День был убит на написание скучной статьи о нарушении пропускного режима на местном нефтехимическом комбинате. Я не любитель подобных материалов, но из-за повальных сокращений в редакции осталось всего три журналиста. Плюс пишущий корректор, ответсек и редактор. Так, вшестером, мы и лепили 24-полосный городской еженедельник.
В городе было три крупных редакции, мы замыкали "святую троицу" оставаясь на плаву благодаря поддержке одного из градообразующих предприятий.
За рекламу на первую полосу мой редактор готов был пойти на всё. Так называемый неафишируемый покровитель подбрасывал денежки - этого хватало на расходы типографии. Мы же кормились за счет рекламы, которую старались провести черным налом. Я, к слову, до недавнего времени вместо написания статей про реорганизационное собрание профсоюзов и засор канализации в районе трамвайного кольца бегал по городу с прайсами газеты в поисках рекламодателя. Уговорами и пятидесятипроцентными скидками мне удалось заманить на готовящийся выпуск парочку крупных фирм, и я бы приволок ещё столько (уж больно денег хотелось), только из-за отсутствия материала в газете номер оказался под угрозой срыва, и редактор собственноручно усадил меня за компьютер:
- Напиши хоть про мою бабушку, но чтобы это была информация городского масштаба. Три полосы из Интернета в номер - это смертельно.
Так закончилась моя работа рекламным агентом. Я позвонил знакомой из пресс-службы МЧС и написал неплохой материал о взорвавшемся самогонном аппарате.
Сегодня, поставив точку в скучнейшей статье, уже добровольно смирившись с убитым днем (читай: и вечером тоже), выключаю свет, говорю сторожу "до свиданья"... и тут зазвонил телефон. А ведь был уже у двери, уже взялся за ручку, уже где-то внутри лелеял мысль о воскрешении вечера...
- Тебя, - тихо говорит сторож и протягивает трубку, - редактор.
Тяжело выдыхая, пожимаю плечами - "а что делать?", беру трубку. Я говорю:
- Слушаю.
- Это твой материал. Твоя бомба, - закричал в трубку редактор, - я как услышал, сразу понял - твоё. Это будет что-то. Меня перетрясло всего, пришлось коньячку долбануть. Чувствуешь, как я возбужден?!
Я сказал:
- Ну...
- Ты сам сейчас упадешь, как узнаешь, какой я для тебя сюжетец выискал. Бомба. Кого там - Армагеддон, мать его дери. Значит, так...
Февраль в городе страшен. Ветра при температуре минус двадцать пытаются сорвать кожу с лица, словно хотят заглянуть в тебя настоящего. Не защищенного. Слезы из глаз превращаются в хрусталики льда на щеках, и их приходится соскребать до царапин, до первой крови. А какой пейзаж - серость и чернота. Особенно здесь, на окраине, в поселке. Дома пугают своим ветхим видом. Двухэтажки с облупленной краской, с ранами свежей штукатурки, залатанными крышами. Корявые, скрюченные в болезненной агонии доски заброшенных огородов. Старые, проржавевшие трамвайные пути, идущие в никуда. Одинокие столбы с оборванными проводами. Пугливые деревья, худые бродячие собаки, теням подобные люди. И над всем этим трубы Комбината. Дымящие, пылающие... трубы. Трубы-стражники, трубы-наблюдатели, трубы-вершители человеческих судеб.
Это городская окраина. Добраться сюда не так-то просто. Один автобус в час. Когда из-за износа трамвайных путей в поселок перестал ходить трамвай, жители собрали подписи с обращением к мэру и подумывали выйти на площадь перед городской администрацией, но прошло уже десять лет и...
Мне пришлось дожидаться автобуса. Редакционная машина, как всегда, была в ремонте, а редакторская "Тайота" не смогла завестись - замерзла.
На автостанции меня провожал весь коллектив "Пульса". Редактор с больной головой после вчерашнего коньяка говорил несвязно, обрывками и не замолкая:
- Главней всего тебе что? Расположить. Она ведь старая, но не тупая. Тупость и старость, конечно, всегда под руку ходят, но у этой с мозгами не так плохо. Она, если разобраться, что-то вроде мессии, а? Хорошо загнул?! Вот Галя вчера материал делала про ветерана, так он все даты ей перепутал, а она всё так и накатала, не проверив. Уже когда Курская дуга была, не помнит. Но ни эта, эта тебе досталась крепкая. Старой закалки. Там, в этих окраинах, масса таких экземпляров. В навозной куче - горсти жемчуга. Я так скажу: у них там городская свалка, материал я лет десять назад делал, на несколько километров тянется. Горы мусора и везде норы - там в этих норах люди живут. И не бичи совсем - доктора наук, инженеры... А вообще страшное место. Ты там осторожней. С бабулькой пообщаешься, сделаешь с десяток снимков и вали на автобус. Такси туда отказываются ездить - звонил, спрашивал. Говорят, на таксистов в тех краях нарки несколько раз нападали. Боятся теперь. И не надышись сам там. Платком, если что, закройся. Лучше тебя про это никто не напишет. Галька вон про ветерана написала хрень...
Автобус был долгожданным спасением. Целоваться с редактором на прощанье отказался.
- Береги себя, - он почти плакал, - если что случится, я взорву их к чертовой матери.
- Кого? - спросил, - поселок?
- Комбинат! - удивленно ответил редактор.
Шесть рублей стоит дорога в ад. Ладно, не в сам ад, в его преддверье. Поселки из-за тесного соседства с Комбинатом должны были снести ещё в начале шестидесятых годов. Снесли один - на месте него теперь пустырь, а три поселка оставили - забыли. Живьем похоронили. Да и куда девать людей, если в одном только поселке их более трех тысяч.
Люди остались. Комбинат рос. Комбинат приближался. И однажды вдруг стало достоянием общественности то, что поселки оказались в так называемой санитарной зоне, на территории которой оседают все комбинатовские выбросы. Поселковцы возмутились, руководство Комбината в кратчайшие сроки клятвенно пообещало установить на трубы новые (немецкие) фильтры. Обещанного двадцать пять (читай: тридцать пять) лет ждут. Так в ожидании и привыкли жители окраины всю жизнь дышать воздухом с какой-то примесью, смирились с вонючими выбросами и смогом. А неделю назад, после очередного привычного выброса, в поселке произошло ЧП. Баба Маша пошла в поселковый магазин за хлебушком в противогазе. И пошло-поехало.
- Это должна быть больше, чем статья, - тараторил в телефон редактор. Я слушал его, разглядывая морщинистое, сухое лицо задремавшего сторожа, - бомба мгновенного действия. Завтра ты договариваешься с этой бабкой о встрече и едешь в поселок. У них там уже на протяжении двух десятков лет всякие мутации случаются. Только молчат. Твоя задача раскрутить бабульку на откровенный диалог. Мы подомнем мэра перед самыми выборами. Мы поставим его на колени. На второй срок ему не избираться.
- Ага, если он нас не закроет, - вставил я.
- О чем ты, дорогой?! Да с такими картами, с такой бабулей, мы его так нагнем... не разогнется, ха-ха. Его песенка после твоей статьи будет спета. Мы поднимем массы. Надо же, как нам повезло перед самыми выборами-то. Нет, есть Бог на свете, и он на нашей стороне.
- Мэр не дурак.
- Посмотрим. Ты, главное, сделай мне первополосный материал, а там поглядим.
- Гонорар?..
- Сколько хочешь проси, выплачу из своего кармана.
- Если редакцию потом взорвут, ничего?..
- Ты что, сдрейфил? Мы на то и газета - рупор народа, чтобы открывать людям глаза, чтобы правда жила и торжествовала.
- Ну да, рассказывай...
- Тебе неинтересна тема, не пойму я что-то?..
- Интересна, я просто хотел вечером оттянуться, как следует.
- Так оттянись, а завтра мы тебя проводим, как полагается. Установку дадим, снарядим...
- Прям как на войну, - усмехнулся я. Сторож вздрогнул и проснулся.
- А ты думал, - ответил редактор и пошли короткие гудки.
- Чё, на очередное задание посылает? - сонно промямлил сторож, широко зевая.
- Угу, - произнес я, - в горячую точку.
Перед въездом в поселок я не увидел щита с надписью: "Внимание! Санитарная зона! Просьба надеть противогазы! Воздух опасен для здоровья!" Зато увидел тысячи ворон, разгуливающих по серо-снежным кучам неизвестного происхождения, и вереницу дымящих труб.
Добро пожаловать на край. В другой мир. В зону. Вот оно, преддверье.
У поселка была своя достопримечательность: через дорогу от жилых домов находилась зона строгого режима. Там, за колючей проволокой, руками заключенных была построена церковь. Лет пять назад об этом трещали все городские СМИ, проскользнула заметка и в областных газетах. Поселок записал это достижение на свой счет.
Церковь благополучно освятил отец Сергий из храма Святой Троицы, единственного храма в городе. В церкви за колючкой пару раз провели богослужение, и церковь отдали под комнаты для свиданок. Один час нетерпеливого, быстрого перепихона под плачущим взором икон с Богоматерью и воскресшим Христом. Без комментариев.
Я иду мимо бетонной стены, мимо деревянного забора ограждения, мимо вышки с номером два, стараясь не смотреть на тусклые купала церкви.
Редактор или кто-то из редакции рассказал, что были известны случаи, когда солдаты на вышках этой самой зоны падали в обморок от невыносимой вони выброса. И ещё: что у заключенных, как и у сторожевых собак, попавших под выброс, по всему телу появлялись кровоточащие язвочки, которые исчезали так же незаметно, как и появлялись. Собаки такие долго не жили.
Мария Ильинична жила в самом последнем доме у оврага на первом этаже.
Дверь открылась. Сначала простая деревянная, потом железная.
- Это мне сын поставил, - сказала маленькая, слегка горбатая старушка, показывая на железную дверь, - перед уездом. Знает, что у нас тут такое творится. И решетки на окна поставил, хоть я сопротивлялась. Меня здесь все знают - и бичи, и пьяницы, и наркоманы... И воровать у меня нечего. Не стойте, что вы, проходите.
Старушка располагала к себе добрым открытым лицом и печальным взглядом... Такую невозможно назвать старухой или бабкой. От неё веет теплом, спокойствием, мудростью. А может, просто она напомнила мне мою бабушку. Любимую и... И вспомнилось детство, ласковые, пахнущие медом и молоком руки, объятья бабушки, её лечащий голос, сладко поющий о том, что всё у меня получится, что всё у меня будет отлично...
Мы расположились на маленькой кухне. Баба Маша, она сама попросила так её называть, разлила по кружкам чай.
- Или вам лучше кофе? Я кофе не пью, у меня сердце после него с ума сходит.
- Нет, спасибо, горячий чай самое то.
Она налила немного напитка в блюдце и, шумно подув, отхлебнула:
- Не стесняйтесь. Если горячий, делайте, как я.
Я сказал:
- Спасибо.
- Вам интересно, конечно же, зачем я это сделала?
- Мне интересно всё. Всё, что вы захотите рассказать мне.
Я достал из борсетки блокнот с ручкой.
- Паста еще не отошла, - сказала она, - мороз.
Я попробовал расписать ручку на картонной обложке блокнота - не получилось.
- Вы торопитесь?
- Да нет. Нет.
Убрав блокнот назад, я отхлебнул горячий чай. Чай пах детством - мятой и чебрецом.
- Знаю, многие считают, что вот, старуха сбрендила, натянула на башку противогаз и пошла по поселку щеголять. В чем-то они правы, наверное. Мне уже не пятнадцать лет, и не тридцать, когда ещё можно чудить и дурачиться, мне семьдесят восемь лет, и мне уже нечего терять, и это самое главное. Понимаете, такие поступки просто так, с бухты-барахты, не совершаются, у всего должна быть причина. Так?.. Так вот о причине.
Баба Маша повторила процедуру с блюдцем:
- Я не сбираюсь брать на себя роль жертвы. Не собираюсь диктовать свои правила, условия. Это стоит расценивать иначе. Мы слишком долго молчали. Слишком долго позволяли властям издеваться над нами. Слишком долго. Пришло время, как и всему приходит свое время, действовать. Но мы боимся, мы привыкли хаять власти, правительство только у себя на кухне, разве не так? Мы боимся давать сдачи "сильным мира сего". Мы не научились просто-напросто давать сдачи. Даже выйти на митинг протеста боимся. Мы всего боимся. Только вот жить так нельзя. Хватит, пожили, и будет. Пора научиться постоять за себя. За свой дом, детей, воздух... свои права. Я не призываю следовать моему примеру, это решит каждый сам для себя, я хочу лишь показать всем, до чего мы дошли. Дожили до чего. Вот и всё.
Причина в том, что хватит. Пора менять власть. Пора дать отпор...
Старая, выжавшая из ума поселковская сумасшедшая, скажут в "Сером доме", пускай хоть что на себя надевает, какое нам до неё дело? Так что ж, посмотрим, посмотрим, отвечу я им... Вы почему не берете пирожков, они с капустой и с вареньем есть, вишневым. Любите сладкие пирожки?..
- То есть это ваш своеобразный протест политике городской администрации, политике мэра?..
- Если вы называете это протестом, пусть будет так. Тогда это протест против политики всей нашей жизни.
- Почему именно противогаз?
- Вы, когда спускались в поселок с главного виадука, не заметили, не почувствовали, как поменялся воздух вокруг вас?.. Он становится тяжелым, становится ощутимей. Его почти что можно потрогать. Воздух давит на стекла окон, оставляя зачастую на нем следы, легкий налет. Подождите, ещё не вечер, вечером вы даже при закрытой форточке почувствуете этот жгучий тошнотворный запах сероводорода. Он наполнит квартиру, и ни один освежитель воздуха с ним не справится. Это газовая атака. После неё у непривыкших начинает болеть голова, тошнить... Бог его знает, какие элементы из периодической таблицы Менделеева вы проглотили.
Знаете, что так уже повелось, но беременные женщины стараются выехать из поселка на время беременности?
Я только хмыкнул.
- Самые страшные, на мой взгляд, ночные выбросы. Если днем видишь, чем дышишь, ночью же... Нас давно, негласно, город прозвал "чертовым местом". На карте города нас нет, мы помечены как городская свалка. За нас никто не заступится. Нас не спасут. Потому что на свалке - жизни нет. Нас не существует. Здесь в поселке потому и прописывают всех - мертвых душ.
- И у вас лопнуло терпение?..
- Я хочу просто увидеть своего внука, вот и всё. Своего единственного внука.
- Он не может приехать к вам из-за воздуха?..
- Не только. В ночных выбросах присутствует что-то пострашнее...
- Вы о мутациях? Идут слухи, что на протяжении многих лет в этих местах чего только не нарождалось...
- Это вы хорошо сказали, чего только... Да, всякое бывало. Помню, однажды, у Полины Геннадьевны голубые подсолнухи зацвели. Потом у деда Михаила, соседа по огороду, черви дождевые с локоть длиной повылазили, их лопатой бьешь, они кровью взрываются и кричат, пищат по-человечески как-то, жуть. Про двухголового котенка, думаю, слышали?.. А про зубастых и волосатых младенцев и вовсе не стоит вспоминать.
Старушка отодвинула пустую кружку с блюдцем и, сложив локти на столе, посмотрела мне в глаза:
- Здесь люди меняются. Внешне это малозаметно, у кого странные наросты, прыщи, болячки, у кого волосы вдруг поседели, что уж говорить, листья на деревьях посреди лета желтеют и опадают. Люди изменяются внутри - они становятся злыми. Чокнутыми психами. Всё человеческое внутри них умирает. Ни какой любви, ни жалости, ни понимания, ни сочувствия... Все бояться. Тупеют. Деградируют. По ночам я часто слышу крики - это кричат люди, люди, которые не могут справиться с изменениями в себе, и которые скоро превратятся в животных. Если бы в животных. В чудовищ. В нечто. Поэтому я и надела противогаз.
- Не хотите превратиться в чудовище?
Баба Маша улыбнулась:
- А вы хотите?..
Сумерки. В них было что-то ещё. Оно мельтешило в воздухе, подобно миллионом мушек, и оставляло на щеках маслянично-липкий налет. Я закрыл лицо перчаткой. Возле автобусной остановки меня накрыл черный туман, видимости никакой, и спасибо простуде за заложенный нос. Режет глаза, и я вдруг понимаю, что не слышу совсем ничего. Мертвая тишина. Замолкли птицы, опустели улицы, перестали шуметь редкие машины на шоссе.
- Прямо Стивен Кинг какой-то, - произнес я в перчатку.
Кто-то закашлял на остановке.
- Ни с кем не разговаривайте, мало ли что... Здесь кто только не шастает в темное время. Бичи голодные бутылки собирают... - предупредила баба Маша перед моим уходом.
Я улыбнулся. Господи. Город-призрак, елки-палки. Нет, Стивен Кинг тут отдыхает.
Неожиданно небо осветилось оранжевым цветом. Я взглянул вверх и в сторону - это вырвалось огромное пламя огня из трубы Комбината. Сначала из одной, потом из другой трубы, третьей. И сразу воздух наполнился жаром и гулом. Залаяли где-то недалеко собаки. На остановке кто-то снова громко с надрывом закашлял.
- Ты почувствовал, какой там воздух?!
- Даже своим заложенным носом.
- Замечательно.
Редактор, похоже, опять был под коньяком.
- Это сенсация. Завтра идешь к депутату по этому округу?
- Иду. Я уже с ним созванивался.
- И чё он?..
- Будет ждать к десяти.
- Превосходно. А про мутантов ты разузнал? Есть такие?..
- Есть, не переживай.
- У них там, что, и правда чёрте что творится?!
- Чертей там хватает.
- Великолепно. Материал к понедельнику будет?
Я ответил:
- Будет.
И повесил трубку.
Ночью не спалось. Принял ванну, не спалось все равно. Взялся читать "Улисса" Джойса тоже не помогло. Пришлось воспользоваться старым, проверенным временем способом - считать овец.
Досчитал до трех тысяч восьмисот, потом встал, выпил стакан водки и не помнил наутро, как заснул. Зато помнил сон, от которого проснулся. Во сне что-то темное, страшное преследовало меня. Я бежал от него узкими улицами поселка, а оно настегало, я не мог от него убежать. Горло сдавила необъяснимая боль, я упал, и тут оно накрыло меня. У него было длинное, черное, трубообразное тело с голубыми лепестками, зубы, и всё оно горело огнем...
В кабинете у депутата городской Думы по избирательному округу номер один, в который входили все поселки окраины, было как в хирургическом кабинете - всё белое и хромированное. Бывший главврач городской больницы, ныне депутат Ячмень Николай Викторович, толстый и седой, сидел в белоснежном кожаном кресле перед серебристого цвета столом, похожим на операционный, и широко, по-голливудски улыбался. Улыбка сползла только тогда, когда я спросил про последние замеры воздуха в поселках.
- Позвольте, сударь. В начале лета того года санэпидемстанция делала замеры, брала пробу воздуха во всех поселках, показатель, скажу я вам, был не из худших. Воздух в поселках чище, чем в городе. Я вас уверяю. И, если честно, я вообще считаю этот вопрос в преддверии выборов мэра и в городскую Думу неактуальным. Неужели вам больше не о чем писать?!
- А о сносе поселков? Разве это неактуально?
- Молодой человек, вы пытаетесь дискредитировать меня. Я не буду отвечать на ваши вопросы. Достаточно. Поселки не снесут в ближайшие сто лет, и вам это хорошо известно. Куда девать людей, если вы такой умный? А бичей и прочий сброд? Они хоть в поселках живут, а выпусти их в город, вы же сами задохнетесь и напишите потом в своей газетенке, какие мы, депутаты, плохие, и как мы не заботимся о своих избирателях.
- Не нервничайте.
- Так, я закончил с вами.
- Со мной, но не со старушкой в противогазе.
- Ей место в психушке.
- Думаете?
- Уверен.
- Вы говорите это как врач?
- Не придирайтесь к словам.
- Почему бы вам с семьей не переехать жить в один из поселков? Это мой последний вопрос.
- Я не буду на него отвечать. Он компрометирует меня. И так много ненужного вам наговорил. С вами, журналюгами, вообще разговаривать нельзя. Всё переврете.
- Вы боитесь? Я напишу только то, что вы сказали.
- Даже если я вам больше заплачу, чем ваш редактор?
На лице толстого и седого депутата снова появилась улыбка "а-ля Голливуд". Он демонстративно открыл кейс, достал кошелек и принялся считать вслух зеленые банкноты:
- ...триста, четыреста, пятьсот долларов...
- У меня всё, - сказал я и поспешно вышел из "операционной" депутата по первому избирательному округу.
Статья вышла в понедельник на первой полосе с продолжением на второй самым большим тиражом в тридцать тысяч экземпляров. Заголовок был такой "Противогаз для мэра или для бабы Маши?" На фотографии к статье коллаж - мэр в противогазе на фоне дымящих труб Комбината.
Во вторник, в конце рабочего дня, в редакцию позвонил некто Берцух, житель поселка, поблагодарил за статью и сообщил, что в поселке к бабе Маше присоединилось ещё около пяти человек в противогазах.
- Только сейчас их видел. Они сидели на лавочках, как будто так и надо, и о чем-то громко разговаривали. Откуда они противогазы берут, вот что интересно?..
Местная подмэрская телекомпания показала в вечернем выпуске новостей бабулек в противогазах, хотя среди шести протестующих бабулек было всего две. И ведущая предположила, что все они до недавнего времени стояли на учете в городской психиатрической больнице. Ну а если верить словам начальника пресс-службы Комбината, то за последние месяцы не было произведено ни одного вредного выброса на территорию санитарной зоны.
Только в среду людей в противогазах стало на десять человек больше.
А в четверг, опять в конце рабочего дня, мне позвонил доброжелатель и сказал, что в бабу Машу стреляли.
"Прямо по коридору и направо", - так сказала дежурная медсестра в регистратуре.
Это утро пятницы. У меня в пакете фрукты, куриный бульон и шесть йогуртов.
Я не люблю больницы, категорически их не перевариваю. Вся эта немощь, боль, надежда на выздоровление... Уж лучше сразу "отбросить коньки", чем хвататься за соломинку и писать с помощью катетера.
Прямо и направо.
В пятой палате Мария Ильинична лежала одна. Я постучал и сразу зашел.
- Можно?
Старушка улыбнулась:
- Мне нельзя пока шевелиться.
- Конечно.
- Пуля прошла насквозь, врачи говорят, это меня и спасло. Другая пуля только оцарапала плечо, а все остальные... Промахнулся он, в общем. Мазила.
- Вы видели, кто стрелял в вас?
- Эти трусы стреляли из машины. Нет чтоб в открытую сумасшедшую бабку пристрелить. Трусы, как и тот, кто их послал. На бабку с пистолетом, да на меня дунь - упаду.
Я сел на кровать, пакет с гостинцами положил на тумбочку.
- Тут мы вам всей редакцией собрали.
- Да? Спасибо, меня тут почему-то покормить забыли.
- Вы, если что нужно или...
- Сын должен завтра-послезавтра прилететь. Наверное, заберет меня к себе после всего этого.
- И это правильно.
- Правильно?!
- В вас стреляли.
- Наверное, хотели испугать других. Только зря старались, народ уже не остановить.
- Вы смелая женщина.
- Да? А вы знаете, почему им не удалось добить меня?
Я замотал головой, ну откуда мне было знать.
- Я тоже стреляла в них. В ответ. И, кажется, ранила того, кто стрелял в меня.
- Как? - я не верил своим ушам. Эта старушка, божий одуванчик, уже будучи раненой в грудь и плечо, смогла дать отпор киллерам?!
- Я спала все эти дни с ружьем, оно мне от мужа, он у меня майором был, досталось. Я ухаживала за ним, чистила маслицем, и патроны всегда были при мне. А утром перед нападением как чувствовала - зарядила ружье. Когда перед окнами остановилась черная иномарка, я взяла ружье. Раздались выстрелы, да так быстро - один за другим, похоже, он всю обойму спустил, с радости увидев меня в окне. Взрослый, с усами мужик, в каких-то очках как для ночного видения, высунулся из машины и стрелял без разбора с какой-то толстенной пушки. Вторая или третья пуля обожгла мне грудь, я подняла ружье, прижала к бедру и выстрелила, не целясь. И попала. Он закричал что-то вроде "трогай", завизжали тормоза, хлопнула дверь. Я отдышалась, перевязала, как смогла, рану и вызвала "скорую". Сама.
- Ну вы... Вы просто, просто слов нет. Супер. Супер баба Маша. Прямо Рэмбо.
- Рэмбо, - усмехнулась баба Маша, - это у меня в крови, мы никогда не проигрывали. Наша семья. А стрелять меня ещё отец в восемь лет научил.
- И теперь вы победили.
- Я надеюсь.
- Правда, правда.
- Вы будете писать дальше про это?
- Буду.
- Не боитесь?
- Вы мой пример для подражания.
Она откровенно рассмеялась:
- Вы мне льстите.
- Нисколечко. Вашей силы бы мне, я бы... я бы, ух-х-х.
- Так что вам мешает быть сильным?! Что мешает побеждать?!
- Теперь, теперь, наверное, ничто.
- Вот видите.
- Вы и правда как новый мессия.
- Да бросьте.
- Мой редактор так считает.
- У каждого на этот счет будет свое мнение. Сколько людей - столько...
Она выдохнула и, протянув мне руку, сказала:
- Я хотела бы вам кое-что подарить. Возьмите вон там, в пакете у дверей.
- Мы больше с вами не увидимся? - спросил я, заранее зная ответ.
Баба Маша улыбнулась:
- Чего в жизни не бывает.
Через неделю на первой полосе "Пульса" снова был мой материал, посвященный самой настоящей революционерке Марии Ильиничне. На одной фотографии к статье сотни людей в противогазах маршируют по центральной улице города в направлении к "Серому дому" городской администрации. На другом фото, глава города закрывает лицо перебинтованной рукой. И заголовок: "Подстреленному мэру не пройти". И ведь мэр не прошел.
Сейчас выбираем нового главу города и новых депутатов в Думу.
Я снова пишу скучнейший материал про заседание клуба собаководов, но зато теперь всегда со мной - и на работе в столе, и дома под кроватью - подарок бабы Маши. Как символ. Как знак. Как призвание...