Для начала представь, что ты бессмертен. И с этого самого мгновения прибудешь всегда. Давно затихнет смех твоих внуков, отзвучат лебединые песни древних империй родившихся на твоих глазах. И на закате этого мира ты будешь сидеть на ветке дерева и, помахивая ногами, смотреть на солнце такое огромное, что оно уже захватило почти весь горизонт и готовится к последнему рывку, чтобы заглотнуть и землю, когда-то для тебя родную. Человечество старое и усталое, угаснет. Или новым, уже нежданным всплеском жизни, ринется к другим звездам и начнет все заново. А ты все болтаешь ногами и с любопытством смотришь на солнце, неспособное тебе ничего сделать, в ожидании перемен. Для тебя просто начнется ещё одна глава, глава посвященная человеку способному пешком бродить по космосу. Ведь какая по сути мелочь все эти световые года если время всего-лишь безобидная константа которая ну никак тебя не касается.
Представил? Хорошо. А вот теперь по сложнее. Представь, что у тебя нет начала. Ты был всегда. И хоть сказано что в начале было слово, ты был раньше. В этой ещё по настоящему девственной тишине, в пустоте по сравнению с которой вся бесконечность космоса лишь мелкая захламленная кладовка. Вполне обыкновенный ты, на руке старые отцовские часы, но они пока стоят ведь само время ещё не придумали, эта рубаха которую ты никогда не любил, но носил с неизменной нежностью ведь её подарила Она. Потертые синие джинсы, помятая пачка Camel и слава ещё не рожденному богу, что пока не закончились спички. А мироздание спит, ещё по-детски трепетно и мило не решаясь представить себя на суд неизвестных критиков.
"Да будет свет!"
О, кажется началось первое действие. Чертовски не понятный взрыв, и вот уже океаны пыли рождают мириады звезд, да и папины часики наконец то за тикали. Ты наблюдал как в муке, содрогании и пламени рождался мир, в котором тебе, да и всем нам лишь только предстоит появится и как, остывший камень, покрывался океаном, у которого столь мало общего с привычной водой что лучше даже не задумываться. Помнишь как молодой и ещё не согнутый под канон бог-отец, спрашивал: "Должен ли я давать им печаль, ведь они все таки мои любимые дети?". А ты отвечал, глубоко затянувшись: "хочешь, чтобы твои дети были глупы и беспечны?".
"Да будет печаль".
И тут пришла жизнь. От простейших к папоротникам и прочей зелени которую ты никак не мог выучить на биологии, но теперь заимел шанс увидеть воочию. А когда из океана полезли первые рыбы, ты закидывал их назад на полном серьезе считая, что человечеству нужны лишь самые упрямые предки. Бродя среди древних джунглей смотрел на ящериц не умеющих сбрасывать хвосты, но умеющих своими шагами сотрясать землю, видел как некоторые из них стали птицами и как почти все они умерли когда с неба пришёл огонь и грохот. И вновь, как встарь земля укуталась пылью, и в первые пошёл такой безжалостный снег.
Устав смотреть на их потуги наших предков, ты принес им первое колесо. Наверняка думая о какой-нибудь глупости, вроде того, что в последнее время скучновато и ты бы с удовольствием посмотрел гонки без правил. А потом ты принес им огонь, сказав, что украл его где-то на небесах, приковал себя к скале и долго бес толу пытался приручить орла, просто чтобы было поинтересней, чтобы разбавить вечность и нежданно-негаданно стал мифом.
На твоих глазах народ Рима то рукоплескал императорам, то начинал точить ножи и вот уже сын твоего старого друга восходит на Голгофу приговоренный прокуратором Иудеи у которого собственно не было выбора.
Не ты ли уговорил принца Сиддхартху покинуть свой золоченый дворец, чтобы впоследствии стать Буддой, ведь все материальное тлен и подлинные сокровища лишь в душе? И слушая разговоры в тенистом парке у особняка Борджиа познал всю глубину человеческих интриг. Видел как в ликовании и гневе рождалась война, и как в ликовании и слезах она умирала. А в промежутке умирали многие под хищными тенями роняющими бомбы на Ленинград и Дрезден. Как люди строили новую жизнь.
Смотрел в глаза себе, новорожденному. Ещё не знающему, что очень скоро, буквально через миг, в его жизни появится Она. Чтобы опять подарить нелепую рубаху, лучшую из всех нелепых рубах. И быть может ему опять доведется читать этот текст, меняя строчки на тысячелетия, уже в который раз наблюдая за вечностью.