На крики сбежалась шляхта и челядь. Зрелище, открывшееся глазам людей, заставило кровь похолодеть в жилах: снег возле тына хранил отпечатки волчьих следов, а у ворот лежал мертвый пахолик. Горло несчастного звери разорвали в клочья, руки и лицо искусаны, а кожух на груди распахнулся и внутренности вывалились на снег, окрасив его в красный цвет. Стаи же и след простыл.
Пан Алесь Лойка, тот, который сокрушался, что Людвиг женился на чужачке, подошел к телу и долго на него смотрел.
- Сколько живу, ни разу не видел, чтобы волки кидались на человека вблизи жилища. Скоренько они его оприходовали!
Шляхтич перекрестился, в душе благодаря Бога, что его миновала участь покойника, ибо он не задолго до танцев собирался с семьей возвращаться домой. То еще вышло бы приключение, если бы твари застигли их в дороге! Придется заночевать в Черных Водах.
- Большая стая, - заметил кто-то из мужчин, разглядывавших следы у тына. - Голов десять, а может и больше.
Люди выглядели встревоженными. Пугал не мертвяк и вид крови, к которым привыкли в военных походах и межусобицах на сеймиках, а неподдающаяся пониманию смелость зверей, с которой они напали на человека. Смятение нарастало еще и по той причине, что пара челядинцев, отправившихся поглядеть, не стряслось ли чего с нищими, вернулись и рассказали, будто следы ног на дороге обрываются в сорока шагах от усадьбы.
- Куда они делись? - спросили шляхтичи у слуг. - Мы уж думали, что твари вдоволь полакомились старцем и поводырем, пока мы тут топчемся. Они не могли далеко уйти.
Слуги только руками развели.
- Не ведаем, паночки. Ни волков, ни гусляра с хлопчиком.
- Дивно это, - с сомнением заявил один шляхтич, с недовольством глядя на челядинцев. Видно, холопы под шумок нализались бражки, поэтому и следы не нашли. - Плохо искали, шельмы?!
- Не, пан, следов не видать. От ворот есть, а после - нема. Будто те двое в небо поднялись.
Иногда в особо суровые зимы волки сбивались из нескольких стай в одну, чтобы легче было найти пропитание, охотиться на добычу. Во главе становился умный и сильный вожак, который не гнушался рыскать вблизи одиноких хуторов. Такие стаи резали скотину, если она стояла отдельно от человеческого жилища, нападали на путников ночью, но никогда не появлялось слухов, чтобы волки искали добычу около большой усадьбы, где полно собак и стражи. Зверь оставался зверем. Он боялся и, по возможности, избегал человека.
- Беда, - сказал Лойка. - Словно этих тварей сюда кто позвал. Может, и не волки они вовсе?!
- Что несете, христиане? - возмутился отец Феофан, явившийся одним из последних к воротам. - Множите суеверия.
- Отпеть бы не мешало мертвяка, - обратились к нему с просьбой несколько человек.
- Не моя забота. Ксёндза зовите. Янек в латинской вере ходил.
Мужчины переминались с ноги на ногу, не зная, что делать с покойником. Наконец решили отнести в склеп, чтобы до утра полежал, а там и ксёндза привести для отпевания. Женщины остались в доме, ибо зрелище растерзанного человека не могло способствовать улучшению аппетита, к тому же мысли, что звери могли напасть опять, приковали благородных пани к насиженным местам за столами. Они настолько погрузились в пересуды о странном нищем и волках, что никто не удосужился взглянуть на невесту. Когда вспомнили о ней, с удивлением обнаружили, что она пропала.
Настя, пользуясь суматохой поднявшейся в усадьбе, вышла на подворье. Никто ее не остановил, не окликнул. Челядь бестолково суетилась, бегая по дому, кто-то из них отправился поглазеть на покойного Янека, вслух благодаря Езуса, что не очутился на месте погибшего. Слышался женский плач и вздохи, и она решила, что это горюет о сгинувшем ни за что человеке жена или возлюбленная.
Она свернула за угол дома, где стояли хозяйские постройки. Конюшня, хлев, амбар. Где-то там, в темноте, была холодная, в которой сидели ратники. Она видела мельком хозяйскую часть фольварка при свете дня, но запомнить, что где расположено, не сумела. Слишком быстро ее увезли в церковь. Ежась от мороза, поскольку выбежала на улицу только в летнике, она вслепую шла к черной громаде, судя по всему, бывшей не то овином, не то амбаром. Первым делом, возникло желание найти пленников и выпустить их на свободу, чтобы сумели под покровом ночи и всеобщей суматохи скрыться от литвинов. Но, добравшись до бревенчатой стены, остановилась. Куда выпустить?! На смерть?
Издалека раздалось одинокое волчье подвывание. Настя зажала руками уши, чтобы не слышать жутких, беспокоящих душу звуков. Не возможно отпустить людей в эту ночь, как бы ни хотелось. Им не удастся далеко уйти. Стража вряд ли даже отправится на поиски, потому что волки найдут беглецов первыми. Смерти от зубов зверя намного страшнее и мучительнее удара ножа или меча. Но станет ли Людвиг долго удерживать московитов взаперти? Какая ему выгода? Он получил, что хотел, и свидетели ему не нужны. Вот если бы она не опрокинула жаровню ему на ноги, глядишь, сумела бы подлизаться, уговорить людей отпустить восвояси. Мысли Насти переметнулись к Епифану. Волновало, сумел ли он убежать и найти приют на ночь. Хорошо, если бы добрался до Вильни и донес княжне о бесчинстве, учиненном литвином. Она даже улыбнулась собственным мыслям, представив, какие муки ждут шляхтича, когда Елена узнает о нарушении договора и ее, Настиных, злоключениях. Нет, она не насколько кровожадная, чтобы желать Людвигу смерти, но за унижения и обман безумно хотелось, чтобы лгун, ставший ей мужем, поплатился за содеянное. Ей казалось, что боль мужчины сумела бы облегчить ее переживания от постигшего острого разочарования в нем.
Совсем близко послышалось грудное рычание. "Р-р-р!". Настя замерла, приоткрыла рот, чтобы крикнуть, но из горла вырвалось только хрипение. "Волк", - пронеслась безумная мысль. Нечто мокрое уткнулось в ее ледяную от ужаса руку, а потом за длинный рукав летника осторожно потянули.
Несмотря на темноту, глаза различили перед собой обрисы большой лохматой фигуры, сидевшей у ее ног. Звякнуло железо цепи, когда чудище пошевелилось. Собака! Одна из тех, которых она видела минувшей ночью и утром, собираясь в церковь. От понимания ей не сделалось легче.
- Тишек.
Позвала наугад, не надеясь, что это тот самый пес. Собака пошевелила хвостом и выпустила рукав из пасти. Все, далее путь был заказан. Тишек вежливо дал понять, чтобы непрошеная гостья уходила. Собака не собиралась пускать постороннего к хозяйским постройкам.
Подобрав подол, согнув руки в локтях, чтобы рукава не волочились по снегу, Настасья осторожно попятилась назад, всей душой уповая, что пес не кинется на нее. Но он остался сидеть на месте, подняв торчком уши, прислушиваясь к людским голосам. Отойдя на пару шагов, она развернулась и побежала, не чуя под собой ног от страха, рискуя споткнуться в темноте о камни и прочие неясные предметы, валявшиеся на пути, в душе благословляя шляхтича за его заботу. Ведь хорошо, что дал псине ее руку понюхать, иначе сейчас могла бы без нее остаться! Перед домом и за воротами по-прежнему толпились гости и челядь. Их беспокоил волчий вой, который слышала Настасья. Тело Янека куда-то унесли, но никто расходиться не спешил. Средь суматохи только двое сохраняли видимость спокойствия: молодой хозяин и его ключница. Настасья подошла к воротам, чтобы послушать, о чем народ говорит, когда за плечо ее кто-то одернул.
- Боярышня, я с ног сбилась, пока тебя искала. Куда ходила?
Глаза Палаши пытливо взирали на скрытое мраком лицо маленькой хозяйки.
- Тихо, не кричи, - шикнула Настасья.
Обе вступили в тень тына, куда не падал свет от факелов в руках слуг. - Куда ходила, там уж нет. Думала посмотреть, где литвин держит наших ратников. Выпустить собиралась, но передумала.
- Ума лишилась, что ли? Куда им скрыться в темени? Мороз, снегу по пояс намело, и волков не счесть в лесу. Не звери, так пьяная шляхта порубала бы. На гибель ушли бы.
- Знаю, потому и не отпустила. Сейчас в холодной безопаснее, чем на свободе. Но гости вряд ли посмели бы убить московитов. Что-то мне подсказывает, кроме хозяина и его пахоликов, да челяди, больше никто не знает, что в вотчине литвин держит пленников, - вздохнула Настасья. - Пусть сидят, а мы придумаем что-нибудь, чтобы их после вызволить. Видела я на подворье пса, того, что на нас кинулся, когда приехали в Черные Воды. Помнишь?
- А как же! Доселе, как вспомню, душа в пятки уходит от страха. Литвины волков боятся, а тут и ходить дачеле не надо. Свои волки имеются у твоего муженька, Даниловна. Хвать зубами за горло - и душа вон.
Настю неприятно резануло по слуху упоминание служанкой Людвига, как ее законного супруга. В сердце она его таковым не считала. И говорить о нем, кроме как о литвине и шляхтиче, не могла. Чужак! Язык не поворачивался сказать слово "муж". С малых лет срослась в мыслях с положением невесты Алексея Федотова. Даже в мечтах представляла себе, как оно выйдет, когда она войдет в его дом хозяйкой. Федотиху надеялась с помощью Алексея выпроводить из Москвы в другую вотчину, подальше от себя, чтобы не мешала жить, не лезла с указами и не пытались переиначить невестку на свой лад. Она ни капли не сомневалась, что ей удастся задуманное, но теперь находилась в полной растерянности. Муж другой, чужой человек, со звериной хваткой и норовом. Людвиг - не добродушный и смешливый Алексей, с которого можно было веревки вить. С ним она не могла управиться. Взгляд обратился туда, где стоял мужчина, а рядом застыла женщина в белой рубахе и красной поневе. Бирутэ. Литвин не суетился, как челядь. Не расхаживал, выглядывая что-то у тына, как делали это другие мужчины, и не переговаривался с ними. Казалось, случившиеся с пахоликом, ему было безразлично. Вглядываясь в темную фигуру в длинном, до земли, жупане, ровную спину, широкий размах плеч и горделивую посадку головы, Насте до боли захотелось согнуть эту спину, склонить шею, опустить мужчину на колени перед собой, чтобы валялся в ногах, целуя подол летника, вымаливая крупицу внимания и ласки, которые без зазрения совести взял без ее на то согласия.
"И будет ползать, как тот пес, который ему руки лизал. Все сделаю, чтобы душой прикипел, ласки просил, как благодати у Бога. А потом ноги вытру о него, чтобы знал: Ярославские не только богатством славятся, но и местью", - размышляла она.
Почувствовав на себе взгляд, Людвиг обернулся, напряженно глядя в темноту. Девушки поспешно отступили к самому тыну, прижавшись спинами к бревнам.
- Чему радуешься? - спросила Палаша, даже в потемках видя довольное выражение на лице Настасьи. - Плакать надо, в такую мы с тобой попали переделку.
Недолго думая, Настя поделилась с прислужницей своими желаниями. Та недоверчиво покачала головой, сомневаясь, что у хозяйки терпения и сил хватит тягаться с литвином. Хоть и поучала сама с утра, как с мужчинами держаться, но не доверяла характеру маленькой госпожи. Не выйдет у нее ничего. Диковатая и по малолетству еще глупая. Вон, язык за столом распустила, неся всякую чушь, жаровню на мужа опрокинула. Палаша лично не видела, как это случилось, но с уверенностью предположила, чьих рук дело. Ей богу, у шляхтича терпения хоть отбавляй, раз простил дурочке выходку с углями. Окажись она на месте литвина, огрела бы жену первым подвернувшимся под руку предметом, или за косу перед гостями оттаскала, чтобы впредь неповадно было позорить семью на людях. Разве так с мужьями должно себя вести?! Лаской и хитростью. А та что делает?! Ой, пока Настасья сама на ошибках не постигнет науку жизни, видно, никакие советы ей не помогут.
- Не выйдет, Даниловна, ничего у тебя. Шляхтич за сто верст чует твои мысли. Нюх у него на подвох, как у зверя. А ты помыслы скрывать не умеешь. Обманываешь и краснеешь, как маков цвет, глаза бегают, запинаешься. Да и ласки он от тебя не увидит. Шипишь, ругаешься, коль что не по тебя. Свой норов перебороть сложно. И еще скажу. Если получится у тебя горлицей прикинуться, разум ему красотой и ласками затуманить, можешь и сама не заметить, как сердце твое к его сердцу потянется. В собственные силки угодишь.
- Не потянется. Ярославские, если надумали, не успокоятся, пока не доведут дело до конца. Заруби это себе на носу, Палаша.
Они вышли из тени. Настасью распирало от любопытства поглядеть на место, где лежал недавно стражник и послушать, что думает о случившемся шляхта. Но Палаша ухватилась за ее плечо и не пускала.
- Мало тебе, Даниловна? Зачем к нему ходить, перед глазами отираться?! Еще подумает во хмелю, что мы во всем виноваты.
- С чего это?
- С того, что чужие мы для них, пришлые. Солнце два раза садилось, и два мертвяка в усадьбе. Не ведаю, что здесь до нас происходило, но все это мне не нравится. Окажись я на месте гостей и хозяина, сразу заподозрила бы, что неладное связано с появлением хозяйки в Черных Водах. И старец слепой, что песнь спел, дюже недобрый. Жутью от него веяло. Песня его жалостливая, но больно уж на правду похожа.
Настасья вспомнила страшные глаза нищего и то, как он "смотрел" ими и шляхтича и на нее. Незрячий взгляд, казалось, под кожу проникал, насквозь видел не только внешнее, но и то, что внутри человеко скрыто. От слов его, сказанных на прощание, мороз бежал по коже и липкий пот по спине струился. Такой жути в душу нагнал, что и слова его вспоминать не хотелось. Да она и не поняла ничего толком. О какой такой звериной шкуре он шляхтичу говорил? Обещал, что тот в ней бегать будет, пока гнев не усмирит. Вурдалаком, что ли?! Нечистью поганой?! А про нее сказал, что горда не в меру, что будет в роскоши купаться, но окажется беднее бедной. Как подобное возможно? И где та самая роскошь, если у литвина полы соломой застелены! Ну, и разбогатела она, став его женой! Что до гордости, тут все ясно. Но пусть старик покажет того человека, у кого ее нет! Туману напусти, от которого веяло ужасом, но ничего понять не возможно.
- Кто этот дед, Палаша?
- Кто знает. Только живые люди не ходят босыми по снегу в лютый мороз. И не пропадают бесследно с дороги. Чудно он про вас с литвином говорил, словно судьбу вещал.
- Тьфу! Пусть идет лесом, - трижды сплюнула через левое плечо Настя.
Они приблизились к гостям. От дыхания людей ввысь поднимались облачки пара, околыши на шапках, усы и бороды посеребрил иней, но шляхта еще не расходилась. Людвиг бросил короткий взгляд через плечо, услышав за спиной хруст снега под ногами женщин. Темные брови недовольно сошлись вместе.
- Отведи пани в ее покои, - сказал он к ключнице. - Люди уже идут на ночлег. К тому же, нечего ей здесь делать.
- Разве твои соседи, литвин, не уедут? - поинтересовалась Анастасия.
- Нет, - грубо отрезал мужчина, а затем выразительно взглянул на Бирутэ. - Уведи пани в дом. Я с ней после поговорю.
Он повернулся спиной к Насте, ясно дав понять, что продолжение беседы сейчас не предвидится. Уставившись в его плечи, обтянутые аксамитом жупана, Насте захотелось ударить по ним кулаками, чтобы доказать, что она не пустое место, что он не смеет с ней, с боярской дочерью, в таком тоне при чужих разговаривать! Но последние слова шляхтича словно прирастили ноги к земле, не позволив и шевельнуться. Вот оно, то чего боялась ее душа, ежась в тайне ото всех от страха. Раз придет поговорить, значит не только свое возьмет, но и опять унижать будет, наслаждаясь ее слезами. Боже, что же ей делать? Как избежать расплаты за содеянное?!
- Идем, -тянула ее за руку Палаша.
Подчиняясь просьбе, Настя поплелись вслед за Бирутэ и Пелагеей в дом.
Ключница отвела новобрачную и служанку в опочивальню:ту самую, в которой девицы минувшей ночью собирались спать. Но сейчас ее невозможно было узнать. Стены украсили тканями и коврами, сменили полог на ложнице, по углам стояли снопы ржи, в коих виднелись сухие волошки, барвинок и мелисса. Приятный, с кислинкой, аромат витал в воздухе покоя. Под потолком висели соломенные "пауки".(1) У очага молодую хозяйку терпеливо ожидали три литвинки из усадебной челяди. Им приказали раздеть жену хозяина, подготовив ее к брачной ночи.
- Позови Евдокию, - обратилась Настя с просьбой к ключнице. - А остальные пусть уйдут. Со мной останутся мои девки.
Женщина неодобрительно вздохнула.
- У пана нынче не то расположение духа, чтобы терпеть капризы, Анастасия. Если он прислал девок, значит так нужно. Привыкай, что челядь, которая тебя окружает, не московитская. Твои прислужницы не век при тебе останутся. Рано или поздно, им придется вернуться в княжне, которой они принадлежат. А тебе нужно смириться с тем, что имеешь. Поняла ли меня, девонька?! Не зли Людвига напрасно и не испытывай его терпение. Коль стала женой, должна его во всем слушаться. Закон везде одинаков: что в Москве, что в Ляхии, что у нас в Литве.
Стала женой! Будто ее кто-нибудь спрашивал, хотела ли она того, когда литвин вчера брал силой! Будь ее воля, она бы ныне, прямо сейчас убежала в ночь, несмотря на волков, снег, мороз и непроглядную тьму. Бежала бы босая и раздетая, не оглядываясь, лишь бы избежать неприятной обязанности, ненавистной доли замужней бабы... Раздался всхлип. Вслух Настя не проронила ни слова, опустила глаза, потому что не имела права возражать, умом понимая правдивость сказанного Бирутэ. А в душе она могла чувствовать что-угодно, но было ли кому-нибудь дело до ее чувств и желаний? Еще и приходилось выслушивать нравоучения ключницы. Все ее чему-то учили, наставляли, советовали. Но если бы оказались на ее месте, по-иному бы запели. Ну, что за беда! От Федотихи избавилась, от ее назойливости, так появилась теперь новая боярыня - Бирутэ. Стоит с хозяйским видом и никуда уходить не собирается. Ушла бы, что ли?!
Анастасия вдруг с невиданной прежде силой почувствовала себя маленькой девочкой. Неодолимо захотелось прижаться головой к материнскому подолу, чтобы маменька обласкала, погладила по светлой макушке ладонью, а брат Федор принес с воскресной ярмарки сладких "петушков". И с Наташкой в "чижа" и "салочки" захотелось сыграть, порезвиться на отцовском подворье, как раньше. Она не знала, и никто ей не мог бы сейчас сказать, что тоска по детским забавам и материнской ласке приходит тогда, когда детство заканчивается и человек вступает во взрослую жизнь, оказывается в не стен родного дома, лишенный привычных радостей и лиц любящих людей. Подавив в себе недовольство и чувствуя, как слезы опять капают с глаз, она устало села на скамеечку, которую литвинки поставили на середину опочивальни. Усадебные девки окружили ее со всех сторон, не позволяя Палаше даже приблизиться, чтобы помочь готовить хозяйку к ночи. Мурлыкая под нос песни, они расплели Насте косу, долго расчесывали волосы костяными гребнями, пока они не стали искрить. А потом заплели две косы, подведя итог в ее девичестве.
Ключница вышла из покоя. Дождавшись, когда ее шаги затихнут в коридоре, Палаша, оттолкнул литвок, подала Насте глиняный бутылек.
- Пей, раз боишься.
- Что это?
- Снадобье, от которого жизнь милее кажется и страхи уходят.
Настя приложила горлышко к губам под неодобрительными взглядами девок, сделала глоток и чуть не задохнулась. Горло обожгло огнем, а из глаз покатились слезы уже не от горести, а от мерзкой жидкости, которой ее потчевала Палаша. Едва отдышаться сумела, так у нее перехватило дыхание.
- Что ты мне подсунула? -едва шевеля губами прошептала она.
- Дык брага это. А ты что подумала? Извиняйте, ничего лучшего не нашла. Шляхта весь мед выхлестала, будь она не ладна!
- Гадкая какая!
- Зато на душе полегчает, и шляхтич таким страшным казаться перестанет. Давай, еще пару глоточков, но не переусердствуй! А то мне головы через тебя лишиться не охота.
Настя неожиданно ощутила в груди и низу живота разливающееся тепло. Какой бы отвратительной на вкус и запах брага не была, как бы от нее не горело в горле, она действительно помогала. На душе стало легче. Она забыла, что мало ела, что голодна и гадкое пойло быстро возымело над ней действие. Приложившись опять к горлышку, она еще отхлебнула пару глотков, кривясь и плача, едва не сплёвывая жидкость назад в бутыль. А затем еще, и еще.
- Хватит, Даниловна, - с тревогой смотрела на нее служанка, силясь отобрать брагу. Но Настя не выпускала ее из рук. Мир перед глазами поплыл, а руки и ноги налились свинцовой тяжестью, но на сердце сделалось так хорошо и спокойно, что она уже готова была опустошить бутыль до дна, чтобы только провались в блаженную пропасть забытья и ничего не видеть и не слышать.
В покой вернулась Бирутэ. Увидев, какой предмет держит в руках невеста, она сердито отобрала у нее бутыль и велела девкам дрянь вынести вон.
- Молись, чтобы Людвиг не узнал, кто надоумил дуреху напиться, - прошипела она в лицо побледневшей Палаше. - Иначе он с тебя шкуру полосами спустит.
Литвинки раздели донага молодую хозяйку и подвели ее к постели. Мочки ушей у Настасьи болели: тяжелые серьги из яшмы и золота оттянули их за день. Сняв одну, она неловко подала ее Палаше, чтобы та спрятала в ларец, начала снимать другую, но зацепила серьгой за волосы и обронила на пол у постели. Пока прислужницы растерянно пялились под ноги, Настя сама упала на колени и рукой принялась шарить в соломенной подстилке. Перед глазами плыло, комната шаталась, и ей стало неожиданно весело, когда представила на миг себя со стороны, в глупой позе, голой, стоящей на четвереньках на глазах у служанок и экономки. С уст ее сорвался смешок и ничего не найдя, она заглянула под кровать. Там было темно и пахло сыростью.
- Боярышня, дай посвечу, - сказала Палаша. Взяла свечку с полки очага и вдруг заметила, что Бирутэ испуганно на нее смотрит. "Что это ключницу перекосило, словно хрену в рот набрала", - мелькнула у служанки мысль, но она не придала тому особого значения.
Склонившись так, чтобы и света хватало, и солому не поджечь, Палаша стала помогать Настасье искать серьгу. Нащупав под пальцами холод металла, она подняла потерю и хотела уже встать с колен и помочь Настасье подняться, но та ойкнула и тоже что-то вытащила из-под кровати.
- Палаша, гляди какие смешные куколки, - продолжала смеяться невеста.
В руке она держала две маленькие куклы, свитые из соломы и шелковых ниток. В одежках, с лицами и волосами, как у живых людей. Даже глаза им мастерица пришила из зеленого бисера. Куколки тесно прилегали друг к другу, перевязанные в поясе суровой ниткой. Палаша переменилась в лице, у нее задрожали руки, а всегда яркие губы внезапно побелели. Ударив Настасью по руке, она выбила кукол на пол, и, завернув руку в подол сарафана, схватила находку, торопясь бросить ее в огонь камина, но сердитый голос Бирутэ ее остановил.
- Не трож, что не твое, дура.
Ключница отняла кукол и опешившей служанки прижала их к груди. Куклы были мужчиной и женщиной. У мужчины волосы сделали из черных ниток, а у женщины - из белых. И наряды их напоминали летник и жупан. Смешно как! Почти как она и шляхтич!
- Не бойся, Анастасия. Они не со зла сделаны, - сказала Бирутэ. - Это дар на счастье, благословенный Лаймой. Не трогай их и не разлучай. Пока куклы вместе, связаны одной веревочкой, в твоей жизни все сложится гладко. Придет и любовь, и радость... Возьми их, спрячь, и никому не вздумай отдать. Лайма не любит, когда ее дары отвергают или дают в чужие руки. Только глупец может сам отказаться от своего счастья!
Ключница вложила куклы в ослабевшие Настасьины ладони и с силой сомкнула ее пальцы на них.
- Я не хотела, чтобы ты нашла обереги. Ну да ладно. Не для тебя стараюсь, глупая. Для Людвига. Я знаю, твоя вера запрещает подобные вещи, называя их колдовством, но ты оставь страх, открой сердце и прими свою будущность, как благословенный дар. Мои боги более милостивы к людям, чем Христос. Они знают, что людям нужно для счастья и даруют свое расположение тем, кто не отвергает их подношения. Потому береги кукол, как зеницу ока, иначе быть беде.
Бирута кивнула головой прислужницам, и те в мгновение ока выскочили из опочивальни. Настасья сделала знак Палаше остаться, и, поняв, что московитки хотят побыть наедине, ключница тоже вышла.
- Ой, мамочки, - прошептала Палаша, на расстоянии глядя на кукол, которых Настасья все еще сжимала в руке. - Даниловна, брось ты в огонь эту гадость поганскую(2). На них наложены. И, вестимо, же сама Бирутэ и сделала. Слышала, что она про богов говорила? Про Лайму?! Она ведьма. Как пить дать, ведьма и язычница.
- А что за Лайма?! - поинтересовалась Настасья, которой сейчас было все равно, что бормотала глупая служанка. Куколки были такими красивыми, нарядными, что с ними не хотелось расставаться.
- Поганская богиня у курляндцев и жамайтов. Вроде нашей Мокоши, - пробурчала служанка, неодобрительно глядя, как госпожа прячет обереги на дно кофра под стопки одежи. - Счастье приносит, но я в это не верю. Все, что не от Бога, идет от нечисти и счастья ее приносит. Старые боги если и давали что, взамен всегда вдвойне брали. Дай мне, Настасья Даниловна, эти штучки ведьмовские. Я их завтра солью посыплю и в печке сожгу.
- Уймись, - заявила Настя. - Пусть лежат себе. Есть не просят. А я посмотрю, что далее будет.
- Грех это.
- Не больше, чем гадание на Святки.
Сказав, Настасья подошла к двери в опочивальню и закрыла ее на тонкий засов. У Палаши глаза увеличились.
-Ой, боярышня, что удумала?!
- Ничего. Сегодня по-моему будет. Литвин порог опочивальни переступит лишь тогда, когда я этого пожелаю.
- Не злила бы ты его. Думаешь, браги выпила, храброй стала? Не затем я ее тебе давала, чтобы ты мою голову в петлю сунула. Отвори дверь! Шляхтич и так сам не свой после твоей выходки с углями, да после старца. Тот песню спел, которая, видно, нашему, литвину не понравилась. Поэтому и велел его в ночь с мальчонкой выкинуть, чтобы волки ими полакомились. А вышло, что стражника его звери загрызли. Свят, свят! Лучше впусти и прими. Жена, как ни как. Подчиняться должна.
Настасья презрительно рассмеялась. Ее смех разнесся звонким колокольчиком в тишине опочивальни.
- Вот и видно сразу, что ты, Пелагея, холопка, а не боярская дочь. Гордости в тебе нет и уважения к себе.
Долго ждать не пришлось. Гул в усадьбе утих. После случившегося с Янеком, шляхте ни пить, ни гулять стало невмоготу. Женщины первыми разбрелись по готовым покоям, а мужчины улеглись на ночлег, где придется: на шкурах у камина в гриднице, в иных комнатах на лавах да на охапках сена, за столами. Слуги вскоре тоже затихли, уставшие за день от хлопот.
Возле опочивальни послышались шаги. Запертую дверь толкнули. После минутной заминки раздался голос Людвига:
- Анастасия, открой.
Девушки, сидя в обнимку на краю ложа, замерли. Настю от волнения трясло, дрожала всем телом, прикрыв нагое тело тонкой простыней, прижимаясь к теплой груди Палаши, ища в ее объятиях защиты, словно та на самом деле могла ее защитить от шляхтича.
- Уходи. Войдешь лишь тогда, литвин, когда я пожелаю. С моего разрешения. Я двери заперла.
Она поразилась собственной храбрости: как только язык повернулся сказать такое, как смелости хватило огрызаться. Беда лишь в том, что в душе почему-то отчаянно хотелось, чтобы Людвиг не послушался, вошел и остался, поднял на руки и, нежно касаясь губами ее рта, крепко прижал к себе. Хотелось вновь почувствовать запах мяты и тепло рук, коснуться густых волос... У нее от желания кружилась голова, или может от выпитого напитка? Она уже точно не знала, чего хотела, путаясь в мыслях и чувствах.
За дверью повисла тишина. А потом что-то с невероятным напором ударило в сосновые доски двери, срывая ее с петель.
В комнату вошел Людвиг. Уставший, злой, не успев протрезветь, что не мешало ему твердо держаться на ногах.
- Богом клянусь, Настасья, если ты в моем доме станешь и впредь двери запирать, я их с петель поснимаю, все до единой. Никто не смеет мне приказывать. Я вхожу в любую дверь, когда мне того хочется. И лучше, чтобы мне отворяли по доброй воле. Неужели ты думала, что если я захочу войти, что-то сможет меня остановить?
Выставив вон из комнаты напуганную служанку, он вернулся. Настя после не могла вспоминать ту ночь. Как только он приблизился, она попыталась убежать, хотя, видит Бог, она не знала, куда и зачем бежать. Выскочила без ничего в коридор, громко крича, то ли от переполнявшего ее страха, то ли от некого непонятного возбуждения, и всю эту сцену видели слуги и ее девки. Людвиг с холодной яростью поймал ее и отнес назад в опочивальню, грубо швырнув на постель. Лицо Людвига было мрачно. Когда он лег в постель, она отпрянула, почувствовав ненависть даже к запаху, исходившему от этого человека. Однако он без колебаний притянул ее к себе, вновь предавшись своим бурным наслаждениям, не утруждаясь и на этот раз нежными ласками, словами и поцелуями. Одно лишь примитивное удовлетворение своих низменных инстинктов. Всякий раз, когда он входил в нее, она чувствовала всю ту же боль, что и прошлой ночь, поэтому опять рыдала и отталкивала его от себя. Но это, казалось, еще больше его распаляло, и она лежала под ним беспомощная и измученная. Но к какой-то момент боль стала утихать, видимо, под действием проклятой сивухи, превратившись не более чем в слабое жжение. Анастасия почувствовала безмерную усталость, стала услужливой и покладистой, плывя на облаке, пропитанном брагой: тело перестало сопротивляться, отвечая на любую прихоть мужчины. Когда он отдыхал, она прижималась к нему, чувствуя, что от ее неловких прикосновений его естество вновь напрягается, наливаясь жаром, и он снова входил в нее. Так продолжалось до утра, и Анастасии казалось, что она нашла решение всех проблем.
Уже засыпая, она услышала словно издалека голос Людвига.
- Если я пойму, что ты опять попробовала мерзкую бурду, или узнаю, кто ее тебе предложил, вам обоим несдобровать.
Слава богу, он так и не выяснил, кто подпоил Настасью в ту ночь. Слуги и ключница держали круговую поруку, не выдав Палашу. Но рьяность, с которой хозяин допытывался, от чего вдруг молодая жена захмелела, нагнала на них столько страху, что никто впредь и подумать не мог, чтобы предложить московитке нечто подобное, зная, что за это придется платить собственной шкурой.
Гости постепенно разъехались, едва забрезжил рассвет. Ни одному не хотелось после веселого застолья участвовать в похоронах стражника. В усадьбе все затихло, и только для Настасьи все оставалось по прежнему. Дни сливались в бесконечное ожидание ночи, и она даже стала привыкать к тому, чего так боялась и ненавидела: боль ушла, а Людвиг больше не был груб. Он просто приходил в опочивальню, они молча ложились в постель, и Анастасия молча раздвигала ноги, позволяя ему делать все, что тому заблагорассудится. В такие моменты он часто смотрел на нее, замирая,будто ожидая в тайне отклика, но так и не дождавшись, уходил, оставив ее в одиночестве.
- Зачем ему все это? - как-то Настя у служанки.
- Как же?! Он же молодой, здоровый, и в добавок, дуже пригожий мужик, - объяснила Палаша. - Это ты еще маленькая и глупая. Лучше пусть при тебе будет, чем по бабам шастает, а то горя хлебнешь. Нравишься ты ему, вот и не дает покоя. И еще думаю, ему от тебя дитё надо. Если на приданое зарится, то с брюхатой женой, его, чай, легче у твоего батюшки сыскать!
Настасья сумела смирится даже с этим, и все бы шло хорошо, если бы спустя две седмицы не приключилась беда, заставившая ее возненавидеть шляхтича с новой силой.
(1) "пауки" - плетения, сделанные из соломки, конструкции ромбовидной, квадратной формы, в виде звезд. Служили оберегами от злых духов и прочей нечистой силы. Их вешали в домах вплоть до середины 20 века.
(2) языческую