Ночь на исходе. Тверды кулаки.
Фуражки зелёные, вышка
вот здесь на восточном обрыве реки...
   - Эй! Слышь-ка!
   - Брось... Сала бы... Лучше с глазуньей.
   - Ты, паря - косая сажень.
   - А сам? Скажи, какой нынче день?
   - Двадцать второе июня...
Вот, снова далече, левее... Не слышишь?
   - Тебе показалось. Такая тут тиша.
   - Нет, вроде моторы... Та-ра-ра-ра-ра.
   - Эй, ну тебя Гриша.
Какие у них трактора?
Да, кто это выйдет к жнивью спозаранку?
   - Не знаю, никто. А, вдруг...
Это танки.
   - Шалишь. Это Буг.
   - Что Буг? Вон на небе - полоска зари.
И лязгнуло что-то... Похоже на траки.
Над лугом - две вспышки. Не вру. Фонари.
И лая не слышно. Что, сдохли собаки?
   - Да, ладно тебе. Здесь топь в камышах.
И к нам не проскочит ни волк, ни мыша.
Осоки и травы - высоки, остры.
А наши танкисты, я слышал, быстры.
Крепка у них бронь, и соколы - ясны.
Вчерашний свой сон расскажу тебе красный...
   - Эй, хватить трещать длиннохвостой сорокой.
Ты слушай, ей Богу, заводятся танки...
   - Тебе показалось. Мы здесь одинокие.
Мне снилась вчера моя старая мамка.
До дому меня отпустили к молодке.
И вроде бы хата - семь солнечных спален...
   - Смотри, вроде - тени... Да это же - лодки.
   - Не могут, не верю. К тому же сам Сталин...
Так, вроде рыбалят. Плывут без опаски.
Да, что же нам делать-то, Гриш?
- Давай к пулемёту. Зубами не лязгай.
- Не могут... Сам Сталин... Шалишь! 
Но близко ударило, бахнуло в уши.
Ещё и ещё, но дальше и глуше.
Где было село, там множились вспышки,
дымились фуражки и брёвна от вышки.
А зарево было - малиновый плат...
   Штыком добивал Ивана и Гришку
немецкий солдат.