Утром Бася проснулась в бодром настроении. Солнце давно взошло, и она осознала, что необычайно долго спала. Сказалась утомительная дорога. Никто не тормошил ее, торопя собираться на уроки, не звенели колокола на соборах, не было привычных звуков проснувшегося города. Стояла тишина. На стене весело плясали солнечные зайчики. Несколько раз прокукарекал петух. По дому плыл сладкий запах ванили - это готовилась в печи выпечка. "Я дома", - вспомнила она.
В дверь спальни постучали, и на пороге появилась Марыся.
- Пани сказала будить вас, паненка, - в руках она держала тазик и кувшин с водой, через плечо висело полотенце.
Бася вскочила с кровати, быстро умылась, по привычке, привитой бернардинками, прочитала перед распятием молитву. Марыся заплела волосы в косы, уложив их "корзинкой" на затылке. Поскольку выбора стал меж серым платьем, в котором она вчера приехала из Вильно и белой рубахой, вышитой на груди красными цветами с народным орнаментом, Бася, не раздумывая, выбрала последнюю. Служанка, не одобрительно поглядывая на паненку, которой взбрела в голову такая блажь, подала из куфра красную льняную юбку. Обмотав тесемки вокруг талии, Бася одела широкий кожаный ремешок на шнуровке, заменивший ненавистный корсет. Он плотно обхватил девичий стан, красиво приподняв грудь. Ее смутил глубокий круглый вырез рубахи, как ей показалось, немного нескромный, который открыл нежную кожу груди. "Наброшу теткину шаль", - нашла она сразу выход и, мельком окинув себя взглядом в зеркале, спустилась на кухню.
Пани Эльжбеты нигде не было видно. На столе стоял завтрак: ломоть пшеничного хлеба, кружка молока и блюдце с яблочным повидлом. Марыся, подав панне салфетку, стала чистить картошку на обед.
- Много у тебя работы осталось? - поинтересовалась Бася у служанки. - К Боруху-порному нужно. Со мной пойдешь. Так Пан Матэуш сказал вчера.
- К Боруху дык к Боруху, панна. Тольки дел много. Сами ж знаете, обед трэба наварыць. А потым яшчэ и цвяточки посадить.
- Какие? - насторожилась Бася, намазывая повидло на широкий ломоть хлеба. Неужели тетка захотела пересадить остатки тюльпанов?
- Тыя, что прывез лакей графский раницай у кошыку. Онь там и стаять, - Марыся показала пальцем на сенцы. - А яшчэ пани Эльжбета листик чытала, что у кошыку ляжал. Ничога не поняла, так и сказала мне. Положыла яна яго у унь там, - она снова указала пальцем, но на этот раз в сторону гостиной.
У Баси пропал аппетит. Отодвинув от себя хлеб и молоко, она встала из-за стола и направилась в гостиную. На софе лежала записка, написанная на плотной гербовой бумаге. Три строчки на французском гласили:
"Madame! Se il vous plaît accepter mes sincères excuses pour les dommages causés par inadvertance à vos fleurs. Dans un signe de la rédemption de sa culpabilité vous envoyer les meilleures variétés de tulipes de l'usine comtesse Yanovska". ( "Сударыня! Примите мои искренние извинения за невольно причинённый вред вашим цветам. В знак искупления своей вины, посылаю вам лучшие сорта тюльпанов из оранжереи графини Яновской").
Ниже стояла подпись, написанная размашистым почерком: " Станислав Яновский".
Бася еще раз перечитала текст сопроводительной записки. Показалось ли ей, или она действительно почувствовала за вежливыми словами скрытое высокомерие и насмешку?! И эта бумага, с гербом Подкова! Что это! На такой бумаге составлялись важные документы. Пан Матэуш хранил несколько пустых экземпляров дома в кабинете, в ящике письменного стола, который запирал на ключ.
Записка была написана по-французски, опять же, будто нарочно, словно молодой Яновский знал, что пани Бжезинская ни слова не поймет, потому, что тетка не владела ни одним из европейских языков, кроме родного польского, да еще пары диалектов, на которых говорили в простонародье жители бывшего Литовского княжества и Белой Руси.
Осторожно положив лист на место, Бася захотела взглянуть на само подношение. В большой корзине, плетенной из лозы, лежали свежие луковички тюльпанов. Никто не потрудился даже стряхнуть землю с корней, оставив на месте стебли с полураскрытыми бутонами. Ботву просто выдернули из почвы, свалили в корзину и привезли жене управляющего Бжезинского. Цветы не были извинением на доставленную неприятность. То была высокомерно брошенная кость господской рукой, с целью унизить и посмеяться.
"Высокомерный поскудник",- злостно подумала Бася, сложив уже для себя мнение о младшем сыне графа Яновского. Самое обидное, что пани Эльжбета, из-за своего невежества и толстокожести, которые не позволят ей углядеть в подношении Яновских ничего большего, кроме простых тюльпанов, посадит их и начнет хвастаться местечковой шляхте о красивом жесте пана Станислава, решила она.
В сердцах, Бася пнула ножкой корзину, и вернулась в дом.
-Так куда же пропала наша пани Эльжбета?- поинтересовалась она у служанки.
- В костел пошла.
Ныне шла Страстная неделя, в соборах и костелах совершались литургические богослужения в память о страданиях и смерти Христа, через три дня, в воскресенье, католики по всему миру готовились праздновать Пасху. Поэтому тетка каждый день ходила в костел замаливать грехи и просить благословения у бога.
- Бросай свои горшки и передник, Марыся, мы идем в Мостовляны,- скомандовала Бася.
-Дык обед...
- После успеешь, - добавила она тоном, не терпящем возражений и, надев на голову широкополую соломенную шляпу, что носила пани Эльжбета, когда копалась в огороде, пошла на верх, за кошельком. Там она хранила остатки скромных сбережений, что каждый год в Вильно посылал ей на мелкие расходы дядька. Поход к портному Боруху был для Баси делом второстепенным, важнее, считала она, зайти в книжную лавку, чтобы подыскать себе пару интересных книг, которые помогут скрасить скуку тихими вечерами на хуторе Бжезинских. Она любила читать. Это было единственное дозволенное развлечение в пансионе, которое монахини не только не запрещали, но и, наоборот, старались поощрять. Естественно, не каждый роман или поэзия попадали воспитанницам в руки. Дозволялась только та литература, которая прошла проверку римско-католической церкви на предмет влияния ее на умы и нравственность людей. И все равно, девочкам, возвращавшимся после каникул в мрачные стены пансиона, удавалось пронести и спрятать книги, которые не вызывали одобрения у наставниц. Бася давно поняла, что с помощью книг можно совершить не возможное - выбраться за толстые стены монастыря. Можно путешествовать и увидеть мир во всем его многообразии, сломать границы времени и перевоплотится в любого человека. Чем более однообразным и невыносимым становилось ее пребывание у бернардинок, тем больше книг она читала. Ее интересовали не дамские романы, которыми зачитывались ее однокашницы, прячась по углам монастыря от зорких глаз монашек. То были книги по истории и географии. Буйное воображение уносило ее за океаны и горы, в другие эпохи. Столько всего интересного было в мире! Земля была такой большой! Она мечтала поехать во Францию, увидеть римский Колизей, очутится возле Греческого акрополя...
Но это были просто мечты. Думы о собственной незавидной участи сироты и бесприданницы, не однажды повергали Басю в уныние. Она знала, что в лучшем случае, дядька выдаст ее замуж за мелкопоместного шляхтича, бедного и не образованного, про которых говорили "без штанов, но зато с гонаром и годнастью", которым являлся сам, она станет рожать мужу в год по ребенку, по воскресеньям посещать костел, печь пироги и сплетничать с соседскими кумушками, лишь изредка выбираясь за пределы губернии, а может, и вовсе, не покидая ее.
До Мостовлян от хутора Бжезинских было чуть более двух верст. Это, не слишком значительное расстояние, если ехать верхом или в коляске, самым неприятным образом сказалось на бедной Марыси. Она шлепала босыми ногами по песчаной дороге, охая и кряхтя, неся в руках стоптанные поршни. Грузное тело ее смешно переваливалось, по взмокшему, пыльному лицу катились капли пота, оставляя после себя грязные разводы. Она уже раз сто раскаялась в том, что согласилась идти пешком с паненкой. Ту и усталость не брала, и ноги не болели, летела впереди, как коза, успевала вдоль дороги то за птицей погнаться, то в траве что-то выглядывала. А то и вовсе, отбежится далеко, станет у обочины, и страницы в книжке листает. Они в книжной лавке проторчали в два раза дольше, чем у портного Боруха, с плохо скрытым раздражением думала Марыська.
- Панна Бася, чакайте. Дайце прерадыхнуць, - окликнула она паненку.
Бася остановилась. Ей хотелось быстрее вернуться домой и сесть за чтение. Но, как назло, Марыська, шла все медленнее и медленнее. Будь она конем, Бася врезала бы ей как следует хворостиной по бокам, чтоб та пошевеливалась. Ей тоже жарко, и ноги ноют от долгой ходьбы, но она же не ноет!
Дорога ровной линией пролегла меж холмов. С одной стороны ее рос негустой олешник, с другой, до самого горизонта, до коле хватало глаз, раскинулись поля. Черные квадраты и прямоугольники - это недавно посаженый картофель, зеленые - озимые пшеница и рожь, желтые - рапс под паром. Бася любила, когда в мае цветет рапс. Более красивого зрелища, когда потоки ветра пробегают по миллиардам малюсеньких цветков, заставляя из раскачиваться из стороны в сторону, превращая спокойную массу в волнующееся желтой море, она не видела.
Там, за двумя холмами, был хутор Бжезинских. Дорога сворачивала чуть в бок и стелилась дальше еще версты две до каменной ограды большого графского фольварка. Солнце невыносимо пекло. Бася давно уже была б дома, если бы не пришлось часто останавливаться и ждать, когда ее догонит служанка. От зноя, непривычного в эту пору года, не спасала даже легкая рубаха и юбка, которые она надела утром. Благо, что не забыла у портного соломенную шляпу, поля которой отбрасывали спасительную тень на лицо и плечи. "Если эта толстая корова не поторопится, я расплавлюсь и растекусь по земле, как масло", - думала она, нетерпеливо топая ножкой, видя, как Марыся присела на камень, чтобы перевести дух. Пухлые щеки служанки раскраснелось, платок на голове сбился на бок, она дышала тяжело, вытирая без конца пот, заливающий глаза, подолом юбки.
-Мы так до вечера домой не доберемся, - окликнула ее Бася.
- Я вам казала - на вазку трэба ехаць. А вы уперлися: не, пойдем пяшком, тут не далека. Вы, панна, маёй смерци захацели. Деж я, такая ладная, - она очертила в воздухе контуры своей массивной фигуры,- такая вялика з вами сыдуся. От як вернемся позна, ды як убачаць вас пан з пани, у яким вы выглядзе у мястэчка пайшли, ото ж яны вам дадуць. Аж дым курэць буде. Гэтаж нада, як халопка вырадилася, ды яшчэ и пяшком. Дива, што мужыки маладыя на вас заглядалися. Не гожа так рабиць, панна Бася, рауняць сябе з быдлам, хоць бы и у вопратцы. Што люди пра вас падумаюць?! Што пан Матэуш мужычку выпесциу.!?
- Вот что, милочка, оставайся-ка ты тут, а я пойду дальше, - вспылила Бася, которой надоело всю дорогу выслушивать недовольный ропот прислуги по поводу свой одежды и манер. Тоже мне, яйца курицу учат, подумала она.
Оставив Марысю на камне, она быстрым шагом направилась в сторону хутора. Не успев отойти и пятидесяти шагов, она услышала за спиной топот. Обернувшись, вдалеке разглядела двух всадников, мчащихся во весь опор со стороны Мостовлян. Басю и раньше + несколько раз обгоняли брички и верховые, поднимая в неподвижный воздух столбы песка и дорожной пыли, которая немилосердно лезла в нос и медленно оседала на лице и одежде. Поэтому она заблаговременно предпочла отойти в сторону, чтобы пропустить лошадей, скачущих так, точно за ними гнался сам дьявол. Всадники приблизились, они миновали сидевшую у обочины Марыську, и возможно, поскакали бы и дальше, если бы один из них не обернулся, вперив глаза в тонкую девичью фигуру, замершую у края дороги.
- Стой!
Он натянул поводья с такой силой, что конь поднялся на дыбы. Бася, перепуганная выросшей перед ней громадой лошадиного туловища, шарахнулась в сторону, негромко вскрикнув. Тот, другой, что успел проскакать вперед, развернул коня, и уже мерным шагом возвращался к своему товарищу.
Мужчина осадил лошадь, и подъехал к Басе, которая держалась рукой за сердце. Другой рукой она прижала к себе книгу.
-Ну ка, что у нас тут, - всадник склонился с коня, чтобы лучше рассмотреть девушку. Дорогая ткань коричневого костюма сидела, как влитая, на стройной фигуре. На запылившихся сапогах блестели на солнце позолоченные шпоры. Шляпы не было, потому властное, холеное лицо с нежной, как у девицы кожей, разгорячилось от ветра и жары. Светлые волосы трепал ветерок. Он щурил глаза, защищая их от чрезмерно яркого света, от чего из уголков век к вискам пролегли тонкие лучики-морщинки. На вид ему можно было дать двадцать шесть - двадцать семь лет. Давно не мальчик, но еще и не взрослый мужчина.
- Кшисек, ты посмотри какую птичку мы встретили в этой забытой богом глуши.
Кшисек, другой всадник, поставил коня боком, так, чтобы загородить Басе дорогу, лишая ее любой возможности к бегству.
Она с отчаяньем посмотрела туда, где сидела ее служанка, надеясь, что она кинется на помощь. Но Марыська даже с места не сдвинулась, сидела сиднем, вытаращив глупые глаза, и открыв рот. "А, чтоб тебя",- с отчаяньем подумала Бася. Она сделала глубокий вдох и шагнула в сторону, пробуя обойти коня, на котором сидел "Кшисек". Но стоило сдвинуться с места, как молодой панич легким движением руки тронул повод, лошадь послушно сделала пару шагов, опять преграждая Басе дорогу. Широкая ухмылка расплылась на привлекательном лице мужчины, карие глаза хитро прищурились, словно говоря "нет, нет, милая, ты от нас так легко не отделаешься".
Его товарищ, что первым подъехал, нетерпеливо поерзал в седле. Бася не глядела на него, ее глаза метались по черному, лоснящемуся от пота, крупу лошади, которая была до боли знакома.
- Откуда ты? Как тебя звать?, - задал вопрос он, и недожавшись ответа, опять спросил, - Ты живешь где -то поблизости? В Мостовлянах? Беляны? Залесье? Что ж не отвечаешь, когда тебя пан спрашивает?
Говорил он тихо и мягко, будто нарочно, чтоб не спугнуть добычу раньше времени, чтоб она прониклась к нему доверием. Жесты рук, затянутых в перчатки, были спокойные, по-кошачьи плавные.
Бася упрямо молчала. Ясновельможный Станислав Яновский! Она догадалась, кто перед ней, как только увидела его вороного. Потому склонила голову еще ниже, отвернувшись в сторону "Кшисека", в надежде, что широкие поля шляпы скроют ее лицо от этого человека. Они думают, что поймали девку-холопку, решила она, и хотят развлечься. Развлечься! Слово, само пришедшее на ум, отдалось неприятной дрожью в коленках. Бася знала о его значении, но никогда бы ранее не подумала, что может его применить к себе. Впервые за весь день она пожалела, что не одела свое школьное платье. Подумать только, в словах, что говорила ей недавно Марыська, был смысл. Надень она серое платье с кринолином, строгую уродливую шляпку с лентами вместо соломенной, и ни один из них не посмел бы разговаривать с ней в снисходительном тоне, не стал бы та бесцеремонно заигрывать, как с легкодоступной добычей. "Сама виновата", - пронеслось у нее в голове. Она может сейчас закричать, но помощи ждать не от куда: дорога пуста; Марыся так и не встала с камня, а крики их только раззадорят. Можно, конечно, заговорить по-французски, сказать кто она и откуда, но тогда господин в коричневом костюме вспомнит вчерашний вечер, и полураздетую девицу в окне, что смеялась над ним. А вспомнив, может разболтать в пьяном угаре компании друзей, или горстям, что приедут в поместье. Бася не знала, что делать, поэтому просто молчала. Может ее примут за местную дурочку, робко надеялась она.
Терпение пана оказалось короче, чем хвост у его лошади. Он опять склонился над ней, недовольный, что проклятая шляпа, мешает увидеть девичье лицо, слегка улыбнулся одними уголками губ и, неожиданно подцепив кончиком хлыста ее подбородок, задрал его к верху. Бася задохнулась от такой наглости и полного отсутствия манер. Брови ее сошлись, а глаза сверкнули от плохо скрытой неприязни. Тот, кого называли Кшисеком, любопытно вытянул шею, и разразился заливистым смехом.
- Поглядим, кто тут у нас, - подмигнул пан на черном жеребце своему другу, и обернулся к Басе.
-Ого,- присвистнул восхищенно его товарищ. - Неужели в селянских хибарах рождаются такие ангелы!? Сташек, mon dieu, какие глаза. Блестят, как оникс. И кожа, как бархат. Я был бы не прочь прогуляться с ней до ближайшего сеновала.
Станислав, ни мигая, смотрел на нее. На лице не дрогнул ни один мускул, только в глазах, что словно приросли к ней, исследуя каждую черточку лица, каждый мягкий изгиб тела, каждый волосок, бушевал океан чувств: узнавание, недоверие, изумление, восторг. Восторг? Бася крепко сжала зубы, чтоб не дай бог не плюнуть в это холодное, надменное лицо, хоть и желала этого всей душой. Как он посмел так откровенно пялиться на нее, словно она продажная девка, шаря глазами по телу, будто мысленно раздевая. От откровенно циничного мужского взгляда, в котором угадывалось неприкрытое желание, ее пробрала дрожь.
Одной рукой она яростно ударила по хлысту, который он так и не убрал с ее подбородка, другой с размаху впечатала острый угол книги в лошадиную шею, что маячила перед ней. Бедное животное издало протяжный, как стон, звук и шарахнулось в сторону. Не думая ни о чем, Бася прыгнула с дороги в канаву, поросшую травой, и побежала. Впереди раскинулся узкий лужок, за которым тянулся полосой олешник. Там, за зарослями молодой ольхи, текла речка Быстрица, на берегах которой росли старые кривые вербы, клонясь ветками до самой воды. Они срослись меж собой так плотно, так низко накренились к берегам, подмытые течение, что образовали живой туннель над рекой. Не раз Бася ходила сюда с крестьянскими детишками перед Вербным воскресеньем ломать тонкие прутики вербы, чтоб освятить их в костеле. Она знала, что по веткам можно перебраться на другой берег Быстрицы, а потом напрямик, через поле, засеянное пшеницей, можно добраться до хутора, сократив расстояние вдвое.
Она бежала изо всех сил. Юбка, которая казалась ей такой удобной, постоянно путалась в ногах, замедляя шаг, потоком воздуха с нее сбило шляпу, шпильки повылетали из волос и две косы, как черные змеи, стлались по спине. Не хватало воздуха, легкие горели от боли, в боку кололо, а она все бежала, чувствуя, как ноги наливаются свинцовой тяжестью, каждый шаг дается все трудней и трудней.
За спиной глухо бухали по мягкой земле конские копыта. "Скоро догонят", - мелькнула отчаянная мысль. Она обернулась. Сумев справится с напуганной лошадью, Станислав гнал ее по лужку, догоняя беглянку. Их разделяло шагов тридцать, не более. Если он пустит коня галопом, вместо мелкой рыси, сможет настигнуть ее в пару скачков. Но по какой-то причине он не тропился, словно выжидал, что будет дальше. Его товарищ отстал, кажется, утратив всякий интерес к происходящему. Бася чувствовала себя загнанным зайцем, на которого охотник наставил двустволку, и вот-вот нажмет на курок.
Она смогла добраться до первых деревцев и юркнула в заросли ольхи. Позади, где осталась дорога, слышались отчаянные вопли ее служанки:
- Паночки, што ж вы робице!? Паночки! Гэта ж паненка наша! Злитуйцеся!
"Очухалась, дура", - подумала Бася, яростно продираясь сквозь заросли ольхи. Под ногами чавкала черная жижа, сухой бурелом трещал и ломался под ногами, царапая нежную кожу лодыжек. Она умудрилась потерять туфлю, которая осталась позади, засосанная грязью. В добавок, к ее несчастьям, берег речки оказался сплошь заросшим высокой крапивой. Позади она слышала хруст ломающихся веток и тихие проклятия. Она могла бы сейчас остановиться, и вернуться на дорогу, инстинкт подсказывал , что ей ничего более не угрожает, что если даже Станислав ее догонит, то не посмеет тронуть, но упрямство взяло верх т погнало вперед. Она не хотела сдаваться, показать слабость и беспомощность, а он, подначиваемый азартом погони, возбужденный красотой девушки, не хотел отставать, думая, что почти настиг добычу.
Бася подняла перед собой руки, согнув в локтях, чтобы защитить лицо от ядовитых уколов крапивы, и ринулась в ее заросли. Крапива больно жалила. Ее толстые стебли хлестали по плечам и ладоням, прокалывая тонкую ткань рубашки. "Бедная Элиза, сколько же она вытерпела ради братьев", - вспомнила она почему-то героиню сказки Андерсена, которую не давно читала в монастыре. Руки опухли мгновенно, зудящая боль только добавила ей сил, заставив двигаться еще быстрее. Позади она слышала глухие удары. Обернувшись, кинула быстрый взгляд через плечо. Яновский, сжав зубы так, что на скулах забегали желваки, наотмашь сек ручкой хлыста крапиву, свирепо прокладывая себе дорогу.
Впереди неожиданно обозначился берег Быстрицы. Она едва не сорвалась, полетев в воду, когда ноги поплыли вниз, влекомые осевшим под ее весом грунтом. Бася ухватилась за куст лозняка и рывком подтянувшись вверх, выбралась на берег. Станислав был очень близко, всего в паре саженей от нее. Безупречный костюм для верховой езды из английской шерсти растрепался, с верху до низу его покрывали колючки лопуха, сапоги по колено заляпала грязь, шейный платок развязался и повис жалкой тряпочкой. Его лицо расцарапали ветви сухостоя, в глазах полыхали диким огнем.
-Может довольно дурить, панна?- сквозь сжатые зубы процедил он, делая попытку отдышаться. Он шагнул на встречу, протянув руку, но Бася, ловко увернулась от нее. Она кинулась к толстой кривой вербе, ствол которой согнулся над рекой, образовав мостик. Ее ветви касались противоположного берега. Легко, будто и не бежала вовсе, она взобралась на дерево, и хватаясь руками за крепкие ветви, стала осторожно пробираться вперед, в сторону другого берега. Чем дальше ступала, тем тоньше становились ветки, они гнулись и скрипели, угрожая в любой момент обломаться. Бася посмотрела вниз. Под ней стремительно текла темная мутная вода. Редкие лучи солнца, прорываясь сквозь крону вербы, не могли пробить ее толщу, достигнув дна. В этом месте было глубоко. Вода гипнотизировала своим журчанием и равномерным плеском. Она почувствовала головокружение, ноги ослабли, задрожав в коленях. Бася судорожно уцепилась за ветви дерева, чтобы не сорваться вниз.
Он стоял на стволе, расставив ноги, крепко ухватившись рукой за толстую ветку, другую он протянул Басе. Легкий теплый ветерок, что налетел с полей, ласково шевелил густые локоны пепельно-русых волос, мягкими волнами спадавшими на чисто выбритые щеки и шею. Рука была сильной, с красивыми длинными пальцами, и выглядела такой надежной. Бася невольно залюбовалась им. Ее пронзило острое желание вложить свою ладошку в эти крепкие пальцы, дотронуться до них, почувствовав каждой клеточкой кожи ее тепло, перестать сопротивляться. Сердце громко стучало в висках, а грудь бурно вздымалась при каждом вздохе. Она теперь знала, какие у него глаза. Пристально смотрела в их синеву, жаждая проникнуть вглубь его мыслей, чтобы прочесть их, вывернуть на изнанку душу, чтобы она принадлежала ей, и только ей. Ах, если б только она могла поверить в его искренность! Если б, могла стереть из памяти образ, как эта самая рука держала кнут у нее под подбородком; забыть другую руку, что также когда-то призывно тянулась на встречу, не вспоминать более свои слезы и унижение...
По губам скользнула кокетливая улыбка, черные ресницы затрепетали, как крылья бабочки, лицо Баси переменилось, напряженное подозрение исчезло, уступив место наивной доверчивости. Она скромно опустила глаза.
- Ну же, смелее, панна. Подайте мне вашу руку.
Бася осторожно потянулась пальчиками на встречу его руке. Синие глаза Станислава потеплели, из них испарилось раздражение. Он доверчиво тянулся к ней, чтобы помочь. Кончики его пальцев не доставали до Басиной ладошки, чтобы поймать их, и он отпустил ветку, за которую держался. Опасно балансирую на стволе дерева, шагнул навстречу девушке. Короткий, как вспышка, миг решил все. Сомнения испарились, осталась только злость. Бася стремительно перехватила рукой его предплечье, с силой оттолкнув от себя, лишая опоры. Мужчина отшатнулся, как птица, взмахнув пару раз руками, отчаянно стараясь сохранить равновесие, отступил на шаг в поисках опоры. Подошва сапога соскользнула по обросшей мхом коре вербы, и он с громким криком полетел в воду.
Бася, затаив дыхание, наблюдала, как он с шумом вынырнул, сплевывая воду изо рта, и снимая с волос налипшие водоросли.
-Женщины! - процедил он сквозь зубы. Подняв вверх голову, он плюнул в ее сторону.
Что он имел ввиду, Бася не стала спрашивать. Осторожно ступая с ветки на ветку, она достигла противоположного берега и спрыгнула на землю. Наклонившись над водой, в которой барахтался Станислав, она надменно произнесла:
- Пану будет наука. Monsieur, la tête froide, car elle avait trop chaud ( Пусть пан остудит голову, а то она у него слишком горячая).
Бросив в него комочком грязи, и видя, с какой ненавистью он посмотрел на нее из воды, Бася подобрала юбку и кинулась на утек. Вслед понеслись громкие проклятья.
Быстрым шагом, шла она через поле, поросшее по колено молодой порослью пшеницы, то и дело тревожно оглядываясь через плечо, не погнался ли за ней рассерженный пан Станислав. В душе каждая струна пела и веселилась, стоило только вспомнить, каким жалким и мокрым он был, плавая в Быстрице. "Так ему и надо", - с мстительным удовлетворением посмеивалась она над собственными мыслями. Пусть остынет немного, успокоится, глядишь спеси-то барской и поубавится. О том, что он мог утонуть, если бы не умел плавать, Бася подумала только сейчас. Неприятное чувство шевельнулось в душе, напоминая о совести, но она отмела его в сторону, не желая портить бодрое настроение.
На хутор она вернулась, когда солнце клонилось к горизонту. Посмотрев у сарая, что дядькиной коляски нету во дворе, а, значит, он еще не вернулся из фольварка Яновских, Бася быстро ополоснула лицо и руки в бадье, что стояла за домом. Глядя на свое отражение в воде, пригладила пальцами растрепанные волосы, встряхнула юбку, и пошла в дом.
Пани Эльжбета стояла в сенцах, давно дожидаясь Басю. Она несколько раз в голове прокрутила слова, которые собиралась обрушить на голову непослушной девчонки, мысленно упиваясь выражением лица той, когда она получит увесистый нагоняй, за то, что ушла из дома пешком, не дождавшись ее возвращения, да еще увела Марысю. Ни служанки, ни обеда, ни, тем паче, ужина, пани не нашла, когда переступила порог дома. Тюльпаны, которые она строго наказала Марыське посадить, так и лежали в корзине, печально свесив увядшие бутоны.
Когда Баськина фигура вынырнула из-за угла дома, пани Эльжбета выпрямила спину, вздернув подбородок повыше, чтобы показать своё превосходство и власть, уперлась кулаками в бока, и начала было уже говорить заготовленную речь, как вдруг поперхнулась словами, да так и застыла с приоткрытым ртом.
- О, - вырвалось у нее вместе с дыханием при виде Баси. - Что это? Что за дикий вид?!
Она брезгливо дотронулась кончиком пальца да корки грязи, засохшей на подоле красной юбки, осторожно отцепила репей с рукава рубахи, и, отступив шаг назад, с потрясенным видом промолвила:
- Ты выглядишь, как последняя батрачка, Барбара, - она таким тихим шепотом сказала это, так грустно покачала головой, что Басе почти стало ее жаль. - Я надеюсь, тебя никто не видел?
-Боже, какой удар по вашей репутации, пани Эльжбета, - язвительно заметила Бася, стоявшая напротив крыльца, но обратив внимание, как потемнело от гнева лицо тетки, добавила более мирным тоном, - Не беспокойтесь, я конечно ходила в местечко в этом наряде, но была абсолютно чистая. Никто ничего мне не сказал, да и знакомые мне не попадались. А это, - она подняла на тетку смеющиеся черные глаза, - это последствия моей необдуманной идеи перебраться через Быстрицу, чтобы сократить путь домой. Марыся плетется где-то по дороге. Она так медленно шла, что я решила ее не ждать, и побежала через поле. Пани Эльжбета, простите меня,- чересчур наиграно воскликнула она, и сложила руки в мольбе, словно на самом деле нуждалась в теткином прощении.
Узнай тетка, что с ней на самом деле приключилось, она бы оттаскала ее за косы, да заперла в чулане до возвращения пана Матэуша. А уж тогда!...От одной мысли о том, что дядьке может стать ведомо о сегодняшнем приключении, Басе сделалось не по себе. Пан Матэуш, хоть и любил ее до беспамятства, но в вопросах морали и поведения был строг, как монашки в пансионе. Не единожды дубчик охаживал мягкое место племянницы за разного рода провинности. "Кто кого любит, тот того и чубит",- любил повторять он, и учил племянницу уму разуму. На этот раз дубчиком могло не обойтись. Нужно было придумать нечто, подобрать нужные слова, чтобы заставить языкастую девку Марыську заставить молчать.
Пани Эльжбета отошла в сторону, пропуская Басю в дом.
- Приведи себя в порядок, пока пан Матэуш не увидал, - проговорила она ледяным тоном. - О твоем поведении я с ним поговорю позднее.
Бася, быстро, как мышка, юркнула мимо тетки и поднялась к себе в покой. Раздвинув шторки, она смотрела на дорогу, ожидая, когда из-за ее поворота покажется тучная фигура Марыси. Разглядев ее издали, она высунулась из окна и подала той знак, мол, живо иди ко мне.
Марыся поколебалась, но все же подошла, зная упрямый характер паненки, которая не оставила бы ее в покое, пока не сказала бы того, за чем звала.
- Слава Богу, панна Бася, што з вами усё добра, - перекрестилась она. - А я ужо так перажывала, так баялася, каб вам чаго паничы не зрабили.
- Слава Богу,-елейным голоском передразнила ее Бася, а потом свирепо, понизив голос до шепота, заговорила. - Послушай меня, глупая корова, знаешь ли ты, кто ты есть?! Ты - предательница! Самая страшная грешница на земле, потому что ты оставила свою госпожу в беде, ты даже пальчиком не пошевелила, чтобы мне помочь. За это гореть тебе в аду после смерти в вечном адском пламени, внутри седьмого круга, самого страшного, самого мучительного. Потому что туда попадают только такие подлые души, как твоя. Ты есть дочь Иуды и сестра Брута, предавших своих благодетелей за тридцать серебряников, воткнувших нож в спину своих хозяев. Потому, как только ты умрешь, черти оттащат твою жалкую душонку прямиком в седьмой круг, где она будет корчится от боли и раскаяния веки вечные, до самого Страшного суда. Ибо нет прегрешения хуже в глазах Господа, чем предательство ближнего своего.
У Марыськи, женщины темной и суеверной, при этом свято верующей в высшие силы и римскую католическую церковь, затряслись губы от страха. Она твёрдо знала, что бог есть на небесах, а под землей существует ад, куда и попадают все грешники. От слов Баси у нее волосы зашевелились на голове. Как же было не поверить паненке, коль она столько лет ела монастырский хлеб. Знать ведала она, о чем говорила. Прижав грязный платок к пухлому лицу, Марыся тихо заскулила.
Видя, какое впечатление она произвела на дурную бабу, Бася сменила угрожающий тон, на более милостивый.
- Но, если ты, грешница, раскаиваешься передо мной, своей невинной жертвой, - произнесла она мягким голосом, копируя манеру ксендза Брылевского, когда тот на исповеди отпускал прихожанкам грехи, - Коль ты готова молить господа о прощении, и поклянёшься до конца своих дней хранить тайну о том, что сегодня произошло на дороге, и никому ни когда не скажешь ни единого слова о своей подлости, тогда я, твоя невинная жертва, прощу тебя. Раскаявшимся, Господь дарует свою милость и блаженство в райских кущах. Аминь.
- Каюсь, панночка, каюсь. Николи , ни кому ни-ни! -взмолилась Марыся, осенив себя крестом.
- Хорошо, - сказала Бася, и спустила ни ниточке через окно гипсовое распятие, что висело у нее на стене. - Целуй, раба божья.
Марыся трепетно прижалась дрожащими губами к кресту, и Бася втянула его назад.
- А теперь можешь идти. Тебя пани Эльжбета давно ждет. И помни - никому, никогда.
Когда Марыська скрылась с глаз, Бася удовлетворенно потерла руки, и повесила распятие на место, мысленно попросив у бога прощения за только что разыгранный спектакль. Как хорошо, что в последнюю минуту к ней пришла идея припугнуть доверчивую служанку адскими муками, да еще приплести сюда "Божественную комедию". "Ну и страху я на нее нагнала",- хмыкнула она, вспомнив выражение лица Марыськи. Можно больше не переживать, что эта дуреха проговорится. Спасение души ее больше волновало, чем палка, которой ее мог отходить хозяин, узнав, что она бросила свою паненку на произвол судьбы.
Тем же вечером, сидя в гостиной после легкого ужина - увы, как ни старалась Бася и вернувшаяся вскоре после нее Марыська, приготовить что-нибудь путное, у них ничего так и не получилось - пан Матэуш находился в приподнятом настроении, несмотря на трудный день и изматывающую жару. Даже жалобы жены на племянницу, которая, де, вернулась поздно, непонятно как одетая, перепачканная, да и служанку еще из дома свела, не могли испортить его веселый настрой. Он громко рассказывал пани Эльжбете смешные байки, которые она слушала молча, занятая штопкой носков, пристроившись на стуле у стояка. Лишь изредка она кивала головой, и улыбалась, давая понять, что понимает суть анекдотов, хотя делала это больше из вежливости, чем интереса. Она чувствовала себя уязвленной из-за поведения мужа, который отнесся с не достаточным вниманием к ее разъяснениям по поводу Баси. Ее возмутило, что он всего лишь потянул девченку за ухо, сказав, что сам послал ее в Мостовляны. А ежели она, пани Эльжбета, что имеет против одежды и манер девица, то пусть тогда сама с ней и ходит в местечко, а не посылает прислугу в компаньонках. В конце концов, девка на выданье, ее нужно выводить в люди, а не в запечке держать.
Пан Матэуш сам рассказывал байки, сам же над ними и смеялся, абсолютно не замечая, что остальные члены семьи сидят притихшие и молчаливые. Пани молча штопала; Бася, сидевшая у окна, смотрела в темноту, мысли ее бродили где-то далеко, лоб хмурился, на лице залегли тени; Марыся сортировала свежевыстиранное белье, раскладывая его в аккуратные стопки. Полное ее лицо было усталое и отрешенное; пережитое за день безмерно ее напугало и внесло в душу сумятицу. Она так и не решила, рассказать ли все хозяйке, как на духу, или прислушаться к словам паненки, застращавшей ее вечными адскими муками на том свете за грех предательства.
Басю клонило ко сну, она собирала встать и, пожелав всем доброй ночи, отправить к себе на верх почивать, если бы в ходе беседы, что вели меж собой дядька и тетка, не прозвучало имя Яновских, произнесенное паном Матэушем с нескрываемым ехидством. Оно произвело на ее сонный разум магическое действие, заставив стряхнуть дрему и настороженно прислушаться к диалогу.
- Что далее произошло? - поинтересовалась тетка, тихонько зевая.
Бася обратилась в слух.
- А то, что он рассорился в пух и прах с паном графом. Слышала б ты, какими словами они друг друга называли, - хохотнул пан Матэуш, покручивая ус. Ему явно доставляло удовольствие, что в семье Яновских все как у простых смертных. - Выскочил злой, как черт, меня на пороге чуть не сшиб с ног. Не ведаю, что дальше было б, когда б к нему пан Матиевски не приехал. Пошептались, да ускакали восвояси.
- Может пану графу не стоило так наседать на сына с женитьбой. Он еще очень молод. Может и другую себе подыскать, которая по душе будет, - предположила пани Эльжбета.
- Может да не может. У старого Яновского какие-то дела с батькой невесты, он уж давно пообещал, что быть заречинам. Ждали только когда невеста подрастет. А тут такой конфуз! Жених уперся как бык! - пан Матэуш захохотал так громко, что Марыська выронила на пол простыню. Она испуганно глянула на Басю, которая прищурив глаза, тихонько показала ей кулак: молчи мол, а то я тебе.
- Брак по любви - un mauvais ton, - важно заявила пани Эльжбета, подслушанную у одной знакомой пани фразу с таким видом, будто всю жизнь провела в варшавских салонах.
- Не знаю, что там дурной тон, а что нет, но своей Баське я б такого не желал, - кинув глазом в сторону замершей девушки, дядька заговорщицки ей подмигкул. - Иш, коза, как глаза вытаращила. Спать иди.
Бася нехотя поднялась, поцеловав на прощание дядьку и тетку в щеки, и пошла из комнаты, оставив дверь приоткрытой. Она потопала ногами у лестницы на второй этаж, а потом на цыпочках вернулась, приложив ухо к щели. Подслушивать - стыдно и неприлично, знала она, но не могла себя пересилить и уйти спать, не дослушав развязки истории. Ее просто таки распирало от любопытства.
Пани Эльжбета, как и думала Бася, похвасталась перед мужем корзиной с тюльпанами. На что пан Матэуш заявил недовольным тоном: де, невелика заслуга молодого Яновского, раз он нашкодил, то он же и должен был извинится. Это элементарная вежливость. Они продолжили обсуждать домашние дела, пока, наконец, пани Эльжбета не напомнила мужу, чтобы он поведал, чем закончился вопрос женитьбы в судьбе Станислава Яновского.
- Не знаю, ничего не знаю - со вздохом ответил дядька, - Но, здается мне, что старый пан найдет способы склонить молодого к этому браку. Подёргается, молодец, побесится, как конь норовистый, да и смирится. только б с горяча чего-нибудь не учудил, как тогда, в Париже. Ныне опять вот пьяный вернулся, на пару с Матиевским. Пан Кшиштофф как огурчик, держался, а Яновский с ног падал, трех слов связать не мог. Да еще в таком виде, словно все околичные свинарники облазил: мокрый, грязный, в волосах репей да лопухи. Пани графиня как увидела сына, чуть в ступор не впала. Кшисек ей сказал, что, пан Станислав пьяный с коня в лужу упал на дороге. Чудеса, да и только! Я в толк взять не могу, где он лужу сыскал, ежели две недели ни капли с неба не упало. Правду говорят, что свинья везде грязь найдет.
"Знать бы на ком его женят, хоть одним глазком посмотреть на нее", - думала Бася медленно поднимаясь по дубовым ступеням лестницы. После буйного возбуждения, не покидавшего ее весь день, на нее вдруг нахлынула тоска. Опять, как когда-то в детстве, она остро почувствовала свое одиночество. Впервые за долгое время, рядом не оказалось никого, с кем можно было бы по душам поговорить, доверить маленькие секреты, посмеяться. Подруг у нее не было в Мостовлянах, и разве ж могли они появится, если она так долго жила в монастырском пансионе. Приятельницы по учебе разъехались по домам, как и она сама, обещая писать письма, но вряд ли она могла на них рассчитывать, так как ни с одной из них так и не свела тесной дружбы. Была еще Янечка Соболевская, но Бася на нее затаила обиду с тех самых пор, когда та трусливо отвернулась от нее после памятной прогулки, испугавшись порицаний монахинь. Она не могла заставить себя написать Янине письмо, преодолеть внутреннюю преграду, на которую наталкивалась всякий раз, беря в руки лист. Знала Бася, что и Янечка тоже не осмелится послать ей весточку, чувствуя за собой вину. Перед отъездом из Вильно они очень холодно простились, вежливо, как того требовали правила хорошего тона, пожелав друг дружке счастливого пути и удачи в жизни, но ни одна не сделала попытки, чтобы обняться сердечно и сказать нужные в тот момент слова, позволившие растопить меж ними лед.
Сейчас, как ни странно, Басе не хватало присутствия скромной школьной подружки в ее жизни. В голове вертелся рой мыслей, грудь распирало от непонятного ей переживания, но поделится всем этим было не с кем. Тетка, чужой человек, почти что враг, никогда бы не стала ее слушать, да и мыслей таких, чтобы ей доверится, у Баси не возникало. Еще оставался, конечно, пан Матэуш, который любил ее и жалел, но он был мужчиной, которому далеко не все можно было рассказывать. Да и не понял бы он ее. Есть на свете вещи, которые можно поведать только подружкам-ровесницам, только у них найти нужные поддержку и понимание. Этого как раз Басе и не доставало.
В спальне горела свеча. Завернувшись в тонкий плед, она достала из ящика стола маленький томик стихов господина Лермонтова, который привезла с собой из Вильно. Его подарила Басе на Рождество Янина. "Читай с удовольствие, - сказала она тогда, - Я знаю, как ты любишь русский язык, поэтому дарю эту книгу. Мой père сказал, что это очень хорошие стихи, хоть написал их русский поручик Лермонтов". Теперь, когда на пыльной дороге осталась новенькое издание Адама Мицкевича, что купила она в книжной лавке, которым она ударила лошадь Станислава Яновского, другой книги у нее не было, кроме сборника стихов.
Открыв наугад первую попавшуюся страницу, Бася, не без удивления, обнаружила стихотворение, которое как нельзя лучше соответствовало ее теперешнему настроению.
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой она.
И снится ей все, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
Каждое слово тихой болью отдавалось в сердце.
Раздраженно захлопнув томик, она бросила книгу назад в ящик. Слова, которые читала не раз, вдруг приобрели для нее большой смысл, показались пророческими. От них веяло грусть и безнадежностью, невозможностью переменить естественный порядок вещей. Тем, кто разделен пропастью, в удел остаются лишь мечтания. "Я не хочу, чтобы так было, - внезапно возопило ее сердце, - Не хочу быть застывшей одинокой сосной. Если мне суждено все же будет невозможное чувство, я не смирюсь, не испугаюсь, я буду бороться. Даже если останусь одна, презираемая и гонимая, я сумею, смогу добраться до своей пальмы. Нельзя жить только мечтами, чтобы потом не сожалеть о том, что могло бы быть, если б только разум позволил сделать первый смелый шаг с утеса на встречу счастью".
Ничего более она так не жаждала, как вершить самой свою судьбу, не отдаваясь на волю случая, не идя на поводу желаний других людей. Но как осуществить свое желание, пока не знала.
Задув свечу, что почти догорела, Бася легла в кровать. Ночью ей снились крылатые всадники в тяжелых доспехах. Кони неистово неслись вперед, из ощеренных пастей летела хлопьями пена, с шумом вырывалось тяжелое дыхание, гулко бряцало на ходу оружие, развивались от ветра багряные плащи и стяги. Они мчались сквозь снежную бурю, дикие и страшные в своей неумолимости. То были рыцари старой литовской Погони. И там где, касались их кони копытом земли, из-под белоснежного наста выступала на поверхность алая кровь. Они летели сквозь ночь по человеческим останкам, застывшим от мороза и запорошенным снегом. Ревели рога, хрипели кони, а они все неслись и неслись вперед, сметая все на своем пути. Сея смерть и разрушения.