Воспоминание о беде

Предисловие

Вот моё послание, адресованное в равной мере отчаявшимся и беззаботным. Оно - о том, какие фатальные сюрпризы может преподнести жизнь и о том, как выстоять в жизненный шторм. Эти стилистически неуклюжие и странные записи развеивают миф о неизлечимости болезни, которая долгое время таковой считалась. Они расскажут про то, как можно вытерпеть длительное и сложное лечение в абсолютно чужом городе, умудряясь параллельно заниматься творчеством, неофициальной, но ответственной, учёбой и - урывками - общением с друзьями на фоне постоянной тревоги и плохого самочувствия.

Примечания

Со многими именами приходится туго - в моей среде люди часто имеют псевдоним, и даже несколько. В записях он только один, потому как особенно прижился. Пусть не обессудят те, чьи настоящие имена пришлось упомянуть вскользь - при желании я напишу и о вас, более подробно.

Воспоминание о беде

Год, который пришлось жить в Питере и проходить там лечение, я не исчисляю годом своей жизни. Для меня это дни и месяцы, прожитые в безвременье, балансировка на грани, где осталось одно - сжать зубы и терпеть, хватаясь за тоненькую верёвочку удачного случая...

Чтобы исчерпать всю свою грусть, добраться до корней ее, произрастающих из глубин моего сердца, я начну вспоминать. Воспоминания... Они - как черная тень, преследующая меня. Каждый миг существования отравлен болезненной памятью, осознанием того, что я уже не такая, как прежде, что в 18 лет моё тело хранит в себе инородные части из титана и пластика - впрочем, и душа тоже хранит горечь и боль, страх и одиночество...

Оглядываясь назад, я удивляюсь себе. Мне есть за что себя уважать. Несмотря на все ужасы, через которые мне пришлось пройти, я плакала только от физической боли. От страха, неизвестности, неблагоприятных прогнозов и страшного диагноза - никогда. Хотя, наверное, неизвестность была хуже всего... Мне жаль тех людей, которые не верят в свое излечение. Я не ожидала того, что не принадлежу к ним...

Я буду писать о боли и страхе. И о небольших радостях, о людях, домах и вещах, окружавших меня. Всё это было важным. Начну с самого начала.

Как всё начиналось

Ошибка. "Остеохондроз", "миозит" - какое только объяснение не находили врачи этим болям - сперва тупым и привычным, а под конец зверским. Что ж, человеку свойственно ошибаться... Ошиблись по-крупному. Впрочем, боли, позволяющие спать только жалких два часа в сутки, - это еще не было самым страшным. Страшно то, что я всё лето жила у бабушки, игнорировала своё самочувствие и не знала, какая угроза сидит внутри... Среди друзей 7 медиков, и распухшую руку они характеризовали как ничем не отличающуюся от другой, левой.

Перелом и опухоль - вот предварительное заключение. Перекрестясь, поехала в Минск... Два раза резали мою лапку, брали ткань опухоли на экспертизу. В то время как я мучилась высокой температурой, упавшим иммунитетом, ходила в маске, смотрела, как умирают дети в отделении... Бабушка и тётя отменили поездку в Сочи. Если бы не помощь тети, мне бы просто не хватило денег на лечение.

Но она нашла среди своих друзей человека, который в состоянии от начала и до конца оплатить все расходы. Главным было выяснить, где лечиться.

Я дрейфовала в неизвестности, как в безвоздушном пространстве. Тело (без сна и аппетита) казалось легким, мысли - рассеянными. Я писала стихи, читала Библию, даже пыталась продолжать учиться - не дали боли. Я заходила в ванную, смотрела на свой испуганный взгляд поверх маски в зеркале и говорила - через пару месяцев меня не станет, не станет... другой вероятности я почти не рассматривала. От меня отказались врачи в Германии, Швейцарии, Австрии, Москве ("ампутация руки - или смерть!"), а главное - в родном Минске. Огорчает ситуация: не располагающий необходимыми для лечения за границей финансами человек обречён умирать из-за бессилия отечественной медицины.

А я умирала. Зная диагноз и изучив пару книг о раке для детей, я представляла собственное излечение вероятным только если начать лечиться незамедлительно. А минские морфологи так и не нашли раковых клеток в полученных образцах ткани.

Итак, 14 сентября 2008 года я приехала в Питер. Это единственный раз, когда я видела своего спонсора. Как сейчас помню его слова, адресованные сестре-хозяйке: "Сделайте так, чтобы всё в этой палате было так, как надо!" и слова заведующего отделением: "Заяц, не плачь, не умирай".

Меня поместили в клинику, через три дня поставили диагноз, на следующей неделе вшили на 5 лет в вену подключичный порт (он меня очень беспокоит сейчас), 1 октября сделали первую химиотерапию. В Питере живёт тётя, мамина сестра, которая взяла на себя всю заботу о финансово-документальной части моего лечения. Живёт она у подруги, которая на тот момент была в Индии. Таким образом, после первой химии я пожила у нее, а после второй и до июля этого года - в снятой специально для нас с мамой двухкомнатной квартире. С тех пор эти два места очень дороги мне.

До операции

После постановки порта и первой химии настоящим блаженством было оказаться в доме у тети. Мне отвели кровать, стоящую за шкафом. Но я до сих пор не могла спать от болей. Боль полностью прошла, когда я пошла на вторую химию, через 2 недели. Несмотря на то, что еще нельзя было мыться (рана от постановки порта), я наслаждалась пребыванием дома. Мама и тетя заставляли меня гулять (с конца августа и до середины октября я не выходила из больниц). Было тяжело. Но потом я уже сама бегала в магазин за молоком - универсальным антидотом, пыталась справиться с тошнотой. Странное состояние: спрашивают, что приготовить, ты задумываешься, отвечаешь, а потом при виде любимой еды к горлу подступает тошнота. Мои вкусы за это время полностью поменялись.

Через четыре дня приезда в Питер по случайному совпадению туда же приехал очень дорогой мне человек и навестил меня в больнице. Познакомил меня со Станиславом, живущим в Питере. Визиты нового друга - Станислава - на тетину квартиру, его игра на самодельных японской и индийской флейтах (сякухати и бансури), индийской чаше и варгане внесли в мою душу гармонию и ощущение внешнего спокойствия. А потом к Станиславу, пробывшему в гостях целый день, присоединились двое людей, с которыми мы имели общую гомельскую знакомую. (Ролевое движение хорошая вещь - кругом свои.) Девушка из Омска, временно работающая в Питере, и курьер из Москвы, доставивший мне дивный-предивный подарок из Подмосковья. Появилось вдохновение для занятий музыкой - как купленной у Станислава флейтой, так и фортепьяно (со мной ехал подержаный синтезатор - брат достал для меня в Минске). Занятия не прошли даром - самая дорогая мне подруга назвала меня "гениальным самоучкой"... Мы с тетей, мамой или Станиславом часто ходили гулять в огромный парк Сосновку и дышать свежим воздухом, пока с мамой не случилась беда.

Новая беда

После второй химии встал вопрос об операции. Так решили, потому что опухоль не уменьшалась. Ее объём был 150 см3. Профессор, химиотерапевт В.М. заговорил об ампутации. У меня же просто не было сил думать о самом худшем. Месяц сложных обследований (самым тревожным была томография сосудов - если бы они были поражены опухолью, тогда однозначно была бы нужна ампутация), и я узнаю, что мой хирург В.Е. убедил профессора решиться на операцию и заказать эндопротез. Хоть профессор и говорил, что даже если отрезать руку, то сразу пойдут метастазы в легкие...

У меня был шанс забыть этот кошмар: после второй химии мы с мамой переехали в снятую для нас квартиру на окраине города, откуда до больницы было несколько удобнее добираться, чем от тети. Огромное спасибо нашим водителям: я не смогла бы 40 минут трястись в общественном транспорте, даже если бы на это не было запрета врачей. Квартира была двухкомнатная. Мы так решили из гигиенических соображений, связанных с маминой операцией, и нашей психологической совместимости: из-за того, что мама более адекватно, чем тетя, реагировала на мои страхи и боль, я, соответственно, и "ездила" на ней больше. Мы всегда часто вздорили.

Даже когда я была раздражена, расстроена, испытывала отчаяние или страх, не видела смысла во всей этой борьбе, томилась ожиданием очередного решения медиков - квартира в Парголово стала мне настоящим убежищем, из окна которого я 9 месяцев взирала на солнечный мир после беды, мир после грусти.

Из моего окна

Солнце!..

Каждую ночь - радостно не спать до утра. Каждое утро - разноцветные рассветы над серыми коробками домов. Вот там - ларек, в который мы дружной компанией ходили за пивом бессонной ночью 11-12 марта. А это временно мой двор: укрытый ли снегом, обнажившийся ли по весне, которая здесь наступает лишь в середине апреля, в цветущих ли сирени и вишнях или поражающий летним великолепием зелени и ярких цветов на клумбах.

9-й этаж, два длинных дома перспективой сужаются почти до самого горизонта, где между каскадами одинаково серых домов, увенчанных башенным краном, встает ласковое солнце, обещая новый день жизни, а, быть может, и радости. В три часа нездоровой бледной ночи, в восьмом часу утра - но встретить этот день, отметить, как маленький праздник. С неизменной свечой в руке, прижавшись лбом к холодному стеклу или - распахнув трехстворчатый стеклопакет настежь, впуская душный болотный воздух Северной столицы, плывущей в сумерках белой ночи.

И - вечная песня: "Зорька алая... Зорька алая, губы алые. А в глазах твоих - неба синь. Ты - любовь моя, долгожданная. Не покинь меня, не покинь..." Откладываю вышивку, пытаюсь потянуться, насколько позволяет недвижимая лапка, и иду встречать свой рассвет. Последние рассветы до Возвращения встречала жадно, нетерпеливо, высунувшись в окно с чашкой чая или крепкого кофе. Легче считать дни до встречи с Городом, когда знаешь наверняка, что вернешься...

Бессонница. Два повода не спать - рукоделие и общение в сети. Сперва - тихонько сидя в маминой комнате за компьютером и сдавленно фыркая в чашку от шуток друзей. Потом - в своей комнате за внезапно обретенным ноутбуком и наспех оборудованным на нем мобильным интернетом. С неимоверным количеством чая, с пиццей (иногда в один присест) и с новым увлечением - суши.

Но это всё было после операции. А ожидание очередных результатов обследования проще проходило за сном. Можно было устало прикорнуть под пушистыми одеялами в зале на диване, уютным калачиком в своей пустой комнате, занятой почти лишь одной огромной кроватью, или даже клевать носом на кухне над чашкой остывающего чая. Сны виделись яркие, радостные, веселые, полные тепла, любви, надежд. Это только теперь, когда беда скрылась за горизонтом Города, которого нет, кошмары посещают всё чаще и чаще...

Свидание со сказкой

После второго курса химиотерапии я сумела отвоевать у круговорота событий ровно пять дней для поездки в Город. Хотелось вернуть ощущение того, что происходящее со мной - всего лишь дурной сон, а не зачаток новой тревожной жизни, жизни с опухолью, что стоит немного потерпеть, и прежнее гомельское существование примет меня, здоровую и обновленную, в свои теплые и ласковые объятия. С патологическим переломом, тошнотой после "химии", лысая, уставшая и встревоженная, я ехала в Город сидячим вагоном вместе с мамой и Станиславом. Мой приятель-флейтист хотел устроить в Городе небольшой концерт, рассказать о флейте сякухати, партию которых он вез на продажу. Я аккомпанировала ему на индийской поющей чаше. Встречи с друзьями заняли большую часть отведенного на поездку времени. Даже с бабушкой и дедушкой не удалось пообщаться столько, сколько хотелось бы. Я уезжала, а Станислав оставался с моими друзьями.

Впереди нас ждал настоящий праздник - конвент ролевых игр и реконструкции "Блинком", ежегодно проходящий в Питере, возможность опять увидеть всех друзей и соратников еще до операции, вопросы о которой уже поднимались неоднократно, и повод приютить всех прибывших на фестиваль в квартире в Парголово. Среди друзей были и гомельчане, и знакомая из Бобруйска, и студенты Города, и дорогие мне обитатели Никольского Подворья в Подмосковье. В общей сложности после первого дня конвента дома ночевало девятеро. Под шутки, отпускаемые Микаэлем, остававшимся на связи через интернет.

На следующий день семь дам и Станислав вновь (а восьмая я - впервые) отправились на конвент. Мне не пришло в голову использовать свое плохое самочувствие и в качестве отговорки с целью остаться дома, и в виде поблажки для не столь активного передвижения по мероприятиям конвента, я посетила всё, что желала. Так приятно было видеть по-настоящему увлеченных людей и возродить в душе любовь ко всем тем увлечениям, которые не позволили мне сдаться перед болью, неверием, отчаянием. Я посетила таверну, воссозданную по авторскому миру Станислава, где бесплатно раздавали желающим суши и напитки по уникальным авторским рецептам, семинар по японским флейтам, мастер-класс кукольников и ярмарку, где в лавке крымского мастера оставила значительную сумму.

Гости разъехались, но проездом в Питере неожиданно оказался один из моих друзей по переписке, тогда еще житель уральского экопоселения "Родники". Я навсегда сохранила память об этих встречах, ведь это прикосновение к сказке вселило в меня веру в то, что прежняя жизнь не потеряна для меня благодаря любимым и дорогим мне людям, которые всегда со мной.

...А отрезанную в парикмахерской длинную косу я передала через жителей Подворья Микаэлю - музыканту, философу, журналисту, педагогу, кукольнику и далее, далее, далее...

Бегство от беды.

"Ожидайте, пока придет протез. Это займет около месяца. Сейчас можете ехать".

Тем не менее, обследования, направленные на то, чтобы измерить мою кость, в прямом смысле, циркулем и линейкой, чтобы выточить такую же из сплава, задержали меня в Питере настолько, что прямых билетов в Город было уже не взять. Ехала с пересадкой через Минск, где успела погостить у дяди с братом полдня. Потом чуть не опоздали на поезд до Города. Впервые мне удалось добраться домой в перерыве между химиями, где-то в середине ноября. На пять дней. Быстро приехала, быстро уехала, даже не успела ничего понять, только лысиной лишний раз посверкала.

Теперь же меня ждал Новый Год - возможность встретиться с друзьями, посидеть с бабушкой и дедушкой за праздничным столом и окунуться в то волшебство, в которое верилось уже едва-едва... К собственному совершеннолетию 10 января я отнеслась снисходительно - на прошлый Новый Год сочинилось пророчество, заканчивающееся словами - "... и лживы все бредни, что будет последним рожденье в семнадцатый раз". Тогда я еще не знала, чем больна. Просто в школе лапа быстро уставала и сильно дрожала при письме, и все. Волшебство было. 31 декабря я начала писать подобие личного дневника (скорее, философские размышления "на заданные темы", перемежающиеся стихами) в сделанной вручную книге. Учитель изготовил мне её. И, терзаемая проблемами обучения, в тот же вечер я послала ему сообщение: "Видите ли Вы во мне равную себе?" Опрометчивый, внезапно родившийся вопрос, требующий немедленного ответа. "Иначе бы и не возился", - высветил экран мобильника.

И тут у меня возникло чувство исполняемой миссии. Я знала, что по возвращении в Питер вскоре могу остаться без руки - и прахом мое рукоделие, музыка, многое другое, что есть в жизни укомплектованных конечностями существ. И осенило - первым пунктом миссии было свидание с Городом. Он будет помнить меня такой всегда, какой бы я ни вернулась... И я запомню его. Ведь среди бумаг на подпись - "в случае моей смерти на операционном столе просьба никого не винить". А второй пункт - увидеть и изготовителя книги, и дружную подмосковную компанию, и семерых усатых-полосатых. До этого мы и виделись-то только два раза, в шумной компании, в суматохе.

Мы с подругой, которая так или иначе собиралась в Подворье на Рождество, жизнерадостно возвестили о поездке. Мама была категорически против. Все-таки, у меня патологический перелом. И денег не было. Бабушка организовала мне эту поездку. 5 января я отбыла с самой близкой подругой к самым близким духовно людям. Дома нас с бабушкой назвали безмозглыми дурами. Но я улыбалась и знала, что ничто не заменит мне этой поездки. Успело похолодать, и в Москву я ехала с застуженной спиной. Правая рука сгибается только в локте, а левой больно шевелить в постоянно стреляющей болью лопатке. Дом, милый дом. Знакомая комната, мягкий диван, теплые коты, самый ароматный на свете чай, дружелюбные хозяева, "арктический" спальник... По свидетельству Микаэля на мне спали трое или четверо котов. Спина прошла. А пушистый Келеборн проявил интерес к ущербной руке - терся об нее и мурчал.

Вернувшись домой, долго прощалась с бабушкой. Тяжело уходить, зная, что можешь вернуться другой, и хорошо, если вообще - вернуться... Горький, как яд, чай оставлен на кухне недопитым. Я увозила воспоминания. Живые воспоминания о прежней жизни. Будущее скрыто за чертой. И ее предстояло переступить, очертя голову. 23 января я ложилась на удаление изъеденной опухолью кости.

Второе рождение

Про саму операцию ничего конкретного написать не могу. Я была спокойна, потому что знала - я просто засну, проснуться могу уже без руки. Ординатор моего врача заставила меня подписать согласие на ампутацию руки и смерть. Когда проснулась (через 3,5 часа), сразу не успела ничего сообразить: меня перекладывали на каталку, чтобы везти в реанимацию, а я с перепугу подумала, что операция еще не закончилась, что меня режут заживо, потому что рука очень болела (я не сообразила, что, раз болит, значит на месте). И... стала материться на врачей. (Обычно никогда не ругаюсь.)

По прибытии в реанимацию некоторое время возмущалась, что меня не обезбаливают, добилась двух уколов и заснула. Очнулась и сразу дернула рукой, обрадовалась, что она на месте, ошалела от счастья и опять заснула. Утром пришел заведующий отделением (он тоже оперировал меня) и попросил сжать его руку своей. Я сдавила так, что он крякнул и сказал, что можно переводить в отделение. Я опешила, ведь мне казалось, что в реанимации лежат по неделе и дольше. Самое тяжелое было после, когда пришлось учиться подниматься с кровати и начинать ходить, но К.В. быстро "поставила меня на ноги". В начале марта я выписалась "домой", уверенная в том, что это была последняя операция в моей жизни. Но через две недели мои мечты развеялись. Явилась на проверку в клинику. Их хвалёный протез вывихнулся. И вправить можно было только новой операцией. А до этого предстояли еще две химиотерапии, которые также ознаменовались неожиданностями.

Долгожданная поездка

Изменения, произошедшие с моими родными на время моего отсутствия, ощущались очень явно: у дедушки появились новые признаки старости - провалы в памяти, слабость и сонливость, у бабушки умерилась ее привычная энергичность, и сил стало хватать только на самое необходимое, включая готовку и поход в магазин. Я была оповещена об этих переменах в телефонных разговорах с дорогими гомельчанами, но из-за желания расслышать через поток новостей и слухов голос родного дома, куда я так стремилась вернуться, часто упускала саму суть этих бесед. И увидеть обстановку в доме воочию было несколько тяжело. Зачем я стремилась сюда, почти каждый день сетуя вслух на невозможность немедленной поездки? Душевное тепло... Оно и влекло меня в дом, где я прожила 15 с лишним лет до переезда в свою квартиру. Бабушка, которой можно поведать все секреты, поделиться тревогами, рассказать про спектр чувств, рождаемых давней любовью по прошествии года с тех пор, как она нахлынула на меня... Дорогая бабушка, гадающая на кофе и картах, доверяющая снам и приметам, практикующая заговоры и необычные ритуалы. Она провоцирует во мне свободный полёт интуиции, который всегда необходим творческому человеку, обновляя его видение мира. Она вселяет в меня веру в жизнь, силы для преодоления трудностей. Когда мне хотелось выть волком в держащем меня городе, я всякий раз думала о ней, и становилось легче. Когда, вытерпев очередную бессонную ночь, я опускалась на линолеумный пол от неожиданного приступа отчаяния и неверия в благополучный исход лечения, то вспоминала жизнелюбивую бабушку - и тревоги отступали, слёзы высыхали на ресницах, не успевая закапать на пол. Именно поэтому я всегда терпела отчаяние, поддаваясь только физической боли, которая и вызывала у меня слёзы (хоть это случалось нечасто, но окружающим было неимоверно трудно терпеть и такую слабость).

...На "химии" я принялась со скуки за вышивку большого панно с полевыми цветами, каждый день озабоченно повторяя о своей необходимости повидать дедушку с бабушкой.

Итак, после завершения четвертого цикла ХТ я отправилась в Город. Мама была уже там - на своей второй операции. Поэтому я ехала одна. На голове выросли задорные русые кудряшки, я носила чёрный суконный берет, врученный мне Микаэлем во время моего январского "побега". Берет мне очень шёл, приятно дополняя и без того буйную радость от первого выхода на свежий весенний воздух - в клинике пришлось пробыть две недели, уточняя план действий по поводу вывиха и лёжа под тошнотворными капельницами. Последняя была вчера, и я боролась с тошнотой, самозабвенно приплясывая с плейером перед зданием клиники-института в ожидании тёти. Поезд отправлялся вечером. За день надо было успеть собрать сумку - некий минимум вещей для недельного пребывания в Городе. Держалась недолго: из машины выскочила на полпути до парголовского обиталища - вся зеленая, устремляясь к зелёному же газону, а сбор сумки с десяток раз прерывался на объятия с "белым другом" - даже таблетки от рвоты не желали оставаться проглоченными. 18 часов в поезде ознаменовались всенощным постом (утром потешила себя питьевой водой и соком) и кражей берета (носящей хохляцкий по национальности, невыясненный по цели и огорчительный по реакции характер).

Соседка по купе оказалась живущей в Киеве петербурженкой, которая проработала 50 лет рентгенологом и узистом, занимаясь выявлением злокачественных новообразований - ирония судьбы. Так или иначе, до дома добралась голодная (себе самой на удивление), а бабушкин обед не вызвал закономерных для недавней терапии последствий.

Не ручусь опираться на мало того, что блестящую, но прямо-таки болезненную, память и сверюсь с дневником - хотя, казалось бы, такие безоблачные моменты должны были накрепко запомниться в общей тревожной кутерьме. Всё дело в досадной простуде, сопровождавших мой краткий визит головной боли, слабости и температуре. Но мне удалось дважды съездить на дачу, повидать там свою белоснежную пушистую кошку, потом вструтиться с друзьями - как со служителями пера из литературного клуба, так и с "эльфийской" компанией из семерых человек во главе с лучшей подругой, которая приехала в Город уже за день до моего отъезда обратно.

По дороге в Петербург я прониклась ощущением того, что вся ситуация с выздоровлением взята под мой контроль и в мои руки, ведь я сама, добровольно, еду в больницу на последнюю "травлю" цитостатиками и последнюю операцию. Незаметно для себя перестала думать о будущем, отступило чувство его неизвестности. Я оглянулась вокруг и услышала, как мир снова говорит со мной - своим дождем, стуком колёс поезда, звоном ложечки в стакане с чаем. В наушниках играл 24-й каприс Паганини. Он стал для меня музыкальным отзвуком грозовой драмы, что разыгрывалась за окном - косые росчерки от первых капель на стекле, раскачивающиеся под порывом ветра тоненькие берёзки и липки, сгущающиеся грозовые облака, ливень, молнии, и вдруг - просвет в посветлевшем небе и яркие тонкие лучи солнца, льющиеся в незалатанную прореху туч... А подсевший в Витебске попутчик возвращался, наоборот, домой после отдыха в белорусском санатории. Сопоставив метафоры и приметы, я подумала: "Всё окончится. И притом - хорошо".

Летние встречи

Последняя химиотерапия возымела странный побочный эффект. Через полчаса после постановки иглы в подключичный порт меня начинало лихорадить до такой степени, что меня не согревали даже три одеяла. За следующие полчаса температура поднималась до 39 градусов, а потом так же быстро спадала. Всего таких припадков во время двух последних "химий" было 12. По выработанной стратегии, как только я согревалась, вылезала из-под одеяла и пила горячий чай. Во время озноба таблетки и уколы только ухудшали моё состояние, боль от укола воспринималась как невыносимая, все мышцы деревенели, подступали беспричинные слёзы. Комментарии соседок на тему, что я "просто жалею себя", я проигнорировала и ожидала прибытия лучшей подруги из Города.

Тётя попросила её немного помочь с пребыванием в больнице со мной, но у Аллы был ещё и свой интерес - сходить на небольшое мероприятие, где можно было ознакомиться с некоторыми интересными психотерапевтическими приёмами и практиками. Кроме того, нам обеим было приятно погулять с общим знакомым, коим является Станислав. Поэтому я была очень рада приезду Аллы и тому, что моё временное обиталище может послужить в качестве общего. Но и в период до выписки её присутствие рядом и помощь мне были просто бесценны. Залезая с сумками в машину и осознавая, что на пятом отделении "Биотерапии и трансплантации костного мозга" я находилась в последний раз, я вместо своей музыки включила на плейере радио - в качестве "гадания" на случайно прозвучавшей песне. Радио выдало то же, что и плейер, но строки песни группы "Мельница" воспринялись по-новому:

"Ты вышел из голода, из вечного холода,

Из гордой железной тьмы, из древней тюрьмы,

Из сумрака Севера. Соцветием клевера

Последней весны росток вплетется в венок!

Роса рассветная светлее светлого,

А в ней живет поверье диких трав:

У века каждого на зверя страшного

Найдется свой однажды волкодав!"

После последней "химии" я ещё не очень хорошо себя чувствовала, поэтому прогуляться с Аллой и Станиславом удалось только пару раз, но подругу на прогулки я отпускала охотно - надо было дописать несколько письменных работ для неофициальной заочной учёбы у общих подмосковных знакомых. Уходя на первую встречу, она оставила мне лоскутки тканей для кукольных одёжек (мы в ту пору маялись подобным рукоделием и маемся до сих пор). Но я провела весь день за шитьём подарочного мешочка: Алла сплела нашему флейтисту бисерный лотос, моя тётя добавила от себя маленькую вазочку, - и вышел прелестный подарок!

Горести излечения потихоньку забывались, даже предстоящая операция воспринималась как итоговый штрих к моему потрёпанному внешнему виду (волосы успели выпасть повторно после возвращения из Города, в середине июня). Особенно запомнившийся отвлекающий фактор - прогулка в парк на ст. Удельная с двумя друзьями. Я практически не устала, хоть и чувствовала себя неважно. Но визит в кафе и вкусный чай исправили и это. А в день отъезда Аллы мы с ней отправились на почту (отправлять те самые задания "из города 812 в город 495..."), на экскурсию в торговый центр и в книжный магазин, где застряли надолго, а из уютных объятий обители книжной мудрости попали прямиком под ливень! До квартиры бежали бегом, зачерпывая воду из глубоких луж ненадёжной летней обувью. Разумеется, перед тем как отправиться в обратный путь, Алле пришлось согреваться и сушиться.

После проводов я осталась одна. Начинались белые ночи.

Сумеречные бдения

В сознательной бессоннице для меня нет никакой мистики, но момент ритуальности, определенно, присутствует. Я делаю это, доверяясь интуиции. Бывают такие периоды, когда в сутках почему-то оказывается 36 часов, а то и все 48, в силу чего режим дня сбивается, провоцируя на ночной образ жизни... Тем более, что белые ночи так красивы!

Начались мои бдения с двух бессонных ночей в марте, связанных с долгожданными встречами и музыкой. Первая - в компании с Аней, Городской поэтессой, писательницей и песенницей, постоянной собеседницей в Интернете, которым та обладает в своем литовском универе. Вторая - с Микаэлем, знакомым из Москвы (род занятий требует описания в отдельной книге, посему сдержусь). С тех пор - понеслось! Не будь у меня Интернета и собеседников в ICQ, я не оставила бы эту привычку. Вид из окна мне очень дорог до сих пор.

Но в описываемый период эти бдения приобрели творческий и философский характер. Выражусь даже смелее - эзотерический. Моя тётя и крёстная, обитающая со мной в Парголово, пока мама находилась в Городе на операции, распространяла книги А.Подводного, которые захватили меня всю. Я занялась самоанализом - как всей своей жизни и своей личности, так и текущей ситуации. Теперь ночи проходили не зря. Как только собеседники удалялись на отдых (а некоторые, по их же собственным намёкам - "на покой"...), я садилась писать (пером, чернилами) в сделанную вручную умельцем Микаэлем книгу, превращенную не то в дневник, не то в мыслеслив для таких размышлений, свои собственные мысли, ставшие откликом на прочитанное. Я умудрялась писать даже когда легла на операцию в клинику - ночью, лежа в кровати на животе, при свете экрана мобильника, рискуя заляпать простыни чернилами, но - ровно, мелко, каллиграфически.

Когда-то, в 2003-м, я была в Ломоносове и Старом Петергофе, видела фонтаны Петродворца, но белые ночи, увы, не застала. Зато теперь налюбовалась ими в полной мере, недоумевая, почему сами жители города относятся к этому явлению с раздражением. Я привыкла спать в полной темноте, а здесь в моей комнате были тонкие занавески и ярко освещенный проспект за окном, и, тем не менее, странные бледные сумерки, переходящие через пару часов в рассвет, очаровали меня. Сам рассвет сопровождался чашкой кофе, от которой сразу клонило в сон. Но чаще всего я досиживала до утра, даже когда надо было ехать в клинику. Машина ехала по расцвеченным летом окраинам Питера, в ней - невыспавшаяся, но вдохновлённая, я, а в наушниках - всё та же "Мельница":

"Нет покоя днём, не уснуть мне ночью,

Я превращаюсь в дикий сад,

Где по венам да по позвоночнику

Вьётся песня-виноград.

Зелены мои дни, белы мои ночи,

И пахнет травами сладкий яд,

Где по венам да по позвоночнику

Вьётся песня-виноград, пряжу тянет шелкопряд..."

Операция

На этот раз хирургическое отделение предоставило мне место в общей палате. Нас было четверо. У всех неработоспособна одна из рук, и у всех - в силу абсолютно разных причин. Всегда буду помнить двух соседок - Маргариту Сергеевну и Нину Павловну. И по тому, как они поддерживали меня, как мы с ними здорово беседовали и даже, бывало, пели, и потому, что обе они являли собой ну просто гоголевские типажи, и я про себя посмеивалась над комичностью их бесед между собой. Дай Создатель им здоровья. Внук Нины Павловны заинтересовался моей бамбуковой флейтой, на которой я ухитрялась играть даже на следующий день после операции, и захотел себе такую же, благо их изготовитель, Станислав, явился меня навещать назавтра после относительно быстрого и безболезненного действа. Мне не верилось, что в Питере я нахожусь последние две недели (билеты взяли на 14-е июля). Я неожиданно прониклась любовью ко всему, что окружало меня больше десяти месяцев: к району, в котором жила, к своей комнате, к случайным и неслучайным знакомым, к лечащему врачу, даже к клинике - в какой-то мере. К моему великому расстройству, правую лапку на сей раз зашили нерастворимыми нитками, и перед великим переселением на родину сняли только половину стежков - через один. Наказали два месяца ходить в корсете/ортезе, угрожая новым вывихом. Полушутливую угрозу Виталия Викторовича я благополучно проигнорировала.

Возвращение

Корсет был фиолетовый, толстый. В нём было жарко и досадно. После выписки хватило сил только равнодушно обвести взглядом умопомрачительное количество чемоданов, сумок, узлов и коробок, прошествовать в опустевшую комнату, принять обезбаливающее, выпить необходимое для опьянения количество бальзама и уснуть. Следующий день, овеянный ветром Дороги и радостным предчувствием, по сути представлял собой фазу разрушения того уютного и привычного мира, необходимого для комфорта на время излечения, который с таким трудом создавался при материальной и духовной помощи многих людей. Подметали паркет, на котором я танцевала робкий "медляк", мыли широкий подоконник, видавший по ночам батальоны чашек чая и кофе, а также свечи и благовония. Я прикладывала все усилия левой лапки для комфортного путешествия: дивного чая, медитативных ритуалов и всех проявлений музыки. Мы скупили целое купе, 4 места. Со мной ехали специально прибывшая для моего сопровождения мама и желающий посетить Город Станислав. Благодаря последнему путешествие превратилось в жизнерадостное хулиганство, которое началось еще на вокзале, представляя собой мантропение, флейтовую обдудеятельность и поглощение мороженого с лесными ягодами. Украинская проводница из проходящего через Город поезда, прозванная нами за глаза веским словом "Мдя", была шокирована количеством вещей (24 места), но после недолгих споров всё разрешилось, и трое путешественников в компании багажа ("всё своё вожу с собой") погрузились... не в то купе. Оно было последним, возле туалетов, меж тем как в билетах было заявлено предыдущее. Кроме того, дверь того купе, где мы обосновались, вела себя самым неблагопристойным образом, закрываясь и открываясь с неимоверным усилием, которое приходилось прилагать двоим недавно проперированным дамам. Передислокация на соседние места не имела смысла, и мы со Станиславом продолжили наше хулиганство в по-разбойничьи отбитом у законных пассажиров купе. Музыка и смех звучали до позднего вечера.

Вот она - моя цель, предел всех мечтаний, заслуженный итог - возвращение в Город. Так хотелось поймать это настроение, ощутить завершение всех бед, прочувствовать его мистичность. Но Город так стремительно и радостно принял меня в свои объятия, что вся кажущаяся ритуальность и чинность пошла прахом. Про корсет я забыла напрочь, стараясь каждый день посвящать хоть одной прогулке со Станиславом. Порой самочувствие подводило меня - болел не столько шрам, сколько вправленный сустав. УЗИ показывало выпот (воспалительным процесс) в области головки плечевого эндопротеза. "Отечественные" медики были растеряны от моего приезда (эндопротезов такой длины в Беларуси не ставят, так же как и подключичных портов), однако сняли мои странные швы. Станислав не сердился и отправлялся к нашим общим друзьям, часто попадая под остаточные явления летних гомельских ливней. Однажды мы съездили к Алле, которая тогда работала в летнем детском лагере. Туда уже приехала ещё одна наша подруга, Оля, и я вдоволь повеселилась, глядя на то, как они со Станиславом бомбардировали друг друга шишками в лесу на территории соседнего санатория. А по вечерам мы устраивали философские беседы, чайные церемонии, песни под фортепьяно, пуджи и мантры, наблюдения за звёздным небом в подзорную трубу. Нездоровый приступ веселья вызвало нелепое название конфет - "Шалена бджiлка" ("бешеная пчёлка", укр.). 28-го июля Станислав уехал домой, и началась бумажная канитель с оформлением инвалидности. Получить группу удалось только со второй попытки, в результате пересмотра заключения травматологоортопедической МРЭК, 23 ноября. А 6 августа, не справившись с управлением увечной конечностью, я приложилась головой о верхний поручень автобуса и заработала сотрясение мозга.

Мнительности и несправедливости

Не только повторного вывиха, но даже простого укола для сдачи крови на анализ. Купленный летом тоненький ортез, который можно было надевать под одежду, не создавал чувства фиксации сустава в нужном положении. Особенно тревожно было ворочаться в кровати по ночам. В конце концов я устала изводить себя подозрениями и добилась визита к областному ортопеду, чьё заключение было необходимо для МРЭК. С первого раза я к нему не попала. Он приезжает раз в неделю из Минска и принимает пациентов по записи. Ехать записываться (на другой конец города) надо в 7-8 утра, чтобы приехать на приём к 3-4 дня. Я благодарна маме, которая ездила записывать меня. В первый раз она добралась до поликлиники к восьми утра, записала меня 34-й. В очереди я не досидела, не позволили боли. С собой был трамадол, мне его вкололи. Действует он несколько одурманивающе, в итоге я просто свалилась на кушетку в коридоре и лежала без движения. В очереди меня пропустить отказались. Среди присутствующих не было ни послеоперационных, ни онкобольных, ни пациентов с таким сильным болевым синдромом, как у меня. Несмотря на то, что ортопед обещал принять 40 человек, я не выдержала и уехала домой, приводить себя в чувство. На следующей неделе мама записала меня в 7:30 под номером 11, а когда привезла меня на приём, то выяснилось, что списка было два, и "неучтённые" все прошли "перерегистрацию", кроме меня. Записаться заново не получалось. Спас меня дед под номером 21, который ушёл домой, а мою фамилию вписали на его место. Этим я снискала неистовство толпы, которая считала, что очередь надо подвинуть вперёд с учётом ушедшего деда, а меня вычеркнуть "нафиг". Несколько раз порывалась уйти либо домой, либо колоть трамадол, но всё-таки попала к специалисту и надолго обрела спокойствие: головка протеза так противоестественно торчала вперёд из-за атрофированной мышцы, которая не прикрывает сустав спереди. Вывих не диагностировали.

Следующий приступ мнительности сразил меня и всю мою семью в начале декабря. Странная слабость, потеря внимания и памяти, головные боли и раздражительность навели на мысль обследоваться в очередной раз. Всему виной некачественность снимка черепа, увидев который, заведующая моей поликлиникой завопила о метастазах в мозгу (мозг на рентгене черепа не просматривается, как я сразу не сообразила!). Я упала духом. Мама встала на уши. Запись на томографию ГМ была только на 4 января, и я решила сделать исследование платно - с моей болячкой всё решает время. Как и следовало ожидать, ничего не нашли, за исключением мозга, которому давно стоило прекратить паниковать без повода.

Дежа вю

Впечатление от Питера на сей раз абсолютно новое. Я поняла, что зря наделяла этот город негативными качествами, хотя это и произошло неподконтрольно мне, на уровне ассоциаций. Это добрый город. (Из злой сказки...) Из его ладоней я получила исцеление. И теперь, когда беда миновала (или кажется, что миновала), очень приятно было бродить по Невскому, по Михайловскому саду (хоть "сад" - это одно название), по узким улочкам Старого Невского... Несмотря на это, была неприятно удивлена и огорчена тем, в какой нищете и каком одиночестве приходится жить (и умирать) питерским блокадникам, среди которых - сестра моей бабушки. Невольно нынешний облик Питера сопоставился с прочитанным в "Блокаде" Чаковского. Ночью мне снился обстрел, правда, в Городе. А на следующий день была потрясена следами Великой Отечественной на Аничковом мосту, хотя интуитивно я искала и хотела найти эти следы. Повеселилась, узнав, что "коренные питерцы" порой не могут указать дорогу и не знают, где находится памятник Кутузову. И всё бы мне веселиться и радоваться безбедному пребыванию и радостным прогулкам по Питеру, как вдруг мне понадобилась операция. Нет, по части правой лапки всё прекрасно. Меня даже поругали за то, что я её излишне берегу, в то время как пора бы уже разрабатывать ее бассейном и массажем. Подвёл подключичный порт: сунулась его промыть, а он "вышел из строя". Введенное лекарство не прошло, и три дня до операции была вынуждена бегать с ощущением повышенного давления, больной головой и чувством распирания в области порта. Хорошо, что остановились в гостинице в самом Песочном. Кроме того, пришла неожиданная помощь со стороны новых знакомых, да и денежные переводы от знакомых, которые успели получить до отъезда, выручили в трудную минуту. Благодаря многим замечательным людям, в том числе и Станиславу с его мудрыми речами, я не ощущала себя одинокой в Питере и даже мамины устрашающие речи пережила спокойно.

Оперировали меня прямо в перевязочной. Это было необычно, хотя в свое время хирург говорил, что такова обычная политика в отношении подключичных портов на Западе. Зашили ранку не до конца - боятся, что ранка может загноиться.

Хорошо, что меня вовремя предупредили о новолунии (обычно в Городе это бабушкина прерогатива), и я успела написать позитивные аффирмации. Стоило загадать путешествий и приключений, и тут же получила их по полной программе: мама перепутала время с датой в билетах, и мы опоздали на поезд. Добирались с пересадкой через Минск. Зато окончила в поезде стих. А в Городе очень удачно попала на пересмотр решения МРЭК, и мне наконец-то дали группу на год.

Успешное и логичное завершение кампании по спасению Правой Лапы. Только бы ощутить это и хотя бы ненадолго забыть...