Станислав Яновский стоял в Бальной зале, возле больших стеклянных дверей, ведущих на террасу. Рядом, у стены, пристроились старший брат Михал - без убора, просто в чёрной матерчатой полумаске, и его жена Беатрыся - Восточная пери. На противоположном конце залы, на софе, окруженная женщинами своего возраста, восседала пани Гелена, в костюме Средневековой Дамы, ведущая светскую беседу с уездным урядником Амбросием Хадкевичем-Индусом и его почтенной, дородной супругой пани Анелей, вырядившейся не то Пастушкой, не то Гризеткой. Хозяин маскарада, граф Яновский-Магнат (тому и костюм не требовался), державшийся вблизи своей второй половины, развлекал, выздоровевшего после "боевых" ранений пристава Бурмина (ха-ха, Трубадура), который, даже, не смотря на пережитые телесные муки, ни сколько не убавил в весе, оставаясь, все таким же, огромным и круглым, как пивной бочонок, в смешном коротком колете, обнажившем его жирные ляжки. У каждого на лице была маска, туловище надежно упаковано в маскарадный костюм, но, тем не менее, их за десять верст можно было узнать. Как и большинство иных гостей, чьи прикрытые лица мелькали в вычурных па краковяка (быстрый бальный танец польского происхождения). Уже давно прошлись в полонезе, открывшем любой бал, позади остались были вальс и падеспань. А Баси, которую он с нетерпением ждал, все не было.
Угрюмое выражение его лица не мог скрыть даже цветной лоскуток с бубенчиками Арлекино, который он так необдуманно, словно потворствуя насмешке судьбы, выбрал для маскарада. Наедине, никто из близких, с ним не разговаривал. Даже, Юлия, добрая и смешливая, молчала, избегая встречаться с ним взглядом, повинуясь негласному приказу отца, объявившему бойкот младшему сыну. На людях же, все оставалось по-прежнему. Маски на лице - маски в душах.
Он смотрел, как весело кружатся пары, как распорядитель маскарада, пан Заглоба, сыпет задорными шутками, объявляя новый танец, и ему, вдруг, стало тошно от всего этого веселья и притворства людского. Завтра уедут Соболевские, и всему настанет конец. Fine della commedia, как сказала мать. Пан Соболевский повезет дочь в Варшаву до зимы, а после, в начале сезона, отправит в Санкт-Петербург, на грандиозную "ярмарку невест", где, надо думать, панна Янина "уйдет с торгов" с великой выгодой для себя и своего отца. Завидная невеста с огромным приданным в качестве бывшего майората графа Яновского, лакомый кусок для самых знатных женихов империи. Право слово, они еще пыжатся, отец и Михал, рассчитывают одним махом вернуть профуканное добро, плетут интрижки и держат все в тайне, чтоб не дай бог, кто не узнал, чтоб сплетни не поползли раньше срока. Давно бы, уже признали свое поражение, и благородно отдали то Соболевскому, на что он и так имеет полное право. И весь этот бал нужен, чтоб пыль в глаза пустить шляхте местной, чтоб честь не уронить, продолжая поддерживать видимость былого блеска рода Яновских. Тоже маскарад, затянувшийся, и очень ему, Станиславу наскучивший. Для чего все это, спрашивал он себя!? Не останутся же они на улице с протянутой рукой. Уедут в Бельцы, поместье пани Гелены под Гомелем, и станут там жить. Безусловно, без прежнего размаха, скромно. по их меркам, но все же лучше, чем остаться вовсе без ничего. Бельцы должны были отойти ему, Станиславу, но, в свете последних событий, мать переписала бумаги на Михала, как старшего, оставив его не удел. Вот, почему он изначально встал в позу протестующего, до той поры, пока не появилась Бася. Умом понимал, что для него наилучшим выходом был тот белоснежный "клубок газа", порхающий по блестящему паркетному полу залы в ритмах вальса в паре с каким-то долговязым Индусом. На, бери, говорила Удача, подношу на блюдечке. Стоит только руку протянуть, тепло улыбнуться, и она твоя, как и Мостовляны. А сердце громко стучало: "Нет-нет, нет-нет, нет-нет!" Нет! За все золото мира он не променяет огонь, пылающий в душе, когда он смотрит на свою вилию, на спокойное, обеспеченное будущее рядом с женщиной, которая не вызывает к себе ничего, кроме раздражения.
Наконец, они вошли! Сердце учащенно забилось в груди при виде Коломбины в черной полумаске, ступившей в белую Бальную залу под руку с Казановой. Тот достал из кармана черного камзола что-то маленькое и белое, незаметно сунув его в руку спутницы. Бальная книжица. Как хорошо, что он придумала именно Кшисека приставить к ней. Никто и не заподозрит в роскошной итальянской насмешнице панну Беланович. Матиевскому не впервой брать с собой на балы и рауты малознакомых местной шляхте "бедных родственниц", гостивших у него месяцами. Он непроизвольно рванулся вперед, поддаваясь порыву, готовый напролом, через весь зал шагнуть к ней, но спохватился, что слишком рано привлечет к ним внимание. В эти бесконечно долгие минуты, он, впервые, по настоящему, позавидовал другу, который мог себе позволить свободно стоять с ней рядом, о чем-то говорить, пригласить на танец без риска ей навредить. Заметил, даже, издалека, что щеки у панны, где их не скрывала маска, горят красными пятнами. И ревность шевельнулась в душе. Что мог сказать или сделать Кшисек, черт бы его побрал, чтоб вогнать ее в жар?
Басю оглушил и ввел оцепенение шум, царивший в зале, громкая музыка маленького оркестра, мельтешение перед глазами танцующих пар, схожих с нарядными куклами, ведь ни у кого не было видно живого лица, улыбки, блеска глаз. Маски, сплошные маски. Они поворачивались к ней, кружились под звуки скрипок, флейт и фортепиано, замирали в ненатурально изогнутых фигурах, прохаживались вдоль белых колонн и белых стен, сверкая золотом старинных, вышедших из моды, украшений, сидели на пуфиках и диванах, обмахиваясь веерами. Черные, белые, золотистые, разных форм и размеров. У нее кругом пошла голова, а в глазах стояла белая обнаженная нога женщины, и ее подвязка. Все такое ненастоящее, неживое, и это безумное веселье, такое показное, слишком буйное, что б быть естественным. Бал марионеток. Ей и в голову не приходило, что большинство гостей, пользуясь временной свободой, которую давал маскарад, были навеселе, как и Кшиштофф Матиевский, что стоял с ней у стены зала. Хлебнули шампанского, даже, юные паненки, сумевшие под шумок всеобщего безудержного веселья, улизнуть в буфет от зорких глаз своих мамаш. Провинциальной шляхте, не столь ревностно державшейся за строгие правила и нормы поведения на балу, в отличие от своих столичных собратьев, ничто человеческое было не чуждо. Дармовое вино и шампанское лилось рекой, так почему ж не попробовать! А лица скрывали маски, что дозволяло выпустить на свободу инстинкты. И вот уже, кое-кого из благообразных мужчин, лакеи, под руки, выносили из помещения, чтоб уложить в укромном уголке свободных покоев передохнуть; глядишь, и какая-нибудь из танцующих фей, прикрыв рот шелковым платочком, металась по четырем углам в поисках пятого, куда можно было бы опорожнить содержимое желудка, затянутого в корсет. Жесты становились все более развязными, а грань между допустимым на маскараде вольным поведением и бесстыдством, незаметно стиралась. Руки кавалеров во время танца иногда опускались выше, или ниже, талии партнёрши, кто-то сбивался с ритма, путая фигуры, или наступал на ноги соседке в паре. Комплименты граничили с сальностями, а некоторые дамы путались в длинных подолах своих костюмов. Звучали взрывы неприлично громкого хохота, а принятые в обществе дамские сдавленные возгласы, выражающие изумление, превращались в безобразный визг. Бал - маскарад в особняке Яновских, начавшийся степенно и величественно, мало помалу, переходил, в вакханалию. В ее разгар, как раз и появились в Бальной зале Бася и Матиевский.
Она уж было собралась поприветствовать хозяина и хозяйку праздника, как полагалось опоздавшим гостям по этикету, забыв, что ее те не приглашали, а короткую записку от Янины оставила дома, но ее вовремя одернул пан Кшиштофф:
-- Куда вы? Запамятовали, что вы в этом месте инкогнито? Стойте на месте, и старайтесь не выделятся.
Бася спохватилась и, желая отвлечься от сумасшедшей кутерьмы, творившейся вокруг, стала искать глазами фигуру Станислава. "Интересно, доложил ли он пану Кшисеку о своем сватовстве?",- думала она, перебегая глазами от одного мужского силуэта к другому. Ей, непременно, хотелось, чтоб тот знал и о предложении Яновского, и о том, что она ответила. Почему? Она и сама не смогла бы объяснить. Верно, все дело было в банальном женском тщеславии, в роковой ауре разбивательницы мужских сердец, которую она для себя вообразила после своего неопределенного "я подумаю" и огорчения, читавшегося на лице Станислава Яновского.
Найдя глазами Станислава, величаво возвышающегося на полголовы над своим братом, красивого, стройного, умудрившегося выглядеть загадочно, даже, в маске фигляра, она еще больше уверилась в своей значимости и незаменимости. На нее вдруг нахлынуло странное возбуждение, хотя, минуту назад, она еще дрожала от возмущения и затаенного страха при виде шумно веселящихся гостей. Краем глаза она уловила широкую улыбку, блуждающую по губам какого-то незнакомца, оказавшегося поблизости от них, потом еще одного, и странный взгляд карих глаз Матиевского, обращенный на нее сквозь прорези маски. Женское чутье безошибочно сигнализировало, что она им нравится, что эти мужчины любуются ее нежным подбородком, чувственным изгибом губ, плавной линией шеи, и выпирающими холмиками груди над вырезом платья. Случилось то, о чем когда-то думал старый граф Яновский, глядя на маленькую панну. В ней просыпалось ясное осознание власти женской красоты и внутреннего очарования над умами и поступками мужчин.
Тот, который улыбнулся ей первым, ряженный, как и Станислав, в черный вечерний костюм, в простой маске на лице, шагнул к Коломбине, и отвесив изящный поклон, обратился к ее спутнику:
- Le masque, permettez-moi, d'inviter votre charmante compagne sur la danse! (Маска, позвольте, пригласить вашу прелестную спутницу на следующий танец! - фр.).
Какой, мелькнуло в голове у Баси? Она в растерянности воззрилась на Матиевского, который вежливо склонив голову, ответил:
-- Je ne suis pas contre, si c'est ce que veulent Colombine (Я не против, если этого хочет Коломбина - фр.).
-- О, я согласна, - чересчур поспешно воскликнула прекрасная Коломбина и подала левую руку, навстречу пригласившему ее мужчине. Он был хорош собой, если судить по стройной фигуре, темноволос, широкоплеч, с прекрасной выправкой, выдававшей в нем военного, и еще, она решила так потому, что идя к ним, он отмахивал правой рукой, левую держа неподвижно у бедра, что было привычкой офицеров, которых она видела в Вильно. Правой рукой они придерживали эфес сабли, чтоб та не болталась, и не била по ногам при ходьбе. Нечто смутно знакомое было в его внешности, но как она не старалась, не могла ухватится за вертевшееся в голове воспоминание.
Она едва не взвизгнула от восторга, когда очутилась посреди залы в первой паре.
-- Галоп, панове! - объявил усатый распорядитель, и грянула быстрая мелодия Штрауса. Бася с кавалером быстро прошлись по кругу, взявшись за руки, притопывая и стремительно несясь вперед под задорные наигрыши скрипок и свирелей. Вслед за ними потянулась вереница других пар, образуя круг, после, танцующие перестроились, образуя длинный коридор, сквозь который устремилась последняя пара, а после другая, а потом еще, и еще...
В череде танцев (бальная книжица Баси быстро заполнилась), Бася перестала замечать и Станислава, и его друга Матиевского, который тоже танцевал. Ее голова кружилась уже не от возмущения и растерянности, а от упоения собственной популярностью среди молодых мужчин, от которых не было отбоя. После галопа она кружилась в вальсе, танцевала падеспань, кадриль, лансье и польку. Ей стала так хорошо, так весело на душе, что она перестала замечать и неточные движения некоторых партнеров, и дух, сочившийся от них даже через плотные маски, и вольные комплименты, которые ни при каких обстоятельствах не должны были говорить кавалеры на балах, уважая своих партнерш. Заметила, но не придала значения тому, что большинство матрон, как по команде, поднялись со своих мест и увели дочерей с праздника, чтоб не смущать их ум буйным разгулом, в который кинулась подвыпившая шляхта. Если бы кто-то один хватил лишку и повел себя неприлично, толкался, бранился и неучтиво обращался с дамами, его поведение бы долго обсуждали, смакуя во всех подробностях падение нрава. Но, коль все, поддавшись веселому Бахусу, допускали промахи, то и спрашивать было не с кого. Каждый человек в зале, считал, что маска на лице и костюм на теле, делают его невидимкой, что его никто не узнает, а поэтому можно и подурачится. Под возгласы и аплодисменты собравшихся в зале, шляхтичи объявили Королевой маскарада какую-то пани, а может и паненку, посадили ее на стул, как на трон, и под дикий визг несчастной, носили ее на руках высоко над полом, пока та не охрипла и сделала вид, что лишилась чувств. Ее передали родственникам, которые готовы были уже снять маски и засучить рукава для драки, но все обошлось, потому что вступился хозяин, пан Яновский, сумевший вразумить захмелевшую молодежь не кидаться из крайности в крайность.
-- Панове, шаноѓныя (уважаемые - бел.) панове! - выкрикивал уже пан Заглоба, чтобы перекричать шум, - Мазурка! Кавалеры приглашают дам!
Бася, разрумянившаяся после очередного быстрого танца, едва отдышавшаяся, заглянув в бальную книжку, с изумлением обнаружила, что напротив второй мазурки и последнего катильона стоит имя Станислава Яновского. Хитрец Матиевский, непостижимым ее разуму образом, сумел записать имя друга, жирным росчерком вычеркнув имена других претендентов. Себя вписал напротив последней мазурки. Это противоречило этикету, и из-за такой неучтивости мог произойти неприятный инцидент, но, опьяненная атмосферой легкого безумия, охватившей гостей, и передавшейся ей, Бася беспечно отнеслась и к этому тревожному сигналу. Ах, какая ерунда, подумала она. Ну, потанцует вместо одних - с другими.
Тем более, что она чувствовала вину, что ни разу не посмотрела в сторону Матиевского, который во время коротких пауз между танцами, всячески пытался ей угодить: то приносил из буфета бокал с лимонадом, то сыпал шутками, желая развлечь, то указывая на маски, иронично пояснял, кто из знакомых ей гостей прячет под ними свое лицо. О Станиславе старалась не думать, все еще обижаясь на его бегство, хотя в душе понимая его причины. Вот вышел бы с ней посреди залы, объявил всем, что она его невеста (пусть без оглашения в костеле), глядишь, она бы и оттаяла. Так нет, стоял, как истукан каменный, у стены, наблюдая за ней (она знала это, видя, как во время танцев, он всякий раз, куда бы она не направилась, поворачивает в ее сторону голову), или танцевал с другими женщинами в масках, иногда, встречаясь с ней глазами, прикасаясь ладонями к ее ладоням, когда в танце менялись партнеры. И, ни разу, ничего не сказал, не улыбнулся, не пошутил, как это делал пан Кшисек. Видела только его плотно сжатые губы, да холодно мерцающие синие глаза в прорезях маски. В такие моменты у нее уж и охота танцевать пропадала. Чувствовала себя нашкодившим дитем малым, которого взрослый вот-вот, да и отчитает. А потом, опять накатывало веселье, непринужденность, и чувство собственной значительности. Вблизи кружилась подруга Янечка, в костюме Мотылька, вся в белом, укутанная в газовый эшарп. Бася ее сразу узнала, но так и не решилась подойти, не желая портить себе настрой, коль той вздумается наговорить ей с три короба обидных слов, право слово, вполне заслуженных, но все же... Видела, и пани Гелену, что ни разу не прошлась в танце, а сидела на диване, беседуя с женщинами, и пана Богуслава, и брата Станислава, Михала, с его бестелесной женой, и тонкую, тоже, кажущуюся прозрачной, фигурку панны Юлии, танцующей редко, все больше держащейся подле матери. Все эти люди сейчас ей казались нереальными, далекими, как и большая белая зала с восемью колонами, стоявшими в два ряда, с чудесным лепным потолком, по которому парили, нарисованные неизвестным живописцем, нимфы, а в центре - висела большая кованая люстра со свечами, украшенная сотнями сияющих, искрящихся в отблесках пламени, хрустальных подвесок. Бася была, как в волшебном сне, или, в сказке о Вострушке и хрустальном башмачке. А где-то у стены, стоял недовольный поведением зазнобы, ее Фей-крестный.
Объявили мазурку, и она не в силах скрыть свое волнение, нетерпеливо ждала, когда к ней подойдет Станислав. Но первым оказался тот мужчина в маске, что пригласил ее на галоп.
-- Позвольте мне иметь удовольствие, прелестная панна, ангажировать вас на мазурку, - прозвучало по-русски приглашение на танец. Бася вспыхнула под маской, и закусила губу, наконец, догадавшись, кто перед ней. Тот штабс-капитан, что как-то заезжал к ним на хутор с отрядом жандармов в поисках беглого мужика, виноватого в поджоге маёнтка пана Даленги. Имени его она, увы, не помнила. Но глядя внимательно на его рост, волосы, слыша голос, вспомнила и лицо. За спиной того уже выросла фигура Станислава Яновского.
-- Seigneur, dans sa miséricorde, je demande pardon pour le malentendu, mais la danse-mazurka était promis à moi! (Господин, милостиво прошу простить за недоразумение, но танец-мазурка был обещан мне!) - не громко, но очень твердым голосом произнес он, глядя в глаза Баси.
-- Не припомню вашего имени в бальной книжке, господин Яновский, - ледяным тоном парировал штабс-капитан.
-- Зачем же на личности переходить. Мы на маскараде,- тут же встрял меж ними пан Кшиштофф, чуя, что назревает скандал. - Панна давно обещала этот танец пану Станиславу, но, видимо, запамятовала.
Бася, готова была сквозь землю провалится, а еще, ей хотелось сорвать в лица Матиевского маску, дать ему хорошую затрещину, за то, в какое положение он ее поставил.
-- Но.., - хотел возразить штабс-капитан, да только Станислав, взяв Коломбину за руку, уже тянул ее на себя:
-- Ясновельможный пан нас простит, но моя невеста ныне такая забывчивая от скорого счастья стать моей женой,- проговорил он елейным тоном, сильно сжимая пальцы Баси, затянутые в белые перчатки. - Не правда ли, моя прекрасная Коломбина?
Он встряхнул головой, откидывая со лба выбившуюся светлую прядь волос, и бубенчики на маске мелодично звякнули.
-- Oh, oui! (О, да - фр.) - только и нашла, что ответить по-французски в растерянности она, ибо не вспомнила ни одного слова на родном языке, понимая, что попала в, совсем уж, глупое и не красивое положение. Ей бы отказать в тот момент обоим, сославшись на усталость или на головную боль, или предложить другой танец первому кавалеру на его выбор, - но все были уже расписаны, - извинится, как учили ее монахини и учителя этикета и танцев в пансионе, только она ничего, из вышеперечисленного, не сделала. Поэтому молодой штабс-капитан отступил в сторону, чувствуя себя оскорбленным. "Ох, уж эти провинциальные поляки, - с нескрываемой злостью думал он, - Нет ни манер, ни хорошего воспитания. Ни в жизни, ни на балах. Сплошное чванство, спесь и ненависть к русским". И, да. Он принял отказ девушки и бесцеремонное поведение ее жениха на счет своей национальности, и поэтому, кипел еще больше.
-- Я вас, пан Станислав когда-нибудь убью. Или, никогда не прощу, что по вашей вине мне пришлось краснеть, - процедила Бася сквозь сжатые зубы, когда они уже стояли в паре посреди танцующих. Она не сомневалась, что пакость, которую ей подстроил Матиевский с бальной книжкой, дело рук ясновельможного лицемера, что так мило ей нынче улыбался. Без милостивого благословения того, пан Кшисек и дохнуть бы не посмел в ее сторону.
-- Ну, имею же я право потанцевать со своей невестой хотя бы один танец, - самоуверенно отозвался он, - Или ни невестой!?
-- Я сказала, что подумаю, - яростно прошипела Бася.
-- Думай, и быстрее. А то, не ровен час, у меня и охота пропадет, - заявил он насмешливо и, под первые звуки скрипок, повел ее по кругу, совершая променад мазурки.
О, эта музыка, душа любого бала! Сколько в ней огня, сколько страсти и озорного задора! Как здорово порхать, несясь вперед, глядя через плечо на своего любимого, в нежном наклоне склоняя шею, словно протягивая невидимую нить от сердца к сердцу, казаться ему непостижимой и желанной. Как приятно сознавать, что, пусть, только через неуловимые движения рук и тела, через повороты головы, но все равно, он признается тебе в любви, влечет за собой и руководит твоим каждым движением. Вся инициатива в его руках.
Станислав мчал ее вперед, то щелкая каблуками, то кружа ее, то падая на одно колено, обводя вокруг себя, показывая свою волю и ловкость, и она парила над полом, легко и невесомо, как ночной мотылек, думая, что лучше этой мазурки, бог не придумал танца на земле.
-- Я завтра уезжаю, моя дрога, - быстро, с придыханием, говорил он, ведя ее быстрым шагом с подскоками через центр залы.
-- Куда? - боясь сбиться с такта, спрашивала она.
-- В Вильно. Дела...
Она не хотела думать, какие у него в городе, где она прожила столько лет, могут быть дела. Он не объяснял, а она не спрашивала, всецело ему доверяя. Она наслаждалась и этим танцем, казавшимся ей особым, по сравнению с другими, потому что танцевала его с человеком, которого любила; наслаждалась игривой музыкой, звуками скрипок и фортепьяно; наслаждалась удивленными взглядами людей, видневшимися, даже, через маски, оттого что многие теперь обратили на нее пристальное внимание. Ей было хорошо, она была счастлива...
Завершал первое отделение катильон. И, снова, она танцевала со Станиславам. Он был кавалером-распорядителем, она его - дамой. Они задавали последовательность фигур всем остальным участникам этого бесконечного танца. То кружились в фигурах вальса, то переходили на кадриль, держась за руки, сходились и расходились в шенах под зонтиком (фигура катильона), "играли в кегли", "гирлянды" со стулом, пока ноги участников не стали гудеть от напряжения. И понесся шепот по рядам сидящих дам и их кавалеров. Люди стали переглядываться, делая друг другу многозначительные знаки, недоуменно пожимая плечами и покачивая головами. Всем стало интересно, с кем молодой Яновский танцевал мазурку и катильон, два главных танца маскарада, да и любого празднества, красноречиво заявляя своим выбором дамы о возможной, будущей кандидатуре невесты. Нет, то была ни дочка Соболевского. Вот же она, стоит скромно у колонны с долговязым Олеком Бельским, и ни одна из известных им девиц на выданье. Кто-то вспомнил, что сия миленькая девчушка в роскошном наряде Коломбины появилась в дверях вместе с паном Матиевским. Тогда где же ее маменька и папенька? Или она, эта прелестница, уже замужем? А может быть одна из протеже пана Кшиштоффа? И вот, уже засланы казачки на разведку к тому, мол, что да как. Но Матиевский ускользал от прямых ответов, что только больше подогревало людское любопытство. Большинство охотников до чужой личной жизни, уже жило моментом, когда после ужина, в полночь, настанет время снять маски. Вот тогда-то все и откроется!
Если большинство гостей сгорали от любопытства, то были на празднике и такие особы, которых пожирала ненависть и гнев.
-- У вас были все возможности, но вы их бездумно упустили, - говорила одна маска другой, - Скажите спасибо за это вашему сыну. Завтра ноги нашей не будет в этом доме.
--И что, когда нам ждать распоряжений? - угрюмо отвечала другая маска.
-- Я извещу вас письмом, когда прибудет мое доверенное лицо, чтоб оформить необходимые бумаги и ввести меня в права собственности.
Будь в то мгновение у второй маски руки длиннее канатов, он бы желал протянуть их через весь зал к шее той девки, что весело резвилась на его глазах с его сыном, и придушить ее без малейших колебаний. Он хотел этого настолько сильно, что в кашу смял розовый бутон, который дала подержать ему жена, пока уходила в дамскую комнату.
- Панове, ласкава проше, передохнуть от танцев. Все за столы. Шибче, шибче,- выкрикивал пан Заглоба, приглашая захмелевших, одуревших от танцев и летней духоты, гостей пройти в смежные с Бальной залой комнаты для небольшого ужина, перед тем, как придется снять маски, а после - пойти на улицу смотреть фейерверк.
Гости, следуя традиции, беспрекословно подчинятся распорядителю бала, потянулись в соседние помещения, в которых для них уже были накрыты маленькие столики. Молодежь, что вполне естественно, рассаживалась отдельно от своих пожилых родичей, и как можно дальше. Каждый выбирал себе компанию по душе.
Молодой Яновский мягко, без лишних разговоров, высвободил из материнской хватки руки, когда та пыталась его увлечь за собой на ужин, и пошел к Басе, стоявшей на другом конце зала в компании пана Матиевского. Пани Гелена долго стояла, глядя в спину удаляющегося сыну, и сердце ее сжималось от боли и нехорошего предчувствия. Надо же, ее мальчик, ее сын, выбрал другую женщину! Она не знала, какое чувство сильнее в этот миг разрывало ее сердце: материнская ревность от сознание того, что в жизни сына, наконец, появилась женщина, значившая для него намного больше, чем она сама, его мать, и он без оглядки пошел за ней, наперекор всем; то, что он, на глазах, губил свою жизнь и будущее их семьи, или злость на эту девчонку, стоявшую в золотистом платье Коломбины, принадлежавшем Юлии, которую она защищала, и которая, наплевав на ее расположение, посмела бессовестно обвести всех вокруг пальца, одурманив разум сына своими прелестями. Она больше, даже, не сердилась на него за упрямство, за то, что они вынуждены будут жить, стесненные средствами. Ее сердце болело от мыслей о его, Станислава жизни, которую он сам себе выбрал. Что ждет его впереди, если он женится на этой черноглазой вертихвостке, как и обещал? Что станет делать, чтобы содержать семью, ведь у него теперь ничего не осталось? Даже, Бельцы наследует Михал и его дети, которых, бог даст, жена подарит ему. Неужто, ее гордый, самолюбивый сын, который ничего не умеет, кроме как тратить родительские деньги, поступит на службу, станет день за днем корпеть в какой-нибудь конторе, переписывая бумаги, или устроится служить к кому-нибудь из знакомых магнатов? Его гордость не перенесет такой удар, он возненавидит и эту девку, с которой связался, и жалкое существование, на которое себя обречет, и самого себя, за то, что когда-то необдуманно пошел на поводу страсти. Любовь уживается среди равных, в неравенстве же она чахнет и приносит горечь разочарований. "Сыночек мой, опомнись, - хотелось крикнуть графине Яновской вслед сыну, сорвать с лица маску и заломить в отчаянном рыдании руки, видя как он все ближе подходит к той, другой, и все дальше становится от нее. - Еще есть время все исправить, еще пока не поздно. Она погубит тебя, она разрушит твою жизнь. Я мать, я чувствую это сердцем. Оглянись, посмотри на меня".
Он не оглянулся, не услышал ее немой крик души, горящей от боли, потому что перед глазами стояло бледное золото костюма, пухлые губы, нежная кожа и черные, блестящие локоны волос.
Коротко поблагодарив Матиевского за оказанную услугу, он взял Коломбину под руку и повел через парадные покои к вестибюлю.
-- Я уже должна уехать? - разочарованно спросила Бася. Ей очень хотелось остаться на ужин, а после и фейерверк посмотреть.
Они задержались в одном, их многих полутёмных помещений, чтобы она смогла перевязать на ногу распустившуюся ленту туфельки.
-- Бася, ты же знаешь, что лучше уйти до того, как снимут маски, - пояснил Станислав. - Так интереснее, даже. Для всех ты останешься красивой, загадочной незнакомкой, как в сказке.
-- Вы в сказки не верите, - недовольно пробурчала она, морща носик.
На это он лишь улыбнулся, и, оглядевшись по сторонам, не смотрит ли на них кто посторонний, потянул рукой за шелковые завязки ее маски.
--Что вы делаете, пан Станислав? - поинтересовалась она, заметив, что и его маска с лица куда-то исчезла.
-- То, что хотел сделать весь этот, бесконечно длинный и скучный, вечер, - с игривой улыбкой отвечал он, пряча к себе в карман пиджака расшитый бисером и стеклярусом кусочек ткани. - А хотел я - видеть твое лицо, танцевать только с тобой, моя милая изменница. Я почти пожалел, что привел тебя сюда, на представление, не имея возможности быть рядом, касаться руками твоего тела, как делали это другие, разговаривать и смеяться. Поверь, это тяжело. И еще, моя дрога, больше всего на свете мне хотелось вот этого...
Он накрыл ее губы своими губами, тесно прижав ее к себе, так что она каждой частицей тела почувствовала учащенное биение его сердца. И, Бася улетела, опять порхая в безумной мазурке, взмывая куда-то ввысь, все выше и выше, задыхаясь от переполнявших ее желаний. Если бы этот миг мог длится вечно, думала она, и почти сразу почувствовала, что ее больше не держат в объятиях. Она, слегка удивленная, открыла глаза и посмотрела на Станислава.
--Тише, - улыбался он, запечатывая пальцев готовый сорваться с ее уст возглас протеста. - Мне необходимо на минутку оставить тебя, моя дрога. Прикажу слугам запрягать коляску, чтоб отвезти тебя домой.
-- Опять? - горько молвила она.
-- Только на минутку. Я сразу же вернусь.
Припав, напоследок, жадным поцелуем к ее губам, он стремительно вышел из покоя на поиски первого попавшегося лакея, которому хотел дать распоряжение подать экипаж к парадному входу в "палаццо". Пусть она зашла в эти стены тайком, с черного хода, но выйдет, гордо подняв голову, покидая бал, как королевна.
Зябко поежившись, Бася обняла себя руками за плечи, и принялась ждать, уставившись невидящим взором в темноту ночи за окном. За спиной, в глубине комнаты тикали часы. "Тик-так, тик-так" - звучал неумолимо их ход, отсчитывая минуты человеческой жизни. Сквозняк, гулявший по комнатам, заставил ее пожалеть, что не взяла с собой ни шали, ни накидки, потому что после духоты и тепла переполненной людьми, Бальной залы, остальной дом выглядел притихшим и холодным. Погода за окном поменялась. Небо затянуло тучами, грозящими пролиться на землю затяжными дождями, несущими с собой резкое похолодание и сырость. Со стороны покоев, где ужинали приглашенные на маскарад гости, доносился монотонный гул голосов. Она смотрела во двор, через залитые мраком оконные стекла, и не видела абсолютно ничего, кроме собственного отражения. Поворачиваться лицом к комнате не хотелось. Боялась взглядом опять наткнуться на какое-нибудь непотребство, хотя догадывалась, что в этой половине дома в этот час никого, кроме слуг, не было. Просто, тишина и пустота, царившие вокруг, давили на нее непосильным грузом.
За спиной раздались шаги, и мужская фигура, нечетко отразившись в темных стеклах окна, приблизилась вплотную к ней. Сердце затрепетало от облегчения. Станислав, подумала она, видя в отражении очертания его костюма, и маску на лице. Зачем опять ее надел, мелькнуло недоумение, но она не успела, даже, опомнится, как сильные руки схватили ее сзади за талию, прижали к себе спиной, запрокидывая вверх голову. Горячие губы быстро впились в ее шею, покрывая ее цепочкой поцелуев, спускаясь торопливо вниз, по подрагивающему плечу к ключице, повторяя стремительный бег ее крови в пульсирующей, под тонкой кожей шеи, вене. Бася, на мгновение, прикрыла глаза, ухватившись рукой за мужское предплечье, чтобы не упасть на пол от легкого головокружения. Мужчина издал сдавленный стон, заставивший ее напрячься. Что-то было не так! Какие-то странные поцелуи. Чужой запах одеколона щекотал ноздри, а объятия, в которых она очутилась, были другими, незнакомыми, слишком напористыми, грубыми. Руки мужчины уже шарили по ее полуобнаженной груди, жадно сжимая ее и пытаясь высвободить из тугого корсажа. Станислав никогда, даже пожираемый изнутри огнем страсти, что будили в нем ее поцелуи, не вел себя с ней так похотливо и бесцеремонно. Даже не успев до конца понять, что происходит, Бася стала вырываться из этих железных рук, что держали ее тело при себе, не позволяя ни на йоту отдалится.
В пустоте затихшей комнаты раздались оглушительные, как гром среди ясного неба, аплодисменты.
-- Браво, брависсимо, панна Барбара. Je suis contente de voir que vous ne me décevez et cette fois, ma chère fille! (Я рада, что вы не разочаровали меня и на этот раз, моя милая девочка! - фр.).
Руки, удерживающие ее, резко разжались. Отпрянув в сторону, она посмотрела на мужчину, которого тот час узнала. Стоял, уставившись на нее, и если бы ей, в тот миг, было до него дело, она бы прочитала на его лице странную смесь узнавания, удивления и раскаяния. Это был русский штабс-капитан, который еще час назад танцевал с ней галоп, а после оспаривал свое право на мазурку у Станислава. Бася резко повернула голову в другую сторону, и увидела возвышающийся, как шпиль собора, энан (средневековый головной убор женщины в виде конуса, или усечённого конуса) пани Яновской, стоявшей в дверном проеме. Весь ужас происходящего обрушился на нее со скоростью молнии. Нет, нет, нет, завопила ее душа, это ошибка, и я здесь совсем не причем. Но блеклые, голубые глаза женщины, стоявшей в десяти шагах от разыгравшейся перед ней сценой, говорили об обратном.
-- Пани Гелена, - сказала Бася сорвавшимся голосом, делая к той шаг на встречу, но тонкая фигурка в остроконечном колпаке, выставила вперед руки, желая отгородится от ее докучливых объяснений.
-- Увольте меня от жалостливой истории, придуманной на ходу, милочка, - холодно улыбнулась графиня. - Что бы вы ни сказали, в свое оправдание, все прозвучит глупо и нелепо. А вы, monsieur Рокотов, оставьте нас...
-- Non, monsieur, s'il vous plaît rester! (Нет, сударь, извольте остаться! - фр.), - прогремел в тиши еще один голос.
"Я не хочу быть здесь. Это сон. И я хочу проснуться. Я хочу проснуться. Пожалуйста, Боже!" - кричал ее внутренний голос, но из губ не сорвалось ни звука. Застыв, как жена Лота, она не могла пошевелить ни одним членом, только ее большие, черные, горящие ныне, как угли, глаза метались меж фигурами, стоящими на разных концах комнаты. От матери - к сыну, от сына - к матери.
Станислав надменно прошествовал через весь покой, заложив руки за спину. Он не смотрел ни на окаменевшую панну Беланович, ни на мать, которая, понимая, что сейчас произойдет, кинулась ему наперерез. Он шел, видя перед собой только одно лицо, которое с каждым шагом становилось все ближе.
Рокотов, надменно вздёрнув подбородок, развязал тесемки у себя на затылке и швырнул бесполезный ныне атрибут себе под ноги.
-- C'est bien (Хорошо - фр.) - спокойно сказала Станислав Яновский.
--Сыне, остановись, - кричала пани Гелена, кинувшись к нему, но не успела. В щеку Рокотова впечаталась звонкая пощечина, эхом прокатившись по пустой комнате. Ударил не перчаткой, а рукой, чтоб больнее было, в обход приличий и изящества, чтоб, мерзавец, почувствовал хоть сотую долю той боли, что рвала сейчас его грудь изнутри. И эта, что молча стояла с ним рядом, чтоб почувствовала хоть что-нибудь.
-- Я готов дать вам удовлетворение, - с достоинством ответил Рокотов, проводя ладонью по вспыхнувшей щеке.
-- Salvum et Protege, Domine (Спаси и сохрани, Господи - лат.), - закрыв лицо руками, прошептала мать. - Amen...
В считанные минуты комната наполнилась людьми, которых позвали слуги. Вспыхнул свет в канделябрах, засуетились гости. Бася, как сквозь туман видела, что они смотрят на нее, выкрикивают слова, пытаясь образумить, стоявших друг против друга, мужчин. Слышала фразы, которыми те перекидывались легко, словно в "чижа" играли. "На пистолетах", "Извольте выбрать себе секунданта", "Завтра", и много других фраз, каждая из которых била ее по голове, как обухом. "Он едет завтра в Вильно. Он не должен драться. Моя вина, моя вина, моя вина...", - как заунывный мотив шарманки, крутилась в голове ее мысли. Подошла Янина, которая что-то говорила ей, теребя за руку, пытаясь растормошить, вывести из этого благословенного ступора, но поняв, что усилия ее напрасны, отступила. Отец, тяжелым взглядом, позвал ее к себе. Подле сына стоял пан Богуслав, бледный, нервно сжимал и разжимал кулаки, за его спиной выросла фигура Михала, его жены, утешающей плачущую панну Юлию. Матиевский обменивался репликами с незнакомым ей человеком, кажется, согласившимся стать секундантом штабс-капитана. Перед Рокотовым маячил толстый Паж, или может Трубадур, которого она видела ранее в зале, сердитым тоном, нашептывая тому что-то на ухо. Бася подняла глаза на виновника всей этой напасти, который, тоже, смотрел на нее, и невольные вопросы так и рвались с ее губ: "Почему? Что я вам сделала, что вы так со мной поступили? Неужто, из-за мазурки? Я же не в чем перед вами не виновата. А вы, вы меня сейчас уничтожили. Вы и его уничтожили. Он никогда меня не простит". Не выдержав ее обвиняющего взгляда, мужчина опустил глаза, рассматривая кончики, начищенных до блеска, туфлей. Он почти сожалел, что вышло все так нелепо. Хотел проучить за надменность и пренебрежение эту польскую Коломбину и ее жениха, в чьих глазах, на маскараде, видел неприкрытое неуважение к себе, к своему народу. Разве мог подумать, что под маской скрывается та милая девочка, что недавно стояла с ним у колодца, приветливо улыбаясь и расспрашивая о его жизни? Не мог, да и поздно было раскаиваться в содеянном.
Бася, после, смотрела на Станислава, который ни разу голову не повернул в ее сторону. Надменный, холодный и очень далекий. "Спроси меня, и я тебе отвечу. Я все могу тебе объяснить", - кричала она немо, в душе заливаясь горькими слезами, но молодой Яновский упорно избегал ее взгляда. Смотрел на кого угодно, но только не на нее.
Мы, словно, куклы на арене.
Ты был один, потом другой:
С тобой мы в неудачной сцене
Сошлись едино, словно в бой!
Со стороны большинству представлялось, что девушка, в красивом маскарадном костюме, стоит посреди всеобщей сумятицы просто так, потому, что почти никто не знал причин, по которым вспыхнула размолвка между офицером жандармов и младшим Яновским, повлекшая за собой вызов. Пани Гелена, в ярости метнувшаяся было к паненке, была остановлена властным окриком сына: "Madame", и вынуждена была подавить в себе приступ ненависти, замереть на месте, вцепившись руками в волосы. Ах, как она была права в своих предчувствиях! Как же сердце ее болело, предсказывая грядущую беду. Если б могла, то воротила бы время вспять, чтоб та черноглазая дрянь никогда не переступала порога ее дома, чтоб ее сын век не видел ее и не знал.
Улучив момент, когда Сташек не смотрел на нее, графиня быстро скользнула за спину Баси, и яростно прошептала:
-- Молитесь, панна Барбара, чтоб с сыном моим ничего не случилось. Иначе, не будет вам места на этой земле. Я знала, что вы не достойны его по своему положению, но никак не подозревала, что в вас так мало ума, чтоб променять настоящую любовь на минутное увлечение. Если б вы знали, как он стоял за вас горой, на что он решился, ради вас! Но вы не знаете, и не понимаете ничего, маленькая пустышка. Все говорят, что вы ведьма, - она нервно хохотнула, впиваясь ногтями в руку девушки, - А по мне - обычная шлюшка, недостойная даже пыль вытирать с сапог моего сына.
К ним подошел Матиевский, который снял маску, как и большинство, присутствующих при ссоре, гостей. Даже теперь, когда она пребывала в странном оцепенении, она могла различить безобразный толстый рубец, пересекавший его левую щеку от подбородка до виска. Красивое, всегда веселое лицо этого любимца женщин, оказалось навсегда изуродованным. Бася рассматривала его, еще не утратив остатков способности удивляться, как неуловимо менялось оно, стоило пану Кшисеку повернуть его в другую сторону. Словно у этого человека, как у медали, появились две личины. Старая - привлекательная, и новая - неприятная.
-- Пани Гелена, вас зовет к себе пан граф, - соврал он, не мигнув и глазом, и дождавшись, когда Яновская удалится на достаточное расстояние, добавил:
-- Панна Барбара, вас ждет коляска у входа. Станислав просил меня сопроводить вас до хутора, и по возможности, смягчить последствия вашего отсутствия дома. Дайте свою руку, мы уходим, - он тревожно заглянул ей в глаза, и, не дождавшись от девушки ответа, повел ее в сторону выхода.
Если б она оглянулась через плечо, то увидела бы, что Станислав провожает ее долгим взглядом, тем, которого Бася напрасно ждала, но так и не дождалась, пока оставалась с ним рядом, в котором, и без лишних слов, читалась обида, боль, разочарование.
Под мощными порывами ветра склонялись и стонали верхушки старых сосен и лип, росших в парке. По небу ползли черные, рваные лохмотья туч, в редких просветах которых выглядывал бледный серп луны. Стало настолько холодно, что ее затрясло от озноба. Слугу с фонарем, вышедшего следом за ними, чтобы посветить, Матиевский вернул в особняк. Ни к чему были лишние свидетели. Он снял со своих плеч мягкую суконную накидку, укутав в нее дрожащую фигурку девушки, и тихо сказал:
-- Ну вот, панна, вы и побывали на балу. Фанфары отгремели, и занавес опущен. Ничего не хотите мне сказать?
Она молчала, все еще трясясь от холода, а возможно, ее трясло из-за пережитого и того, что еще предстояло пережить. Матиевский, догадавшись по ее отсутствующему, блуждающему взору, что девушка слегка не в себе, сильно встряхнул ее за плечи. Не получив в ответ никакой реакции, слегка ударил по щеке, потом - еще раз, пока Бася, не отпрянула от него, протестующе заслоняясь руками. По лицу ее покатились первые крупные капли слез.
-- Молчите. Что же вы все молчите и только плачете. Не передо мной нужно слезы лить, а там, перед ним. Нужно было умолять его не вызывать Рокотова, чтоб он опомнился. Пришел в себя и трезво обдумал последствия своей горячности. Ведь, этот чертов штабс-капитан, превосходный стрелок. У него первый выстрел. И я не поручусь, что завтра все обойдется без последствий. Он послушал бы вас, я это знаю, панна Барбара. Вы, одна, только и могли его остановить, но почему-то этого не сделали. Не могла же ссора вспыхнуть из-за глупого танца? Скажите мне, что вы не при чем?
Он не знает, догадалась Бася, он абсолютно ничего не знает. Станислав даже ему, своему близкому другу ничего не стал говорить. Ей бы почувствовать облегчение, что кроме троих человек в том покое, никто не подозревает об истинной причине ссоры, но нет. Груз вины за свое легкомысленное поведение, еще одним камнем лег на ее сердце, заставляя вогнуть голову в плечи, сотрясая ее тело в мучительных рыданиях.
Поняв, что дело совсем плохо, Матиевский мягко привлек ее к себе, осторожно обнял, позволяя девушке уткнуть лицом в плечо его маскарадного камзола, чтобы выплакаться. По не малому опыту знал, что женщине нужно время, чтоб успокоится, чтоб иссякли потоки слез, приносящие облегчение, и тогда она расскажет обо всех бедах, что мучают ее сердце.
-- Пан Кшисек, я так виновата, - меж всхлипами и вздохами, говорила Бася. - Я так перед ним виновата!
Матиевский, заслоняя своим телом ее от пронизывающих насквозь порывов ветра, рвущих на ней накидку, бешено трепавших перья плюмажей на их треуголках, лишь крепче прижал дрожащее тело в себе, осторожно спрашивая:
-- И в чем же ваша вина, Бася?
И, она выложила ему все, как на исповеди: и о том, что Станислав сделал ей предложение накануне праздника; и о том, как она ускользнула от прямого ответа, желая его позлить и подразнить; и о поцелуях Рокотова, которого принял, сперва, за Станислава; и, даже, то, как льстило ее самолюбию внимание других мужчин, которым она наслаждалась на маскараде. Почему-то ему, Кшиштоффу, она могла рассказать все, инстинктивно чувствуя, что он ее внимательно выслушает и не станет судить.
-- Как вы думаете, он простит меня когда-нибудь, пан Кшисек?
Она подняла к нему заплаканное, осунувшееся лицо, горящие надеждой глаза, и Матиевский осознал, что не может в этот миг еще больше умножить ее терзания. Порой, сладкая ложь лучше горькой правды. Пока жива надежда, всегда существует маленький шанс исправить свои ошибки. Не стоило обрывать эту тонкую нить.
-- Простит, панна Бася. Если поединок завтра утром окончится благополучно, он, непременно, вас простит. Только нужно время. Вы немного потерпите, и тогда все будет хорошо.
-- А вы, простили бы? - с неожиданным ожесточением спросила она.
Что он мог сказать? Что он не Станислав, что если для одного, поцелуй, украденный обманным путем, все равно, покажется катастрофой вселенского масштаба, то для другого - всегда найдутся в сердце способы ее оправдать? Что они разные? Станислав даже слушать ее не захочет, в то время как он, стоит здесь, на холодном ветру, утешая ее, хотя у самого сердце болит.
-- Ну, конечно, простил бы. Коль человек по-настоящему любит, он многое способен простить, - с мягкой улыбкой отвечал он, осушая носовым платком ее глаза. - Дорогая моя панна, в этой жизни можно искупить и исправить почти все. Не поправима только смерть. Но мы о ней не будем думать.
Он помог ей подняться в двухместную коляску, наподобие двуколки, уселся сам рядом, поправив на плечах девушки сползшую накидку, и подстегнул лошадь вожжами, направляя их маленький экипаж в сторону сосновой аллеи.
Когда коляска проезжала мимо темнеющих вдали прудов, яркие вспышки огненных белых брызг, озарили чернильную темноту старого парка, взмывая в небо, отражаясь в, взбудораженной ветром, поверхности прудов. От света, грохота и свиста шутих, Бася зажмурилась и закрыла ладонями уши. В другой жизни она мечтала увидеть это красивое, яркое зрелище, ставшее пиком весёлого маскарада в фольварке Яновских, теперь же оно, злой насмешкой судьбы, не только ее не радовало, но и вселяло страх.