Глава 9. Как хранитель тайных врат был Явану страшно рад
И эдак плыли они по морю тому, плыли и через день до цели доплыли: показался впереди остров не шибко большой. Сам островок гористый такой да лесистый, посерёдке крутая гора над прочими высится, вокруг неё скалы вздымаются, а у края берега кайма из красноватого песка расстилается. Из большей же горы дымок чёрный курится, над лесом туман сизый клубится, и всё там расцвечено живописно: скалы - то голубые, то золотые, то розовые, и ещё - фиолетовый лес-то. Красивое, короче, место!
Что ж, подплывают наши, на бережок сходят. Яван с Далевидом первыми идут, а тут смотрят - из рощицы им навстречу старичок некий выходит, вроде как пастух, потому что вдали козье стадо пасётся, да тройка волкодавов, лая, на них несётся. Старичок на собак прицыкнул, от мореходов их отвратил, а сам к компании лицо поворотил и улыбнулся им радостно. Видом-то старичишка невзрачный, сухонький такой да низенький, бородища у него длинная, и весь он как лунь белый. А в руке - посох деревянный, суковатый весьма, неровный, до блеска ладонями отполированный.
Ну, мореплаватели бравые к старичку подходят, кланяются ему в пояс, здороваются вежливо и разговор сходу заводят: так, мол, и так, говорят, мы такие-то и такие, ищем то-то и то-то - вход в пекло, одним словом. 'Не знаешь ли, дедушка?..' - спрашивают. А старичишка ещё шире им улыбается и головою кивает. Как не знать, отвечает: тут-де невдалеке, на середней горе пещера имеется - да во-о-н она виднеется! - вот там-то этот самый вход и есть. 'Я, - добавляет, - и дорожку туда покажу, и до самой пещеры вас провожу, не беспокойтеся'.
- А как тебя звать-величать, отец? - кидает Яван деду вопросец. - И почему ты один на сём острове обитаешь, ведь место это, по отзывам, худое и поганое?
Старичок тут как рассмеётся заливисто.
Долго смеялся, аж прослезился, а отсмеявшись, заметил весело:
- Может для кого-то худое да лядащее, а для меня подходящее! Место ведь тихое, спокойное, от суеты далёкое, поскольку ваши шумные города мне не нужны и даром. А зовут меня дедом Ловея́ром.
Ваня сразу хотел было в пещеру податься, да ушлый старик его отговорил. 'Чего зря торопиться-то? - бает. - Вона вечер уже наступает: куда ты впотьмах по кручам пойдёшь? Того и гляди шею себе свернёшь... Не-не, - махает руками, - с места не сойду, а завтра поутру и проведу'.
- Ну добро, ладно, - согласился с дедом Яван, - так, значит, тому и быть.
И к спутникам своим оборотился:
- Спасибо вам за всё, ребята! Дальше я уж сам... Плывите себе с миром назад.
Далевид-то не хотел уходить. С Яваном желал он остаться и в пекло мечтал пробраться, да только Яваха на эту авантюру не согласился.
- Нет, дорогой! - отрезал он твёрдо. - Парень ты что надо, храбрый да отважный, но Далька, не это ведь важно. Путешествие моё опасным будет до крайности и случись чего, как я твоему батюшке посмотрю в глаза? Что он мне скажет? Сынок, мол, без отеческого благословления из родных мест сбежал, а ты его в сём безобразии поддержал? Я на это не пойду, так что извини, Даля, а далее я один иду...
Ну, делать нечего. Обнялись они крепко-накрепко на прощание, и Далевид на корабль поплёлся опечаленный. Гребцы дюжие на вёсла налегли дружно, потом паруса белоснежные кораблик распустил и, пенный след за кормой оставляя, по волнам вольным в даль устремился.
А старичок хлебосольный гостя в хижину свою пригласил. 'Пойдём, - говорит, - отдохнёшь с дороги, а перед тем покушаем кой-чего, чайку попьём да в беседе времечко проведём'.
И ведёт Явана в рощицу недалече от моря.
Там и впрямь на краю леса жидкого лачуга его стояла незавидная, а рядом с нею очаг был разбит, и каша на огне варилась, аж, булькая, пузырилась. Погнал Ловеяр коз своих куда-то за кусты - да скорёшенько и возвратился, кашу с огня снял, другой котелок, с водою ключевою, надевает на железный штырь, водицу в нём кипятит и травку ароматную в котёл сыплет.
- У меня, - хвастает, - чаёк наилучший; не было ещё случая, чтобы его хулили, а я, милочек, многих поил, и все были рады - пили аж до упаду.
А сам смеётся, ухохатывается и чуть ли даже не падает. Да миску каши с маслом Ванюше наваливает. 'Ешь, - говорит, - богатырь, угощайся, молодецких силушек набирайся!'
Попробовал Яван угощения дедова - а и впрямь каша-то знатная и на вкус приятная! Вдоволь кашицей угостился... А тут и чай дедушкин уварился. Ловеяр Ване кружищу полную наливает, протягивает, а тот её берёт, чаёк пьёт да нахваливает. Мигом кружку и осушил, - и добавок ещё попросил. Отвар-то и впрямь душист очень - утерпеть его не пить нету мочи!
Ваня ещё чаю черпает, да вдруг ощущает... что за чушь ещё такая? Сила некая его вдруг закачала... В очах его ясных затуманело, смешалося всё да поплыло, вихрем стремительным закрутило. Всё быстрее и быстрее круговерть несусветная в глазах у него мчалась, но и этого было мало - вот и тело его слушаться перестало, и совсем Ване муторно стало. А тут ещё огненный змей жгучим видением в угасающем его сознании закружился и... как вдруг отрезало: вчистую Яван вырубился.
Много ли, мало времени проходит - бог весть! - а только очухался Яванушка, наконец, и начал понемногу опамятоваться. С трудом немалым он в окружающую явь включился, поскольку находился в некотором забытьи, а затем туман у него в голове разошёлся чуток, и дошло вдруг до него, что он не свободен лежит тута, а прочными путами весь опутан.
- Эй, дед, ты там где? - позвал Яван грозно. - Что это ещё за шутки?! А ну развяжи меня живо, кому говорю!
Только вместо окрика громкого выдавил Ваня из себя сипение какое-то невнятное, для слуха малопонятное. А где-то через минуту шаги неподалёку послышались, и сам Ловеяр пред взором Ваниным предстал. Пригляделся богатырь пленённый к наклонённому над ним мурлу - ну и ну! - старичишка-то, оказывается, в лице переменился: злым да ехидным Явановым очам ныне привиделся.
Наклонился он ещё ниже над связанным витязем и издевательски захихикал, а потом добавил радостно:
- Вот ты и попался, нахал! Телок малый, что с дубом бодался! Меня, брат, не проведёшь - и не таких бравых я лавливал! Покруче тебя вои были. Плыли, плыли, да и приплыли. Тьфу! Мусор!
И до того злая гримаса харю дедку тут искорёжила, что гнусней не найти было рожи-то.
Попытался тогда Яван путы свои порвать, однако ничего у него не вышло - не слушались его мышцы-то. А старик развеселился тут не на шутку, да и говорит:
- Не рвись, не рвись, богатырь - ты нынче хилее любого хилого. Силёнка твоя вона теперь где!
И он постучал рукою по посоху, продолжая гнать свою пургу:
- Я вот, по-твоему, кто - пастух?.. Точно - пастух. Пастырь я хитроумный! Я таких, как ты, здеся лавливаю да на острове сём пасу - вроде как вахту несу. Так что, бычок-дурачок Яваха Говяха, твоё дело ныне аховое - ты, брат, теперя в моих руках! Ха-ха-ха!
- Слушай, дед, - пробормотал Яван косноязычно, потому что язык у него заплетался, и голос был не зычным, - сей же час развяжи меня. Тогда ничего плохого тебе не сделаю - обещаю. А ежели не развяжешь...
- Цыц! - грубо оборвал его Ловеяр. - Заткни пасть-то! Ишь, грозит ещё, буйвол! Слышь-ка, милок - здесь один я и царь и бог. Что захочу, то и сделаю с тобою!
Захихикал опять чёрт старый, а сам довольным-предовольным стал и россказни свои продолжал:
- Я тебе, касатик, скажу без утайки, что в пекле клятом худовато нашему брату обитать... Не, конечно там: сила, знанье, балда и власть... и прочая подобная сласть, и всё такое... Спервоначалу может померещиться, что выше блага и быть не могёт - ан нет! Не по мне вся эта дребедень...
Яван молчал, тяжело дыша, и ничего пока чёрту не отвечал.
А этот паразит между тем своё продолжал:
- Черняк-то болван. Обалдуй явный... Он же радости истой в жизни не видал. А всё потому, что заговоры ему всюду мнятся да разные смуты: опасается он, как бы кто ловкий его с трона-то не торнул. И торнет обязательно, дай срок! Хе-хе-хе!
И он злорадно расхихикался, падение Черняка, видимо, представляя.
- А вот меня, своего старшего брата, он ещё и побаивается. И есть, замечу, отчего: я и хитрее его, и мудрее, и прозорливее... Поэтому и не боюсь никого. Совсем никого! О-го-го-го!
Ловеяр вытянул руки к небу и потряс ими, словно грозя кому-то на небесах своим посохом.
- Может, и Бога ты не боишься? - спросил охальника Яван.
- Ха-ха-ха! Ух-ха-ха! - расхохотался Ловеярка аж до слёз. - Не, ну это что-то!.. Какой-то дурак неудатый богом ещё будет меня пугать! Ой, не могу!.. Кого мне, говоришь, надо бояться - Ра что ли?! Да ведь больше меня никто во всём мире его не постиг - он же везде и во всём, и во мне, между прочим, тоже!
- Ты, дедок, я гляжу, слишком уж гордый, - говорит тогда Яван чёрту неуёмному. - Ра-то действительно в тебе, но ты-то ведь - не в нём!
- Да мне плевать! - взбеленившись внезапно, принялся дед орать. - Ра никого не карает - он всем волю дал! Как хошь,так и можь! Главное - к обстоятельствам не ленись примеряться, да о шкуре своей пекись, вот и будет всё зашибись!
Поднял Яван голову свою тяжёлую и осуждающим взглядом колдуна аж прожёг.
- Чё волком-то глядишь? - тот зло возопил. - Придушить меня хочешь? И-и, милай - и не мечтай! Меня, соколик, какой-либо человек али демон, возможно, кокнуть бы и сумел, да только это зряшное дело - я ведь всех сильней!
- Слышь ты, хвастун, - пробормотал тогда уже явственнее Яван, - если я до тебя доберусь, то считай, это сам Ра до тебя добрался. А я зря не вещаю, и это тебе обещаю.
А старичище мерзкий на Явановы слова вдруг как разгневается, да вверх как подскочит. Подхватил он с земли кнутище крученный и так-то лежащего витязя им перетянул, что Ванька от неожиданности даже вскрикнул. Боль была ну прямо адская! Ну а чёрт этот и не думал униматься: как почал он свою жертву почём зря хлестать, так только свист пошёл. Ваньку, гад, ногами пинает да по небитым местам его кнутищем охаживает: хлесь да хлесь, хлесь да хлесь!.. До того, бестия, разошёлся, что аж взмок.
У Явана от этой порки живого места на теле не осталось - даже шкура львиная от колдовского кнута не спасла.
И покуда побитый богатырь от боли извивался да очухмянивался, этот подлый мухомор над ним уже нарисовался и в своей манере издевательской закривлялся:
- Ну чё, телёночек вредный, отведал Ловеярова угощения? Хе-хе! Знатно упарился али не? Ишь кожа у тебя какая броневая - не мочалится и от мово кнута! А больку-то ведь всё одно чуял, а?
Яван молчал.
- Я тебя, мил-человек, на огоньке, по старинушке, поджарю да собачкам своим и скормлю. Не возражаешь?
И опять Яван отвечать подлецу не стал..
- Ну а сам печёночкой твоей полакомлюсь, - усмехаясь, чёрт продолжал. - Жареная-то она уй какая!.. А душку твою пленю: ёмкая она у тебя, необычной комплекции - пригодится для моей коллекции.
Недолго думая, подхватил дедок полоумный пленника за шкуру, словно куклу тряпичную, богатыря на плечо себе кинул и вприпрыжку куда-то двинул. Невдалеке от своей хижины коряжину огромную он нашёл, и цепью железной Ваню к коряге притянул. А тот не то что сопротивляться, а даже и пикнуть не мог - во, значит, каково было стариково над ним превосходство!
После этого чёрт в лес отлучился ненадолго и большущую вязанку хвороста оттуда приволок; Явана этим хворостом обложил он со всех сторон, а потом вдруг как дунет на кучу; изо рта у него столб огненный - шарах! - на хворост сухой жахнул, и пошло это кострище гореть. Жарко стало - прямо одуреть! Несколько мгновений лишь минуло, и вскинулся вокруг Явана огненный вихрь; обхватили языки пламени его тело и начали немилосердно его жечь.
Совсем тут Ване стало кисло; аж рассудок у него помутился от муки сей езуитской. Боль он ощутил - ну нестерпимую! 'Да неужто смертушка моя пришла безвременная?!' - мысль отчаянная сознание Ванино пронзила.
Рванулся он изо всех своих сил - да не тут-то было! - только цепь раскалённая крепче тело его обвила. И тут вдруг так ему захотелося жить, такая воля к существованию его обуяла! 'Не гоже, чтобы сыны Ра нечисти покорялися! - круче всякого огня дума сильная его обожгла. - Держаться надо - иль ты не Яван Говяда?!'
И как будто силёнок эта решимость ему прибавила. Всю свою волю твёрдую Яван в кулак сжал: глаза зажмурил, дыхание задержал, и застыл изваянием каменным, рваться и метаться зря перестав. А в уме его и белый свет, и дедушка Правед, и матушка-коровушка, и красавица- богатырша - молнией яркой пронеслись. 'Нельзя умирать! - решил твёрдо Яван. - Жить надо! Жить!!!'
Минуты протянулись как годы. Половина хвороста уже сгорела, а цепь железная добела накалилась и ослабела. Собрался тогда Яван с духом и всем своим телом измученным из цепей рванулся. Порвал он путы на фиг, хворост горящий расшвырял и из полымя, точно Феникс-птица, вышел. И вот же удивительное дело: не только волосы на нём не сгорели, а даже и шкура льва, спасибо корове-матери за защитный дар.
Открыл Яван слипшиеся глаза, мир окружающий вновь увидал да - дышать! Дышать!!! А старикашка на него вытаращился и аж онемел, но в себя пришёл на удивление резво.
- Ах та-а-к! - протянул он с досадою. - Тебя, значится, и кнут не секёть, и огонь не берёть! Ладно, несгораемый ты мой - ужо я тебя пристрою!
Да подскочивши к Явану, как треснет ему посохом по шарабану! Тот с ног долой бряк, а в головушке сделался мрак: ничегошеньки от удара не соображает... Покуда чуток очухался, глядь - а старичище уже верхом на нём сидит и руки ему выкручивает. Ванька дёрг-дёрг - ни шиша! Страшная просто силища у заморыша! А зато у нашего атлета прежней мощи и нету - ну как пропала. И не успел он опомниться даже, как Ловеярка его сызнова повязал.
Присел чёрт, отдыхая, на камешек и, усмехаясь, сказал:
- Да-а! Впервой мне, признаюсь, такой тип попался, коий в огне-пламени невредимым остался. Ну, да ничё - для другого, в виде исключения, я расстараюся...
Привскочил старичина на ножки, Яваху, словно полено, под мышку загрёб и куда-то его поволок. Идёт-бредёт да вроде как сам с собою разговоры ведёт или, может быть, пленнику своему в ухо орёт. Чёрт его там разберёт: дедок-то, видать, от одиночества свихнулся совсем - чисто маньяк стал и параноик. Нет бы молчал, так он ещё и разглагольствует:
- Есть тут у меня одна животина безродная, никуда не годная. Ни чёрту он раб, ни богу друг... Я его по доброте душевной держу-держу, а зачем - ума не приложу. А прожорливый - уй! Давненько я его, правда, не кормил-то - уж годков сорок, наверное... А и не заслуживает, бездельник!
Старичишка тут, по своему обыкновению, посмеялся чуток, похихикал и дале ногами задвигал.
- Вот я тебя, пельмешек, энтому проглоту и скормлю! - радостно он загнул. - Побалую скотинку. Наших он всё ж кровей, ей-ей! Ну как своей кровинушке не порадеть-то!
И приходят они вскоре к пещере угрюмой. Старик шмыгнул в неё тут же, и засеменил по проходу в глубину. Через пару-тройку минут приходит он в большущий грот, мрачными красками лениво переливавшийся... Запрокинул Яван голову и видит: в углу, на толстенной цепи страшный дракон в заточении сидит, и такой-то весь худой да измождённый, что и описать невозможно. Хмурый он был, понурый, члены его были скорчены, кожа сморщена, рёбра стропилами наружу торчали, и лишь глазища рубиновым цветом горели... Узрел драконище деда, морду вытянул да как заревёт трубно. Едва свод в гроте не рухнул, до чего громкозвучно!
А дедок ему строгим тоном:
- Ну, будя, будя реветь-то! Ишь, шелупень неверная, расшумелся! Я ж не так пришёл - гостинец вишь притаранил. Эвона - человечек какой упитанный! Вкуснющий - це-це-це!
Поглядел чудовищный зверь на Явана, и огонь из его глаз от жадности жахнул. Раскрыл он пастищу громадную, а там клыки - чуть не в локоть длиною! А Ловеярка возьми тут и кинь в пасть разверстую своего пленника - как словно в печку полено. Дракон пасть моментально захлопнул и принялся Ваньку лопать. Чав-чав! - зубами его кусает и язычищем во рту бросает. Как словно котлету жуёт атлета...
Затем стиснуло Ваню со всех сторон и потянуло вниз, словно в воронку... А это он по драконьей глотке пошёл, да вскоре - буль! - место в его желудке нашёл. Тут же незамедлительно соки пищеварительные полилися на него потоком, и вышло бы Ване это купание боком, если бы не его броня, - до того едкими соки те оказалися. А воняли-то они как!
Пришлося Явахе сызнова в руки себя взять. Зажмурился он, дыхание задержал и всю свою волю в кулаке зажал.
Посидел он там трошки, подождал немножко... Ему-то вроде ничего, привык, видимо, уже терпеть, - зато верёвки от кислоты жгучей начали тлеть... Собрался Ванюша тогда с силами, дёрнулся мощно, да и освободился от пут. Только что дальше-то делать - не оставаться же тут... Да и через задний проход лезти - мало будет чести... Упёрся он тогда руками и ногами в стенки утробищи ящеровой, и давай там брыкаться да наружу рваться. Чуть в клочья желудок чудищев не разнёс.
И тут чует он - у-уть! - попёрло его по глотке назад, да так-то быстро... Вот уже в пасть он проскочил, а драконище пасть раскрыл, и Ваня по языку, как по маслу, проехался, да на полу пещеры и очутился. Отрыгнул, короче, богатыря дракоша - видать, тело его для закуси оказалось не гоже.
Вот Яванка на полу каменном в слизи барахтается, над ним ящер обескураженный пыхмя пыхтит, а перед ним Ловеярка стоит да волчарой на него глядит.
- Это что же такое получается, - заорал он, зараспинался, - ты у нас не токмо в огне не палишься, но и в утробе не варишься! Ну отпетый же негодяй - противно даже ящеру твоё мясо жрать!
И повернувшись к дракону, как крикнет ему:
- А ну-ка жри его снова, топтыга ты допотопная! Кому говорю, ангелолюб!
Да посохом своим на чудовище замахнулся.
А тот от ужаса зажмурился, назад шатнулся, в стену вжался, но исполнять приказание не стал - даже пасть захлопнул и челюсти сжал.
- Ах вона ты как! - взвизгнул истерически Ловеярка. - Ну, погоди, отступник ты жалкий!
И подскочивши к дракону, как огреет его посохом по морде!
Заревел, завыл драконище не своим голосищем, по бурой его шкуре огненные сполохи возогнилися, а потом кожа у него лопаться стала, и из трещин языки пламени заполыхали. Грохнулся он оземь тушей своей великой и аж заколдобился от муки мучительной.
Не стал Яваха ждать далее. Барсом стремительным он на обидчика своего кинулся и ловким ударом посох у него из рук вышиб. И уж хотел с чёртом этим расправиться, да только старик ловкачом оказался: проворен, подлый хам, был не по годам. Как начал он нашего Явасю по чём попало дубасить, что тому мало не показалось. Раз двенадцать злой Ловеяр его с ног-то сбивал, дух бунтарский из него, видимо, выбивал...
Видит Ванька - никак старичка не унять ему: не по силушке противник попался, да не по уму; и через времечко недолгое опять Ванюха побитый лежит, а старый чёрт этаким коршуном над ним высится и посохом своим поигрывает.
Да рассуждает, как водится, вслух:
- Я тебя, лядов забияка, навсегда драться-то отучу! Я счас, касатик, тебя тем сделаю, кем ты и должен был стать - та, что надо, будет у тебя стать!
Опять дедку стало весело. Рассмеялся он мелким бесом, в пляс пустился и юрким волчком по полу закрутился. А потом как вкопанный пред Яваном остановился, посуровел, нахмурился, на жертву свою зло сощурился, и... посохом колдовским до Ваниной груди коснулся.
И начал Яванушка на глазах меняться: шерстью стал обрастать, хвостом да мордой обзаводиться, и в рога да копыта рядиться... Минуты даже не минуло, а на месте человека с ладной фигурою телёночек стоял бурый. Стоял, дрожал, шатался и с испугом вокруг озирался.
Засмеялся тогда злобный маг, шлёпнул посохом телка по заднице и из пещеры его наружу погнал.
- Я тебя Черняку продам! - заявил он вновь радостно. - Как есть всего стоварю, со всеми потрохами, живучий ты мой! Ха! Это я ладно придумал, мне ведь лишняя с тобой морока не нужна - мне спокойная жизнь важна.
Схватил Ловеяр Явана-телка в охапку и к лесу бегом припустил. А в чаще лесной огромный загон оказался, деревянным тыном окружённый. Стены были сажени в две высотою, никак не менее. И для чего, подумал Ваня, такое сооружение? А злодей уж ворота прочные открывает, вовнутрь заваливает, а там скот всякий у него был заперт: коровы, овцы и козы. Пнул колдун Явана под зад ногою. Отлетел тот споро в дальний угол и на земельке сырой растянулся.
- Завтра же с Черняком свяжуся! - крикнул ему вдогонку дедок. - Переговоры с ним поведу по твоему поводу... Ужо, думаю, мы сторгуемся!
Выскочил он вон, ворота задвинул на засов, да и был таков.
Хреново... Ох, и хреново на душе у Явана стало! Вот же полоса неудалая у него настала! Попал он к коварному чёрту в лапы, как вошь во щепоть. Самое было время, когда перстень деда Праведа ему сгодился бы, хотя... может быть, и нет. Где ж это было видано, чтобы перстни на копыта надевались! И оставалося ему лишь одно - ждать, а там... пропадать, али спасаться, но на Ра притом уповать стараться.
'Постой! - схватил он себя за холку мысленно. - Ежели одна надёжа на Ра у меня осталась, то тетёхой мне быть не пристало. Надо и самому пошевелиться, ведь Ра и вовне и внутри гнездится!'
Пришёл в себя Яваха, вокруг поозирался, да и стал по загону похаживать. Вот походил он, побродил по скотьей тюрьме - ну нигде выхода нету! Ограда везде была высоченная - не перескочишь, да толстенная - не пробьёшь. Прямо тупик какой-то...
И вдруг - бац! 'Да как же это я раньше не догадался! - мысль неожиданная в телячью его голову шарахнула. - Экая же я бычара тупая!..'
Подбегает Яванушка к одной коровушке чёрной, - а та толстая такая, вымя у неё полное, - да и принялся её за дойки сосать. А она - ничего: смирненько этак стоит, к Ване голову повернула и вроде как приветила его своим 'му'. Присосался Ванёк как следует к вымени да всё-то молочко коровкино без остатка и выдул. Кругленьким он сделался, как бочонок, и вдруг чует - о-о! - побежала силушка молодецкая по жилушкам по телецким, ей-ей побежала!
Уж как стал наш телёночек тут попрыгивать, как принялся ногами он подрыгивать! И чует заколдованный усилок: слушаются его сызнова резвые ноженьки, быстро бегут они по загончику... Не на шутку Ванюша-бычок разыгрался, во всю прыть свою телячью он разогнался, подскочил быстрее молнии ко ограде той - да и сиганул себе на ту сторонку! Словно палисадник низёхонький ограду высокую и пересёк, да на обратной стороне и приземлился.
А как оказался Яванка на воле, то не стал он бегать там боле; как вкопанный он у заборища остановился и покопался как следует в своих мыслях.
И осенила его мгновенно догадка одна - палица!.. Вспомнил он про оружие своё испытанное, Ра силой напитанное. 'Надо её найти, - решил он, - во что бы то ни стало, и попросить Отца нашего, чтобы сила Его в тело моё вошла, чары злые рассеяла и прежним меня содеяла...'
Что ж, в уме сказано - въяве сделано! Яван-то, хоть и бычьего ныне племени, но себе на уме: идёт сторожко, украдкой, словно с кем играет он в прятки... А и то сказать, верно - прятки ведь и есть - чего на рожон-то лезть? Не ровён час, чёрт старый его заметит - уж он-то Ваню приветит! Поди сладь тогда с этим гадом, с колдуном клятым, при помощи рожек телячьих да ножек копылячьих - считай, одни рожки да ножки от тебя и останутся! С этого злыдня станется...
Пробрался Ванюша-бычок на морской бережок, глядь - эвона палица его у костра валяется, да ещё котомка. Не успел ещё старикашка вещи-то прибрать, поустал, видать, пошёл спать... Ну а Ваня к палице-то бегом. Облизал её от избытка чувств со всех сторон, да сверху на неё и лёг, как на порог. Лежит, всем телом дрожит и мысленно Бога о помощи молит. Да в придачу что было сил фантазии себя в прежнем виде представляет...
Вот лежал он так, лежал, верою безмерною наполнялся, и вдруг чует - уй! - жар от палицы пошёл, да такой-то явный! С каждой минутой палица жаром горячим накалялася, покуда не сделалось Ване невтерпёж.
'Что ж, - решил он твёрдо, - лучше от палицы своей я погибну, чем в загоне стариковом копыта откину! Буду терпеть до последней мочи!'
И вдруг - лоп! - треснула шкура на пузе телячьем и медленно начала с него сползать. Слезла шкура с него, как с руки перчатка, и рядом шмякнулась, а потом вспыхнула ярким пламенем и сгорела без остатка.
Как и не было того теляти малого! Стоит на месте телка былого богатырь молодой, стоит, потягивается, телом могучим вытягивается, косточки застоялые разминает и не совсем благозвучными словами колдуна поминает.
И почуял тут Ваня, что силушка его прежняя сызнова к нему вернулася. Не медля зря да сопли не жуя, Яван палицею боевою тогда вооружается и направляется к Ловеяровой хатке, где колдун почивал с устатку.