Горячий ветер пустынь Хамсин полировал песком стволы редких, чахлых пальм. Время от времени в воздух поднимались небольшими воронками поднятая пыль, пучки сухой травы и мелкие камни. Солнце - ослепительная алмазная брошь, на которую невозможно поднять глаза даже прикрыв их куском затемнённой дымом слюды, перевалило линию полудня и поползло к западу. Было душно, но жара понемногу спадала. Тени удлинялись, являя всё больше укрытий от палящего зноя между обломками съеденных временем гор, у стен полуразрушенных построек и под кронами одиноких деревьев.
На дороге, скорее тропе, заметной по следам козьих копыт, стали попадаться ветхие дома, сложенные из необожжённых глиняных кирпичей. Оттуда пахло печалью, старой ветхой одеждой и безысходностью нищеты.
Верблюды, несмотря на усталость и сожжённые раскалённым песком подушки мохнатых лап, вытянув шеи, прибавили ход,. Их большие бархатные ноздри раздувались, забирая внутрь на вдохе горячий воздух. Они чуяли воду и близкий отдых. Караван... Впрочем, караваном эту горстку усталых людей и животных назвать было трудно. Вдоль русла высохшей реки, убыстряя шаг, двигалась цепочка из трёх тощих бактрианов*(1), облезлых, голодных с небольшими тюками на худых горбах. Поклажа была упакована в рваные тряпки и пропахшую запахами верблюжьего пота облезлую кожу. Человек в расписном узорном халате - хозяин каравана, едущий на невысоком осле в хвосте процессии, крикнул что-то погонщикам и указал плетью правее себя. Там, между песчаных дюн, выжженных солнцем, блеснула вода. Это было озеро Кинер-Эт, называемое самолюбивыми иудеями, Галилейским морем.
Хасан - потомок семитов, небогатый купец, ещё мальчишкой водивший караваны вместе с отцом от берегов настоящего арабского моря в Иерусалим и Александрию, вздохнул. Он помнил Иудею лучших времён. Тогда римляне твёрдой рукой управляли своими провинциями. Города процветали. Закон главенствовал во всём. А что сейчас? Рим, как сытый, сильный, но стареющий лев, давно устал держать в лапах слишком большую добычу. Ему стало сложно съесть её самому и он лениво смотрел, как шакалы, с опаской оглядываясь и повизгивая от страха, жадно отрывают от добычи маленькие кусочки власти. Префекты провинций погрязли в казнокрадстве, чиновники - в воровстве и взятках. Методы управления стали жёстче, но лучше от этого не стало. Римляне теперь полагались только на грубую силу в ущерб дипломатии и политике пряника. Империя пухла от заговоров, интриг, борьбы за власть, восстаний рабов, жадности легионов, вкусивших частицу той самой высокомерной римской власти и силы. Дороги становились опасными. Дезертиры из легионов и наёмники-варвары сбивались в небольшие банды. Оазисы всё чаще подвергались нападениям варваров, оскверняющих колодцы телами убитых в грабежах. Здесь в Иудее было ещё более неспокойно и опасно.
Зелоты*(2) совсем распоясались и держали в страхе местное население. Эти демоны ночи, вооружённые короткими самодельными мечами убивали крестьян, дезертиров и представителей властей. В жестокости они не уступали римским солдатам. Местная администрация боялась, и римлян, и собственных подданных. А те бредили несбыточными мечтами и надеждами.
Караван Хасана трижды в пути был ограблен. Купец потерял десять верблюдов с драгоценными благовониями, вылитыми в песок. Других ценностей в поклаже они не нашли. Хорошо ещё самого оставили в живых. От злости, что в мешках не оказалось золота, тканей и других товаров, которые можно легко сбыть с рук, разбойники могли и убить путников.
Правда, провидение сохранило Хасану несколько амфор масла, но и тут не все было гладко. "Слезы цветов" покупали только в крупных городах. Но до них надо еще дойти. Верблюды...Одних увели, другие пали от недостатка воды. Колодцы на караванной тропе оказались либо засыпаны песком, либо отравлены. Люди Хасана пили эту вонючую воду и умирали по дороге. Уже в пределах Иудеи купца остановил римский конный патруль. Забрали его последний бурдюк с вином и прокисшее молоко верблюдицы у погонщиков. Правда под попоной одного из верблюдов Хасан успел припятать маленький кожаный сосуд с водой - свой неприкосновенный запас.
Но слава богам, Кфар-Нахум (Капернаум) уже не так далеко. За ним Тиверия. Если боги не откажут путникам в своём покровительстве, до Цесареи с Иерусалимом останется три дня пути.
Перевалив через гряду песчаных дюн, Хасан натянул поводья, удивлённый открывшейся перед ним картиной. Из низины у озера от ветхих лачуг, землянок, построек рыбаков и сборщиков соли, от домов чуть лучше и богаче по тропам и по не тронутой мотыгами высохшей в трещинах земле, поодиночке и группами, собираясь в небольшие потоки и ручейки, шли люди. Они двигались в сторону недалёкого холма, более обильному по сравнению с соседними свежей зеленью. Некоторые на ходу оживлённо спорили, размахивали руками, иные шли молча, третьи что-то пели. Вскоре склоны возвышенности потемнели от серых оттенков хламид и сдержанных цветов полосатых халатов.
Хасан испугавшись поначалу такой толпы, быстро разглядел, что люди не имели оружия, и несмотря на возбуждение, достаточно миролюбивы. "Должно быть очередной иудейский праздник" подумал он. Однако чем ближе приближался караван к идущим, тем больше в купце просыпалось любопытство. Все эти путники были разных сословий и разного достатка. Мытари шли вместе с крестьянами и хорошо одетыми горожанами. Разбойного вида оборванцы о чём-то разговаривали с самаритянскими дубильщиками кож, и что вовсе было из ряда вон выходящим, в этой живой реке можно было заметить продажных женщин.
- Это какой же у иудеев может быть праздник в присутствие этих сосудов греха? - подумал караванщик.
Заинтересованный до крайности купец догнал раба в рваной тунике.
- Что случилось? - спросил на арамейском наречии Хасан.
Оборванец забормотал, захлёбываясь словами, путая языки - арамейский, греческий, иврит. Хасан отчётливо разобрал одно лишь слово - Рави.
Остальные закивали. - Рави, да, да. Рави! И все поспешили дальше.
Толпа ближе к склонам холма стала густой и плотной.
Хасан, достав бурдюк с остатками воды, с наслаждением напился и ополоснув лицо, повернулся к старшему погонщику,
- Идите в Капернаум. Найдёте дом с плоской тростниковой крышей под старым рожковым деревом. Оно одно такое в этой дыре. Хозяина зовут Хаим. Он мой должник. Там будет ночлег, ужин, вода для нас и верблюдов. Я догоню.
Караванщика несмотря на усталость, разбирало любопытство. Хороший купец, не только должен уметь считать звонкую монету. Он помимо прочих достоинств любопытного знатока пустыни ещё и первопроходец. Пока путешествующий сохраняет гибкость ума и жажду знаний, ему открываются новые нити троп, земли, диковинки, необычные вещи, которые вскоре могут стать товаром и обернутся прибылью. Именно поэтому Хасану было важно понять, куда и зачем спешат все эти люди. Он толкнул пятками осла и поехал за ними.
На восточном склоне возвышенности в тени засохших пальмовых ветвей, которые держали на весу четверо мальчишек, сидел человек с непокрытой головой, чёрными, длинными слегка вьющимися волосами и что-то рассказывал толпе.
Несмотря на то, что говоривший больше всего был похож на простого ремесленника - ткача или гончара, иудеи слушали его с большим вниманием. Кто хотел рассмотреть его ближе, подходили и садились вокруг, теснясь, но не толкаясь. Из-за гула толпы и расстояния Хасан не мог разобрать ни слова. Но, держа в поводу осла, пройти дальше того места, где он стоял, было невозможно, поэтому караванщику оставалось лишь вслушиваться в гуляющий по рядам шепот:
- ...зерно упало в терние
- ...дано будет и приумножится*(3)
Хасан почувствовал себя обманутым и очень усталым. Вот оно очередное доказательство странной природы иудеев. Они зачастую мнят себя богоизбранными, а сами обросли таким количеством нелепых законов и обычаев, что даже римские наместники не пытаются их понять, а умывают руки, если только эти странности не ведут к бунту. Неужели ради пары слов об урожае, он отстал от каравана и поехал поглазеть на этих чудаков? Не иначе как жара сыграла с ним злую шутку!
Хасан уже приготовился растолкать напирающих сзади и покинуть это сборище, как вдруг гончар или кем он там был, замолчал и подозвав жестом одного из сидящих по правую руку, что-то шепнул ему на ухо.
Молодой иудей порылся в небольшом мешке, висевшем на поясе и достал оттуда пять лепёшек из муки грубого помола и пару рыбин. Сняв с себя плащаницу, предсказатель урожая попросил расстелить ещё пару таких холстов. Лепёшки вместе с рыбой лежали в середине и выглядели жалкой кучкой верблюжьего дерьма.
Человек, устроивший такой необычный стол, движением руки пригласил ближайших к нему слушателей брать скудное угощение. Никто не двинулся с места. Еды было слишком мало. И все же, как всегда это бывает, рано или поздно нашелся самый голодный.
Один мальчуган не выдержал, протянул руку, схватил рыбу и кусок лепешки. Он сел под куст и стал отрывать еду по кусочку редкими зубами, перекатывая языком за обе щёки. И тут гул, стоящий над толпой стих, потом взорвался удивленными возгласами. Караванщик привстал на цыпочки, чтобы разглядеть происходящее. По волнам жадных рук, словно флотилии Искандера двурогого плыли кружочки хлебов и рыбины. Пять, десять, тридцать. И не было им конца, а было только начало. У ног не то ткача, не то гончара.
- Кто он? - Хасан чувствуя звон в ушах, судорожно сглотнул густую слюну. Привычный ход времени остановился, мир замер, затрещал, грозя опрокинуть небо ему на голову.
- Рави. - Ответил уже знакомым словом стоящий рядом козопас и протянул купцу грязный кусок лепешки
Не задумываясь, Хасан взял его. Хлеб был настоящим.