Лин стояла у дверей, немного растерянно оглядывая убранство кофейни. К груди она прижимала два толстых книжных тома, все еще прикрывая их промокшей джинсовкой. За витражными окнами, утонувшими глубоко в стенах, шумел ливень. Наконец, она выбрала дальний столик под одним из витражей. Почти тут же перед ней появилась чашечка с горячим шоколадом.
- Каппучино... - сказала девушка на автомате. - Э...
- За счет заведения.
- Спасибо...
Белокурая женщина в мужской клетчатой рубашке, застегнутой всего на три пуговицы на груди, улыбнулась и ушла обратно к стойке.
В зале было безлюдно. Несколько голосов доносилось из соседнего, сливаясь с приглушенным толстыми стенами шорохом воды. Кофейня тонула в дождливом сумраке, но от золотистых деревянных панелей, от ползучих растений, сходящихся куполом над барной стойкой, от бледных цветных отсветов на полу, а может - от горячего шоколада становилось тепло.
Лин открыла одну из спасенных от ливня книг. Она никуда не спешила. Женщина с волосами цвета свежевыпавшего снега протирала бокалы, над проходом в соседний зал тикали часы. Они тоже никуда не спешили...
...На страницу упал красноватый лучик. Девушка рассеяно оторвалась от чтения и посмотрела на витраж, изображающий знаменитый Меч-в-Камне. Пустую чашку от шоколада давно унесли, на дне второй светлела лужица остывшего каппучино. Дождь кончился. На краешке стола лежал счет.
Лин почему-то покраснела, захлопнула книгу, неловко заткнула несколько купюр за уголок папочки с чеком и встала. У дверей она невольно обернулась, в последний раз оглядывая зал. Затем дверь открылась и тихо закрылась за ушедшей в светлый августовский вечер девушкой. В след ей печально смотрела белокурая женщина за барной стойкой и улыбалась.
***
Лин сбежала по ступенькам, с трудом сдерживая слезы. Хлопнула дверь подъезда. Ветер бросил в лицо букет горьковатых октябрьских запахов. Оставаться дома после разговора с Валентиной было невыносимо. Исхоженная вдоль и поперек дорога сама ложилась под ноги. Тихие дворики, испятнанные лужами, надписи цветными мелками на бордюрах, подвальные люки с греющимися на них котами... Музыка в плеере и ветер в волосах.
Опомнилась Лин, выскочив на широкую Кленовую. Подумала - и повернула обратно.
Ветер ее спасал. Ветер и осень.
Все было плохо. Провисшая еще с июня сессия не сдавалась. Да и стараться, чтобы ее сдать уже не хотелось. Лин билась над проектом мюзикла, перессорилась с половиной друзей, влюбилась - глупо и безнадежно - и уже третий месяц не появлялась у матери, в поселке, потому что боялась говорить о несданной сессии. Единственное, что было хорошо, так это то, что в Лесницке у девушки имелся свой угол, а врать по телефону было проще.
Бросить институт?..
Лин остановилась у крыльца своего подъезда. Толку носиться по городу одной? Надо возвращаться, дальше писать недостающие тексты для мюзикла. Или хотя бы забыться в книгах, сжечь еще один вечер. Или подготовиться к очередной пересдаче...
Губы снова предательски задрожали, Лин с усилием подавила слезы и отправилась в ближайший магазин за хлебом и сгущенкой.
Конец рабочего дня обусловил очередь до выхода. Девушка терпеливо топталась за чьей-то широкой спиной, медленно продвигаясь к кассе. Неожиданно спина развернулась явив красное лицо горького пьяницы.
- Здравствуй, дочка.
Лин предпочла проигнорировать. Мужичок перехватил за рукав проходящего мимо знакомого, перекинулся с ним парой слов и вновь вернулся к девушке.
- Ты ж на филолога учишься.
Лин подняла брови, тем более, что пьянчужка не спрашивал, он констатировал факт.
- У меня племяшка там же, - как будто бы пояснил мужчина. - Аллочку не знаешь?
- Вряд ли, - пробормотала Лин, уже мечтая, чтобы очередь, наконец, подошла к кассе.
- Она, вродь, в этом году поступила. Нравится учиться-то?
- Что-то типа...
Мужичок еще что-то говорил и говорил. Лин смотрела в сторону. Очередь ползла. Наконец, впереди вырос прилавок. Девушка подняла глаза и неожиданно встретилась взглядом с пьяницей.
- Ты, главное, себя не теряй, - сказал он совершенно трезвым голосом и отвернулся к продавщице. - Родная, бутылочку "Пшеничной" дай, пожалуйста.
У Лин зазвенело в ушах.
- Девушка, что вам?
- Сгущенку... банку... И лаваш.
Она пошатываясь вышла из магазина и прислонилась спиной к столбику навеса. В этот момент в кармане завибрировал телефон.
***
Лин подошла к дому Галки. Белый костюм, алая роза, будто прострел на груди.
Из подъезда вышла девушка в черном кожаном плаще.
- Привет.
- Привет. Тебе...
- Благодарю, - сдержанный поклон.
С Валентиной у Лин были сложные отношения. Когда-то они обе жили в Прилесном - поселке в нескольких километрах от Лесницка. Еще до института познакомились с местной театральной самодеятельностью, и театр постепенно сводил их все ближе и ближе. Потом Валентина вдруг превратилась в Валентина. Для Лин это произошло внезапно, но девушка отличалась убийственной толерантностью по отношению к чему угодно.
Дальше был Лесницкий Государственный Университет, театр уже всерьез, новые постановки и - наконец-то! - полноценные роли. У Лин умер отец, живший в городе, оставив ей квартиру и энную сумму на банковском счету. Мать осталась в Прилесном, так же, как и Валентин(а) - комнаты в общежитии ей не давали, потому что пригород. Короче, Лин повезло.
А после весеннего спектакля Лин пропала. Влюбилась. И об этом знали уже все.
Они шли по узким лесницким улочкам. Валентина раздраженно рассказывала о посягательствах Галки. Лин Галку почти ненавидела. Почти - потому что по-настоящему не умела.
Смеркалось. Дорога вынесла их в Булыжный переулок, и Лин узнала драгоценные камешки витражных окон, утонувших в стене.
Первый зал был полон, ни одного свободного столика. Лин почувствовала, как кровь почему-то приливает к щекам. Валентина вздохнула и двинулась в следующее помещение, подернутое табачной дымкой. У Валентины была астма в какой-то там стадии.
Зал для курящих оказался облицован деревом до потолка. Растений здесь не было, зато было много драпировки, бархата и безлистый дуб, возвышающийся посреди комнаты единственной колонной. Девушки нашли себе место в дальнем от выхода конце. За стойкой Лин заметила ту же женщину, что угощала ее шоколадом в прошлый раз.
Им принесли меню.
- У меня денег нет, - сразу предупредила Валентина.
- У меня есть. Выбирай.
...Они ждали заказ, когда на третий стул опустилась незнакомая рыжая девушка. Ей с одинаковой уверенностью можно было дать пятнадцать или тридцать пять. Темные глаза на детском личике смотрели слишком серьезно. Лин пробрала дрожь.
- Разрешите?
- А если нет? - тихо, но с вызовом спросила Валентина.
- Это уже не имеет значения. Камелот заложен, милорд.
Повисла недоуменная пауза.
- Вот вас и признали, мой король, - зачем-то сказала Лин.
- Валентин, - девушка протянула ладонь, сверля незнакомку взглядом.
- Даэлин, - представилась Лин.
- Для вас я буду Моргаузой, - рыжая не ответила на рукопожатие, но неподвижное лицо ее внезапно озарила улыбка - словно сменили маску.
- Вот, значит, как? А Лин тогда кто? Я не помню у Артура шута, - усмехнулась Валентина.
- На самом деле, все роли уже распределены, - пожала плечами назвавшаяся Моргаузой. - Пьеса началась.
- И кто я в этой пьесе? - тихо спросила Лин, не глядя на рыжую.
- Ты поймешь сама. Когда Камелот будет разрушен.
***
Лин все чаще стала заходить в неприметную кофейню в Булыжном переулке. После института или вместо него, но обычно все же по вечерам. Не редко она встречала новую знакомую. Лин привыкла к тяжеловесному и некрасивому на ее вкус имени Моргауза. В конце концов, и в театре почти все - и она в том числе - ходили под псевдонимами - творческой молодежи так больше нравилось.
Не сказать, что между девушками установилась дружба. Лин рассказала новой знакомой об их самопальном театре, о мюзикле, даже поделилась проблемами в институте. Моргауза показала ей кота с драным ухом - своего друга, который часто путешествовал у нее на груди под пальто, рассказала о сувенирной лавке, которую держали ее родители; иногда она читала стихи. При разговоре с ней не отпускало ощущение, что на лице собеседницы маска. Впрочем, успевшую пропахнуть кулисной пылью и нафталином Лин не смущало и это. Однако лучше всего с Моргаузой все же было молчать. Молчание получалось очень участливым и искренним.
Потом случился Феликс. Фотограф из Санкт-Петербурга, здесь он жил у брата. Улыбчивый, романтичный, мягкий, с очень теплыми глазами и ладонями. Он выглядел на девятнадцать, хотя ему было под тридцать. Он часами мог говорить о прогулках по Петербургу, сказках, фотографии, истории - обо всем на свете. Потом обрывал завораживающее повествование и просил что-нибудь рассказать Лин. Та терялась и качала головой. Феликс смеялся и находил следующую тему.
Их познакомила Моргауза. После чего исчезла.
***
Лин сидела на краешке кровати. Валентина, держа ее за руку, водила пальцем по линиям ладони. По позвоночнику бегали приятные мурашки. За окном лил холодный ноябрьский дождь. Горели ароматические свечи, на ковре остались лежать ряды большого цыганского расклада.
- Я не могу, понимаешь? Не могу...
- Предлагаешь отказаться? Понимаешь, что за этим последует?
- Я не откажусь. Но мне не хватает вдохновения.
- То есть, одного меня тебе уже мало?
Лин бросило в краску.
- Нет... Вы есть и останетесь моим королем... Но...
Девушка закусила губу.
- Я понимаю. Я много времени провожу с Галкой. Но это не значит, что она мне дороже тебя. Ты ревнуешь?
- С чего ты взял?! - вскинулась Лин и тут же сникла. - Я не знаю. Мне просто холодно... иногда. К тому же... очень сложно писать тексты для других. История Шута родилась сама, порывом. А другие... В конце концов, это как книга - когда пишешь ее, выбираешь одного персонажа и для тебя он становится главным. Фактически, ты ставишь себя на его место. Ты - главный герой своей книги. По-другому не получается.
- Понимаю.
Они помолчали.
- А что там с Феликсом? - как бы между прочим спросила Валентина. - Ты, вроде, хотела, чтобы он тоже играл?
- Не знаю. Мы поссорились.
***
...Горные пики вгрызались в ультрамарин бездонного ночного неба. Белесое око луны силилось проникнуть вглубь, под горы, где далеко-далеко под толщей гранита, на самой границе с огненесущими жилами планеты, пряталась пещера. Посреди нее, на голом камне лежал гладкий шар, похожий на отшлифованный кусок дымчатого мрамора.
В темноте мягко светились желтые глаза, не спуская взгляда с мраморного яйца.
И в какой-то момент дымчатая гладь треснула. Поползла, зазмеилась похожая на молнию трещина. Скорлупа разлетелась, и из ее осколков вывалился в кромешной темноте пещеры неуклюжий драконенок...
***
Лин грела руки о большую керамическую кружку с мерзким растворимым кофе. В окно сторожки бились мелкие снежинки. Работал обогреватель. Кресло, которое уступил ей Макс, скрипело.
- Короче, все плохо, - обронила девушка, чтобы нарушить застоявшуюся тишину.
Макс учился в Лесницком Государственном Университете на биофаке, потом бросил. Они познакомились случайно, через Галку. Теперь он работал ночным сторожем на стройке. Лин за минувшую осень бывала у него частенько.
Наступила зима. Самодеятельный театр без названия отыграл свои уличные пьески, которыми традиционно развлекался осенью и летом в отсутствие серьезных постановок. Взгляды обратились на Лин. Ее мюзикл хотели ставить в конце мая - когда зацветет сирень. Институт девушка все же бросила, и теперь все свободное время посвящала постановке. Но половины текстов по-прежнему не было. Стихи не писались, девушка выжимала их насильно; сама же писала музыку, подбирая аккорды на одолженной у друзей гитаре, чтобы потом профессионалы уже сделали нормальную аранжировку. Профессионалы же ждали, когда пьеса будет готова целиком. Попытка создать арию для героини Галки закончилась скандалом. Актриса, играющая в их театре года на два больше Лин и потому считающаяся "уже со стажем", устроила истерику, а Валентина холодно заметила, что Галке в следующем году уезжать, и мюзикл будет последним, что она здесь сыграет, а Лин написала такой отвратительный образ.
- Слушай, Лин, - наконец сказал Макс. - Я, конечно, мало что в этом понимаю, но давай попробуем что-нибудь придумать вместе.
...Утром Макс тихонько, с оглядкой, проводил ее до ворот стройки.
***
Лин сидела за столиком, сцепив пальцы и зубы.
- ...Я больше не могу с тобой работать. Ты требуешь слишком много внимания. А у меня сессия. Я понимаю, что тебе, кроме этого мюзикла, делать нечего, что времени у тебя - вагон. Но я больше слышать про него не могу. А у меня - учеба.
Валентина говорила и говорила. Лин могла бы возразить, что пока на горизонте не повисла сессия, та сама требовала, чтобы она работала над текстами, что ставить скоро, что пора просить помещение, пора репетировать, и в театре уже косятся... и что со своими бесконечными претензиями бывшая вдохновительница сама стала невыносима. Но она молчала.
- ...На самом деле, если уж тебе "не хватает вдохновения" и если ночь для тебя - "время творческое", почему тогда ты тратишь эти ночи, просиживая кресло в сторожке на стройке? Или тебя там Макс вдохновляет? Да, разумеется, последний его выверт был гениален!
С подачи Макса в мюзикле появилось еще два персонажа. И Лин могла бы возразить, что, по крайней мере, в отличие от остальных, Макс ей действительно помогает - не советами, так просто участием, ведь не-безразличие в работе поэта порой куда важнее вдохновения, а зачастую это вдохновение порождает. Но она молчала.
- ...Все прекрасно. Ты живешь в городе, деньги тратишь на кофейни и цветы, а у меня вся стипендия уходит только на проезд туда-обратно. Это ты у нас - высший свет. Но знаешь, дорогая моя, эта роскошь тебя развратила. И мюзикл для тебя - лишь способ удовлетворить собственные амбиции. Вот и возись с ним. А я ухожу.
И она ушла. Лин могла бы возразить, что Валентина сама не прочь была посидеть в кофейне за ее счет, что большая часть купленных цветов дарилась именно подруге, что порой девушка тратила последнее на кусок пиццы для нее же... Но она молчала, как молчала всегда, вплоть до последних недель, когда раздражение начало перехлестывать через край. Молчала и смотрела в удаляющуюся черную спину.
Натопленный зал кофейни наполнялся холодом.
- Лин?..
За соседним столиком сидел Феликс.
- Хочешь горького шоколада?
Был канун католического Рождества.
***
...Пронзительное морозное небо. Впереди - обрыв. Лететь - или падать.
Молчат горы. Окружили. Собрались смотреть на первый полет дракона.
Чудовищный зверь пробует крылья. Он прекрасен в своей неопытности и чистоте.
Но внезапный порыв зло бьет в расправленную перепонку, словно не желая делить с кем-то небо. Еще немного - и молодого дракона сорвет в пропасть. Но надежным щитом закрывают его могучие черные крылья старшего собрата. И его спокойная уверенность сушит хрустальные слезы на чешуйчатых веках.
"Научишься..."...
***
Лин ревела в подушку, растянувшись на кровати. Феликс гладил ее по голове.
Новый год они отметили вместе. Подумали - и решили, что мужчина переедет к Лин. Поселившийся было в квартире холод выгнали взашей. Вечерами они сидели перед электрокамином и кормили друг друга темным шоколадом с апельсином и кофейными зернами в глазури. Феликс читал ей вслух рассказы Олдей, а Лин ему - свои стихи, а иногда даже пела, плохонько подыгрывая себе на гитаре. Слух у нее хромал, зато низкий голос был шикарен.
За две недели - как раз к Рождеству православному - Лин закончила свой мюзикл и вчера отнесла размноженную на ксероксе рукопись своим коллегам-актерам. Активистам.
Они прочитали за вечер. И оценили.
- Я не буду это играть, - сказала Женя.
- Пафос и сопли, сопли и пафос, - сказала девушка по прозвищу Искра.
- И слишком много Шута, - вставила Алиса. - Как сказал Валентин, ты считаешь себя главной героиней, а остальных лишь фоном. Но это же неправильно.
За их спинами ухмылялась Галка, лучший голос театра. Ей даже не понадобилось ничего говорить. Рядом с ней стояла Валентина.
По дороге домой Лин бросила кипу вернувшихся к ней бумаг в подожженный кем-то мусорный бак.
- Лин... Успокойся, котенок...
- Полгода! Полгода работы! И все мертво... Я бездарность, я просто бездарность...
В дверь позвонили. Феликс пошел открывать.
- Лин! - вошла Хельга, школьная подруга, с которой они разошлись давным-давно, но иногда еще встречались на постановках. Хельга в них не участвовала, только смотрела.
Девушка отняла от подушки заплаканную мордочку.
Хельга улыбнулась и сказала, так и оставшись стоять в дверях:
- Слушай, только не бросай все сейчас. Они ведь этого и ждут...
Позже пришел Ветер.
- Я не смог подойти днем. Забей на них. Мне нравится эта пьеса.
Потом еще была Светка. И Алекса. И Русик. И Макс...
Они сидели, держа каждый по чашке с чаем, кружком на полу перед камином, потому что стульев и места на кухне не хватило.
- Ребята, я все сожгла...
- Рукописи не горят! - заявил Ветер и вытащил из рюкзака мятую пачку листов и две бутылки вина.
***
Лин почти перестала есть - времени не хватало.
Дни летели мимо испуганными голубями, городскими серыми и грязно-белыми голубями - со своей весенней слякотью, рваными тучами и мокрым ветром. Утром Лин готовила ужин для Феликса, днем бегала по встречам, вечером пропадала на репетициях, возвращалась к полуночи, закрывалась с гитарой и кружкой чая на кухне, чтобы хоть немного глушить звук, а часа в два-три падала мертвой.
Феликс уходил на работу раньше, чем она просыпалась, а вечерами сидел в уютных тапках и мягком сером халате перед притащенным откуда-то стареньким телевизором. На девятнадцать он больше не выглядел. Иногда, когда Лин удавалось вырвать у театра свободный день, она начинала его тормошить, пыталась вытащить гулять или с рьяностью мартовской кошки требовала любви и ласки. Все чаще Феликс просто отмахивался, и тогда Лин срывалась на забытые, казалось бы, истерики.
Потом на их адрес стали приходить письма из Петербурга. Писала знакомая Феликса, оставшаяся там. Машенька. Нежный и на редкость сильный ребенок, как он говорил. И смеялся, если Лин пыталась ревновать.
И она вновь забывалась в театральном закулисьи. Но чем ближе подбиралась премьера, тем нервознее и злее становилась Лин. Она сгорала на сцене, но и от окружающих требовала полной выкладки. Ярость пламени сменяли яд и лед. Старые знакомые ее побаивались и недоуменно шептались за спиной.
И только Ветер порой властно выдергивал ее из этой дикой круговерти, брал бутылку красного и тащил гулять по ночным улицам, заставляя расслабиться хоть на пару часов. И только у Макса она еще, бывало, тихо плакала на плече.
***
Лин без сил сидела в продавленном кресле за сценой Лесницкого народного театра. По щекам, оставляя на гриме грязные дорожки, безостановочно катились слезы. За кулисами, на сцене, в зале - везде одуряющее пахло сиренью. Их закидали цветущими ветками...
Премьера прошла с оглушительным успехом. Девчонки плакали и обнимались. Ребята жали друг другу ладони и целовали девушек. По рукам ходила бутылка портвейна. Когда "братина" дошла до нее, Лин поняла, что двигаться не может. Тогда Ветер сам опрокинул бутыль ей в горло.
- Ребят, а ну их, этих куриц зазнавшихся? - предложила Алекса, взявшая после раскола роль Галки на себя. - Давайте организуем собственную труппу?
- Театр - бери выше! - усмехнулся Русик. - Что они без нас? Нас-то больше!
- Точно! Как назовемся? Надоело безымянными ходить.
Почему-то все посмотрели на растекшуюся по креслу Лин. Светящиеся лица - все трудности и обиды забыты! - слегка плыли перед ее взором.
- Пусть будет "Авалон", - сказала она и отключилась.
***
Лин впервые за этот сумасшедший год бездельничала. Постановки шли своим чередом. На сцене ее заменила девочка из второго состава. Лин не обижалась - ей хватило премьеры. После обморока врачи поставили какой-то диагноз - какой - Лин тут же выбросила из головы - и велели отдыхать, отъедаться и меньше волноваться.
Единственное место, куда она выходила - это в магазин. Мужчину надо было кормить. Вывернуть ситуацию на "кормить надо больную женщину" Лин побоялась.
Феликс изменился. Ни следа не осталось от романтичного юноши. Он походил то на серого усталого человека, то на холодного дракона в стальной броне. И только читая письма из Петербурга, он улыбался, как раньше.
...Прошел месяц, как отгремела премьера. В этот день Феликс вернулся с работы озабоченный и растерянный. С письмом в руках.
- Машке плохо, - ответил он на вопросительный взгляд Лин. - Очень. Она просит позвонить... как смогу.
- Так возьми и позвони, - сказала девушка, глядя в сторону.
- Я боюсь... - признался Феликс.
Лин взглянула ему в лицо. У нее только-только начали сходить перманентные круги под глазами и перестали трястись руки.
- Значит так. Сейчас ты идешь на почту и заказываешь межгород. Понял? У тебя час до закрытия. Вперед.
Феликс спрятал письмо в карман и вышел. Лин ушла на кухню и выкурила свою первую в жизни сигарету из купленной утром пачки.
***
Лин сидела на кухонном окне, распахнув обе створки - подоконник был слишком узок. На улице висел поздний августовский вечер. Внизу возились подростки, уже слишком вольные, чтобы идти домой с наступлением темноты. В соседнем дворе лаяли собаки. На плите стояла джезва с остывшим кофе.
- Лин...
Феликс поставил на стол пустую кружку, пахнущую растворимой пакостью.
- Я двадцать пятого уезжаю. В Питер.
- Насовсем?
- Нет. Вернусь.
- Ясно.
Лин смотрела в окно.
- Феликс, ты влюбился?
- Да.
- В Машеньку?
- Да.
- Ясно.
Лин закурила. Феликс ушел.
Звонок в дверь. Звон ключей. В кухню вплыла Галка.
- Привет... Ты куришь?..
Лин кивнула и безучастно выпустила струю дыма в ее сторону.
- Лин... Можно тебя попросить... Я знаю, ты гадаешь. Я не умею с картами...
Лин не гадала с осени. Брать Таро в руки отчего-то стало противно.
Девушка все так же молча затушила сигарету, соскользнула с подоконника и принесла из комнаты потертый бархатный мешочек. Налила себе остывший кофе из джезвы и кивнула гостье на стул.
- Спрашивай, - бросила хозяйка.
- Валентина... - выдохнула Галка.
***
Лин лежала на кровати без сна. Занимался рассвет. Внизу стояло заполненное окурками блюдце и ополовиненная бутылка портвейна. Камин работал в режиме подсветки, не грея. Перед ним были разбросаны карты и тетрадные листы, ксерокопии рукописей, целые тетрадки, блокноты и записные книжки, исписанные бисерным почерком, с проставленными кое-где аккордами напротив рифмованных строчек. Стихи, посвященные Феликсу, черновики стихов для Валентины - оформленные красивыми свитками оригиналы, как правило, уходили, но Лин скрупулезно хранила все свои творения, - старые стихи, стихи друзьям, песни... Девушка читала вслух и пела всю ночь. К утру она охрипла.
Спать не хотелось. Лин невесело усмехнулась и легко соскочила с кровати.
Утренний холодок настырно лез под легкую джинсовую курточку. Знакомая дорога сама ложилась под ноги. На пустынной Кленовой девушка подумала - и направилась во двор через дорогу. Эту часть города она знала плохо. Дворы-улочки-переулки-дворы... Над дверью старого одноэтажного домика горел красивый цветной фонарь. Лин направилась туда. На крыльце под фонарем седела Моргауза и кормила сгущенкой кота с драным ухом.
Девушки долго смотрели друг на друга и молчали.
- Камелот разрушен, - сказала Лин неожиданно для самой себя. - Моргауза...
- Можешь называть меня Вивианой.
Лин показалось, что сменилась маска.
...Вернувшись, Лин первым делом залезла в душ. Потом долго сохла перед камином и собирала вещи Феликса. Их оказалось немного.
К обеду Лин выползла из дома, нагруженная дорожной сумкой и чехлом с подаренной в конце концов гитарой. Девушка зашла в ближайший магазин, купила банку сгущенки и отправилась в обход по намеченным адресам.
Домой Лин вернулась на закате, с пустыми руками и столь же пустой банкой из-под сгущенки. Вещи Феликса дожидались теперь его приезда у брата. Гитара вместе с любовно вышитым вручную чехлом остались у девочки, все это время игравшей Шута вместо "заболевшей".
Комната встретила хозяйку ворохом бумажек и работающим на подсветку камином. Лин собрала разбросанные карты, села перед кроватью, перетасовала и по одной начала кидать их на пол. Картинки и цифры складывались в одну ей понятную историю.
Бросив похудевшую колоду, Лин откинулась на кровать и просидела так, пока не затих весь дом и голоса на улице. Нашарила в полутьме пачку с последней сигаретой.
- Прости, пап, - вздохнула Лин и щелкнула зажигалкой.
***
...Синева и ветер опьяняли. Казалось, небо можно пить.
Безумие первого полета.
Под белоснежным крылом проносятся снежные шапки гор и темные щетки хвойных лесов, и изумрудные озера лугов... Там, на лугу, посреди золотистой дымки лютиков застыла хрупкая женская фигурка. Маленькая и беззащитная.
Разрезано голубое небо стройным драконьим силуэтом, разрезаны голубые глаза узкими кошачьими зрачками. Тонкая шея изгибается, и бьется в страшной пасти чистое пламя, рвется убийственным потоком к маленькой фигурке.
Но разрываются небеса, припадают к земле в испуге травы, и огонь разбивается о такое знакомое, такое родное черное крыло...
***
Белокурая женщина в клетчатой мужской рубашке, застегнутой всего на три пуговицы на груди, протирала бокалы за барной стойкой. В непривычно пустой зал с безлистым дубом посередине вошла девчушка с волосами цвета красного янтаря. Кот с драным ухом сидел у нее на плече.
- Чай?
- Ага. И молока.
Женщина налила в блюдце сливок - молока не нашлось. Кот бесцеремонно перепрыгнул с плеча на стойку и принялся за угощение. Его подруга наблюдала, как хозяйка заваривает чай. Привычный музыкальный фон отсутствовал. Слышно было, как тикают часы над дверью.
Вскоре на столе появились две белых чашки. Блондинка разлила пахнущий мятой напиток.
- Вчера был пожар, - сказала рыжая.
- Где.
- В одной квартире на Гранитном Лабиринте.
- Знакомые?
- Лин.
Женщина за стойкой помолчала. Морщинки-смешинки не вязались с грустными синими глазами.