Все одиночества похожи, как штампованная посуда. Наивно-одинаковы, как ряды чашек с глазастыми котятами. И убого-однообразны, как горки глиняных мисок. Время тянется жевательной резинкой, виснет дымным сигаретным чадом, хлюпает дождинками по подоконнику. И тоска, липкая, как паутина, сидит рядом и ждет своего часа, чтобы безраздельно овладеть одиночеством. А уставшая от повторов и deja vu душа ищет смыслы, как голодная собака кость, даже там, где их нет и быть не может...
...Вечер томился под соусом дождя, в глазури мокрого асфальта отражались фонари рекламы, люди бежали по Невскому проспекту целеустремленно и сосредоточенно. Ника летела вместе со всеми в призрачной надежде ускользнуть от вечера с одиночеством. Она пристраивалась то за широко шагавшим мужчиной в наушниках, то за барышней, щебетавшей по мобильнику, то за теткой с клетчатым пакетом. И каждый раз что-нибудь воображала. Картинки ее не были оригинальны и напоминали сцены из сериалов, но Ника одновременно с гордостью и стыдом чувствовала себя младшей сестрой бога в отсутствие братца добравшейся до Книги судеб.
Поток разделился на ручейки. Ника помедлила секунду и пошла за парой старушек под старым полосатым зонтом. Они привели ее к филармонии и исчезли в плотной толпе меломанов. Ника купила билет и поспешила войти.
Зал был полон. Красно-бело-черное людское море бурлило в партере, металось по балкону и коридорам. Нике почему-то втемяшилось в голову, что непременно нужно найти двух старушек под полосатым зонтом. Она оглядывала зал, приподнявшись на цыпочки, но старого зонтика нигде не было. Да и не могло быть. Играя в Алису и кролика, Ника как-то совсем забыла, что зонты в филармонии оставляют в гардеробе. Да и куртку тоже надо было там оставить, но Ника этого не сделала, и сейчас прела, как прошлогодняя листва, чувствуя, что из-под ее блузочки начинает распространяться запах пота.
Ника отошла подальше от кресел партера и села на маленькую неудобную табуретку. Большие люстры медленно погасли, и на сцену вышли оркестранты. С Никиного места можно было хорошо рассмотреть двух - первую скрипку и его соседа. Они составляли довольно забавную пару. Первая скрипка был высоким суровым мужчиной с элегантной сединой на висках. Он сосредоточенно перебирал струны длинными тонкими пальцами, и, казалось, даже не слушал соседа, подобно Цезарю ухитрявшегося делать одновременно несколько дел: болтать, кокетничать с девушками-альтами и подстраивать свой инструмент. Сосед этот выглядел, по мнению Ники, именно так, как должен выглядеть Скрипач. Светлые волосы длиной до плеч, изрядно поредевшие на лбу, круглое лицо, немного полноватое тело и длинные пальцы с ухоженными ногтями. Он не был идеальным, но все его недостатки казались правильными и даже необходимыми - скрипка живой инструмент, и играть на ней должен жизнелюб и оптимист, с непременной страстью к сладким изысканным пирожным и красивым женщинам. При мысли о красивых женщинах Ника покраснела и опустила голову. Ей захотелось стать стройной блондинкой с длинными ногами, высоким бюстом и нежными глазами лани. Она даже вообразила, как Скрипач знакомится с нею, ведет в ресторан, потом в роскошный номер в гостинице и, не снимая фрака, овладевает ею. Она видела свои воображаемые длинные ноги, его ладонь, скользящую по ним... Кто-то закашлял рядом, и на месте Ники-блондинки в видении появилась настоящая Ника с толстыми синеватыми ляжками, в застиранных трусах и лифчике с порванной бретелькой. А Скрипач тут же растаял, как вампир от солнечных лучей - шипя и стеная.
Ника вздрогнула и огляделась. На сцене шипели и стенали настаиваемые инструменты, Скрипач что-то говорил Первой скрипке, а тот в ответ улыбался одним уголком рта.
Из-за кулис вышел дирижер, поклонился с достоинством, подождал, пока стихнут аплодисменты, и начал концерт. Первая скрипка играл, как будто пилил дрова. Сурово, даже сердито. Смотреть на него было скучно. Зато Скрипач... Он то закрывал глаза, то неправдоподобно широко открывал их, вытягивал губы трубочкой, улыбался мечтательно... Ника уже не слушала музыку, она разглядывала Скрипача, завороженная его мимикой. Казалось, он пропускал ноты сквозь мышцы лица, проверял каждую, пробовал на вкус, запах, цвет, и лишь после этого позволял им стать звуками. Это было смешно, если б не выражение сосредоточенности и счастья на круглой физиономии Скрипача.
Нике было немного стыдно - как будто она подглядывала за чем-то очень интимным. Потом она почувствовала нежность к Скрипачу. Ей захотелось коснуться его губ, щеки, пальцев, сжимавших смычок. В душе Ники расцветала лотосом любовь к мужчине на сцене. Ей уже не воображались пошлые сцены, но с особенной четкостью представлялась ее собственная убогость. Бесконечное одиночество, неухоженность лица и тела, обломанные ногти, несвежая одежда, напрасное томление тела по вечерам, мучительные сны с ускользающими тенями тех, кто должен любить Нику... Одна из теней вдруг обрела тело - полное, плотное, живое, и мысли Ники вернулись из воображаемого и туманного будущего, в котором они обычно обитали, в настоящее. Ей захотелось, чтобы концерт тянулся без конца, чтобы она любила Скрипача, так, как она любит его сейчас, чтобы он играл на скрипке, вытягивая губы трубочкой и улыбаясь...
Но дирижер последний раз взмахнул палочкой, прозвучали последние ноты, оркестранты поклонились, какие-то женщины в странно одинаковых черных брюках и белых блузках подарили по букету дирижеру и Первой скрипке, и Ника пожалела, что у нее нет цветов. Она подарила бы их Скрипачу, он взял бы их, улыбнулся, возможно, даже поцеловал бы Нику... Хотя нет, если б она была блондинкой с длинными ногами и глазами лани, тогда б поцеловал, а так - вряд ли... Но все равно, Ника сказала бы ему, как чудесно он играет, а он, возможно, покраснел бы... Хотя нет, вот если б она была блондинкой... А так - нет...
Медленно Ника вышла из филармонии, размышляя о Скрипаче и ощущая любовь к нему всей душой. И даже немного телом...
Около служебного входа стояли оркестранты, и среди них - Скрипач. Ника остановилась и прижалась к стене дома. Музыкант что-то оживленно рассказывал альтисткам, а они слушали его внимательно и улыбались. Вблизи он был совсем другим - ниже ростом, лысее, толще. Но сейчас Ника видела его глаза - ласковые и насмешливые глаза любителя сладких пирожных и красивых женщин. Хотя... Было темно, и, возможно, воображение снова насочиняло, бог знает что... И на самом деле... Впрочем, какая теперь разница?
Ника вздохнула, отгоняя миражи, отлепилась от стены и прошла мимо Скрипача, на прощание услышав его голос - бархатный баритон мужчины, умеющего создавать музыку и нравиться женщинам.
В глазури мокрого асфальта отражались огни реклам, над домами клубилось небо цвета чая с молоком... Одиночество обняло Нику за плечи и повело домой.