Скорей бы уехать домой на хутор, скорее бы... И никогда больше сюда не возвращаться. Или найти уединенное местечко в доме, спрятаться, отсидеться, пока гости не начнут разъезжаться по своим фольваркам. Должно же найтись такое в этом необъятном склепе.
Она вернулась бы под крышу дома сразу, как только смогла б найти для этого подходящий повод.
-У меня нога болит, - заявила Бася свой подруге Янечке.
-О! Подожди, - нетерпеливо отмахнулась от нее подружка, покусывая от волнения кончик ногтя, за что, при других обстоятельствах, получила бы по рукам от сестры Беатрыси.
Они сидели в той самой белой каменной беседке, выстроенной на подобии ротонды, на которую она обратила внимание, когда ехала в коляске в поместье. К ним присоединилось еще три девицы, дочери местных помещиков. Эта шумная стайка непрерывно чирикающих паненок, обсуждающих, пока их не слышат материнские уши, каждого холостяка старше шестнадцати годков от роду, нагоняла на Басю скуку. Они приняли ее в свой круг только потому, что она пришла сюда, на берег Марысиного пруда, под руку с почетной гостьей графа, панной Соболевской. Ели бы не ивы, росшие возле беседки по обе ее стороны, они увидели бы, что это место уже кто-то занял, и вернулись бы назад, в дом. Но их заметили, и одна из паненок приветливо поманила Янечку, приглашая присоединится к их маленькой компании. Девушки, сидя в беседке, наблюдали за действом, что разворачивалось на, взбудораженной порывами ветра, поверхности пруда. Несколько лодок, в которых сидела молодежь, устроили гонки. Мужчины изо всех сил гребли, налегая на весла, что было очень непростой задачей, так как в лицо им дул сильный встречный ветер. Несколько смелых дам, что присоединились к ним, сидели в носовой части лодок, что-то выкрикивая и обмениваясь меж собой знаками.
-Если одна из них надумает встать в полный рост, лодка непременно перевернется, - заметила рыжеволосая девчушка.
Лодки скользили по темной воде, рассекая килем волны, стремясь, как можно скорее доплыть до противоположного берега пруда, туда, где стояла дамба, перегородившая узкую протоку, соединявшую Марысин пруд с соседним. На дамбе стояла кучка людей: мужчины и женщины с детьми, криками и свистом, поддерживающие соревнующихся.
- Смотрите, смотрите. Лодка пана Кшиштоффа вырвалась вперед,- закричала другая девица, приятного вида шатенка, указывая пальцем на одну из лодок. Она взвизгнула, вскочив со скамейки на ноги, и захлопала от радости в ладоши. Ее приятельницы взволнованно затараторили о том, что еще не известно, кто придет первым. Пан Станислав только на полкорпуса отстает от Матиевкого. А лодка пана Даленги лучше скользит по воде, просто гребцы утомились. Но если подналягут на весла в последнем рывке, то, возможно, вырвутся вперед.
При упоминании имени Яновского, Бася скорчила кислую мину. Пусть проиграет. Ей непременно хотелось, чтобы этот грубиян проиграл. С того места, где они сидели, было отлично видно, что лодки пана Матиевского и Станислава Яновского идут почти вровень. Мужчины сняли сюртуки еще на пристани, когда только собирались отчалить. Размеренно нагибались и выпрямлялись спины в белых рубашка, бугрились мышцы на руках, сжимавших крепкой хваткой весла, открытых по локоть, потому что большинство мужчин закатали рукава. Ветер доносил до беседки скрип уключин и монотонные шлепки дерева о воду.
-- Кому желаешь победы? - спросила ее Янина. Она, не отрывая глаз, следила за каждым движением весел, которыми греб молодой Яновский.
-- Кшиштофу Матиевскому, - угрюмо ответила ей Бася, покачивая нервно ногой. Она не солгала, сказав, что нога болит. Она на самом деле жгла в том месте, где, так некстати, образовался мозоль. Новенькие туфельки, которыми она так хотела покрасоваться, доставили их хозяйке большую неприятность. А ведь впереди был еще целый вечер, который нужно было отжить, прежде чем они с дядькой и теткой уедут домой.
Янечка , на миг оторвала взгляд от лодок и, лукаво улыбнулась подруге.
-- Значит, это правда, о том, что говорят?
-- И что же говорят? - настороженно спросила Бася, бросая украдкой взгляд на рыженькую, в конопушках, девицу, сидевшую с ней на одной скамье. По лицу видно, что она подслушивает. Глазки так и забегали, не зная куда смотреть, на воду, или на подружек, что пищали, перекрывая своими голосами, интересный диалог.
-- Будто ты заколдовала пана Кшисека одним взглядом, и теперь он будет сохнуть по тебе, пока в гроб не сойдет, -- почти дословно передала Янина слова одного господина, которые случайно услышала в доме Яновских.
-- Ты шутишь, верно?
-- Нисколько. Об этом только и толкуют. Мол, пан Мациевский свихнулся, потому, что простил тебе, ну...,-- Яня смущенно замялась, не зная как деликатнее выразится, чтоб не обидеть подругу, - Твою дерзость. Что заступается за тебя всякий раз, когда люди начинают тебя порицать, - совсем уже тихо добавила она.
-- Еще что? - монотонно спросила Бася, чувствуя что руки начинают предательски дрожать.
-- Что ты - чаровница, ведьма.
Янина вдруг громко рассмеялась собственным словам, однако ж, в этих неестественно-надрывных звуках голоса ее подруги, Басе послышались нервные нотки. К горлу внезапно подкатила тошнота и, испугавшись ее позывов, Бася, быстро зажала рот рукой, наклонившись вперед. Она чувствовала, как, несмотря на пронизывающие порывы ветра, проникающие под ее пелерину, по спине покатился липкий пот, как от холода, пронзившего ее насквозь, затряслось тело. Сердце билось в груди барабанным боем, готовое выскочить из нее. Судорожно сглотнув, она посмотрела на соседку с огненными волосами. Та сразу же отвела глаза в сторону, будто ничего и не понимая. Однако бледность щек и дрожащие губы, выдавали ее с головой. Значит, она все слышала, и испугалась. Нет ничего хуже суеверного страха людей перед непонятными им вещами. Ибо он порождает ненависть. Теперь эта рыжая, что сидит рядом, разболтает все подружкам, а после, они расскажут каждое слово мамкам, а те приукрасят, и понесется молва по уезду. Ужасно!
Янина еще хотела сказать что-то, но передумала, потому что слишком уж шокирующе и безумно прозвучали бы ее слова. Она даже мысленно не хотела их повторять, слишком гадкими они были. Слуги в доме шептались о том, что панна Беланович колдовала на пана Станислава в костеле в Страстную субботу. Дула на освященные свечи и глядела тому в глаза, чтоб вытянуть из него душу. Так делает настоящая ведьма, если хочет кого-то подчинить своей воле.
-- От папомнице мои словы, панночка, - говорила Янине дрожащим голосом ее горничная Стэфка, которая и передала ей весь тот бред, о чем тайком от хозяев шептались слуги в людской. - Не пройде и трох годкоу, як панич молоды зачахне ад туги и смутку (от тоски и печали - белор).
-- Отчего ж так долго? - резко тогда спросила служанку Янина, которую раздражали басни и выдумки суеверных холопов. - Почему не год, не два, ни десять?
-- Дык "тры" - нечыстае чысло. Чысло ведьмарки и чорта. А ящэ "шэсть"и "девять". Нашто ей доуга чакаць. За три гады ураз управицца.
И это ее Бася! Ведьма! Сумасшедший темный край, с горечью в тот вечер думала Янина, ложась в постель, которую ей подготовила горничная. Она выгнала ее вон, накричав, что та, безмозглая дура, и сама не ведает что говорит. Стефка так и не поняла, чем прогневила свою паненку. Она ж как лучше хотела, хотела помочь, предупредить, чтоб та держалась от панны Барбары подальше. Матка Боска! Куда не ткнись, всюду мрак и суеверия, словно живут в пещерном веке, не имея Христа за душой. Как можно было такое говорить о ее Басе. Как?! Она не понимала. Та Бася, которую она знала, даже ворожить на Колядки не умела, не то что колдовать. Да, она не была религиозна до фанатизма, но в бога верила. Она, Янина, это точно знала. Как и то, что суеверия людские порождаются их необразованностью.
- Знаешь что?! А пойдем-ка мы прогуляемся в другое место, - предложила Янина подруге, видя, как тело той сотрясает мелкая дрожь.
-А как же лодки? Тебе не хочется узнать, кто вышел победителем? -поинтересовалась из вежливости Бася, радуясь в душе, что не придется больше сидеть на ветру, при том, чувствуя себя лишней в здешней компании.
-- Без нас до берега доплывут, - фыркнула Янина, беря под руку Басю. - Пойдем вон на ту скамеечку, что под липами. По крайней мере, там еще никого нет, и можно спокойно поговорить.
Бася грустно улыбнулась подруге. Она то знает, о чем та хочет поговорить. Только слушать ей совсем не хочется. Муторное чувство, как тошнота, что только недавно отступила, преследовало ее, не давая покоя. Она виновата перед Янечкой. Уже заранее виновна, потому что не рассказала, и никогда не расскажет ей о том, как видела всадника у себя на хуторе; как гнался он за ней к речке, в которую она же его и толкнула; как смотрели на нее эти красивые, удивительного серо-голубого оттенка, глаза, при свете свечи в костеле; каким огнем ярости они обожгли ей душу сегодня, когда он унизил ее. Это были ее, Басины, тайны, они принадлежали ей, и только ей одной, и ни с кем она ими делится не собиралась. Поэтому чувствовала себя обманщицей, которой подруга собиралась выложить сокровенное, душу излить, а вместо откровенности взамен получить ложь.
Девушки рука об руку, неторопливо направились туда, куда указала рукой Янина, к липам. Если бы хоть одна из них обернулась в тот момент и посмотрела назад, в сторону пруда, то могла бы увидеть, как светловолосый мужчина в лодке, которая почти достигла дамбы, смотрел в их направлении. Отвлекшись, он сбился с ритма. Весло, что было у него в руке, задело весло его соседа, деревянные ребра сцепились меж собой, тормозя скольжение по воде и... Лодка Кшиштоффа Матиевского, за долю секунды вырвавшись вперед, первой достигла финиша. Странно это или нет, но еще одно желание Баси сбылось.
За долгое время, что миновало с того момента, когда она с Бжезинскими приехала в фольварок Яновских, Басе ни разу не удалось побыть наедине с собой. Сначала, ее держала при себе графиня, водя за собой по покоям первого этажа, показывая картины, хвастливо демонстрируя любимую коллекцию серебряных и фарфоровых сервизов, рассказывая историю том, как каждый из них появился в доме. После, когда она все ж отпустила Басю, передав назад в руки пана Матэуша, наступило время для пышной трапезы в Большой столовой зале Дворца, как сами Яновские именовали свой огромный двухэтажный особняк. После трех перемен блюд, сытая, подвыпившая шляхта разбрелась кто куда: большая часть мужчин в возрасте отправились в курительную, где за бокалом вина и сигарой могли поговорить о политике, что в присутствии дам, считалось делом немыслимым. Женщины, приехавшие в поместье с детьми, пошли проверить, все ли в порядке у их чад, оставленных под присмотром прислуги в покоях одного из флигелей. Те пани, у кого детей не было, собрались в салоне, расположившись на диванах, пуфиках, сонетках, обсуждая последние уездные сплетни: кто на ком женился, кто с кем справил заречины, кого отпели и кого крестили, у кого в семействе ожидается прибавление в семействе. Не минули в разговорах помянуть недостойное поведение молоденькой родни пана Бжезинского, которую недавно, большинство из собравшихся в салоне, видели на пасхальной литургии в костеле.
- Откуда она появилась?- спросила одна пани, сидевшая поблизости графини Яновской, у своей соседки, пожилой дамы, одетой в платье темных тонов.
- Пани Даленга, разве ж вы про то не знаете? - удивленно приподняла брови та. - Ах, вы же не здешняя, потому не слышали пикантной истории, случившейся лет двадцать тому назад. Разразился скандал. Представьте себе, молодая паненка сбегает после заречин, случившихся с достойным шляхтичем, с земским лекарем.
-А-ах!- шокированная подобной новостью, любопытная пани зажала себе рот рукой, чтоб подавить возглас. Женщины, что сидели рядом на диване, настороженно подняли на эту парочку глаза. Обычно, такого рода звуки служили сигналом, что стоит прислушаться, а то и подслушать, о чем говорят собеседницы, чтобы не упустить интересные подробности очередной сплетни. Все, как одна, навострили ушки, делая вид, что заняты собственной беседой. Пани в темном, вдова шляхтича Бельского, уловила этот момент, поняв по их лицам, что благодарных слушательниц у нее прибавилось, и теперь она в центре внимания, потому повысила голос, собираясь продолжить рассказ. Она доподлинно знала, что многие из здешних женщин слышали ту историю, но с течением лет, успели о ней позабыть. А, как известно, все новое и интересное - это хорошо позабытое старое.
-- Не венчаная. Католичка. Шляхтянка, пусть и не богатый род. С православным мужчиной, - ставя ударение на каждом слове, заявила вдова, - Русский, представите себе! Говорили, что он или сын иерея, или внук. Бог его знает. У несчастного пана Бжезинского, отца пана Матэуша, после их исчезновения, удар случился. И не мудрено. Каждый пес в уезде на него лаял, а люди пальцем показывали. Такой позор.
-- И что же дальше случилось? - затаив дыхание, шепотом спросила ее молоденькая соседка.
-- А то и случилось, что панна Бжезинская, презрев мораль общества и устои нашей веры, венчалась в церкви православной, - уже совсем громко заявила вдова. Женщины, подслушивающие ее рассказ, вздрогнули, некоторые даже перекрестились. Даже пани Гелена, что вела неспешную беседу с одной из своих давних знакомиц, подняла глаза на вдову Бельскую. Она прекрасно помнила все подробности глупого и, такого не обдуманного, поступка сестры их управляющего. Но это случилась так давно, что она не считала нужным ворошить прошлое.
-- Отступница, вот кто она, - продолжала гнуть свое вдова, упорно делая вид, что не замечает устремлённого на нее взгляда хозяйки дома. - Бжезинский-младший до самой смерти сестры, не поддерживал с ней никаких отношений. А старый пан и вовсе, проклял. Она какое-то время слала письма, умоляла ее простить и понять. Но пан, молодец, так и не простил. Да и как простить ту, что честь шляхтянскую и память рода в грязь втоптала. Когда скончались они, нынешний пан Бжезинский дитя, прижитое от лекаря, забрал к себе из милости. Отдал в католический пансион, чтоб глаза не мозолила. Так мне его жена сама сказывала. Верно говорю, пани Эльжбета?
Жена Бжежинского, сидевшая тихо, как мышка, в уголочке покоя на сонетке, лишь молча кивнула головой. Что ей было еще сказать в ответ этой черной паучихе, полоскавшей их фамилию добрых полчаса, если источником всех сплетен, ходивших от фольварка к фольварку годы назад, и воскресших из небытия нынче, была она сама.
- От чего ж скончалась? - поинтересовалась шепотом собеседница вдовы. Ей доставляло нескончаемое удовольствие слушать такие вот грязные сплетни, будоражившие собственное сонное воображение.
-- Не помню точно кто, но сказывали, будто от брюшняка (форма брюшного тифа - разговорн.).
- И что ж, муж - доктор, и не помог?
-- Значит, не помог. Видно, это кара божья им за их грех. По заслугам получили оба, - сказала, как отрезала, вдова, уверенная в своей правоте.
-- De mortuis aut bene, aut nihil (о мёртвых хорошо, или ничего - латинская пословица), пани Белькая, - произнесла графиня Яновская ровным голосом, буравя глазами, недовольно поджавшую губы, вдову. Женщины, как одна повернули головы в сторону спокойно сидевшей графини. - Ни к чему это, трогать покойных. Они не могут ни оправдаться пред нами, ни встать на собственную защиту.
-- Так как же их не трогать, когда перед глазами выродок их вертится, - взвилась от возмущения вдова, догодавшись, что графине не по нраву пришлись ее слова.
И действительно, блеклые глаза пани Гелены, что еще минуту назад спокойно взирали на Бельскую, вспыхнули недобрым огнем, а потом и вовсе застыли, превратившись в два кусочка льда.
-- Фи, мадам, - сказала она, даже не повысив тон голоса,- говорить подобные речи, недостойно вашего дворянского воспитания.
- От чего же, - возмущенно заявила та, задетая за живое упреком графини. - Как известно, какова мать - такова и дочь. Еще не ясно, что она из себя представляет, и какой сюрприз может преподнести эта особа. Есть в ней что-то, что не поддается объяснению. Вон, в субботу, в костеле, у Пасхала, свечу обронила. А потом,- вдова сделала многозначительный взгляд, обведя глазами всех сидящих поблизости женщин, - Потом, и вовсе задула огонек на свечке вашего сына, пани Гелена. Это все видели.
- Да, конечно, - раздалось несколько робких голосов.
-- Так делают, когда хотят порчу навести, - продолжила вдова. Ее маленькие глазки мрачно блестели из под кустистых седых бровей. - Приглядывайте за сыном, пани графиня, а то, не дай бог...
Пани Глена, которой этот разговор, что затеяла вдова шляхтича Бельского, порядком надоел, быстро метнула взгляд в сторону Бжезинской, что сидела за спинами женщин. Может, все таки, скажет что-нибудь в защиту своей племянницы? Но, нет. Она поняла это, как только увидела пани Эльжбету. Та скрючилась, превратившись в комочек, словно хотела слиться с обстановкой салона. Ее безграничное желание казаться в этот момент незаметной, вызвало у графини лишь презрительную усмешку. Ну, что за женщина! О ее семье говорят в открытую, поливают грязью родню, а она молчит, боясь даже рот открыть. Тряпка. А эти, что слушают, и та, Бельская, что чушь всякую несет? Разве они лучше?! Недалекие, плохо воспитанные и необразованные провинциалки. Такие же темные и дремучие, как холопы, с которыми они бок о бок живут. Еще имеют наглость приплести имя ее сына в подобном разговоре.
Пани Яновскую внезапно охватил приступ глухого бешенства. Она разозлилась на глупость этих шляхтянок, на их дурное воспитание, на то, что Бельская, вместо того, чтобы замолкнуть, когда она только на нее посмотрела, продолжала говорить и говорить, выказывая подобным образом ей, графине Яновской, хозяйке дома, абсолютное неуважение; на то, что у нее так и не прошла мигрень и легкая лихорадка, а эти разговоры, при которых она вынуждена была присутствовать, только усилили ее.
Она с такой силой, удивительной при ее слабом, тщедушном телосложении, сжала в руке веер, резко ударив им о подлокотник кресла, в котором сидела, что он с громким, как выстрел, звуком переломился пополам. Женщина, сидевшая подле нее, взвизгнула от испуга, а остальные, в немом удивлении, уставились на обломки изящной и дорогой вещицы, что в сердцах швырнула себе под ноги пани Гелена.
-- Шаноуны (уважаемые- польск.) пани, - с трудом сдерживаясь, чтоб голос звучал спокойно, произнесла графиня Гелена, обводя взглядом лица замерших женщин, - Не кажется ли вам, что пора прогуляться?! Свежий воздух, зачастую, содействует работе ума, проясняет мысли и заставляет отвлечься от злых языков.
И еще, после, добавила, когда женщины, поняв ее прозрачный намек, что пора выбираться из салона и прекратить злословить, стали подниматься с насиженных мест.
-- Чтобы там кто ни думал, я не позволю в своем доме пачкать имя девушки, которую я приняла в качестве гостьи. Люди должны отвечать за свои поступки, а не за деяния их близких. Панна Беланович милая, приятная девушка. И она мне нравится. Точка!
Графиня сделала то, что должна была сделать пани Эльжбета на правах родственницы, но смалодушничала, испугавшись злых женских языков.
Шурша юбками, одна за одной, пристыженные пани, покидали салон, чтоб прогуляться по парку. Вдова Бельская, раскрасневшаяся от слов Яновской, которые адресовались именно ей, язвительно проговорила на ухо той самой молодой женщине, с которой и затеяла весь этот разговор.
-- Надо же, она ей нравится! Интересно, заступалась бы она за эту безродную сиротинку, ежели б ее сын вздумал к ней посвататься? Желала б такую себе в невестки? Думаю, когда свинья в желтых тапочках на дуб заберется.(аналог русск. посл. - когда рак на горе свистнет).
Ее собеседница согласно закивала головой.
Ни о чем из того, что произошло в салоне, Бася, разуется, не подозревала. А если бы часом услышала, то была бы безмерно удивлена, обнаружив в своих союзницах графиню Яновскую. От такой важной дамы она менее всего ожидала бы заступничества. Да и сама графиня не особо понимала, чем ее подкупила эта маленькая провинциальная девчушка. Может все дело было в том, что пани Гелена, умная и умудренная опытом, женщина, интуитивно почувствовала в той родственную себе натуру: сильную, темпераментную, не боящуюся ни бога, ни черта. А может просто взяло верх чувство справедливости, и ей стало жаль одинокую душу, на которую навалились скопом злые, не очень умные, зато любящие пнуть лежачего, бабы.
Липовая аллея, по которой шли девушки, превозмогая усилившиеся порывы ветра, тянулась двумя рядами высоких деревьев вдоль всего берега пруда, а потом плавно заворачивала налево, окаймляя собой лужайки с кустами, стриженного под геометрические фигуры, самшита, и тянулась вплотную до самого особняка, где за правым флигелем граф, для пани Гелены, построил оранжерею. Ветер, что с каждым часом крепчал, обжигал кожу на щеках. Небо, по которому с утра плавали отрепья облаков, окончательно прояснилось. Эта странная смесь солнечных лучей и пронизывающего холода в самый разгар мая, удивительным образом повторяла внутреннее состояние, в котором пребывала Бася. Она плотнее закуталась в полы короткой, до талии, пелерины, спасая озябшие руки от неприятных укусов ветра.
- Ночью будут заморозки, - отстраненно произнесла она, глядя в одну точку перед собой.
Яня повернула к ней сосредоточенное лицо, а потом, собравшись с духом, выпалила.
-- Я выхожу замуж.
Не то чтобы это было для Баси новостью, но все же, когда о таких вещах говорят вот так, напрямую, без обиняков, это не может не лишить человека присутствия духа. Она нахмурилась, хотя, наверно, по правилам игры, в которую играют все девочки ее возраста, да и женщины в целом, нужно было взвизгнуть от радости, кинуться Янечке на шею, осыпать поцелуями и забросать с ног до головы поздравлениями и пожеланиями любви и счастья в будущей семейной жизни. Вместо этого она только странно взглянула на сияющую от радости подругу, что не преминула отметить та, и равнодушно сказала:
-- Полагаю, за Станислава Яновского.
-- Ну вот, я же говорила, что ты все знаешь, - разочарованно произнесла Янина, прижавшись внезапно своим плечом к плечу Баси. У нее никогда не было матери, которая рано умерла от неудачного падения с лестницы через несколько дней после родов. Только отец. Потому Яня, рано попавшая в пансион, тянулась к Басе, несмотря на их одинаковый возраст, чувствуя в подруге человека более взрослого, умного, серьезного. Такого, какого, она бы хотела видеть на месте матери. Бася же, почувствовав ласку подруги, скорее по привычке, нежели испытывая расположение, потрепала девушку легонько по руке, бессознательно повторяя жест пани Эльжбеты, которая всегда так делала, когда девочка ей докучала, означавший "Потом, детка, мне сейчас не до тебя".
"Боже, да когда же мы наконец дойдем до проклятой скамейки", - с досадой подумала Бася, глядя, как Яня прижимается к ней, точно котенок. Нога вдруг невыносимо заныла, заставив ее, крепче сжать зубы, чтобы не взвыть от боли. А может, дело было не только в натёртой коже на ноге? Ей нечем стало дышать, потому что в горле застрял комок, душивший ее. Глаза наполнились слезами, готовыми пролиться в любой момент, и чтобы этого не случилось, она часто замигала веками, судорожно делая глубокие вдохи.
-- Здесь нечего знать, - грубо ответила она, справившись, наконец, с волнением. - Вас позвали погостить к Яновским надолго. Так ведь? И раз уж ты заговорила о замужестве, то здесь надвое гадать не не приходится, чтоб сказать, что это пан Станислав. Михаил то уже женат. У вас уже были заречины?
На сияющее личико Янечки набежала тень. Она отрицательно покачало кудрявой головкой.
-- Еще ничего определенного. ... Яновские пока молчат, хотя, ранее у графа с моим отцом все было оговорено. Ты ведь не злишься, что в пансионе я об этом ничего не сказала? Отец не велел кому либо рассказывать, даже тебе.
-- Ни капельки я не злюсь, -- пренебрежительно фыркнула Бася. -- Если ты помнишь, мы, вообще, не разговаривали в последнее время.
Ей стало не по себе от этого разговора. Потому и накатило внезапно острое желание хоть чем-нибудь насолить Янине, чтобы уменьшить ее радость от предвкушения сватовства. Совсем не деликатно, она напомнила девушке о ее маленьком предательстве в пансионе бернардинок, вызвав на лице той огорченно выражение.
-- Как я могу забыть,- опустив голову, произнесла Янечка.
Бася удовлетворенно хмыкнула.
--Так если молчат, может и не будет ничего? - колко спросила она.
Они дошли, наконец, до скамейки. Над ней, как древний исполин, возвышалась мощная, высокая липа. Ветер гудел в ее кроне, раскачивая толстые ветви. Скрип дерева, гнущегося под потоками воздуха, приглушал голоса. Бася хваталась руками за края капора, боясь, что его сорвет с головы. Плотная ткань девичьих пелерин трепетала и хлопала, как парус, от порывов ветра.
-- Он нравится тебе? Ты в него влюблена?, - пытаясь перекричать ветер, задала вопрос Бася. Сидеть под таким шквалом отпало желание. Все, чего она теперь хотела, так это покончить с излияниями Янины одним махом, а потом доковылять до особняка, раздеться и выпить чего-нибудь согревающего.
-- Нет. Я совсем его не знаю, - таким же криком отвечала ей Янина. Она безуспешно пробовала удержать в руках полы синей накидки, которые, раз за разом, раздувались, открывая тонкий голубой корсаж ее платья. Нос у нее давно уже покраснел, а из глаз катились слезы. Наверно, это от ветра, решила Бася, не желая углубляться в причины, по которым внезапно заплакала ее подруга. - Он никогда не смотрит на меня. Порой, мне даже кажется, что он меня ненавидит.
-- Почему?
-- Он холоден со мной. Другим паненкам, и даже замужним женщинам, он уделяет намного больше внимания, чем мне. Мне кажется, пан Станислав не хочет нашего брака.
-- А ты? Ты сама его желаешь?
-- Отец говорит, что это выгодная сделка, - на последнем слове Яня внезапно запнулась, словно поняла, что сказала лишнее. Растрепавшиеся локоны без конца лезли ей в глаза, поэтому она стала в который раз заправлять их назад, под тулью капора, пытаясь скрыть свое замешательство. - Я имела ввиду, что наш с Яновским брак удобен для обеих сторон. Каждый получит то, что хочет. Я получу дворянство и более завидное положение в обществе, чем ныне. А пан Станислав...
Она так и не договорила, какой же выгодой обернется брак для Станислава с дочерью банкира. Устало вздохнув, крикнула на ухо Басе:
-- Вернемся в дом. Я замерзла. А у тебя нос и щеки красные.
-- У тебя тоже, - ответила ей Бася, щелкнув Янину по носу, - Не спеши, у меня нога совсем разболелась.
Взявшись за руки, как в те времена, когда они жили в пансионе, девушки направились по аллее к особняку. Бася заглянула в лицо светловолосой, кудрявой Янечки, которую, до сих пор, считала своим единственным другом, несмотря на разгоравшуюся в ее душе ревность. Янина стала совсем пунцовая от холода, вздернутый носик и губы посинели, рука, которую сжимала Бася, превратилась в ледышку, не желая согреваться в теплом рукопожатии товарки. У нее был жалкий и несчастный вид. В эту минуту ее внешность утратила большую долю привлекательности, которой еще недавно позавидовала ее подруга. "Оказывается, Grillon, и у тебя есть тайны, - думала панна Беланович. - Чем же выгодна женитьба на тебе пану Станиславу, у которого есть все, что душа пожелает? Он не наследник. О этом и говорить не стоит. Майорат отойдет после смерти старого графа пану Михалу, но нищим и бездомным Станислав не останется. Ему отпишут, наверное, одну из вотчин Паскевичей, что под Гомелем, из приданного пани Гелены, и назначат сумму на содержание. Пусть ни так роскошно, как сейчас, но все же достойно, он может жить. Или, все же, же денег мало? Янечка Соболевская -- богатая невеста. Пан Игнацый - совладелец крупного банка в Варшаве. В его руках миллионы вертятся. Но имя его простое, он выходец из мещан. Понятное дело, почему бы к новой фамилии дочери не приписать дворянский титул. И все же, по сословным меркам, Янина Яновскому не пара".
Впереди растянулся приземистый флигель, над которым возвышалась громада особняка. Выкрашенный в желтый цвет, он приятно гармонировал с нынешней весёлой майской зеленью, окружавшей его со всех сторон. По дорожке, ведущей от черного хода, к бредущим, склоняясь под порывами ветра, девушкам, бежал слуга.
-- Панна, панна Янина, - на ходу закричал он, - За вами пан Соболевский послал. Ищет вас везде. Сказал, чтоб в дом вертались. Разговор у него есть до вас.
Яня махнула лакею рукой, что, мол, поняла, ступай. Тот развернулся на одной ноге, и побежал назад, к флигелю.
-- Я пойду к mon père (моему отцу - фр.). Ты со мной?
-- Ну, уж нет. Раз звал, значит, разговор приватный будет. Я провожу тебя до парадной, а там - разделимся. Поищу-ка я пана Матэка, или пани Эльжбету. Если повезет, смогу с ними хоть парой слов перекинуться. За целый день, как приехали, я их толком то и не видела. Этот дом настолько большой, что можно, верно, быть с человеком совсем близко, но так и не удосужиться его встретить ни разу за тыдзень.
-- Не заблудись в покоях, - насмешливо воскликнула Янина.
-- Будь уверена, Grillon, я не пропаду. В доме полно слуг. Случись со мной беда потеряться, я спрошу у первой попавшейся горничной дорогу.
Они вошли в просторную, как банкетный зал, парадную. Сняв капоры и пелерины, подали их лакею, дежурившему у входных дверей.
-- Ну, что? - протянула неожиданно Янина ладошку к лицу Баси, чтобы погладить ту по щеке. - Avant la réunion pour le dîner ?(до встречи за ужином - фр.). Не думай о том, что я тебе сказала в беседке. Все это пустое. Глупые россказни не совсем нормальных людей.
-- Bien sûr, mademoiselle Grillon! (конечно, мадемуазель Сверчок - фр.)
И пусть на душе было неспокойно, Бася все рано задорно вздернула подбородок, изобразив самую лучезарную улыбку, на которую была способна. Ни одна душа не должна была догадаться, как грустно и одиноко ей стало в эту минуту. Распрощавшись, они разошлись в разные стороны. Янина пошла наверх, чтобы сменить платье и поговорить с отцом, а Бася, растерянно огладывалась, не понимая, в какой стороне ей искать пана Матэуша. Мимо важно прошагал слуга, неся поднос с бокалами, наполненными красным вином.
-- Послушай-ка, милый человек, - обратилась она к нему, тронув за рукав бархатной ливреи. - Где я могу найти пана Бжезинского?
-- Пан зараз вместе с другими панами в курительной.
-- Как? Неужели до сих пор не вышли?
-- Не, панна. Как засели с обеда, так и не выходили.
Бася озадаченно прикусила губу. В курительную ей нет ходу. Этот покой -- святая святых мужского общества в каждом богатом доме. Если мужчины собираются в нем, значит женщинам там не место.
--Не видал ли пани Бжезинскую?
-- Не видал, панна. Вонь скока людей собралось в доме, за всеми не углядишь.
-- А где женщины и паненки молодые сидят нынче?
-- Так кто где, - жестом руки, свободной от подноса, лакей обвел неопределенное пространство вокруг себя. - Пани графиня, и некоторые дамы, еще со шпацыру (прогулка - пол. и бел.) не вернулися. А некоторые паненки поднялись наверх, в гостевые спальни, шоб вздремнуть перед вечерой (ужин - белор.). Паничи в бильярдной заперлися, знать, игра у них.
О, Матка боска! Куда же пойти? Спать совершенно не хотелось. На улицу возвращаться тоже желание отпало. Руки и щеки еще горели от студеного ветра. Идея, куда можно пробраться и убить время до ужина, пришла сама собой.
--А скажи-ка мне вот что! Где у пана вашего библиотека?
-- Акурат, по-соседству с бильярдной, панна.
-- Проведи меня, милый человек, туда.
-- Идите, панна, за мной. Я от бокалы в курительную подам, и сразу ж вас в книгарню доведу.
Басе только сквозь щёлочку и довелось увидеть, что творилось в курительном покое, где вот уже около четырех часов торчали шляхтичи. Гомон и крики стояли, как на сойме (собрание шляхты, парламент, во времена Речи Посполитой). Шляхта ругалась меж собой. Ведомо, что, где два шляхтича, там всегда три мнения. Что они так бурно обсуждали, понять было не возможно, потому как, каждый драл глотку сильнее соседа, чтоб того перекричать. Хорошо уже, что хоть чубы не драли, и на кулаках биться не кидались, как в старину, с улыбкой думала Бася. Судя по раскрасневшимся, потным, лицам панов, выпито было не мало. Сквозь щель, что оставил после себя лакей, войдя внутрь, Бася с трудом могла что либо разглядеть. В покое повисла плотная завеса табачного дыма. Он просочился наружу через щель, ударив ей в нос своей вонью. Бася отпрянула от дверей и, как оказалось, вовремя. Через мгновение лакей вышел с пустым подносом и поманил ее за собой. Они миновали несколько покоев, двери которых были плотно закрыты. Из-за одной из них слышался шум голосов.
- То паны маладыя в бильярд гуляють, - пояснил лакей.
Следующей дверью после бильярдной, как и говорил ранее слуга, оказался вход в библиотеку.
- От тут, панна.
-- Благодарю.
Он поклонился и ушел, предоставив Басю самой себе. Она несмело взялась за бронзовую ручку, и толкнула створку от себя. Конечно, не следовало врываться без стука, но она забыла о том, поэтому просто просунула голову внутрь, чтобы посмотреть, нет ли кого в библиотеке. К счастью, помещение оказалось пусто. Тогда, Бася, едва дыша, протиснулась в комнату, плотно и тихо прикрыв за собой дверь, чтобы неосторожный стук не пробудил чьего-либо ненужного внимания.
Она стояла посреди большой комнаты в темно коричневых тонах. Окно в стене, противоположной входу, было всего одно. На половину завешенное плотными портьерами винных оттенков, расшитыми золотыми цветами, оно мало давало свет. Оттого в библиотеке царил сумрак. Вдоль двух боковых стен, от пола и до потолка, стояли массивные дубовые стеллажи с книгами. Они обрамляли длинными полками камин и дымоход, выложенный, горчичного цвета, изразцами. Бася пригляделась внимательнее, и обнаружила на каждой кафелине клеймо с гербом "Погоня". В центре покоя стоял круглый стол на витых ножках, с наваленными на него рукописями и старинными грамотами. Рулоны бумаги, намотанные на штыри, лежали и на полках возле камина. Их желтизна, и свисающие, на золоченых шнурах, печати, говорили о том, что им не менее лет ста, а может и более. По какой-то причине, нигде не было видно тубусов, в которых хранились подобные древности. Возможно, грамотами сейчас кто-то пользовался из хозяев дома, потому и убрали чехлы, чтоб не путались под руками. На тумбе, где предназначалось место для вазы, толстой стопой покоились давнишние газеты.
Бася, с любопытством, заглядывала в каждый уголок этого хранилища человеческой мудрости. Провела рукой по лакированной поверхности массивного стола, проверяя, есть ли пыль. Ей всегда казалось, что пыль в библиотеке должна быть непременно, являясь ее символом. Но стол был чисто убран, что даже немного ее разочаровало. Тронула за головной убор фарфорового китайского болванчика, чинно сидевшего на каминной полке, со смехом наблюдая, как судорожно затряслась его голова в разные стороны. Ее внимание привлекло большое, в рост человека, зеркало, вмонтированное меж двух книжных стеллажей, не понятно, для чего здесь висевшее. Она покрутилась перед ним, размахивая на лету складками платья, присела в глубоком реверансе, глядя на собственное отражение, словно перед ней была особа королевских кровей, а потом скорчила смешную рожицу, скосив глаза на нос, и показала язык. Вдоволь подурачившись, Бася решила, что пора приступить к тому, за чем сюда пришла. Ее интересовали книги. Куда ни кинь взгляд, повсюду стояли и лежали разных размеров и толщины тома. Старинные гроссбухи, писанные от руки в монастырских кельях, и напоминавшие своим видом каменные блоки, соседствовали на полках, с не менее древними, фолиантами и хартиями. Тускло мерцала позолота и полудрагоценные камни на дорогих окладах Библий пятнадцатого и шестнадцатого веков, написанных на латыни. Рядом с ними лежала такая же тяжелая, толстая Библия, в простом кожаном переплете. Она выглядела более чем скромно, по сравнению со своими роскошными приятельницами. Природная пытливость Баси взяла верх, и она перевернула несколько сухих, порыжелых от времени, страниц. Слова вступления гласили:
"Понеже от прирожения звери, ходящия в пустыни, знають ямы своя, птици, летающие по возъдуху, ведають гнезда своя; рибы, плывающие по морю и в реках, чують виры своя; пчелы, и тым подобная, боронять ульев своих, - тако ж и люди, и где зродилися и ускормлены суть по бозе, к тому месту великую ласку имають"
Это великое сокровище, думала она, касаясь пальчиками шероховатой поверхности страниц. Библия первопечатника Францишека Скорины. Первая Библия восточных славян, которую великий гуманист перевел с венецианского на кириллицу, переписал доступным старо-белорусским литературным языком и напечатал в Праге. 1517 год. Бася прижала ладони к горящим от волнения щекам. Боже, пред ней один из тысячи экземпляров, что успел издать Скорина.
Она едва смогла оторвать взгляд от книги, и перевела его на стеллажи. Глаза разбегались от невероятного количества толстых и тонких корешков, глядевших на нее с полок. Что бы еще посмотреть и потрогать? На верхних рядах стояли новенькие современные издания, зазывно дразня яркостью и блеском свежей краски.
Баня придвинула к стеллажу железную стремянку, которую нашла возле камина, и стала взбираться вверх по ступенькам. Такая, казалось бы, простая задача, оказалась на деле намного труднее, чем она себе ее представляла. Все дело было в широкой юбке. Кольца кринолина мешали ей видеть, куда ставить ногу, ворох нижних юбок так и норовил зацепиться за носок туфельки, а книги стояли слишком высоко, потому карабкаться приходилось почти на последние ступеньки лестницы, борясь с головокружением.
Прижавшись коленями к поручню, выпиравшему дугой над стремянкой, Бася приступила к делу. Она доставала одну книгу за другой, просматривала и ставила на свое место. Сколько же тут было всего интересного! Того, что она еще не читала, и с радостью унесла бы к себе домой. Бальзак, Руссо, Санд, Гюго. На полке стояли издания французских писателей. У нее даже возникла преступная мысль спрятать одну из книг под нижними юбками и забрать домой, на хутор. Но потом она передумала, пристыженная голосом совести, подсказавшей, что воровство - смертный грех. Она вытянула еще одну книгу, и ее широкие, изогнутые брови поползли вверх от изумления.
О, боже! "Декамерон" Боккаччо! Она столько была наслышана в монастыре об этой книге. В ней сплошные непристойности и описание того, как ЭТО должно происходить между мужчиной и женщиной. Не раздумывая долго, Бася впилась глазами в текст первой новеллы, повествующей о чуме, глотая слова, перескакивая с одной строчки на другую, в поисках тех самых пикантных подробностей, о которых рассказывали девочки ночью под одеялом. Постепенно лицо ее стало заливаться румянцем, даже кончики ушей покраснели о волнения, а руки, державшие книгу, задрожали от возбуждения. "О! Боже мой! Мамочки!" - громким шепотом восклицала она, когда читала очередной отрывок про любовь. Она так углубилась в текст, что совершенно забыла о времени, даже успела забыть, что стоит на шаткой лестнице почти под самым потолком. Не слышала она, полностью, с головой, уйдя в откровения Помпинэи, (женский персонаж "Декамерона")как двери в библиотеку осторожно приоткрылись, и кто-то вошел, ступая по ковру мягкими шагами...
...и поймете, сколь святы, могучи
и каким благом исполнены силы любви,
которую многие осуждают и поносят
крайне несправедливо, сами не зная, что говорят...
От шока, что ее застигли за чтением "Декамерона", Бася едва не упала с лестницы. Посмотрев вниз, кто бы это мог быть, она увидела серо-голубые глаза на фоне русых волнистых волос, которые игриво взирали то на обложку книги, которую она продолжала держать в руках, то куда-то еще вверх, там, где были ее ноги. Ее бросило в жар от одной мысли о том, что мужчина, стоявший внизу, мог рассмотреть у нее под платьем абсолютно все.
-- Убирайтесь отсюда, - рявкнула она вне себя от стыда.
--Куда же идти, если я у себя дома, - как ни в чем не бывало, ответил Станислав Яновский.
В глазах у него плескались искры озорного веселья. Он отступил на несколько шагов назад, ухмыляясь, облокотился на каминную полку плечом, небрежным жестом скрестив на груди руки. Покидать библиотеку он не собирался. Станислав зашел сюда в поисках листа бумаги и чернильницы, которые понадобились для того, чтоб вести счет в карточной игре. И был очень удивлен, обнаружив некую юную особу, парящую под потолком на стремянке, укутанную в облако розового батиста. Еще больше он удивился, когда тихонько, чтоб не спугнуть эту розовую фею, которую застал впервые в одиночестве с того момента, когда она только появилась в поместье, приблизился и увидел, какую книгу она так внимательно читает. Станислав готов был взорваться от смеха при виде, какое лицо стало у панны Барбары, когда она поняла, что ее поймали на месте "преступления". Ну, почему, насмешливо подумал он, большинство девиц считает творение Боккаччо чем-то постыдным? На его взгляд, не было ничего ужасного в том, чтобы читать о любви в том виде, в каком она существует в мире. Рано или поздно, все люди приходят к осознанию ее значимости в жизни. Но, по разным причинам, предпочитают не говорить о ней вслух.
-- Может, вы спуститесь, наконец?
-- Спущусь, если вы уйдете, - заявила Бася. Она отчаянно балансировала на верхней ступеньке, прижимая упругие кольца кринолина к ногам.
-- И не подумаю. Я же сказал, вам, панна, что это мой дом. Вы плохо расслышали?
Делать было нечего. Волей или неволей, но пришлось спускаться. К слову, подъем, как известно, всегда легче спуска. А потому, Бася задумалась, как это сделать, если на добрый локоть вперед выпирает розовая материя необъятной юбки, за которой не то, что ног, даже конца стремянки не видно. Поставив книгу на место, она попробовала опустить одну ногу на ступеньку, повернувшись лицом к комнате. Нет, не вышло. Спина выгнулась дугой, руки, которыми она схватилась за боковины стремянки, остались сзади. Ну, теперь стоит попробовать по-другому. Опять она перевернулась, уже лицом к стеллажам. Ступила на перекладину, неудачно подцепив ногой нижние юбки, которые оказались ниже ее ног. Мысленные проклятья так и сыпались на голову того, кто ввел дурацкую моду на корсеты и колокола ниже пояса. Бася взбрыкнула ножкой, освобождаясь от ткани, и спустилась ниже еще ни один уровень. Но, как на зло, платье задело крючок, торчавший на одной из боковин. Она потянулась, чтобы аккуратно, не портя ткань, снять его, но шаткая стремянка вдруг затряслась под ногами, угрожая сложиться пополам. Взвизгнув от неподдельного страха, Бася уже с мольбой, смотрела в сторону Станислава. Он двумя большими шагами пересек расстояние, заделавшее их, и встал рядом со стремянкой, с протянутыми вверх руками.
-- Прыгайте вниз, панна Бася. Не бойтесь, я вас подхвачу.
Она отрицательно покачала головой. Ишь, что удумал, хитрец! Перед глазами промелькнула скабрезная картинка: большие, сильные руки жадно хватают ее за все части тела, а красиво очерченные, изогнутые в кривой насмешке, губы, тянуться к ее губам, чтобы сорвать торопливый поцелуй. Каково это, когда попадаешь в руки молодого мужчины, об этом она только недавно узнала от Бокаччо. Бася понимающе улыбнулась Станиславу.
-- Ни за что. Лучше подайте мне руку, чтобы я могла об нее опереться.
Станислав лениво прищурился, сменил позу, засунув руки в карманы кофейного цвета бриджей. Такой взгляд был у кошки пани Эльжбеты, не преминула отметить Бася, которая украла и съела хозяйскую колбасу под софой. Хитрый, довольный, будто он уже получил то, что хотел.
-- Помниться, панна, когда в последний раз я предлагал вам руку, вы столкнули меня в речку с вербы, - заметил он.
-- Так, то было на реке, пан Станислав. А здесь вам, ниже пола, падать некуда. Вы сами виноваты в случившемся. Вы повели себя как дикарь, и погнались за бедной напуганной девушкой.
-- Не хотел бы я попасться второй раз под горячую руку этой бедной девушке, как вы, изволили о себе выразится. Вы меня боитесь, оттого и не стоите там, на верху, панна Барбара? Напрасно, милочка. Это мне стоит удирать за десять верст, едва заметив ваше невинное личико. Вы деретесь, как прусский гренадер. Благодарение богу, что вы обрушили свою ярость не на мою несчастную голову, а на Кшисека. Но, так и быть. Я рискну сегодня, и подставлю свои руки, чтобы вы могли спуститься с той вершины, на которую так неосмотрительно забрались. Прыгайте. Или я оставлю вас висеть на этой лестнице до второго пришествия.
Он в открытую смеялся над ней, над тем глупым положение, в которое она сама себя поставила, но, оставаться в роли подвешенной под потолком люстры, как сравнила себя сама Бася, она тоже не собиралась. Она, не раздумывая, шагнула бы навстречу пану Матиевскому, или пану Матэушу, или любому другому мужчине, который бы пришел к ней на помощь, потому что они не будили в ней ничего, кроме уважения. Но как, скажите на милость, прикоснуться к человеку, от одного вида которого, у нее учащалось сердцебиение? Задумавшись, чем ей может грозить подобный поворот событий, Бася упустила момент, когда, потерявший терпение Станислав, ловким движением поднялся на несколько ступеней вверх и обхватил ее руками за талию.
-- Попалась, - сказал он, озорно улыбнувшись в ответ на насупленные брови Баси. - Теперь не отвертишься.
Она уперлась руками в его плечи, что бы оттолкнуть от себя, но Станислав прижал ее к своей груди еще крепче, не давая возможности даже пошевелится.
--Не советую, - сказал он тихим голосом, - Если будешь брыкаться, мы упадем на пол вместе. Представь, как это будет выглядеть со стороны.
Уткнувшись лицом в мягкий ворс его черной куртки, Бася сдалась. Ни одного мужчину она не чувствовала возле себя так близко, как чувствовала сейчас Станислава. Никто и никогда из них не касался ее тела руками, крепко обнимая, придавливая к своему телу с такой силой , что она слышала бешенные скачки его сердца, бьющегося внутри. Разве что дядька. Но он делал это с какой-то неловкой мужской нежностью, желая, успокоит и задобрить. Станислав же обнимал совсем по-другому. От него исходили потоки волнующего тепла, которые передавались ей, проникая, через оголенную кожу рук и плечей, через декольте, обнажившее, как ей показалось, слишком много плоти, внутрь ее тела, всасываясь в кровь, заставляя ее кипеть и звенеть в висках мириадами серебристых колокольчиков... Даже сквозь слои материи и корсет, она чувствовала жар его объятий. Его руки легко, будто невзначай, скользнули вверх по ее спине. Коснулись тугих спиралей прически, приподняв их с изящной шеи, нежно пропуская сквозь раздвинутые пальцы ладоней, любуясь их сиянием и шелковистостью. После, неспешно прикоснулись подушечками пальцев, линии, отделявшей корсаж от оголенной плоти. Невесомо, как прикосновенье крыльев бабочки, дотронулись до нежной кожи на лопатках, и провели линию вдоль позвоночника, повторяя каждый его изгиб. Трепеща изнутри, она втянула в себя воздух, делая глубокий вдох, и почувствовала его запах. Станислав пах солнечным днем и ветром, что раскачивал старые сосны и липы в парке; тонким, едва ощутимым ароматом табака, впитавшегося в куртку, пока он играл в бильярдной; горьковатой дымкой костров, которые жгли в саду крестьяне, спасая цветущие деревья от поздних заморозков. Одурманенная его близостью, у нее закружилась голова. Ноги дрогнули и ослабли. Больше не стало ни сил, ни воли, чтобы сопротивляться немому зову, который читался в светлых, напомнивших ей летнее небо, глазах. Из этих глаз, сияющих неподдельным счастьем, исчезла насмешка и веселье, так пугавшие ее. Растаяла холодность, которой он окатил ее в гостиной. Зрачки вдруг расширились, закрывая собой радужку, превратив эти прекрасные, выразительные глаза, обрамленные темными ресницами, из голубых, в черные. В их зеркальной темноте Бася видела свое отражение. Луч солнца, садившегося за кронами вековых деревьев, проник через оконные стекла, скользнув по светло-русым локонам на затылке Станислава, окрасив, неожиданно, их в красные тона. Ей почудилось в этой странной игре света нечто жуткое, напоминавшее кровавое пятно. Бася, оторопело смотревшая, как краснота расплывается по блестящей густой шевелюре волос мужчины, протянула руку и прикоснулась к ней пальцами. Его волосы были мягкими на ощупь, но, вот уже алые пятна играли на Басиной руке, плавно перетекая с пальцев на кисть, выше и выше, протягиваясь к запястью. Кровь была везде. На его высоких, рельефно очерченных скулах, на сильной, длинной шее, на безупречном воротничке рубашки из тонкого льна, на широких, мускулистых плечах, прикрытых черной бархатной курткой. Ее пальцы, касавшиеся головы Станислава, сияли багрянцем. Объятая суеверным ужасом, Бася закричала. В ушах щелкнуло, и раздался тонкий звон, солнечные зайчики разноцветными пятнами замелькали перед глазами, обдав ее тело жаром. Комната завертелась, закувыркалась и понеслась вниз тормашками, в темную бездонную пропасть забвения.
-- Тише, тише, моя девочка.
Станислав прижал ее голову к своему плечу, нежно касаясь губами пробора черных, блестящих волос. Бережно, словно она была из хрусталя, подхватил на руки и снес вниз на пол, ни на минуту не переставая укачивать, как малое дитя. Что-то напугало ее до обморочного состояния, понял он, заставив извергнуть из груди крик, который до сих пор звенел у него в ушах. Хорошо, что слуги не сбежались, и никто не станет свидетелем того, как он держит безвольное тело девушки на руках. Опустившись в кресло у камина со своей ношей, он ласково гладил густые завитки изящной прически. Осторожно, едва дыша, коснулся локонов губами, вдыхая сладкий аромат туберозы. Он вспоминал о ее волосах всякий раз, стоило только закрыть усталые за день глаза. Видение тонкого лица, обрамленного струящимися, подобно темному водопаду, прядями, приходили к нему ночь за ночью. Призывный, звенящий колокольчиком, смех, звучал в голове, сводя с ума, кидая в холодный пот, заставляя подхватываться на кровати. Большие, обведенные тенями, опалы глаз, глубины которых век не измерить, раз за разом, смотрели на него в сновидениях, притягивая, маня, словно, повелевали идти на ее безмолвный зов. Он думал, что это всего лишь игра одурманенного алкоголем рассудка. Она не могла быть реальной, живой из плоти и крови. Слишком напоминала древние, языческие существа, в которых верили суеверные крестьяне глухих болот и топей Полесья. Вилии, так их называли люди. Сотканные из воздуха, бесплотные духи юных дев с прозрачными крыльями за спиной. Хозяйки колодцев, болот и озер. Они могли убить одним взглядом, но если пленить и отнять у них крылья, они становились обычными женщинами. Всю эту чепуху о духах, божествах, богах, которым поклонялись славяне до прихода христианства в их земли, он когда-то изучал, посещая лекции культуры и мифологии древних славянских народов в Краковском университете. И вот что странно, думал Станислав, чувствуя, как зашевелилось в его объятиях тонкое девичье тело: был момент, когда он почти был готов поверить в реальность существования этих фантомов. Когда в сиреневых сумерках раздался заливистый смех; когда он увидел темноволосое божество в белом прозрачном одеянии на фоне темного окна. Показалась и исчезла, словно, растаяла в вечернем воздухе. Он, накачанный до упада местечковой сивухой, еще долго ждал, что видение опять появится, но больше его так и не увидел... Х-мм! Станислав не смог сдержать невольно вырвавшегося смешка, удивляясь собственной глупости. Да уж, не увидел, пока не встретил ее на дороге на следующий день...
"Духов нет, - задумчиво сказал он сам себе, глядя, как Бася медленно возвращается из ступора, постепенно приходя в себя, - но есть женщины, способные одним взглядом таких вот прекрасных черных глаз лишить покоя и заставить поверить в существование любви с первого взгляда".
Солнце село. Стих разбушевавшийся днем ветер. Красные лучи заката, так напугавшие Басю, растворились во мраке, в который погрузилась комната после заката. Стояла тишина, в которой она могла слышать лишь учащенное дыхание мужчины, прижимавшего ее к себе всем телом, голоса снующих по коридору первого этажа людей, да размеренное тиканье часов, стоявших в глубине темной библиотеки.
Она отодвинулась от него, расправляя смятые складки на юбке, а потом встала на ноги, недоумевая, как могло так случится, что она оказалась на его коленях в совершенно неприличной для любой девицы позе. К тому же, уже стемнело, а последнее, что она помнила, были яркие солнечные лучи, играющие на волосах Станислава. Значит, прошло много времени. И он оставался с ней здесь, в библиотеке, один на один.
Бася украдкой посмотрела на Станислава. Он, с явной неохотой, отпускал ее от себя, придерживая рукой ее запястье.
-- Что случилось? - спросила она, пробуя высвободить руку от сжимавших ее мужских пальцев.
-- Ты упала в обморок,- сказал он. Голос в темноте прозвучал хрипло. - Не понимаю, что произошло, но думаю, ты испугалась. Возможно, ты помнишь, что это было?
Красное солнце, с трудом, будто какая-то пелена застила ей разум, припомнила Бася. Но разве люди теряют сознание по таким пустякам? Почему ее напугал солнечный свет? Что-то, какая-то мысль, вертелась в голове, но она не могла за нее зацепиться, как ни старалась.
--Как долго я была без чувств? -поинтересовалась она, окончательно придя в себя. Лихорадочными движениями начала ощупывать лиф платья и шнуровку на спине, желая убедится, что все атрибуты женского туалета на месте.
Станислав по звукам догадался, что происходит, поэтому с иронией в голосе произнес:
-- Не волнуйся, я не насилую бесчувственных дев, доверчиво падающих мне на руки.
Убедившись, что ее одежда в порядке, и, что ничего больше не угрожает чести, Бася заносчиво изрекла.
--Когда это мы успели так сблизится, что ясновельможный пан стал говорить мне "ты"? Не припомню, чтоб давала такое разрешение. Я вам ни невеста, ни жена, и даже не дальняя родственница. Посему, оставьте, пан Станислав свои вольности для слуг, и обращайтесь ко мне, как ранее, без панибратства.
Жалобно скрипнуло старое кресло. Секунда, и он стоял уже возле нее, возвышаясь большой черной тенью, угрожающе близко.
-- А хотела бы стать невестой и женой? - услышала она в темноте. Горячее дыхание коснулось нежной кожи ее, приоткрывшихся от удивления, губ. Если б не стенка камина, к которой она прислонилась спиной, чтобы почувствовать хоть какую-то опору, она упала бы на толстый ворс ковра от накатившей на нее слабости. Дыхание стало еще ближе, нечто упругое и теплое дотронулось до верхней губы, словно пробовало ее на вкус. Мягко, едва дотрагиваясь, скользнуло от одного уголка рта к другому, обдавая теплом. Руки обвились вокруг ее хрупких плеч, крепко сжав и приподняв над землей в страстном порыве, словно безумно жаждая никогда не отпускать от себя это гибкое, трепещущее тело. Она закрыла глаза, отдаваясь на милость неге и блаженству, что разливались по ее ослабевшим ногам и рукам, растворяясь в глубине непередаваемых ощущений первого поцелуя.
Кто-то осторожно постучал в двери библиотеки.
-- Сташек, где тебя черт носит? Сколько можно ждать?
Руки Станислава мгновенно разжались, отталкивая от себя, едва не рухнувшую на пол, тряпичной куклой, Басю. Одним стремительным движением он затолкал ее в угол между книжной полкой и камином, загораживая своим телом обзор. Двери с шумом распахнулись настежь, впуская в темную помещение яркий сноп света, льющейся из коридора от больших настенных бра. На пороге возвышался силуэт Кшиштоффа Матиевского. Слова, которые он хотел сказать Станиславу, остались так и не сказанными, застряв у него в горле. Глаза сузились до маленьких щелочек, пытаясь пробиться взглядом сквозь темноту библиотеки, туда, куда свет от свечей не доставал, лишь выхватывал ломаным квадратом часть замершей, как изваяние, фигуры Яновского, да еще пятно такого знакомого розового батиста.
Не сказав ни слова, Кшиштофф развернулся и вышел, с такой силой ударив створкой дверей, что задрожала дубовая коробка. Этот звук резкой болью отозвался на, натянутых до предела, нервах Баси. Всплыло неожиданно в памяти веселое, жизнерадостное, а потом грустное, лицо Янечки. Ее слезы, стекающие по раскрасневшимся на ветру щекам. Вспомнилось, как по-доброму к ней отнеслась старая графиня, приняв, как равную, нищую сироту. Боже, какой стыд. Как она могла вот так просто забыть обо всем и поддаться искушению? Откуда в ней эта слабость, странная тяга к нему, заставившая ее тело гнуться, как лозу, в его объятиях. В доме, где-то там, в покоях, спокойно сидит, и ни о чем не подозревает, ее подруга, которая ей верит, которая собирается стать его, Станислава, наречённой. Вместо того, чтобы пойти к ней, он сейчас здесь, в этой библиотеке, лапает ее, как последнюю дворовую девку, и, к своему позору, она ему это позволила. Он же все равно женится на ней, на Янине, а ею только воспользуется, чтобы удовлетворить свои мужские прихоти. Понимание, происходящего с ней в библиотеке, каленым железом вонзилась Басе в мозг, вздымая волну ярости.
Она резко толкнула в спину стоящего впереди себя Станислава, потом ударила по плечам кулачками, зло шипя:
-- Пустите меня! Дайте дорогу. Выпустите меня отсюда! -- ее голос, сначала тихий, вдруг на последних словах сорвался до визга.
В недоумении он обернулся, не до конца понимая к чему такая перемена. На глазах мягкая, как воск, податливая Бася, превратилась в свирепую, разъяренную, тигрицу, готовую кинуться ему в лицо, чтобы выцарапать глаза. Станислав схватил ее за предплечья и притянул к себе, в напрасной попытке утихомирить.
-- Замолчите, - сказал он твердо. - Если будете так орать, вскоре сюда сбегутся все слуги, а потом и гости. Вы хотите этого?
Обескураженный ударами ее кулаков, что так и сыпались по его груди и плечам, он и не заметил, как опять перешел на почтительное "вы".
-- Плевать, что вы там говорите. Я хочу уйти отсюда, из этого места. Я хочу домой, - голосила истерично Бася.
-- Еще раз повторяю вам, успокойтесь. Если переживаете, что нас видел Кшиштофф, то вы напрасно волнуетесь. Он рыцарь до мозга костей, если речь заходит о женской чести. Он ничего не сделает, чтобы могло повредить вашей репутации. Я могу поручится в этом за него.
-- Какое мне дело до вашего драгоценного Кшисека, - выкрикнула вне себя от гнева и стыда, Бася. Она пнула Станислава ногой по голени, потом -- по другой. Только бы он убрал от нее свои руки, только бы перестал держать, чтоб она могла убежать, спастись от его опасной близости. - Вы низкий и подлый человек. Воспользовались моей минутной слабостью, чтобы...чтобы..
Она не смогла продолжить свой яростный поток слов, потому что Станислав зажал ей рот рукой. Только убедившись, что она притихла, Станислав ослабил хватку и медленно убрал руку с ее лица.
-- Дикая кошка. Если бы я хотел причинить вам вред, уж поверьте -- не стал бы церемонится с поцелуями. Всего-то и делов -- юбку задрать. Увы, ничего нового для себя я бы там не обнаружил. И скажите еще, что вам не понравилось, что вы сами этого не хотели.
-- Да меня чуть не вытошнило!
Он грубо рассмеялся, с силой сжав ей руки.
--И поэтому вы дрожали у меня в руках, точно загнанная лань! Льнули ко мне, прижимались грудью, замечу, кстати, очень соблазнительной, и отвечали на поцелуи. Так делает женщина, которая получает удовольствие от прикосновения мужчины, которая желает его всей душой и телом, маленькая лицемерка.
То, что он ей говорил, даже в темноте комнаты, где не возможно было различить лиц, звучало постыдно, грубо и пошло. Ни один из известных ей героев романов, и близко, не смел произнести подобные слова своей даме. Они вставали на колено, целовали руки, охали и вздыхали от снедающей их тоски, сыпя витиеватыми комплиментами, дарили какой-нибудь цветок, и просили мелочь, вроде платочка или локона волос, в знак своей вечной любви. На худой конец, пели серенады. Но никогда вот так, примитивно, как животное, не заявляли о своем желании и, тем более, не утверждали, что женщина этого тоже хочет.
-- Ненавижу. Ненавижу вас, - процедила сквозь зубы Бася. Стыд залил ее щеки горячей волной. Она отступила от Станислава в сторону, и приложила ледяные ладони к лицу. - Я, конечно, догадывалась, что вы, пан, далеки от нежного и галантного обращения с женщинами, но я не предполагала, на сколько. У вас ни стыда, ни совести. Липнете к каждой юбке, хотя у вас есть невеста, которая, наверняка, сейчас ищет вас. И между прочим, она моя лучшая подруга. Мне ничего не стоит рассказать ей о вашем недостойном поведении. Быть может, в конечном счете, это спасет ее от ошибочного шага выйти замуж за лживое и подлое чудовище.
Станислав отодвинулся от нее. Она не могла видеть выражение его лица, но злорадно почувствовалла, что, наконец, смогла его приструнить, поставить на место. Каково же было ее удивление, когда он, и мало не смутившись, язвительно произнес.
-- Да, да, бегите, глупышка, к вашей ненаглядной панне Соболевской. Расскажите ей все. Здается мне, что тут, вашей с ней нежной amitié (дружба - фр.) придет конец. Я наслышан о женской дружбе. Она длится до тех пор, пока на горизонте не замаячит мужчина, нужный обеим. И еще, могу голову дать на отсечение, что вы к ней не пойдете с подобными россказнями.
-- Почему вы так думаете? - недовольно спросила Бася, чувствуя, что ее положили на лопатки.
-- Да потому, что вы пока еще нуждаетесь в ней. Вам важно, чтобы она думала о вас лучше, чем вы есть на самом деле. Чтоб ваш нимб, ни приведи господь, не поблек в ее глазах. Она привязана к вам, я это знаю, потому что она мне сама рассказывала. Для вас, панна Бася, ее расположение и доверие необходимы, потому что на свете не так много людей, которые по-настоящему искренне любят вас. Вы ведь сирота. Не так ли?
-- Ненавижу вас! - опустив голову, сказала Бася. Он опять причинил ей боль своими злыми, правдивыми словами, своим мерзким тоном голоса, звучавшим так же пренебрежительно, как недавно в парадной гостиной особняка.
-- Ненависть, это уже что-то. Лучше она, чем равнодушие, - заметил он.
Она подобрала юбки и, осторожно ступая в потемках, чтобы не наткнуться на предметы обстановки, пошла к дверям. Станислав не стал ее удерживать, что даже оказалось странным. Она, как оказалось, почти привыкла за этот вечер, что он то и дело хватал ее за руки, вертел-крутил, то поднимал, то опускал, прижимая к себе. В этот момент ухода ей будто чего-то уже не доставало. После вспышки праведного гнева в душе распространялась усталость. И странная тоска. Словно этот человек, которого она оставляла позади себя в темной комнате, выпил ее досуха. Она нащупала ручку двери, повернула ее, чтобы открыть створку, как вдруг услышала голос, твердый и решительный.
-- У меня нет невесты. По крайней мере, той, о которой вы говорили. Если случится так, что я предложу свою руку, а вместе с ней, и сердце, какой-нибудь панне, вы, панна Барбара, узнаете о том первой.
Рука дрогнула, сжимая холодный метал, сердце пропустило удар, глухо встрепенулось и забилось в учащенном ритме. Но Бася не смела повернуться к нему. Она ему не верила. Потому не желала прислушаться к робкому голосу маленькой надежды, шепнувшей ее душе всего два слова: "что, если..."