Аннотация: Жизнь - это танец вдвоем,где партнеров не выбирают.
ИГОРЬ КОРНИЕНКО
Pasdedeux
Из цикла: "Семнадцатилетние откровения"
"На дедушку похож, - говорит бабуля, - такой же высокий, на щеках ямочки. И лоб вон какой. Ну вылитый дед".
Деда я не застал - он умер, когда мама еще даже не была беременна мной. О дедушке по маминой линии я тем более ничего не знал. Он погиб еще в Великую Отечественную, а всю свою жизнь прожил в сибирской тайге, в глухой деревушке без названия. Поэтому дед, можно сказать, у меня был один, и похож я на него. "Ну просто копия", - утверждает бабуля и каждый раз норовит показать мне его единственное фото. Дед у меня был строгий. Не любил фотографироваться. Что скажешь - капитан милиции. Всегда в форме, всегда с серьезным лицом. Он и смеялся редко. Папа говорит, боялись они его, до смерти боялись: "Его даже собаки поселковые стороной обходили, во какой твой дед был. С кобурой не расставался, предполагаю, он и спал с ней. А в кобуре, сам понимаешь, не огурец лежал. И наказывал всех нас четверых по справедливости, и тетку твою, сестру нашу старшую, бывало, так отделает словами, уж лучше, кажется, побил бы, чем так. Да, дед любил такие задушевные разговоры за жизнь. Это ты в него такой болтун - находка для шпиона. Только он по делу всегда говорил, словами не разбрасывался, а ты, бывает, трещишь, как помело. Дед взвешивал каждое словечко, думал, прежде чем сказать. Недаром капитана заслужил, таких, как он, в милиции больше нет. Все вызовы сам лично проверял, все дела просматривал, а если какое тяжелое - все под контролем держал. При нем в поселке была тишь да гладь, никто даже по мелочи не тибрил. Строгий был к себе и ко всем, никому поблажки не давал - ни жене, ни нам, ни тому парню. Видно, поэтому так быстро ушел из жизни. Такие люди, люди с полной отдачей, люди дела долго не живут. Это мы любители отлынивать, где не доглядим, где не захотим... а у него все было, как должно, как надо. И при всем этом дед твой безбожником был. Не поверишь, а у него даже в военнике печать такая стояла квадратная, как сейчас помню, "безбожник". Тогда, видать, такие заморочки необходимы были по партийным соображением. Хотя точно не знаю, врать не буду. Но печать была. Вот и этим вы в чем-то схожи".
Батя любил рассказывать про деда. Говорил о нем, как о святом. Хотя дедушка таковым не был. Однажды он даже сковороду с жареной картошкой в папку запустил. Отец поздно пришел с улицы, ему тогда было, как и мне сейчас, семнадцать, и, разуваясь, в коридоре оступился. Чуть не упал. Дед ужинал в зале и, конечно же, вроде как не обращал на загулявшего сына никакого внимания, вроде бы. Он умел это очень хорошо делать. По нему, говорят, никогда нельзя было определить, какое у него настроение, и что ожидать. Дед был непредсказуем. Только улыбался и мило шутил - и вот те нате, выдал кренделей на всю катушку. Зла, правда, дед не записывал. Но помнил, и очень долго. По прошествии нескольких лет при удобном случае он мог припомнить обиду или, скажем, какой-нибудь "косяк", с точностью до запаха, до секунды: где ты стоял, в чем, что делала мамка на кухне, о чем болтало радио на подоконнике... Может, это и не лучшая черта в характере деда, но меня это привлекло в нем. Хотя, честно, когда я узнал, что дед поднимал руку и на бабулю, я признался самому себе, что не любил бы деда, будь он жив, уже за это.
В тот вечер дед делал вид, что не обращает внимания на, как ему показалось, "выпившего" папу. Обычно дедушка позволял детям поесть и только потом наказывал, если, конечно, было за что. Но не в этот раз. Почему? Может, настроение было другое, или вправду папка пришел под шафэ?.. Как бы там ни было, еще не успевшая остыть сковородка с ужином пролетела над головой папы и врезалась в дверной косяк. Все, что досталось папке, - это пара ломтиков хорошо прожаренного картофеля с луком и жаркий "плевок" подсолнечного масла.
Дед никогда не извинялся: "Для того, чтобы ни у кого никогда не просить прощения, нужно всегда быть начеку, следить за собой и поступать правильно". То, что я так же, как и дед, люблю сильно жареный картофель - это стопудово, а вот с извинениями "не судьба", облом. За свои семнадцать лет я уже столько наизвинялся - не сосчитаешь. У меня не дедовский характер. Я мягче. Намного мягче. Для меня извиниться - как сказать "здравствуй". Я не придаю этому слову чересчур какое-то там значение. Слово как слово. Извини, подвинься, застрелись...
У дедушки же на этот счет было свое мнение. Про деда можно смело сказать - мужчина. Бабуля, сколько я не пытался разведать у неё, бил он её или нет, всегда говорила, что дед у меня хороший, что когда она с ним познакомилась, она как будто крылья обрела.
"Мы и дом этот с дедушкой твоим в четыре руки строили. Только он и я. В те дни он уже работал участковым. Он на работу, а я кирпичи по одному с кирпичного завода таскаю. Ох, и тяжело было. Детей покормлю - папку твоего да тетку - и за глиной до карьера. А карьер, сам знаешь, не ближний свет. Наберу там, значит, ведро глины и назад. И так несколько раз за день. Дед вечером придет, мы стеночку сложим. Так потихонечку дом и построили. Шутка ли? А в ругани да в драке - такое разве можно было состряпать? Э, внучок, мы с дедом жили - не тужили. А то, что бранились? Куда без этого. То я что не так, то он..."
В общем, любила бабулька деда и никогда плохо о нем не говорила. Не вспоминала. "О мертвых либо хорошо, либо..." А то, что дед руки распускал - так я же не глухой. Там кто обмолвился, тут словечко как будто невпопад обронилось.
Часто вспоминали, как дед колдунье помог умереть. У нас в поселке ведьмы - как само собой разумеющееся. И сейчас я знаю, где одна такая старушенция живет. Порчу снимает, а кому надо, то и насылает. Мы, когда ещё детьми были, всегда этого дома боялись, обходили. Сейчас только фигу в карманах прячем и то не всегда.
Так вот, как-то вечером за дедом прибежали соседи той самой колдуньи. Говорят, ведьма никак умереть не может. Чтобы умереть ей спокойно, необходимо передать свой черный дар кому-то из близких или знакомых. А у той никого под рукой не оказалось, вот и мучается колдовка, волком воет, ревет не по-людски, что за версту слышно. Соседи заглянули, а старуха на стены кидается, по потолку ходит. И молится, кому - непонятно. Дед дело "просек", взял из кухни самый большой нож и пошел до ведьмачки. Зашел к ней в дом, соседи остались ждать, что будет дальше, во дворе. Вскорости дед оказался на крыше. Колдунья орала, пока дед не воткнул нож по самую рукоятку в конёк крыши. Мученица тут же рассталась с душой, которая направилась прямиком в ад. Так, по крайней мере, все посчитали.
Дед же не любил рассказывать о своих "подвигах". А о том, как он самого опасного вора-рецидивиста поймал, в поселке только через областную газету узнали спустя почти месяц после происшествия.
"Я отцом гордился, все мы были горды, что у нас такой батя, - подвыпив, любил вспоминать дядька, когда приезжал в гости. От него я и узнал про то, что у деда было три ножевых и два пулевых ранения. - Дед шел всегда на таран. Смелый был, а здоровый, как танк, тебе чуток подкачаться, и точь-в-точь его фигура будет. Впрочем, ты ещё не служил. А дед был моряком. У него с флота, знаешь, сколько татуировок осталось?.. Впрочем, у твоего пахана больше. Дед, правда, никогда не хвастался ими, мы вообще его раздетым толком и не видели, это батя твой любитель оголять свои наколки, дед был - скала, если говорить о нем одним словом. Я ещё сопляком был, когда он голыми руками четверых ублюдков завалил. Они на него с финками, а у него только кулаки, представляешь? Грабить залезли в нотариальную контору, а там он, твой дед, ну и чё - двое отделались переломами, третий до сих пор, наверное, калека, а четвертого - самого шухарного - на месте зашиб. По "дыне" кулаком пару раз съездил и привет. Но нас драться не учил никогда, веришь? Говорил, разбираться со всеми проблемами надо уметь без кулаков. В кулаках нет правды, и в силе её нет. Правда там, где разум. Ну а мы с твоим отцом все равно дрались. Младший братишка - складешок - всегда с нами, если не в носке, то в кармане". И тут дядька с довольной миной доставал из кармана брюк складной нож.
Я знаю, как часто влетало им за драки и за ножи. Дед лупил сыновей чуть ли не до армии. А я тоже ножи не люблю. Я вообще не люблю острые режущие предметы. Это мой бзик.
Мамка деда не застала. И поэтому рассказать ничего о нем не могла.
"Да и, судя по фотографии, что я видела, не похож ты на него, ну если только ушами. Так и у моего папки такие же. Лоб у тебя ленинский, широкий, а ямочки - у многих они. Не знаю, какое еще между вами сходство?.. Ты скорей на племянника моего похож, на Ярослава, чем на дедушку. А длинный ты такой, потому что с детства только яблоки одни и ешь. Чуть что - яблоко. Ты их немереное количество слопал".
Мама свекра не любила - потому что слышала о его грубости. Может, я и ошибаюсь. А женщины всегда откровенней друг с другом.
По малолетству я ещё пытался подслушивать разговоры взрослых, но толкового все равно не слышал, да и зеленый я был, не понимал многого. Сейчас вот, что удалось разузнать, тем и делюсь. Много, конечно, можно рассказывать о дедушке. К нему и это уменьшительно-ласкательное слово не подходит, как-то странно звучит - дедушка. Дед он. Хозяин. Мужик. Скала. Кулак. Капитан...
Умер дед от разрыва сердца жарким июльским днем посреди базара. Поехал в город за продуктами, и нашли его только спустя неделю. Он и мертвым, говорят, стойко держался. Мужественно. Даже смерть не справилась с ним. Не сломила. Только грудь почернела. Взгляд все так же оставался строг и пронзителен. Широкие скулы, большой лоб и очаровательные, так с дедом не вяжущиеся, ямочки на щетинистых скулах.
Хоронили его всем поселком, всем городом. Что говорить, дед мой был местной знаменитостью. Легенда. Человек-скала.
И можно закончить на этом, если бы не события последних трех дней.
На чердаке, перебирая старые книги, я нашел половинку оторванного билета. Билет на балет в городской театр оперы и балета. Дату не разобрать, но, судя по бумаге, билет этот был приобретен очень и очень давно.
В тот день, может, это было лет двадцать, может, тридцать назад, некто ходил на балет Петра Чайковского "Щелкунчик".
На обратной стороне старого билета рукой было написано: "Давай сохраним эт...", продолжение, нетрудно догадаться, осталось на другой части порванного билета. Я спрятал находку. Нежно, осторожно в карман рубашки. Ближе к сердцу. К сердцу, которое вдруг почему-то тревожно заколотилось. "По ком стучит сердце?".
Быстро спустившись с крыши, нашел бабушку и показал ей "сокровище" с чердака.
"Это твоего деда, - сказала бабуля, - его почерк, это он так писал. Твой дед часто, когда мы накопили на телевизор, ночами смотрел его. Что уж он там глядел, не знаю. Скрытный был человек. Всё в себе держал. Ничем не делился. Всё в себе переживал, вот сердце нагрузки такой и не выдержало - лопнуло. А коли и делился чем, всё только что смешное рассказывал, интересное. Мы ведь с ним даже ни разу и не поцеловались. Это сейчас всё кругом показывают. Кто, с кем и как, а раньше ты что - упаси Бог. Я и деда твоего голым никогда не видела, всё в темноте..." - разоткровенничалась бабушка.
Всю ночь не сомкнул глаз. Думал. Гадал...
Ближе к рассвету в полудреме мне показалось, будто это мой билет - я купил его давно, но по какой-то причине пойти не смог. Может, я боялся? А может, умер?..
Кое-как дождавшись утра, побежал на первый автобус до города. Половинка билета аккуратно лежала у меня возле сердца.
В это утро я не мог надышаться. Казалось, в мире что-то происходит, что-то необыкновенное, и это что-то я скоро должен познать. Меня привлекали прозрачные, искрящиеся разноцветьем листья деревьев, трава свежескошенная, одурманивающая, солнечные лучи. Мне был виден самый тоненький лучик, пронзающий туманную дымку утра. Стали откровением лица идущих навстречу прохожих. Обычно я старался не смотреть людям в глаза - смотрел под ноги, как учили с детства. А теперь... Я почувствовал. Почувствовал прикосновение нового утра. Нового мира. И небо стало ближе.
У красивейшего в городе здания театра оперы и балета не было ни души я подошел к закрытому окошечку кассы и увидел за стеклом пожилую женщину. По-видимому, сторож или вахтер, не знаю.
Старушка тоже увидела меня. Она долго смотрела, как я разглядывал афиши, а потом поднялась со своей табуретки и вышла.
Придерживая дверь, она позвала меня. Я подошел, нисколечко не удивляясь происходящему. А старушка, как будто так и надо, достала из своей билетерской старенькой сумочки вторую половинку моего билета.
- Вы не за этим разве пришли, молодой человек? - спросила она тихим голосом.
В ответ я достал свою половину.
- Ваш дед знал, что вы придете рано или поздно. Он боялся, что не придете. Очень боялся, что этот билет пропадет. Он оставил его для вас. Это как карта к сокровищам. К сокровищу вашего деда. Он был загадочным человеком. Не спрашивайте меня, я многого не знаю. Всё, что я могу вам рассказать, это то, что ваш дедушка очень сильно любил балет. Но он никогда, ни-ког-да не был здесь. Он смотрел балет только по телевизору, поздно вечером, боясь разбудить свою жену, своих детей. Он любил их, любил свою работу, свой дом, но еще он любил балет. Это был его секрет. Его тайна. У всех ведь у нас есть свои маленькие, безобидные тайны, правда?
Я кивнул. Я вдруг увидел деда, сидящего посреди темной поздней ночи у экрана маленького черно-белого телевизора, а там балерины в белых пачках выделывают замысловатые па. Сверкают софиты, блещут декорации... И дедушка - весь такой счастливый, сияющий. А потом наступало утро, балет только закончился, а ему уже пора собираться на работу. Пора начинать жизнь. Жизнь, где почти не осталось места хрупкому, ангелоподобному миру балерин...
- Вы меня слышите? Ваш дедушка так и не увидел балет вживую. Возьмите билет, он ваш, - она отдала "драгоценность", которую столько лет хранила, берегла в ожидании этого дня. - Я пообещала, что дождусь вас. Если бы не я, вас бы все ровно дождалось это наследство. Все равно бы нашло. Искусству не подвластны земные законы. Оно - вечно. И мы - его служители, исполнители его воли - тоже переступаем порог смерти. Пойдемте. Не бойтесь.
По дороге, в окружении старинных фотографий знаменитых балетмейстеров и балерин, афиш прошедших и будущих спектаклей, я сложил обе половинки билета-карты и прочитал послание ко мне из прошлого. Послание от дедушки: "Давай сохраним это между нами. Pas de deux".
- Пас де декс? - произнес я вслух.
- Па де дё, - прошептала, словно боясь кого разбудить, старушка-билетерша, - танец двоих.
В темном зале, куда мы вошли, уже шло представление. Знакомая музыка, знакомые декорация, я узнал этот балет, я смотрел мультфильм - это был "Щелкунчик".
Старушка посадила меня в кресло и, попрощавшись, оставила одного в пустом зале.
Балет я досмотрел до конца. Признаюсь, в некоторых моментах я плакал, слезы своевольно бежали из глаз и высыхали на щеках. Меня взволновало всё происходящее - но больше музыка. Её нельзя передать, её нельзя объяснить, её можно только прочувствовать... пережить.
И все это время мне казалось, что я не один в зале, что за спиной сидит кто-то ещё. Кто? Конечно же, это был он. Он. Кто же ещё?
Хранительницу билета я больше не видел.
А то, что в балете "Лебединое озеро" умирает лебедь - умирает он, а не она - я узнал только вчера.