У нас в пансионате танцы. Я иду туда, чтобы побыть на людях, пообщаться, понаблюдать. Это слишком любопытное занятие - смена обстановки очень меняет людей. Некоторые, вырвавшись из жестких жизненных тисков, заявляли, что приехали "оттянутся на полную катушку" и были похожи на выпущенных из загона застоявшихся телят - они точно также взбрыкивали, метались, не находя себе места.
Другие же так и оставались сами собой, просто занимались тем, на что дома не хватало времени: больше гуляли на воздухе, читали книги, ходили на танцы.
На танцах также все вели себя по-разному: одни, забыв о своем возрасте, пытались представить себя совсем юными и прыгали, скакали по залу.
Другие лениво переминались с ноги на ногу, время от времени наклоняясь или поворачиваясь то влево, то вправо, как будто выполняли принудиловку.
В зале появился человек-загадка - "Седой", так я его окрестила. Мужчина лет сорока пяти, молчаливый, даже, я бы сказала, замкнутый. На прогулки он ходил всегда один.
Я еще раньше обратила внимание на Седого из-за его глаз: в них часто проглядывались страдание, боль и какая-то скрытая тайна. Тогда его взгляд становился отрешенным, а цвет глаз не серым, а таким же седым, как и волосы.
Седой пригласил на танец женщину, стоящую у стены. Они вошли в круг и стали танцевать, но каждый сам по себе.
Я наблюдала за Седым - его манера танца отличалась от других. Он, подпрыгивая, перекатывался с носка на пятку, затем вновь на носок. И не стоял на месте, а продвигался взад, вперед, в сторону. В его танце участвовали не только ноги, но и живот, грудь - как у Майкла Джексона.
Я посмотрела на его лицо и от неожиданности опешила: оно было окаменелое, губы глубоко закушены, глаза полуприкрыты. Было такое впечатление, что его тело находилось здесь, а мысли ушли в прошлое или улетели далеко отсюда.
Но вот перестала звучать музыка, он остановился и как будто стал возвращаться из небытия, лицо начинало оживать: у глаз образовались мелкие паутинки, и вслед за ними появилась улыбка, изменился даже цвет глаз - то они были бесцветные, а теперь посерели. Сошло и напряжение с губ: из только что зажатых и вытянутых в ниточку они распрямились и приняли округлую форму.
Седой улыбнулся своей партнерше, которая стояла рядом. В этот момент зазвучал вальс, кто-то крикнул: "Белый танец!" Партнерша пригласила Седого и они закружились по кругу.
А в моей памяти вдруг всплыл такой же танец почти тридцатилетней давности в одном из санаториев.
А было это в грузинском городишке Сурами, который находился в двадцати минутах езды от станции Хашури. Санаторий был третьестепенным: трех-четырехместные палаты со всеми удобствами в общем коридоре. Здание его стояло на горе, а в низу располагались частные домишки местных жителей. В санатории был прекрасный кинозал со сценой для концертов и большое фойе перед ним и столовой, где обычно проводились танцы.
В санатории культмассовиком работал молодой, лет тридцати лезгинец. Каждый вечер танцев, а они проводились через день, начинался его объявлением:
- Танцы народов Советского Союза!
Баянист начинал играть русские, украинские, молдавские и другие мелодии, но никто не выходил. И тогда массовик огорченно говорил:
- Жаль, что вы не знаете танцев своих народов. Придется опять мне танцевать. Лезгинка!
И он пускался в пляс. О, это было истинным наслаждением лицезреть такое чудо. Это было что-то необыкновенное, невероятное: то он огромной птицей с распростертыми руками-крыльями несся по кругу, то свечей взмывал вверх и камнем падал на колени, и начинал крутиться на них, как юла. Но через секунду вновь взлетал в воздух и опускался в шпагате, то разбегался, садился на колени и прокатывался на них от одного края круга до другого. Да это было неописуемое, захватывающее зрелище. Лицо танцора было одухотворенным, он весь был поглощен мелодией танца.
Многие отдыхающие специально оставались посмотреть этот мини - концерт. И так это повторялось всегда, кроме одного раза.
Санаторий был рассчитан человек на сто пятьдесят, и появление новых лиц быстро отмечалось всеми отдыхающими. И приезд необычной мужской троицы из одной комнаты также был зафиксирован.
Они каждое утро в красивых спортивных костюмах, /а в то время это было большим дефицитом/, занимались зарядкой на спортивном поле, пробежкой вокруг корпуса, а вечерами степенно прогуливались, весело беседуя.
Старший - мужчина лет пятидесяти, высокий, стройный красивый, начавший седеть, похоже, главенствовал в этой троице и потому был окрещен как Профессор.
В один из вечеров после традиционного объявления: "Танцы всех народов..." из-за плотного кольца зрителей звонко прозвучал уверенный женский голос:
- "Цыганочку" пожалуйста!
Все, как один, повернули головы на этот голос и ждали - кто же выйдет?
Баянист прошелся по клавишам, настраиваясь на этот мотив, тоже ожидал танцора.
Плотное кольцо зрителей разорвалось, и в круг вышла белокурая, лет сорока женщина, полная, но с выраженной фигурой гитары. Лицо ее было белым с румянцем, брови черные и немного изогнуты, а глаза голубые и светились они, как чистое небо в солнечный день.
Она прошлась по кругу, остановилась перед баянистом, улыбнулась ему, как бы приглашая в свою компанию, и попросила:
- С выходом, пожалуйста.
Музыка зазвучала сначала медленно, словно давая возможность танцору разогреться, а затем темп все убыстрялся и убыстрялся, пока, не стал стремительным.
Белокурая повела плечами и пошла по кругу. Она, слившись воедино с музыкой, была так легка в танце, такой пушинкой приседала и выполняла разные колена, что о весе ее даже не вспоминалось.
Я обратила внимание на Профессора: он пробрался вперед и пожирал взглядом Белокурую.
Музыка замолкла, остановилась и Белокурая, но не ушла с круга. Баянист заиграл "Вальс" и массовик объявил:
- "Белый" танец! Дамы приглашают кавалеров!
Белокурая прошла через весь круг и остановилась перед Профессором, улыбаясь, протянула к нему руку и в поклоне нагнула голову.
Профессор поспешно шагнул к ней, бережно положил руки на ее талию, будто на хрустальную вазу, боясь, что она разобьется, а она - на его плечи, и они закружились в танце. Делали они это легко, непринужденно, полностью слившись с музыкой. Они танцевали так слаженно, будто до этого месяцами проводили тренировки.
Никто из отдыхающих не рискнул выйти на круг - все с любопытством и неподдельным интересом смотрели на танцующих.
А они никого не замечали, они видели только себя: из их глаз вырывался восторг, лица сияли улыбками счастья. Было такое впечатление, что они долго искали друг друга, а, найдя, боялись единым словом нарушить, спугнуть это наслаждение.
После окончания танца они быстро ушли из фойе и больше никогда не появлялись на танцплощадке, но и не расставались друг с другом: в свободные часы уезжали в Хашури или на электричке в Тбилиси и там проводили время.
Не добыв недельный срок своей путевки, Белокурая уехала вместе с Профессором.