История - что лотерея, использует принцип случайности. Была как-то на выставке неизвестных (или малоизвестных) импрессионистов. Прекрасные работы! Попыталась запомнить автора большого, во всё полотно, одуванчика, лёгкого, пронизанного солнцем. Вскоре забыла и в справочниках не нашла. Он не вошёл в Историю, как Клод Моне.
Смотрю на четыре тоненьких книжечки стихов Аркадия Гительсона, названные им "томами" - Аркашины штучки, ну как ему без игры? И странные мысли приходят в голову. Я знаю:стоит мне открыть любую и начну спотыкаться о ни на что непохожесть, вроде бы и неправильность, из которой вдруг выбьется луч острого поэтического смысла.
Не графомань - точно. Потому что ощущаешь работу по преодолению немоты. А вот это как свежо! Неровно, но ничего пыльного, заезженного. А что если... Ну, кто всерьёз принимал поначалу Хлебникова? А вдруг в предельном напряжении сил, в фанатичном своем поиске Аркадий обрёл лотерейный билет?
Желаю ему. И ещё - если билет окажется выигрышным, пусть каждый, кто прикоснется к судьбе поэта, увидит с ним рядом две фигуры - родителей: Любовь Михайловну и Геннадия Ароновича, так легко, так красиво разделивших трагически тяжкую судьбу сына. По жизни они - соавторы.
Но всё по порядку.
А как будто вчера... В восьмидесятом году прошлого столетия (о, Боже! Сроки!) я прилетела на Алтай в командировку. А заодно к друзьям. И у друзей моих друзей в воскресный день на пригородной даче нас чем-то кормят. Весна. С проклюнувшимися листьями и чуть набравшими цвет яблоньками, с тёплым ветром. И сквозь качание веток в бегущих тенях вижу его. Хорош! Высокий, тонкий и звонкий, с густым ёжиком волос, смуглый, темноглазый, нижняя часть лица чувственна и подвижна - подрагивают ноздри и сквозь полные губы сверкают белоснежные зубы.
И свободен до бесконечности. Никаких провинциальных зажатостей. И детских - тоже никаких. О чём-то тогдашнем поговорили (Аркаша на равных и по осведомленности и по самоощущению), и он раскланялся, его ждут. Такого и должны были ждать всюду и везде.
- Студент?
--
Кончает первый курс. Литфак.
--
Девочки влюбляются?
Любовь Михайловна, мать Аркаши, улыбнулась в ответ как-то...неоднозначнo...
Девочки влюблялись. И друзья к нему тянулись. Да как! Если через 25 лет собрались одноклассники и подготовили о нем страницу в молодежной газете. Целую полосу.
Она:
- Он сидел всегда на первой парте, поглядывал хитро вокруг, похохатывал про что-то свое. Видя его склоненную голову, нельзя было поручиться, что он занят делом. Чаще он писал наброски для стихов, рисовал каракули-шаржи с эротическим (возраст!) даже не подтекстом, а прямо-таки выпирающе-кричащим содержанием. Он был фигляром, кривлякой - и отчаянно напоминал мне своим свободомыслием великого лицеиста. Он мог запросто сморозить любую заведомо-сознательную пошлость или глупость, как бы проверяя на прочность твои чувства и степень предъявляемого тобою миру ханжества.
Но во всем этом для меня был сокровенный тайный смысл - я видела в нем гения, абсолютно не похожего на других и потому имеющего право на все. Я была влюблена в него той самой, детско-юношеской, первой любовью...
...Но женился он на другой девочке, женился очень рано, я видела его незадолго до женитьбы. Вскоре родилась дочь, позже мне стала понятна озабоченная улыбка матери тогда, за дачным столом. Тот брак казался очередным Аркашиным фортелем, Теперь ясно: Господь позаботился, чтобы сегодня у него была взрослая красавица и умница дочь Полина и прелестная внучка Бэлочка. Брак скоро распался. Жена не осталась с ним в беде, может, и без беды тоже не осталась бы. Она прожила свою жизнь, имея право не быть жертвенной и приспосабливаться к человекку непредсказуемому, ни на кого не похожему.
Но еще беда не стучалась в дверь. Царапалась болями в пояснице. Oн был весел и блестящ. Остроумен, обладал (и обладает) уникальной памятью. Хватал знания из воздуха и общения, а уж из книг... Книги были для него единственной ценностью из тех предметов, которые можно потрогать. Сын очень ответственных и достаточно обеспеченных по тем временам родителей, он ходил в каком-то стареньком треухе и первых попавшихся сапогах. Зато в дружбе был избирателен. Многие педагоги не были для него авторитетами, учителей он часто выбирал себе сам.
Марк Юдалевич, Барнаульский литератор и эрудит: - Аркашка (так я его всегда называл) был своим человеком в нашем доме. Это не просто мой ученик, это друг семьи. Много лет подряд приходил почти каждый день, по-свойски заглядывал в холодильник, брал с полки книги. Постоянно читал, анализировал, приносил свои стихи для обсуждения.
Его любили за странный, но, в общем-то, лёгкий и добрый нрав. Он никогда ни на кого не таил обиды, готов был помочь, был жалостлив. Когда болела мама или бабушка, варил им манную кашу, бегал в магазин, мыл пол...
Я думала об Аркаше и в командировке, и позже: вот тот редкий случай, когда совпадают способности и возможности. Поистине открыты все дороги. Он мог стать учителем - и каким! Мог пойти в газету или издательство. В отделе культуры егo взяли бы с распростёртыми объятиями. И театр, сцена ему не заказаны, стихи он читал замечательно. Да, и стихи...Но это мыслилось как приложение. Cчастливое семейство и любимая профессия...Это само собой.По минимуму.
И вдруг всё рухнуло. Всё полетело вверх тормашками, Всё не сбылось.
На пятом курсе он попал на гемодиализ - отказали почки, Кто не знает, что такое гемодиализ, лучше и не знать. Вместо почек кровь от шлаков чистит искусственный фильтр. Но для этого эту самую кровь надо извлечь из сосудов, а после фильтра вновь влить в организм. Грубо, механистично, но суть ясна, и самое убогое воображение подскажет, как тяжела эта процедура. Проделывать её нужно было отныне через день, то есть еще и зависимость от аппарата, прикован к нему, как раб к галере. И это было удачей, потому что в ту пору (да и сейчас) многие умирали и умирают, не попадая в диализные центры.
Он, конечно, храбрился, шутил, дурачился, работал на публику. Но понимал: что-то надо делать, на Барнаульской допотопной технике долго не протянуть. В Москву!
Здесь он прожил пять лет, если можно сказать "прожил". Это называется как-то по-другому . В клинике института трансплантологии он ждал донорскую почку. Месяцы, годы.
Он появился у нас еще почти прежним, пластичным, быстрым, красивым. Я любовалась его играми с Машей, моей внучкой. Два солнечных ребенка. Игры были азартными, подвижными и разворачивались на поле словесности. Речовки, загадки, пословицы, дразнилки. Сколько он знал их! Чуковский, Маршак, Квитко, Хармс, Барто, Пушкин...
Почку ему пересадили. Моя подруга биолог советовала мне не обольщаться. Говорила о странной закономерности: чужие органы хорошо приживаются у людей примитивных, тонкая психическая организация не в плюс. Так и вышло: после одной тяжелейшей операции - другая, нужно было извлечь непринятую организмом почку. Аркадий решил попытать счастья еще раз. И снова месяцы, годы ожидания.
Эти годы между двадцатью и тридцатью очень важны для формирования личности. Характер, мировоззрение, навыки бытования вырабатываются в отношениях с близкими, друзьями и недругами, сослуживцами, начальством, государством, миром. Аркаша был отгорожен от всего этого бoльничными стенами. Его формировала болезнь.
Приезжала из Барнаула "мама Люба" и как девка-чернавка отмывала от крови и грязи палату, коридоры, лестницы, попутно раздавая дефицитные подарки. Казалось, к мальчику будут ласковее и люди, и судьба. Приезжал "папа Гена" и тоже старался всем угодить. Угождал всем - такая голова, такие руки. Кроме сына... Не мог угодить.
Все раздражение, которое мы делим на десятки людей и ситуаций, он обрушивал на родителей, на кого же еще? Появилась капризность, вылезло откуда-то эстетство и требовательность стерильности к окружающему предметному миру, её могла достичь разве что Люба. Меня его визиты подчас напрягали, мы жили просто, как все. И что совсем печально, - полное отсутствие ориентации в социальном мире.
Как-то попросился к нам на ночевку. Да, конечно. А, придя, не захотел спать в детской. По сути он был прав, желая провести свою небольничную ночь, "там, где книги и музыкальный центр". Сейчас, став старше, куда менее здоровой и потому более чуткой, я, может, и сама догадалась бы разместить его в нашей спальне-гостиной. Но тогда... Выслушав к тому же просьбу: не входить, закрыть дверь с той стороны... Слава Богу, у нас с мужем хватило ума или еще чего-то не читать ему лекции о правилах поведения и такте. Всю ночь из-под двери пробивался свет и звучала музыка. Маленький праздник, вырванный им у жизни... Мне стыдно сегодня, что не сумела подарить его щедро и радостно.
...Еще одна операция по пересадке и еще одна, столь же тяжелая по изъятию неприжившейся почки. Все возможности были исчерпаны.
Возвращаться в Барнаул? Он хотел жить!
И жизнь ему дал Израиль. "Папа Гена", в своё время без колебаний предлагавший свою почку в качестве донорской (не подошла), ни минуты не задумываясь, поехал с Аркадием. Расстался со своим детищем - краевым вычислительным центром, который создавал и много лет возглавлял. Следом поехала и "мама Люба", на всю оставшуюся жизнь став совсем не ответственным работником.
Аркашу привезли в больницу Барзилай на диализ полуживым - из аэропорта на скорой. Но когда почистили (о, была разница в технике и результате!), он увидел и южное небо, и море, и пальмы, и песок. Доктор Шнайдер, которая его вела на диализе, показала ему это и еще прилавки супермаркета. "Набирай. Бери всё, на что глаза глядят. Я угощаю". Теплый и вкусный Израиль! Йогурты, манго, пита. В России в ту пору магазины стояли пустыми. Аркаша не знал, что это и как называется, но радовался изобилию и доброму отношению. Страна стала его страной и его судьбой.
Когда мы приехали в Ашкелон, Гительсоны встретили наше такси около банка "Дисконт". Аркаша еще стоял на своих ногах и мог пройти небольшое расстояние. Но как он изменился! Он шутил, что-то восторженно показывал по дороге...
К этому времени у Аркадия накопилось немало стихов. Я этому не удивилась - он был из того теста, из которого делаются поэты. И, еcли бы жизнь шла нормально, хорошо бы осмысливaл её и, скорее всего, создавал бы хорошоие крепкие стихи, понятные всем.
Не болей, не болей, не болей!
Расклешнят на тебя эскулапы
Свои чистые, жесткие лапы,
Как пучок переломленных змей.
Не болей, я прошу, не болей!
Заболеешь, назначат тебе
Процедуры, рентген, рационы.
Кинут в холод операционный,
Как набитый мешок отрубей.
Не болей, никогда не болей!
Там таблеток страшна белизна,
Белизна специальных кроватей,
Пятна крови на слипшейся вате,
Моментальных халатов зима.
Там ужасна обыденность дней,
Монотонности трущийся жернов,
В шторах - жадные шелест и шорох,
За окном - частокол тополей.
Там в слепых тупиках-коридорах
Сжаты звоны просторных полей...
Умоляю тебя - не болей!
О болезни лучше и не скажешь, стихотворение сделало бы честь и зрелому мастеровитому поэту. Но о чём он мог сказать ещё? Он вглядывался в мир и в себя, и его ситуация определила совсем новый и неожиданный ракурс. Всё в деталях, всё подробно, всё, как через увеличительное стекло. И чтобы остановить мгновение и так застывшее, требовались особые слова. Через краски, через звучание выразить невыразимое состояние, мысль выражать легче, но это не мысль, это материализованное в слове впечатление. Пошли стихи трудные, авангардные.
Стихи собрали и послали в "Новости недели" Владимиру Добину. Добин (да будет земля ему пухом) был удивительным редактором. Сам хороший поэт классического направления, он авангард не любил, но признавал за ним право на существование. Сделал подборку. Стихи были замечены, отклики для Аркадия были как воздух. Еще подборка, а после он издал свой первый "том".
Его пригласили участвовать в конкурсе молодых поэтов. Желание славы... "Быть знаменитым некрасиво", если ты уже знаменит. Но если тебя не знают, то делание стихов - для себя? - выглядит занятием странным.
Он чувствовал себя плохо, интоксикация, тошнотa, слабость. Но поехал в Питах-Тикву на вручение дипломов. По дороге много раз останавливались, он выходил на обочину, садился нa раскладной стул. Отдышался - и дальше. С детской наивностью говорил, что первый приз - его, иначе, зачем звали? Зачем звонили? Долгие вступительные речи о пользе культры, o спонсорах, национальном cамосознании. И вот оно - вручение. Он был бледен, пот на лбу и трепещущие ноздри -волновался ужасно. Слава уходила на глазах. Ну если не первое место, то второе. Нет! Он встал и мы поехали домой. Позже ему пришло свидетельство, его поощряли. На следующий конкурс он не поехал. А зря. Именно его назвали лучшим молодым поэтом Израиля. Впрочем, вряд ли он смог бы подняться на сцену.
Oбщественное признание было для него, узника четырёх стен, более чем важно. Он издал третий сборник, вступил в Союз писателей.
Новую, четвертую книгу стихов, я получила в день, когда исполнилось 24 года с момента, как Аркаша попал на диализ. Грустный юбилей. Больше того, я полагаю, что этот срок может быть, самый трагическмй рекорд для книги Гиннеса. Даже если разделить тяжесть на троих, - я имею в виду и родителей, делавших для сына невозможное - всё равно получается немало. Известный актёр Леонид Филатов прожил 6 лет, и Аркаша говорил мне об этом весьма уважительно. Несколько раз он отказывался ехать на диализ. В такие дни мне было непосильно думать о Любе: вот он, ад на земле. Она ли его упрашивала продолжать жить или ненаписанные стихи требовали своего воплощения?
О себе в предисловии последнего сборникa вскользь скажет: стихов немного, все мешал занудный форс-мажор. Вот он, всё тот же играющий на публику весёлый бaловень судьбы! Медики определили этот самый форс-мажор как 94 процента неподвижности.
Здесь надо, наверное, говорить о силе духа, преодолении и т.п. Но не хочется вспоминать к ночи Николая Островского, настаивавщего, чтобы к нему приводили понеров смотреть, как умирают настоящие коммунисты. Аркаша не героичен, во всех своих поступках он ярок и человечен, то есть плох и хорош, слаб и силен. И всегда внутренне подвижен, всегда талантлив. Потому поговорим о стихах.
Последний сборник Гительсона профессионален и удивительно современен. Как человек, запертый болезнью в четырех стенах, уловил потребность времени в интерактивности текста? Аркадий дурит (простите-мистифицирует) читателя, подмигивает ему, посмеивается над ним и перед ним благoгoвейно робеет. Он предлагает нам попробовать слово на вкус, на цвет, жонглируя смыслами, фразами, словами. Он вводит в сборник раздел "Опыты пaлиндромов". Для него палиндром вовсе не бессмысленное "А роза упала на лапу Азора" из "Золотого ключика". Симметричной раскачкой звуков иногда удаётся создать настроение, ситуацию. Пример: "Палиндром матросам от шторма" - Яро молите в сером море светило моря". У больших поэтов встречается внутренняя обратная ( палиндромная ) рифма. Экзерсисы, формальные поиски, но и это интересно.
Словом, сборник так необычен, что может стать лотерейным билетом, о чём я говорила в начале. Пусть рядом с Аркашей войдут в Историю две фигуры - отец и мать, соавторы по жизни. Какой жизни! А они еще умудряются любить море, Ашкелон, быть иногда весёлыми, помогать другим - друзьям, приятелям, знакомым и мало знакомым.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Аркадий умер через несколько дней после появления этого материала в израильской печати. Он успел почувствовать вкус если не славы, то внимания к себе и своим стихам.