Едва рассвело, Бася открыла глаза, и не без удивления обнаружила, что на ней нет, ровным счетом, ничего: ни сорочки, ни одежки мальчика, в которой щеголяла весь прошлый день, и, даже, одеяла. В комнатке огонь в стояке давно уж потух, потому что никто не потрудился подбросить в него поленьев, и зябкий свежий воздух неприятно пощипывал обнаженную кожу. "Матерь божия, какой стыд", - едва сдержала она возглас, схватив обеими руками соскользнувшее на пол одеяло. Воспоминания о минувшей ночи нахлынули с такой силой, что она сжалась в комочек. Все тело ломило от усталости, в голове стоял непонятный туман, от которого очень захотелось откинуться назад на подушку и закрыть глаза.
Смущенно закусив ноготок на пальчике, она перевела глаза на то, на что больше всего боялась смотреть в своей девичей жизни - на обнаженное мужское тело. Естественно, на картинках она видела греческие и римские статуи, но их вид не слишком будоражил воображение, разве что чуть-чуть, красотой и гармонией форм. Совсем другое дело - живой человек. Никогда прежде она не видела спящего мужчину без одежды. Было в этом нечто постыдное и одновременно волнующее, от чего Бася покрылась от макушки до пяток густым темным румянцем, зажмурилась, закрыла лицо руками от чувства ужасной неловкости. То, что казалось приятным и завораживающими в сумраке, освещенном свечой, мягко завуалировано тенями, выглядело совсем по иному в холодном свете зарождающегося дня.
"Что он обо мне подумает? Что я легкомысленная, доступная девица, как близняшки? Теперь, когда он получил свое, он утратит ко мне интерес, я перестану ему нравится и быстро надоем. Боже! Какая я, все-таки, дура. Нужно было сопротивляться сильнее, дать понять, что только женой могу ему быть. А теперь что! Кто я для него? Любовница?! Надо что-то делать, чтоб он не оставил меня, чтоб женился. Иначе, я совсем погибла".
Бася истерично закусила уже не палец, а кулак. Слово "любовница" вселяло в нее ужас. В ее понимании любовницами были падшие женщины, о которых не раз рассказывали монахини, презрительно утверждая, что каждая из этих опустившихся существ будет гореть в аду. Этим женщинам платили деньги за определенные услуги, и ни одна из них не могла рассчитывать на благополучный исход своей жизни.
Бася посмотрела на свои руки, на ноги. Ничего не изменилось утром. Не выросли рога и хвост, и если бы не маленькие пятнышки крови на смятой простыне, да жжение в паху, она бы подумала, что ей просто приснился странный сон. Она еще раз посмотрела на спящего Станислава. Он лежал на спине, положив голову на согнутые в локтях руки. Мерно вздымалась и опускалась грудь, рельефно под светлой кожей проступали мускулы. Вокруг сомкнутых век залегли глубокие тени. Мужчина выглядел уставшим, и, тем не менее, приглядевшись, Бася заметила в уголках его рта легкую улыбку. На душе у нее полегчало.
Прошлая ночь совсем на нем не отразилась, зато поведя рукой по своим волосам, Бася поняла, что вместо двух кос у нее на голове стог сена, что губы распухли, а кожа на щеках и подбородке после страстных поцелует горит огнем и щиплет. Меньше всего она хотела, чтобы внезапно проснувшийся Станислав застал ее помятой, непричесанной и раздетой.
Беззвучно соскользнув с кровати, она трясущимися руками натянула на себя измятую рубаху, злясь, что под рукой нет зеркала. Насколько возможно, она расчесала руками спутавшиеся волосы, опять заплетя их в косы, и накинув на плечи плащ, вышла из комнатки, надеясь, что в доме лесника, найдется хотя бы теплая вода, гребень и зеркало. Должны же его блудливые дочери как-то ухаживать за собой!
Едва переступив порог покоя, она в коридоре столкнулась с одной из сестер. Светлые брови той мгновенно взлетели вверх, а по губам поползла противная ухмылка.
- Так-так! Как я погляжу, наш "мальчонка" времени зря не теряет, - заявила Эфка-Михалина, нахально преградив дорогу Басе.
Бася смерила ее уничижительным взглядом, в который постаралась вложить как можно больше презрения.
- От зависти, мадемуазель, лицо желтеет, и на носу выступают веснушки.
- Не знаю ничего про веснушки, но твое лицо, дорогуша, покраснело, как свекла, что о многом говорит, - едко воскликнула близняшка, - Стоило изображать из себя мужичка весь вечер, чтоб потом разгуливать по дому в одной нижней рубахе, с висящими до пояса косами и голыми ногами. Чем ты лучше нас!?
Едва не задохнувшись от злости, Бася хотела уж наподдать девице, чтоб та прикусила свой язык, но вовремя сдержалась. Она на самом деле уподобится дочкам лесника, пришла ей в голову мысль, если сейчас забыв о манерах, станет, как базарная торговка кидаться с кулаками, кричать и ругаться. Все что их сейчас разделяло - тонкий налет воспитания и образованности у одной и неотесанность другой.
- Вот что, милочка. Сыщи-ка ты мне зеркало и гребень. И воду теплую принеси. И какое-нибудь платье с чулками. Граф за все заплатит, - скомандовала она подчеркнуто любезным тоном. Были ли у Станислава деньги при себе она, не знала, но ходить в дурацких сапогах и обтягивающих лосинах больше не собиралась. Пусть как-нибудь решит этот вопрос, раз уж ему вздумалось привезти ее на богом забытый хутор.
Видно, прозвучало что-то в голосе Баси, а может, просто, из-за жадности, но дочка лесника, ни сказав больше ни слова, ушла и вернулась из свой комнаты, неся в руках ворох женской одежды, маленькое овальное зеркало с бронзовой ручкой и деревянную гребенку.
- Баню скажу отцу вечером истопить, коль так не терпится помыться, а пока, в нашей спальне найдешь кувшин с водой и рушник, мадемуазель Не Знаю Как Тебе Звать!
- Для тебя, панна Барбара! - процедила Бася, глядя близняшке прямо в глаза.
Одежда близняшек, как ни странно, вполне подошла Басе, за исключением двух больших "Но". Простое платье из шерсти коричневого цвета, в груди оказалось велико, а корсет она не могла зашнуровать без сторонней помощи. Звать близняшек, не роняя при этом собственной гордости, не возникало желания. Вот и стояла посреди спальни, в ситцевых панталонах и короткой нижней сорочке, растерянно раздумывая, что можно предпринять, чтоб втиснуться по талии в трещавшее по швам платье, не порвав его.
Из глубины дома послышались громкие голоса, прозвучал стремительный топот ног по половицам коридора, и, в распахнувшихся стремительно дверях спальни возникла рослая фигура ясновельможного пана Станислава. Одетый в рубашку нараспашку, кое-как заправленную в бриджи и сапоги с голенищами за колено, он выглядел, словно за ним сам черт гнался. Лицо побледнело, смятые после сна волосы торчали во все стороны. Видно, у пана совсем не было времени на утренний туалет.
Облегчённо выдохнув, он небрежно оперся плечом о косяк, скрестив руки на груди, и уставился на любопытную для взора большинства мужчин картину.
Пронзительно завизжав, Бася прижала к груди платье, что держала в руках, и изменившимся голосом закричала:
- Убирайтесь отсюда немедленно! Что вы себе позволяете, пан Станислав! - и после уже жалобно добавила, - Уйдите, прошу вас!
На ее глазах выступили слезы, а в крике прозвучал насколько явный испуг, что Станислав опешил.
- Я думал, что имею право! - обиженно проговорил он, и тут же в него полетел сложенный пополам аксессуар женского туалета - корсет. Чертыхнувшись, он стремительными шагами пересек разделявшее их расстояние, и, подхватив на руки упирающуюся, заплакавшую навзрыд, девушку, сел с ней на одну их кроватей.
- Честное слово, я не вполне понимаю, что происходит, и что дурного в том, что я зашел в комнату к своей невесте после всего, что было ночью, - тихо говорил он, удерживая в объятиях вырывающуюся Басю, - Но, клянусь, я давно так сильно не пугался, когда проснулся, и увидел, что тебя рядом нет.
- Невеста! Черта с два, я ваша невеста, - обливаясь слезами, не слушая, что говорит ей Станислав, лепетала Бася. Ее сотрясали судорожные рыдания, вскоре перешедшие в икоту. Накопившаяся усталость за весь минувший день, горечь переживаний за время их разлуки, двусмысленность своего нынешнего положения, стыд, что ее застали в неприличном для ее самолюбия виде - все выплескивалось наружу изнутри, струясь по щекам потоками соленых слез.
- Мaîtresse, вот кем я стала, - выдохнула она наконец, запинаясь на каждом слове.
Он вдруг сердито спихнул ее с колен на кровать, заставив еще громче зарыдать.
- Если панне угодно считать себя содержанкой, воля ваша, но я смотрю на этот вопрос немного по-другому, - серьезно заявил Станислав, подав ей из кармана жилета носовой платок.
- Да, интересно, как же вы смотрите? - утирая платком распухший нос, спросила всхлипывая Бася. Она напоминала сейчас маленького капризного ребенка, который набил себе шишку. Глаза покраснели, губы скривились, а от мысли, как неприглядно сейчас выглядит, ее и вовсе разобрала к себе жалость, и ненависть к невозмутимо стоявшему перед ней мужчине. Задыхаясь от нового приступа слез, она рухнула на постель, и зарылась лицом в подушку.
- Уходите!
Грохнула дверь, от стука которой завибрировали тонкие перегородки комнаты. Станислав ушел.
"Ну, и чего она добилась слезами? - спросила она себя. Хотела услышать слова любви, заверение в прочности своего положения, а повела себя как последняя истеричка. Гнала - желая, чтоб остался; рыдала, рассчитывая пробудить в нем нежность и ласку к себе, но вместо объятий получила пшик".
Она еще долго плакала, ожидая, что он вернется, чтобы ее утешить, прислушиваясь к звукам в доме, но, так и не дождавшись, уснула, прижав к лицу мокрый носовой платок, от которого пахло знакомым парфюмом, которым пропитался и капюшон плаща.
Разбудил Басю стук в дверь. На пороге возникла одна из сестер-близнецов.
- Я - Михалина, - пояснила она, видя вопросительный взгляд в свой адрес. - Граф сказал панне Барбаре одеваться и идти во двор.
- Зачем? - поинтересовалась Бася, оторвав голову от подушки.
- Не могу знать. Еще он сказал, что если через полчаса паненка не выйдет, он уедет без нее.
Злорадство так и плескалось в небесно-голубых глазках дочки лесника. Бася мгновенно подскочила на кровати, упершись кулачками в бока.
- Корсет помоги зашнуровать. И воды холодной принеси лицо умыть, - приказала она тоном, которым обычно графиня Яновская обращалась к неприятным ей людям.
- Ладно уж, мамзель, помогу, - сделала одолжение Михалина, насмешливо поглядывая на опухшее от слез лицо паненки. Стоит ли говорить, что слезы не украсили еще ни одного женского лица. Коль дурочка плакала, надеясь таким образом привлечь внимание Графа, то она сильно просчиталась. Большинство мужчин не выносят женский плач именно потому, что в такие моменты объект воздыхания превращается в красный, мокрый комок нервов, далекий от идеального образа, созданного в мужском воображении. Если уж плакать, то делать это нужно красиво. Пустить одну-две слезинки, тяжко вздохнуть, и смотреть блестящими глазами в глаза мужчины до бесконечности, пока у того не лопнет терпение, или, пока не дрогнет сердце...
"Ну, и злостная румза - девица, что Граф привез, - продолжала злорадствовать Михалина, потуже затягивая тесемки корсета, чтоб Басе совсем нечем было дышать. - Что мужчины находят в этих смуглявых, костлявых воображалах, у которых кроме глаз и волос нет ничего приятного!? Не понимаю!"
Одевшись потеплее, насколько позволял скромный гардероб, что предоставили в распоряжение Баси дочери лесника, она изумленно посмотрела на Михайлину, которая с невозмутимым видом повязала на голову яркий шерстяной платок с бахромой.
- Ты куда собралась? - спросила ее Бася.
- И меня Граф позвал с собой, - обескураживающие прозвучала реплика бессовестной близняшки.
Обменявшись убийственными взглядами, девушки едва ли не бегом направились к двери, ведущей из сенцев во двор, стараясь опередить друг друга. Каждая хотела пройти первой, чтоб доказать в глазах ожидавших их на подворье мужчин свое превосходство. Столкнувшись в дверном проеме, Михалина сильно пихнула Басю бедром назад, выскочив таки вперед на крыльцо.
- Чтоб у тебя каблук отлетел, - в сердцах пожелала ей Бася, и на диво, и смех собравшихся, дочка лесника поскользнулась на покрытой корочкой льда деревянной ступеньке, громко вскрикнув, проехалась на спине вниз до самой земли. Каблучок чёбота (ботинки со шнуровкой) на правой ноге печально повис на одном гвозде.
- О, как же я поеду теперь?! - сокрушалась Михалина, рассевшись на снегу, глядя на испорченную обувку. Ей хотелось плакать не столько от боли в ушибленной спине, сколько от досады, что единственные праздничные чёботы нынче стали ни на что негодны.
- Так может в том месте, куда тебя позвал Пан Граф, чёботы и не нужны, - заявила насмешливо Бася. Она обошла девицу, и направилась к маленькой лошадке, на которой приехала ранее на хутор. Станислав только провел ее недовольным взглядом, но не подошел. На коня помог взобраться Руды Лешек.
- Вижу, мадам, сегодня в платье, - лыбился он, подсаживая девушку в седло, - Но, как по мне, так наряд хлопчика вам больше шел.
Бася не стала спорить с усатой "камеристкой", лишь одарила рыжего мужичка натянутой улыбкой.
- Куда же теперь едем? - спросила она Лешека.
Тот скорчил жуткую мину, пожав плечами.
- Граф не велел сказывать.
Она подозрительно посмотрела на топтавшихся неловко мужиков, на пана Станислава Яновского, и даже на стряхивающую с юбки налипший снег Михалину.
- Заговор, - пробормотала она, понимая, что путного ответа на свои вопросы она не дождется ни от кого из хитро поглядывающих на нее спутников Станислава.
- Едем, - коротко приказал "атаман" своим людям, и они быстро вскочили в седла. Руды Лешек подхватил подмышки и усадил на луку перед собой, шипящую от возмущения дочку лесника.
- Я не поеду в порченном чёботе, - кричала та, но Лешек смачно поцеловал ее в нос, и та быстро умолкла.
Ехать пришлось не долго. Как оказалось, хутор стоял не так уж и далеко от обжитых людьми мест. Верст через пять по лесной дороге, когда-то хорошо прокатанной, но ныне превратившейся после затяжных осенних дождей в подмороженное глинистое месиво, с опушки леса виднелся, как на ладони, маленький городок, или местечко.
- Рудня, - опережая готовый сорваться с губ Баси вопрос, сказал ехавший подле нее Лешек. Бася рассматривала черепичные крыши домов, кривые улочки, отлично просматривавшиеся с холма, на который они выехали. Из печных труб вились сизые дымки, во дворах, за дощатыми заборами лаяли собаки.
Спокойствием и домашним уютом веяло от беленых глиняных стен, от маленьких окошек, завешенных наполовину фиранками (шторки) из папиросной бумаги.
Проезжая мимо подворий, Бася с интересом заглядывала в окна, видя там неизменные красные герани, лица любопытных хозяев, прижавшиеся в стеклам, провожавших глазами чужаков, заехавших в их мирное местечко. Втянув в себя воздух полной грудью, она ощутила в едком запахе дыма аромат пекущегося хлеба, и вспомнила, что очень давно ничего не ела.
В конце широкой главной улицы стоял маленький костел, упираясь позолоченным крестом в пасмурное серое небо. На паперти, возле приоткрытых врат, стоял совсем молодой ксендз, хозяин хутора, лесник Винцесь, и один из людей Станислава. Они о чем-то возбужденно беседовали.
Станислав рукой подал команду остановится и, спрыгнув с коня, широкими шагами направился в сторону священника. Кутаясь в теплый плащ от пронизывающего до костей холодного ветра, Бася наблюдала за происходящим с возрастающим беспокойством. По непонятной причине расцвела в улыбке, как майская роза, Михалина, хитро щурились Лешек, и даже всегда угрюмый мужик в армяке, оскалился в подобии радостной улыбки, демонстрируя рот, лишенный половины зубов.
Молодой Яновский и ксендз начали разговор тихо, но после уж ксендз повысил тон, и встречный ветер изредка доносил до слуха, напрягшейся в седле Баси и остальных, обрывки слов: "понедельник", "не можливо". Ксендз воздел руки небу, отчаянно мотая русой головой, и гневно выговаривая терпеливо стоявшему напротив него Станиславу. Тот аккуратно, но твердо взял святого отца под руку, и повел сначала в одну сторону, потом в другую, без конца нечто втолковывая ровным голосом, отчего Бася, как ни напрягала слух, не могла разобрать и слова.
Она нервно теребила в руках повод уздечки, следя глазами за ходившими кругами возле паперти шляхтичем и священником. Наконец, ксендз устало развел руками, словно с чем-то соглашаясь, и оставив Яновского стоять у врат, вошел под своды храма.
Станислав едва не бегом вернулся в стоявшим в отдалении людям, и протянув руки к Басе, быстро выхватил ее из седла.
- Поторапливайтесь, не то святой отец может и передумать, - обратился он к Лешеку и остальным.
- Что происходит? - сурово сдвинув брови, спросила Бася. Это были ее первые слова, что она произнесла, обращаясь к Станиславу после утренней размолвки.
- Ничего особенного, - невозмутимо ответил он. С недовольным видом потянул с ее пальца золотой колечко, подарок Крушинского, и тонкий ободок легко соскользнул на снег. - Есть небольшое дело, которое стоит довести до конца.
Ни сказав больше ничего вразумительного, он поспешно повел Басю за руку в костел. Следом за ними направились Лешек под руку с Михалиной.
- Вот, - заявил Яновский священнику, стоявшему у алтаря, - Мы готовы.
Глаза служителя божьего с лица Станислава переместились на растерянное лицо скромно стоявшей рядом девушки в мужском плаще, темном шерстяном платье, простоволосой.
- Дозвольте узнать, святой отец, к чему готовы? - осторожно спросила она.
Ксендз нахмурился.
- Панове, - воскликнул он, обращаясь к собравшимся перед ним людям, и его тонкий голос писклявым эхом прокатился по костёлу. - Так кто же невеста?
- Она, - Басю подтолкнули вперед.
- Тогда приступим к ритуалу, - сухо сказал священник и, подойдя к алтарю, монотонным голосом безмерно уставшего человека, стал читать проповедь.
Уже стоя напротив большого распятия с плачущим кровавыми слезами Иисусом, Бася опомнилась и потрясено заглянула в глаза Станислава. При виде ее огромных темных глаз, вновь наполняющихся влагой, мужчина шепотом, чтобы не мешать ксёндзу, сказал:
- Моя дрога, только не это. Я готов уговорить еще с десяток упирающихся святош обвенчать нас, только чтобы больше не видеть ни одной слезинки на твоем лице. Я видел многое в жизни, но ни как не мог предположить, что плач одной маленькой панны может вывернуть мою душу на изнанку. Можешь бить меня, ругать, обвинять во всех смертных грехах, - Станислав пристально смотрел на опустившую ресницы девушку, - Но никогда, слышишь, никогда больше не плач.
Голова у Баси кружилась. Сбывалось еще одно ее желание. Когда-то она страстно хотела сделать Станислава своим, чтоб он был только подле нее, чтоб любовался только ею. И вот уже ответила на вопрос ксендза по доброй ли воле и свободно ли хочет она заключить союз. Тысячу раз да! Готова ли она любить и уважать супруга всю жизнь? О, да! Готова ли с любовью принять от Бога детей и воспитать их согласно учению Христа и церкви? Да, святой отец!
Громким густым баритоном вторил ее голосу под сводами храма голос Станислава. Его большая, сильная рука, крепко держала ее тонкие озябшие пальчики, и Бася мысленно попросила у бога еще одной милости. Пусть же так остается всегда, молилась она, пристально глядя в скорбные очи распятого на кресте Христа, отныне и во веки веков. Да не разожмется его ладонь, греющая ее руку никогда, пусть сила и уверенность, что вселяло в нее это рукопожатие, до конца остаются с ней на жизненном пути. Рядом всегда и во всем, плечом к плечу, сквозь трудности и лишения, через мглу тревожного будущего. "Навеки останешься мой, а я - навеки твоя", - прозвучали в ее голове слова, ставшие финалом мольбы, простым человеческим Аминь.
И не важно, что колец у них не было на руках; что невеста была без фаты и белого платья, а жених больше походил на разбойника с большой дороги, чем на счастливого брачующегося; что свидетели имели простоватый вид; что зерна, которым их посыпали Лех и Михалина при выходе из костела оказалось не много; что музыки не играли на поспешной, лишенной торжественности свадьбе. Зато они были по-настоящему счастливы, истово веря, что отныне их не сможет ничто разделить. Ничто, и никогда...