Историческая реальность сурова и требует правды, правды и ничего кроме правды. К счастью, писатель - не историк, а потому не лишён права дать волю фантазии там, где ему подсказывает его воображение и вдохновение.Пусть все заранее знают, что перед ними - альтернативная история. Она придаёт описываемой эпохе немного больше феминизма и эмансипации, чем было на самом деле. Говорят, сейчас это модно.
Сколько себя помню, Рождество всегда было для меня особым праздником. Именно в рождественскую ночь я ощущала, как в мою жизнь входит настоящее волшебство. Соприкасаясь с ним, поддаваясь его изумительным чарам, я забывала о бессмысленной суете и бешенном темпе несущегося вскачь безумного двадцатого века. Волшебство. Оно раскрашивало тусклый мир яркими, сочными красками, пропитывало морозный воздух таинственными ароматами, дарило вдохновение, пришпоривало фантазию и придавало смелость мечтам. В эти дивные ночные часы я как никогда чувствовала, как в моём сердце и моей душе пробуждается надежда. На счастье, на лучшую жизнь. Просто на жизнь. Так было. Вплоть до этого Рождества. В его канун я впервые подумала о том, как рано уходит за горизонт солнце и наступает кромешная тьма. Она накрыла меня, она накрыла всю Германию. Двадцать четвёртое декабря 1944 года. Рождество без надежды. Рождество отчаяния и звериной, лютой тоски.
Надо же, я уже привыкла, что встречаю праздник не в платье, а в сером офицерском мундире СС. Для незамужней девушки коллеги по службе в РСХА и товарищи по партии - лучшая компания. Впрочем, сегодня в круге моих знакомых появилось новое лицо. Старший брат одной из наших телефонисток - гауптштурмфюрер танковой дивизии СС "Мёртвая голова" Вольфганг Ломберт. Получил внесрочный отпуск за подвиги на Восточном фронте.
- Вольфганг, - знакомит нас его сестра Вилда, - позволь представить, унтерштурмфюрер СС Адалуолфа Дросте.
- Истинно арийское имя как нельзя лучше подходит прекрасной девушке с истинно арийской внешностью, - обнажает зубы в жёсткой усмешке-оскале Вольфганг. Сказываются годы, проведённые на передовой. Хотя, насчёт истинно арийской внешности он, безусловно прав, - белокурые волосы, голубые холодные глаза, истинно арийская форма черепа. И, конечно, безупречная осанка и фигура. Форма мне идёт.
- Благодарю за комплимент, - машинально отвечаю я. Ещё год назад я восприняла бы его куда как благосклонней. А сегодня... Наши взгляды скрещиваются. В серо-стальных глазах Ломберта загораются дерзкие огоньки.
- Надеюсь, у нас будет шанс познакомиться поближе, - оценивающе оглядывает он меня с ног до головы.
- Почему бы и нет, - на миг закрываю я глаза. Общение с тем, кто надеется хоть на что-то мне точно не помешает.
- Ловлю на слове, - снова по-волчьи усмехается Ломберт. По-волчьи. У него и в самом деле волчий оскал...
Пустые поздравления и дежурные тосты произнесены, дешёвое вино не допито и остаётся в бокалах. Разговоры и беседы совершенно не клеятся. Печальное зрелище. Лучше всего бежать от него, бежать от тусклого, безжизненного света свечей. Одиночество - пусть иллюзорное и ложное, но всё же спасение. Прочь. Незаметно я покидаю комнату и возвращаюсь в мой кабинет.
Прижавшись лбом к оконному стеклу, я бессмысленно всматриваюсь в тьму, что накрыла город. Она же царит и в кабинете, и в моём сердце. Мучительно медленно тянутся рождественские часы, но я совершенно не против. Более того, как я мечтаю, чтобы...
- Остановись мгновение, ты прекрасно, - слышу я за спиной насмешливый голос Ломберта.
- Вы серьёзно? - вздрагиваю и стремительно оборачиваюсь я, - в самом деле считаете...
- По сравнению с тем, что грядёт - несомненно. А вы разве не согласны? Ну же, признайтесь, что я угадал ваше настроение и мысли.
- Угадали, - глухо произношу я.
- Я рад, что нас теперь двое. Тех, кто не видит для себя будущего, - смеётся Вольфганг.
- На фронте всё так ужасно? - тихо спрашиваю я.
- Я чувствую себя Геркулесом, что сражается с Лирнейской Гидрой. На месте одной отрубленной головы тут же появляются две новые. Знаете, что самое обидное? Мы бьёмся до последнего, вгрызаемся в землю зубами, заливаем каждый квадратный метр кровью русских, рвём им глотки, а наши соседи постоянно не выдерживают натиска. Приходится отступать, потому что окружение - самая худшая вещь на войне. И контрударами из последних сил прикрывать тех, кто подставил нас. Из моих товарищей, с которыми я отправился на Восточный фронт в 1941 не осталось почти никого. И не осталось никого.
- Но как же слова фюрера об оружии возмездия?
- Когда яйцеголовые спасали Германию? - отмахивается Ломберт, - даже если они и придумают штуку, что уничтожит зараз батальон или даже полк, что это изменит? Против нас бьются сотни дивизий. Я уж скорее поверю, что марсиане, вспомнив о своей былой вражде с британцами, прилетят нам на помощь. У нас ведь с ними так много общего. Они тоже пьют человеческую кровь прямо из живых.
- Как вы можете такое говорить? - меня передёргивает от отвращения.
- Знаете, как-то раз наше командование решило покончить с партизанами в тылу. Те его изрядно достали. Нас сняли с фронта и бросили на помощь тыловикам очистить пару особо беспокойных районов. Мы и зачистили. На совесть. Теперь там спокойно и тихо как на кладбище. Правда мы не делали различий между партизанами и мирным населением. Между мужчинами, женщинами, стариками, детьми. Глядя на нас, марсиане ухали бы от восторга и одобрительно махали щупальцами. Всё по их заветам. Не удивлюсь, если у нас и символика окажется одинаковой.
- Вы действительно не делали никаких различий? - еле слышно произношу я.
- Вот именно, - в глазах Вольфганга весело пляшут чёртики.
- В конце концов это были всего лишь славяне, - тихо говорю я.
- И они совершенно не боятся умереть, - смеётся Ломберт.
- А вы не боитесь?
- Чего? Будущего? Глупо бояться того, чего у тебя нет, не находите?
- А если оно постучится в вашу дверь?
- Если оно начнёт ломиться в дверь? Ну, у офицера ведь всегда есть под рукой надёжное средство, чтобы оставить назойливого визитёра в дураках, верно? Согласны?
- Согласна, - слабо шепчу я.
- Конец близок. И раз нам обоим плевать на будущее, давайте насладимся настоящим на полную катушку.
Руки Вольфганга опускаются мне на плечи. Сильным рывком он прижимает меня к себе.
- Что вы делаете, отпустите меня, - лицемерным тоном протестую я, - гауптштурмфюрер Ломберт, я закричу.
- Унтерштурмфюрер Дросте, оставаться с фронтовиком в тёмной комнате наедине, а затем кричать глупо, - губы Вольфганга впиваются в мою шею.
- Глупо, - безвольно соглашаюсь я.
Мы падаем на кушетку. Пальцы Ломберта торопливо расстёгивают пуговицы на моём мундире, мои с силой сжимают укрывающий кушетку клетчатый плед.
- Глупо. Всё глупо, - вырывается со стоном из моих уст.
Может. Всё может. Фронт рухнул и сразу разразилась катастрофа. Уже ничего не сдерживает наступающую лавину танков и бронетранспортёров. Это конец.
- Мы успеем уничтожить все документы? - только и спрашиваю я.
- Этим сейчас и занимаемся. Вы сдали все дела?
- Да.
- Тогда... может, вам лучше покинуть здание?
- Это бессмысленно, - криво усмехаюсь я, - оставьте меня. Мне надо побыть одной.
- Как хотите.
Я медленно подхожу к окну, распахиваю его настежь и с наслаждением вдыхаю полной грудью тёплый весенний воздух. Каким ещё дышать в двадцать пять лет. Очень скоро деревья облачатся в зелёный наряд, а окрестные луга украсят распустившиеся цветы. Но уже не для меня. Вот и всё. Как тогда говорил Ломберт? У офицера всегда есть под рукой надёжное средство оставить назойливого гостя в дураках. Пора.
Расстегнув кобуру, я извлекаю пистолет и с силой упираю ствол под подбородок. Палец ложится на спусковой крючок, осталось совсем чуть-чуть. Перед закрытыми глазами проносится вся моя жизнь. Вот я вместе с другими подростками стою вдоль главного проспекта и радостно махаю флажком со свастикой. Мимо меня проезжает лимузин, и находящийся в нём фюрер приветствует меня и моих одноклассниц своим знаменитым жестом. Вот я впервые надеваю эсэсовскую форму. Вот мне торжественно вручают партийный билет. И наконец рейхсфюрер СС с благодарностью пожимает мне руку и вручает награду. Логичный финал. Всё...
Я открываю глаза и с ненавистью смотрю на мой живот. Ну же! Давай! Это уже не имеет никакого значения! Я не хочу будущего! Я его страшусь!! Всего одно движение пальца, и я убегу от него. Всего одно. Марсиане - они же бесполые. Размножаются почкованием. И те, все пятьдесят разве они ждали... Во время войны миров на Земле родился по меньшей мере один марсианин, он был найден на теле своего родителя...Родительницы. Я испускаю громкий то ли стон, то ли вой и силой отбрасываю пистолет в самый дальний от меня угол кабинета. Всё, я упустила мой последний шанс. Дверь резко открывается, и на пороге появляются люди в чужой форме. Что мне остаётся - я покорно вскидываю руки вверх.
- Please, don't shoot me! I am a pregnant! I surrender!
- Позвольте представиться. Капитан армии США Роберт Воннегут. Знаете, здесь в Европе почему-то считают, что американцы - это прежде всего потомки англосаксов. А ведь это совсем не так. Большинство белых американцев имеют германские корни. Забавно, не находите? Вам интересно, как попал в Америку мой предок? Его продал англичанам ландграф Гессена. В качестве солдата, чтобы он сражался со взбунтовавшимися в 1776 году колонистами. Мне не ведомо как он бился, но возвращаться назад он не захотел. Обрёл новую родину. Мой дед и отец гордились нашим немецким происхождением. А вот я, из-за таких как вы, его немного стесняюсь.
- Я не виновата, - умоляюще складываю я ладони, - мне было всего двенадцать, когда фюрер пришёл к власти. Меня так учили.
- Возможно, - соглашается Воннегут, - но вы на моей памяти первая девушка в звании унтерштурмфюрера.
- Хорошо, хорошо, я сдаюсь, - низко опускаю я голову, - чистосердечно признаюсь во всём, - судорожно сцепив пальцы я выпаливаю на одном дыхании, - да, я ненавижу жидов, педиков и коммунистов! Но...
- Старый добрый джентльменский набор,- вздыхает американец, - классика бессмертна. Пе... геи лично вам чем не угодили? А, впрочем - Воннегут безнадёжно машет рукой.
- Но поймите, я ведь девушка. Я всё воспринимаю не разумом, а эмоциями. Мне же простительно. Ну посудите сами, становится такой вот мерзкий жидок главным финансистом целого герцогства, начинает бессовестно обирать простых честных бюргеров, подбивает герцога нарушить конституцию. И самое главное - этот негодяй грязно домогается чистой и честной девушки, шантажируя пытками её родных и близких, доводя до самоубийства. Ну как его не казнить публично в клетке, а?
- Казнить. Непременно казнить. Волшебная сила искусства. Вы, я вижу, неравнодушны к кинематографу?
- Да, я мечтала стать киноактрисой, что в этом плохого. Если бы всё сложилось иначе, может у меня бы получилось. Сколько раз я представляла себе эту сцену - чудесный сад, прелестный пруд, на берегу которого я в красивом белом вечернем платье в окружении блестящей свиты кавалеров весело и задорно исполняю красивую песню:
В моей душе царит любовь
Друзья, устроим пир
Сегодня наш чудесный сад
А завтра целый мир
Войди же счастье в каждый дом
И радость освети
Лица людей, что день-деньской
Страдали от тоски
Такнесись же эта песня
На твоих крылах, орёл
И пускай сей зов прелестный
Долетит до дальних сёл
- Фюрер-художник, министр пропаганды - драматург, глава СС - романтик и мечтатель, почему бы и вам не грезить о съёмочной площадке. Удивительная страна. Правда в суровой реальности до ваших соседей долетало несколько иное.
Ла-Манш под нами - красота
Пять тысяч метров высота
С опасным грузом мы летим
И мерзкий Лондон разбомбим.
- Чья бы корова мычала... хорошо, хорошо мы первые начали. Но клянусь, я никого не бомбила и не убива...
- Неужели, - демонстративно заглядывает в раскрытое досье Воннегут.
- Вижу, вам всё и так известно.
- Мне любопытно услышать вашу версию.
- Летом 1944 меня в составе особой группы откомандировали в Варшаву. Я разрабатывала участниц местного подполья. А первого августа поляки из Армии Крайова подняли восстание. Хорошо ещё, что мы за несколько часов до начала узнали о нём и успели кое-как подготовиться. И всё равно повстанцы сумели отрезать нас от остальных. Мы целые сутки держались в полном окружении. Отбили четыре ожесточённых штурма, поляки пытались захватить здание любой ценой.
- Интересно с чего это вдруг? - с неприкрытым сарказмом произносит Воннегут.
Обрывки того дня стремительно проносятся у меня перед глазами. Что я помню?
- Унтерштурмфюрер Дросте, вы поняли какой ваш сектор обстрела?
- Так точно штурмбаннфюрер Рольф.
- Тогда занимайте позицию и берегите патроны. И чтобы каждая пуля попадала прямо в польскую башку! Польские ублюдки! Грязные подлые свиньи! Разрушить к чертям этот проклятый город! По местам, ребята!
Помехи, треск и шум в радиоэфире, через который пробивается отчаянный крик- "Парни, держитесь! Мы обязательно вытащим вас! Не смейте там умирать!"
Счастье великое, что у нас оказался пулемёт МГ-42. Я впервые воочию узрела на что способна эта машина смерти. И спасибо инструктору, что научил меня стрелять из пистолета-пулемёта, а особенно - бросать гранату. Тогда я думала, что это самый худший день в моей жизни.
- Мы Дикому Востоку
Несём культуры свет
На случай что - есть пулемёт
У них эмгэшки нет.
И гранату, как я читаю в вашем досье, вы кинули очень даже удачно. В общем, отважные защитники Торкилстона покрыли себя неувядаемой славой. Правда свой разбойничий замок вы всё-таки отстояли. Для полного сходства - у вас в подвалах тогда не томились евреи?
- Евреи? Нет, к тому времени с евреями в Варшаве уже...
- Вот как? Ясно. Выходит, вы почти боевой офицер. Что же, за такое и награду из рук самого рейхсфюрера получить не грех. А потом вы допрашивали пленных участниц восстания. Буду тактичен и не стану допытываться как проходили эти допросы и какие средства вы применяли. Надеюсь, вы не станете отрицать, что дальнейшая участь этих девушек вам прекрасно известна? Женский концентрационный лагерь Равенсбрюк. Знакомое название?
- Я была там в служебной командировке, - еле слышно признаюсь я.
- Его узницами были исключительно женщины. Тем не менее, число прошедших через него впечатляет. Более ста тысяч, я ничего не путаю?
- Сто тридцать тысяч, - уточняю я.
- Сто тридцать. Немки, француженки, еврейки, полячки, русские. Зачастую их отправляли туда вместе с детьми. Отправляли беременных. Несчастные рожали прямо там. Перед тем как эвакуировать лагерь, его персонал и охрана уничтожили почти все документы. Только одному Богу известно, сколько узниц не дожило до освобождения.
- Девяносто тысяч, - виновато гляжу я на Воннегута.
- Сколько?!!!
- Но это исключительно потому,- лепечу я, - что в связи с международной блокадой Третьего Рейха мы испытывали серьёзный недостаток продовольствия и медикаментов и просто не могли обеспечить его достаточный уровень для узниц и узников. Честное слово.
- Гениально... Нет, это действительно гениально. Так это мы во всём виноваты. Скажите, - вкрадчиво обращается ко мне Воннегут, - вот вы сейчас меня за кого принимаете?
Я молча опускаю взор, чувствуя, как жгучая краска стыда заливает моё лицо.
- Значит так, - бьёт в сердцах по столу ладонью американец, - дело ваше, и вы это прекрасно понимаете, плохо. В лучшем случае лет так через десять... а может и пятнадцать у вашего ребёнка появится шанс увидеть родную мать, надеюсь совсем другим человеком. И не смотрите на меня таким жалостливым взором. Не надо. У вас глаза волчьи. Да, да именно волчьи. И слёзы, между прочим, тоже этого не скрывают. Волчьи. Ладно, ладно, успокойтесь. Будет вам. Ну вот, я из-за вас чувствую себя последним подонком - довёл до слёз женщину, которой вот-вот рожать. Хорошо, слушайте внимательно. Скрывать не стану - есть шанс. Учтите ваш последний и предложу его я всего один раз.
- Я согласна, - поспешно киваю я, - делайте со мной что хотите, но умоляю...
- Вот и отлично. Конечно, пару-тройку лет придётся посидеть, но вы сами прекрасно знаете - тюрьма тюрьме рознь. Обещаю комфортные условия и самое главное - ребёнок останется с вами. То, что вы так быстро и легко назвали сегодня столь впечатляющие цифры, говорит, что мы не зря выбрали именно вас. Наступает новый виток международного противостояния и нам понадобятся любые союзники, даже такие как... а. Моё руководство интересует очень многое, а вы успели сжечь немало. Раз вы приложили к этому руку, надо искупить вину. Что ему любопытно? Например, какая сволочь настучала русским о наших переговорах с генералом Вольфом в Берне. Нам точно известно, что утечка произошла у вас.
- А, ну так это ж...
- Меня лично это мало волнует. Отдыхайте пока. Нам ещё предстоит множество встреч.
- Мама, я уже сделала уроки, можно я пойду гулять?
- А как прошёл день в школе?
- Я получила хорошую отметку.
- Ты у меня молодец. Ну давай, беги. Дай я только обниму тебя.
И я крепко-крепко, изо всех сил прижимаю Марианну к себе. Ты никогда этого не узнаешь, но прости, прости меня за то, что я хотела сделать... Я никогда не прекращу вымаливать его у тебя.
Меня зовут Марианна Дросте. Мне девятнадцать лет. Я живу в Кёльне - самом красивом городе Западной Германии, а может и всего мира. Я - студентка исторического факультета. Почему я решила стать историком? Возможно, потому что ничего не знаю о моём отце. У нас нет ни его фотографий, ни писем. И мама ничего не рассказывает о нём. Она вообще не любит вспоминать о прошлом. Говорит, что мы должны думать лишь о будущем, чтобы однажды вдруг не потерять его. Но я считаю иначе. Если мы не хотим лишиться будущего, мы обязаны не забывать наше прошлое. Только так мы не допустим, чтобы его ошибки вернулись вновь и погубили всех нас.
Посвящается Гюнтеру Грассу
Эсэсовцу и пи... сателю
Лауреату Нобелевской премии
Источнику моего вдохновения.
Также особую благодарность автор приносит группе "Faun", чью песню "Tanz mit mir" она слушала, когда писала рассказ.