Когда дома отключали свет - в нашем стане пигмеев-огнепоклонников наступал праздник. Где-то в далёкой "трансформаторной" летели некие "пробки", "пробки" не менее мифические, чем яблоки Гесперид: ибо кто знает, как они выглядят? - Только герои и боги. И тогда весь район на время погружался во тьму, а мы с братом как "бешеностенные" носились по бараку, яростно вопя и кидаясь друг в друга подушками, что при обычных обстоятельствах воспрещалось категорически.
Я, накрывшись одеялом, пугал брата - трёхлетний брат с наслаждением пугался. С удовольствием визжал во всю мощь своих лёгких и, путаясь в детских колготках, юркой недотыкомкой улепётывал на кухню.
С третьей попытки это "чудо в перьях", обычно, запнувшись о порог, расшибало себе лоб и, поднявшись с земли, шатаясь, шло к маме, воя как белуга и моля на свой запутанный лад родителей о возмездии.
- Он меня дуфсссыт и пуает! Я патом спать не моу! Мама, сказы-ы-ы... (дальше неразборчиво)!
- Да врёт он всё! Я его пальцем не трогал!
- Трогал!!!
Последнюю фразу самый маленький гном произносил неожиданно прокуренным злобным голосом, красной от натуги рожицей вынырнув из пахучего материнского подола.
Мать утешала и ругалась. А всё равно было здорово...
Бледный свет постепенно сворачивался за окнами, как молоко, бойцовые рыбки больше не жаждали крови, и в нашем аквариуме на Донского зажигались свечи.
При горящих огарках ужинали, а после отец ставил на клеёнку новенький приёмник "Меридиан-235" киевского завода "Радиоприбор", а мать, бросив возиться с холодильником, ложилась на диван, картинно приложив тыльную сторону ладони к белеющему в темноте лбу.
От её фартука пахло комбижиром.
Немедленно начинали хохотать.
До чего же приятно и заманчиво было мять пальцем податливый парафин, жечь на разноцветных свечных языках хлебные крошки и слушать, как на кухне с грохотом отпадают вниз куски оттаявшего холодильного льда...
А потом такую ледышку засунуть любезному братцу за пазуху! То-то визгу-то было, то-то крику-то!
Радиоприёмник, понятно, включали лишь потому, что телевизор работал от сети, а "Меридиан" от тяжёлых, металлом благоухающих батареек "Орион", и вот когда мы уже окончательно затеряны в снегах или в весенних разливах, отрезанные от всего большого мира, в темноте мечтательно загорался паучий рубиновый глаз, дрожала сеть радиоволн, и мир приходил к нам.
В советское время он обычно принимал вид "Полевой почты", "Подмосковных вечеров", Прокофьева или Шумана, но если повертеть ручку радиоприёмника, то можно было услышать, как через колючие мотки радиопомех, неожиданно прорастали во тьме жеманные мяукающие голоса и звуки китайской пипы или джена (граница недалече! граница).
Со второй половины восьмидесятых репертуар советского радио (о "Голосе Америки" или "Би-би-си" мы, маленькие, тогда и знать не знали, и слышать не слышали) начал меняться. "Меридиан" доносил до нас не только "Марицу" или Рахманинова, но и пружинистые ритмы иностранных джаз-бендов. И летел над синей приночной тайгой, от Енисейска до Игарки, обольстительный грудной голос чёрной сирены, доказательство иной жизни, где и сказочный Канзас - реальность и в самом деле есть такая река - Миссисипи.
"Меридианом-235" с его множеством тумблеров и кнопок, как и всякой иной техникой в нашем доме, мог управляться только отец.