь улицы перегораживала баррикада из автомобилей, охраняемая войсками и конной милицией. В самом центре баррикады был устроен своеобразный затвор из четырех армейских грузовиков. Эти грузовики закрывали разрыв в баррикаде не в общем ряду с другими автомобилями, а несколько сдвинувшись вперед так, что в ровном ряду баррикады, в том месте, где стояли грузовики затвора, образовалась глубокая ниша, в которую вмещалась голова подходившей колонны. Когда требовалось, грузовики затвора по команде отъезжали, давая колонне пройти. После прохождения части колонны грузовики снова закрывали разрыв в баррикаде.
Пройдя этот заслон, колонны поворачивали в Столешников переулок, там формировались в очередь, направляясь к Дому Союзов. С птичьего полета все это выглядело наилучшим образом. Но это было совсем не так. Все, что мы прошли ранее, все беды нашего прежнего положения оказались пустяками по сравнению с тем, что ждало на этом организованном месте. Здесь, именно здесь, напротив Моссовета, в самом центре Москвы, под присмотром войск и милиции получили мы жестокий урок организованного движения. Когда люди суетятся в массе своей, ища и находя или не находя выход из положения, энергия людей не упорядочена, стихийна, направлена в разные стороны, то это еще малая беда. Большая беда там, где энергия организована и направлена к одной цели. Если не удержать эту энергию, если дать ей выйти из-под контроля, катастрофа неизбежна. Чем выше организация, тем крепче нужны упоры, строже порядок, надежнее средства управления. Всего этого не хватило в те часы.
В стремлении выйти на улицу Горького толпа металась туда и сюда, не находя выхода. Со временем масса людей и напор возрастали и, в конце концов, случилось то, что должно было случиться. Какие запоры были сломлены, мы не могли знать, знали об этом лишь первые. Мы же вырвались на простор улицы Горького беспрепятственно. Если бы мы не бежали подталкиваемые задними или, умерив ход, перешли бы на шаг и пристроились к ожидавшим очереди колоннам, беды могло и не быть. Но мы бежали и не могли остановиться. Заразившись от нас, побежали и организованные колонны, до того спокойно стоявшие посреди улицы. Этот бег напоминал атаку времен Гражданской войны. Я хорошо бегал и вскоре оказался в первых рядах.
К тому времени как раз напротив Моссовета, где улицу перегораживала баррикада из автомашин, в том месте, где образовалась ниша перед четырьмя армейскими грузовиками, выполнявшими роль затвора, откуда некуда было деваться, стояла, ожидая прохода небольшая колонна. Удар толпы о баррикаду смягчился телами, стоявшими неплотной рыхлой колонной. Удар впрессовал их в нишу. Первый удар был еще терпим, по-видимому, бегущая толпа разорвалась на авангард и основную массу, когда же навалилась основная масса, толпа своими телами сдвинула армейские тяжелые грузовики и вырвалась на простор. Конная милиция, что стояла за баррикадой, рассыпалась, как биллиардные шары от сильного удара. Толпа побежала налево.
В Столешниковом переулке стояла сильная преграда. Была она устроена из нескольких рядов автомобилей и так же, как и на Трубной площади, оставлен узкий канал для пропуска людей. До этого канала добирались долго, он был очень узкий, а народу набилась целая площадь. Я оказался прижатым к стенам домов и не смог избавиться от этого тяжелого положения. Каждый выступ стены становился для расплющенного тела сущей пыткой.
Наконец, мы подошли к баррикаде. Здесь она была устроена умнее, чем на Трубной площади. В очень узком канале между домами и автомашинами стояли десятка два солдат двумя шеренгами, пропуская людей, как сквозь строй. В нужный момент солдаты, стоявшие напротив друг друга, сцеплялись руками и намертво закрывали путь толпе. Никакие усилия не могли преодолеть этого затвора, оставалось только ждать, когда затвор вновь откроют. Пройдя затвор, люди уже не бежали, их было мало, а места сколько угодно. В Столешниковом переулке формировалась уже очередь, настоящая живая очередь, как при похоронах Ленина. Тот, кто стал в эту очередь, ни за какие блага не ушел бы оттуда: цель была близка, какие-то сотни метров. День клонился к вечеру.
Стало холодно, толпа больше не грела. Подняли воротники, постукивали руками и ногами, старались согреться. Очередь двигалась медленно, временами не двигалась вовсе. Из разговоров в очереди стало ясно, что далеко не все прошли Трубной площадью.
Такие же массы народа пробирались к центру Москвы со всех сторон. Везде было одно и то же. Не могли все попрощаться со Сталиным, это было совершенно невозможно. Если бы соблюсти идеальный порядок и построить вышедших на улицы москвичей в колонну по два, как она стояла у Дома союзов, то конец этой колонны оказался бы под Тулой, а, может быть, и под Воронежем. Кто мог представить себе такое? Вот и метался народ в поисках щелей в заслонах и находил их так же, как и мы. Старики вспоминали похороны Ленина, но тогда народу было во много раз меньше, вот и порядок соблюдался, и войска вводить в Москву не потребовалось.
Стихийный, никем не ожидаемый выход на улицы миллионов человек сразу, чтобы попрощаться со Сталиным, говорил о многом. Это было всенародное излияние глубокого уважения и признательности к Сталину соразмерно его делам и заслугам перед трудовым народом.
Очередь в Колонный зал почти не двигалась. Прошел день, мороз усилился, продрогшее за день тело слабо воспринимало холод. Люди стояли смирно, тихо было вокруг. Каждый думал о своем и в каждое свое вплетался Сталин. Раньше мы были отделены от него необычайно большим расстоянием. Только самым знаменитым людям страны приходилось видеть его вблизи или разговаривать с ним о деле. Простые люди видели его только на трибуне Мавзолея во время демонстраций. Так и я посмотрел на него несколько раз издалека. Теперь нас отделяли от Сталина, правда, уже мертвого, всего несколько сот шагов. Оставалось пройти их. Стало темно, зажглись фонари.
Мы подошли к Дому союзов темным вечером. Наше медленное шествие нарушалось организованными колоннами делегаций, подходивших справа. Наконец, мы вошли в огромный зал, уставленный венками с траурными лентами, расправленными заботливыми руками. Венки от учреждений, предприятий, от школьников и военных, от посольств и колхозников, церквей и партийных организаций... Запомнилась одна не совсем обычная надпись: "От калек Первой мировой войны". В полумраке зала процессия двигалась медленно и совершенно бесшумно. В конце зала надо было повернуть налево. Здесь за широкими дверьми на невысоком постаменте, заставленном венками, в окружении почетного караула стоял гроб с телом Сталина. Те считанные секунды, которые достались мне на долю, я всматривался в его лицо, в мертвое лицо покойного.