Опять весна. Пора возрождения. Со вспаханных полей тянет духом сырой, только что засеянной земли. Колышутся на ветру ветви деревьев, покрывшихся новой листвой, а сады утопают в бело-розовой пене цветения. По утрам, над лугами и огородами, в голубой выси небес, звучит пение жаворонка. А по земле, вторя трелям ранней пташки, несется медленное, грудное пение крестьянских баб, полощущих на реке белье. Для природы, как и для людей, живущих в этом крае, мир остается неизменным. Его еще не коснулось дыхание пожара, разгоревшегося на западе. Пока еще все спокойно. Но спокойствие это не продлится долго...
Мужчина в двуколке давно сидит у покоившегося после зимы плетня, окружавшего сад на хуторе. Он приезжает на это место почти каждый день на протяжении вот уже месяца. Батраки, идущие вечером с поля привыкли к его виду. А даже если бы и нет, если бы он их чем-то побеспокоил, то, что ему скажешь?! Он же пан!
На пальце блестит в лучах заходящего солнца золотое кольцо, ветер порой шевелит густые завитки светлых волос. Он всегда спокоен и взгляд синих глаз обращен в сад. На что смотрит их пан, батракам не ведомо. Странный он. Молчит в основном, только изредка что-то скажет своему камердинеру Янеку, и опять тишина.
Они бы и сегодня прошли мимо двуколки, с трудом переставляя уставшие от работы ноги в надежде на сытный ужин и скорый сон, если бы мужчина не окликнул их. Поманил пальцем одного из тех хлопцев, что валили олешник у Быстрицы, расчищая полосу для заготовки торфа. Батрак подошел и пан, сказав ему пару слов, указал рукой на сад.
- Юрак, чаго яму трэба? - спросили у товарища другие мужчины.
- Грушу прасiѓ ссекчы. Як быццам нам не хапiла работы за дзень. От ѓжо, зараза. Пайшлi, хлопцы. Зробiм, што пан загадаѓ.
Батраки перескочили через плетень Бжезинского, и Юрак повёл их к древу, на которое указал пан. Это была груша. Молодой и стройное деревце, вошедшее в самую пору цветения. В этом году она принесла бы хозяевам много сочных плодов и росла еще много лет, радуя взгляд белыми цветами весной и сочной, темно-зеленой листвой, летом.
Застучали топоры. Каждый удар по стволу разносился эхом по округе. Тянущиеся в небо ветви содрогались, а на спины батраков падал белый, как снег, водопад распустившихся цветов. Дерево сопротивлялось, протяжно постанывая и скрипя. Но вот на его ствол опустился последний удар топора. Груша зашаталась, словно человек в попытке устоять на ногах, и с жалобным скрипом и треском начала падать вглубь сада. Из зарослей жасмина в воздух взмыли напуганные соловьи. Птички обеспокоенно порхали возле того места, где свили гнездо. Ветки рухнувшего дерева подмяли под себя куст, служивший им домом.
- Пан Станислав, зачем вы так!? Бжезинскому не понравится, что вы велели срубить его грушу. Да и жалко дерева. Вон, как цвела. Красиво...
Сидевший о бок с камердинером мужчина смотрел на сад. Его лицо выглядело каменным.
- То, что умерло, не может цвести, Янек.
По взгляду хозяина слуга понял, что пора возвращаться домой. Он развернул двуколку и направил ее в сторону фольварка.