Хозяин хутора, провел припозднившихся гостей в сенцы, а оттуда, далее, в большой, погруженный во мрак, покой. Подав двоим из мужчин в руки горящий фонарь, которых Станислав отправлял пристроить и накормить в сарае за домом уставших с дороги коней, он зажег висевшую под потолком керосиновую лампу, и пригласил жестом топтавшихся в дверях людей располагаться, кто-где найдет себе место. Бася несмело вошла в дом последней, следом за Лешеком и, дернув его за рукав волчьего полушубка, шепотом поинтересовалась:
- Где мы, пан Лешек?
- Все-то, ты, мадам, знать хочешь, - проворчал он, снимая с себя верхнюю одежду, чтоб стряхнуть налипший снег. - У лесника мы. А боле тебе знать не положено. Ты, это, шапку с головы не снимай, и плащик тоже оставь, пока хозяева не улягутся. Нечего старой шельме и его дочкам знать, что ты девка.
Бася только брови приподняла от удивления, но послушалась, раздеваться не стала.
Покой служил хозяевам и жилой комнатой, и кухней. Посередине стояла большая "русская печь" с лежанкой, а снизу к ней прилепился широкий полок. Оглядевшись, Бася в тусклом свете лампы разглядела, стоящие вдоль окон лавы, скрыни для хранения припасов. На большом продолговатом столе, приставленном вплотную к лавам, стоял пузатый самовар. При мысли, что она сможет напиться из него горячего чаю, ноги сами ее понесли поближе к столу .
- А этого хлопчика я чего-то раньше с вами не видал, - проговорил лесник, склоняя усатое лицо ближе к лицу девушки, чтобы лучше разглядеть заинтересовавшую его личность.
- Недавно к Рудому Леху прибился мальчонка, - пояснил Станислав, загораживая своей фигурой притихшую Басю. - Возим его с собой, пока не придумали, куда пристроить.
Выслушав шляхтича, хозяин хутора, удовлетворённо кивнул головой, и на этом его интерес хозяина к незнакомому прежде человеку в длинном, до пят, плаще, иссяк.
Станислав, не слишком церемонно, подхватив Басю за руку, подтолкнул ее в самый дальний угол комнаты, подальше от вожделенного самовара, зато ближе к натопленной печи. Присев на полок, Бася в изнеможении прислонилась головой к ее теплой, облицованной кафелем стенке, не желая расставаться с рукой мужчины, замершего на миг возле нее.
- Я ждала вас, пан Станислав, - сказала она едва слышно, не имея в себе больше сил обижаться на него за отчуждение и холодность, поселившуюся меж ними. Когда-то тетка говорила ей, поучая жизни, что женщина всегда должна делать первый шаг навстречу мужчине, как бы сильно он не обидел, как глубоко бы не ошибался. "Хитростью и лаской, хитростью и лаской" - звучал у Баси в памяти ее голос. Показалось ли ей, или на самом деле, пальцы, что держала она в своей руке, дрогнули, слегка надавили подушечками на у ее ладонь. - Ни одного письма, ни одного слова и вести...
Она не могла различить его лица, потому что свет от лампы падал со спины, но согревающее рукопожатие длилось, он не вырывал руки, вселяя в девушку надежду, что меж ними возможно может наладится. Так продолжалось до той поры, пока мужские пальцы не коснулись кольца на ее руке. Ощутив твёрдость метала, Станислав отстранился.
- И именно поэтому панна решила выскочить замуж! - медленно, точно каждое слово давалось ему с трудом, изрек он.
- Я объясню.
- Не стоит трудится. Не сейчас, - Станислав жестом руки приказал ей молчать. - Я слишком устал, чтобы на ночь слушать ваши сказки, панна. У меня будет просьба к вам.
- Какая?
- По мере возможности, не называйте меня по имени. Для лесника и людей, которые едут с нами, я просто Граф.
- Как пожелаете, - обиженно прошептала Бася, - Видно, я для вас как тот чемоданчик с поломанной ручкой, который неудобно нести, но и бросить жалко.
Яновский промолчал, понуро опустив голову, и оставив ее, присоединился к товарищам, сидевшим за столом в центре кухни. Басе оставалось только тяжело вздохнуть, и утешится мыслями, что пока они рядом, под одной крышей, пока он везет ее неизвестно куда, она обязательно придумает, найдет способы растопить в его сердце лед. Она не была настолько глупа, чтобы не понять, что Яновский ввязался за время своего отсутствия в нечто нехорошее. Вся эта таинственность, грубые малообразованные люди, прячущие что-то в лесу, путь, который они за день проделали через лес, вместо того, чтобы ехать по дороге, невольно заставляли задуматься. Они прятались, и не только потому, что устроили набег, как татары, украв ее с хутора Бжезинских, но и по другим причинам, думать о которых она не могла без дрожи. Глядя на усевшегося за стол рядом с мужиками графского сына, Бася с болью в сердце подумала: "Чтобы сказал граф Яновский и пани Гелена, случись им увидеть как их сын, дворянин до мозга костей, поднимает чарку и закусывает с одного бохана хлеба с простолюдинами".
На окрик лесника из другой половины дома вышли две девушки, как две капли воды похожие друг на дружку. Румяные, светловолосые, и на удивление Баси, пригожие, как две одинаковые куколки на витрине магазина готовой женской одежды. Появились они при параде, одетые, несмотря на поздний час, в красивые полосатые юбки, в блузки с глубокими вырезами, едва прикрытыми черными, вышитыми жилетками. Видно, рядились, готовясь к выходу задолго до того, как их позвали в кухню, с завистью думала Бася, рассматривая их едва ли не под увеличительным стеклом. Сама-то она не могла похвастаться сейчас женской прелестью, поэтому чувствовала себя в невыгодном положении. Самое лучшее, что было в ней: стройный стан, длинная шея, хоть и небольшая, по сравнению с округлостями паненок, но высокая и красивая грудь, густые, блестящие волосы - все было запрятано в дурацкий мужской наряд и в непомерно широкий плащ. Один нос торчал наружу из воротника, да темные глаза блестели из-под шапки, недовольно изучая конкуренток.
Отец, приказал девицам подкинуть в печь дров и разогреть мужчинам оставшийся после семейного ужина харч, пока рассевшиеся по лавам за столом гости пробовали домашнюю сивуху, стоявшую на столе в большой стеклянной бутыли.
Бася, смирилась, что, как видно, чай ей никто и не подумает подать, зато с терпением голодного человека принялась ждать, когда шустрые паненки, расторопно управляющиеся с горшками у печи, угостят ее снедью. Во рту полдня и маковой росинки не было, в животе неприлично урчало, и Бася, снедаемая тревогой, что непристойные звуки могли услышать мужчины, сидевшие неподалеку, прижимала руки к талии, заглушая голодный голос, что так и рвался наружу, требуя пищи.
Девицы расхаживали по комнате, не стесняясь присутствия посторонних в доме, кокетливо покачивая бедрами под цветными юбками. Настолько откровенная демонстрация своего желания понравится, пробудить в мужчинах похоть, шокировала девушку. Монахини в пансионе объясняли ученицам, что проявление любого кокетства с их стороны, есть величайший грех. Хлопают ресницами, виляют бедрами, и призывно улыбаются только женщины определенного сорта, блудницы, чьи души никогда не попадут в рай. Порядочные же женщины не должны к мужчине иметь телесной тяги, супружеский долг выполнять надлежит со смирением и терпеливостью, ибо так угодно богу, повелевающему не множить прегрешения мужей, распаляя в них сладострастие.
Дочки лесника, то, одна, то другая, по очереди, под любым предлогом подходили к столу, где сидели Станислав и "Мадам", приветливо улыбаясь и строя глазки мужчинам. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб понять, что Яновского с компанией они видели у себя в доме далеко не в первый раз. Чем дольше Бася, наблюдала за стратегическими маневрами девиц, тем сильнее в ней закипало возмущение. Их взгляды, которыми они щедро одаривали молодого шляхтича, нравились ей все меньше и меньше. Она уже пожалела, что согласилась ломать глупую комедию, изображая из себя мальчика, и досадовала, что на ней нет женского платья, и волосы спрятаны под шапкой, от которой вдруг стала чесаться голова. Домашняя белая кошка, выбравшаяся из-под полка, ласкаясь и мурлыча, нахально залезла к Басе на колени, готовая устроится на ночлег на мягкой, теплой ткани плаща. В сердцах, не зная на ком еще можно сорвать накопившуюся в ней за день злость, Бася схватив ее за шкирку и швырнула в сторону Яновского. Вякнув, животина приземлилась, аккурат, у него на коленях, но, не удержавшись, соскользнула вниз, впиваясь выпущенными когтями шляхтичу в ногу.
Зашипев от злости боли, Станислав одарил притихшую девушку убийственным взглядом.
- А кто это у нас на полку спрятался, - проговорила елейным голоском одна из близняшек, улыбнувшись Басе ослепительной улыбкой, рассчитанной на сокрушительную победу над "хлопчиком".
- Ой, какой хорошенький! - воскликнула другая, присоединяясь к сестрице. - Что же ты, милый, за стол не идешь?
Одна из сестер налила в чарку сивухи и подала ее девушке.
- Держи, черноглазый, согреться поможет лучше любой печи. Да, ты не бойся, я сейчас и хлеба подам.
Она буквально силком впихнула Басе в руку чарку, с которой та не знала, что делать. Сивуха ни чай, и не домашнее вино из черных ягод, она ни разу ее не пробовала, зато ни единожды видела, что она делает с паном Матэушем, когда тот возвращался домой из Сокол после заседания земского суда. Ноги у пана кренделя выписывали, лицо становилось красным, и после хорошей порции песен, которые он горланил на весь хутор, случалось ему засыпать где-придется: в сенцах, на кухне возле печи, и даже под дверями собственной спальни, в которую попасть не мог, потому что дверь открывалась в другую сторону, а не в ту, в которую он ее толкал.
- Мне бы чаю, мадемуазель, - неуверенно проговорил Бася, с нескрываемым подозрением разглядывая мутную жидкость в чарке.
- Дайте ему лепше молока. Разве ж не видите, что у мальца еще усы не отросли. Куда ему сивуху пробовать, - разразился смехом Рыжий Лешек, а за ним и остальные мужики заулыбались. Не смеялся только Станислав, подчеркнуто внимательно разглядывая только что опорожненную чарку.
Бася натянуто улыбнулась. Нашли повод над чем потешаться! Сами же заставили ее разыгрывать перед хозяевами хутора весь этот маскарад, а теперь от души веселятся, глядя в какое глупое положение она попала. Вернув чарку девице, она надвинула капюшон плаща на глаза и затихла.
Отвлекли ее от неприятных раздумий над собственным смешным видом маневры одной из сестер, которой взбрело в голову покусится на Басину территорию. Бася настороженно впилась взглядом в белокурую бесстыдницу, что с невинным, по-детски милым выражением на хорошеньком личике, склонилась над столешницей, в том месте, где сидел, небрежно откинувшись на стену Станислав, якобы для того, чтобы поставить на другой край стола миску с горячей пшенной кашей, при этом ее пышная грудь молочного цвета едва ли не выпрыгнула из низкого декольте блузки, не оставляя простора для воображения.
"О, это уже ни в какие ворота не лезет", - едва не задохнувшись от возмущения, решила Бася. Будь у нее под рукой что-нибудь тяжелое, она, не колеблясь, стукнула бы предметом по длинным тонким пальцам нахалки, которыми она, как паучиха, плетущая невидимую сеть, невзначай касалась лежащей на столе руки Станислава, в довольный видом лаская обнаженное мужское запястье. И ясновельможному сластолюбцу, чьи синие глаза, без утайки, цинично заглядывать вглубь аппетитно открытого выреза, тоже всыпала бы. И чихать ей на манеры и наставления, что годами прививали монахини в пансионе.
Подскочив с полка, Бася проворно оттеснила девушку в сторону, бесцеремонно толкнув ту локтем в бок, и села за стол возле молодого шляхтича. Девица, не понимая, за что ее только что в грубой форме выдворили с облюбованного места, обиженно надулась, но, спустя мгновение, уже опять самодовольно улыбалась. Очевидно, она списала грубоватый поступок мальчишки на вспышку ревности и соперничества меж двумя мужчинами. Она, понятно, была не так уж далека от истины, но и вообразить себе не могла, что ревновали совсем не ее персону, а молодого человека, которого она знала как Графа, и на которого уже давно положила глаз.
- Чарку мне подайте, - задиристым тоном воскликнул "мальчонка" высоким голосом, сорвавшимся на последнем слове на писк, от переполнявшего его праведного гнева.
Станислав повернулся, внимательно глядя в смуглое личико с острым подбородком. Впервые с момента их встречи, тень искреннего веселья пробежала по его расслабленному лицу. Он успел уже выпить несколько рюмок вместе с товарищами, слегка захмелев. Заботы, переживания, обиды, злость - все, что терзало его с момента, когда он увидел ее в спаленке на хуторе, безучастную, похожую на призрак, в глазах которой не было ничего кроме животного страха; когда осознал, что она не хочет его знать, раз за разом взывая о помощи к жениху и дядьке, рвется из его объятий, - все это на время улеглось, притупилось с помощью обезболивающего тело и душу самогона.
"Пан Збигнев, пан Збигнев" - уже, как через толщу воды, звучал ее голос в его голове, не режа слух, не раня больше сердце. Сейчас он почти готов был ее простить, разомлевший от тепла, источаемого печкой, довольный ее близостью, уставший после невероятно длинного пути. Держался, как утопающий, за спасительную соломинку, за свою любовь, единственную, что осталось неизменным в его изуродованной жизни. Сломайся она, потони, и исчезнет смысл всего, что он делал, к чему стремился.
Бася, насупившись, поднесла к губам чарку с вонючей бурдой, и с тихим шепотом "боже, помоги", залпом опорожнила ее. Горло обожгло огнем, а от привкуса сивухи, пустой желудок едва не вернул выпитую жидкость назад. "Фу!" - вырвалось у нее, когда задыхаясь и кривясь от гадливости, она отчаянно замахала ладонью перед губами. Мужики дружно, хором загомонили, стали хлопать ее по плечам, одобрительно покачивая головами, кто-то даже сунул ей в руки соленый огурец краюху хлеба с заботливыми словами: "Ты, закуси, закуси, шибче. А то разнесет, малый".
Давясь заплесневелым огурчиком, Бася пришла к мнению, что если и дальше так дело пойдет, она совсем уж освоится меж ними, станет, как говорится, своей. Вспомнилась, отчего-то сестра Беатриса. Вот кого она не удивила бы, застигни та ненавистную, нерадивую бывшую воспитанницу пансиона в столь странной кампании с пустой рюмкой из толстого стекла в изящной руке. "Как это не женственно, - сказала бы монахиня, кривя свой рот в презрительной усмешке. Вы собрали в себе все самые худшие качества, которых должна стыдиться порядочная девушка, mademoiselle. Плебейка!" "Oh, oui, ma sœur! Vous avez raison, comme toujours", (О, да, сестра моя! Вы правы, как всегда - фр.)- мысленно ответила ей Бася.
Она посмотрела искоса на Станислава, который сидел близко от нее, увидела его странную, блуждающую улыбку на губах, перевела взгляд на близнецов, стоявших напротив него, плотоядно ловивших каждый его взгляд. Захотелось нагрубить, выплеснуть наружу желчь, что разъедала ее изнутри, но, так и не смогла и слова из себя выдавить. У нее даже приоткрылся от изумления рот, когда заглянув к себе в душу, она неожиданно поняла, что видит там чистую, эгоистичную ревность, готовую крушить все вокруг, болезненные уколы которой не давали ей спокойно дышать. Как озарение с небес, на нее снизошло понимание, что, наверно, Станислав испытывал тоже самое чувство, когда застал ее целующейся с жандармом в разгар маскарада. Она просила у него прощения утром после дуэли, вымаливала его стоя на коленях в саду, но не отдавала тогда себе отчет, в чем кается, за что просит простить. А теперь понимала: молила простить ей поцелуй, ее беспечность, ее кокетство, но не тут боль, что причинила ему, не вред, пусть и случайный, подтолкнувший ноющее от кажущегося предательства сердце к сатисфакции, не жизнь, что пошла наперекосяк из-за одного глупого, ничего не значащего для нее поцелуя.
- Мontrez-moi un endroit où je pouvais aller dormer (Укажите мне место, где я могла бы лечь спать - фр.), - немного покачнувшись, Бася встала со своего места. Мужики, как и дочки лесничего, застыли, вопросительно глядя на нее, ни слова не поняв из ее царственной реплики.
- Мне бы кровать, или, хотя бы кучку соломы, - добавила она, грустно свесив голову.
- Эфка, Михалина, - скомандовал лесничий, - Кажись, наш молодец, скис после первой. Постелите-ка ему на полку.
- На кровати, как и просила па.., - осекся на полуслове Станислав, - Винцесь, пусть одна из твоих дочерей уступит пареньку место. Я заплачу за неудобство.
Охочий до легких денег лесник, если бы потребовалось, за плату мог выдворить девиц ночевать в хлеву, не глядя на холод. Недовольные притеснением, дочери, сморщив аккуратные носики, повели "мальчонку" в соседний с кухней покой, к котором стояли две кровати. Поставив свечу на комод, они пристально стали рассматривать укутанную в плащ чуть ли не до бровей Басю.
- Ты ложись на одной лежанке, а мы с сестрой поместимся на другой, - жизнерадостно предложила одна из близняшек, - Хочешь, мы поможем тебе раздеться?
Ее проворные руки легли на плечи "мальчонки", шустро скользнув за воротник плаща. Бася отшатнулась, в ужасе представив, как эти самые руки и пальчики могли забраться еще глубже, и обнаружить совсем не то, что искали.
- Не надо, - ответ Баси прозвучал так резко, что Эфка и Михалина с удивлением на нее посмотрели. Боже мой, ну и угораздило же ее очутиться в одной комнате с изнывающими по мужскому вниманию паненками, у которых от девичей скромности только название и осталось. - Я сам...
Девушки опять посмотрели на нее, переглянулись, ведя меж собой молчаливый диалог, и в один голос заявили:
- Ты, тогда, милый, ложись, а у нас еще дел много. Мы не скоро придем.
Лучше бы вы вовсе не приходили, пронеслось у нее в голове, когда дверь захлопнулась за сестрами. Сняв огромные сапоги, шапку и плащ, она задула свечу и быстро скользнула под стеганое одеяло, не рискнув раздеться до рубахи, в которой ее увезли с хутора. Шестое чувство ее подсказывало, что липкие поползновения бесстыжих близняшек, могут повториться, и лучше находится во всеоружии, чем без брони и щита.
Ночью Басю разбудил громкий шорох и подозрительная возня возле ее кровати. Замерев в ожидании, она тревожно прислушалась к звукам, которые заглушал громкий стук ее сердца. Скрипнула и прогнулась под весом тела кровать, у самого уха раздалось чье-то учащенное дыхание, одеяло, в которое она накрепко замоталась, начали дергать, и высвободив его край из под тела, просунули туда руки. Холодное прикосновение влажной кожи к ее шее исторгли из глубин горла возглас гадливости и ужаса. Ее крику вторил другой напуганный голос.
Вскочив на кровати, Бася пихнула наугад в полной темноте фигуру, попав в нечто теплое и мягкое. Взвизгнув, нарушитель ночного покоя кубарем скатился на пол.
- Ненормальный, - раздался плаксивый голосок одной из сестер,- Ты мне ребра едва не сломал.
- Ненормальная - это вы, мадемуазель, - вне себя крикнула Бася, задыхаясь от волнения. Она на ощупь, дрожащими руками нашла на комоде свечу и спички, и когда вспыхнуло маленькое пламя, поднесла свечу к растянувшейся на полу красотке, Эфке или Михалине. - Вы, милочка, в этой глуши, верно, совсем с ума сошли от одиночества, раз бросаетесь на первого встречного, даже не разглядев толком, что это женщина.
Две чёрные толстые косы, перекинутые на грудь служили тому самым лучшим доказательством. Право слово, разоблачение фарса стоило того, чтобы увидеть какое жалкое выражение приняло вытянувшееся лицо девицы, до которой постепенно дошло, насколько глупо, смешно и гадко было ее поведение.
Оставив свечу на комоде, Бася накинула на плечи плащ, с которым уже успела, как ей показалось, срастись. Оставаться в одной комнате с Эфкой-Михалиной она не хотела, сон как рукой сняло, потому тихо притворив за собой дверь спаленки, она вышла в кухню.
На полу, вповалку, подстелив под головы вещевые мешки и укрывшись походными одеялами, которыми прошлую ночь жертвовали, спасая от холода спящую "мадам", спали трое мужчин. От храпа вибрировал спертый воздух, раздавалось сопение, причмокивание, кто-то из них во сне бормотал. Удивительно, но никто не пошевелился, головы не оторвал от самодельной подушки на крик, что подняли две девушки в соседней комнате. Их, похоже, не волновали подобные пустяки, а может, люди просто безмерно устали, намаялись за сутки, что были в дороге, и им было безразлично, что происходит за тонкой перегородкой. Разбудить их не смог бы даже пушечный выстрел.
Внимательно глядя под ноги, она осторожно переступала через тела спящих, стараясь не задеть их лиц подолом волочащегося следом плаща, не наступить на вытянутые, расслабленные руки.
За окном кухни маячило тусклое свечение. Погода прояснилась ночью. Прижавшись кончиком носа к стеклу, Бася выглянула во двор. Ветер затих. Выпавший на землю первый снег, большими пятнами лежал на подворье. Его белизна и чистота освещали ночь, развеивая густую, вязкую тьму. Не зная, что дальше делать и куда себя деть в притихшем, спящем доме лесника, она вышла из сенцев во двор.
Тявкнули пару раз и умолкли сторожевые псы, охранявшие хутор от вторжения волков и прочей лесной напасти. Вокруг было светло, как днем. Хорошо стал виден забор, окружавший подворье со всех сторон, большие ворота, через которые они вечером въехали, сарай, крытый толстым слоем соломы, где сейчас стояли, дожидаясь утра лошади.
Тихо и мирно было кругом. Над головой чернело высокое небо, усыпанное бессчётным количеством звезд. Бася подняла вверх голову, разглядывая желтые, белые и красные мерцающие точки, ища глазами ковш Большой медведицы, Плеяды. В детстве они с матерью часто глядели на далекие горящие светила, прогуливаясь по темной дороге, проходившей вдоль их дома, в ожидании отца с позднего вызова. Мать разучивала с ней стихотворение о лунной ночи на немецком языке, заставляя его повторять на слух. Бася напрягла память, вспоминая те слова, что много раз повторял ей голос мамы. Но припомнить могла только последний куплет, который произнесла в голос:
Und meine Seele spannte ( И моя душа расправила
Weit ihre Flügel aus, Широко свои крылья
Flog durch die stillen Lande, Полетела через тихие, спокойные страны
Als flöge sie nach Haus. Как будто неслась она домой.)
- Стихи читаете? Похвально. Не знал, что вы владеете немецким, - прозвучал рядом с ней голос Станислава.
Он появился столь внезапно, что Бася, застигнутая врасплох за своим занятием, зарделась от смущения, точно ее поймали на чем-то непристойном. Ох, уж этот его подчеркнуто-вежливый тон и вечное "вы", когда хотел показать свою отчужденность и неприступность. Столь неприятная черта его характера ранее выводила ее из себя, сейчас же она не знала, что ему и сказать.
- Я не знаю немецкого языка. Запомнила наизусть когда-то в детстве, на слух. Матушка хотела, что бы я повторяла за ней эти куплеты.
- Если не ошибаюсь, в строках что-то говорится о душе, стремящейся домой.
- Да, кажется, именно о том и говорится.
- Вы так, панна, хотите домой?
Он выступил из мрака навеса под крышей дома. Сколько он стоял неподвижно, наблюдая за ней, оставалось лишь догадываться.
- Совсем не хочу, - пожалуй, излишне резко воскликнула она, поправляя на шее меховой воротник. И как она раньше не поняла, что снег, выпавший вечером, не тает от того, что ночью ударил мороз. Вот уже и щеки, и нос стало щипать, а голые кисти рук свело от стужи. Бася быстро спрятала их в широкие рукава, создав подобие муфты. - Меня ничего там не держит. От моей репутации остались лишь жалкие ошметки. Дядька и тетка, возможно, приняли бы меня назад, приди мне в голову мысль вернуться, но люди, что живут в округе - никогда. Слишком большой скандал разразится. Да вы и сами понимаете.
Поравнявшись с ней, Станислав, стал, небрежно засунув руки в карманы полушубка. Повернув голову набок, она могла прекрасно различить его четко выделяющийся темный профиль на фоне белого снега. Вдоль щек вились крупные волос, выглядевшие в ночное время серыми. Помолчав немного, он заговорил, растягивая каждое слово, словно сомневаясь в том, что ему хочется услышать ответ на свои вопросы.
- Вы только поэтому не рветесь больше в Мостовляны? Из-за погубленной репутации? Человек, который собирался на вас женится, он не настолько глуп, чтобы не понять, что вы ушли не по доброй воле. Если вы ему были тогда нужны, может случится, что он примет вас назад и по возвращению. Вы об этом не думали, панна?
- Нет, не думала - с непринуждённой легкостью отвечала ему Бася. Да, ведь она действительно не вспоминала за время, минувшее с прошлого вечера ни Бжезинских, ни пана Збигнева. И если при мысли о дядьке, эгоистично забытом ею в пылу головокружительных перемен в ее жизни, Басю сейчас пощекотала совесть, то облик Крушинского ни разу не потревожил ее памяти. Она настолько мало его знала, так редко видела, и не испытывала к нему абсолютно никаких тёплых чувств, что ей теперь, спустя совсем короткий срок, казалось, что его и вовсе не было в ее жизни. Мелькнул, как неприятный морок перед глазами, и растаял вместе с пробуждением. - Хоть озолоти он меня, он и тогда не был бы мне нужен, пан Станислав.
Он наклонил в ней голову, хотя по-прежнему оставался стоять на месте, не делая ни шага, чтобы приблизится вплотную, как не мечтала о том Бася. Пока, достаточно и того, что она может видеть его лицо, пусть и немного затемненное, нечеткое, но все же обращенное к ней, а не в даль октябрьской ночи.
- Давно не слышал, как звучит мое имя. Странно, не правда ли?
Холодок проник под теплый плащ, шероховатым, неприятным дыханием вздыбив волоски на ее коже. Настоящее, такое тревожное и неясное, обрушилось на нее, заставив вздрогнуть, заглянуть пытливо в глаза мужчины, от которого всецело сейчас зависела ее дальнейшая судьба. Как могло случится, что его не называли настоящим именем? Стало быть, люди, с которыми он связан сейчас, не знают кто он, откуда. Вопросы так и рвались с его языка, но она переживала, что затронув щекотливую тему, опять возведет меж ними стену, которая, как она ощущала, немного ослабела, после ее слов о несостоявшемся женихе. И все же, помолчав, собравшись с духом, она прямо взглянула Станиславу в глаза, и горячо заговорила, опасаясь, чтоб ее запал не был прерван его жестким приказом замолчать.
- Во что вы ввязались, пан Станислав?! Я смотрю целый день на людей, которые с вами находятся бок о бок, и мне становится страшно и дико. Но не потому, что я их боюсь, что они мне не приятны, что они могут причинить мне вред. Вовсе нет. В какой-то степени, они даже сумели меня к себе расположить. Но мне страшно, что вы с ними. Добрые люди не прячутся от посторонних глаз, рыская окольными путями, избегая дорог, не прячут в лесу награбленное добро, закапывая его в землю. И, если уж говорить начистоту, ни один из знакомых мне шляхтичей не посмел бы украсть из приличного дома девицу, без риска попасть в руки жандармов. И тем более, простолюдин. Те, кто решается на такое, давно переступили черту страха оказаться в кандалах. Я догадываюсь, что дела их не чисты, как и помыслы. Какая нить вас связывает с ними, ответьте?!
- Ах, вот, как вы думаете о нас? Вы наблюдательны и умеете делать выводы, пусть и не совсем правильные, моя дрога, и Лешеку вряд ли пришлась бы по душе такая черта вашей натуры, - усмехнулся Станислав, - Не беспокойтесь, мои люди никого не подстерегают на дороге, выскакивая из кустов с воплем "кошелек или жизнь". И кладов с награбленным добром они не закапывают. Будь у них много денег или золота, давно бы оставили свое занятие и сидели по домам с жонками, детей пестовали.
- Вас послушать, так они чуть не ангелы во плоти. С такими-то лицами?!
- Не ангелы. Но и не чудовища, как вы могли подумать.
- Тогда, что они закапывали в лесу? Я видела ящики в телегах. Что в них? - ее интерес только распалялся, не встречая препятствий.
- Я не могу сказать, но не золото, и не драгоценности, что, видимо, нашептала вам на ушко ваша неуемная фантазия. Рудый Лех и другие перевозят грузы из одного пункта в другой, зачастую, пытаясь сокрыть товар от властей.
-Боже мой, контрабанда, - воскликнула, всплеснув руками, чрезвычайно скандализированная своей догадкой Бася.
Ее голос звонким эхом разносился по подворью, и Станислав притянул ее к себе, слегка прикрыв рот ладонью.
- Да не кричите вы так. Порой и у стен есть уши и глаза. Ни один из спящих в доме мужчин не должен знать о нашей беседе. Ни дай бог им заподозрить, что вы раскусили их ремесло. Они хоть и простоваты на первый взгляд, но далеко не глупы, и ни одному из них не хочется почувствовать на шее затянувшуюся петлю, лишь потому, что любознательная женщина сунула свой нос не в свои дела.
- О! Контрабанда, - не унималась Бася, воображение которой уже рисовало красочные картины со сценами погони, переправлением грузов через границы империи, схватки с полицией. Но после ее восторги поубавились, и она, схватив Станислава за руку, сжала ее до хруста в костяшках, - Это же противозаконно.
- Абсолютно правильно. Любого из нас, если поймают с поличным, ждет каземат в Виленской крепости и каторга, а если учесть еще и мой побег после дуэли...
Бася сникла. Ей стало трудно дышать от разраставшейся в сердце тревоги.
- Вам нужно непременно покончить со столь опасным занятием. И никогда, слышите, - она яростно потрясла его за руку, гладя своими широко распахнутыми глазами в его лицо, - Слышите меня, никогда к нему не возвращаться. Вы дворянин. Не дело для благородного человека заниматься преступным ремеслом.
- И те, что на Сенатскую вышли больше четверти века тому назад, тоже были дворянами.
Бася застыла с приоткрытым ртом, не зная, что еще казать, чтобы он к ней прислушался, понял ее страх. В душе поселилось чувство, что она не услышала какой-то важной детали, связующей вместе жизнь шляхтича с контрабандистами, что-то ускользнуло от нее, или он просто что-то не договаривал.
- Когда человек, гонимый ветром судьбы, или обстоятельствами, называйте это как хотите, сходится не с теми людьми, которые в замен на помощь требуют своеобразную оплату долга, и он дает им слово, что выплатит долг сполна, он более не властен распоряжаться собой, потому что на кону стоит не только его жизнь, честь, но и жизни многих других людей. Сознательно впрягаясь в такую упряжку, всегда есть шанс, что она понесет тебя к пропасти, Басенька.
Он повернулся к ней, странно, пристально глядя в ее глаза.
- Вы ничего не понимаете, моя милая, не так ли?
Бася покачала головой, завороженная ее взглядом.
- Почему вы не спите? Я думал, что все приличные барышни в такой поздний час должны находится в кроватях.
Бася озорно улыбнулась, довольная, что можно сменить угнетающую тему разговора, на что-то более веселое. Посмеиваясь, она рассказала, как одна из близняшек, приняв ее за мальчика, попыталась забраться к ней в постель. Щеки ее опять зарделись, от воспоминания о неприличных прикосновениях распутной девицы в своему телу, и Станислав уловив ее настроение, рассмеялся. Впервые, с момента их встречи в сарае.
- Не обижайтесь на нее, - примирительным тоном проговорил он. - Близнецы так редко где-то бывают, и настолько не часто видят мужчин, кроме отца, что рады любому шансу завести знакомство. Им давно пора замуж, но в округе женихов, подходящего для них возраста можно по пальцам пересчитать.
- Ну, конечно, - ехидно изрекла Бася, - Нехватка женихов дает им повод бросаться на любого без разбора, будь то мужчина или мальчик.
- Они же не знали, что панна - женщина. Вы превосходная актриса, панна Бася. Я уже как-то говорил вам об этом, - он притянул ее к себе за воротник плаща, впиваясь глазами в низ смуглого личика, туда, где из-под пушистого меха, выглядывали красиво очерченные изгибы пухлых губ. - Не примите за комплимент, но мальчишка из вас вышел отменный.
- Вы так защищаете девиц, видимо потому, что сами, не раз бывая у лесника, скрашивали их одиночество, - ревниво пробормотала Бася, с досады теребя пуговицы на груди плаща.
Ответом ей послужила лишь загадочная улыбка, и странно прищуренные глаза, исследовавшие ее лицо.
Он поцеловал ее. Сначала легко, чуть касаясь губами ее приоткрывшихся губ. Медленно и нежно, так, что от теплого дыхания и неспешных касаний к ее коже, у Баси пошла кругом голова. А после все настойчивее, сильнее, сминая под властным напором своих прикосновений ее слабое сопротивление. Прижимая к себе тонкое девичье тело, теряющееся в широких складках плаща, он с жадностью изголодавшегося по ласке человека, обхватил ее голову большой рукой, бросив наземь шапку, высвобождая косы, змеями скользнувшие вдоль ее спины, зарываясь пальцами в густое переплетение черных волос на затылке, не позволяя ей уклонится от вырвавшейся на свободу страсти.
В минутную передышку, что дал он, подхватывая девушку на руки, Бася, широко открытыми глазами посмотрела в его столько близкое лицо, что могла щекой чувствовать мягкую отросшую щетину, и испуганно беззвучно закричала, понимая, что сейчас произойдет: "Нет, не так. Сначала венчание. Я не хочу". Почувствовав под своими руками напрягшееся от протеста ее тело, Станислав не только не ослабил хватки, а еще сильнее прижал ее к себе, переступая порог сенцев. В его лице читалась мрачная решимость. Жажда обладания одинокого, отбившегося от стаи волка, хотевшего оставить при себе последнее напоминание о прежней жизни.
Внеся ее в жарко натопленную, крошечную комнатку с одинокой узкой кроватью, Станислав поставил Басю на ноги, но, ни на секунду, не выпустил из объятий. Знал, что не хочет, боится, свято веря в наставления монастырских наставниц, талдычивших своим воспитанницам о греховности внебрачной связи. "Ах, моя милая, знала бы ты, какой огонь разожгла, ни за что бы не вышла из спальни во двор", - хотелось ему крикнуть. Сопротивление девушки только распаляло, и без того, давно сдерживаемое желание. Ни что не могло им больше помешать: ни родственники, ни условности общества, ни запреты церковные. Двое отверженных, у которых только и осталось, что тяга друг к другу, да непреодолимое желание быть всегда вместе.
Поняв, что вырваться не удастся, Бася притихла. Отвела глаза в сторону, и лишь когда с тихим шелестом стала падать на дощатый пол одежда, едва дыша, попросила: "Отпусти". Станислав прикрыл глаза, неумолимо покачав головой, а потом приник в жадном поцелуе к ее шее, там, где в сумасшедшем ритме пульсировала голубая жилка. Словно печать свою ставил на ее теле, подумалось ей. Медленно закрыв глаза, она отдалась во власть будоражащих и необычных ощущений, которые в себе несла первая близость с человеком, отныне утратившим свой романтический ареол, но ставшим для нее всем.
Порхали, как бабочки, женские руки, позолоченные светом огня, догорающего в небольшом камине, светлые пряди волос перемешались с черными, слившись, в единое целое, звучали приглушенным эхом поцелуи и недовольное стенание старой кровати. Она не почувствовала страха, лишь смущение и робость от своей неопытности, и если бы не нежные ласки, смягчившие обрушившийся на нее вначале шквал безудержной страсти, она бы совсем не испытала никакого удовольствия. "Я люблю тебя", - шептали губы с придыханием, прокладывая себе путь все ниже и ниже, и за возможность слышать эти слова снова и снова, она могла бы еще тысячу раз вытерпеть боль, знаменующую, что тело ее изменилось. Она стала женщиной.
Не было ни свечей, ни огромной кровати с роскошным, расшитым золотыми узорами, пологом, ни красивого тонкого постельного белья, ни вечного вопроса священника, спрашивающего у венчающихся: "Берешь ли ты, Станислав, сын Богуслава в жены эту женщину" - не было ничего, о чем когда-то мечтала Бася. А было лишь сплетение обнаженных тел в полумраке маленькой комнаты на уединенном хуторе, озаряемое крохотным огоньком одной-единственной свечи, звездное небо за окном и белый полог снега, укрывшего многострадальную землю. Их венчала сама жизнь...
Давно догорела свеча, превратившись в крошечный расплавленный огарок, тлевший еле видимым синим огоньком, а он все никак не мог заснуть. Лежал на узком ложе, отперевшись на локоть, чувствуя, как занемела до острой боли рука, но боялся пошевелиться, растревожив забывшуюся сном девушку. Смешная, натянула до подбородка тонкое покрывало, прячась от его взгляда, зажав кулачком его угол, чтоб не смог вытащить ткань, и даже во сне крепко его сжимала. Сверху лежали полураспущенные косы. Потянувшись к ним, он тихонько, чтоб не разбудить ее, пальцем стал высвобождать волосы от тесного плетения, любуясь их блеском и длиной. Года полтора назад они были намного короче, она часто завивала их в длинные локоны, или прятала в сетку, наверно думая, что чем сложнее прическа, тем сильнее она нравится мужчине. Станислав улыбнулся своим мыслям о женских причудах. Единственная прическа, которая ему по-настоящему нравилась - густые женские волосы, свободно спадающие вниз, или укрывающие темным плащом плечи и талию спящей, как сейчас.
Тихонько накрутив темный локон на палец, он задумчиво его разглядывал. В первый раз за много месяцев на душе у него было спокойно и удивительно хорошо. За маленьким окном у их ложа начинало светать. Густые мрачные краски ночи рассеивали первые проблески приближающейся зари, и он знал, что с наступлением утра вернутся заботы, которых теперь на одну стало больше, тревожная неопределенность, незаживающей раной обосновавшаяся в душе, опасность.
Но только не теперь. Пока еще оставалось время до рассвета, чтобы насладиться минутами тишины, тихим сонным дыханием Баси, жаром, исходившим от ее прижавшегося к нему тела, от чего у него на коже выступала испарина, хотя в комнате царила прохлада.
Когда-то, стоя в костеле на Страстную субботу, он глядел точно так же, как сегодняшней ночью, на озаренное светом свечей лицо понравившейся ему девушки, и думал, что истинное счастье - не бесконечный поток удачи, богатство и легкая жизнь, а короткое мгновение от испытания к испытанию, от потери к потере, маленькая передышка перед бурей, заполненная покоем, душевной благостью и присутствием рядом любимого человека. Только через лишения можно прочувствовать истинную цену таких вот удивительных скоротечных мгновений жизни.