Кошко Егор Сергеевич : другие произведения.

Слишком умный

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Достаточно ли Вы глупы, чтобы поумнеть? Прорывное лекарство цереброл синтезировано учеными будущего. Проглотив эти голубые горошины, каждый может усилить возможности своего мозга, однако самые одаренные рискуют потерять всё. Авантюристы и неудачники, академики и выходцы с городского дна сходятся на путях. ведущих к церебролу. И ставят на карту сохранность собственного ума. Спецслужбы и правительства обеспокоены не на шутку. Они пробуют взять цереброл под контроль. Лекарство бесплатно достанется тому, кто сможет доказать, что он глупый. Однако слов недостаточно. Каждому жалобщику предстоят испытания, о которых никто заранее никто не поставил его в известность.

  -- Слишком умный

Об одном необычном способе заработать денег

  
  

АМЕРИКАНСКИЙ ПРОЛОГ

  
  
   Эпизод 1.
  
   Джереми Стоуну хватило ума понять: пусть предстоявшая встреча и не сулила денег, отнестись к ней следовало со всей серьезностью. Создатель Above Construction Group считал, что добился успеха, благодаря интуиции - и не слишком высоко ставил головастых, но признавал что и хитрость в свое время бывает уместна. Накануне важного визита он установил в своем кабинете видеорегистратор. Громоздкий аппарат бросился бы в глаза любому посетителю -- и тем более полковнику Смиту. Если в ходе разговора тот соберется выйти за рамки, предупреждение будет смотреть на него прямо с потолка.
  
   - Как вы знаете, у нас есть к вам претензия, - расположился в кожаном кресле Смит, державший в руках удостоверение с золотой каймой.
  
   - О таких делах говорят с глазу на глаз; особенно мы в Центральном разведывательном управлении США. Как вы знаете, менеджмент социальных сетей читает сообщения своих пользователей. То же, что я хочу сообщить вам, слишком приватно, и потому - Смит бросил рассеянный взгляд на видеорегистратор - должно оставаться между нами... и вашей службой безопасности.
  
   - Дело касается моего бизнеса? - Стоун был готов к долгому разговору. - Above Construction Group добилась за последний год прогресса, превратившись в одного из лидеров рынка в своей области. Возможно, мои секреты заставляют завидовать саму госбезопасность.
  
   - Если можно так выразиться - бизнеса. Я говорю - "если так можно выразиться". Надеюсь, вы не станете мне отвечать "that it is not your business"?
  
   Стоун напрягся.
  
   - Мое участие в президентской кампании Трэша было скромным и ни в чем не выходило за пределы действующего законодательства, --выстроил оборону предприниматель. - Что касается компромата персонального свойства, если вы располагаете им на меня, то и я имею его на многих в Нью-Йорке. Но это не значит, что я даже в мыслях готов пустить грязные средства в ход.
  
   - И мы тоже не хотим ссоры с вами, - успокаивающе повел ладонью Смит. -Тем более что в подобном случае сам предмет наших переговоров рискует испариться. По нашим сведениям, вы готовите распродажу ряда непрофильных активов... и это может поменять все дело.
  
   - Если вы говорите о финансовом благополучии Above Construction, то с этой стороны мне нечего опасаться: годовые доходы фирмы выросли на 19%, средняя заработная плата не менее, чем на 15% . Налогов выплачено больше, чем способно распределить между своими сотрудниками ваше подразделение. И что вы нам сможете предъявить?
  
   - С этой стороны у нас нет претензий, мы довольны, - Смит потянул это "мы", подчеркивая свою принадлежность к чему-то большему, чем был он сам, - но есть и еще кое-что, и это важно: принадлежащая вам Bioscience Discovery Group. Ее расходы составили 616 тысяч долларов, а прибыли получено всего на 45 тысяч. Как быть с этим? Странно выходит, не правда ли?
  
   - Вы подозреваете, что я отмываю деньги? - напрямик спросил Стоун.
  
   - Ни в коем случае. . Мы в ЦРУ считаем, что Вы честно ведете свой бизнес. Именно поэтому мы и обратились к вам лично, а не прислали повестку в суд. Если наш разговор повернул в сторону обвинений, то я приношу извинения за бестактность. Однако из наших данных следует, что принадлежащая вам фирма осуществляет чрезвычайно затратный проект, к технической стороне которого у нас накопились серьезные претензии.
  
   - Технические вопросы, - пожал плечами Стоун -- теперь я понимаю. Но видите ли что, в этом деле я вряд ли смогу быть вам полезен. Я попросту не знаю, что вам сказать. Тяжело уследить за всем, что происходит в большом бизнесе. А Above Construction - это большой бизнес. Что же касается меня, то я простой парень, вырос в Алабаме и всю жизнь занимался тяжелой работой. Начинал с того, что развозил пиццу. К 30 годам у меня была своя пиццерия. В 37 я понял, что неважно, чем именно ты торгуешь. Главное, чтобы дело имело прочные основания под собой. От продажи фастфуда я перешел к недвижимости. Построенные мной небоскребы -- билдинги Стоуна -- украшают теперь города Юга Америки. Интересы бизнеса требуют, и я перебрался в Нью-Йорк. Неуютный город, я вам скажу, но и здесь людям нужны дома...
  
   Когда я скопил достаточно, то уже знал, что деньги не любят лежать без дела. Они нуждаются в том, чтобы их вкладывали. Деньги должны делать деньги, об этом слышали все американцы... Так я занялся инвестированием того, что заработал. Покупал фирмы и фирмочки в надежде, что они со временем принесут доход. Разбираться во всем невозможно, Смит, да, честно говоря, зазнайство никому не принесло успеха. Я же привык руководствоваться интуицией. Bioscience Discovery показалась мне перспективной, и я приобрел ее.
  
   - Это значит, что вы не следите за тем, чем заняты ваши подчиненные? - решил уточнить црушник.
  
   - Абсолютно. С моей стороны это было бы просто самонадеянно. Я не инженер, не ученый, не яйцеголовый. Я предприниматель. Я надеюсь, что со временем мое вложение окупится, а пока этого не произошло, я оставляю все на усмотрение своего компетентного топ-менеджера.
  
   Смит повел бровью. Услышанное его не устраивало.
  
   - Не слишком ли рискованно? Проект требует денег, и вы вкладываете их...
  
   - С биотехнологиями всегда так: но это перспективная отрасль. А вот нанотехнологиям я бы не доверял. Интуиция.
  
   - И тем не менее... - Смит поднялся со своего места и принялся расхаживать из стороны в сторону, давая понять, что хотел бы другого ответа, но не знает, как его добиться,
   -- и все же вам следовало хотя бы поинтересоваться, на что тратят время ваши сотрудники. Возможно, что завтра они выставят вам еще один счет. А потом еще.
  
   - Тогда я просто продам Bioscience , - пожал плечами Стоун. - мои мысли в гораздо большей степени занимает строительство. К тому же, я планирую вкладывать свои средства равномерно, не складывая всё в одну корзину: инвестировать кое-что и в нефтянку, например.
  
   - В таком случае я должен буду сказать вам кое-что на прямоту. Я рассчитываю на вашу честность и вдобавок -- как пришлось теперь выяснить -- еще и на вашу сдержанность. Все говорит за то, что вы не в курсе происходящего. Полковник бросил на этот раз уже чрезвычайно раздраженный взгляд на видеорегистратор, казавшийся ему теперь совершенно неуместным, но просить убрать который было поздно. - по данным, которые у нас нет оснований оспаривать, Bioscience вкладывает деньги в чрезвычайно рискованное предприятие. Проект, который предполагает посягательство на государственные интересы США. И совершает эти работы за ваш, мистер Джереми Стоун, счет.
  
   Миллиардер раскрыл ящик стола и, спустя минуту, извлек оттуда годовой отчет фирмы, раскрыл его на последней странице и прочел:
  
   "Ближайшие планы компании предусматривают производство биологической добавки цереброл, включающей акселераторы F и B, способные оказывать стимулирующее воздействие на лобные доли мозга с целью капитального повышения мозговой активности медикаментозными средствами. Разрабатываемое лекарство опережает уровень перспективных разработок конкурентов на 3-4 года".
  
   - Что в этом может содержать угрозу для США? - поинтересовался Стоун.
  
   - Вы хотя бы поняли то, что прочли? - понизил голос и наклонился, как будто пытаясь защититься от видеорегистратора, Смит.
  
   - Что именно? - вопросил предприниматель. - Конкретный смысл слов? Я понял, что за этим могут быть деньги. Может быть, не очень большие, но зато долгие: которые достанутся еще и моим внукам. В биотехнологиях важно застолбить за собой место, Смит. На сегодняшний день мне этого достаточно.
  
   - Вот эти слова про церебральную активность, что они значат? - в голосе полковника послышалась враждебность.
  
   - Послушайте, я не оканчивал ВУЗа. Если вы пришли сюда, чтобы напомнить мне об этом, то проваливайте. Вы обратились не по адресу. Все, что я к настоящему времени услышал, убеждает меня лишь в одном: ЦРУ проедает деньги налогоплательщиков совершенно зря.
  
   В действительности Стоун думал совсем иначе, и страх его с течением разговора только усиливался. Но безупречный инстинкт переговорщика подсказывал, что пришел момент надавить на собеседника, чтобы тот выложил все карты на стол. Дальше ходить вокруг да около становилось невозможно.
  
   - Церебральная активность -- это работа мозга, - снизошел до объяснений цру-шник. - Мозга - это значит головы, наподобие Вашей, которая, я убежден, вообще-то очень хорошо соображает. Особенно тогда, когда дело доходит до практических вещей. К числу которых я с основанием отношу и наш с Вами разговор. Компания, которой Вы руководите, занимается производством биологической добавки, способной усиливать работу мозга. Говоря еще проще -- повышать умственные способности людей. Так, чтобы умными были не только мы с вами, но и остальные американцы вокруг. Это, надеюсь, Вам доступно?
  
   - Что в этом противоречит интересам США? - вытянул шею Стоун.
  
   - Схватываете на лету, - растянулся в улыбке Смит. - Соображаете просто мгновенно. Даже боюсь представить себе, что вы успели подумать. Правду сказать, хотел бы подержать Вас в неведении. Но выбора у меня не остается, и придется отвечать. Мой ответ: ничего. Кроме одного: то, что вы занимаетесь этими вещами, не ставя в известность нас.
  
   - Другими словами, вы хотите сотрудничества? Присматривать за моим делом? - выдохнул Стоун. Вздох оказался настолько глубоким и резким, что предприниматель мысленно укорил себя за простодушие: не следовало так запросто выдавать свои чувства. От представителя спецслужбы по-прежнему можно было ожидать всего чего угодно.
  
   - А вот и нет, не угадали. Не сотрудничества. - Это-- близкое, но не точное слово. Мы хотим контроля. Проекты подобного рода не могут выходить на рынок с бухты-барахты. Они должны получить одобрение на самом верху.
  
   - Мы можем заключить сделку, - вывел главное для себя Джереми Стоун. - и я даже думаю, что это отнимет у нас не много времени. Особенного расхождения между нашими интересами я не вижу. Замечу еще, что как честный партнер, я не пытался вводить вас в заблуждение, и в делах Bioscience действительно не разбираюсь. Однако я сохраняю за собой контроль над компанией, поэтому могу принимать ключевые решения. Если господин полковник не против продолжить разговор, я могу вызвать в этот кабинет топ-менеджера и обсудить с ним всё, что мы можем сделать в этом вопросе друг для друга. Практически не сомневаюсь, что этого нам с Вами окажется достаточно.
  
  
   *
  
   Когда Эрик Хомсон, управляющий директор Bioscience, вошел в кабинет в сопровождении своего научного консультанта Сэма Тимонса, Стоун понял, что приобрел партнеров по переговорам, с которыми сам не знал, на что рассчитывать. Лощеный, в атласном пиджаке Хомсон при любом случае вступался за свою компанию, а заодно просил денег. Чтобы пробиться через завесу его холеной самоуверенности, у Стоуна никогда не доставало ни желания, ни средств. 30-летний яйцеголовый Тимонс был полной противоположностью своему шефу. Это был неуклюжий, но при этом маниакально честный человек.
  
   В жеваном костюме с мятым галстуком, обладатель докторской степени обожал вмешиваться в разговор не по делу. Научная истина всегда казалась ему заманчивее, чем деловые интересы фирмы. Тимонс не любил врать. Это тоже было плохо. Кто из двоих проявит себя хуже, Стоун и не догадывался. Только появление их вместе на оптимистический лад не настраивало: в паре они могли помешать друг другу.
  
   - Цереброл - это лекарство, способное укрепить нейронные сплетения в мозгу, -- начал разговор Хомсон. - и тем самым, усилить умственные способности человека.
  
   - Что это за сплетения? - задал вопрос Стоун.
  
   - Мозг состоит из особых клеток, которые называют нейронами. К нашему делу относятся не они сами, а соединения, которые иногда возникают между ними. Чем обширнее и глубже геометрия этих узоров, тем выше умственные способности индивида, а сам он пригоднее к интеллектуальным занятиям. Проблема заключается в том, что образование новых связей в мозгу завершается в детстве. Цереброл позволяет обойти эту преграду...
  
   От слова "интеллектуальный" Стоун поморщился и сразу же задал вопрос, который показался ему практичным.
  
   - Лекарство это таблетка? Ее можно производить в промышленных масштабах, то есть выпустить на рынок?
  
   -. Вне всяких сомнений. К этому мы и стремимся. У нас есть пилотный образец, и мы сегодня же готовы его предоставить. Именно по этой причине я привел с собой специалиста, - Хомсон показал на Тимонса.
  
   - Я вижу, ваши исследования зашли уже довольно далеко, - впервые вступил в разговор Смит. До этого он предпочитал держаться в стороне, и Тимонс даже не заметил его фигуру профессионального разведчика, неразличимую в кожаном кресле.
  
   Топ-менеджер Хомсон привык, что в кабинет шефа посторонние люди просто так попасть не могут. Более того, все, кто переступают его порог, автоматически уже находятся в курсе дела, что бы ни обсуждалось. Поэтому даже не став спрашивать, с кем имеет дело, Хомсон просто улыбнулся Смиту как закадычному другу. Спецслужбист ответил ему такой же американской улыбкой.
  
   - Да это верно, - согласился топ-менеджер. - пилотный образец действительно подготовлен,
   но нам по-прежнему нужны деньги. Требуются инвестиции в инфраструктуру и в дальнейшие разработки, позволяющие довести цереброл до промышленной стадии.
  
   - Когда вы говорите об инфраструктуре, я понимаю, - вмешался в разговор Стоун. - и это доступно каждому американцу. Речь о заводах, чтобы поставить на поток производство вашего будущего препарата. Но какие еще могут быть разработки? Вы сами мне объявили, Хомсон, что у вас есть пилотный образец. Предъявите, кстати, мне его.
  
   Как оказалось, чудесное средство держал у себя в портфеле Тимонс. По распоряжению Хомсона он раскрыл эту потертую сумку -- миллиардер поморщился глядя и на кейс, и на самого сотрудника, одевшегося, будто на уборку курузы -- и вынул футляр, внутри которого посверкивала крошечная таблетка -- которую, затаив дыхание, положил на стол.
  
   - Прекрасно, - замер над фармацевтическим чудом Стоун. Он любил красивые вещи, а таблетка с самого начала показалась ему изящной. В любом окружении она казалась на своем месте, чем-то напоминая вовремя пришедшую в голову мысль. Церберол влек к себе и как будто просил, чтобы его коснулись. На мгновение показалось, что стоило показать его, как он начинал работать - притягивать интересные мысли.
  
   - Не желаете ли попробовать? - съехидничал Смит.
  
   - Нисколько, мне достаточно моих собственных умственных способностей. Взгляд миллиардера упал на неопрятного Тимонса. - В США пока еще Пи-эйч-ди работают на предпринимателей, а не наоборот.
  
   - Ну так что ж, вернемся к нашему разговору, - сказал Стоун, поднимаясь из-за стола.
  
   - Вы говорите, что у вас есть пилотный образец лекарства -- вы смогли продемонстрировать
   его всем нам. За это вы заслуживаете похвалы, а, возможно, даже и премии.
  
   - И тем не менее вы хотите еще дополнительных денег. Превышающих размеры премиального фонда. С моей стороны естественно задать вопрос: на что?
  
   Хомсон, что удивило Стоуна, растерялся. Тимонс воспользовавшись заминкой, взял инициативу на себя.
  
   - Все дело в том, что у нас по-прежнему проблема с клиническими испытаниями средства.
   Цереброл синтезирован, но работа по нему не доведена до конца. Мы просчитали возможности лекарства на основании химических формул, но не смогли -- не нашли такой возможности -- подтвердить ваши предположения при помощи опытов, то есть на деле.
  
   Стоун скривился.
  
   - Это значит, что ваше лекарство еще может оказаться пустышкой? Вложения были зря?
  
   Все, что не основывалось на практике, вызывало у миллиардера глубокие сомнения, граничившие с полным неуважением. Скрывать этого он не собирался.
  
   - Это совершенно точно невозможно, - повысил голос Тимонс, для которого интересы науки были важнее не только выгоды фирмы, но и своего трудоустройства в ней. - Наши расчеты не содержат в себе ни единой ошибки, их проверил компьютер. Все же есть вещи, неподвластные искусственному разуму. Чтобы оценить точное действие цереброла, необходимы опыты. Я называю это этическим тупиком: эксперименты, необходимые для продолжения исследований, должны проводиться на людях. Но после Второй Мировой войны подобные испытания во всем мире были запрещены.
  
   Хомсон, чувствуя, что разговор движется в неправильном направлении, а Тимонс того и гляди разозлит руководство, поспешил вернуться в разговор.
  
   - Нам действительно нужны опыты, только Вторая Мировая война и преступления тут ни при чем. Мы выступаем за проведение испытаний на основании юридически заверенных контрактов. К несчастью, именно здесь коренится трудность. В текущих обстоятельствах мы не хотим публично объявлять о создании средства...
  
   - Из соображений научной честности, - добавил Тимонс.
  
   - Это очень правильно, - одобрил Смит.
  
   - А раз мы не можем действовать открыто, то не в силах найти никого, с кем мы могли бы подписать контракт.... и значит, провести эксперимент. Проблема встает перед нами во весь рост.
  
   - Выглядит безвыходно, - отреагировал Стоун. Того уже утомило течение разговора, и он начал подумывать, не продать ли ему Bioscience в самом деле, избавившись сразу ото всех сегодняшних собеседников. - Вы хотите моих денег. Вы потратите их на что?
  
   - Наша идея -- маркетинговая, - ответил топ-менеджер. - Мы дадим утечку в прессе. В желтых газетах обсуждают НЛО, и им ничего не стоит пустить еще одну "утку". Пусть они теперь "займутся" и нашей новинкой - форсированным повышением интеллекта. Тему подхватят и другие, а с ними легковерная публика откроет для себя новую многообещающую тему - цереброл.
  
   - То есть такая публика, которой самой и нужно нарастить мозг, - вставил Тимонс.
  
   - Да, именно она. Она клюнет на наживку и начнет обсуждать увеличение мозга всерьез. Когда увлекшихся окажется достаточно, мы сможем отыскать себе волонтеров, заключим юридически оформленные контракты и испытаем средство. Если добровольцы окажутся дураками, это даже поможет делу. На умственно недостаточных людях действие прорывной разработки будет особенно наглядным. Именно такие нам и нужны, чтобы показать эффективность средства, ведь у умников и без того проблем с познавательными способностями нет.
  
   - Прекрасная идея, - поднял большой палец кверху Стоун. - ценю вас за практический ум и оригинальность подходов. Умение сцеплять воображение с действительностью - ваш лучший козырь. У меня нет никаких возражений против этого плана, мистер Хомсон.
  
   - Зато у меня есть, - поднялся со своего места Смит, в голосе которого можно было почувствовать больше злости, чем обычно. - Имею представиться, Говард Смит, полковник ЦРУ, отдел по борьбе с особыми угрозами. Не знаю, как думает мистер Стоун, но то, что вы обираетесь сделать, не только противоречит нашим интересам, но хуже того -- полностью соответствует тому, что мы от вас ждали. Именно поэтому я сегодня в этом кабинете. Ваш сценарий - определенно, самый безответственный из всех!
  
   Мы знали, что вы изготовили необычное средство и догадывались, что не станете держать шило в мешке. Можно было предположить, что вы соберетесь сообщить о своем открытии
   всему миру. Просто выйдете на рынок со своим ноу-хау, наплевав на все предосторожности. Но именно этого вам делать не следует. Я пришел сюда, чтобы помешать вам.
  
   - Смит, в конце концов, это мой бизнес, - напомнил Стоун.
  
   - А безопасность Соединенных Штатов -- мой, и компромиссов в этом вопросе быть не может, - отрезал полковник.
  
   Неловкая пауза провисела недолго -- ровно столько, сколько агенту ЦРУ понадобилось, чтобы сформулировать свою следующую мысль.
  
   - Я вовсе не собираюсь запрещать вам ваши исследования. И также я не считаю, что они наносят ущерб США. Но существуют вопросы, в которых самодеятельность выглядит преступно. Как вы думаете, что вышло бы, если бы ядерное оружие впервые создала частная фирма?
  
   - Она продала бы его государству, - предположил Хомсон.
  
   - А государство купило бы его, - ответил полковник, - причем особенно не раздумывая.
   А перед этим участники сделки заключили бы между собой соглашение. Федеральное правительство согласилось бы оказывать ядерщикам содействие-- например, выделило бы им подходящую пустыню, -- а те взяли бы на себя обязательство не предпринимать ничего без согласия США.
  
   - Логично. Вы клоните дело к тому, чтобы мы... - начал топ-менеджер.
  
   - К тому, что мы можем быть взаимно полезны друг другу. И ни к чему другому. Вы говорили о проведении важных экспериментов. Окей. С возможностями США это не проблема. ЦРУ предоставит вам достаточное число людей для ваших гуманных опытов,. Но при этом выставит условие: ни одного -- именно, ни единого! - объявления в прессе. И не только в ней: никаких утечек никому.
  
   - А финансирование? - нащупывал болевую точку Хомсон.
  
   - Деньги? Деньги будут. Я вам об этом уже сказал.
  
   - Я хочу остаться владельцем проекта. Или хотя бы его совладельцем, - почувствовал неладное Стоун.
  
   Смит выдавил улыбку и впервые за время встречи посмотрел на часы.
  
   - Центральное разведывательное управление -- не коммерческая организация. Как вы недавно пошутили, мы заняты тем, что проедаем деньги налогоплательщиков. У этого нашего недостатка есть оборотная сторона, то есть достоинство. Ваша коммерческая выгода нас не интересует. Вы останетесь выгодополучателем проекта. Единственное, что нам важно, - это контроль. Полновесный и безусловный контроль надо всем, что будет происходить.
  
   - В таком случае, по рукам! Я возражений не имею! Приятно было познакомиться с господином Смитом, который ясно доказывает, что безопасность США надежно защищена, - протянул ладонь Стоун.
  
   - Интерес правительства к новейшим разработкам впечатляет. Так же, как готовность помочь прогрессу деньгами, - не промедлил с рукопожатием Хомсон.
  
   И только Сэм Тимонс молчал, время от времени раскрывая свой портфель, в котором хранились горошины цереброла. От работника ЦРУ пи-эйч-ди не ждал для себя ничего хорошего.
  
  
  
  
  
  
   *
  
   Эпизод 2
  
   Худшие опасения Тимонса подтвердились уже на следующие сутки, когда в руки к нему попали инструкции, составленные Хомсоном. Бумаги не оставляли места для сомнений: на автономии научных исследований можно было смело поставить крест. Представители самой могущественной спецслужбы в мире намеревались контролировать весь процесс разработки цереброла, включая опыты в лаборатории. Сэма Тимонса такой поворот выводил из себя, поскольку ставил под сомнение его компетентность: никто в центральном разведывательном управлении не смог бы курировать исследования на должном уровне, поскольку и в мире чистой науки едва ли кому-либо это было по плечу.
  
   Впрочем, кое-что давало надежду ученому защитить свою независимость. Распоряжение, отданное Стоуном, оказалось на диво неточным и потому открытым для препирательств. Представитель ЦРУ Говард Смит назывался в инструкциях "координатором проекта по производству цереброла", тогда как должность самого Тимонса звучала весомее: "директор по экономической, производственной и научной части департамента церебрологии Bioscience". Пи-эйч-ди был знаком с правовыми обычаями своей страны, так что заранее поинтересовался у Хомсона, не подписывало ли руководство других документов, - и получив отрицательный ответ, приготовился к бою. Бюрократическая логика была на его стороне. Создатель лекарства намеревался отстаивать свою делянку всерьез.
  
   Направляясь на встречу со Смитом, Сэм распечатал две копии документа, на случай, если собеседник заведет речь об устных договоренностях, якобы перекрывавших письменные. Такого допускать не следовало, тем более, что ответный ход напрашивался сам собой. Заверенная у юристов бумага могла отбить у кого-угодно охоту спорить. Вооруженный документами Тимонс не собирался вести себя вызывающе. Достаточно было просто убедить непрошеного начальника не вмешиваться не в свои дела.
  
   - Давайте разграничим сферы нашей деятельности, -- предложил Тимонс, положив локти на стол. По другую сторону стола располагался Смит. Ученый пробовал надвигаться на него по-боевому. - На мой взгляд, наша ситуация предельно понятна. Есть вещи, в которых разбираюсь я, есть те, в которых сильны Вы. Со своей стороны я охотно это признаю. Например, я не вмешиваюсь в то, что касается безопасности. По этой причине не занимаюсь шпионажем. Не слежу за простыми пользователями и за своими соседями. Не работаю с террористами. Не роюсь в чужом белье. И даже не записываю то, что говорят мне другие люди, если они этого не хотят.
  
   Но и Вы, со своей стороны, вряд ли в курсе последних достижений науки. Не разбираетесь в квантовой химии и молекулярной геометрии. Разделяете всеобщее невежество в субатомной физике. Не владеете основами генетического скана. А между тем без них любые эксперименты в области церебрологии -- немыслимы. Профанам, не получившим необходимых знаний, формулу лекарства объяснить невозможно.. А вы, простите за прямоту, не ученый. Не церебролог. Не человек умственного труда. Лишь по стечению обстоятельств Вы пристегнуты к проекту. Скорее всего, Вы сами осознаете, где проходит граница ваших возможностей, в чем Вы компетентны, а в чем нет.
  
   Смит зевнул. Он глядел на головастого типа с таким выражением лица, как будто считал и его самого, и маячившие в его руках бумаги не более, чем недоразумением - вроде неудачно выбранной заставки на мониторе. Терпеть ее приходилось, и все равно каждый раз возникало желание щелкнуть пальцем. Время от времени полковник поднимал черные очки на лоб, но каждый раз снова спускал их на глаза, услышав очередной научный термин. Речи Тимонса Смита не интересовали. Тем не менее уходить из-за столика цру-шник не собирался.
  
   - В каком-то смысле мы дополняем друг друга и можем быть взаимно полезны, - почувствовав напряжение, сделал вынужденную уступку Тимонс, - но только в том случае, если каждый сохранит свою автономию. Например, Вы знаете, что такое нейронная патология? Для церебрологии это ключевое явление, владение этим терминологическим аппаратом необходимо, чтобы вникнуть в суть дела...
  
   Агент Смит пожал плечами.
  
   - А нейронный пластырь? нейродермическая подушка?
  
   - Меня не интересует терминология, -- просто заметил безопасник, - единственное, что имеет значение, -- это эксперименты над людьми. В этом деле Вы некомпетентны. Самую важную сторону нашей работы от имени ЦРУ буду курировать я.
  
   - Именно о так называемых экспериментах над глупыми людьми я и собирался говорить, - нажал голосом Тимонс, дававший понять, что считает этот вопрос принципиальным,- Так называемых, потому что настоящие испытания над человечеством в секретных тюрьмах -- меня не интересуют. По правде сказать, это действительно прерогатива вашего ведомства, и я не собираюсь вмешиваться в нее. Но речь в нашем случае пойдет совсем о другом: не о пытках, похищениях и убийствах, а об отборе людей для проведения совершенно безобидного эксперимента. Однако безобидный -- еще не значит пустяковый, то есть доступный кому-угодно. Когда дело доходит до науки, всегда требуются особые знания. Только нейронная биология позволяет отделить людей, годных для тестирования цереброла, от тех, кому его пробовать не стоит. На самом простом уровне можно сказать, что таблетку должны получить только самые глупые люди. Умным же лучше держаться от нашего эксперимента в стороне.
  
   - Что такое глупые люди мне известно, - проворчал Смит, - с такими людьми я многократно сталкивался по службе. Да и Вы, думаю, тоже. А вот что такое ум?
  
   Тимонс встал на дыбы.
  
   - А может быть, Вы заблуждаетесь? И Ваша точка зрения -- ни на чем не основана? Или с ними сталкивался только я? На свете столько же людей, сколько и представлений о глупости. Все считают идиотами друг друга. И множества значений, возникающие при этом, обычно не совпадают между собой.
  
   Говард Смит не любил философствовать.
  
   - Дурак человек или нет -- это вопрос практики. Практика -- критерий истины, а с дураками обычно все просто. Быть дураком никому не пожелаешь. Как правило, дураки едва сводят концы с концами, если их не поддерживает на плаву социальная система. У нас в США, слава Богу, коммунистов нет. Достаточно посмотреть на доходы, и легко можно обнаружить дураков.
  
   - Гоген, Кафка, Достоевский, любой гений, поживший в бедности, поспорил бы с вами. Однако дело не только в этом. Есть вещи, которыми вы пренебрегаете: моральные и этические ограничения накладываются на эксперимент. Откровенно говоря, не всем требуется умнеть. Вообразите себе пятиклассника, переросшего свой класс. Человека, опередившего свое время. Как он будет жить в своем коллективе? Как неожиданно расстроится от поумнения весь его трогательный детский мир?
  
   Смит снова опустил очки на лоб, но теперь демонстративно отвернулся от Тимонса, давая понять, что разочарован. Сотрудник спецслужбы сосредоточился на портфеле, откуда извлек футляр, напоминавший портсигар. По неожиданно серьезному виду, который напустил на себя Смит, становилось ясно, что готовилось нечто важное, и Тимонс, почувствовавший напряжение, замер. Обычно ловкому службисту пришлось довольно долго повозиться со своими вещами. Хотя у церебролога мелькнула мысль, что он просто пользовался этим случаем, чтобы поиграть на нервах, в глубине души Сэм Тимонс понимал, что заблуждался.
  
   Вещица, которую извлек Смит, была проста в употреблении: раскрывалась сама собой от нажатия на скрытую от взглядов клавишу. Однако работник ЦРУ нашел ее не сразу или предпочел выдержать драматическую паузу, разбираясь в ее устройстве: только спустя несколько мгновений, из черной емкости резервуара на ресторанный столик стали сыпаться крохотные горошины синего цвета. Сэм Тимонс сразу опознал их, отшатнулся, опустил голову. Это было к месту: тщательно напускавшаяся им на себя самоуверенность полностью сошла на нет.
  
   Безопасник же смаковал нокаут: не отпуская палец с кнопки футляра, как со спускового крючка, сыпал и сыпал горошины, которых оказалось так много, что они стали падать со стола. Зрелище это вывело Тимонса из оцепенения. Он согнулся, чтобы собрать крохотулины, которые были ему так дороги. На руках у ученого лежал цереброл.
  
   - Вернемся к началу разговора? - предложил Смит. - Вы говорили, что за одну часть работы отвечаете вы, а за другую я. Это превосходная идея. И вы еще рассчитывали сами определить мою часть.
  
   Тимонс побледнел от унижения.
  
   - Вы нас ограбили, - только и произнес он, - Но просто так это с рук не сойдет. Вы должны понимать, что нарушили закон.
  
   - Неверно, Тимонс, неверно! Все требования юристов были полностью соблюдены. Право владеть церебролом на законных основаниях нам предоставило руководство вашей компании. Правда, это был не Хомсон, и, думаю, он до сих пор не в курсе. Не подумайте, что я упиваюсь своим могуществом, но все возможности мне предоставил верховный босс Bioscience господин Стоун.
  
   - Ублюдок, - прошипел ученый. - Просто чертов ублюдок Стоун. И уже неважно, пусть он уволит меня, когда вы ему это передадите, больше работать на него я не хочу.
  
   Полковник позволил себе улыбку, поскольку происходившее его веселило. Доносить никому он ничего не собирался.
  
   - Осторожнее вы так, все-таки вы имеете дело с ведомством, которое привыкло следить за своими соседями. Как Вы сами изволили справедливо заметить. Пусть даже мы и не записываем ваши разговоры прямо сейчас.
  
   Тимонс опустил голову и пригляделся: синие, с основательным поперечным разрезом, горошины цереброла были изготовлены совсем недавно. Понять это помогало обоняние: таблетки не успели приобрести характерный запах. Однако новинкой для церебролога они ни в коем случае не были: напротив, три последних года не сходили у ученого с глаз. За это время для Тимонса работа над препаратом сделалась смыслом жизни. И вот контроль над ним был нежданно утрачен. Долгожданный клад оказывался в чужих, при этом грязных, руках.
  
   Завладев сокровищем, парень из ЦРУ мог диктовать свои условия. Например, встать из-за стола, показав себя хозяином положения, и заставить церебролога бежать за собой. Может быть, ради этого он и явился? Какой придурок. Но следовало выяснить хотя бы, что он предпримет дальше .
  
   - Что вы теперь собираетесь делать с лекарством? - спросил напрямик Сэм, решивший приготовиться к худшему. - Я могу гарантировать, что держите в руках его Вы совершенно напрасно. Есть его Вам точно не стоит, потому что Вам не требуется умнеть.
  
   - С церебролом я проведу отдельный эксперимент. В этом смысле мы с вами коллеги. В химических формулах я не силен, это верно. Только сами по себе они никого и не убеждают. Согласитесь, для любого дела нужна практика. И Вы хотели эксперимента. Вот ЦРУ тоже надо выяснить, работает ваша технология или нет.
  
   Тимонс чувствовал себя обессиленным. Невозможно было столько раз повторять одно и то же.
  
   - Мой совет -- не вмешивайтесь во все это. Оставьте проект тем, кто понимает в нем лучше. Примите, что ученые профессионалы в своем деле, а спецслужбы в своем. Оставьте молекулярную геометрию тем, кто занимался ею всю жизнь, и позвольте нам взять ответственность за эксперимент!
  
   Тимонс чувствовал, что его голос звучит жалко, и ни на что хорошее уже не рассчитывал. Потому и ответ не вызвал у него никакого удивления.
  
   - Едва ли получится. Тем более, что то, чем вы занимаетесь, имеет прямое отношение к безопасности нашей страны. И не спорьте со мной: в этом я понимаю лучше вас.
  
   Сэм угрюмо замолк, а сотрудник спецслужбы воспользовался паузой, чтобы включить ноутбук, на экране которого замелькали картинки, не имевшие отношения к делу. Впрочем, Сэм подозревал, что ничего совершенно постороннего у сотрудника спецслужбы не водилось. Потому заранее прикидывал, есть ли от новых картинок опасность и с какой стороны его ударят на этот раз.
  
   - Вы можете быть снобом, Сэм, можете считать меня необразованным парнем, приехавшим в город Большого Яблока откуда-то из прерий. Или вашим личным врагом. Это неважно. Но кое-что из давешнего разговора я понял. Для того чтобы проверить, как работает ваше лекарство, следует отыскать идиота; как говорят простые американцы, полного чмошника, - и предложить ему цереброл. Это постановка вопроса меня чрезвычайно заинтересовала. Не поверите, я с ходу нашел несколько кандидатов. Мысленно ища дурака, я не затратил на это много сил.
  
   - Что вы понимаете во всем этом? - обреченно спросил Сэм.
  
   - Не так уж и мало, притом что у меня есть практический опыт. Глупых парней в своей жизни я повидал в избытке. Я сталкивался с ними по работе, что и немудрено. Многие из них идут в преступники, другие в начальники, а иногда это почти одно и то же.
  
   Тимонс снова принялся читать лекцию.
  
   - Глупость -- относительное понятие, особенно когда о ней легковесно рассуждают дилетанты. У каждого из нас свои критерии, кого и при каких обстоятельствах считать дураком. У всех из нас бывают в жизни случаи и нелепые, и жалкие. Меня, например, называли не годным для обучения точным наукам гуманитарием. Да и вас, сотрудников спецслужб, за глаза называют, как хотят.
  
   Смит не смутился.
  
   - Отличать тупых парней от умных меня научила жизнь. Кто пожил с моё, тот видит собеседников насквозь. Сканирование мозга в этом случае не нужно. Мое мнение может оставить Вас в разочаровании, но я определяю дураков безо всяких формул.
  
   ЦРУ-шник отхлебнул кофе и запросто продолжил:
  
   - С дураками все просто: тупой парень -- это тот, кто зарабатывает мало, а здоровье свое тратит зря. Я имею в виду вредные привычки: сам-то я не курю и не пью. Конечно, у всех бывают проблемы, поэтому для надежности я всегда добавляю возраст. Поживший парень, который злоупотребляет алкоголем и куревом, и не заработал ни гроша, - вот дурак! Зато такой часто зарабатывает пиздюли. этих парней у нас пруд пруди, и найти их несложно. Жалко, что выбирать из них приходится только кого-нибудь одного.
  
   - Такие широкие критерии... - Сэмюэл Тимонс искренне пробовал иронизировать, - Не собираетесь ли вы отыскать кандидатов прямо здесь? Мне кажется, это не особенно-то благополучный район.
  
   - Не думаю. Под этой крышей варят хороший кофе. А по моим наблюдениям, глупые парни предпочитают колу с сахаром. Или пиво. Мы могли бы пойти в Макдональдс и поискать дураков там. Но тогда пришлось бы знакомиться с ними в живую, а вы, Сэм, -- простите за прямоту, кабинетный ученый. Разговор с простаками не доставит вам удовольствия. Да и им тоже. Вы не производите впечатления человека, которому они поверят. Даже с дурнями -- и с ними особенно -- нужно держать марку. Мятый галстук, жеваная рубашка -- они сами посчитают вас придурком, Сэмюэл.
  
   Потому примите в расчет мой опыт, и тогда я смогу упростить нам задачу. Кое за какими дурнями мы уже давно наблюдаем в ЦРУ. Не потому что мы интересуемся ими особо, а потому, что под наблюдением у нас слишком многие. Нужно будет только выцепить дурней в наших базах данных, и это всё.
  
   Сэм кивнул в знак согласия, больше не чувствуя, что от него что-то зависит, а Смит, не дожидаясь одобрения, склонился над ноутбуком. От церебролога не укрылось, что службист пользовался сложной компьютерной защитой: тремя паролями вместо одного. Введя последний из них, Смит получил доступ к обширной картотеке, выстроенной как фотогалерея: ее можно было настраивать, вводя параметры, в зависимости от которых подборка лиц на экране менялась. Мелькавшие на экране карточки были частью обширного каталога. Узнать из них можно было довольно о многом, и церебролога неприятно поразили масштабы слежки. Впрочем, углубиться в наблюдение ему не дали. Сэм лишь выяснил, что если навести курсор, то фотографию можно было увеличить до размеров целого экрана, а затем, если нажать на нее еще раз, открыть доступ к личному файлу.
  
   Справившись с настройками, Смит объявил Тимонсу, что в списке оставались лишь те, чей уровень IQ находился ниже критической отметки. Церебролог оживился, однако изучить возможности программы ему не разрешили. Сотрудник спецслужб оставлял за ученым право совещательного голоса, но не подпускал к курсору.
  
   Двигая мышкой, Смит провел перед взглядом Сэма галерею людей, засушивших свой разум: тут были и чернокожие, и азиаты, и белые, больные и увечные и даже на вид благополучные люди. Глупость у многих отпечаталась на лицах, а иногда ее можно было заметить только по глазам. Тимонс и хотел возразить, что список составлен непрофессионально, но не смог подобрать аргументов. В конце концов, он уставился в экран с мыслью, что кого-то из этих типов действительно придется выбирать.
  
   - Вы голосуете за демократов? - полушутя -полусерьезно спросил Смит. Он не стал дожидаться ответа, поскольку считал, что знает его заранее. - Тогда Сэм, Вас связывает политическая корректность. Боюсь, я знаю, какие вы испытываете сомнения. Такие разные лица. Некоторые из них представляют меньшинства. Не можете на глаз определить, кто из них самый глупый? Ничего, выбирайте смело. За вами не следит департамент по гендерному и расовому равенству вашего ВУЗа. За вами следит ЦРУ. Потому, если у черного самая тупая рожа -- берите его. Или, мой вам совет, выбирайте бабу.
  
   - Глупость не зависит ни от расы, ни от цвета кожи, ни от научной степени, - с достоинством отвечал ученый, подпустив в свой голос как можно больше холода. - Тем более она не зависит от гендера. Но ваш список откровенно неудобен: вы сработали его непрактично. Прежде всего, он длинный... дураков получается слишком много у нас в стране.
  
   Представитель ЦРУ в ответ на это только пожал плечами.
  
   Спустя несколько мгновений, Смит домотал страницу до края. На экране отобразилась еще одна, потом еще, но даже та, судя по указаниям на краешке дисплея, не была последней. Галерея растягивалась так, как будто всерьез уходила в бесконечность. Мысль об этом наводила на Тимонса тоску, потому что лишала смысла любой выбор. Лица дураков смешивались между собой и расплывались, становясь все более и более похожими друг на друга, так что никто уже не мог быть уверен, что перед ним разные люди. Кандидаты напоминали коллективную инсталляцию современного художника, под которой незримой рукой было написано "Дурь".
  
   - Если вам трудно остановиться на ком-то одном, то это свидетельствует только о недостатке решительности, - не воздержался от замечания полковник Смит, - И в этом случае Вас не с чем поздравить. Если понадобится, то выбор сделаю и без вас. Критерии у меня имеются: я уже о них говорил.
  
   - И в чем же они заключаются? В бедности? в алкоголизме? В драчливости? Любой социолог сказал бы вам на это, что вы сами недалеко ушли...
  
   - Социологи обычно остаются без работы. Как и все гуманитарии. А те, кто знают дело, определяют дураков по другому критерию - по личному знакомству. К созданию базы я имею отношение и, как следствие, нескольких кандидатов уже не раз повстречал.
  
   - Тогда выбирайте сами, - сложил с себя ответственность церебролог, - Но с одним условием: расскажите мне, что за человека вы выбрали и почему именно его.
  
   Смит нажал на кнопку, и новые фотографии дураков перестали вываливаться на экран. Отмотал перечень на середину и щелкнул мышью, чтобы расположить данные в алфавитном порядке. После головокружительной перестановки курсор Смита застыл поблизости от начала ряда с литерой К. На то, чтобы выбрать из этой части таблицы, у полковника ушло не более минуты. Было заметно, что он действительно узнавал какие-то лица, и выбор делал не наугад.
  
  
   - Фред Карсон. Прекрасный кандидат. Кое-что знаю о нем лично. Есть все основания считать, что он не умен.
  
   - Я слушаю, - зацепился на последнем рубеже Сэм, - объясните мне в подробностях, почему.
  
   - Несколько вводных данных: во-первых, Карсон - законченный алкоголик. Во-вторых, работы не имеет, потому время от времени ночует в метро. Прежде трудился в закусочной, где по себе оставил плохую память. Его выгнали за кражу. Само собой разумеется, полиция имеет на него зуб. В деле, которое заведено на него в управлении, можно прочитать, что он любит драться. Особенно часто он машет кулаками, когда выпьет. В таком состоянии его не раз доставляли в участок. В рапортах говорится, что он пытался сбежать от правоохранителей, но ни разу ему это не удавалось. А вот свидетельство о прохождении им теста ай-кью. Госпитализировали в психдиспансер для пьяниц, потому провели обычное в таких случаях тестирование... Результат 74. Неудивительно, и соответствует его аттестату со школьными отметками -- тоже низкими. Тут еще много в подобном роде, но я думаю, этого достаточно. Фред нам подходит. Мы дадим ему таблетку и сразу же начнем наблюдения. Возражений нет?
  
   - Нет, -- признал Сэм - но есть одна странность, которая меня смущает, когда я задумываюсь об этом. Может быть, вы правы и мне не хватает практического опыта. Но не понимаю, как вы собираетесь заключать контракт с этим парнем. Конечно, он дурак, но все равно ему придется объяснить, в чем дело. Он может понять нас превратно, а ведь потом нужно будет получить его подпись. Мне кажется, придется положить ему удвоенный гонорар.
  
   - А вот на это тратиться не придется, - Смит откинулся на спинку стула, задвинув очки на затылок. Вокруг суетились официанты, и жизнь била ключом. Никому не приходила в голову мысль, что именно там и тогда решалась судьба человеческого мозга - возможно, всех мозгов вообще. ЦРУ-шника это забавляло. Смит с основанием полагал, что все секретные переговоры разумнее всего проводить в самом публичном месте. И находил удовольствие в том, что говорил вещи, которые его соседям, пусть даже сам умным людям, оказываются не по уму.
  
   - Мы сделаем проще, не обращаясь к юристам: вызовем его в отделение полиции, предложим чашку кофе, в которой растворим вашу таблетку. После разговора по душам полицейские препроводят его домой. За дальнейшим мы сможем следить совместно. В ход пойдет система отмычек. Проникнем в квартиру, камеры в жилье Фреда установим заранее и с самого начала сможем за ним следить.
  
   - Простите, - не поверил своим ушам Тимонс, - вы собираетесь подсыпать в кофе ему мой препарат, даже не спрашивая его мнения и считаете себя американцем? Просто растворить цереброл в чашке, и все? Не ставя испытуемого в известность ни о чем?
  
   - Именно так, - пожал плечами полковник. - а с дураками-то еще как?
  
   Глаза Тимонса опасно засверкали. Он ничего не сказал.
  
   - Да, -- запросто продолжил безопасник -- разговаривать с ним - это пустая трата времени. Поверьте моему опыту. Не пойдет на пользу даже ему самому. Слишком чугунная башка. В конце концов, он плохо говорит.
  
   - И зная его, не находите ни одного способа поставить его в известность? Сообщить, что он берет на себя большой риск?
  
   - Нет, дорогой Сэм, ни одного, да и, собственно, ради чего?
  
   - По-моему, у Вас вообще нет принципов. Подсунуть испытуемому лекарство так, как подсыпают яд крысам, - ученый налился красным, - как нацисты уничтожали цыган...
  
   - Зато он никогда не узнает, что с ним происходит. И не разболтает никому.
  
   - Я многое терпел и на многое был согласен, но это слишком. Я говорю вам "нет". Я говорю, что этого не будет. Я говорю вам, что я не пойду на это, потому что я американец!
  
   Сэм Тимонс произнес последнее слово настолько отчетливо и громко, что другие посетители кафе обернулись на собеседников и замолкли. Однако ничего интересного для них не случилось. Понадобилось несколько мгновений, чтобы гулкая местная жизнь возобновилась. Кто-то поднял тост, и к покрасневшему Сэму уже больше никто не прислушивался.
  
   Сотрудник спецслужбы воспользовался этой передышкой, чтобы нагнуться к Тимонсу и прошептать тому кое-что на ухо. Впервые полковник выглядел угрожающе. Колени церебролога невольно задрожали.
  
   - Дорогой Сэм, - проговорил Смит тихо, - .Я подготовился к нашей встрече основательно. Если вдруг вы подумали, что я не стану этого делать, то вы заблуждались. Я навел справки о вас и кое-что выведал. Вы окончили Гарвард, сотрудничали с профессором Фелтеном -- мировым светилом. Потом работали в NeuroScience, одном из лидеров фармоиндустрии, - прежде чем уйти к конкурентам на лучшую зарплату. Вам принадлежат несколько значимых научных результатов. В том, что касается научной стороны дела, у нас нет вопросов. Ваше мнение для нас интересно.
  
   Что же касается гуманитарных аспектов, дело обстоит иначе. Спецслужбам вы известны как. участник студенческой группы за легализацию каннабиса, антивоенный активист и сторонник Джулиана Ассанжа. Вы даже подписывали петицию в его поддержку, и мы это помним.
  
   - Во всем этом не было ничего противозаконного, - прошипел Тимонс, принимая условия игры. Он тоже заговорил на полтона тише.
  
   Вокруг веселились, и собеседников никто не слушал.
  
   - Согласен, - пожал плечами полковник. - И тем не менее, этих фактов вполне достаточно, чтобы сделать выводы. С гуманитарной стороны, ваше мнение нам нелюбопытно. А поскольку нам предстоит сотрудничать на наших условиях, то я сообщаю вам об этом прямо. Чтобы впоследствии не было ни недоразумений, ни обид.
  
   Сотрудник ЦРУ закрыл ноутбук и встал из-за стола, а Сэм, не оправившийся от пережитого, остался в кафе со счетом, по которому ему предстояло заплатить за обоих. Чтобы прийти в чувства, понадобилось время. ЦРУ-шник опускался до издевательств, несправедливо полагая, будто ему за это ничего не угрожает. Душа Сэма жаждала мести. Однако ученый понимал, что поквитаться сможет лишь при удаче. Зажмурив глаза, церебролог попытался убедить себя, что счастливое стечение обстоятельств не за горами: нужно только выждать, и тогда он сумеет рассчитаться с безопасником за все.
  
  
   *
  
   Хотя Смит и давал понять, что ему понадобится несколько дней, чтобы подготовить всё для эксперимента, справиться с трудностями удалось гораздо быстрее. Уже следующим утром полковник уведомил консультанта, что лекарство передали Фреду, и тот выпил его. Полиция проводила испытуемого в его социальное жилье, где оставила одного. Карсон, которого шатало из стороны в сторону, заснул, и будить его не стали. К этому времени система дистанционного слежения уже работала. За алкоголиком, не теряя серьезности, наблюдала главная спецслужба мира. Црушник предложил консультанту самому приехать в офис, чтобы включиться в ее работу. Своими глазами увидеть, как первый человек, попробовавший цереброл, пробудится ото сна.
  
   Не дуйтесь, Cэм, если я нагрубил вам в прошлый раз. И поскорее приезжайте. Уж на что я не ученый, но и меня снедает любопытство. Лично я совсем не понимаю, как можно сделать человека умнее, дав ему проглотить какую-то таблетку. Тем более, такую невзрачную, как Ваша. Может быть, этоm цереброл вообще не подействует. Может быть, все это ошибка? Я вполне допускаю. И тем не менее я держу за Вас кулаки. Говард.
  
   P.S. Навел справки о вашей академической репутации. Она выше всех похвал-- у Вас и у Вашего коллеги Густава из Neuroscience. Приезжайте. Этот опыт не должен завершиться триумфом без Вас.
  
   Послание Смита от первой до последней строчки дышало ядом. Тимонс аж поежился. И хотя Густав занимался в Neuroscience опытами над мышами, его все же можно было привлечь к эксперименту над людьми в качестве второго консультанта. Получи конкурент эту работу, неприятностей было не миновать. Наверняка он бы заинтересовался формулой цереброла, докопался бы до сути и передал секреты руководству своей фирмы. О последствиях утечек из лаборатории лучше было и не думать.
  
   И все же если подняться от суеты до высот большой науки, то эти мелочи казались такими же нелепыми, как и сама работа Сэма на Bioscience. Гораздо важнее было то, что эксперимент после стольких проволочек все-таки вышел на финишную прямую. Не зря церебролог столько дней ждал этого мига, когда нейронные сети чьего-то мозга нальются неведомой силой, и голова испытуемого, которого коварно не поставили в известность заранее, заработает на полную мощность. Трудно было вообразить, что последует дальше. Возможностей открывалось слишком много. Все зависело от испытуемого. Пропустить развитие событий из-за уязвленной гордости Сэм Тимонс позволить себе не мог.
  
   Конечно, - и Сэм это признавал, - условия для проведения опыта, с этической точки зрения, не выдерживали критики. В том, как его намеревались поставить, крылась угроза для всего церебрологического проекта. Смит легко мог объявить о неудаче испытаний, воспользовавшись каким-нибудь нелепым предлогом. Под его пристрастным руководством данные вообще могли предстать в неверном свете. Плохо могло стать самому испытуемому, если о нем не позаботились заранее... Осознание опасности заставило Тимонса собраться. Одна главная мысль вытеснила все остальные. Многолетний труд нуждался в защите. Очень жаль, если ради этого придется унизиться перед Смитом, но можно было согласиться и на это, если не было другого способа отстоять цереброл.
  
   По дороге к офису секретной службы ученый убедил себя быстро и безоговорочно принять условия Смита. Не важно было, что Фред не получит вознаграждения за участие в опыте и не осознает до конца, что с ним случилось. Так или иначе, с испытуемым можно будет рассчитаться в частном порядке. С некоторой точки зрения, возможность поумнеть сама по себе была достаточной наградой. А то, что к делу не допустили юристов, по крайней мере, избавляло от хлопот. Эксперимент в любом случае противоречил праву, и никакие законники
   с его обеспечением не помогли бы. Международные конвенции запрещали опыты над людьми, ставя проверяемую на фактах церебрологию в безнадежное положение. Мириться с вечным изгнанием из рая экспериментальной науки было невозможно. Опыт все равно был нужен, и уже неважно, нарушает он законы или нет.
  
   Секретный офис тайной службы располагался в подвальном помещении ее же собственного главного здания. До знаменитого небоскреба Сэм добрался на метро. Оказавшись на месте, быстро миновал охрану и на ресепшене попросил вызвать к себе полковника Говарда Смита. Вчерашний собеседник уже ждал на месте, с присущим ему артистизмом спрятавшись на фоне декораций. Тимонс вздрогнул: ему показалось, где-то поблизости прятались и другие тайные агенты. Но отвлекаться на эти мысли было некогда. Наскоро уладив дело с охраной, Смит первым сделал шаг к Сэму и попросил его следовать за собой.
  
   Начал полковник ЦРУ разговор с улыбки:
  
   - Пойдемте посмотрим на нашего Фреда. Кажется, он неплохо переваривает случившееся. Должен сказать, Вы молодец!
  
   Тимонса смутило это слово "переваривает", так что он попробовал отшутиться.
  
   - Цереброл состоит из натуральных компонентов и не должен вызывать отторжения. Так что хвалить меня не за что. Я не понимаю, что в нем вообще можно "переваривать"?
  
   Однако црушник не бросал слов на ветер.
  
   - Парень только и занят, что работает брюхом. Что до меня, то я и не знал, что придется тянуть с поумнением так долго. Я считал, что все должно случиться мгновенно. Выходит, Вы ввели меня в заблуждение, Сэмюэл. Молодец-то Вы молодец...
  
   - Я ничего Вам не обещал, - отозвался ученый. - прогнозировать события в таком деликатном деле, как наше, крайне трудно. Как Вы знаете, эксперимент проводится в первый раз в истории, так что реакции мозга на цереброл не изучены. Главное, на что мы должны сейчас надеяться, - это чтобы Фред Карсон с успехом миновал навалившийся на него стресс.
  
   Следуя за Смитом по коридору, церебролог спустился на подземный этаж, напоминавший заброшенный туннель метро, и проследовал на ощупь вдоль стен, в которые были впечатаны трубы и поврежденная электроника. Говард прокладывал себе путь фонариком от смартфона, но света на двоих не хватало. Ученый едва поспевал за агентом, по пути то натыкаясь на провалы, то на высокие ступеньки, выраставшие там, где их трудно было представить. Когда Тимонс подскользнулся, полковник не протянул ему руки. Вскоре стало ясно, что Смит оборачивался, лишь когда ему самому это было зачем-то нужно. Говорил он отрывисто и не особенно принимая собеседника в расчет.
  
   - Итак, переваривание. Вижу, это слово Вас задело. Значит, всё идет не по вашему плану, Тимонс. И это, с профессиональной точки зрения, досадно. Усвоение цереброла все длится и длится, как будто мы скормили этому Фреду бочку. Иногда у меня возникает подозрение, что его вырвет. И тогда всё пропало: таблетки попросту выйдут у него через рот.
  
   Сэмюэл вздрогнул от такого предположения и едва не подскользнулся на самом ровном месте.
  
   - Все зависит от того, как давали ему лекарство. Нужно было проследить, чтобы перед церебролом Карсон не употреблял алкоголя... Вы ведь ведете за ним слежку?
  
   Сотрудник спецслужбы сделал Сэму знак успокоиться. Однако на вопросы младшего по проекту отвечать не собирался.
  
   - В Ваше оправдание можно сказать несколько слов. По крайней мере, время Фред проводит не хуже, чем обычно, потому что он никогда не знал, куда приложить свои силы. Сейчас он сидит на стуле и тупо не движется с места. Ни грана фантазии, ни крупицы воображения. Ничего, что свидетельствовало бы о порыве мысли. Но все же это не так и плохо на фоне предыдущих дней, когда он пил.
  
   - Следов паралича вы не заметили? - То, что Тимонс услышал от полковника, не соответствовало клинической картине цереброла. В глазах ученого отразилась тревога.
  
   - Никакого паралича нет, хотя, разумеется, мы поспешили проверить именно это предположение. Подключили датчики к мышцам Фреда, измерили пульс и сердцебиение, взяли анализы тканей. И не нашли решительно ничего, что могло бы заинтересовать специалистов. Психологи, правда, говорят, что пациент подавлен. Но эмоциональное состояние меня не волнует. Я не собираюсь принимать в расчет психосоматику. Хотя как вы говорите, головастые? Много ума -- много печалей, да?
  
   В том, что касалось технической стороны дела, Сэму упрекнуть Смита было не в чем. Когда оба они выбрались из коридора в большую освещенную комнату -- церебрологу она показалась похожей на больничное отделение в "Матрице" - первыми ученому бросились в глаза датчики, термометры и краны, висевшие повсюду. На плазменных панелях кипела работа: велась трансляция с прикрепленных к телу Фреда маленьких камер. Аппаратура подчинялась единому замыслу, готовая к часу "икс": достаточно было испытуемому подняться, расправить руки, повернуть голову, - и изображение на всех мониторах задвигалось бы. В разнобой пришли бы и данные по пульсу и сердцебиению, кровоснабжению и мозговой активности. Все было готово для напряженной работы. Однако Фред сидел, опустив тяжелую голову на ладони, и не шевелился.
  
   Тимонс обошел комнату с одного края до другого, ненадолго остановившись перед каждым из экранов.
  
   - Мне кажется, я догадываюсь, что с ним случилось. Не буду держать Вас в неведении по поводу своего экспертного мнения. Парень попросту впал в ступор.
  
   - Как вы сказали? Ступор? Что из этого следует? Бытовой, шоковый? С какими препаратами по лечению этого ступора совместим церебол?
  
   - Я бы назвал этот ступор экзистенциальным, - со значением произнес церебролог. - Таким, который касается осмысления жизни. Фред умнеет, и в этот момент мир для него - как новые ворота. В его положении это весьма естественно. Помочь мы ему никак не можем. Остается лишь запастись терпением и ждать. Может быть, когда-нибудь такое пробуждение ожидает каждого из нас.
  
   Полковник разочарованно хмыкнул. В его речи вновь прорезались недоброжелательные нотки.
  
   - Если Вы правы, и мозги парня шевелятся, то интересно, как скоро он заметит нас вокруг себя? И заодно то, что мы, не тратя времени даром, откровенно следим за ним.
  
   - Поднимайте ставки выше. Возможно, он увидит еще и что-то такое, чего мы и сами не замечаем, - высоко поднял нос Сэм.
  
   Полковник пожал плечами. Больше всего он хотел доказательств, что Фред Карсон действительно умнел.
  
   Спустя час, у Сэма, воровато озиравшегося по сторонам, стало закрадываться подозрение, что Смит пытается выполнить всю работу в одиночку. Многое у цру-шника получалось неплохо. Время от времени он лихо подскакивал к нужному табло, списывал показания приборов и в случае обнаружения разницы резво заносил изменения к себе на смартфон. Остальное время он проводил у одного экрана, куда вела трансляцию камера, позволявшая заглядывать Карсону в лицо. Глаза Смита и Фреда встречались, хотя испытуемый не мог даже помыслить об этом. Жидкокристаллическая пластина, протянувшаяся между ними, разделила два мира, а вместе с ними и два взгляда: ясный, целеустремленный Говарда и водянистый, погруженный в себя Фреда. Случалось так, что изображение застывало полностью, если Карсон проводил без движения несколько мгновений. В таких случаях полковник, ждавший, когда ступор закончится, злился, поднимался с места и начинал расхаживать из стороны в сторону, бурча что-то невразумительное себе под нос.
  
   - Если этот Карсон о ком-то думает, то уж точно не о нас. Куда текут его новые просветленные мысли? Не поднялись ли они слишком высоко над землею? А ведь я могу дать ему знак, и очень наглядный. Парень опутан нашими приборами с ног до головы! Если понадобится, по ним потечет что-угодно, например, легкий ток.
  
   - Не нужно этого делать! - запротестовал Сэм, поднимая сразу обе руки в надежде защитить чистоту эксперимента,- Не пытайтесь влиять на то, что превосходит ваше понимание! подопытный, очевидно, испытывает шок. На потрясение универсальной реакции быть не может. Отзывы каждого организма индивидуальны. Погружение в самого себя, интроспекция выросшего мозга -- еще не худший выход из положения. Нельзя заранее предугадать, когда неизбежный переходный процесс подойдет к логическому концу.
  
   - То есть никаких прогнозов? как-то это не по-научному. Но Вы же, наверное, делали опыты - по крайней мере, на мышах?
  
   Сэм Тимонс невесело усмехнулся.
  
   - Что касается мышей, вы обратились не по адресу - это дело моего коллеги Густава из Neuroscience. Предсказывать же я ничего не берусь, и он, скорее всего, тоже не взялся бы. И все же есть одна вещь, которой я опасаюсь. Может выйти так, что пребывание Фреда в ступоре затянется. А потом все в его голове уляжется, количество перейдет в качество, лампочка щелкнет и загорится, и вот тогда! Тогда он поднимется и попробует опрометью выбежать из квартиры. Где делать ему больше нечего. Надеюсь, Вы держите его крепко и следите за дверями? Его ни в коем случае нельзя будет выпускать!
  
   - На этот счет не беспокойтесь, -- поднял большой палец безопасник, - Всюду на подступах надежные люди. Попросту, они прикрывают дверь.
  
   - Это прекрасно. Передайте им, если вдруг Фред поведет себя необычно, пусть ни в коем случае не бьют его.
  
   Последовавшие полчаса Смит часто посматривал на ученого коллегу, и это были недружелюбные косые взгляды. Настроение полковника портилось, и нельзя было сказать, что без причины. Фред на экране так и сидел сиднем. Он то поднимал, то опускал свою голову, как будто разлившаяся по ней тяжесть не давала к себе привыкнуть. Бывало и так, что Карсон пытался опереть лоб о кулак, но каждый раз тот краснел, как будто не выдерживал веса. Иногда парень задирал голову, да так и замирал в неестественной позе, глядя в сторону окна. Однако все это было полковнику от души безразлично. Он расхаживал с таким видом, как будто у него чесались кулаки.
  
   - Если бы мой мозг умнел, то я бы точно вел себя иначе! Я бы ни за что не усидел на месте! Можете мне поверить, мой дорогой кабинетный ученый! Я, как ужаленный, вскочил бы со стула и закричал бы: да что же это такое! Что со мной происходило! в каком дерьме я оказался! Как же все это вышло? А потом призадумался: как я мог довести себя до этого! У меня нет ни работы, ни женщины! Тут-то мой новый супермозг и пришел бы мне на помощь. Я быстро сдвинул бы все с мертвой точки. Подмел бы эту чертову комнату, например.
  
   - Здесь действительно грязно, - признал Сэм, - но я думаю, со временем он приберется сам.
  
   - Вы еще не все видели, - локтем безопасник указал на экран в углу зала, изображение на котором не представляло особенного интереса: казалось слишком расплывчатым, - Мы установили микрокамеру под стулом, на котором он сидит, а заодно еще и под кроватью. Оттуда видно, что заметено под нее. Вы только посмотрите, как отвратительно грязно у него там.
  
   - Может быть, и в туалете у вас тоже есть камера? - не сдержался Тимонс. Ему такая слежка не нравилась, и хотелось сказать об этом, раз отношения с безопасником все равно не клеились.
  
   - Есть, -- буркнул Смит, как будто его оторвали от важных мыслей, - а Вам-то какое дело? Ну, следим мы за гигиеной, ну и что?
  
   - А может, вы и за штанами следите? И там у Вас камера имеется? Учет и надзор половой жизни. У Вашей спецслужбы никаких принципов нет...
  
   - В штанах камера есть, - пожал плечами безопасник, - А если и нет, то когда-нибудь будет. Может быть, что-нибудь в нашем сотрудничестве Вам не по нраву? С чего вы так взвились на меня?
  
   - Да с того, что ЦРУ шпионит там, где только хочет! А потом обвиняет ученых, что у них не работает цереброл! Почему бы Вам не обратиться на себя?
  
   - И вы туда же? - прошипел полковник. - Ведь я позову Густава вместо Вас, это точно. Он вполне может занять Ваше место хоть завтра. Работа с мышами прививает субординацию, а с ней понимание, кто на проекте кошка, а кто мышь.
  
   Смит сделал паузу, чтобы улеглись страсти. Сэм Тимонс действительно быстро угомонился. Перед глазами у него замаячила красная черта, которой он больше всего боялся: отстранение от работы. При мысли об этом Тимонса прошибало потом. Наскоро разобравшись в своих мыслях, церебролог решил, что склоку с безопасником лучше отложить на потом.
  
   - Послушайте, Говард, - примирительно заметил он, - не переводите все в ссору. Запаситесь терпением. Парень придет в себя. Он уже приходит. Восстановительные реакции не длятся долго, и вы увидите, мы еще со смехом вспомним, что по этому поводу спорили между собой.
  
   Смит легко согласился . Прерывать сотрудничество с видным специалистом было не в его планах.
  
   - Да, нужно ждать, Сэмюэл. В этом вы правы. И давайте сохраним дружбу. Если цереброл подействует, я первый заключу Вас в объятья. Всегда говорил, что Ваше мнение как специалиста для нас очень ценно. Хотя несмотря на Ваш оптимизм, меня гложат сомнения. Сколько я ни смотрю на этого Карсона, не могу понять, умнеет он или нет.
  
  
   *
  
   - А вот это в самом деле плохо, - Смит оторвался от монитора, чтобы смерить Сэма оценивающим взглядом, в котором поубавилось уважения. - Глядите, Карсон снова потянулся к бутылке.
   Уже полчаса Фред не находил себе места: полосовал пятками пол своего социального жилища от одного края комнаты до другого, останавливаясь у стола, шкафов и холодильника. Открыв морозильную камеру, парень не позарился ни на что из съестного, зато потянулся к пивной бутылке --пенившейся жидкости было на донышке -- и залпом осушил ее. Этого безработному из Бруклина показалось недостаточно. За занавеской он нашел еще одну флягу, изучил ее содержимое и тут же выбросил: она оказалась пустой!
  
   Злость прочертила кривую морщину на лбу Фреда, когда тот не сумел обнаружить других пивных банок. Прошлым вечером он сложил их за занавеской, и вот теперь они пропали! Для надежности Карсон проверил дважды, губы его неприлично шевелились. Только разве мог парень себе представить, что напитки, несовместимые с экспериментом, были конфискованы ЦРУ!
  
   Так или иначе, мириться с потерей Карсон не собирался. Не прошло и пяти минут, как он сложился в три погибели перед санузлом, припоминая, что прятал пиво в этом укромном месте тоже. Говард Смит взирал на происходившее через экран, не скрывая своего отвращения. Иногда црушник порывался выключить его.
  
   Церебрологом Тимонсом владели те же чувства. Тот флегматично замечал, что испытуемый прекратил глядеть в окно. С научной точки зрения, это значило, что гипотеза о пробуждении абстрактного мышления у Фреда Карсона не оправдывала себя.
   - Если так пойдет и дальше, эксперимент не завершится ничем хорошим, - констатировал Смит. - Карсон останется тем, кем и был, -- пропойцей, алкоголиком из Бруклина, безнадежно потерянным членом общества. Не стану Вас обвинять. Вы сделали все, что от Вас зависело. А я все-таки выскажу свою теорию. Она простая и ненаучная. Этот Карсон -- законченный м-к.
  
   - Я не был бы так уверен, что в данный момент он ищет, чем опохмелиться. Это только Ваше предположение, - попробовал защититься Тимонс.
  
   - Мое? А чем он занят? Что можно искать в холодильнике, не трогая продуктов? Что еще бы Вас там заинтересовало?
  
   - Следы работы ваших парней. Вы ведь там порылись и перевернули все вверх дном, как обычно.
  
   Смит фыркнул.
  
   - Вы пересложняете всё, Тимонс, - но жизнь не терпит демагогии. И не дает денег яйцеголовым. Вы увидите всё сами. Этот случай - ясен, как раскрытая книга.
  
   Карсон тем временем заглядывал под кровать. Камеры, установленной спецслужбой, он не заметил, а бутылок, которые когда-то там водились, и след простыл.
  
   От внимания полковника эта неудача не укрылась.
   - У него ЦРУ под кроватью, а ему невдомек, - пригвоздил Смит, - Вам, дорогой Сэм, этот парень не пара. По крайней мере, желания найти во всем тайный смысл у него точно нет.
   Решение Карсона одеться и спуститься на улицу, службист принял за подтверждение своих слов. Прежде чем выйти из жилища, Фред достал бумажник и медленно пересчитал банкноты, спрятал их мятую пачку назад и сделал контрольный хлопок по карману. Сумма, которую отсчитал Карсон, вызвала у црушника подозрения, граничившие с уверенностью: в деньгах он разбирался хорошо.
   - Парень сейчас отправится за виски! Не раз я встречался с пьянчугами и точно знаю, что в винной лавке продают и почем.
   Тимонс готов был спорить. Он считал, что Фред проводил сложные арифметические расчеты: не украли ли у него деньги точно так же, как только что алкоголь.
  
   - Сейчас парень пойдет в ближайшую забегаловку и купит себе спиртного. Я и не сомневался, что этим все закончится. Не найдя бухла дома, он отправится за ним на улицу. Поначалу я раздумывал, не забрать ли у типа деньги, но потом отказался от этого. В конце концов, мы живем в Америке, а здесь уважают частную собственность. Парень имеет право. Так что если он хочет, то пусть выпьет! Только на Вашем месте, Тимонс, я бы тоже выпил что-нибудь с горя. Валерьянку, например.
  
   - Еще неизвестно, что именно он купит, - отбивался Сэм. - Как всегда, есть варианты. Я бы на его месте, например, приобрел ружье.
  
   - Ничего не выйдет. Ему не хватит.
  
   - Тогда одежду.
  
   Смит скривился.
  
   - Если вы думаете, что мы не сможем следить за ним, когда он переоденется и сбросит микрокамеры, то вы явно недооцениваете ЦРУ.
  
   Путь Фреда Карсона лежал по бедным улочкам мимо развлечений Бруклина, все как одно депрессивных, с точки зрения Сэма, и негодных по нравственным причинам, по мнению Смита. Тимонс с тихой радостью примечал, что его пациент пропустил две опасные остановки, у которых мог задержаться: первую и вторую винные лавки. Этой отрадной новостью церебролог поделился со Смитом, но не произвел на него особенного впечатления. Полковник лишь с легкой досадой пожимал плечами.
  
   - Что вы знаете об этом типе? А вот нам, например, хорошо известно, в каких местах Нью-Йорка, что и когда именно он пьет.
  
   Пусть Смит и не переставал твердить об алкоголе, Тимонс в глубине души надеялся, что покупать спиртное Фред не будет. Для человека, только что пробудившегося к новой жизни, это было бы очень глупо. Однако ум Карсона проявлял себя вяло, так что Сэмюэлу приходилось нервничать. Когда испытуемый зашел в супермаркет, оба спорщика сжали кулаки в карманах, как перед началом боксерского поединка. Смит всей душой стоял за то, что подопытный не выдержит и возьмет виски. Тимонс -верил, что всё ограничится соком. К истине оказался ближе церебролог: Карсон приобрел упаковку чипсов и колу, открыл их и принялся есть на ходу.
  
   Запас фастфуда оказался для Фреда удачным приобретением. Не обращая внимание на прохожих, он продолжил путь по Бруклину и добрался до Манхеттена, после чего отправился гулять по побережью. Время от времени он закупался снедью и двигался далее, но шел, как будто в тумане, не разбирая перед собой ни пути, ни дороги, заходя в переулки и тут же выныривая из них. Смит, насупившись, следил за его зигзагами по карте и тихонько ругался про себя. За плечами у полковника был опыт слежки. Сотрудник спецслужбы верил, что может предсказать, куда направится Карсон, как и любой другой подозреваемый. Когда прогнозы не оправдывались, Говард ворчал, что Фред потерялся в мегаполисе, а вовсе не поумнел.
  
   Полковник по своей привычке быстро перешел в нападение. По словам Смита, разгадка таилась в химической формуле цереброла. Лекарство могло действовать на нервную систему, приводя пациентов в повышенное возбуждение. В таком состоянии им ничего не стоило двигаться без остановки. О силе воли это не свидетельствовало и, как следствие, не указывало и на прогресс интеллекта. Тимонс с таким объяснением не соглашался. Чувствуя, что мяч на его стороне, церебролог обвинял начальника в игнорировании главного факта: того, что волшебное лекарство не мытьем, так катанием, но действовало на того, кто его принял.
  
   Коротая время за мониторами, Тимонс и Смит обменивались недружелюбными взглядами. Полковник глядел на подопытного как на нарушителя закона, а на ученого как на возомнившего о себе хлюпика. При любой возможности Смит демонстрировал, кто на проекте был главным: усаживался в кресло у первого экрана и не пускал церебролога даже смотреть себе через плечо. К услугам службиста был лучший ракурс: наблюдать испытуемого с камеры, установленной на лацкане пиджака. Вынужденный довольствоваться видом с пуговицы, Сэм косил взглядом, чтобы заглянуть Фреду в лицо, но Говард Смит демонстративно загораживал ему обзор спиной. В такие минуты Смит напоминал президента Дональда Трэша: крупного мужчину, не признававшего себе равных. Тимонс жался к краю, как Майкл Кеплер, нелюбимый президентом сотрудник Госдепа. Чувствовать себя обойденным было обидно, но на лучшее место под Солнцем церебролог рассчитывать пока не мог.
  
   Следить за испытуемым с того ракурса, который оставался Сэму, было неудобно: картины на экранах быстро менялись, работа камеры, установленной на пуговице, время от времени сбивалась. При резком развороте Фреда, менявшего маршрут, на экран попадали то Манхеттен, то Атлантика. Церебролог сетовал на ужасные условия работы, а еще больше на Смита, не понимавшего сути эксперимента. Из-за начальника нарушалась церебрологическая практика: ни познакомиться с парнем, ни заглянуть ему в душу ученому так и не дали. .Но и без этого Тимонс не сомневался: перед ним был кто-угодно, только не заурядный алкоголик.
  
  
   С точки зрения Сэма, поворот в поведении Фреда вписывался в последние данные науки: цереброл перебрал в его голове связи, перезапустил нейронные сети, дал мощный импульс лобным долям, а от них к глазам. Даже издалека было видно, как те загорелись. Сэмюэл пробовал объяснить это цру-шнику, но разговор не задавался: службист отворачивался и отказывался слушать. А вскоре на его улицу неожиданно пришел праздник.
  
   - Ах, вот оно что. Я предупреждал об этом заранее. Вот! Он купил бухла и выпьет! Вот-вот, ей-Богу! Сэм! Смотрите! - Смит не смог усидеть на месте. Точь-в-точь вылитый Трэш, офицер вскочил со своего места и принялся приплясывать. Воспользовавшись заминкой, Тимонс подобрался к главному экрану и заглянул в него. Последовал вздох разочарования.
  
   На глазах у церебролога Карсон откупорил бутылку, сделал несколько глотков из горла и
   на секунду потерял равновесие: снова обрести его он смог, только схватившись за выступ стены. В руках у Фреда действительно был виски.
  
   *
  
   - Мы должны договориться с вами кое о чем важном, - уже совсем без злости заметил Смит. На лице его, скорее, отразилось облегчение. - У меня нет ни времени, ни желания следить за этим делом. Последние три часа убедили меня в безнадежности самого предприятия. Но поскольку это Ваш бизнес, то, конечно, Вы имеете право продолжить. Только я Вас предупреждаю: Центральному разведывательному управлению не нужны ни смутные предположения, ни догадки. Важно одно: доказательства того, что испытуемый действительно поумнел.
  
   После вчерашней неудачи церебролог чувствовал себя не в своей тарелке. Теперь он беспомощно кивал, давая понять, что на всё согласен.
  
   - Аргументы должны быть четкими, ни у кого не вызывать сомнений и обладать практической ценностью. Они должны быть американскими, Сэм!
  
   Смит был хозяином положения. От одного только полковника зависело, продолжится ли работа над церебролом или нет.
  
   - Я собираюсь принимать отчеты об эксперименте на регулярной основе, лучше всего по понедельникам. Вы будете приходить на работу в 9 утра и сразу отсылать их мне.
  
   - Почему в начале недели? - выдавил из себя Тимонс, - что к этому времени можно обнаружить?
  
   - А разве Вам самому не очевидно? В конце недели Карсон будет пить. А по понедельникам Вы станете докладывать мне об этом.
  
   "Он не станет выпивать", - хотел возразить церебролог, но не почувствовал уверенности, и голос его дрогнул. Да и стоило ли спорить? При разговорах со Смитом ученому казалось, что тот лишь иногда говорил серьезно, а остальное время тратил на насмешки. Закрадывалось и подозрение, которое ни подтвердить, ни опровергнуть было невозможно. А что, если полковник подменил препарат? И вел дело к провалу? И всё - просто потому, что не поладил с ним, с Сэмом? И все же теория заговора не выдерживала столкновения с действительностью: никакого интереса мешать науке у ЦРУ не было.
  
   В личный кабинет Говарда Смита, полковника отделения по Особым угрозам ЦРУ, Тимонс пришел с опережением срока, уже в четверг, и в руках держал длинный перечень достижений Фреда. Успехи эти казались ученому бесспорными и при этом практически ценными -- ровно такими, каких добивалась спецслужба. Тимонс постарался сделать всё, чтобы тщательно обосновать каждый из своих пунктов. Факты подкреплялись ссылками на сделанную скрытой камерой видеозапись. Смит взял бумагу и погрузился в чтение.
  
   - Хорошо, что есть видео, - одобрил он, - ценю Вас за деловой подход. Если продолжите так и дальше, то мы еще вполне можем сработаться с Вами.
  
   Однако добравшись до конца списка, безопасник изменил свое мнение. Былая благожелательность испарилась, как будто ее не бывало.
  
   - Может быть, Вы сейчас смеетесь надо мной? Или не можете предложить ничего лучшего? Вы правда считаете это достижениями? Или может быть, как сноб из университета вы считаете -- ЦРУ за дураков?
  
   - Я сделал всё, как мы договаривались, и могу подтвердить, что, пока я следил за Карсоном, с ним происходили важные вещи - отвечал Сэм, у которого задрожал голос. - краткое изложение я и предлагаю в этом письме.
  
   - Как бы вы сами определили перемены? Без этих ваших канцелярских фраз?
  
   - Как большой прогресс Фреда в адаптации к окружающему миру, в частности к США.
  
   - Ничего подобного в Вашем донесении нет!
  
   Сбитый с толку Тимонс принялся зачитывать вслух свои пункты, надеясь, что полковник все-таки сменит гнев на милость.
  
   - Фред начал переливать алкоголь в бутылки из-под газировки, чтобы не привлекать внимания полицейских. Это в некотором роде достижение, поскольку позволяет выпутываться из всевозможных передряг.
  
   - А я бы назвал это не достижением, а продолжающимся алкоголизмом. И никакого успеха тут и в помине нет.
  
   Сэму захотелось поспорить.
  
   - Алкоголизм здесь ни при чем: мы говорим о развитии ума. Пьянство для этого не помеха. Умнеть можно, даже если вовсю продолжаешь пить.
  
   Полковник отрицательно покачал головой. Уступать по этому пункту он не собирался. В Техасе, откуда Смит был родом, ценился здоровый образ жизни.
  
   - Послушайте. Я думал, что мы поняли друг друга. А оказывается, я ошибся. Значит, придется повторить Вам еще раз. Хотя в преподаватели вполне моли бы податься Вы, а не я. В здешнем околотке все знают, в чем проблемы этого Фреда. Он не может выбраться из безработицы, нищеты и алкоголизма. Пьет, побирается и намерен продолжить в дальнейшем. А Вы мне пишете, -- Смит без удовольствия ткнул в середину списка, -- "перестал употреблять самый дешевый виски". О чем Вы умолчали? Да о том, что он продолжает пить!
  
   С ответом Сэм не нашелся. Полковник, очевидно, не ценил полумер.
  
   - Этого мало. Вот Ваш четвертый пункт. Он тоже ничего не стоит. "Фред стал возвращаться домой позже, чтобы не нарываться на хулиганов". Но нам в ЦРУ хорошо известно, что парня много раз били. С тех-то пор он и начал прятаться по ночам. Так выдрессировать можно даже собаку. Никакой заслуги цереброла в таком поумнении нет...
  
   - Пролистайте к началу, - вдруг добавил твердости в голос ученый. - Лучше всего к пункту первому. Тогда многое встанет на свои места.
  
   Полковник неожиданно последовал совету: потянул пальцем вверх и, не особенно вникая, прочитал первую строчку: "нашел себе работу". Выражение лица Смита при этом поменялось, но признавать, что он потрясен, полковник не стал.
  
   - Работу! - надавил голосом Сэм, - нашел себе работу! Вы слышите? Настоящую работу, такую, как у нас всех!
  
   - Я пропустил это, мой взгляд зацепился за другое слово, - нашел отговорку Говард.
  
   - Неважно, почему это случилось, - Сэм старался быть снисходительным, - главное то, что вы полностью ошиблись. И теперь, кажется, признаете это.
  
   - Я прочитал "фастфуд" и подумал, что дальше смотреть не нужно. Что в фастсфуде может быть хорошего? Фред устроился в какую-то забегаловку, ну и что?
  
   - В Америке любой труд почетен. А "забегаловка", как Вы говорите, - прибыльный бизнес. Американские забегаловки открыты повсюду в мире!
  
   Полковник непроизвольно поморщился. Чувствовалось, что он не в восторге от этого.
  
   - На вещи можно посмотреть и с такой точки зрения, - признал он. - Это патриотично. Хотя честно говоря, я терпеть не могу фастфуды. Но сейчас не буду с Вами спорить. Посетим этот беззвездный ресторан в пятницу вечером. И тогда уж посмотрим, каких успехов Фред Карсон добился и что там почем.
  
  
  
   *
  
   - Я должен во всем убедиться лично, - начал разговор полковник, встретивший Сэма, как и условились, на станции нью-йоркской подземки, - Случалось, я попадал в разные передряги, и всё из-за того, что  пренебрегал осторожностью.  С тех пор я усвоил, что самые важные вещи нужно проверять лично. Даже имея дело с людьми, которым можно доверять, вроде Вас.
    
   Сэм выжал из себя улыбку. Юмор Смита никогда не казался ему уместным.
    
   - Вроде Вас и Карсона, который не проработал последние несколько лет ни часа, - отрезал полковник.
    
   Церебролог обычно списывал сарказм Смита на его скверный характер. Подтверждения тому, что полковник не умел быть великодушным,  поступали постоянно.  Карсон заведомо умнел, но Смит отказывался признавать очевидное, уходя при необходимости в глухую оборону. То службист рассуждал, что трудоустройство на плохую работу не требовало ума, а только выносливости. То ставил успехи под сомнение при помощи словесной эквилибристики. Иногда он утверждал, что ни одно действие не может обойтись без последствий, и если бы Фред поумнел, это первыми заметили бы его сослуживцы...  На свою беду Сэм заявил, что так и вышло.  Полковник отреагировал мгновенно: потребовал отправиться и расспросить их.
    
   Службиста едва удалось задержать у двери: он собирался идти на поиски один, отведя Сэму роль статиста. Встревоженный церебролог побежал за Смитом следом, не собираясь оставлять судьбу эксперимента в руках ЦРУ.
    
   - Стойте! Соблюдайте договоренности! Остановитесь!  вы что-нибудь разнюхаете, а потом сделаете далеко идущие выводы. А я даже не смогу вмешаться, чтобы защитить свое лекарство. Как создатель препарата, я имею право отправиться с Вами! Я обещал давать ЦРУ консультации! Именно я директор по технической части Bioscience!
    
   Полковник, отсмеявшись, похлопал Тимонса по плечу.
    
   - Не бойтесь, Сэм. Если кому и нужно опасаться, то не Вам. Пусть лучше дрожат эти парни из фастфуда! Я вытащу свое удостоверение, рявкну, что на расследовании, а потом спрошу: "Эй! выкладывайте все на чистоту. Что это за тип, которого вы взяли на работу, Фред Карсон? Как такое вышло? Есть ли у него опыт? разве не видите, что его никуда не брали уже несколько лет?"
    
   - И какой ответ Вы собираетесь на это услышать?  - Сэму искренне было интересно, -  Хотите, чтобы он потерял работу из-за Вас?
    
   - Меня заинтересует любой. Главное, чтобы разговор был по делу. Я хочу разобраться, какие у них впечатления от парня. Пора подтвердить кое-какую версию, которая давно уже просится у меня на язык.
  
   У Сэма планы Смита вызывали опасения, унять которые было нечем. Не дай Бог, тот возьмет за шиворот работников ресторана. Спорить с собой он не позволит, а стесняться в средствах не будет. Последствия от выбитых силой показаний для церебрологии могли бы быть катастрофическими.
  
   Конечно, Тимонс сделал все, что от него зависело, чтобы разубедить Смита:  попробовал  внушить полковнику, что тот нарушает этику эксперимента, зря тревожит посторонних и пытается подогнать данные под заранее сделанный вывод... Однако Смит оставался непреклонен: у дверей забегаловки решительным жестом остановил ученого и зашел внутрь один, пообещав вернуться через полчаса.  Возвратился  он   быстрее,  сильно повеселевший.   Бросив взгляд на его лицо, Сэм сразу приготовился к плохим известиям. Зато довольный Смит  панибратски похлопал ученого по плечу.
  
   -   Мне не понадобилось и 10 минут, как  я во всем разобрался,  Теперь в деле Фреда для меня нет никакой загадки. Он как был дураком, так и остался. Если не возражаете, могу с этим поздравить и Вас.
  
   - По-моему, вы крепко заблуждаетесь на этот счет. И я уж не знаю, что Вам тут ясно. Вы идете против данных науки, и не только церебрологии, но и статистики. Мы уже давно фиксируем изменения в его поведении. Составили график и таблицу. Парень растет над собой, как умалишенный. Как только умалишенный может начать расти, возвращая ум. И я не понимаю, что Вы можете на это возразить.
  
   - Очень многое. Мой козырь - заработная плата, жалование, баксы. Давайте на чистоту: здесь плохо платят, в этом фастфуде. Тимонс, о чем вы думаете, когда слышите про умный поступок?
  
    Сэм попытался уклониться от абстрактного вопроса, не желая ввязываться в игру слов.
    
   -   Не может быть, чтобы вообще не платили, это же Америка.. -- выдавил из себя он.
    
   - Нет, вы все-таки отвечайте. Какой поступок, по-Вашему, - умный? Жалованье в этом кабаке не превышает размер соцвыплат, права на которые, трудоустроившись, Фред лишился. По-вашему, это умно -- наниматься на работу за просто так?
    
   У приунывшего Сэма всколыхнулась в душе старая обида.
    
   - Вообще-то, это не его вина, а наша. Что некоторые получают зарплаты, не дотягивающие до самого минимума.  Что мы в Америке так не любим социализм, что не заботимся о бедных. Строим общество только для некоторых, а не для всех.
    
   - А знаете, Сэм, я вырос в Техасе, и, будь моя воля, от вашей социалки  камня на камне бы не оставил.
  
     - А что делать  с безработными? На улицу их?
    
   - На общественные работы, как обещает наш президент Дональд Трэш.  Пусть отрабатывают свое пособие. Но пока этого не сделано, важно другое. Обращаюсь к вам как к яйцеголовому. Признайте, поступки Карсона были глупыми и остаются. Вы бы вели себя по-другому на его месте. А он ничего не добился за эти дни.
    
   - Позвольте спросить - неужели Вы об этом и напишете в своем отчете? Заявите Стоуну, что  моё лекарство так и не подействовало? Опуститесь до искажения фактов? Скажете, что парень остался глупым? И в итоге закроете лабораторию, производящую цереброл?
    
   -  Именно так. Вернее, я собирался. Не догадаетесь, что остановило мою руку. Из Ваших писем я узнал, что Карсон начал писать стихи - и неожиданно для себя задумался.  Такой непоэтичный человек, как я, размышлял о высоком, пока шел на работу. Мысль о лирике заставила меня терзаться сомнениями, как в давно прошедшей юности... С одной стороны, от стихов никакой пользы. За них не дают девушки.  Я проверил это лично. С другой...  что-то стряслось с этим парнем, если он ощутил в себе чувство ритма.   Просто так в испитом мозгу не родится ничего, даже идея, как заработать пять баксов.  В конце концов, я знал Фреда... и его возможности тоже.
      Я размышлял долго --и пришел к  выводу, что должен быть честен. В конце концов, я давал офицерскую присягу. Надо признать, что-то ускользнуло от моего внимания. С дураком произошла перемена. Нужно только правильно описать, что случилось. Возможно, "поумнел" - не то слово. Вы, Сэмюэл, интеллектуал. А я практик.  Вас интересуют мысли, меня - вещи. Поэтому  сойтись во мнениях  нам с вами не удается. Но возможно, мы просто называем по-разному одну и ту же вещь...
    
   - Если, как вы заметили, мозг принялся работать по-другому, то значит и человек стал умнее! Как иначе? -  с надеждой в голосе возразил Тимонс.
    
   -  Любым образом,--   отвечал Говард. - Бывает все что-угодно. Мозг может свернуться в трубочку. Или дернуться набекрень, как у ученых. Или можно просто  перебрать с церебролом. Да мало ли что возможно.  Ясно одно: результата Вы не добились.  Только  сворачивать Ваш проект я не собираюсь. Я распорядился провести еще один эксперимент и финансировать его за счет бюджета. Цереброл -- не безнадежная затея. Его исследование по-прежнему представляет интерес для безопасности США.
    
   - Еще эксперимент? - выдохнул Тимонс, не зная, радоваться ему или плакать и не представляя, что будет дальше.
    
   -  Подождите немного времени, джин уже выпущен из бутылки. Скоро у меня не останется от Вас секретов, Сэмюэл.
    
  
   *
    
   Эпизод 3.
    
   Говард Смит расхаживал по комнате для наблюдений и потирал руки. Оказавшись за спинкой стула Тимонса, перестал сдерживать свои чувства: с неожиданно подступившей нежностью потрепал церебролога за плечи.
  
   - Вот теперь, наконец, -- то, что надо! Вы добились своего, парень! Будь я на вашем месте, то уже бежал бы за шампанским!
    
   Сэм только пожал плечами.
    
   - Нашему новому испытуемому я выпить не предлагал бы. Так уж он воспитан, что не согласится.
    
   - Чувство противоречия -- ваше шестое чувство, - фыркнул Смит. - Даже когда спорить, между нами говоря, не в Ваших интересах.
    
   - Мои интересы -- это интересы науки, - возразил Тимонс. Полковник ЦРУ откровенно раздражал его.
    
   - И что же они диктуют, эти интересы?
    
   - Пока ничего. Или, если хотите, - осторожность. Я не замечаю никакого прогресса.
    
   - Сэмюэл, протрите глаза! Шампанского!
    
   У Тимонса не отложилось в памяти, когда они с безопасником поменялись ролями, оставшись непримиримыми противниками, как и раньше. Наверное, это произошло сразу после того, как новый испытуемый Гамаль Абдул Хан обратился к руководству своей зоны с необычной просьбой. Но все-таки позже того, как церебролог вообще узнал об Абдул Хане, как и о месте, где проводились эксперименты, -- секретной тюрьме ЦРУ в Окленде.
  
   Возмущенный Тимонс наскоро объявил Говарду Смиту, что считает безнравственными любые испытания на людях в местах заключения. Меньше всего ему нравились опыты, проводившиеся тайно. Смит только хмыкнул: права человека давно набили ему оскомину. Тогда Тимонс пригрозил, что снимет с себя ответственность за работу. Говард нашелся: пообещал, что повысит жалование. Взгляды схлестнулись. Смит мягко улыбнулся. Было заметно, что в этот раз его интересовала не только покорность Сэма, но и его одобрение.
  
   - Напомню, Сэмюэл, что было всего неделю назад, - наставительно вытягивал ладонь цру-шник, - Тогда Вы обвиняли меня в том, что я ставлю преграды на пути науки, стремясь погубить Ваше лекарство. Но вот теперь я перешел на Вашу сторону и открыто защищаю прогресс. Кажется, это Вам снова не по нутру.
  
   - Я рад, что Вы хотите дать церебролу шанс, но опыт, который был проведен, сам по себе ничего не значит. Вы говорили, что запланировано несколько экспериментов. Что же, прекрасно. Может быть, сразу обратиться к следующему из них?
  
   - Каждый эксперимент стоит бюджету США немалых денег. На этот мы уже изрядно потратились, - в голосе Смита чувствовалась досада. - За расходы придется отчитываться перед Трэшем. Какие результаты еще необходимы, чтобы мы с Вами заключили мир?
  
   - Я участвую в проекте только ради прогресса, поэтому спрашивать, что мне нужно, неверно. Не говорите "мне", говорите "науке". Наука же требует доказательств, ее возражения криком заглушить нельзя.
  
   На экране мужчина в грязной холщовой одежде растянулся на зеленом ковре, совершая третью из числа обязательных для мусульманина молитв. Потом он встал на ноги. Раздался крик муэдзина, записанный на радиоприемник.
  
   - По-моему, этот парень поумнел, - пожал плечами безопасник.
    
    
   *
    
   Происходившее с Гамаль Абдул Ханом приводило полковника в восторг с первых часов эксперимента, когда   испытуемый -- не отдавая себе отчета  -- проглотил две горошины цереброла.  События разворачивались ровно так, как  заранее нарисовал их себе  полковник. Хан ни в чем не отклонялся от ожиданий: сначала изменился в лице, щеки его свела судорога, но шок продлился совсем недолго. Не прошло и десяти минут, как парень полностью пришел в себя.
  
   Оглядевшись по сторонам, он попросил, чтобы ему принесли молитвослов и четки. Сотрудники ЦРУ не заставили его ждать. Особенно не церемонясь, Хан узнал у них, в какую сторону юг, переспросил у сокамерников-мусульман, так ли это, повернулся к охране спиной и принялся молиться. Пережив потрясение, заключенный не стал законопослушным, зато заново открыл для себя веру своих предков -  ислам.
    
   Ни у кого не оставалось сомнений, что Аллах внял его молитвам. Не вдаваясь в объяснения  (но по согласованию со Смитом) администрация перевела арестанта в отдельную камеру, где оставила наедине с самим собой. Мусульманин промолился весь вечер, не обращая внимания на гомон других зэков. Время от времени, услышав бранные слова, он, не стесняясь, сплевывал. А когда на ужин принесли мясную баланду, есть ее отказался: демонстративно вымыл в бульоне руки. Выходка сошла с рук. Как будто в качестве вознаграждения на следующее утро  парню принесли главную книгу всей его жизни - Коран.
    
   Привыкший к обманам Смит навел справки, не был ли Хан истово верующим и ранее, чтобы оценить масштаб произошедшей перемены.  Результат обнадеживал. Пакистанец не значился в списке, поданном руководству тюрьмы штатным имамом, и не приходил на совместные молитвы правоверных в карцере. Кроме того, оказалось, что Абдул Хана задерживали в нетрезвом состоянии. Это снимало многие вопросы: благочестивому мусульманину  употреблять спиртные напитки категорически воспрещалось.
    
   Смит с замиранием следил, как преступник отказывался от вредных привычек под влиянием новой веры. Целыми днями Абдул держал пост  в надежде, что  братья-мусульмане передадут ему кусок халяльного мяса с воли. При наступлении  месяца Рамадан отказывался от воды и пищи. А в один из дней подрался, чтобы сорвать  неприличную картинку, повешенную кем-то на стену. В тюремной администрации хотели принять меры, но эпизод попал на контроль к Смиту.  Тот посмеялся и предложил улучшить условия содержания для Хана.
    
   В том, как проходил эксперимент, Смита устраивало все, кроме необъяснимого упрямства Тимонса. Тот ни в какую не желал признавать, что испытуемый становился хоть чуточку умнее. Сохранялся риск, что церебролог даже не подпишет акт научной экспертизы. Чтобы сломить сопротивление Сэма, средства имелись, но прибегать к ним полковнику не хотелось. Оставалась надежда, что церебролога удастся переубедить лаской.
    
   -  Послушайте, Тимонс, мы с вами видели одно и то же, и мы оба - умные люди. Хан  проглотил цереброл,  и жизнь его теперь течет иначе. То, что произошло, соответствует всем ожиданиям от лекарства. И что же я вижу? Вы игнорируете успехи, достигнутые Вашими же усилиями, и говорите "нет"!
    
      - В какую сторону  его жизнь изменилась? - выкатил губу Тимонс, - Ускоренную деградацию я в расчет не беру.
    
   -  В  лучшую! - огрызнулся полковник, не любивший, когда с ним говорили в таком тоне. -  У нас в Техасе всегда рады, когда беспутный парень начинает ходить в баптистскую или в методистскую церковь.
    
   - От поумневшего парня, которого я представляю себе, можно было бы ожидать гораздо большего. Например, покупки учебников. Если сверяться с моим планом, мы не добились почти ничего.
    
   Полковник Смит позволил себе ехидство.
    
   - Как признавали вы сами, экспериментов над людьми в церебрологии до сих пор не проводилось.  Так откуда вам знать, что считать успехом, а что нет?
    
   - Каждому вполне достаточно своего личного опыта. Все мы помним с детства, как умнеют люди. Самое меньшее, у них ширится кругозор. Человек распрямляется, поднимается физически и духовно. А потом я включаю экран и  вижу коврик для молитвы и человека, согнувшегося на нем.
  
   - Этого мало? - недоуменно поднял бровь полковник, - чтобы научно зафиксировать духовный рост?
  
   Ученый фыркнул.
    
   - Кто-угодно Вам скажет, что это не рост, а всего лишь обычный для его культуры религиозный обскурантизм.
  
   - Я, кажется, понимаю, в чем дело, Тимонс, - полковник откинулся на спинку кресла, уголки его губ скривились. Во взгляде службиста можно было почувствовать даже не гнев, а явное пренебрежение обо всем догадавшегося человека, -   У меня давно родилось это подозрение, но только теперь я полностью уверен.   Коврик, четки, ладони, -- не зря вы упомянули обо всем этом. Дело не в религии и не в атеизме. Общий знаменатель гораздо ближе - это исламская культура. Признайтесь мне как Вашему руководителю, Вы просто заскорузлый исламофоб?
    
   Мысль о ненависти ко всему мусульманскому никогда не приходила к Сэму в голову, но о тех, кто испытывает страх перед Востоком, ему рассказывали.  Эти люди были на слуху, но  уважением  в обществе не пользовались. В кругу ученых им не пожимали руки. Мысль о том, что на деле им владеет постыдное чувство превосходства белых над всеми остальными, легла на душу Сэмюэла тенью. Мелькнуло подозрение, что он давно не был у психоаналитика: подсознание, подобно океану, скрывало в себе чудовищ. Мог ли он, Сэм, сам того не зная, оказаться расистом? Нужно было защитить свои честь, достоинство и академическую репутацию, чтобы никакой двусмысленности не оставалось.
    
   - Вы умеете добиваться своего, полковник, - сквозь зубы признал Тимонс. - Даже не знаю, как Вам это удается. Я попробую быть максимально объективным. Давайте включим экраны и посмотрим на испытуемого еще раз. Может быть, я что-то не рассмотрел в нем, и Вы правы, а я нет.
  
   Однако ничего нового мониторы, установленные в комнате слежения ЦРУ, не показали: Гамаль Абдул Хан продолжал молиться в направлении Мекки, не зная, что слежение за ним ведет камера полковника номер 1. Та, установленная на стене,  показывала происходившее в анфас, позволяя сотруднику ЦРУ заглядывать испытуемому в лицо. У офицера спецслужбы этот трюк вошел в обиход. Смит не брезговал возможностью изучить человека, который сам не мог его видеть. Чувство превосходства, возникавшее при этом, льстило полковнику, и он улыбался.
    
   Зная, что Хан отвешивал поклоны точно в его сторону,  црушник не менял своего положения в кресле, а, наоборот, растягивался в нем еще шире.  Смешно становилось даже Тимонсу, но тот сдерживался, думая в такие мгновения об исламофобии.  Может быть, он в самом деле испытывал замешанное на чувстве собственного превосходства пренебрежение? Или ни в грош не ставил мусульманскую культуру? Следовало хорошо в себе разобраться. И если найдется грязная мысль, то не потакать ей, а повести борьбу с самим собой. Брать пример следовало с вышестоящих. Хоть даже со службиста. Полковник Смит, на которого бросил взгляд исподлобья Сэмюэл, никакого напряжения не испытывал.
    
   - Вы точно уверены, что он умнеет? - спросил оробевший ученый у безопасника.
    
   - Нисколько не сомневаюсь. И вы тоже скоро убедитесь.
  
   Сэм Тимонс положил голову на кулак и задумался. Молитва на экране продолжалась.
    
  
  
   *
  
   Когда стало известно, что Гамаль Абдул Хан через администрацию тюрьмы оставил заказ на   покупку книг, эта новость  обрадовала  сразу и  Говарда Смита, и Сэмюэла Тимонса. Полковник давно ждал  возможности доказать, что Хан кое-что  смыслит и за пределами молитвенного коврика. Ученый тоже был доволен: он связывал с книгами свои последние надежды.   Сэм  хватался за мысль, что мозг испытуемого все-таки вырос, а значит, неизбежно проявит себя в стремлении к учебе. Нужно было только проверить, что развитие мозговой коры действительно набрало ход. Ученый собрался провести вечер, следя за тем, как парень погрузится в чтение. И надеялся вернуться к полковнику с утешительными известиями.
    
   Но стоило Сэмюэлу хоть пол взгляда бросить на пакистанца, как все надежды пошли прахом. Книги, заказанные Ханом,  были не из тех, что охотно продают в магазинах. Многие из них лучше было бы никогда и не ставить на прилавки. В большинстве  речь шла об исламе, и к вере в них подходили однобоко. Упоминались не мир, любовь и толерантность, не доверие к неверным, а в основном шахиды и всё, что с ними было связано.
  
   Читателем заключенный тоже был чудаковатым. Тимонсу казалось, что он слишком близко к сердцу принимал прочитанное. За книгой парень проводил считанные мгновения и вскакивал, вскидывал руки, как будто доказывая самому себе что-то важное. Не зная удержу в своей страсти, он расхаживал по камере, повторяя что-то из усвоенного и пугая Тимонса громкими речитативами. Прижухнувшись, церебролог спрашивал себя, не станет ли новый верующий распускать руки, если выпустить его на свободу.
  
   Как-то раз ученый задал этот вопрос полковнику, но тот отвечал что-то невнятное сквозь зубы. Смит в последние дни стал молчалив и все чаще заглядывал в смартфон, через который вел переписку со своим начальством. Полковник перестал подшучивать над Сэмом, и даже глядел на него с уважением. А вскоре на экранах замелькали какие-то незнакомые люди.
    
   Лица их Тимонса озадачивали, но церебролог твердо дал обещание не поддаваться страхам.
    
   - Мусульмане живут в других условиях, чем мы, и их нельзя мерить нашей меркой. Именно из подобного дилетаннтизма и рождается ненависть к исламу.
  
   - Бандитские же рожи, - неожиданно процедил Смит. - и неважно, в каких условиях они живут.
  
   - Бандитские? - Сэм от удивления открыл рот. - Я не согласен. Я бы сказал, мужественные и твердые в своей вере. И к тому же, не стоит обращать внимание на их лица. Главное в мусульманине -- это его душа.
    
   - А я бы обратил. Профессиональная привычка. Поглядите, как он смотрит в Вашу сторону. Ничего не стесняется. Так стоит и зырит на Вас.
    
   Сэмюэла это тоже удивляло. За время в ЦРУ он привык, что может следить за испытуемыми, сколько считает нужным, а те не в состоянии даже понять, что происходит. Мысль эта наполняла скромного церебролога чувством собственного превосходства ничуть не меньше, чем маститого полковника. Однако в последние часы привычный порядок изменился. Подопытный и его друзья сами внимательно глядели в сторону Сэма, как будто по какой-то причине тщательно рассматривали его.
  
   - Как выходит так, что они смотрят в мою сторону через камеру?  Что бы они ни делали, они не могут увидеть нас!
  
   - Зато они могут увидеть саму камеру, особенно если она спрятана не так уж и хорошо, как я хотел бы, - безо всякого удовольствия заметил Смит. - Пора смириться с неизбежным: уже давно они догадываются про нас..
  
   - Тогда нужно поменять камеру! Руководство экспериментом ведь на Вас?
  
   - Он молится в эту сторону, заметил камеру, пока клал поклоны, - коротко ответил Смит. - что с ним ни делай, а молиться он все равно будет сюда.
  
   Но вскоре уже не оставалось сомнений, что друзей Гамаль Абдула интересовала камера, а не молитва. Сначала один из парней взгромоздился на стол и повел рукой прямо перед объективом. Затем второй, пришедший ему на помощь, выключил свет. Изображение на экране погасло, и не только у Сэма, но и на главном табло, отведенном Смиту. Прошло всего несколько минут, и из строя вышли вообще все камеры, а табло подернулось сетью помех.
  
   В такой ситуации оставаться на месте полковник не имел права.  Он нащупал табельный пистолет, и не оглядываясь назад, выбежал из зала, как на спецзадание. Тимонс остался у экранов один, пялясь в паутину помех и пытаясь разобраться в том, что случилось.
    
   Узнать этого толком так и не вышло. Когда полковник Смит возвратился, в подробности вдаваться не собирался. - Нам понадобится еще один эксперимент, - глухо сказал он. - теперь уже последний. Эти парни, кажется,  сбежали от нас.
  
   Признания своей вины церебролог от полковника не дождался.
    
   - Я всегда говорил, что добром это не кончится, - Сэм перешел в атаку, Црушник быстро пресек ее.
  
   - Кончится? - побелел полковник. - Еще чего. Мы не пришли ни к какому выводу. И я думаю, моей вины тут меньше, чем Вашей. Я не получил от Вас консультации в том, что касается скорости поумнения мозга. Цереброл -- трудный участок работ. Признайте это. Планировали Вы или нет, а Ваши эксперименты продолжаются!
  
  
  
  
  
   *
  
  
   Эпизод 4.
  
   - Времени у нас остается мало, потому одним человеком не обойдемся, -- офицер ЦРУ зыркнул на церебролога, давая понять, что его возражения в тот день были неуместны, - и за дело примемся там, где законы США не действуют. За границей страны.
  
   Тимонс вжал голову в плечи. И все же от того, чтобы уколоть его еще раз, Смит не удержался.
  
   - Где прав и свобод поменьше. Что доставляет мне особенное удовольствие.
  
   Сэм присвистнул, соображая, что в словах Смита было от шутки, что от бравады, а c чем следовало считаться на самом деле. Чувствовалось, службист был напряжен больше обычного и над чем-то размышлял, -- можно ли сделать вывод, что он не шутит? Сэм поежился от этой мысли, отдавая себе отчет, что от его мнения теперь уже ничего не зависит.
  
   Приходилось радоваться, что полковник вообще ставил его в известность -- прежде всего, о месте, куда на этот раз отправят таблетки цереброла. В латиноамериканской стране ЦРУ отыскало тюрьму и наняло заключенных для того, чтобы проверить на них действие прорывного средства. Столь скудной информации ученому было недостаточно, чтобы вынести мнение об эксперименте, но большего добиться не удавалось. Bioscience повезло даже меньше, чем Сэму: спецслужба вообще перестала информировать компанию о судьбе ее разработки.
  
   - Мне споры с вами порядком надоели, - сообщил Смит, не испытывавший угрызений совести за провал с Абдул Ханом, зато, по-видимому, порядком разозленный, - бесполезное сотрясение воздуха, совершенно бесплодно. - Все, что я усвоил от Вас, сводится к тривиальным двойным стандартам. Кому это интересно? Одни поступки подопытных вам нравятся, а другие нет. Вот и вся Ваша наука! Спорить о том, что происходит на экранах, мы больше не будем: деловые американцы не толкут воду в ступе. Дело решит количественный метод. Я отобрал 300 заключенных, обеспечил подходящие условия для работы. Дело останется за малым.
  
   - Вы собираетесь дать цереброл целой группе? - решил уточнить Тимонс. Мысль о массовом эксперименте с участием непроверенных людей казалась ему неправдоподобно дилетантской. Однако таких идей и стоило ожидать от Смита, а возможностей возражать ему не оставалось.
  
   - Вот именно. Массе людей, а не одному человеку. С самого начала это был единственный выход. Споры об одиночках можно вести вечно и не прийти ни к какому результату. Зато с большой оравой подопытных мы гарантированно добьемся успеха. Сами же эти парни не догадаются ни о чем.
  
   - Следует предупредить всех этих людей, иначе подло, - выдавил из себя Сэм. Хотя никакой надежды в свои слова больше не вкладывал.
  
   Смит посмотрел на ученого как на чудака.
  
   - Может быть, Вы о чем-то забыли? Но мы вмешались в ваш бизнес с единственной целью: чтобы информация о нем не утекала. Вы же предлагаете нам раскрыть свои планы всему свету. Сообщить трем сотням человек об эксперименте -- все равно, что крикнуть об этом на перекрестке. Как человек, защитивший диссертацию, вы не можете быть тупицей. Вы ведь не защищались в области гуманитарных наук?
   .
   - Я так и знал, - подпустил яда Тимонс, -- я всегда знал, с кем имею дело.
  
   Полковник тяжело выдохнул.
  
   - Повторяю Вам, Сэмюэл, еще раз. Испытуемые -- не американцы. На экранах совсем не наша Родина. Вместо нее - секретная тюрьма в Латинской Америке. Колумбия -- опасное место. Связи с ней -- ненадежны. Вы могли бы сказать что-нибудь другое, что-нибудь патриотическое, и тогда бы всерьез удивили меня. Например, заметить, что в страну вылетели наши парни, и они рискуют своими жизнями! Завтра может произойти все что-угодно. Например, переворот в столице. Что с ними тогда станет? Но вас интересуют только грязные латиносы, угодившие в собственную грязную тюрьму. Уверяю Вас, Сэм, если им не нашлось места в Колумбии, то уж наверное это произошло не просто так.
  
   - Это как-то говорит об их глупости? - не сдавался Тимонс.
  
   - А о чем же еще, по-вашему? Для начала они не разобрались в законах, потом позволили себя поймать...
  
   - Колумбия действительно опасна? - спросил невпопад Сэмюэл, - Эти парни поумнеют...пораскинут мозгами... и что тогда?
  
   - Задайте этот вопрос колумбийцам. Считайте, мы просто свезем к ним партию радиоактивных отходов. За социальную стабильность за рубежом мы не в ответе. Слишком умные - не подарок, особенно для нас, силовиков. Припоминается, в Колумбии уже была революция. Но это значит, что они должны быть наготове. В крайнем случае, у колумбийцев есть мачете.
  
   С мониторами, расставленными в комнате для слежения, в одно мгновение произошла перемена. Подобно порыву ветра, на них ворвалось изображение, сильно пострадавшее в пути: картинка, основательно подернутая паутиной помех. Пусть даже переданная с трудом, она все равно не теряла силы и обаяния и потому достигала своей цели: давала зрителям почувствовать колумбийские джунгли. В Нью-Йорке шел снег, а в кадре цвели пальмы, взмывали птицы и мелькали дурно одетые люди. Многие из них выглядели испуганными. Приглядевшись, Тимонс удостоверился, что некоторые привязаны к соломенным матрасам, ворочались на них и кричали от боли.
  
   Ждать чего-то другого от ЦРУ церебрологу не приходилось.
  
   - Цереброл - мирное средство для повышения интеллекта, -- выпалил Тимонс, - Как вы довели дело до явного преступления? То, что я вижу в кадре, напоминает мне наркотическую ломку.
  
   - Колумбийцы их били. Три часа назад им выдали таблетки, но некоторые отказывались их брать.
  
   - Я бы на их месте тоже отказался. Просто заподозрил бы что-нибудь неладное, если бы на меня наставили пистолет.
  
   Смит только пожал плечами. Ничего предпринимать он не собирался.
  
   - А все-таки посмотрите, какая там теснота, скученность и как грязно. Их нужно расселить хотя бы из гигиенических соображений, если уж Вы не хотите иметь ничего общего с гуманизмом.... - настаивал Тимонс.
  
   - Несколько дней они потерпят. А потом что-нибудь придумают сами. Будет уже неважно. Если поверить Вам, мы даем им самое главное -- башку! А если нет, то что ж, от плацебо еще никто не умирал.
  
   - А я все-таки думаю, лично Вы перед ними виноваты,-- набрался храбрости Сэмюэл, - за то положение, в котором они оказались. У меня есть даже одна очень ясная догадка на этот счет. Испытуемые лежат тесно для того, чтобы удобнее было снимать их на камеру и вести трансляцию. Распорядиться об этом могли только те, кто настраивал сигнал, - Ваши подручные или Вы.
  
   - Ничего подобного. И трансляция здесь ни при чем. У колумбийцев нет другого места. И не доказывайте мне, что Колумбия -- большая страна. Это только на карте. Она устроена не по-американски. Где-то места много, а где-то мало. В столице и в тюрьме места у них никогда нет.
  
   Какое-то возражение вертелось у Сэмюэла на языке, но сформулировать его не выходило.
  
   - Кто бы тут ни был виновен, расселить всех этих людей точно необходимо. По самым корыстным причинам. Они могут взбунтоваться... а могут и сговориться, поумнев.
  
  
   - На этот счет приняты меры, - отвечал Смит. - Впрочем, любые планы чего-то стоят, только если есть кому привести их в исполнение. А американцев на месте недостаточно. Вот видите, даже Вы можете подать мне полезный совет, Сэмюэл. Пожалуй, стоит перезвонить в Колумбию.
  
   Распорядиться о звонке оказалось проще, чем сделать его. Видеосвязь не работала. Едва только полковник взял в руки мобильный, как изображение на экранах погасло. На починку ушел час. Когда сигнал вернулся, людей на экранах было в половину меньше. Они лежали на матрасах и читали книги, отчего службист неприязненно повел носом. Сэм поначалу решил, что полковник не любил художественную литературу как непрактичное занятие. Однако вскоре выяснилось, мысль Смита пошла в другом направлении.
  
   - Лучше вглядитесь в экран, Сэм, - Смит толкнул в бок ученого, -- По-моему, вы уже давно отвлеклись от дела. А ведь Вам за что-то платят зарплату. Вам не кажется, что парни слишком быстро умнеют? Я вижу новые лица. Такие перемены мне не по духу. Над нами попросту смеются. Выражение лица еще может измениться, но не размер черепа. Подсадных уток на своем эксперименте я не потерплю.
  
   Но разобраться в хитросплетениях колумбийцев не позволили новые неполадки с картинкой: та как назло еще раз погасла. Смит стал звонить в Колумбию, но оператора камеры почему-то не было на месте. Полковник не думал сдаваться. В молчащую трубку посыпались угрозы добраться до самого главного и показать на примере, что означает дисциплина. Потом спецслужбист долго разговаривал с кем-то из коллег по-испански, и с другим собеседником по-английски, на этот раз кратко. Когда Смит, наконец, бросил трубку, то сил у него хватало только на то, чтобы выругаться.
  
   - Эти злодеи, южноамериканцы, не умеют работать. Запомните, Сэм, и вы все, сторонники равенства. Когда-нибудь Вы убедитесь в этом сами. Но что бы эти парни ни думали про себя, я их заставлю. Разгильдяйство не пройдет, а вздумавшие наплевать на меня - мои любимые жертвы. Я сам на них с удовольствием наплюю.
  
   Только все угрозы Смита, даже взятые вместе, не позволяли починить картинку. Изображение то появлялось, то гасло, а потом в какой-то момент позвонили уже самому Смиту, и тот затих. Гробовое молчание полковника испугало даже Тимонса, почувствовавшего к офицеру что-то вроде сострадания. Изображение сделало свой последний выбор: окончательно сошло на нет.
  
   Зато что-то явно произошло за пределами зала. Крики поднялись в соседних комнатах, и оттуда стали прибегать люди. Они проскакивали через зал для слежки и спешили куда-то вглубь подвала, поднятые неясной тревогой. Смита быстро поставили в известность: что-то сообщили в наушник, и офицер выбежал из зала, как ужаленный. Сэм даже не успел спросить, в чем дело, но вскоре новости достигли и его ушей.
  
   - Парень, ты что здесь сидишь? - кто-то ткнул ученого в спину, -- Поднимайся и проваливай! показа сегодня не будет. Эти ублюдки заняли нашу базу в Колумбии. Всю нашу секретную тюрьму, черт возьми!
  
   - Что значит - базу? - выдавил из себя Тимонс. - Какую тюрьму? Она разве наша?
  
   - Гражданский? - снисходительно посмотрел собеседник. - Я объясню тебе как гражданскому. Место, которое ты смотрел. Его заняли. Теперь там, наверное, большая драка. Может, и неплохо бы последить за ней на видео. Я бы даже подключился к трансляции с попкорном. Но сейчас нам не покажут никакого кино.
  
   - Как заняли? - лупцевал ресницами Тимонс, - Кто занял? Кому она нужна? В душе его теплилась надежда, что если и произошла ошибка, то, по крайней мере, цереброл из-за нее не пострадал.
  
   Однако разуверивать новичка никто не собирался.
  
   - Латиноамериканцы не умеют работать! Даже если платишь им деньги. В особенности они не умеют работать на нас, - пробурчал собеседник. И тут же скрылся в соседнем помещении.
  
   В отчаянии ученый кидался ко всем, кто пробегал мимо, пытаясь выяснить хоть что-либо про свое изобретение, но никто не желал иметь с ним дела. Время от времени Тимонсу доставались тычки: пытаясь добыть информацию, Сэмюэл мешался в проходе. Иногда усилия ученого вознаграждались: до него долетали обрывки информации. Из уст в уста передавали про Владимира Энгельса, но эрудит Сэм своим ушам не верил: он знал, что это два разных человека.
  
   Пытаясь встроиться в движение, охватившее камеру для слежения, Тимонс сам начал выкрикивать слова наугад.
  
   - Этот парень, Энгельс, он занял базу? - спрашивал церебролог, пытаясь добиться ответа хотя бы от кого-то. Однажды голос раздался из-за спины.
  
   - Латиносы. Террористы. Леваки. Герилья имени Ленина и Энгельса. Они заняли базу. А теперь самое главное - проваливай!
  
   - Мое лекарство?
  
   - Оно у них.
  
   Тимонс сел на скамейку. Мимо пробежал, спеша из одной комнаты в другую, Смит.
  
   - Где цереброл? - спросил уже без особенной надежды ученый, - Что с ним?
  
   Но Говард Смит, полковник отдела по особым угрозам, Сэма не заметил: ускорив шаг, пробежал мимо бывшего напарника, не оборачиваясь и даже не глядя в его сторону.
  
  
   *
  
  
   Эпизод 5.
  
   Колония "Ляоцзян" в окрестностях города Баошаня вовсе не напоминала базу ЦРУ, затерянную в колумбийских джунглях, поскольку по своему назначению была трудовой. Преступникам в ней не позволялось есть хлеб попусту: под бдительным надзором партии они трудились целыми днями, производя мягкие игрушки, детскую одежду и средства гигиены для продажи на рынке. За работу отвечал начальник Ван, державший связь с Пекином, расположенным за тысячи километров к северу. К югу лежала Мьянма.
  
   Годы, проведенные в должности, приучили начальника к здравому смыслу партии, поэтому звонок, раздавшийся июльским днем 20NN года по особой красной вертушке, предназначенной для разговоров с центром, прозвучал для Вана как гром среди ясного неба. Всё после этих тревожных звуков стало рушиться, - и карьера тюремщика в первую очередь.
  
   Не будет преувеличением сказать, что начальника тюрьмы испугал сам собеседник. Ответственный Ван знал всех ведавших детскими товарами наперечет, и к каждому имел свой собственный, проверенный годами подход. Но голос настойчивый и властный, не оставлявший сомнений: человек, которому он принадлежал, считал себя вправе приказывать, - разговаривал с ним впервые. Это значило: детскими игрушками в Пекине занялись совсем другие люди.
  
   Одно то, куда повел разговор собеседник, заставило видавшего виды Вана вздрогнуть. Пекин приучил, что интересуется товаром - сохранностью, себестоимостью, износостойкостью, но зато никогда не вмешивается в производство. Партию интересовала только коммерческая выгода: все остальное оставалось на усмотрение директора. Пока Ван приносил деньги, он мог располагать своими подопечными так, как считал нужным.
  
   Тем больше забеспокоился Ван, когда понял, как изменилась политика центра. Речи о работе больше не было, зато с уст начальников слетело требование повысить безопасность. Задавать уточняющие вопросы тюремщик не решился. Время для этого ему показалось неподходящим. Подчиняясь, он выставил усиленные посты охраны и принялся ожидать дальнейших распоряжений, даже не догадываясь, в какую сторону они его заведут.
  
   Ван не сумел бы добиться своего положения -- стать начальником цеха по производству игрушек, затем департамента по выпуску детской продукции и, наконец, крупной тюрьмы, занятой тем же самым, если бы не был деятельным чиновником. Распоряжения, пришедшие из Пекина, он выполнял без сучка и задоринки, хотя мысли о том, куда клонит партия, при этом никуда не девались. Из столицы не переставали названивать. Красная вертушка дребезжала каждые два часа, наполняя сердце начальника священным ужасом.
  
   Главный по тюрьме надеялся, что хоть однажды звонок раздастся из другого места. Например, с братского предприятия -- пионерского лагеря по пошиву кроссовок или из центра по пересадке органов, только что наладившего тесные связи с тюрьмой. Но голос оставался все тем же - опасным, неизвестным, не связанным ни одной ниточкой с бизнесом Вана. Оставалось лишь одно: соглашаться. Но и этого могло оказаться недостаточно. Ожидается ли проверка? Не станут ли во всеуслышание критиковать знаменитое китайское качество? Не было ли жалоб от иностранцев? Если проверка товара состоится, то все-таки кто ее поведет? Ван выдохнул. Ответов на эти вопросы у него не было.
  
   Вечер и большая часть ночи ушли у тюремщика на борьбу с нервами. Но как ни старался он успокоиться, перебить скверные предчувствия не получалось. Поседевший на службе, Ван хорошо знал бюрократическую машину. Просто так она не крутила шестеренками. Если же кто-то целенаправленно приводил ее в движение, то остановить машину после такого толчка было чрезвычайно непросто.
  
   В учреждении, которое Ван возглавлял, изъяны имелись, а это значило, что договариваться с проверяющими придется. В ход конечно пойдут уловки. Можно будет прощупать собеседника намеками, отвлечь соблазнительными предложениями, и так незаметно сбить с цели. Только пока и этого не выходило: на перемену тона в Пекине не шли.
  
   Ван честно пробовал навести мосты со своими новыми собеседниками. Несколько раз он спрашивал о приеме товара и подводил разговор к показателям на рынке. Говорил о полученной прибыли и обещал усилить эксплуатацию работников. Но партия как будто на время забыла о бизнесе. Ван поежился, вспоминая про Мао, любившего простых и грубых парней и не уважавшего бизнес. При мысли о том, что старые времена могут вернуться, как будто холодный ветер подул начальнику в лицо.
  
   Вскоре главный в Ляоцзяне уже не сомневался, что стоило ждать беды: кто-то наверняка намеревался снять его с должности. Голова тюремщика раскалывалась от предположений, ни одно из которых, скорее всего, не соответствовало действительности. Возможно ли, что он слишком сильно увлекся бизнесом? Не вышло ли так, что высокие кабинеты интересует Мьянма? США размещают в соседней стране свою базу. Может быть, в ответ мобилизуют всех вокруг, включая и тюрьмы?
  
   - Ну, и пусть мне поставят на вид непонимание воли партии, - злился Ван, раскачиваясь на стуле. - В этом можно обвинить кого-угодно! Никто не знает, куда повернет партия завтра! Зато я знаю этих проверяющих, -- все они жулики! Пусть только сунутся и даже найдут в работе тюрьмы какие-нибудь накладки. Все это неважно. Я договорюсь со всеми. А если вдруг меня прижмут к стенке, то останется верный выход: деньги. Главное только не нарваться на засаду. Партия ведет борьбу с коррупцией и, предлагая взятку, можно запросто угодить впросак.
  
   На единственную у тюрьмы автостоянку - больше ревизорам прибывать было некуда - начальник Ван приехал заранее и провёл половину часа в нервном ожидании. Делегация из столицы добралась с большим опозданием, на единственном автомобиле, и без подобавшей команды сопровождения. Отвыкшему от бедности Вану машина показалась подержанной. На автостраде пекинских чиновников вполне можно было бы перепутать с обычными автомобилистами. Начальника тюрьмы это встревожило: проверку проводили спешно, да вдобавок еще и тайно.
  
   Наружу через дверцу машины вышел упитанный мужчина в черном пальто, похожий на Ким Чен Ына. Посланец представился Бао Ганом, инструктором столичного Оргбюро.
  
   - О моем приезде объявлять не надо, - сразу же сообщил он. - Мое дело -- провести линию партии на месте. Остальной работой займетесь Вы лично. Только не допускайте осечек. В Пекине надеются на Вашу оперативность и исполнительность и совершенно не рассчитывают на то, что Вы можете нас подвести.
  
   - По специальной связи я разговаривал с товарищем из столицы, его звали Гэ Хун, - начал было докладываться Ван.
  
   - Про Гэ забудьте. Как и про всю Вашу прежнюю работу. Дело поручено мне. А курирует операцию -- китайская секретная служба.
  
   *
  
   То, что наказывать за прошлые дела его не будут, а, может быть, даже повысят, начальник Ван разобрался довольно быстро. Но вывод, который из этого следовал, не давал оснований для оптимизма. Снять с должности и посадить могли за будущее, а это не менее опасно. Правда, в таком случае все зависело от него самого, от Вана.
  
   Вслед за Бао из столицы прибыли люди в штатском, представлявшие главную в стране спецслужбу. Всюду, куда ступала их нога, начинала кипеть работа. В стены, потолки, полы неутомимо ввинчивались маленькие камеры. Тюрьма переводилась на режим внешнего слежения, контроль за которым отдавался Пекину. Начальник тюрьмы сразу почувствовал себя не при делах. Сам он сновал то тут, то там, пытаясь запомнить местоположение камер, но взять в толк расстановку не получалось. Хуже того, бесцеремонные службисты отлавливали директора и указывали ему на дверь.
  
   Понурый Ван возвращался в бараки для заключенных, где зэкам не было дела до проверки. Тюремщик давно хотел снизить им довольствие, но сознавал, что время выбрано неудачно. Ради этих парней Пекин и пускался во все тяжкие. Лучше было, наоборот, покормить их напоследок: кто знает, может, их спросят о содержании в тюрьме?
  
   Однако миндальничать с заключенными в Пекине, похоже, не собирались.
  
   - Вы дадите ничтожным мужам таблетки, - заговорщическим тоном произнес Бао, - А мы будем следить по видеосвязи. По нашему приказу Вы тоже будете пронзать их своим орлиным взором. И обязуетесь принять меры, которые потребует от Вас Партия. Жалкие мужи ни о чем не догадаются. "Лишь бы их всех скопом не расстреляли", - только и успел подумать Ван.
  
   О том, в чем состояли меры, Бао не распространялся, а Ван счел за лучшее не спрашивать, хотя с какого-то времени не сомневался, в чем дело. Речь шла о научном эксперименте, в ходе которого все арестованные наверняка испытают немалые страдания, а потом отправятся туда, куда им и полагалось, - к Марксу. С моральной точки зрения, у Вана возражений не было. И все же получалось, тюрьма скоро недосчитается многих рабочих рук.
  
   - Если зловредных мужей завтра не станет, то передадут ли мне новых заключенных? - напрямик спросил тюремщик, соображая на ходу, что нарушил правила тактичности. Такую бесцеремонную просьбу стоило бы смягчить какой-нибудь быстрой уступкой. - Новые люди будут необходимы для скорейшего выполнения Плана, - пояснил Ван.
  
   Услышав о Плане, Бао Ган выдавил из себя жидкий смешок.
  
   - Планы партии поменялись. Больше -- запомните -- не надо говорить о Плане. Нелепо думать, будто у Партии всего один план. Это значит - недооценивать Партию. Что же касается заключенных, то им не станет хуже. Партия отвечает за это.
  
   Голос чиновника неожиданно стал тише, как будто Бао решился доверить Вану какую-то страшную тайну. Усиливая впечатление, пекинец полностью перешел на шепот.
  
   - Но если вдруг им станет лучше, Ван, запомните, лучше, Вы должны будете сразу доложить нам об этом. В таком случае Вам предстоит принять срочные меры на месте: отследить, в какой момент мужам сделалось лучше, и насколько им с тех пор хорошо. Успешное проведение операции может означать для Вас повышение. Основания выписать Вас в Пекин уже имеются. Опыт, которым Вы располагаете, востребован в столице. Не будем скрывать, что Ваша тюрьма у нас давно на хорошем счету...
  
   - Если им станет лучше, Партия тотчас почувствует это по возросшей производительности, - отвечал Ван, чувствуя себя крайне неловко. Что-то говорило ему, от стандартных рапортов в этой ситуации стоило воздержаться.
  
   Бао Ган одобрительно хохотнул и потрепал начальника по плечу.
  
   - Вы понимаете всё не так, как надо. Честно говоря, - очень наивно. Но, может быть, это и к лучшему. Зато Вы радивы... Следите за ними в оба глаза. Сверяйтесь с видеотрансляциями и днем, и ночью. При необходимости приходите и разговаривайте лично. Держите руку на пульсе, помня, что заняты важным делом. Локоть Вашей руки в эти дни ведет к мозговому центру всей Партии.
  
   Голос Бао снова прозвучал заговорщически.
  
   - Наблюдайте неусыпно и докладывайте в Пекин. Если все пройдет гладко, награда не заставит себя ждать.
  
   На этих словах инструктор Оргбюро попрощался и уехал, а начальник Ван остался стоять
   в недоумении, которое развеяли новые мысли. Прежде всего, он испытал облегчение. В конце концов, планы столичных вождей его не касались. И если кому-либо они и могли навредить, так, скорее всего, самим заключенным. Приказ был отдан -- следить по камерам, и этого достаточно. Все остальное решают в центре, и пока, как можно понять со слов Бао, дело шло хорошо.
  
   На следующий день пекинское лекарство было выдано первым участникам эксперимента. Кандидатов отобрал еще Бао Ган, которого сопровождал Ван, старавшийся держаться тихо. Столичный инструктор обходил бараки, подолгу останавливался у станков, за которыми работали зэки. Некоторых из них чиновник заставлял поднимать лица, но бедолаги, не понимавшие, в чем дело, отворачивались. Никто из них и не догадывался, что в этот миг на них смотрела сама Генеральная линия партии. Ван, отходивший в сторону, щурился. Заключенные были недотепами: вместо того, чтобы просить что-нибудь у Бао, стремились отделаться от него.
  
   В какой-то момент Вану показалось, что Бао намеренно ищет дураков. Рядом с угрюмыми лицами он останавливался подолгу, оглядывая арестантов с головы до ног и отвлекая странными вопросами от работы. И если испытуемые отвечали ни шатко ни валко, пекинец почему-то особенно радовался.
  
   Ко времени, когда инспекция завершилась, список получателей лекарства уже приготовили. Ван с почтительностью принял лист у Бао , хотя с тем, что на нем написано, согласен не был. Все это выглядело странно. Мало того, что выбор партии пал на самых никчемных. С этим еще можно было смириться. Но и жили они в соседних бараках, а это значило, что если начнется мор от эксперимента, дела у Вана пойдут плохо. Последует сильная недостача рабочих рук.
  
   - Если от этого лекарства помирают, бараки два и семь опустеют, - сетовал про себя начальник, прикидывавший, чем под конец может обернуться дело, - и потому лучше, чтобы ничтожные мужи выжили. Но Бао, сколько ни говори ему о замещении рабочей силы, только усмехался, а значит, рассчитывать на помощь центра было нечего.
  
   Свыкаясь с новыми рисками, Ван ответственно приступил к слежке. Он выполнял работу со всей тщательностью, хотя до конца и не понимал ее цели. Судя со своей колокольни, Ван решил, что здоровье зэков -- это самое главное, и хуже всего будет, если они окочурятся. Потому в центр он подробно писал о пробах крови и мочи, подчеркивая, что показатели в норме, а сам он обходится с подчиненными гуманно.
  
   В Пекине же вбили себе в голову, что худо испытуемым быть не может, и ждали от Вана
   совсем других известий. Красная вертушка буквально разрывалась от звонков, и вместо похвалы Ван чаще слышал окрики вышестоящих. Но все выволочки вылетели из памяти начальника тюрьмы, когда в один из дней позвонили с самого верха. Такого раньше и представить себе было невозможно. Тон и тембр, с которыми обращались к Вану, знала вся Поднебесная!
  
   Голос заговорил, как привык, бесцеремонно, монотонно, равнодушно, подчеркивая в каждой фразе ее последние слова.
  
   - Товарищ..., - только и сказал Ван. Но его перебили.
  
   - Дела в тюрьме имеют значение. Ваша карьера имеет значение. Все имеет значение. Мы следим, но не можем понять кое-что важное. Умнеют ваши парни или нет.
  
   - У них в порядке со здоровьем, и работают они хорошо, -- пробовал держаться начальник Ван, разговаривая с начальством, имя которого не произносят всуе. По позвоночнику у тюремщика медленно поднимался холод.
  
   - Может быть, они что-то говорят? Высказывают мнения? Это мы приветствуем, сегодня партия за свободу мнений, - делал странные намеки голос.
  
   - Они работают и не отвлекаются, - открещивался, холодея, Ван. - Обсуждать партию никакого времени у них нет.
  
   - А это плохо. Прислушайтесь к ним. Проявите инициативу. Сегодня критика партию не беспокоит. Но критика от них может прозвучать не только в наш, но и в Ваш адрес. Такое вполне возможно. И будет иметь самое серьезное значение.
  
   Голос в трубке показался шипяще-змеиным.
  
   - Может быть, они критикуют не нас, а Вас? И в таком случае, Вы их не слушаете? Это очень даже интересно. Как дела идут в тюрьме? А, Ван? расскажите! Тут есть, чему удивиться? Может быть, вы не придаете значения тому, что говорят умные люди на расстоянии вытянутой руки от Вас?
  
   Ван испугался до ужаса.
  
   Когда пекинский собеседник повесил трубку, главный по тюрьме уже знал, что делать. Он направился к шкафу, вытащил оттуда табельный пистолет. Подержал в руках, как будто собираясь с мыслями, а потом с наслаждением выстрелил в воздух. Портрет Дэн Сяопина на стене не выдержал испытания на прочность: немедленно накренился влево.
  
   *
  
   На завершение эксперимента в Пекине решились, только спустя два месяца, не обнаружив в поведении заключенных никаких изменений. За это время к начальнику Вану успели наведаться три делегации, каждая из которых представляла новый уровень ответственного руководства. Партия перестраивалась, вводя дополнительные степени проверки. Потому-то комиссии тщательно следили друг за другом, и лишь во вторую очередь за Ваном.
  
   Но и обескураженному начальнику тюрьмы от пекинских гостей крепко досталось. Злясь на то, что заключенные не умнели, чиновники провели генеральную инспекцию, и в итоге остались недовольны: начальнику по совокупности трудов поставили очень низкую оценку. Дисциплинарных выводов, правда, не последовало. Ван едва успел выдохнуть, убедившись, что все улеглось, как прибыла еще одна комиссия, и все повторилось заново. Тяжело дышавший Ван повел пекинцев в бараки, где к заключенным прикрепляли датчики, сканировали им голову и заставляли проходить тесты. Результаты оказывались посредственными. Дело не заканчивалось ничем.
  
   Теплым октябрьским днем в колонию прибыла еще одна делегация, на этот раз состоявшая из врачей, хоть возглавлял ее партийный чиновник - уже знакомый Бао. Испытуемых раздели донага, выстроили в шеренгу, проверили зрение, после чего сделали несколько снимков. Медиков увиденное не устраивало: они то качали головами, то откровенно поджимали губы.
  
   Когда осмотр завершился, комиссия стала совещаться, даже не глядя на заключенных, так что тех в спешке и не стали уводить.
  
   - Обсудим прямо здесь. Глупые парни все равно ничего не смыслят, - разочарованно цедил слова Бао.
  
   - Действительно, глупые. Нас обманули. Таблетка не действует, - подтвердил первый врач.
  
   - Я тоже так думаю, -- сказал еще один медик, отвечавший за осмотр заключенных, - Эти парни --всё те же самые. Совсем они не изменились, что мы кормили их лекарствами, что нет.
  
   Бао утвердительно кивнул головой.
  
   - А всё потому, что мы поверили этим бандитам из Колумбии. Они продают на черном рынке героин, антиквариат, краденую нефть, свеже отпечатанные доллары, но денег им всегда мало. Теперь они выставили на продажу еще и это чудо-средство -- цереброл.
  
   - Мы добыли таблетки нелегальными путями, - вступил в разговор кто-то третий, - В деле были посредники, и мы им поверили. Идеалы Ленина и Энгельса! Герилья! - говоривший сплюнул.
  
   - Эй-эй, поосторожнее об Энгельсе, с ним не все так ясно, - предупредил Бао. - Партия не определилась на его счет.
  
   - Какая разница? Нас просто ограбили, - без особого почтения в голосе заметил врач. Государственная идеология его не интересовала.
  
   - Эта скверная история ложится пятном на секретные службы, - вынес свой вердикт Бао. - Возможны политические последствия. Еще более вероятно -- партийные. Но хуже всего, если последствия будут кадровыми.
  
   - Верно, но нам взыскание не грозит, - сказал один из собеседников. - А вот этому типу? Вану? Как быть с ним? В отчетах у него обнаружили недостачу. Кроме того, при нем бьют заключенных. Это вообще-то скверно. С другой стороны, таким наклонностям тоже можно найти применение. Как Вы думаете, не повысить ли этого человека до управления чем-нибудь в столице?
  
   - Повышать его никто не собирается, потому что не за что. Но и выгонять раньше времени не стоит. Совершенно неизвестно, как еще изменится линия партии. Может быть, нам понадобится его опыт... и новые тюрьмы.
  
   С этими словами Бао Ган вышел из комнаты и сел в машину. А к вечеру того же дня ото всей делегации в Лаоцзяне не осталось и духу.
  
   *
  
   На следующий день выдачу лекарства в колонии прекратили. Об этом Вану сообщили не по страшной вертушке, а самым обычным заказным письмом. В нем же предлагалось и полностью отменить в колонии меры безопасности. Наконец, все возвращалось на круги своя. Начальник ревностно бросился выполнять задание, смысл которого ему был, наконец, понятен. Ван лично проследил, чтобы убрали все ненужные посты охраны. А затем распорядился вернуть прежний распорядок дня, составлявшего 16 часов, - и отправился на покой.
  
   Жизнь входила в привычную колею, и начальник впервые за месяц позволил себе расслабиться с рюмкой в руке. Он так и заснул в своем кабинете, считая, что худшее уже позади. В краткий миг беспечности разразилась гроза. Стоило Вану ослабить охрану, как испытуемые бежали. Позже никто не смог разобраться, как это вышло. Но только все, кому дали таблетку, сумели улизнуть из барака, добрались до ближайшей реки, где отыскали лодку и сплавились вниз по потоку. Спохватились о пропаже лишь на следующее утро, и беглецов, несмотря на все усилия, не нашли.
  
   Те умели заметать следы. Выбравшись на берег, они сожгли джонку, а затем скрылись в чаще мангрового леса.
  
   - Враги прочистят джунгли и догонят нас, если мы останемся на месте, - сказал на первом привале один из беглецов. - Надо сделать рывок вперед и добраться до места, где нас никто не ждет.
  
   - Да, впереди Мьянма! Государственная граница! Через дебри, через чащи, туда, где нас защитят американские войска.
  
   - Я знаю, как провести вас через границу, - подхватил один из сбежавших, - Достаточно, чтобы нас приняли за партизан. Бойцов пускают по одну сторону и по другую. Одни борются против базы США. Другие против КНР. Я знаю бирманский, мы прикинемся местными. Отобьемся от пограничников, даже если те попробуют допросить нас.
  
   - Я сам из Мьянмы, - сказал другой беглец. - В джунглях у меня сожгли дом. Все уже наготове. Мы перейдем через границу и отыщем в пепелище то, что я успел там зарыть.
  
   - А потом каждый сможет купить себе документы. Но я думаю, - один из беглецов обвел сотоварищей взглядом, -- Я даже уверен, что мы поумнели вместе далеко не случайно. В этом -- особый знак, дарованный Небом. За границей наше дело не закончится. Мы встретимся, еще обязательно встретимся.
  
   Перед последним рывком через залитые вечерним Солнцем джунгли парни встали кругом, положили руки друг другу на плечи и обнялись.
  
  
   *
  
  
   Эпизод 6.
  
  
   - Теперь уже нет сомнений. Талибы поумнели. Они отбили у нас два города, - консультант по безопасности произнес эти слова так тихо, как будто все присутствовавшие уже давно знали о произошедшем.
  
   Президент Дональд Трэш, рослый полный мужчина со светлыми волосами, не расстроился. Он никогда не грустил. И все же от явной несуразицы, которую только что услышал, презрительно фыркнул. В уме Трэша слово "поумнеть" связывалось с разными понятиями, но талибов среди них не было.
  
   - И тут талибы? Откуда талибы? Какие еще талибы, если в деле этот, как вы сказали... цереброл?
  
   - Господин президент,- вступил в разговор эксперт по безопасности, - нам стали известны детали случившегося только в последний момент. И лишь сейчас мы можем сопоставить все детали этого паззла. Талибы -- те самые, с которыми мы всегда имели дело. Только теперь они изменились. Стали умнее и опаснее для США. Все началось с того, что несколько лет назад наши ученые начали эксперименты по повышению интеллекта. И, как часто бывает в Америке, добились успеха. Но созданное ими лекарство попало в руки к злоумышленникам. А через них -- к нашим врагам. Вот они и пустили его в дело.
  
   - Повышение интеллекта? Может быть, вправка мозгов? Нет, о повышении я не слышал. Хотя многим мозги я бы еще как вправил, -- пошутил Трэш.
  
   Но трем десяткам экспертов, а также нескольким боссам индустрии, пришедшим на совещание в Овальный кабинет, было не до смеха. Едва президент замолк, как консультант, знавший, что Трэш - главный, но не единственный главный в этом месте, не спеша продолжил.
  
   - Эксперименты, о которых я говорю, - мы держали их в тайне, пока не удалось получить окончательных доказательств. Мы не понимали, что значит - сделать человека умным и много спорили на эту тему. Но теперь талибы показали нам, как это бывает на деле. Они поумнели сами и задали трепку посторонним людям. Господин президент, я начну издалека. Так, вероятно, будет понятнее. Существуют болезни, которыми нельзя заразиться на ровном месте. В их числе синдром Аспергера -- заболевание умных людей. Экстремисты -- не глупые парни. Но чтобы проникнуться какой-то идеей, самому нужно сначала поумнеть.
  
   - Может, они и не глупые, но зря связались с США, - сказал Трэш, - Мы раздавим их, вот и все.
  
   Консультант вздохнул. На понимание Трэша рассчитывать было непросто. И все же он был президентом. Для эксперта это означало, что стоило проявить терпение.
  
   - Только один пример, господин президент, чтобы все встало на свои места. Во многих селах в Африке люди не умеют ни читать, ни писать. Исламисты приходят к ним и уходят ни с чем. В разных странах есть умственно неполноценные и душевно больные люди. Прежде чем обратить их в свою веру нужно, чтобы они поднялись над собой. Иначе даже говорить с этими людьми будет не о чем.
  
   - А я умею говорить со всеми американцами, - вставил Трэш.
  
   - Дело не только в том, что на свете много глупых парней, но и в том, что есть места, где у них нет никаких прав. Это тюрьмы. Раньше мы никогда не задумывались над этим, но теперь ясно, что тюрьмы опасны. В них люди ожесточаются из-за тяжелых условий... и сами становятся экстремистами. Теперь добавилось еще и это средство. Одним словом, талибы завладели лекарством и взбунтовали афганскую тюрьму. После чего взяли окрестный город. Им не понадобилось много времени, чтобы захватить еще один. И теперь мы лицом к лицу с проблемой, которую необходимо решить.
  
   Трэш попробовал взбодриться, поведя головой. Кое-что начинало проясняться. Слово "решить" вводило его в привычную колею. Он знал, что от президента США требуется поступок. Не обязательно быть особенно умным парнем, главное, повести людей за собой. А для этого требовался повод, который теперь удалось найти.
  
   - Хватит, консультант! Сейчас я разберусь, что с этим надо делать. У меня есть полномочия. Принесите сюда эту таблетку? Сыворотку? Микстуру? И срочно положите ее сюда.
  
   Эксперты и сотрудники Белого Дома зашептались, повисла неловкая пауза, после которой распоряжение президента было выполнено. Один из сотрудников, до поры до времени державшийся в углу, подошел к президентскому столику, положил на него кейс, приподнял крышку, под которой обнаружился сейф, сделанный из какого-то прочного и легкого металла. Хранилище отворили ключом, и на выдвижном блюдце, напоминавшем подставку для сиди-рома, к лицу президента подъехала маленькая таблетка. Трэш, не чинясь, запустил руку в блюдце и сжал горошину в ладони. Крохотный белый круг уютно уместился у него между подушечками большого и указательного пальцев, как будто президент собирался сделать американский жест all right. Трэш поднял лекарство на уровень глаз, закрыв кругляшом лампочку, и прищурился.
  
   - Вот что я думаю, парни, - наконец сказал он. Все, что вы мне тут сообщили, это очень важно. Вы говорили мне про террористов. И это серьезно. Это нужно для Америки. Для всего мира. Но мы можем ответить симметрично. Устроить наш терроризм. Наш чертов демократический терроризм. И сделать это просто. Мы дадим таблетку нашим солдатам, и они вышибут этих талибов. И на этом всё!
  
   В толпе чиновников разнесся подавленный шепот.
  
   - Господин президент, можно обойтись без крайних решений, - вступился один из генералов. - Есть и проверенные средства. У нас на ходу хорошая техника, и мы уже давно готовы пустить ее в дело... нужно лишь довести до конца подготовительные планы, утвержденные еще Вашим предшественником. И вот тогда...
  
   - Не сбивайте меня с темы, Марк! Я знаю вашу технику, я одобрял бюджетные сметы. Я давно хотел поговорить с вами об этом! таблетка -- просто повод. Вы будете мне доказывать, что наша армия - самая лучшая? Что наши военные непобедимы? что у них все в порядке?
  
   - Господин президент!
  
   Но Трэш не слушал.
  
   - Если талибы берут у нас города потому, что они умнее это значит, с нашими военными что-то не так. Напрашивается мысль, и я озвучу ее. Они тупые! Но с этим можно кое-что поделать, потому что у нас есть чудо-лекарство. Наши парни станут умнее талибов, потому что съедят его!
  
   Когда мысль президента стала очевидна всем, поднялся ропот.
  
   Несколько человек принялись возражать Трэшу, так что понадобилось несколько минут, чтобы определить, кто из них заговорит первым.
  
   - Господин президент, -- начал дребезжащим голосом пожилой человек с козлиной бородкой, похожий на одного из сенаторов, которого терпеть не мог Трэш. - Американские солдаты могут принять препарат по повышению ума только добровольно, и никто не вправе их заставить. Никто не имеет мандата давать им лекарство, не ставя их при этом в известность. В свободной стране нельзя ставить эксперименты над людьми так, чтобы они даже не догадывались об этом. Если поступить подобным образом, то об этом обязательно узнает пресса.
  
   - Именно это и я хотел сказать, - вмешался еще один эксперт. - Такой подход противоречит американским законам. От испытуемых требуется согласие, причем оно необходимо от каждого.
  
   - Ну и что, они против? Хотят быть тупыми? Это не проблема. Мы наймем других...
  
   - Господин президент, мы не можем дать военным таблетку тайно, это противоречит законам. Об этом сообщат журналистам...
  
   - Я уже понял, - перебил Трэш.
  
   - А дать еe открыто не можем, потому что не легализовали ее. Мы не объявили, что располагаем прорывной технологией. Юридически никакого лекарства у нас нет...
  
   - Талибы, однако, обо всем знают. И чертовы китайцы -- тоже, - проворчал Трэш. - Тут явный непорядок. Мы могли бы и объявить всем, что кое-чего добились в биотехнологиях. Я, может быть, именно так и сделаю.
  
   - Это очень ответственное решение, и нужно взвесить все за и против прежде, чем принимать его, - сказал вице-президент Пол Дэнс. - Такой поворот требует времени...
  
   - Время моего мандата истекает, - ответил Трэш, -и твоего тоже. Я хочу сделать выбор прямо сейчас.
  
   - Прости меня за откровенность, Дональд, но это не так уж и важно, - заметил крупный предприниматель, державший президента запанибрата, - что твой мандат истекает. Скажу тебе так: я против.
  
   - И я, -- проговорил промышленник, компании которого занимались пошивом спортивной одежды.
  
   - Вы все сговорились, что ли? - спросил Трэш. - Подвергаете меня обструкции, как будто вы демократы?
  
   - Я мог бы поддержать легализацию, но мне потребуется год на подготовку, - заметил медиа магнат, владевший несколькими телевизионными каналами, - и может быть, даже не один.
  
   - Неудивительно, что вы против, Руперт, - вступил в разговор заместитель государственного секретаря Майкл Кеплер, все это время ничего не говоривший, а только скользивший взглядом по своим длинным и тонким пальцам. - Ваши телеканалы крутят ток-шоу для тупых. Вы разоритесь в тот же час.
  
   - Вы точно не в курсе моего бизнеса, Майкл! И лучше бы не совались в него. В последние годы я не занимаюсь теле-шоу, а сосредоточился на спортивных телетрансляциях.
  
   - И футбол - для тупых. Бейсбол тем более. Вы останетесь без денег, ей-ей, прогорите.
  
   - Перестаньте паясничать, Кеплер. Наш бизнес -- подвижная система. Мы легко перестраиваем наш производственный процесс, если для этого имеются основания. В конце концов, мы отыщем нужный товар, который будет пользоваться спросом у умных. Покажем им высоколобые шоу с профессорами и соберем не меньший куш.
  
   - То же самое касается и нас, - сказал промышленник, занимавшийся пошивом спортивной одежды. - Если все станут умнее, то рынок заштормит. Но умные тоже покупают товары. В какой-то момент все снова придет в равновесие. И нужно будет только подождать. Проблема в том, что у нас ничего не просчитано. И если нам предлагают разрешить таблетку прямо сегодня, то я против. Мы должны выждать. Может, год может, пять, может быть, больше. Только когда все будет готово, можно нажимать на кнопку "пуск".
  
   - Я хочу возразить господину Кеплеру, - раздался чей-то голос. - Футбол -- не для тупых! Его смотрят и интеллектуалы. Трансляции включают в кампусах университетов и в офисах NASA.
  
   - Для тупых, тупых, - меланхолично повторил Майкл, полируя взглядом свои ногти. - Все болельщики, которых я встречал, были круглыми идиотами. И кстати, - замгоссекретаря поднял глаза и вызывающе посмотрел на медимагната, -- комментаторы тоже.
  
   - Я понял, понял, -- замахал руками Трэш. Он вытащил ручку изо рта и постучал ей по столу, чтобы прекратить разговор. Все замолкли.
  
   - От этой таблетки никакой пользы нет. Она мешает производству. Она злит моих друзей - а я высоко ставлю дружбу с влиятельными людьми. Таблетка не нужна Америке. Забирайте ее отсюда. Можете вообще выкинуть ее. Я вижу, что бизнес против.
  
   Некоторые присутствовавшие зааплодировали. Но вице-президент Пол Дэнс побледнел, как мел, и чтобы его возмущение не прошло незамеченным, демонстративно прокашлялся.
  
   - Дональд, ты, конечно, можешь поступить как-угодно. Но выслушай мое мнение. Я пошел к тебе в команду потому, что считаю тебя настоящим лидером. Человеком, способным принимать правильные решения. И вести за собой американцев. Но именно поэтому прежде чем нажать на кнопку нужно твердо взвесить все "за" и "против". Вопрос, который мы обсуждаем, очень сложен. Невозможно просто взять и избавиться от ноу-хау. В конце концов, США могут извлечь из него и прибыль. А становиться на пути у прогресса мешает весь наш исторический опыт...
  
   Трэш сломал ручку надвое и выбросил то, что от нее осталось, в урну. Остатки угодили точно в цель: президент в прошлом был баскетболистом и знал толк в спорте. Потом он приподнялся над столом, опершись на руки, которые сжал в кулаки, чтобы удобнее было держаться, и надвинулся на своего собеседника.
  
   - Послушай, Пол, от тебя я не ждал возражений. Мы вели с тобой предвыборную кампанию вместе, и ты должен помнить, как это было. Мы с тобой давали американцам обещания, и эти обещания должны быть выполнены. Это были разные обещания, и с некоторыми, может быть, связываться не стоило. Но я все же дал их. И ты тоже!
  
   НО Я НИКОГДА НЕ ОБЕЩАЛ ПОВЫСИТЬ ИНТЕЛЛЕКТ АМЕРИКАНЦЕВ НА 25 ПРОЦЕНТОВ! Как обещают создатели этого самого цереброла. Ни за что в жизни мне не пришло бы это в голову! И конкуренты тоже не предлагали ничего подобного.
  
   И раз уж я не давал этого обещания, то я и не намерен отвечать за его исполнение.
  
   Я, Пол, и ты - мы обещали поднять экономику. Я обещал, что США выиграют чемпионат по бейсболу. Что мы снизим налоги для самых богатых. И дадим возможность работать самым бедным. Что повысится качество телешоу. Но повышать интеллект -- это было бы слишком.
  
   И ни один чертов журналист не придет ко мне и не спросит: "Йоу, Трэш, почему при тебе американцы не поумнели на четверть? Как так вышло? При Клинтоне они поумнели, при Буше, при Обаме, а при тебе -- нет? Ты зря был президентом, парень!" Такого не будет! И раз ничего подобного не случится, то я запрещаю эту таблетку с легким сердцем.
  
   - Зря, Дональд, - выпятил нижнюю губу вице-президент, - попросту, ты заблуждаешься. Запрещать таблетку невыгодно Америке. Американцы могут получить от нее больше, чем потеряют. И главное, из этой затеи -- запретить ее - ничего не выйдет.
  
   Трэшу эти возражения казались бесполезными: он встал из-за стола и направился к двери, давая понять, что разговор окончен, но на половине пути передумал и снова возвратился к столу, намереваясь оставить о себе память напоследок. Взгляд у президента был сердитый.
  
   - Сейчас я продиктую директиву, официально запрещающую циркуляцию этого средства на территории Соединенных Штатов. И вы все будете при этом присутствовать.
  
   - Не надо, Дональд, - вступил в разговор замгоссекретаря Кеплер. Чиновник уже не насмехался, в его голосе слышались умоляющие нотки, -- не поступай так. И для тебя, и для США это гигантская ошибка.
  
   Но Трэша было не остановить: он снова оперся кулаками о стол и принялся диктовать. И когда президент закончил, эксперты и чиновники вышли из Овального кабинета в очень разном настроении. Одни из них держали пальцы кверху, не скрывая своего удовлетворения, другие были, напротив, чрезвычайно расстроены.
  
  
   *
  
   Эпизод 7.
  
   Заместитель госсекретаря Майкл Кеплер начал совещание c сотрудниками своего ведомства, спустя всего три часа после того, как завершилось заседание у Трэша.
  
   - У нас с вами необычная встреча, - предупредил Кеплер. Пальцы его нервно подергивались, но вышколенный голос, закаленный на пресс-конференциях Госдепартамента, не подводил. Чтобы не выдавать своего смущения, Кеплер сжал руки в кулаки и оперся об стол. Получилось ничем не хуже, чем у Трэша.
  
   - Господа, прошу вас быть готовыми к любым неожиданностям. Таковы обстоятельства, в которых мы оказались. Некоторые вещи, о которых я расскажу сегодня, скорее всего, поставят вас в тупик. Но как дипломаты мы всегда должны быть готовы к неожиданностям.
  
   Чиновник извлек из кейса директиву, продиктованную накануне президентом Дональдом Трэшем. Бумага выглядела такой помятой, как будто Кеплер вырвал ее из чьих-то рук. Но объяснять, как он завладел документом, чиновник не собирался. Разгладив верхний край, Майкл принялся читать:
  
   "Дональд Трэш, президент Соединенных Штатов, совершенно секретно. На всей территории страны отныне запрещаются купля и продажа, распространение лекарственных средств, предназначенных для медикаментозного повышения интеллекта, иначе известных как цереброл. Требую приостановить использование лекарства в любых программах, курируемых государственными органами США. Необходимо 1) поставить в известность служащих, что использование средства по повышению способностей мозга в частных целях недопустимо. 2) прекратить государственное финансирование соответствующей программы и установить наблюдение за лицами, причастными к ее осуществлению. 3) уничтожить имеющиеся в собственности федеральных органов власти упаковки препарата и запретить их дальнейшее производство. Контроль за исполнением решения возложить на Федеральное бюро расследований. О мерах по уничтожению цереброла докладывать главе государства. Дональд Трэш."
  
   К только что изданной директиве прилагались еще несколько наспех составленных документов. Те на вид казались настолько потрепанными, что не оставалось сомнений: обладание ими тоже далось Кеплеру не без борьбы. Это были подготовленные помощниками Трэша поправки: инструкции, как следовало изымать лекарство. Дивному церебролу не хотели оставить ни шанса, и в оборот даже собирались взять его создателей. Уничтожению подлежали не только таблетки, но еще и вся научная документация по ним.
  
   - Вот эти таблетки собираются уничтожать, - процедил возмущенный Кеплер. В руках его мелькнула нетронутая упаковка препарата. Спустя минуту, он уже бережно раскладывал спасенные синие пилюли по столу. Зам госсекретаря обращался с ними так бережно, как будто сам был их создателем. Опасаясь неожиданного вторжения, Кеплер свел к минимуму все риски: подошел к двери и запер ее на ключ, а затем затворил и окно.
  
   - То, что у вас перед глазами, - всего лишь простая фармацевтика. Но она угодила в реестр запрещенной продукции, а федеральное правительство тратит деньги налогоплательщиков, конфискуя ее, - Кеплер сжал губы. - Разумеется, американцев не уведомили о причинах этого решения. Кто-угодно из юристов назвал бы это правовым абсурдом. Однако от нашего президента можно ожидать и не таких новостей.
  
   Щуплый Кеплер поправил очки на носу. В его исполнении это означало крайнюю степень решимости положить конец злоупотреблениям.
  
   Исполнять распоряжения Трэша зам госсекретаря действительно не собирался. Воспользовавшись своим положением, он уже пробрался в хранилище цереброла и наскоро завладел всеми упаковками препарата, до каких только добрался. С первого взгляда нельзя было даже вообразить, как много их ему досталось. На стол легли одна за другой не две и не три, а сразу семь коробок, под завязку набитых синими пилюлями. Но даже и после этой чистки карманы Кеплера все еще оттягивало что-то тяжелое, продолговатое и упругое, выступавшее через кожаную материю подозрительными кубиками. Это было лекарство, дотронуться до которого чиновник никому не позволил бы: две упаковки с горошинами он приберег для самого себя.
  
   - Господа! - продолжал замгоссекретаря, - Я хочу, чтобы вы верно поняли мой поступок, и простили меня за то, что я нарушил закон Соединенных Штатов. Меня извиняет то, что сегодня произошло в Белом доме. У американцев нет возможности узнать об этом, но вам тем не менее станет обо всем известно. Президент Трэш принял глупое решение: запретил лекарство, укрепляющее ум. Ни покупать его, ни работать над ним более невозможно. Права создавать усилитель ума лишаются не дилетанты-любители, как можно было подумать. Отнюдь! Возможности иметь дело с лекарством не останется и у профессиональных ученых!
  
   Глубоко возмущенный, Кеплер выдохнул.
  
   - Наш президент совершил худшую ошибку за время своего правления. Это безответственнее, чем даже отправка войск в Белоруссию. По крайне мере, их еще можно вернуть обратно. Но уничтожая цереброл, Трэш становится на пути науки. Приказ, составленный в этом смысле, не имеет юридической силы. А нужно ли напоминать вам, что делают с решениями, попирающими право? американцы не выполняют их!
  
   В зале кто-то зааплодировал, и Кеплер, чувствуя, что к нему прислушиваются, продолжил погромче.
  
   - Как человек доброй воли, я хочу дать шанс всем присутствующим в этом зале. Пусть я не могу помочь каждому американцу, но всегда к услугам тех, с кем познакомился лично. Во всех нас заложено стремление к счастью, здоровью и благосостоянию. Для этих целей цереброл лучшее средство. Авантюристы пустились бы ради него во все тяжкие. Но вам, собравшимся здесь, рисковать не придется. Лекарство я выложил на столе, и каждый может взять чуть-чуть с собой, сделав правильный выбор. Со своей стороны, я готов разделить ответственность с каждым из вас.
  
   Некоторые из присутствовавших снова захлопали, и дипломат, отвечая им, поднял большой палец вверх, скосив недовольный взгляд в сторону тех, кто не подавал голоса. Таких, к огорчению, набиралось больше. Кеплера это пугало, наводя на мысль, что он зря доверился своим подчиненным. С другой стороны, замгоссекретаря не верил, что попал к сторонникам Трэша. В конце концов, никто из этих парней не голосовал за республиканцев. Скорее, сотрудники не хотели терять работу. Нужно было раздразнить их, разжечь американскую тягу к приключениям, иначе цереброл так остался бы лежать на столе нетронутым.
  
   - Парни, идите сюда. Знаете что? Я в вас верю. В силу вашего духа. В предпринимательскую жилку. Это вообще не американская черта -- робость. Я ведь действительно собираюсь съесть эту пилюлю. Слова я всегда подкрепляю делом. Но сегодня я хочу разделить свое дело с вами!
  
   Несмотря на порыв Кеплера, никто не поднялся с места, чтобы поддержать его затею и запустить руку в партию краденого препарата. Дипломат привыкал к неудаче и подыскивал новые аргументы, чтобы повлиять на сослуживцев: преодолеть их въевшийся на работе страх перед законом. Лучше всего было повести их вперед своим примером. Показать, что он, Майкл Кеплер, чтобы поумнеть, согласен на всё.
  
   - Я понимаю, что вы все здесь опасаетесь за свои карьеры. Я тоже страшился за свою, и мне было терять не меньше вашего. Но я верил в себя и всегда знал, что способен на поступок. Стоило мне решиться, как на душе сразу всё прояснилось. Я понял, что все это время боялся совершенно зря.
  
   Кеплер сделал театральный жест в сторону выключателя света. Некоторые из подчиненных должны были понять с полуслова. Для остальных он поднял ладонь вверх, соединив большой палец и указательный в круг. Решение, как показывал Кеплер, было до очевидности просто. Выключить лампочку. Каждый мог бы додуматься до этого сам.
  
   - Я обещаю вам, что никто не увидит ваши лица, если вы дойдете до столика с церебролом.
   А если вам поставят на вид, что вы приходили на встречу со мной, то вы знаете, как ответить. Скажите просто, что я вам это приказал.
  
   Чтобы неразобравшихся не оставалось, Кеплер повторил еще раз.
  
   Я выключу свет, и каждый сможет взять себе таблетку. Когда же мы закончим, нельзя будет узнать, кто оказался смелым. Даже у Федерального бюро расследований не окажется сведений на этот счет.
  
   На лицах некоторых присутствовавших читалось нетерпение. В глазах других проступала тревога. Были и такие, кто готов был покрутить пальцем у виска, поглядывая наискось: недоверчиво и с упреком. Этим казалось, что вовсе не с президентом, не со странным лекарством, а с самим заместителем госсекретаря произошла неприятная перемена. Однако никто из собравшихся не готов был ни встать с места, чтобы выйти, ни подойти ко столу: ни послушаться Кеплера, ни отказать ему.
  
   "Я свое решение принял, - сжал в карманах кулаки чиновник, - и отступать мне уже некуда. Что бы ни произошло, моя карьера в Госдепартаменте закончена. Но лучше будет, если я уйду не просто так, а с пользой для дела. Я покажу президенту, что это значит - защищать свой мандат незаконными средствами. Запрещать прорывное лекарство, с единственной целью -- сохранить в неприкосновенности свой состоящий из идиотов электорат".
  
   Когда стало ясно, что пауза затянулась, дипломат выложил на стол свой последний козырь. Дипломатов он знал лично и к каждому мог обратиться поименно. Стоило вызвать на искренность хотя бы некоторых из них и посмотреть, что будет. Может быть, большинство вовсе не против попробовать церебролу, только нуждалось в отдельном приглашении. Начал Кеплер с тех, кого не считал особенно яркими. Такие могли внутренне тянуться к поумнению, чувствуя, где их Ахиллесова пята.
  
   - Вот вы, Джон, вы ведь из департамента Африки, не так ли? У меня уже давно есть для Вас предложение. Вы жаловались, что не можете добыть сведения с места. В таком случае готовьтесь. Цереброл может означать для Вас уникальный карьерный шанс.
  
   Чернокожий дипломат не ответил на призыв начальника. Вместо этого демонстративно скривил губы. Возможно, он посчитал, что Кеплер над ним насмехается или в чересчур завуалированных выражениях собирается указать ему на дверь.
  
   - Мне казалось, что я не так и плохо справлялся со своими обязанностями, чтобы ставить мой ум под сомнение. Тем более это несправедливо, если речь идет о моей компетентности. Но у меня закрадывается подозрение, что по каким-то причинам Вы обращаетесь к так называемому языку Эзопа. Попросту Вам не нравится, что я это я.
  
   - Мы не говорим о расизме, Джон.
  
   - Нет, мы говорим о расизме, Майкл. И каждый раз, когда черный с белым сходятся в беседе, речь у них все равно идет о расизме.
  
   - Я умоляю вас, Джон, по крайней мере, на этот раз у нас другая тема. Давно изжитые предрассудки тут ни при чем. Я говорю, что вы смогли бы лучше понять Африку, если бы последовали моему совету. Хитросплетения Черного континента настолько сложны, что не укладываются даже в такой светлой голове, как Ваша. Так почему бы не улучшить свой собственный природный ритм, приняв лекарство. Тем более, если это созданный в Америке цереброл?
  
   Однако уговоры замгоссекретаря не достигали цели. Похоже было, что Джону они пришлись не по нутру. Афроамериканец морщился. То ли из-за "светлой головы", то ли из-за "света в конце туннеля", который не к ночи упомянул Кеплер, но афроамериканец глядел на цереброл без одобрения, а на самого Кеплера как на разрушителя устоев и своего личного оппонента. Всем своим видом Джон показывал, что и сам цереброл не возьмет, и другим брать не советует.
  
   "Прискорбно, - едва водил губами Кеплер, - Возможно, меня поняли неправильно. Как бы там ни было, терять нечего. Не Джон, так кто-нибудь другой должен откликнуться. Дипломат - это опасная профессия. В их рядах всегда можно отыскать рисковых парней."
  
   Кеплер развернулся на 90 градусов, и лицом к лицу с ним оказался другой эксперт -- известный в Государственном департаменте индолог. Долговязый белый мужчина с залысинами, из-за которых его лоб казался особенно высоким. Тот мог прочитать лекцию о чем-угодно, в том числе и о расизме. Но по крайней мере, обвинений от него можно было не ожидать.
  
   - А это Вы, Хорст? Департамент Индии? У меня есть к Вам дело. Вопрос простой. Как вы думаете, Вы понимаете Индию? А ваши коллеги по департаменту понимают ее?
  
   - Не думаю, что так просто дать ответ, - жевал губами мужчина, без промедления догадавшийся о подвохе. -- Но Вы мой руководитель, и я обязался докладывать Вам честно. Нет, не думаю, что я понимаю Индию. Мало кто из специалистов вообще понимает ее.
  
   - Тогда возьмите эту таблетку! И уверяю Вас, произойдет чудо. Вы поймете всё за одно мгновение А вы, Мэтью? Вы из департамента России? Недавно вернулись из Москвы, куда я вас направлял?
  
   Заместитель госсекретаря только на ходу сообразил, как выгодно можно использовать эту тему, когда речь шла о цереброле. Отказываться от такой удачи было недопустимо. Набрав воздуха в легкие, Кеплер продолжил погромче, чтобы услышали сразу все. По аудитории раскатилось:
  
   - ВЫ ПОНИМАЕТЕ РОССИЮ? Нет, я серьезно, вы понимаете ее?
  
   Мэтью обреченно опустил голову, так ничего и не ответив. Но дело было не только в этом. Сомнения охватили и остальных присутствовавших. Дипломаты оживленно перешептывались.
  
   Кеплер, понимая, что поставил своих оппонентов в тупик, торжествовал.
  
   КТО-НИБУДЬ ПОНИМАЕТ РОССИЮ?! - спросил он. - кто-нибудь в этом зале? КТО-НИБУДЬ ИЗ НАС ВООБЩЕ ПОНИМАЕТ ЕЕ?
  
   Заместителю госсекретаря не отвечали. В стенах департамента воцарилось мертвое молчание.
  
   - Вот именно то, о чем я говорю, - наставительно заключил Кеплер. - И никаких доказательств более не требуется. Решение президента Трэша -- преступно. Мы не можем выбросить лекарство, которое ведет нас к цели. Потому что если мы так поступим, то Россию никогда не поймем.
  
   Наш президент Трэш -- всего-навсего политический оболтус. Пигмей. (Надеюсь, среди вас нет пигмеев? Никто не в обиде? )До него с его мозгами не дошло, что это лекарство для нас дар Божий. В мире, где информация стоит огромных денег, таблетка -- возможность получать ее бесплатно. И в таком качестве, которое заставит завидовать русских. Понимая, с чем мы имеем дело, не будем колебаться. Съедим эти горошины - и сделаем себя лучше. Достигнем большего. И для себя, и для своей карьеры, и для своей Америки тоже. Двигайтесь, парни, и не бойтесь, это не по-американски. Я вместе с вами. И может быть, я пойму эту чертову Россию уже сегодня за ужином.
  
   Кеплер действительно выполнил свое обещание: поднял со стола упаковку таблеток, разломил ее покрытое фольгой защитное дно и бережно, двумя пальцами извлек на свет синий кругляш с продольным срезом посередине. Дипломат поднял свое сокровище на уровень глаз и навел взгляд. Таблетка на какое-то мгновение затмила лампочку. Но если президент, только что державший цереброл перед глазами, не испытывал перед ним никакого содрогания, пальцы у Майкла Кеплера дрожали так, как если бы он добрался до дозы. Заместитель госсекретаря поймал себя на мысли, что от волнения может выронить цереброл, и тогда над ним станут смеяться. Рисковать репутацией в критический миг не стоило. Дипломат быстрым движением положил лекарство себе в рот, разломил зубами и принялся жевать.
  
   Зам госсекретаря знал, что нельзя терять из виду свою аудиторию, особенно когда даешь перед ней большое представление. Даже в тот момент, когда Кеплер толок таблетку зубами, он все равно не сводил глаз со своих подчиненных. Испытание сценой он выдержал на отлично. Горечь, заполнявшая рот, отступила быстро. Терпкий вкус между губами изгнала прочь мощная волна слюны. Неприятные ощущения продлились всего мгновение, и чем дальше, тем проще давалась чиновнику обычная американская улыбка. Вскоре всем стало понятно, что он был доволен.
  
   - Вот так, господа, - сказал Кеплер, проглотив пилюли без остатка, - А теперь каждый, кто хочет, может повторить то же самое. И как я обещал, у нас с вами честная сделка. Я гашу свет и, чтобы не оставалось сомнений, удаляюсь из департамента сам.
  
   Когда Кеплер оказался в коридоре, то успел поймать себя на мысли, что из его планов ничего не вышло. Сотрудники вот-вот испугаются и один по одному разойдутся из переговорной. Некоторые так и сделали: вышли, оставив за собой мрачную, погруженную в темноту комнату. Но когда этот человеческий ручеек иссяк, в груди у отчаявшегося Кеплера забрезжила надежда. Внутри помещения явно что-то происходило, поскольку не все дипломаты выбежали вон.
  
   Вскоре многое стало ясно. За дверью поднялся шум. Кеплер зажмурился от удовольствия, представляя себе, что его сотрудники наперегонки спешат к столу, чтобы разобрать таблетки цереброла. Действительно, послышался треск вскрываемых упаковок. Дипломаты брали со стола пилюли и, похоже, тотчас же съедали их, но этого оказывалось им мало. Некоторые сгребали чудо-лекарство в ладони и сразу же прятали в карманы. Находились и такие, кто пихался локтями, доводя дело до сутолоки.
  
   Вскоре в коридоре показался первый сотрудник, основательно запасшийся церебролом. Судя по глубоко оттянутому карману, он уносил с собой не меньше, чем целую упаковку. Ради жизненных перспектив дипломат был готов пожертвовать даже хорошими манерами. Передвигался он, скорчившись, стыдливо опустив лицо вниз, очевидно, боясь, что камеры слежения поймают его взгляд. Однако сомнений, кто только что проскользнул перед глазами, у Кеплера не было. Чернокожего Джона замгоссекретаря не спутал бы ни с кем.
  
   "Что, парень, твоих африканских мозгов тебе не хватило? И ты еще говоришь о расизме? Хотя я признаю: зря я считал тебя кретином. Ты не такой уж упрямец. И способен к самокритике. Да и на серьезный поступок собрался... Можешь так не бояться, камеры не работают. Я их выключил. Ну-ну, парень, ну-ну..."
  
   Африканист семенил не один. Индолог и русист тихо следовали за ним. Своим умом не были довольны и в других отделениях Госдепа. Упаковки уносили с собой китаисты и тюркологи, испанисты и франковеды. Даже элита ведомства - специалисты по поддержке оппозиционных движений, не задумываясь, вместе приняли цереброл.
  
   Около полуночи Кеплер устроился за чашкой кофе в одном из кафе в центре Вашингтона, где собеседником его был сотрудник спецслужбы.
  
   - Я давно принял решение об отставке, - объяснял поумневший, -- и сделал это по одной весьма простой причине. Мне не по пути с Трэшем. Все мы знаем: он ведет Америку в тупик. Почему в такой миг в отсеке для пилотов должен быть я? Разве мне стоит делить ответственность с придурком? Я давно обдумывал планы увольнения, а тут предоставилась такая возможность. Единственная в жизни удача - таблетка для повышения ума.
  
   - Необычайный шанс, - продолжал Кеплер, -- стоит того, чтобы расстаться с чем-то давно обрыдшим. Про себя я перевожу все в шутку. Мне уже давно приходилось выбирать между умом и Трэшем. Вместе они не уживались. У тебя может быть либо ум в голове, либо трэш. К тому же, приняв таблетку, я не смог бы работать, как раньше. При общении с президентом необходима тупость. Если ты глуповат, то понимаешь его лучше. Если же излагаешь свои мысли сложно, он не поймет или не станет слушать. И вот что я подумал: я уже и так потратил с Трэшем довольно времени. Мозги от него начинают тупеть.
  
   - Теперь-то вам это не грозит после цереброла, - тонко улыбнулся собеседник. - Чем, кстати, вы собираетесь заняться на досуге? преподаванием? Размышлениями? Может быть, Вы всерьез рассчитываете на что-то большее? Например на мистические озарения?
  
   - Ничего из этого я бы не исключал. Все дороги передо мной открыты. Трэш вправе лишить меня работы, но зато не отправит под суд. Это значило бы признать существование лекарства, против чего выступает бизнес! Ну а раз мне не угрожает срок, я смогу устроиться в любое учебное заведение. Необходимая для этого научная степень у меня есть.
  
   - О да, нам прекрасно известно. Что же, достойный выбор. И стало быть, вы собираетесь использовать свой интеллект в сфере образования? Какая потеря для внешнеполитического консалтинга. Несмотря ни на что, все же надеюсь, что вы будете с нами сотрудничать. Жаль было бы потерять такого ценного специалиста, в тот момент, когда его возможности выходят на взлет...
  
   Кеплер улыбнулся комплименту, успев заметить про себя, что службист, наверно, играет в какую-то собственную игру.
  
   - В будущем все возможно. Главное знать, куда повернут тренды. Мне кажется, действие лекарства я уже ощущаю. Какие-то легкие токи в мозгу, несильное головокружение, но приятно. Может быть, еще по кофе?
  
   Кеплер отхлебнул из чашки, и взгляд его застыл на коричневой глади напитка. Несколько мгновений бывший дипломат провел, не двигаясь, как будто крепко задумался. Этими секундами Кеплер воспользовался с толком: так глубоко ушел в себя, что на лице его отразилось благоговение, достойное истинно просветленных людей. Однако задержаться на приятном переживании не вышло. Брови экс-дипломата внезапно подернулись судорогой.
  
   - Слишком хорошо - тоже плохо, - улыбаясь, заметил собеседник. И тут же добавил уже встревоженно:
  
   - Вы разыгрываете меня, Майкл. Что с вами? Что такое?
  
   Кеплер попробовал что-то возразить, но закончить фразу у него не вышло. Тогда сотрудник спецслужбы поднялся со своего места и навис над его подозрительно расслабленной фигурой. Привести в чувства дипломата у службиста не вышло. Ложка выпала у Кеплера из рук. Глаза утратили всякое выражение.
  
   - Майкл, Майкл, что такое?! Вы меня пугаете, Майкл. Может быть, нужна помощь?
  
   Дипломат по-прежнему не сводил глаз с чашки, да еще на уголке невовремя приоткрывшегося рта набухла пенная капля. Пробегавший мимо официант остановился, положил поднос на землю и попробовал щелкнуть пальцами перед глазами у клиента, но сделалось только хуже: простого порыва воздуха оказалось достаточно, чтобы зам госсекретаря широко качнулся, а потом неожиданно повалился на стол.
  
   - Помощь! Скорую господину Кеплеру, скорую! Скорую! - закричали все.
  
   "Скорую!", - разнеслось над аллеями в Вашингтоне, перекинулось на парк и потом дальше, в сторону кампусов университета. В квартале сделалось неспокойно. И "Скорая" действительно прибыла скоро.
  
  
  
  
  
  
   *
  
   Эпизод 8.
  
   Президента США Дональда Трэша телефонный звонок разбудил посреди ночи. Встревоженный голос помощника по особым поручениям звучал приглушенно. Собеседник успел разозлить Трэша своей неуверенностью в себе и возможно, именно поэтому вышиб остатки сна.
  
   - Замгоссекретаря Майкл Кеплер попал в больницу.
  
   Трэш протер глаза. Шестым чувством он ощутил опасность. Это была средняя по силе, но чувствительная угроза. Президент предчувствовал, что ему подкинули проблем. Простым пожеланием выздоровления дело в этом случае не ограничится.
  
   Глава государства резко выпрямился, наспех оделся и направился в кабинет, но не успел добраться до цели, как по телефону позвонили еще раз:
  
   - Господин президент, я не сообщил самого важного: Кеплер не умер.
  
   Это было уже слишком. Мириться с таким обращением Трэш не собирался.
  
   - Превосходно! Дорогой Тэд, лучше новостей не бывает! Но скажите мне одно: что вы хотите, чтобы я вам ответил? Мой друг саудовский король не умер, вечный президент России тоже, другой мой приятель, глава террористической организации, - все еще не на кладбище. Он постоянно ускользает, сколько наша доблестная спецслужба ни пытается его найти. Думаю, дело в том, что парень с детства ведет здоровый образ жизни. Его не поймаешь. Куда ни кинь, всюду все живы, за одним важным исключением. Скончалась моя надежда выспаться этой ночью. И ради чего вы сообщаете мне об этом? Вы насмехаетесь? Признайтесь, Тэд, вы взяли в привычку издеваться над президентом США?
  
   Голос в трубке отвечал бесстрастно, как будто упреки его не трогали.
  
   - Господин президент, о Кеплере уже знает вся пресса.
  
   - Черт побери, - тихо сказал президент. - Вы откладываете все неприятное на конец.
  
   - Вместе с замгоссекретаря в больницы попали еще 80 сотрудников Госдепартамента США.
  
   - 80? - переспросил Трэш, не поверив. - не 8? Сколько же там лишних ртов! Вот это да!
  
   Когда президент США Дональд Трэш с телефоном в руке вошел в свою приемную, двое других помощников уже встречали его на входе. Оба показались ему задерганными и неуверенными в себе людьми. Президент от души не любил парней с тонкой костью: они казались ему прирожденными рохлями. Не удивительно, что они делали карьеру на госслужбе вместо того, чтобы создать свой бизнес. Было бы неплохо однажды взять и уволить их всех.
  
   Внутри президентского кабинета публика подобралась не лучше. Места на стульях у стен занимали незнакомцы, которых Трэш с ходу определил в эксперты. Это была правдоподобная догадка. Никого из этих парней он не знал лично, но просто так в Овальный кабинет не пускали. Тем не менее они как-то туда проникли. Скорее всего, это были кабинетные ученые, с которыми любил советоваться президентский аппарат.
  
   Появление неизвестных всегда сулило неприятности, ведь приглашали умников чаще всего тогда, когда без их мнения было не обойтись. При других обстоятельствах их сторонились. Судя по всему, намечалась какая-то отвратительная история.
  
   Сонный Трэш наспех решил, что незнакомцы вели себя невежливо. Они даже не подумали представиться, а сразу обратились к главе государства, как будто были с ним на коротке. Хуже того, на ходу парни перебивали президента, не собираясь дослушивать его мысли. Трэш морщился, но как-то сдерживал свои чувства.
  
   - Господин Трэш, мы должны ввести Вас в курс немедленно, потому что дело не терпит отлагательств. Наш коллега и друг попал в беду, и до конца еще не ясно, в чем дело. Мы просим у Вас помощи. Нас предупредили, что будет нагляднее, если мы покажем фотографии. Только предупреждаем, что это очень деликатные снимки...
  
   Трэш, не дожидаясь приглашения, взял фотографии из их рук и разложил перед собой. Ради любопытства перевернул вверх ногами. Без большого удовольствия присвистнул. Снимки и правда не понравились бы широкой публике: на них Майкл Кеплер был изображен распластавшимся в агонии на кровати. Мускулы на его лице обвисли. В сторону выдавался язык, посиневший и в полный размер вываливавшийся изо рта. Пена осела на уголках ссохшихся губ. Трэш не боялся трупов, но и ему потребовалось усилие, чтобы справиться со смущением. Надо было разрядить обстановку - перевести все в шутку, например.
  
   - О, вот это я понимаю. Мне никогда не нравился этот тип-зазнайка. Особенно мне не по нутру его острый язык.
  
   ... но неуверенные в себе парни, окружавшие президента, и не подумали рассмеяться. Советники и помощники Трэша, сотрудники администрации, один за другим заполнявшие комнату, глядели хмуро. Трэш с его прирожденной интуицией быстро это заметил и осекся.
  
   - Послушайте, ему действительно плохо? Вы ведь говорили, что он будет жить долго. Я уже решил, что мне беспокоиться не о чем.
  
   - Он действительно будет жить, и ему становится лучше, - сообщил один из присутствовавших, - но, кажется, в порядок уже никогда не вернется. Он пережил инсульт и больше не сможет на нас работать. Врачи ему этого не разрешат.
  
   - Я тоже ему не разрешу, - буркнул Трэш, - сочувствую его проблемам, но он нарушил мое распоряжение в том, что касается этих таблеток. И назад я этого парня не возьму.
  
   - Таблетки! - разнеслось по рядам неприглашенных гостей. Многих обрадовало, что президенту было знакомо это слово, а, судя по всему, и история цереброла, стоявшая за ним. Сразу несколько экспертов попробовали воспользоваться стечением обстоятельств, чтобы довести до президента, что же, по их мнению, только что произошло.
  
   - С этих таблеток все и началось, - спешно заговорил один из экспертов. - После них Кеплеру сделалось худо. Он повалился на пол, а когда очнулся, говорить с ним стало не о чем. Он никого не помнил! Не узнавал нас, хватался за голову. Врачи отправили его на обследование, и обнаружилось, что у него серьезные проблемы с памятью. Он забывает все, что ему говорят. Знания, даже самые элементарные, вываливаются из его головы, словно через гигантскую дыру. Он хочет домой, но не знает, как его найти.
  
   - А остальные 80, что с ними? - грубо перебил Трэш.
  
   - Те же самые симптомы, что у Майкла, как будто они все заразились вместе! Похоже, что так и вышло: они приняли одни и те же таблетки.
  
   В разговор вмешался другой эксперт.
  
   - Таблетки, таблетки, проблема исключительно в таблетках. Руки и ноги у Кеплера работают прекрасно, но голова... когнитивные способности пришли в окончательное расстройство...
  
   Президент чертыхнулся. Дело запутывалось еще больше, и мешали Трэшу собственные помощники, которые умничали.
  
   - Что значит "когнитивные"? - грубо спросил он.
  
   - Познавательные. Умственные, - ответил кто-то из экспертов.
  
   - Умственные не восстановились... это у Кеплера, что ли? Он же всегда был очень бойким парнем?
  
   Президент Трэш, раздумывая над услышанным, наткнулся на затруднение, преодолеть которое был не в силах. Детали головоломки не сходились.
  
   - Они там все поглупели, что ли? - спросил президент.
  
   - Могу объяснить, в чем здесь дело, - замельтешил словами медицинский эксперт, пытавшийся донести как можно больше сведений за краткое время. - у меня с самого начала возникло подозрение, что все может дурно обернуться. Мистер Кеплер принял таблетку для повышения интеллекта, но интеллект его не вырос.
  
   - Это таблетка, которую я запретил, - веско заметил Трэш. Собеседник на это возражать не собирался.
  
   - У этой таблетки аналогов до сего времени не существовало. Ее разработка велась в тайне, и я горжусь тем, что был к этому причастен. Я хорошо знаю технологию, взятую за основу. Она рассчитана на людей, нейротрубки которых чрезвычайно ослаблены. Говоря проще, сигналы плохо проходят через природные волокна. На глупых людей. А господин Кеплер дураком не был. Тут сомневаться не приходится. И в этом-то вся проблема...
  
   - Глупый - не глупый, - пожевал губами Трэш, - Но повел себя как полный мудак.
  
   Сотрудники Белого дома не сконфузились, но эксперты, незнакомые с Трэшем, отвели глаза. Они не знали, что президент никогда не упускал случая ввернуть сальное словечко, даже если не был особенно расстроен. Просто ситуация, по его мнению, располагала говорить напрямик.
  
   Эксперт по медицине в быстром темпе продолжил.
  
   - Я пришел к выводу, что здесь с самого начала имеется некоторая взаимная связь. Кеплер принял лекарство, и ему тут же сделалось плохо. При этом лекарство совершенно точно не было ему предназначено. Представьте себе, человек с высоким давлением принял средство, повышающее его еще больше. Так можно и оказаться в больнице. С господином Кеплером вышло именно это...
  
   - И какой вывод из этого вы делаете? - спросил Трэш нетерпеливо, - Кроме того, который уже сделал я?
  
   - Я выскажу гипотезу, которую разделяют мои коллеги. Наука, изучающая мозг, установила, что у умственных способностей людей есть поставленный самой природой биологический предел. Никто не в силах перемножать в уме числа известной длины или прочитать все тома в Библиотеке Конгресса. Возможности нейронных центров ограничены. Цереброл стимулирует их химическими средствами. И все-таки природу человека изменить невозможно. Говоря кратко, господин Кеплер прокачивал отделы мозга, которые работали у него идеально. Выжать из них больше было просто невозможно! И когда он все-таки попытался это сделать, его мозг перегорел, как лампочка. Если вы включите на Вашем ноутбуке тысяча и одну программу, то, в конце концов, все пойдет прахом.
  
   - Кеплер сломал свой мозг? и 80 наших сотрудников тоже? - уточнил Трэш.
  
   - Господин президент понимает все правильно. Мозг, центры которого чрезмерно задействованы, быстро вырабатывает свой потенциал и приходит в негодность. Говоря кратко, слишком умные люди от лекарства глупеют, хотя всей душой и хотели бы, чтобы получилось наоборот.
  
   - Я так и догадывался. С яйцеголовыми всегда всё не слава Богу. Ладно. Нам, умным парням, эту таблетку есть нельзя. Это главное. Мне все ясно, - резюмировал Трэш.
  
   Тем временем один из сотрудников президента без спроса вступил в разговор.
  
   - Мне остается очень много непонятного, - признался чиновник, - поэтому хочется задать сразу несколько вопросов. Не знаю, с чего начать. Прежде всего - как вы отличаете умного от глупого? Кеплер был умный, а вот его коллеги? С ними как? Это ведь очень сложно заранее понять...
  
   Трэш хмыкнул. Вопрос показался ему непрактичным, но эксперт, напротив, живо им заинтересовался и даже с виду немного смутился.
  
   - Мне как специалисту трудно предложить научное объяснение. Точного способа отделить высокий IQ от низкого не существует. Лично я, если и сужу, кто дурак, а кто умный, то только на глаз.
  
   - Это очень интересно, - вступил в разговор вице-президент Пол Дэнс, - Если умных нельзя отличить от глупых, то как понять, кому можно выписать таблетку, а кому нет?
  
   Трэшу не понравилось то, что он услышал. Президент понял, что обсуждение уклоняется в тупик.
  
   - Пол, ты в своем уме? Таблетку эту есть нельзя! НЕ ЕСТЬ! Мы все тут умные парни. А этот цереброл - он для дураков.
  
   - Господин президент прав. Каждый, кто принимает таблетку, должен делать это на свой страх и риск, - вздохнул медицинский эксперт. - Никакой возможности заранее определить, кому она годится, а кому лучше держаться от нее подальше, не существует. Нельзя дать никакой гарантии: для одних это средство спасение, а для других -- пролог к адским мучениям.
  
   - Значит, мы вполне можем разрешить его, - заключил Дэнс. - Мы ведь свободная страна.
  
   - Я ничего не разрешал, - прогремел Трэш, -- Таблетка как была под запретом, так и остается.
  
   - Дон, ты можешь ее запретить. Но в новых условиях все риски, которые имелись в прошлом, более не играют роли. Я бы на твоем месте не спешил с решением, - заметил вице-президент.
  
   Второй человек в государстве поднял стакан воды со стола и осушил его.
  
   - Судите сами: мы не можем дальше скрывать эту разработку. После Кеплера и его помощников пытаться спрятать концы в воду бесполезно. Придется объясняться с избирателями, и нас могут поймать на обмане. Так или иначе, мы вынуждены будем признать, что лекарство существует, пусть даже пообещаем запретить его. У нас была причина повести себя жестко: мы считали, что цереброл принесет убытки бизнесу. Потребителю не стоит быть слишком умным -- такие тратят меньше. В случае массовой церебролизации кризис коснется даже зрелищ, например, трансляций бейсбола.
  
   - Бейсбол смотрят интеллектуалы тоже! - вступился медиа магнат.
  
   - Тогда футбола. Или чего там еще? Короче говоря, риск до недавнего времени был велик, но теперь я считаю, что он заметно снизился.
  
   - Что изменилось-то? - не понял Трэш. - Может быть, Вы сами съели эту таблетку? А, Пол?
  
   - Ни в коем случае. И не подумаю, потому что не хочу оказаться на месте бедняги Кеплера. Думаю, моему мозгу пришлось бы еще хуже, потому что я, между нами, поумнее его. Но именно на этом страхе можно построить наш расчет. Все остальные подумают точно так же. Они не притронутся к таблетке - даже те из них, которые могли бы. Все, что нам нужно, так это пугать публику, нагнетать обстановку, показывая фотографии пострадавших, и более ничего.
  
   - Все же нельзя просто брать и продавать таблетку в аптеках! Мало ли людей окажется в больницах после этого! - забеспокоился Трэш.
  
   - Пусть кандидаты проходят тесты ай-кью, а их досье изучают специалисты, - пожал плечами Дэнс. - Спусти эту задачу яйцеголовым. Они найдут способ отсечь неподходящих. Зато остальные, кому лекарство действительно поможет, сделают нам неплохой пиар, Дональд.
  
   Трэш хмыкнул, но было заметно, что возражать он не собирался. С Дэнсом вообще было трудно спорить: он был слишком сообразителен и, к тому же, имел успех в бизнесе. Ему нельзя было сказать: "если ты такой умный, то почему такой бедный?" Трэш уважал состоявшихся людей, к числу которых принадлежал сам, а Дэнс в буквальном смысле успел заработать себе имя.
  
   - Если мы поступим иначе, то выйдет гораздо хуже, Дональд, - настаивал вице-президент. - Я могу обрисовать тебе вкратце, что нам угрожает. Лекарство попадет на черный рынок, где его будут покупать из-под полы и, конечно же, травиться. Левые закидают нас исками, а их пресса обвинит нас в том, что мы мешаем американцам умнеть. Талибы захватят у нас еще несколько городов в Афганистане. А белорусские партизаны -- в Белоруссии. Все потому, что их бойцы съедят эту дрянь, а наши нет.
  
   - Почему мы не можем найти умных вояк? - вырвалось у Трэша, -- почему они всегда бомбят не того, кого нужно? Мирных жителей, например?
  
   - С этой проблемой мы справимся. Как и с многими другими. Просто возьмем тех, кто есть, и дадим им лекарство. Это можно будет сделать легально по контракту. Нам нужно лишь, чтобы цереброл не съели слишком многие и не качнулся рынок. Чтобы продолжили выходить телешоу и трансляции футбола, чтобы люди покупали то, что они обычно берут. Но больших перемен не случится: Кеплер нам поможет! Его фотографий хватит на всех...
  
   - Господин президент! - вбежал в зал один из референтов, особенно приближенных к Трэшу. - Вас разыскивает пресса! Они просят комментариев по делу заместителя госсекретаря...
  
   - Дайте мне фотографии этого Кеплера, - сказал Трэш, -- и я покажу им, что бывает со слишком умными. Я шокирую прессу. А потом сделаю кое-какие заявления. И они останутся в истории моего президентства навсегда.
  
   - Какие заявления, Дональд? - уставился Дэнс, - мы ведь еще ничего не согласовали.
  
   - Мне все уже понятно. Я знаю, как принимать решения. Общественное мнение изменилось, я это вижу. Дело о цереброле выходит на финишную прямую. Я намереваюсь легализовать это чертово средство прямо сейчас.
  
  
  
  
  
  
  
  
   ОСНОВНАЯ ЧАСТЬ
  
  
   В середине XXI века лекарство для повышения ума - цереброл -- стало доступно потребителям по всему миру. Выдачу и хранение препарата поставили под государственный контроль, а партии средства, нечаянно попадавшие черный рынок, конфисковались. На начальном этапе Организация объединенных наций рассчитывала взять на себя контроль за новинкой, но, натолкнувшись на сопротивление отдельных государств, вынуждена была отступить. С середины века производство цереброла и слежение за его потреблением передоверили местным центрам, более известным в обиходе как Школы.
   Сотрудники Школ отбирают соискателей, отсеивая тех из них, кому употребление цереброла может принести только вред. Несмотря на высочайшую компетентность экзаменаторов и их кристальную честность, трагические ошибки все равно возможны. Под впечатлением от этих несчастных случаев в большинстве стран мира сокращается число школ цереброла и урезаются квоты на потребление укрепляющих ум лекарств.
  
  
   РОССИЙСКИЙ ЭПИЛОГ.
  
   Эпизод 1
   На стене в кабинете Алексея Герасимова, директора Московской школы для дураков, висел портрет бывшего заместителя госсекретаря США Майкла Кеплера. Интеллектуал, более четверти века назад первым принявший дозу цереброла, был кое в чем похож на Эйнштейна: изо рта его точно так же вываливался язык. Сходство шло далее, заставляя внимательного наблюдателя поежиться: мудрые морщины, седые локоны, волевая челюсть... Но только, в отличие от Кеплера, взгляд Эйнштейна казался по-детски счастливым. Глаза дипломата, напротив, едва сдерживали ужас перед тем, что он увидел.
   Принимая таблетку для повышения ума, первопроходец не представлял себе, чем рискует. Налаженные связи в его мозгу расстроились, нейронные цепи распались, паралич охватил лоб, затронув глаза; зрачки увеличились в размере и застыли. Окончание этой истории директору было хорошо известно: Кеплер окончил свои дни в клинике для умалишённых.
   Ведущий российский специалист по церебролу Алексей Герасимов повесил фотографию американца в своем кабинете неспроста: она должна была служить напоминанием о случившемся. С некоторых пор именно от него, от Герасимова, зависели люди, стоявшие на распутье: порядочные, но наивные обыватели, вбившие себе в голову, что нуждаются в цереброле. На обычном языке это означало: во что бы то ни стало желавшие поумнеть.
   Герасимов не мог выписать цереброл всем просившим, не поступившись при этом своими принципами. Многие кандидаты казались ему непригодными: сильными, благородными и слишком умными. Поручиться за их здоровье после горошин цереброла было бы невозможно. Другие казались глупее, но не выдерживали простого научного теста на тугодумие. А третьих еще можно было принять за дурней. Но их сомнительное прошлое заставляло директора поёжиться. Позволять таким людям умнеть определенно не следовало.
   Герасимов лично уговаривал умных забирать заявления из Школы. Со школьной же занудливостью твердил про церебральные катастрофы, дефолты мозга, параличи и госпитализации. Вспоминал истории, леденящие душу, показывал фото, запечатлевшие их. К неуверенным людям Герасимов подходил с лаской, называя их умными. И, наконец, исчерпав все средства, вызывал психологов. Но чаще ему приходилось звать охрану, и та выпроваживала просителей вон.
   В иные дни Герасимов возвращался с работы за полночь. Времени на отдых у него не было. Каждый промах мог стоить ему будущего, как и пропущенный умник - лицензии Школе. Чтобы та продолжила работать, а не закрылась по решению Минздрава, Герасимов заставлял поступавших доказывать свою глупость с фактами на руках.
   Но этой истории, наверное, никогда не случилось бы, если бы Герасимов выполнял свою работу без сучка и задоринки. Увы, отравления в время от времени случались. Новости о них подхватывала пресса. В дело сразу же вступало Министерство. Ожидать от него снисхождения не приходилось. После каждого отравления чиновники последовательно урезали квоты на цереброл.
   Иногда Алексей Герасимов корил судьбу за невезение. Мозговая ли катастрофа в Гарварде, массовое поумнение в Намибии, кража лекарства в Индии, перепродажа его в Израиле, - все шло у Министерства в строку. Взгляды чиновников становились уже, выводы строже, а отношение к директору с каждым разом всё невыносимее. Герасимов задумывался о зависти, всюду находя ее признаки. Вверху сокращали выдачу цереброла с такой настойчивостью, как будто в глубине души расстраивались от мысли, будто кто-либо на свете может поумнеть.
   Каждый раз, получая инструкции от Министерства, директор готовился к худшему. Но поздним августом 20.. года даже видавший виды ученый почувствовал себя скверно. В бумаге, взятой им из Министерства, значилось, что набор абитуриентов на учебу в Школе для дураков повысится. Однако других перемен не ожидалось. Количество препарата, выделяемого Школе, и, главное, число ее сотрудников решили оставить без изменений.
  
   *
   Первая мысль директора была о протесте. Нужно заставить уважать себя Министерство, иначе дела никогда не наладятся. В сердце директора будущее вселяло горечь. Стольких новых студентов придется пропустить через осциллографы, проверить на детекторе лжи и на эрудицию. Разместить в общежитиях, внести в базу. Развести по классам. Выслушать всё, что обычно несут дурни. И не получить за это никаких дополнительных денег? Просто взять поработать бесплатно? Увы, чиновники добивались именно этого. Директор заикнулся о жаловании, но оплачивать переработки наверху никто не хотел.
   Голова у директора сразу же пошла кругом. Нужно было поставить в известность подчиненных. С новыми учащимися без новых стимулов явно не захотели бы работать младшие церебрологи. А сами студенты, не разобравшись, могли бы броситься старые на новых. Каждый из них и так норовил доказать свою глупость, чтобы выслужиться перед директором. Что же будет, если их станет больше? Ограниченная в деньгах Школа может не выдержать испытания на прочность. От стольких парней, запертых в одном месте, можно будет ожидать всего чего угодно.
   Ах, если бы за общение с дураками платили пристойные деньги! Но даже в стране, веками мечтавшей избавиться от глупости, почему-то не хватало денег тем, кто учит людей.
   Расшатанные нервы директор пробовал лечить самовнушением. Все еще могло обернуться к лучшему. Если бы немного повезло, некоторые студенты разочаровались бы в церебрологии и отчислились бы из Школы. Других можно было бы разубедить лично. Способы для этого имелись. Умных стоило бы напугать передозом, а глупых - наказаниями от Министерства. Ничем не примечательные дурни разошлись бы сами.. И тогда от разросшегося набора ничего бы не осталось. Главное было избавиться ото всей этой оравы. Ведь из большой толпы кандидатов выбирать невозможно: с этой задачей не справился даже Сэм Тимонс!
   Мысль о великом ученом грела директору душу. Но разделить судьбу первооткрывателя, запутавшегося в дурнях, московскому церебрологу было не с руки.
   *
   Войдя в аудиторию, Герасимов поглядел на своих студентов без снисхождения. Будь его воля, половине бы он приказал бы разойтись восвояси, а другую отправил бы к психологам, специализирующимся на низкой самооценке. Некоторые парни заранее казались ему бесперспективными. Похоже, они где-то уже понабрались уму-разуму. Эти слишком умные в руках держали блокноты и гаджеты и, видимо, собирались записывать лекцию. Директора это смешило. Впрочем, среди продвинутых нет-нет, да и случались исключения. Стоило дать шанс каждому. А уж этих направило учиться Министерство, а оно обычно ничего не делало просто так.
   Вид студентов на задних рядах вселял в директора больше оптимизма. Некоторые из них вели себя стрёмно: опускали голову и шевелили губами, но при этом не разговаривали друг с другом. Другие озирались и вжимали головы в плечи. Директору пришло на ум, что этих парней, может, били. Оставалось надеяться, что тогда же из них вышибли весь толк.
   На средних рядах попадались люди, поставившие бы в тупик любого мозговеда. Науке нечего было сказать об этих лицах. Таких можно было встретить где-угодно: на улице и в подворотне, в офисе, на вокзале, даже в постели рядом с собой.
   - Им тоже следует дать шанс, - жарко шептал Герасимов, - ведь именно такие обычно самые глупые и есть.
   Когда студенты поднялись из-за парт, директор дал им знак садиться. Сам он терпеть не мог затяжек. Нужно было начать разговор с дисциплины. Дураки в этом смысле были обычными учащимися. Не видя перед собой строгого учителя, они сразу же начинали валять дурака.
   - Хэй, парни! Я Алексей Герасимов, сегодня я за главного в Школе для дураков. Учиться сюда вас направило Министерство, самое важное из них - Минздрав. Смотрю я на ваши прикиды, костюмы, закосы и думаю, что наверху... ошиблись. Вы пришли учиться уму-разуму, а толку? У вас самих достаточно мозгов!
   Герасимов выставил перед собой ладонь и легко качнул ей. Выслушивать возражения он не собирался.
   - Я толком не знаком с вами. Может, вы меня еще и не подведете. Может быть, многие из вас достойны. Может быть, вы глупо тратите свое время. Может, вы пишете в Фейсбук. Может быть, вы пишете такое, что волосы встают дыбом! Может, вы делаете это прямо сейчас, пока к вам обращаюсь я, Герасимов. Ваш начальник. Может, вы вообще не зря сюда пришли. Но даже если это так, должен разочаровать вас. Всем вам лекарство для повышения ума не достанется. Хотите вы или не хотите, среди вас есть лишние дураки.
   Герасимов сделал паузу, чтобы присмотреться, что будет дальше. Жизненный опыт подсказывал разные варианты. Иногда на этих словах начинался гомон. А в другой раз дураков постиг приступ гнева. Это было не особенно приятно. Интересно, что дураки принесли в своих портфелях? С задних рядов могли полететь стеклянные бутылки, например...
   - Пока вы, парни, собираетесь с мыслями, я расскажу вам, что здесь важно . Многие уже просили у меня цереброл, - и не получили. Не получат его и многие из вас!
   В зале молчали, Герасимова вариант с тихими дураками вполне устраивал.
   - Перечислю вам тех, у кого со мной не вышло. Если вы узнаете себя, парни, то не надо толочь воду в ступе. Проваливайте отсюда прямо сейчас!
   Ладонь, которой директор водил перед студентами, сжалась в кулак. Главный церебролог принялся загибать на ней пальцы.
   - Студенты, желавшие поумнеть перед сессией. Работники, которых назвали тупицами. Домохозяйки, брошенные мужьями. Ученые, мечтавшие об открытии. Обманутые вкладчики. Разочарованные избиратели. Любители лотереи. Все они в разные моменты считались глупыми. И никогда ими не были. Я поднаторел над самооговорами. И никому из самозванцев провести себя не дам.
   В зале молчали, но Герасимов чувствовал, что крепко держит аудиторию. Наступал торжественный миг, к которому он подготовился заранее. Церебролог обвел победным взглядом присутствующих и поднял указательный палец вверх. Хорошо было бы, если бы сейчас зачисленные расслабились и сказали бы что-нибудь ему в ответ.
   - Я не выписал цереброл сотням парней, парни. Кто-нибудь из вас знает, почему?
   Директор повторил те же слова, вложив в голос чуть больше силы. Ответа все равно не последовало.
   - Хэй, не молчите, ребята. Это плохая идея. За умного сойти невыгодно никому из вас...
   Легкий укол подействовал, и тут же один из зачисленных поднял руку. На вид это был молодой человек лет 26-ти, носивший толстовку с надписью "Сорбонна". Волосы его были неаккуратно пострижены, так что кверху утончались в два хохолка. Правую руку он упирал себе в бок, а в левой держал бутылку минеральной воды. Герасимов сразу отметил, что он даже не давал себе труда притворяться глупым - вел себя так, как будто ему вообще не нужен был цереброл.
   - Вы не дадите всем цереброла потому, что он вреден для здоровья. Бюджетная контора не может себе этого позволить. Что же вы, станете яд раздавать обывателям, да еще за государственный счет?
   - Раздаем яд? - вскинул бровь Герасимов. - Кто сказал вам такое? Антигосударственная пропаганда, может быть?
   - Это общеизвестно. Лекарство расширяет сосуды мозга. Но нельзя растягивать природные волокна бесконтрольно. Химические соединения, впрыснутые в голову, запускают образование новых нейронных цепей только у тех, кто у кого они недоразвились в детстве. Напротив, у располагающих ими в нужном количестве начинается реакция распада. Мозговые клетки разрушаются из-за вмешательства со стороны в естественный ход вещей.
   - А что происходит потом? - спросил Герасимов. Он уже знал, куда отправит студента, но хотел лишний раз убедиться в своей правоте.
   - Многое зависит от количества препарата. У некоторых людей при передозе открывается второе дыхание. У тех, кто никогда не пел, - музыкальный слух. Программисты обнаруживают в себе способности к стихосложению. А поэты -- к монотонному труду у монитора за копеечную зарплату. Режиссеры могут начать петь. Но, к сожалению, прежние способности при этом утрачиваются навсегда.
   - Музыкальный слух вместо мозгов? Разве это не глупо: брать на себя такие риски и пробовать цереброл?
   - Работникам умственного труда повышение ума невыгодно. Должен с вами согласиться. На профессиональных совещаниях им рекомендуют даже не задумываться на этот счет.
   - Вы говорите, молодой человек, как ученый. Но разрешите обратиться к Вам с вопросом? Думаю, он будет последним. Какое Ваше полное имя? Я интересуюсь умниками: как вас зовут?
   - Егор. Моя фамилия Борисов.
   Герасимов что-то пометил у себя в блокноте.
   - Здравые замечания, Егор. Спорить с Вами трудно. Вы слишком умный. Я еще не знаю, кому в этом зале полагается лекарство. Но можете мне поверить, Вас оно обойдет стороной.
   Борисова грубая прямота директора смутила. Сбитый с толку и сконфуженный, он сел на место. Выглядела его пристыженная физиономия довольно глупо.
   А Герасимов, поймав кураж, продолжал:
   - Знаете, что бы я делал со слишком умными? Я бы поступал с ними строго. Прогнал бы их с занятий прямо завтра! Средства на Школу отчисляют налогоплательщики. Глупо тратить их в пустую.. Пробудите в себе совесть. Она ведь - вторая глупость. Совсем еще не поздно всем вам отправиться вон.
   Но никто в аудитории не шелохнулся. Наоборот, Борисов снова поднял руку. Оказалось, что пары мгновений ему хватило, чтобы полностью прийти в себя.
   - Меня прогнать нельзя, -- выпрямился он, - и уходить я никуда не собираюсь. Я отобран для занятий самой Министерской комиссией. Вы не просто обязаны меня зачислить. Этого мало. По мере сил вам еще придется и воспитывать меня.
   Герасимов закусил губу: так оно и было.
   Церебролог знал, что последует дальше. Он заметил в руке у Борисова какую-то бумагу и сделал знак ладонью, чтобы тот не переходил к угрозам, то есть не разворачивал ее.
   - Я знаю, что у вас есть с собой аттестация, и она выдана Министерством. Вы все, кто присутствует здесь, прошли экзамены на глупость. Не надо мне напоминать, чтобы я допустил вас до занятий. Я вынужден буду это сделать. Но обращаюсь к вашему здравому смыслу: уйдите подобру -поздорову. Вдруг вам достанется лекарство. Это же возможно. Если вы умный -- от вашего мозга не останется ничего.
   Дураки директору не отвечали. Это уже раздражало. Студенты могут уйти в себя, и тогда нельзя будет понять, кто из них глупый. Выбирать претендентов придется случайно - как Смиту и Тимонсу много лет назад.
   Чтобы не повторить ставшую классической ошибку предшественников, нужно было добиться реакции из зала. Ради этого директор сделал вдох и попробовал изменить тон.
   - Господа, не принимайте мои слова близко к сердцу. Быть может, вернемся к тому, с чего мы начали? кто-нибудь из вас хочет высказаться про глупость? Поверьте это совсем не страшно. Один из вас уже выступил, Егор Борисов. Вышло у него плохо. Но это значит только, что одним конкурентом стало меньше! Цереброл на шаг ближе для каждого из вас!
   Как ни странно, этот глупый аргумент подействовал. Руки в зале стали подниматься.
   Теперь Герасимов вел себя скромно, стараясь не спугнуть удачу, раз уж студенты сами согласились пойти у него на поводу.
   - Всем лекарства не хватит. Скоро оно закончится. Вот поэтому его и не выдадут каждому! - выступил человек с грубым лицом.
   - От вас все зависит, а вы не дадите нам всем из-за жадности, - послышался голос с задних рядов.
   - Цереброл сперли!
   - Денег нет на лекарство, -- заявил еще кто-то.
   Несколько дураков загалдели: принялись перебивать друг друга.
   Один из ответов заставил директора улыбнуться. Технология производства цереброла не требовала особенных денег.. Проблема была в протестах общественности, сомнениях правительства и действиях Министерства. Но тот, кто рассуждал про дороговизну препарата, ничего не смыслил в деле. Герасимов решил взять на примету этого дурака.
   - Да потому, что правительство не разрешает! - выкрикнул кто-то из первых рядов. Тут же ему зааплодировали. - Так его! Верно!
   На задних рядах не отставали.
   - Американцы против! - долетел до Герасимова голос с мест.
   - Цереброл украли! - прозвучал еще чей-то очень тонкий голос. Эти слова Герасимова рассмешили.
   Кто-то излагал свои мысли так невнятно, что изо рта у него выходили лишь отдельные звуки. Другие дураки шпарили с жаром, но несли отборную чушь. Герасимов радовался, заинтересованно вытягивал шею, но тревога оказывалась ложной. Да и чушь не была чушью. Оказывалось, что выступавший толком не понял вопрос.
   - Черт побери, - Герасимов поморщился, как будто обжегся,-- Вот где она, засада. Надо быть осторожнее. Парень не здорово слышит. С таким, как он, можно нарваться на неприятности. Вечная ошибка в церебрологии - путать теплое и мягкое. Смешивать между собой глупых и глухих.
   Были и еще желающие ответить, но директора они больше не интересовали. Ради вежливости он выслушал нескольких, после чего сделал знак прекратить.
   -. Верный ответ уже прозвучал, - со значением произнес он. - Я повторю его для тех, кто не расслышал. Тот, кто сказал, что правительство не разрешает, угадал мои мысли. К этой точке зрения у меня возражений нет.
   В зале переглядывались. Никто не помнил героя. Дураки, разошедшись, вообще не обращали внимания друг на друга.
   - Распределение цереброла не зависит от Школы, потому что лекарство нам поставляет Министерство. С каждым годом оно делает это все неохотнее. На этот раз лекарства всем выделено очень мало. Ни я, ни кто-либо из нас не может ничего с этим поделать. Потому-то все желающие точно не получат того, что хотят.
   Неожиданно Борисов выпрямился и заявил, что знает еще одну причину, которую хочет озвучить лично. Директор только пожал плечами. Пусть умник высказывается, в конце концов, это уже было все равно.
   Борисов стал объяснять, что побочные свойства цереброла до конца не изучены, и этот факт влиял на действия ученых. Массовые эксперименты с препаратом считались у них дурным тоном. Контрольные группы испытуемых намеренно делались маленькими. Всем дуракам не дадут лекарства, чтобы не рисковать их здоровьем. Если обнаружатся непредвиденные последствия, то лучше пусть их испытает как можно меньше человек.
   Герасимов только пожал плечами. Откуда у Борисова эти сведения, директору было невдомек.
   - Вы действительно умный. Не понимаю только одного: что вы делаете у нас?
   Когда прозвенел звонок, на выходе из аудитории директора встречали младшие церебрологи. У Герасимова уже были наготове первые распоряжения: новый семестр стоило начинать с чистого листа.
   - Вы следили за уроком? - спросил начальник своих подчиненных. - если так, у вас должны быть хлёсткие профессиональные замечания насчет дураков.
   - Да, разумеется, мы смотрели через камеры, - замешкался школьный секретарь. - Но ничего особенного в этих лицах не нашли.
   - Зато вы, по крайней мере, помните тех, кто дал самые глупые ответы. Мне нужны личные дела всех этих людей.
   Секретарь уставился на директора вопросительно. Работник Школы с ходу не мог сообразить, о ком шла речь.
   - Мне нужны дела тех, кто ответил, что на цереброл нет денег и назвал меня плохим парнем, - снисходил до объяснений Герасимов. - Именно они пока самые глупые. Если вы не отыщете для меня других кандидатур.
   - Это значит то же, что и всегда? - спросила завуч Ольга. - нужно будет взять их с занятий и вызвать для личного разговора?
   - Да, мы берем обоих парней в разработку. Но личного общения не будет. Нужно провести предварительную подготовку. Сначала переговорить с их родственниками, и притом без лишних глаз.
  
   *
  
   Добравшись до собственного кабинета на верхнем этаже Школы для дураков, Герасимов
   включил монитор и распорядился, чтобы ему подали кофе .Рассчитывать можно было лишь на краткую передышку. Вечером того же дня директора ждало главное испытание: не встреча в Министерстве, перевоз лекарства в новые сейфы или угрозы непоступивших, (тем самым запоздало доказывавших свою глупость) - а заседание суда по делу о злоупотреблении церебролом, ответчиком по которому выступала Школа. Тяжба велась в окружной инстанции - и всерьез беспокоила Министерство. Сколько впредь станут выдавать лекарства, зависело от вердикта судей.
    
   Обычно Герасимов не присутствовал на заседаниях -- его подменяла старший завуч по церебролу Ольга. Женщина крутого нрава, она не терпела, когда ей перечили. Глупые студенты иногда набирались смелости и тайком жаловались на нее Герасимову. Тот оставлял их наскоки без внимания. Тогда кляузы отправлялись в обход него в Министерство и возвращались сверху. Директору приходилось составлять объяснительные записки и отправлять их чиновникам. Те потом подолгу передавали бумажки от одного стола к другому. Однако поссориться с подчиненной Герасимова не могло заставить даже явное неудовольствие вышестоящих.
  
   - Почему вы кричите на студентов? Вы же учитель, - для вида отчитывал он подчиненную, зная, что никаких мер все-таки не предпримет.
  
   - Как на них не кричать, они же дурни! - наливалась краской женщина. - Говорить с дураком можно и вежливо, тут я согласна, но в таком случае выйдет хуже: он поймет вас неверно.
  
   У главного церебролога был другой подход к этому вопросу.
  
   - На дурней нельзя орать, их нужно переучивать. Достаточно просто попробовать. Наша задача -- найти тех, кого выучить невозможно, и именно таким и выписать цереброл.
  
   Директор закрывал свою комнату на ключ и ставил Ольгу перед фактом: показывал ей жалобы, написанные учениками. Оба до хрипоты спорили, какие из этого следовали выводы. Было ли доносительство глупостью, зависело от того, хотел ли директор наказывать Ольгу. Если хотя бы в глубине души он рассматривал такую возможность, то ученики поступали совсем не глупо. Если нет, то только зря мутили воду.
  
   В Школе на Ольгу не было управы, но на суде она едва отбивалась от обвинений. Многие видели в церебрологии угрозу для общества и хотели повесить на Школу для дураков замок. Некоторые подали иски против Герасимова, обнаружив какое-то неучтенное действие препарата. Сам директор считал, что истцы пострадали от самолечения. Но недовольных взяли под крыло в прокуратуре. Дело их стал вести московский прокурор Алексей О., а с тем шутки были плохи. Быстро разобравшись, куда вели нити, чиновник вышел на главную свидетельницу -- Анну К. Так в деле появилась истица.
  
   Ольга от ловких ходов прокурорского хваталась за голову. Как защищаться от чиновника, поднаторевшего в казуистике, она не соображала. Потому и удары сыпались на несчастную женщину со всех сторон.
  
   - Что за мерзкий тип! Он даже не спорит со мной, а горазд насмехаться. Говорит: почему в Школе так много мужчин и так мало женщин? Разве это соответствует принципам равенства? Я ему: эй, ты! куда нацелился! Мужчина! Нечего считать всех женщин дурами! А он мне: раз вы так говорите о дураках, да с пренебрежением, с вызовом, значит, не уважаете дур и дураков!
  
   Герасимов успел понять, что дело было серьезно. Так что просил Ольгу впредь осторожнее выбирать выражения на суде.
  
   - Не поддавайся на провокации, пусть даже от прокурорского. Он только того и хочет. Но если нам хватит выдержки и спокойствия, судьи сами разочаруются в Алексее О.
  
   Только одних слов не было достаточно. Приходилось еще и держать Ольгу за руку, иначе ближайшая помощница главного церебролога быстро выходила из себя.
  
   - Он кричит, что мы растратили средства, а наш цереброл вреден, что чаша терпения всех вокруг давно переполнена. И скоро выйдет указ, что поставит наш препарат вне закона. А потом замолкает, и все кругом аплодируют. Никто не скажет ему, что он придурок. И тогда я понимаю, что поступила глупо. Не нужна мне никакая сдержанность. Я не должна была молчать!
  
   Однако таков был Алексей О. Потому-то слава о нем вышла далеко за пределы этого повествования.
  
   В глубине души Герасимова не волновало, что подумают о нем в прокуратуре. Дилетантам было не понять всю нежную красоту лечения -- и оценить то, как мозговой импульс мощно вторгается, взламывая у умнеющего головной кортекс. Как прямые линии, казавшиеся дотоле образцом совершенства, вдруг изгибаются, превращаясь в непроходимые мозговые извилины. Но дело шло к обвинительному заключению; Анна К. умудрялась портить нервы церебрологам, даже находясь в больнице. Поговаривали, что по ее приглашению явятся свидетели и устроят скандал на заседании. Эти люди готовились к суду заранее. Школе для дураков они рассчитывали нанести удар с неожиданной стороны.
  
   Директор задумчиво поскреб себе подбородок. Прокурор явно вызывал его на поединок, уклоняться от которого далее не следовало.
  
  
   *
  
   Прежде, чем отправиться в суд, Герасимов изучил все обвинения, выдвинутые против Школы за последние годы. Больше всего его заботили показания самой истицы Анны К. Женщину считали пострадавшей от цереброла, но в архивах Школы ее имя не значилось. Странная лакуна не поддавалась объяснению. Директор боялся за свою аттестацию в Министерстве, поскольку по закону должен был лично перезнакомиться со всеми, кому от его имени выписывали препарат.
   Не найдя Анны в архивах, Герасимов навел справки о ней через Всемирную паутину. Результаты не радовали. На имя женщины сетевой движок находил ай-кью тест с результатом, заметно превосходившим среднестатистический. Дело грозило большим скандалом. Если Анне и правда вручили цереброл от имени Школы, то сделали это с нарушением правил. В голове директора не укладывалось, как его подчиненные могли предложить уже умной женщине дополнительно поумнеть.
   Сомнения Герасимова разрешил более детальный поиск. Как оказалось, лекарство попало к Анне не напрямую, а с черного хода, что было более объяснимо. Цереброла был удостоен ее муж Дмитрий, со всеми основаниями записанный в Школу для дураков. Тот получил цереброл с соблюдением правил и сразу продемонстрировал признаки интеллектуального роста. Правда, умнеть ему все же не стоило: все портили его расшатанные нервы. Так или иначе, Анна пострадала не от лекарства, а от рук своего суженого Дмитрия К.
   С этим студентом Герасимова связывали странные воспоминания. Директор помнил, как распорядился выписать ему лекарство. Сомнений в глупости Дмитрия ни у кого не возникало. Хмурый, он прибыл в Школу без предупреждения и сразу зашел с козырной карты. В руках у него было направление от ЧОПа, в котором он работал. Рекомендация от работодателя ценилась у церебрологов на вес золота. Как было не принять мнение начальника, если тот, не стесняясь посторонних, называл своего подчиненного дураком?
   Директор изучил ходатайство, заверенное высокой корпоративной печатью. В охранном предприятии ругали, но не хотели избавиться от Дмитрия, ведь посетительницам нравилась его неброская грубость. Жаль, что держать ее под контролем у него не получалось. Каждый раз, когда парень ввязывался в спор с клиентами, дело могло закончиться дракой.
   - Вас не любят на работе? - напрямик спросил директор, не зная, какого ждет ответа. Скорее всего, он просто хотел испытать дурака на искренность.
   Дмитрий молчаливо оскалился. Потом с удовольствием сплюнул.
   - Что Вы хотите сказать этим? - директор сыграл в психоаналитика.
   - Думаю, что Вы правы, - сказал он же, чуть-чуть поразмыслив. - Я Вас понимаю. Ни в чем себе не отказывайте. Ведите себя естественно. Только, пожалуйста, ничего не ломайте и следуйте за мной.
   У себя в кабинете Герасимов то изучал бумагу от ЧОПа, то буравил взглядом непокорного Дмитрия. В целом, от парня пришла заявка, которой можно было только позавидовать. Все претензии к нему касались исключительно глупости. Войдя в раж, охранник делался невыносимым. Требовал документы у всех, в том числе у сослуживцев. Запускал руки в чужие сумки. Отнимал неподозрительные вещи, так что у входов образовывались заторы. Заставлял несколько раз проходить через металлодетектор. Выбрасывал в урны флаконы с жидкостями и не пропускал никого с напитками за двери. Жалобы директору шли сплошным потоком. Таких охранников, как этот, за глаза называли мудаками.
  
   В Школе парня приняли как родного. Охранник получил пропуск на лекции по льготной квоте. И хоть слушать их стал вполуха, на это все смотрели сквозь пальцы. Дмитрия даже просили не менять своих привычек. Чтобы он мог развернуть свою глупость, ему выделили место на первом ряду.
  
   По завершении лекций Герасимов вызвал охранника для разговора. Встреча не заладилась с самого начала, хоть, с точки зрения церебрологии, и прошла успешно. Дмитрий пробовал грубить, распускал руки и облил директора кофе. Но скандала, на который так нарывался, не вышло. Герасимов даже не пробовал привести парня в чувства: наоборот, потирал ладони от удовольствия. Через неделю охраннику торжественно выписали лекарство и взяли подписку, что он обязательно его возьмет.
  
   ЧОПовец умнел так быстро, как будто сошел со страниц пособия по мозговедению. Сосуды в голове парня расширялись, а новорожденные клетки намертво впечатывались в головную кору. Менялись связи между ними. Новые извилины соединились так резво, что Дмитрий скоро взглянул на мир другими глазами. Это был хитрый и злопамятный взгляд. То, что ранее у охранника не укладывалось в голове, отныне мучило его, не выходя из нее.
  
   Обрадованному Герасимову нужно было лишь заполнять победные ведомости. К 15-му дню Дмитрий складывал длинные числа, к 20-му - самостоятельно выбрасывал мусор, к 30-му -- полностью перестал ругаться матом, к 31-му - выключил спортивный канал телевидения. Герасимов докладывал обо всем Министерству, где труд ученого оценили по достоинству. Начальнику Школы выписали квартальную премию и дали понять, что Школа может рассчитывать на президентский грант.
  
   Подспудная мысль все равно терзала Герасимова, несмотря на высокие награды. В инструкциях не разрешалось назначать цереброл людям, которые носят с собой оружие, в том числе и охране. Директор считал директивы Министерства излишней предосторожностью, но на нарушение их пошел с тяжелым сердцем. Время от времени закрадывалось подозрение, что чиновники могут начать расследование против него.
  
   Понадобилась неделя, чтобы Герасимов кое в чем заподозрил Дмитрия. Парень менялся на глазах, но не всегда в лучшую сторону. Часто он глядел букой и проходил, не здороваясь, мимо преподавателей Школы для дураков. С некоторых пор запирался дома и терзал родственников, устраивая им допросы. Однажды охранник отыскал у своей жены пачку презервативов. В голове у него зажглась лампочка: отложив другие дела в сторону, Дмитрий принялся искать доказательства неверности Анны К.
  
   Новое увлечение сделало Дмитрия угрюмым, а цереброл добавил изобретательности и коварства. Правдами-неправдами охранник добывал личные вещи Ани, забираясь в ее тайники и подсобки. В руки ему попадались то счета и записки, то противозачаточные таблетки, то чьи-то сходно стоившие подарки. Каждый факт охранник заносил в записную книжку, разросшуюся до уголовного дела. Пролистывая ее по утрам, Дмитрий чувствовал холодную ревнивую ярость. Настал день, когда парень уже не мог больше спокойно смотреть на свою жену.
  
   Когда женщину увезли на "скорой" со следами побоев, мужа-охранника заподозрили в первую очередь. Сам он и не думал отпираться. Быстро выяснилось, что Дмитрию нужно выговориться. Собеседники отыскались. Вскоре в материалах дела всплыли и цереброл, и поумнение, и знаменитая Школа для дураков.
  
   Герасимов не поверил своим глазам, когда курьер привез в офис церебрологов повестку с вызовом в суд. Однако щипать себя за коленку было поздно. Вслед за повесткой явились правоохранители из спецслужбы. Секретарю они заломили руки, а директора загнали в угол своими вопросами. Внятных ответов на них у директора не оказалось. Герасимов терялся от обвинений, что по его воле поумнел вовсе не тот дурак.
  
   - Все вышло из-за Вас, - тупил силовик, сам немного похожий на охранника, - вы доставили нападавшему его главное оружие. Самое меньшее, в чем Вас можно заподозрить,- в халатном обращении с имуществом. Я, разумеется, имею в виду выделенный государством цереброл.
  
   На лице Герасимова отразилось непонимание.
  
   - Надо было отбирать ваших кандидатов тщательно, - правоохранитель снизошел до объяснений, при этом демонстративно скривив губы.
  
   - Думаю, вы права не имеете вмешиваться в ход лечения. Делать это по закону могут только чиновники из Министерства, потому что именно они курируют цереброл.
  
   Прокурорский только повел в воздухе пальцем. Специальная служба легко арестовывала любых чиновников.
  
   - Тень наводят на плетень те, у кого нечиста совесть. Но здравый смысл никуда не денешь. Остался бы этот Дмитрий К. глупым - ничего бы не произошло.
  
   - Чтобы сделать Дмитрия честным, умным и благородным, мы в Школе пробовали всё. И когда нас судят дилетанты... не понимающие химии препарата, то своим типично невежественным подходом ставят под угрозу будущность науки.
  
   - В этом отношении не беспокойтесь. Экспертную проверку в Вашем учреждении мы еще проведем.
  
   Прокурорский расхаживал по кабинету директора так свободно, как будто был у себя дома. А вскоре уютно устроился в одном из кресел и зажег сигарету. Некуривший директор едва заметно стиснул губы. Прокурорский поглядел вопросительно, но вскоре все понял. Неудобство подозреваемого его забавляло. Герасимов допустил, что это была проверка и напрягся. На всякий случай поднял голову, чтобы показать, что сдаваться перед лицом неприятностей не намерен.
  
   Отвернувшись от собеседника, начальник Школы перевернул повестку. На оборотной стороне бумаги мелькнула тонкая пометка. Это было имя прокурора, вписанное кем-то поверх бланка. О человеке, стоявшем за преследованием Школы, Герасимову было известно самое главное: ничего хорошего встреча с московским прокурором Алексеем О. сулить не могла.
  
  
   *
  
   Здание окружного суда, где рассматривалось дело, напоминало Школу: невысокое, приземистое, с двумя большими корпусами-крыльями, которые соединял узкий переход. Но стоило покинуть одну школу ради другой, как из начальника Герасимов превращался в подчиненного. Под сенью правосудия никто не стал бы защищать церебрологов. А помощь требовалась постоянно: угадать, откуда посыпятся удары, директору было не под силу. Уже в фойе специалистов по дуракам разглядели родственники потерпевшей, откуда-то знавшие Ольгу. Герасимову пришлось закрывать собой помощницу, широко расставив руки.
  
   Едва избежав стычки, оба преподавателя устремились в зал для заседаний, двигаясь как можно быстрее и по дороге не озираясь.
  
   - Говорят, Анне К. стало хуже, - поделилась последними новостями Ольга. - Наверняка это использует прокурор. Думаю, прямо сейчас он покажет фотографии Анны присяжным.
  
   - Странно было бы, если бы он этого не сделал, - буркнул Герасимов. - Парень обожает играть на публику.
  
   - Как ты думаешь, для чего сюда привели родственников? Попробуют разжалобить зрителей? Может быть, и нам стоило пригласить Дмитрия? После всего он в жалком состоянии.
  
   - Вряд ли. Парень как был дураком, так и остался. Лучшее, на что он способен, это сидеть тихо. В конце концов, именно в этом и должна состоять работа охранника, не так ли?
  
   - Цереброл действует постепенно. Я уверена, что если сейчас Дмитрий раскаивается, то только потому, что лекарство глубже проникло в его мозг.
  
   - Просто ему выписали недостаточно. Мы с тобой не рассчитали дозировку, как следует.
  
   - Прокурор другого мнения. Он говорит, что лучше бы мы никому и никогда в своей жизни не выписывали цереброл.
  
   На другом конце коридора показались родственники Анны К., и завуч с директором, не дожидаясь встречи с ними, юркнули в зал для заседаний. В широкой комнате, открывавшейся за дверями, место на возвышении уже было занято: на нем находился судья. Однако взгляды скрещивались не на нем. Поблизости готовился к речи московский прокурор Алексей Овальный. Заметив Ольгу, он приветствовал ее, Герасимову же крепко пожал руку, пообещав честное состязание перед жюри.
  
   Однако директор Школы для дураков не ждал от Овального благородства, так что откликнулся только взглядом исподлобья. Прокурор столицы отвечал широкой улыбкой в 32 зуба, зная, что она всех раздражает. Ольга в такие минуты порывалась вскочить с места и выбежать куда-то. Директор дергал ее за рукав, чтобы привести в чувства и удержать рядом с собой.
  
   Посторонним было не понять игру намеков, угроз и амбиций, развернувшуюся в зале. Надо всеми возвышался Алексей Овальный, смотревшийся превосходно: рослый, в расцвете сил, похожий на американца, широкоплечий мужчина, державшийся со всеми запанибрата. На нем была белоснежная рубашка, рукава которой он засучивал, выставляя на обозрение крепкие, чуть-чуть подернутые сеткой сосудов руки. Крупная голова завершалась острым волевым кадыком. Помимо манер, Овальный мог похвастаться и прекрасным образованием: окончил университет в Оксфорде.
  
   Только Ольге смотреть на Овального было невмоготу. Заранее предчувствуя неприятности, женщина вжимала голову в плечи.
  
   - Не бойся, - шепнул Герасимов Ольге. - если он соберется напасть на Школу, нам найдется, чем ему возразить.
  
   - Я боюсь, что этот бокс окончится не в нашу пользу.
  
   - Пусть только попробует ударить. Если размахнется, мы ответим ему вподдых.
  
   В зал по одному заходили родственники Анны. Некоторые из них указывали на Герасимова пальцами и перешептывались. Встреча с противником действовала на них угнетающе: добродушие сразу пропадало с их лиц. А уж для Ольги они приберегли самую неприветливую гримасу, на какую были способны: щурились и начинали говорить на полтона тише. Под недружелюбными взглядами завуч высоко поднимала голову, подражая в этом своему начальнику. Но даже новичкам было заметно, что женщина просто не знает, как ей поступать дальше.
  
   Овальный поприветствовал свидетелей, ради чего повернулся к Герасимову и Ольге спиной. Вблизи было заметно, что московский прокурор носил простые, купленные на Черкизовском рынке джинсы. Все знали, что именно в них он ездит по городу - на общественном транспорте. Прокурор показывал, что непритязателен в быту и борется с привилегиями. Герасимов в своем пиджаке сразу же почувствовал себя неловко.
  
   Когда судья ударил колотушкой по столу, московский прокурор уже был во всеоружии: в руке держал листы с речью, а глазами косил в сторону зала, откуда ждал поддержки. Овального шумно приветствовали, зааплодировав раньше, чем он начал говорить. Ольге с трудом удавалось усидеть на месте, она постоянно порывалась вскочить. Герасимову приходилось разрываться между ней и прокурором. На всякий случай, чтобы приструнить подчиненную, директор дернул ее за рукав.
  
   - Обвинение имеет право выступать первым, - шепнул он - Прошлый раз мы пробовали обратиться к судье вне очереди, и закончилось всё плачевно. Не повторяй прежних ошибок! Лучше всего будет начать эту встречу с Овальным с чистого листа.
  
   Однако московский прокурор такого подарка делать не собирался: о последнем заседании он хорошо помнил. Начал Овальный с тех же упреков, какими уже не раз прижимал к стенке Школу для дураков .
  
   - Я уже задавал Школе неудобные ей вопросы и, как все видели, ответов так и не добился. Сегодня мне не жаль повторить то же самое снова. Возможно, что результат будет лучше. Ведь к ответчикам присоединился тот, кто виновен больше прочих, - самый главный начальник дураков!
  
   - Все его вопросы -- это провокация, - убитым тоном произнесла Ольга. - Ни один из них никогда не касался сути дела. Это дилетантская попытка критиковать церебрологов за то, по каким принципам мы отбираем самых глупых. Учить ученых -- разве это не смешно?!
  
   Герасимов чуть заметно кивнул.
  
   Московский прокурор замер, как статуя, а потом пошел в атаку, не обращая внимания ни на кого.
  
   - У меня есть вопрос, не решив которого мы ни за что не сможем продвинуться дальше. Я думаю, мой интерес разделяет каждый из присутствующих. Дело в кадровой политике Школы. Почему цереброл назначают тем, кому он не нужен? В прошлый раз его дали охраннику: поумнев, такой мог сделаться только хуже. Его уголовные наклонности были очевидны. Прежде всего, он работал в ЧОП...
  
   - Я протестую, - подняла руку Ольга, -- вы оскорбляете сотрудников ЧОПов. Обвинитель разжигает ненависть к социальной группе людей по признаку их трудоустройства в охране... А ведь только профессиональная охрана своими силами защищает нас... от массовой безработицы в стране...
  
   - Это слабый аргумент, - шепнул ей в ухо Герасимов. - публика согласится, скорее, с Овальным, чем с тобой.
  
   В зале гудели. Прокурор отреагировал недоуменным пожатием плеч. Судья делать ему замечание не собирался. Пока зрители не замолкли, Овальный просто держал паузу, готовясь к следующему удару. В сторону церебрологов прокурор даже не поворачивал головы.
  
   - Не будем спорить с фактами, они и так известны. Все в Школе знали, что Дмитрий К. - неотесанный детина. При себе он носил оружие, а значит, не делал тайны из своей тяги к насилию. Заподозрить неладное мог бы даже любитель. Скорее всего, парень нуждался в адреналине. Поэтому и записался в Школу, рассчитывая встретить там других кретинов. Но именно поэтому его и нужно было выбраковать сразу после поступления! Не каждый дурак имеет право получить лекарство, а только мирный. Критерии в этом вопросе очевидны. Люди, способные обходиться без насилия, не берут в руки пушки. Не бьют своих жен. Не служат в силовых структурах. Не дерутся. Не устраиваются в охрану. Но только такие, законопослушные и честные, имеют право на повышенный интеллект!
  
   В зале зааплодировали. Волна одобрения поднялась прямо за спиной у Герасимова и тут же отозвалась сокрушительным рокотом в противоположной части зала. А потом наступил момент, когда рукоплескали почти все. Директор тревожно оборачивался туда-сюда, ёрзая на стуле. Концы с концами у него не сходились. Кто эти люди? Что они делали в зале? С Аннеой К. они не были знакомы. Тем не менее они выступили в ее поддержку. Лавина одобрения, накатывавшая со всех сторон, повергала директора в панику: заставляла думать, что он заранее проиграл.
  
   Списавшись с подчиненными по Школе, Герасимов быстро выяснил, в чем дело. Оказалось, что у Овального были поклонники, которые ходили за ним на каждое слушание. Когда их набиралось достаточно много, они брали на себя контроль за происходившим. В зале сами собой начинались овации, не зависевшие от воли выступавшего. Хлопки увеличивались по мере того, как Овальный заводил публику. На этот раз, закусил губу директор, они были особенно громкими.
  
   Московский прокурор, видя, что его поддерживает публика, находил всё новые источники вдохновения. Отклоняясь от первоначального плана, он выдавал на гора неожиданные доводы против Герасимова -- и всеми силами прижимал того к стенке.
  
   - Вообразите, что произойдет, если мы последуем предложениям Школы придурков. Будем
   всерьез выдавать цереброл всем, кто этого попросит.. Контуженным участникам боевых операций. Преступникам. Сотрудникам тюрьмы в Гуантанамо. Представителям городского дна. Маньякам. Драгдиллерам. Охранникам. Психам. Сотрудникам ЧОПов. Телохранителям. Секьюрити. Бодигардам. Все они могут подать заявку на обучение в Школе. И, может быть, получить лекарство. Но как почувствуют себя после этого законопослушные граждане? Не воцарится ли в городе поумневший преступный элемент?
  
   Последовали аплодисменты. Овальный, воспользовавшись передышкой, пригубил стакан с водой.
  
   - Нормальная жизнь в нашем городе нуждается в защите. Говорят: выписать цереброл сумасшедшему -- благородно. Нисколько. Никто не выиграет от снисходительности к злодеям. Нет оправдания попустительству придуркам. Исправить законченного кретина -- невозможно. Никаким способом, и химическим в том числе!
  
   В зале бурно зааплодировали. Овальный поднял большой палец вверх.
  
   - Вынужден повторить еще раз то, что всем уже давно известно. Садисты остаются садистами, маньяки маньяками, а психи сумасшедшими, независимо от врачебного вмешательства. А если вдруг они умнеют, то от этого делаются опаснее. Ни к какому средству по повышению ума никого из них подпускать нельзя!
  
   - Я с вами полностью согласен, -- вступил в разговор Герасимов, - мой опыт ученого, которого вы, к слову, не имеете, полностью подтверждает всё вами сказанное.
  
   - Прекрасно! - проигнорировал шпильку Овальный, - Рад видеть единомышленника, пусть даже и в лице главного обвиняемого. Но должен Вас спросить: если вы всё понимаете верно, то зачем выписали лекарство Дмитрию? Кто Вас заставил? Это сделали именно Вы, а не госпожа завуч. За цереброл по закону отвечает директор Школы для дураков.
  
   Ольга не выдержала и вскочила с места.
  
   - Решение мы принимали вместе! Потому что в Школе у нас -- свободное обсуждение! А других кандидатов, которые заслуживали бы лекарства, не было вовсе. Тот, кто его получил, выглядел жалко. Имейте же сострадание и совесть. Он был запущенный и нелепый, так что заслуживал поумнения. Из-за простого милосердия. И никак не меньше его заслуживал, чем Вы!
  
   - Мы изучили поведение охранника, - вмешался Герасимов. - И не обнаружили у него ни агрессивных намерений, ни преступных планов, ни следов душевной болезни, - ничего из того, на что Вы изволили намекнуть.
  
   Прокурор только пожимал плечами.
  
   - Этот аргумент я уже слышал - и нисколько ему не верю. Я думаю, что никто здесь его не примет. И при том у меня есть возможность на деле показать, что все было не так, как утверждает главный по дуракам.
  
   Прокурор придавал особое значение последним словам, поскольку выделил их голосом. Аудитория правильно поняла своего оратора: приготовившись к чему-то важному, замолкла.
  
   - Дамы и господа, прошу вас сейчас отложить все дела в сторону. Наступает самое важное в сегодняшней встрече. В прошлые разы прения с церебрологами прерывались именно на этом месте. На вопрос о наклонностях подсудимого мне отвечали, что они якобы были неизвестны. Но это же значит, что за кандидатом наблюдали недостаточно. Даже сквозь природную тупость можно было отследить признаки дикого нрава. Нужно лишь было приложить немного усилий. Господа ученые делали свою работу спустя рукава!
  
   Герасимов почувствовал, что теперь уже и он, а не только Ольга, готов разозлиться. Но Овальный явно получал удовольствие от своего выступления и любые попытки перебить себя оставлял без внимания. Когда ему было нужно, он просто хамил Школе для дураков.
  
   - Назначение цереброла - серьезная и ответственная работа. Чтобы выполнить ее успешно, требовалось наблюдать за Дмитрием К. неусыпно - днем и ночью. Смотреть за тем, что он делает и не в меньшей степени -- чего делать не хочет. А если сведений не хватало, то следовало предпринять меры. Любым способом расшевелить его. Церебрологи же не сделали и половины работы, а потом заявили, что она была неподъёмной. Эта безалаберность не просто предосудительна. Она привела в больничную палату Анну К.
  
   Герасимов взвился, как будто получил пощечину.
  
   - Послушайте, но вы говорите о том, чего не знаете! Не разбираетесь в церебрологии и дилетантски оцениваете пределы ее прогностического потенциала. Занятия в Школе не инспектировали. В практике нашего лечения некомпетентны. Зато обманывая всех насчет своей квалификации, домысливаете факты, вводя в заблуждение уважаемое жюри!
  
   - А кто разбирается, вы? - насмешливо поинтересовался Овальный, - Результат не на вашей стороне.
  
   - Голословное утверждение дилетанта!
  
   - Не кипятитесь. У меня есть в запасе аргумент, которого Вы не ждете. Так что в итоге все признают, что я прав в этом деле, а не Вы.
  
   Овальный раскрыл ладонь, как будто ища примирения с директором. Но обернувшись назад, Герасимов понял, что истолковал этот жест неверно: московский прокурор обращался вовсе не к нему, а через его голову к своим сторонникам, находившимся в зале. Большинство из них, в том числе родственники Анны, заметно оживились. И зааплодировали снова. Овальный сложил ладони у себя над головой.
  
   Чувствуя поддержку, московский прокурор позволил себе на какое-то время отклониться от темы: порассуждать о важности семейных уз, в том числе кровного родства. Почему-то особенно его интересовали гены.
  
   - Генетика определяет благополучие человека, и при любом случае следует принимать ее в расчет. Возможно, церебрологам, чтобы найти правильного кандидата, не хватило какой-то части фундаментальных, при этом доступных и непрофессионалам знаний. Было бы намного лучше, если бы в университете они посещали бы дополнительные курсы вне своей области знаний, академическую безупречность которой можно поставить под вопрос.
  
   Герасимов подумал, что его пробуют сбить с темы. Однако через некоторое время в словах Овального прорезалась логика, хотя и казалась она неприятной. Овальный проводил в жизнь мысль, что о людях можно полностью судить по их семьям. В родственниках у Анны преступников не было, зато те отыскались у Дмитрия. Если встать на скользкую почву допущений, предрасположенность могла влиять на жизненную стезю претендентов. Что станет с кандидатом после поумнения, настаивал прокурорский, можно было выяснить заранее, тщательно поработав с его семьей.
  
   Родственники Анны К. зятя не жаловали, так что аплодировать начали раньше, чем прокурор закончил. Они уже, видимо, догадывались, куда шло дело. Не дожидаясь приглашения от Овального, свидетели стали подниматься с мест и рассказывать про родителей охранника. Истории эти пестрели подробностями, которые обычно не выносят на публику. Ольга, чувствуя, куда движется дело и как ловко его подталкивает Овальный, нервно закусывала губу.
  
   Вскоре замысел прокурора стал ей окончательно ясен. Чтобы засудить Школу и наказать педагогов, Овальный доказывал высокому жюри их некомпетентность. Прокурорский отталкивался от своей дружбы с Анной. И сетовал, что церебрологи не познакомились с родней ее мужа. Так бы они узнали об охраннике что-нибудь важное, что перевернуло бы их взгляды на все сто.
  
   - Так вот зачем он пригласил родственников сюда, - шипела завуч на ухо Герасимову. - И спелся с ними заранее. Они будут ругать свекров, а рикошетом эти грязные сплетни ударят по нам.
  
   Овальный проводил свой замысел в жизнь, не отвлекаясь на замечания судей. Лимит времени по допросу свидетелей он нарушил трижды. Когда завершил речь последний из них, прокурор поднялся с места продолжил там, где ранее остановился, с чувством, что полностью разбил оппонентов. Судья, однако, не был в этом уверен: испуганно переводил взгляд то на Герасимова, то на Овального. Присяжные оживленно перешептывались.
  
   - Опросив свидетелей, мы установили, что отец Дмитрия Карпова отбывал срок в тюрьме за побои. Школа для дураков должна была расследовать его случай. Но вместо этого допустила халатность: не обратилась даже за досье в прокуратуру. Попросту закрыла на наследственность глаза.
  
   Раскрасневшаяся Ольга потянула руку.
  
   - Его давно нет в живых, отца семейства. Зато я много раз разговаривала с его супругой, она светлый и адекватный человечек!
  
   - А о муже у нее вы ничего даже и не спросили? - вытянул ладонь Овальный. - не очень-то благоразумно, с Вашей стороны.
  
   - Она не желала говорить о супруге. У нее были причины. Они развелись.
  
   Прокурор поглядел на Ольгу невозмутимо.
  
   - Это ничего не меняет. Вы должны были поработать в архиве. В полицейском управлении. В пенитенциарных учреждениях. То, что было необходимо, вы вполне могли выяснить без ее слов!
  
   Герасимов вмешался в разговор.
  
   - Отец Карпова не воспитывал ребенка. Родители не разговаривали друг с другом. Повлиять на своего ребенка Карпов никак не мог!
  
   - Я говорил о генах. Уровень интеллекта не зависит от воспитания! Он связан только и исключительно с наследственной структурой мозга.
  
   - Это не так! - разозлился уже Герасимов, вновь почувствовавший, что Овальный ставит под сомнение его профессиональную квалификацию, - Я понимаю в этом гораздо больше, чем Вы. И если хотите, то прочитаю Вам лекцию. Тогда Вы, наконец, осознаете, что ничего не смыслите в цереброле... и в генетике и в воспитании людей.
  
   Но выполнить свою угрозу Герасимов не успел. В дело вступил судья, ударив молотком по столу. Раскрасневшаяся Ольга опустила голову в ладони. Герасимов под конец тоже разозлился. Ему, как и напарнице, нужен был кто-то, кто бы его успокоил.
  
   После того, как судья прервал речь директора, в разговоре поспешили принять участие родственники пострадавшей.
  
   - А я Вам не верю, - заявила толстая женщина, представившаяся матерью Анны, - я думаю, что Вы взяли у Карповых деньги. Свекровь на все была готова ради сына. Совсем не удивлюсь, если она принесла вам хрустящие купюры в конверте.
  
   - Это клевета, -- старался держаться Герасимов.
  
   - Я сама слышала, что она говорила о взятке. Я сразу всё поняла. Сколько было претендентов на цереброл, а выбрали-то всего одного!
  
   - Прекратите сплетни, -- произнес Герасимов громче,? - Их сегодня уже было достаточно. Другие кандидаты не прошли по конкурсу. Вам это трудно понять, но они не были достаточно глупыми. Они не соответствовали стандартам Школы для дураков.
  
   Церебролог сделал жест рукой, давая понять, что разговор окончен. Тут же выяснилось, что прокурор считал иначе.
  
   - Не клевета, а всего лишь недоказанное предположение. Но рассматривать его сегодня не время. Достаточно других доказательств, которые мы уже привели.
  
   Мать Анны К. обозленно уставилась на церебролога. Прокурор, пытаясь успокоить женщину, потрепал ее по плечу:
  
   - Не беспокойтесь. Это дело мы просто так не оставим.
  
   Тогда другие родственники Анны повскакивали со своих мест и побежали к Герасимову. Судья, которого испугали их лица, ударил колотушкой по столу еще раз, распорядившись перенести заседание. Решение это пришлось как никогда кстати. Сил защищаться у церебрологов уже не было. Потрепанные Ольга и Герасимов спешно покинули зал.
  
   Завуч еле волочила ноги, дыша тяжело. Герасимов, ранее не сталкивавшийся с Овальным, быстрее пришел в себя.
  
   - Это московский прокурор. Другого от него ожидать и не приходилось. Мы заранее знали, на что шли!
  
   - Овальный - злодей!
  
   - Нет, просто он не ведает жалости. В особенности к тем, кого считает прохвостами и пройдохами.
  
   - Проходимцами и профанами!
  
   - Прощелыгами и пронырами!
  
   - Он любит похожие слова.
  
   - Но мы ведь ни то и ни другое. - взмолилась Ольга. Мы не жулики. Не воры. За что в таком случае он нас?
  
   - Скажем честно, - Герасимов преградил путь женщине, - Он просто принципиален. Мы не довели до конца свою работу. Прокурорский нашел слабину и вцепился в нас как бульдог.
  
   - Ты обвиняешь меня? И всю Школу? И позволь мне спросить: если кто-то не сделал свою работу до конца, то неужели это была я?
  
   - Я не обвиняю. Но вот о чем я подумал. Не следует повторять своих ошибок. Ведь впереди у нас родственники новых претендентов на цереброл.
  
   Ольга пожала плечами. По ее мнению, все это было простым сотрясением воздуха.
  
   - Я не ведаю жалости. Я кричу на всех.
  
   - Этого мало. Овальный прав: яблоко от яблони не далеко падает. В родственников дураков нужно вцепиться бульдожьей хваткой. И не отставать пока не выясним, не держат ли они камень за пазухой.
  
   - Я буду внимательно смотреть за всеми, - пообещала Ольга. - и если понадобится то орать на каждого. Чтобы они показали свое нутро.
  
   Директор улыбнулся.
  
   Ольга положила голову на плечо Герасимова. Тот ожидал этого и не отпрянул.
  
  
  

*

  
   Эпизод 2.
  
   - Лучшее, что мы можем сейчас сделать, -- это полностью забыть об Овальном, - подвел итог Герасимов. Последние полчаса он потратил на то, чтобы успокоить Ольгу и почти добился желаемого.
  
   - Выкинуть из головы, стереть из памяти, заняться тем, за что нам платят деньги, - поиском кандидатов на цереброл.
  
   - Овальному мы тоже можем заплатить, и немало, если он победит, - напомнила Ольга.
  
   Герасимов сделал пренебрежительный жест ладонью.
  
   - Овальный не хочет денег. Ему нужно другое - унизить нас.
  
   Вслух директор и завуч больше не вспоминали про прокурора. Но неприятная мысль все равно пробивала себе дорогу, пока они сами искали путь к дому студента Школы для дураков Гены. Директор запомнил парня во время лекции и предварительно, трижды скрестив пальцы, назначил кандидатом на цереброл. Однако теперь, после Овального, встретиться хотел уже не с Геннадием, а с его родителями.
  
   Герасимов попробовал заранее представить себе семью студента, но сделать это у него это не получалось. Трудно было вообразить, что у такого парня, как этот, могли быть живые, из крови и плоти папа и мама. Логичнее было предположить, что Гена появился на свет иначе: при клонировании прежних получателей цереброла. Слишком уж явно огрехи генетического кода отпечатались на его лице.
  
   Вел себя Геннадий под стать тому, как выглядел. На лекциях садился в первом ряду, надеясь, что его вызовут, а когда слова не давали, то говорил сам без приглашения. Дураки не возражали: обычно они не обращали внимания друг на друга. Но как-то раз директор дал себе труд прислушаться к парню и быстро потерял нить его рассуждений. Профессиональная интуиция заставила Герасимова заинтересоваться. Легко было представить, что бредни студента представляли какой-нибудь научный интерес.
  
   На занятиях Геннадий, не переставая, тянул руку. На вопрос, почему нельзя выдавать лекарство всем и каждому, он вызвался отвечать одним из первых. Ответ поверг директора в размышления. Что-то в его учреждении было не ладно. Возможно, условия обучения в Школе казались парню скудными, лестница старой и еда в столовой опасной, но даже с учетом этого Гена делал неверные выводы. Отчего-то ему казалось, что на массовое производство таблетки у Министерства просто не хватает средств.
  
   Мимо директора не прошло, насколько это глупо. Но тут же он заставил себя отказаться от поспешных предположений. Вопрос скудоумия был слишком деликатным. Неосведомленный человек мог оказаться кем-угодно - тугодумом, оболтусом или невеждой, - но вовсе не обязательно законченным дураком.
  
   Потому когда церебрологи входили в подъезд дома Геннадия, уверенности в успехе у них не было. Чтение личного дела Гены не настраивало на оптимистический лад. Считать, что производство лекарства стоит дорого, мог лишь тот, кто ничего не слышал о цереброле. Такие обычно не метили в Школу и умнеть не собирались. Геннадий был из другого теста: прошел строгий отбор в Министерстве, где его проверяли на мотивацию. Результат был отличным. Однако как выяснилось, это была лишь половина дела. Парень ничего вообще не знал о цереброле, хотя и строил наполеоновские планы на него.
  
   Озадаченный таким итогом, Герасимов досадливо махал рукой. В конце концов, глупостью можно было объяснить на свете все что-угодно. Как дурак Геннадий мог не читать книжек и ничего не слышать о цереброле. Опираясь на свое невежество, как на козырь, с легкостью сдать экзамены в Министерстве. Поступив в Школу для дураков, учиться в ней, не разбираясь в ее предмете. И тем не менее, несмотря на все недостатки, не терять шансы стать главным из дураков.
  
   Герасимов ничего не имел против кандидатуры Гены. И все же, наученный горьким опытом, хотел посмотреть родственникам испытуемого в лицо.
  
   Когда Герасимов и Ольга позвонили в квартиру, где жила семья Гены, дверь им отворили только на цепочку. В проеме мелькнуло лицо матери студента, представившейся Ниной. Женщина выглядела так, как будто редко выходила из квартиры. Завуч, всегда придирчивая к чужой внешности, посчитала, что бигуди намертво впечатались Нине в прическу. В кармане халата у нее скопились остатки недавней трапезы, отметил Герасимов. Не было похоже, что из комнаты вообще выносили мусор. Высунув нос из-за двери, родственница дурня сообщила, что посторонних у нее не ждут.
  
   Герасимов и Ольга переглянулись: отказам клиентов они не удивлялись. Скорбные умом часто вели себя заносчиво. Тем не менее на уговоры они поддавались. Дураков было чем привлечь: церебролом. Как свойственно самым глупым, многие из них надеялись когда-нибудь кардинально поменять свою жизнь.
  
   - Мы по делу Геннадия! - надвинулась завуч. - пропустите, у нас к Вам есть предложение. Мы бесплатно выписываем чудо-средство, позволяющее случайным людям поумнеть.
  
   - Геннадия нет дома, -- сказала Нина и сделала шаг назад от цепочки. Ей нравилось слово "бесплатно", но она не любила его в сочетании с "чудо-средствами".
  
   - Это и хорошо, что его нет, - нам с ним самим говорить и не надо. Мы хотим повидать его родственников и только потом решить, кому выписывать цереброл.
  
   Такая реплика только запутывала дело. Нина бросила на гостей взгляд исподлобья. Церебрологи обращались непосредственно к ней. Но лед между женщиной и преподавателями из Школы для дураков не таял.
  
   - Мы решаем, кому назначить средство для укрепления ума, кому нет, - на пальцах объясняла Ольга, - обходим тех, кто значится в министерских списках. Дошли до Геннадия, хотим увидеть его родственников. Сейчас происходит самое важное: решается, кто получит лекарство, ваш сын или нет. Лично я, - добавила завуч для затравки, - считаю, что Геннадий может подождать до следующего года. Мне кажется, что он не так уж и глуп.
  
   Эти слова и решили все дело. За дверью ойкнули. У Нины из рук выпала кочерга, которую церебрологи так и не разглядели: хозяйка ловко прятала ее за дверным проемом. Прежде чем выбросить металлический предмет, женщина проворно щелкнула им по цепочке, затвор открылся. Воцарилась неловкая пауза. Показывая дорогу, Нина развернулась к церебрологам спиной и скользнула в темноту.
  
   - Что-то она скрывает, - шепнула Ольга, тронув носком туфли брошенную кочергу.
  
   - Главное, бить нас она больше не хочет, - отвечал Герасимов. - С этой стороны мы в безопасности. А вот на другие неожиданности она еще вполне способна. Впрочем, бояться не стоит. В крайнем случае, кочерга теперь в наших руках.
  
   Оба церебролога приглашения ждать не стали и сразу же вслед за хозяйкой ступили за порог.
  
   *
  
   Квартира Геннадия, считавшего, что три десятка упаковок цереброла Школе не по карману, была обставлена так скудно, что Герасимову и Ольге самим пришла в голову мысль о нехватке денег. Но если в прихожей о бедности напоминали старые ковры и деревянная плитка, то коридор оказался еще и тесным. Вещи, расставленные вдоль стен, громоздились друг на друга, отчего квадратные метры между ними, изначально скупые, еще более ужимались. По проходу, ведшему в комнату кандидата, двигаться можно было только боком. Результат не заставил себя ждать: в темноте Ольга споткнулась о ступеньку и едва удержалась на ногах.
  
   Больше всего завуча Школы для дураков выводил из себя мусор. Из-за него даже шага нельзя было ступить, не натыкаясь на преграды. Герасимов и его подчиненная мыкались на ощупь, переступая через завалы журналов, пакетов и пластиковых бутылок. Идти лучше было, вообще не оглядываясь. Сверху кренились пачки обёрнутых в газетную бумагу коробок, а по краям заслоняли путь притиснутые к стенкам шкафы. Пробираться мимо них нужно было осторожно, чтобы не повредить шею. Церебрологи, твердо решив не сходить с выбранной дороги, все же предпочитали двигаться по ней по одному.
  
   - Я бы навела здесь порядок!- шипела Ольга, ушибившая коленку обо что-то, - Если бы за этой квартирой следили, половину вещей уже давно бы снесли на склад.
  
   Директор, легче переносивший неудобства, водил раскрытой ладонью перед лицом у подчиненной. Послушать его, церебрология требовала от испытуемых только естественности. Семья Гены имела право жить так, как считала нужным. Ее расслабленность играла любым исследователям на руку. Беспорядок был ценной уликой и даже отпечатком души Гены. Он безошибочно указывал, что хозяева квартиры - не зря числятся в списке возможных претендентов на цереброл.
  
   Шедшая впереди Нина терпеливо старалась подслушивать. Но почти ничего не понимала в ученых разговорах и в какой-то момент вмешалась без повода. Женщине все равно нужно было вставить веское слово, раз она пустила церебрологов за порог. Глупость Гены и теснота жилища давно выводили ее из себя. Специалистов по неискоренимому идиотизму нужно было поставить в известность на этот счет.
  
   - А как он разбрасывает продукты, которые я приношу ему на ужин! Он достает из холодильника и ест прямо на кровати. И если не доедает, то оставляет там же, среди одеял. Потом мне приходится разгребать всё это, - Нина подняла сморщенные руки, будто взывая Геннадия к ответу. - Вы говорите: "помойка". Но помойки, они не в квартирах, они в головах!
  
   Лицо директора исказила легкая гримаса. Родители, навязчиво рекламировавшие глупость своих детей, его раздражали. В таком повороте беседы Герасимову чудился нечестный маркетинговый прием.
  
   Оказавшись в комнате студента, директор сел на корточки и принялся исследовать пол. Находки были скромными, но показательными. Под простыней, свалившейся на линолеум, обнаружился пакет с грязным бельем, а в зазоре между кроватью и стеной - эротический календарик. Нина увидела его впервые. Женщина всплеснула руками и тут же предъявила на вещь права собственности: вытащила из зазора и развернувшись лицом к Герасимову, продемонстрировала как доказательство своей правоты.
  
   - Видите, чем он занят! А вы ведь знаете, сколько моему парню лет.
  
   Герасимов отвернулся. Нина была уж слишком предвзятой. Доводам родителей при определении глупости детей доверять было нельзя.
  
   Стоило искать улики самостоятельно. В левом углу комнаты громоздился отборный хлам: пакеты, бутылки, носки, салфетки, рекламные стикеры, фотографии и газеты. Директор сразу обратил внимание на эту кучу предметов: поворошил их ладонью и извлек вырванные страницы какой-то книги. К художественной литературе он питал особую слабость. Так что отвлекшись от других обязанностей, попробовал для себя решить, глупо ли уделять внимание этим строчкам или нет.
  
   Нина же терять внимание директора не собиралась. Видя, что тот отвлекся, выбралась из комнаты, но скоро вернулась с кипой бумаг, тетрадей и папок. Герасимов не хотел знакомиться с их содержимым, поскольку кое о чем догадывался заранее. Однако зажатый в угол среди чужого барахла, справиться с навязчивой женщиной не мог.
  
   В руках у хозяйки были дневники Геннадия за среднюю школу. Герасимов считал показывать оценки спустя многие годы верхом церебрологической пошлости. Родители всегда носились с этими отметками как с писаной торбой, будто не признавая, что Эйнштейн, Дональд Трэш и нынешний президент США учились в школе с тройки на двойку. А кем становились после выпуска отличники? Директор не хотел даже думать об этом. Но когда дело доходило до подтверждения глупости, родители обязательно вытаскивали дневники своих чад.
  
   Видя, что директор не впечатлен, Нина зашла Герасимову в анфас: взгромоздилась на мусорную кучу Гениных вещей и силой овладела вниманием гостя, продемонстрировав из тетрадей сына один-другой особенно возмутительный разворот. Тогда Герасимов распрямился и указал ей на дверь.
  
   Не добившись ничего путного от директора, мать Геннадия наверстала упущенное с Ольгой. Обе женщины уединились на кухне, где склонились над Гениными тетрадями, прописями и дневниками, которыми главный церебролог открыто побрезговал. Директор поначалу выдохнул с облегчением, но вскоре понял, что радовался рано. Мать студента и его ближайшая подчиненная быстро спелись. Звуки их беседы, доносившиеся из-за стены, не оставляли в этом сомнения. Да и говорили они слишком громко. Так что теперь рыться в вещах приходилось, не отрывая одну из рук от ушей.
  
   Когда Ольга вернулась с кухни, вся пылала от возмущения.
  
   - Этот парень, Геннадий, цереброла, может, и не стоит. Но он заслужил кое-чего похуже. Пиздюлей. Он ругается матом. Скажешь "ладно"? Но вот однажды к нему пришла его мать, и тогда он...
  
   - Ты ее не слушай, - Герасимов позеленел. -. родственники твердят одно и то же. Вьются, как уж на сковородке, чтобы только их детям достался цереброл.
  
   Директор продолжил рыться в вещах Геннадия, извлекая на свет редкостные предметы. Ольгу при виде этого зрелища распекало любопытство: в точных движениях начальника просматривался какой-то расчет. Однако выяснить, что тот задумал, не удавалось: директор был слишком увлечен своей работой и обычно помалкивал. Затянувшуюся паузу прервала Нина. Та возвратилась из кухни, держа в руках поднос с чайником и чашками чая и снова повела разговоры про глупость сына.
  
   - Я вот думала: Гена! Ну, когда же ты окончишь школу?! Оболтус. Когда тебе вручат аттестат, я напьюсь. Но я же не знала, что он будет учиться всю жизнь. И мне самой придется отправить его на доучивание в Школу для дураков...
  
   - Не обращай внимания, - шипел Герасимов Ольге. - Родители вечно шипят про своих детей какие-то гадости. Так послушать, никого хуже их детей на свете нет.
  
   - Может, насчет Гены она не заблуждается?
  
   - А ты уверена? - Герасимов пристально уставился на подчиненную, - Еще раз наивности Овальный нам не простит.
  
   - Разве это наивность? - попробовала возражать Ольга, но быстро умолкла. Какое-то воспоминание вторглось в ход ее мыслей, изменив их течение. Судя по потерянному выражению, проступившему на ее лице, мысли эти были об Овальном.
  
   Вскоре размышления завуча приняли новый оборот. Взгляд женщины упал на календарь, прикрепленный к стене и скрытый от посторонних глаз приставленной спереди ночной лампой. На оборванном листке виднелась цифра 2027 в окружении черепов и надписей на английском. Ольге находка приглянулась: в плакатике угадывалось что-то непристойное. Женщина ущипнула начальника. Тот поглядел и тоже насторожился.
  
   - Это оставил ваш Гена? Он слушает дэд металл? - насупился церебролог.
  
  -- Композиции с агрессивными напевами? - подхватила мысль Ольга, подсказывая, что имел в виду ее начальник.
  
   Нина не поняла, в чем дело, и на всякий случай согласилась.
  
   - Врубает и скачет под музыку, как дурак...
  
   - Дурак? - хмыкнул директор. - но почему тогда dead metal? Все дураки, с которыми я имел дело, предпочитали российский поп.
  
   - Это было бы логичнее! - вставила Ольга. - так что может быть, у него есть друзья, и они его научили? Давно хотела спросить, может быть, у него плохие друзья?
  
   Нина сделала шаг назад. Ей показалось, что церебрологи пошли на нее в атаку. Нужно было отбить их наступление любой ценой.
  
   - Никаких друзей у него нет, целыми днями он сидит дома. И девушки нет тоже... Если Вам нужны доказательства, что он дурак, то вот, пожалуйста!
  
   - Если он всегда дома, то это значит, что и музыку он выбирает себе сам... Не так ли? - выставил ладонь перед собой директор.
  
   Нина неопределенно пожала плечами. Однако вскоре поняла, что угодила в западню.
  
   Неожиданно для хозяйки Герасимов поднялся с места и с решительным видом направился к выходу. Нина замельтешила рядом, пытаясь вернуть гостя назад. Шестое чувство твердило ей, что она дала маху. Директор, похоже, остался недоволен. Раньше, видимо, он еще сомневался, но теперь точно не собирался выписывать Геннадию цереброл.
  
   - Да, да, он слушает музыку! я ему говорю: не слушай! Займись спортом! Разгреби мусор! Найди девушку! Найди денег! Но разве есть управа на дурака?
  
   Директор слушать Нину не собирался.
  
   - Давно у него этот плакат? Может, были и другие ... еще с какими-то металлистами, например?
  
   - Конечно! Они там, в его комнате. Поройтесь снова. Не уходите рано. А если хотите, то я и сама вам принесу...
  
   Однако задерживаться директор не собирался, что бы ему ни сулили. Взгляд Ольги, прокладывавшей ему дорогу, упал на предмет, который помешал быстро миновать прихожую по пути к двери. Это была боксерская груша. Ольга натолкнулась на нее случайно, и Герасимов, протискиваясь по узкому коридору, вынужден был остановиться за спиной у подчиненной. Находка ему тоже приглянулась. Что-то в ней действительно цепляло глаз.
  
   - Что у вас здесь? Гена боксирует?
  
   - Сила есть -- ума не надо,-- пожала плечами Нина.
  
   - Сила? Боксер? - Герасимов, размышляя, чуть-чуть присвистнул.
  
   Недоверие во взгляде у директора сменилось недобрым огоньком. Нина же, почувствовав, что опять что-то упустила, вжала голову в плечи.
  
   - Это не Гены. Мой брат боксер. Он оставил. Приезжает, боксирует против сына... Однажды Гена после такой тренировки упал. И ударился головой! Можете себе это представить? Не плечом или коленкой, как можно было бы подумать. Самым важным, что у него есть, ударился - головой...
  
   Герасимова эти подробности не интересовали.
  
   - Ваш брат? Боксирует? И как Вы сами считаете, у него крепкий удар?
  
   Нина кивнула с таким видом, как будто подтверждала все три эти предположения. На деле она просто не знала, что ей отвечать.
  
   - Значит, дерется до крови? А по-моему, это нехорошо...
  
   Ольга была готова задать еще несколько вопросов. Но Герасимов быстро прервал ее, подтолкнул в бок и, шепнув, что все что нужно, объяснит на свежем воздухе, вместе с завучем вышел за дверь.
  
   Однако спускаться на улицу не пришлось: разговор состоялся сразу на лестничной клетке. Едва Нина защёлкнула цепочку за собой, как Герасимов с мученическим видом оперся о дверь спиной и какое-то время провел молча.
  
   - Как ты думаешь? Это опасно? плакаты с черепами? С дэд-металлом? - спросил он с видом, не оставлявшим сомнений в серьезности его слов.
  
   - Я бы не обращала внимания. Это просто музыка. Пусть и громкая. Подростки слушают ее, а потом взрослеют и перестают...
  
   - А я уверен, что нормальные парни этих звуков не выдержат. Толковые школьники заняты другими делами. Читают Шекспира по вечерам, например.
  
   Ольга хохотнула.
  
   - Сразу видно, что у тебя нет детей!
  
   Зрачки Герасимова подозрительно сузились.
  
   - У меня дети есть. А чего нет, так это чувства юмора. Особенно после Овального. С ним шутить глупо. Как с налоговой. Ты помнишь курс классической церебрологии? Можно увеличить мозг, вырастить нейроны, поменять с помощью окрепшего ума свое положение в обществе, но чего нельзя сделать, так это изменить характер. Что выйдет из Гены, если подвергнуть его цереброльной терапии? Еще один умный хулиган?
  
   Ольгу эти возражения не убеждали.
  
   - Пускай умнеет. Пусть слушает свою громкую музыку дальше, ну, и что.
  
   - А я считаю, что закрывать глаза на эти пристрастия безосновательно. Особенно сейчас, когда у нас Овальный на хвосте.
  
   Второй раз услышав про московского прокурора за один вечер, Ольга почувствовала едкое жжение на языке. Спорить с тем, что Овальный представлял опасность, не приходилось. Но директор, боясь московского прокурора, определенно брал лишнего: переходил за красную черту.
  
   - У меня были друзья-металлисты. В крепости им не откажешь. Но никто из них ни разу не распускал рук. Никто из них даже не щупал меня.
  
   - А вспомни боксерскую грушу. - парировал Герасимов. - так что не ручайся за всех.
  
   - Ты рассуждаешь слишком поспешно. Инвентарь не его, а дяди... если кто и распускает руки, то другой человек...
  
   Герасимова такие возражения не убеждали. Ольга, на его взгляд, забывала самое важное.
  
   - Парень наберется ума и пойдет в дядю. С родственниками всегда так бывает. Дальнейшее известно. На суде скажут: вы ошиблись! боксерам выписывать цереброл -- это преступление! Нельзя назначать цереброл даже тем, у кого родственник - боксер!
  
   - Какая глупость! - заметила Ольга. - но... ведь сколько идиотов на свете ... а как часто от таких людей зависит будущность науки, например, цереброла... вот что означает "интеллектуальное большинство"...
  
   - Надо изучить родственников Геннадия подробнее, - наставительно заметил директор, - выяснить, как давно дядюшка занимается боксом, хорошо ли боксирует и потом поговорить с ним лично. Может быть, результат нас и не устроит. Если вскроются агрессивные манеры. Вполне может оказаться, что этот родственник -- сидевший. В любом случае, только тщательно взвесив все за и против, можно вынести вердикт. То ли назначить Геннадию цереброл, то ли оставить всё как есть.
  
   - Я обращусь в наш секретариат,- пообещала Ольга, - делу Геннадия быстро дадут ход.
  
   Герасимов повел пальцем.
  
   - С Дмитрием-охранником мы уже положились на помощников. Доверять им не стоит. Их никогда не вызовет в суд Овальный. Так что, пожалуйста, выполни эту работу сама.
  
   Ольга тяжело вздохнула, опустила голову и сказала себе, что спорить с директором не стоит. Дело было не в самом начальнике, а в московском прокуроре. Рисковать там, где замешан Овальный, не посоветуешь никому.
  
  
  
  
  
   *
  
   Хотя Герасимов и надеялся, что студентов в Школе дураков поубавится -- их распугает завуч или они поймут, что цереброл им не показан, - этим расчетам не суждено было сбыться. На следующий день после суда секретарь Василий Михайлович сообщил директору, что никто из учащихся не забрал своего заявления о поступлении, а, значит, не передумал бороться за повышение интеллекта медикаментозным путем. В Малом зале, отведенном для лекций, свободных мест не хватало, и Ольга посоветовала претендентам самим искать себе стулья. Чуть раньше завуч посвятила директора в свои планы: спрятав мебель, проверить студентов на глупость. Герасимову это показалось безобидной блажью, так что, пожав плечами, он согласился.
  
   Распорядок дня позволял главному церебрологу перенести занятие на позднее утро. Лекции на второй день семестра не предполагалось: вместо нее писали сочинение. На его проведении настаивало Министерство, стремившиеся контролировать работу преподавателей. Ольгу назойливое вмешательство выводило из себя, но Герасимов принимал его философски. После Овального он и сам был не прочь разделить с кем-нибудь ответственность за цереброл.
  
   Иногда говорят, что ничего не бывает легче, чем задать ученикам сочинение. Заблуждение, стоившее многим церебрологам карьеры. В учреждении по повышению ума все обстояло иначе. Готовясь к проверочной, педагоги беспрерывно спорили. Одним учителям задание казалось слишком сложным. Другим - легким. Третьим ненужным. Четвертым - обидным. Обсуждали, как поведут себя студенты. Все были уверены: темы стоило выбирать деликатно. При ошибке легко можно было наступить на мину: задеть общие чувства каких-нибудь дураков.
  
   Герасимов привык к эксцессам на сочинениях. Самые глупые студенты всегда могли повести себя неадекватно: начать переговариваться громко, кромсать листы или сдавать их в полном беспорядке. Осаживать таких дурней не полагалось: против этого возражало Министерство. Для чиновников невмешательство в чужую глупость было вопросом принципа. Школа потому и получала финансирование, что должна была терпеть самых отъявленных дураков.
  
   Глупыми выходками учащихся трудности не ограничивались. Чиновники явно перестарались, придумывая тему. Звучала она просто: "почему я хочу стать умным", но требовала ответа по пунктам. Некоторые из них формулировались невнятно, так что Герасимов хватался за голову. Директор считал такие сложности непедагогичными. Многие дураки, не поняв, что от них требуют, могли дать волю чувствам: поднять бучу или, впав в уныние, не сдать работы. Об опасностях директор сигнализировал в Министерство, но ответа не дождался. Брать на себя ответственность и менять правила игры на ходу не стоило: такое могло закончиться плохо. Так что церебролог решил отделаться малой кровью: выполнить распоряжения руководства формально, и с минимальным количеством потерь.
  
   Нужно было только поставить условия студентам. Приняв в расчет совокупную сложность задания, директор отвел своим подопечным пять часов. Приглядевшись к аудитории, засомневался и добавил еще час.
  
   Пока студенты водили ручками по бумаге, церебролог пытался найти среди них тех, кто списывает. О нарушителях он сразу же сообщал Ольге. Та тоже вела слежку через камеру, установленную на стене. Подглядывать у женщины получалось гораздо лучше, чем у ее начальника. Вскоре она обнаружила двух обманщиков: те, никого не стесняясь, вытягивали шеи в сторону соседей. Женщина заинтересовалась обоими и нашла их многообещающими претендентами. Сообщения по внутреннему чату запестрели смайликами и восклицательными знаками.
  
   -  Эти парни нам нужны! У них можно понабраться дури! Сами ничего не могут, только берут чужое, да еще и портят. Переписали у соседей, но с ошибками и не по делу. С помощью автоматического наведения я заглянула в их работы, и то, что я там прочла...
  
   Герасимов восклицания Ольги обрывал на полуслове. Подчиненную надо было окоротить: она сворачивала на скользкую дорожку.
  
   - Те, кто умеет списывать, не всегда остолопы. К жизни они приспособлены лучше, чем многие из отличников. Если ты думаешь, что списывают от глупости, то заблуждаешься! Чтобы списать, нужны связи. Тем, кто не умеет устраиваться по жизни, списывать никто и не дает!
  
   - Глупые списывают у умных, потому что - недотепы. Но никогда не бывает наоборот. Это было бы очень глупо. Башковитым списывать у глупых и в голову не придет. Не переводи с больной головы на здоровую.
  
   - Тем, кому в голову не придет, лучше бы пройти у нас курс цереброла! - срезал Герасимов, довольный произведенным эффектом. - Смотри лучше на вещи трезво. Надо быть очень глупым, чтобы не списать у соседа, если представилась такая возможность, а на сложные вопросы, присланные из Министерства, собственных ответов у тебя нет. У меня бы тоже, например, их не нашлось.
  
   Ольга и Герасимов вскоре помирились. Но директор чувствовал, что своего мнения подчиненная не поменяла. Это упорство сулило неприятности. От Ольги вполне можно было ожидать, что она не сложит оружия: станет проталкивать заведомо неподходящих претендентов на цереброл.
  
   Пока преподаватели спорили в чате, в зал заходили опоздавшие студенты. Тут же выяснялось, что им некуда податься: в аудитории не хватало стульев. Герасимов глядел на недотеп с профессиональным интересом, который старался немного прятать. Выслушивая их жалобы, он лишь пожимал плечами, после чего отправлял дураков в соседние классы. Но многие и оттуда возвращались ни с чем.
  
   Чем дольше студенты искали стулья, тем больше они теряли терпение. Некоторые ссорились с уборщиками и переходили на ругань. Все знали, что время, отведенное на сочинение скоро закончится. Дело доходило до стычек с участием самых несдержанных. Таких нетерпеливых Герасимов мысленно сбрасывал со счетов. После Овального директор зарекся назначать цереброл грубиянам. Заранее неизвестно, за что они примутся, если дать им поумнеть.
  
   Тех же, кто переносили невзгоды смиренно, Герасимов считал перспективными кандидатами. Сам-то он был низкого мнения о терпилах. Но жизнь ставила все с ног на голову, когда речь шла о назначении цереброла. Директор принимал заковыристую логику отборочного процесса. Милые, добрые, безопасные... вечные скромняги не обещали проблем, если позволить им поумнеть.
  
   Когда все претенденты нашли себя стулья, Герасимов прошелся по классу, глядя на учащихся исподлобья. В большинстве случаев взгляду остановиться было не на ком. Некоторые парни и девушки, правда, носили свитера по моде и потому были немного похожи на хипстеров. Директора это сходство забавляло, хотя других специалистов оставило бы равнодушным. Ничего нового тут не было. Церебрология уже давно сказала по этому поводу веское слово. Социология была с ней согласна. Дураки и хипстеры редко оказывались по разные стороны баррикад.
  
   Ограничиваться модной публикой главный по дуракам не собирался. Дурни в его Школе были на любой вкус. Рядом с хипстерами обретались бедно одетые люди. Эти выглядели даже более перспективно. Многие казались убогими от природы. Впрочем, давно имея дело с глупостью, самой по себе внешности директор особенно не доверял.
  
   За окном школы уже стемнело, когда последние учащиеся сдали Герасимову свои сочинения. Из этих работ получилась солидная стопка. Проверка тетрадок могла бы занять целый вечер, если бы к ней отнеслись серьезно, но Герасимов читать все сочинения подряд не собирался. Уже давно церебролог придумал способ, как, не прилагая усилий, делать удачные находки. Нужно было выбирать отдельные работы и не тратить силы на безнадежные случаи. Те же сочинения, которые с самого начала не казались убогими, вовсе не обязательно было дочитывать до конца.
  
   Пролистывая тетрадки вполглаза, Герасимов обратил внимание на странность. Сочинения претендентов отличались по размеру, и в некоторых случаях довольно серьезно. Одни из них были слишком длинными, другие короткими, третьи содержали глупые пробелы посреди текста. Сверка показала, что дело не в почерке. Некоторые студенты попросту отвечали не по пунктам. У церебролога родилась гипотеза, объяснявшая несоответствия. Многие дурни были как Герасимов: тоже не поняли, чего именно чиновники от них хотят.
  
   Подозрение это вскоре переросло в уверенность. Не менее трети студентов полностью проигнорировали задание. Мало того, что они не соблюдали пункты. Многие и не считались с темой, а писали то, что им Бог на душу положит. Находились и творческие личности. Такие давали волю воображению и просто пользовались поводом, чтобы выразить себя.
  
   Однако отсев умных работ, начавшийся бойко, к середине часа застопорился. Возможно, дело было в самом Герасимове, страдавшем от излишнего перфекционизма. Многие работы казались ему недалекими, но при этом все-таки недостаточно глупыми. В части из них сквозила нелепая, но при этом оригинальная работа мысли. Директор морщился, не в силах принять решение. Глупые? Или странные? Никем непонятые? Или особые? Недооцененные? Альтернативно умные? Лучше всего была осторожность. Даже кратких проблесков разума у претендентов было достаточно, чтобы скепсис заставлял Герасимова отложить в сторону работу того или иного кандидата на цереброл.
  
   Претенденту-футболисту Герасимов заранее выдавал большие авансы. Директор ждал от него букв, вылезающих за линии, ошибок в орфографии и нарушения при письме клеточной разметки, так, чтобы та разрывалась, как задняя сетка у ворот. Однако ожидания оказались завышенными. На листочке нашлись лишь мелкие зачеркивания, свидетельствовавшие о поиске нужного слова. Директор читал явно умное сочинение парня, чувствуя при этом раздражение. Опытного церебролога карябали скользкие фразы, глупые только по форме, но вовсе не по существу.
  
   Если я ни паумнею, то што дальше? Футбалистам незя быть, когда тебе уже 30 лет.
  
   Мысли спортсмена не были оригинальны. Но для того чтобы считаться умным, особого воображения и не требовалось. Главное, что всё пронизывал здравый смысл. Числить в дураках основательного мужчину, задумывавшегося о вечном, церебролог позволить себе не мог.
  
   Скора придется зарабатывать не нагами а галавой. И что тагда?
  
   Осилив две трети, директор отложил тетрадку футболиста в сторону и снова запустил руку в стопку. Из середины бумажной горы на свет появилась работа, принадлежавшая другой претендентке - Модели. Та оказалась короткой и изобиловала грубыми ошибками. Однако дело было в нюансах. Судя по тому, как эти ошибки делались и какого рода они были, назначать цереброл девушке все-таки не стоило. Красавица, конечно, не разобралась в пунктах, но ей это и не требовалось. Зато мысль, шедшая от души, была у нее неглупа.
  
   Все модели стареют а что патом? Скора придется зарабатывать не нагами а галавой.
  
   Что-то в этой фразе насторожило Герасимова, хотя читал он, не особенно вдумываясь. Мысль девушки была знакомой, как будто, вопреки стереотипу о глупости, блондинка использовала чьи-то известные цитаты. Дойдя до конца, директор догадался, в чем дело. После чего признал правоту Ольги. Манекенщица списывала у футболиста. Предложение про голову и ноги было общим у этих двоих.
  
   Мысль о списывании одним дураком у другого ставила церебролога в тупик. Нечестность на экзамене можно было понимать двояко. Взгляд Ольги на эту проблему был директору не по сердцу. Герасимов видел в краже не глупость, а отражение лучших качеств модели: высокой социальной приспособленности, умения понимать прочитанное и способности к переработке информации. Был и еще один довод: девушка из шоу-бизнеса заимствовала с разбором, взяв у футболиста не какую-нибудь глупость, а только самое лучшее из того, что он написал.
  
   Все сочинения, которые попадались директору в первые полчаса проверки, наводили на грустные мысли. Герасимов успел сделать вывод, что думал о своих учащихся слишком плохо или, если смотреть с точки зрения научной церебологии, напротив, неоправданно хорошо. В душе его просыпалась кроткая, осторожная, неуместная в этих обстоятельствах вера в человечество. Чтобы сбить это настроение, директор вспоминал про своих родственников и знакомых и только потом возвращался к работе. Однако этого разворота было недостаточно. Приходилось прибегать к откровенному самовнушению. Дураки в списке студентов точно имелись. Министерство, отбиравшее кандидатов, не могло ошибиться тридцать семь раз подряд.
  
   Вытаскивая наугад листки из пачки, Герасимов наткнулся на сочинение некоего студента Арсения, про которого ранее и слыхом не слыхивал. Написанное идеальным почерком, оно было занудным и мучительно длинным. Автор неплохо разобрался в пунктах, так что, следуя рекомендациям Министерства, отвечал по порядку. Похоже, он и правда пытался осветить все поставленные чиновниками вопросы. Однако какую же чушь он при этом нес!
  
   Вскоре директор осознал, что мысли Арсения приподнимали ему настроение. Азарт у охотника за дураками возрастал. Директору казалось, что он встал на верную дорогу. А в руках у него настоящее сокровище. Пальцы Герасимова как у всякого первооткрывателя, нервно подрагивали.
  
   Уже спустя пять минут, церебролог не сомневался: это было ровно то, что ему нужно. В ответах Арсения чувствовалась та искра Божья, которую ни с чем нельзя перепутать. Яснее всего об этом говорил синтаксис. Разница между письменной и устной речью под пером мальчика стиралась, и фразы склеивались между собой. Двигаясь по ассоциации, парень терял нить изложения и в конце концов, перескакивал на какой-нибудь другой, совершенно посторонний предмет. Сбиваясь на ненужные отступления, он лишь с огромным трудом возвращался назад. Всерьез писать так мог только человек, вынужденный марать бумагу из-под палки. Герасимов задумался, действительно ли Арсений закончил пятый класс, как утверждалось в его резюме.
  
   Протискиваться через фразы без проблесков смысла было для Герасимова привычным занятием. Придаточные предложения Арсения подходили для этого идеально. С первого взгляда было ясно, что они написаны через силу. Сеня не знал, как ему закончить и по глупости тянул фразы до конца, а обрывал, когда не мог волочить их дальше. Просто взять и поставить точку было выше его сил.
  
   Герасимова обнадеживала эта вязкость. Мысль растекалась по строчкам, становясь сумбурной, а потом начинала противоречить сама себе, и, уже ненужная, все равно не отпускала рассказчика, и тащила его за собой, как испуганная лошадь. Арсений постоянно твердил, что хотел стать умным но не ведал, в чем была мешавшая ему причина. У всего на свете есть причина, Арсений был уверен, он искал ее, но не мог нащупать, спотыкался и плакал.
  
   Когда Герасимов дочитал до конца текста, позволил себя расслабленный выдох. Только бы Арсений не подвел и на деле оказался бы таким глупым, как на бумаге. Тогда с назначением цереброла согласился бы и Овальный. Ольга тоже не стала бы сопротивляться, даже если бы заранее приметила другого кандидата. В крайнем случае директор предложил бы ей прочитать Сенину мысль:
  
   Надо поумнеть, потому что умные зарабатывают много денег!
  
   Герасимову нравилось и дальнейшее течение мысли. оно убедило бы не только завуча, но и суд присяжных. Те не стали бы выносить вердикт против Школы для дураков. А согласились бы, то цереброл получил самый настоящий дурак.
  
   Мой брат говорил мне, что умные зарабатывают много. А брат мой сам получает много. Я не знал, как много и был поражен тем насколько... И вот однажды я узнал об этом и удивился...300 тысяч в месяц, вот так вот.
  
   Дальше следовала фраза, после которой хотелось обнять ее автора.
  
   Многие завидуют. Завидуют многие. А завидовать не надо. Надо работать. Вот и всё.
  
   Упускать свою удачу директор не собирался. Теперь он не сомневался, что именно Арсений ему и нужен. Смущало только одно: парень мог притворяться. Герасимов встречал мошенников, ловко выдававших себя за дураков. Некоторые держали в уме преступную схему: добивались списания долга или уклонялись от призыва в армию, пользуясь справками об умственной неполноценности. Прежде чем сделать выводы о честности Сени, стоило сначала посмотреть блаженному в глаза.
  
   Сделать это оказалось несложно. Директор поднялся в свой кабинет и разыскал дело парня. Сеня, смотревший со снимка, был директору знаком: накануне опоздал и долго не мог найти себе стул. Герасимов припоминал, как студент двигался по классу, едва волоча ноги. В конце концов, ему попросту уступили место. Сам он так и не додумался бросить взгляд за занавеску, куда Ольга сложила мебель и тем самым, прошел тест на глупость. Воспоминание об этом эпизоде решило дело. Директор извлек из кармана смартфон, набрал номер Ольги и сообщил, что определился со следующим кандидатом на цереброл.
  
   - Едем на встречу? - взяла деловой тон завуч, -- Фамилия, имя, адрес?
  
   - Москва, Кутузовский проспект, Арсений Михайлов.
  
   - Я листала его дело. Парня хвалили в Министерстве. У него богатые родители, но сам он вряд ли бы заработал денег: похоже, природа на нем отдохнула... Именно это меня и смущает. Ты помнишь слова Овального про взятку... Было бы неосторожно взять и назначить сейчас цереброл ребенку из богатой семьи.
  
   Герасимов, уже поверивший, что сделал правильный выбор, отступать не собирался.
  
   - Неважно. Забудь об Овальном. Сосредоточься на нашем деле. Если мы будем действовать так, как будто врага не существует, всё пойдет лучше. Мы утрем нос самому прокурору. Этот тип не будет знать, куда ему деваться. Мы заставим его извиниться перед Школой для дураков. Мы с тобою, ты и я!
  
   Завучу хотелось быть рядом с директором, так что эта фраза подействовала. Женщина, потупившись, опустила голову. Возражать директору она не стала, а только прижалась к нему поближе, доверившись его рукам.
  
  
   *
  
   Утром следующего дня директор Школы для дураков и Ольга должны были встретиться рядом с домом, где проживала семья Арсения. Завуч пришла вместе с секретарём Василием Михайловичем, принесшим плохие известия. Родственники вчерашнего кандидата оказались боксерами со скверной репутацией. На соревнованиях они опускались до того, что били соперников ниже пояса. В криминальной хронике про них нашлись истории, которые очень не понравились бы Овальному. Или наоборот, он был бы их обнаружением доволен. Так или иначе, от кандидатуры Геннадия на совещании церебрологов было решено отказаться.
  
   Ольга встретила это решение без удовольствия, но хладнокровный Герасимов и виду не подавал, что расстроен. Втайне директор, наоборот, гордился, что обратил внимание на боксерскую грушу. Чуткое зрение должно было ему пригодиться и в дальнейшем, а, может, и спасти в надвигавшихся бедах. Наступало время для решительных действий, и поступать нужно было осмотрительно. Ольга что-то еще говорила о втором шансе для Геннадия, но Герасимов ее слушать не собирался.
  
   Добраться до квартиры Арсения у церебрологов получилось не сразу: дорогу в дом на Кутузовском загораживала будка консьержа. Охранник, бывший у дверей за главного, глядел на церебрологов так, как будто его только что отвлекли от важных занятий. Изучение глупости как особая дисциплина уважения у него не вызывало. Мужчина хмурился на делегацию церебрологов и, наконец, сообщил, что не пропустит в дом никого, кроме тех, кого знает в лицо.
  
   Ольга попробовала настоять на своем, но вскоре выяснила, что про цереброл мужчина никогда не слышал. Когда же попыталась втолковать про усиление ума, то вышло худо: охранник принял все на свой счет и рассвирепел.
  
   Герасимову оставалось лишь покусывать губу, сознавая, как он бессилен. Управиться с охранниками ни одна наука на свете не помогла бы. Здраво рассуждая, стражу порядка можно было бы и самому прописать лекарство. Но после обвинений Овального против другого охранника делать этого не стоило. Споря с Ольгой, страж ворот так распалился, что стало ясно: дай ему поумнеть, ум он применил бы не по делу. Лечить привратника было рискованно, убеждать бесполезно, и не оставалось другого выбора, кроме терпеть, как он грубит.
  
   Внутрь дома на Кутузовском церебрологам удалось попасть, благодаря Василию Михайловичу, подготовившемуся к трудностям заранее. В его вещах отыскалось личное дело Арсения, а на страницах папки - телефон отца парня Сергея Сергеевича. В ответ на звонок церебрологов Михайлов бросился на проходную, отворил двери, извинился перед преподавателями, а охранника отчитал и отправил курить на задний двор.
  
   - Сени сейчас нет, - понизил голос Михайлов. - Его часто не бывает дома. Но если хотите, вы можете посмотреть на его комнату. Я с удовольствием расскажу вам все насчет его глупости. Доказательства ее разбросаны по квартире ... вы сможете увидеть все сами, пока мы не начали ремонт.
  
   - Именно за этим мы и пришли, - заверила Ольга. - С Сеней, если понадобится, мы поговорим потом.
  
   - Если честно, то без Сени даже лучше, - обнадежил директор. - при первом знакомстве обойдемся без него.
  
   Михайлов в волнении затряс головой.
  
   - Только умоляю: не скрывайте от меня, если он в беде.
  
   Квартира Михайловых, куда вскоре вошли церебрологи, и в сравнение не шла со скромным пристанищем Гены. На деле она состояла не из одного, а из двух помещений, выборочно соединенных между собой. Некогда отец Арсения выкупил жилплощадь соседей, после чего удалил стенку между комнатами. К раздвинувшемуся жилью присоединили прихожую, включив в нее часть бывшего общественного коридора. По этому длинному переходу церебрологов провели в гостиную, где чай подавала домработница Софья. Когда гости заняли свои места, Михайлов распорядился, чтобы принесли дневники Арсения и положили их на стол.
  
   Пока Софья разглаживала для гостей пожелтевшие от времени страницы, Ольга припоминала, что ей уже показывали что-то подобное. В тот раз это был дневник Гены, в старых записях которого ничего интересного не оказалось. Взгляд Ольги стал бродить по сторонам: стенам, финскому паркету, шкафам, зеркалам и потолку. Тот был особенно интересен: устремлялся ввысь настолько далеко, что складывалось впечатление, будто церебрологи попали не в комнату, а в зал.
  
   - Выше только в дворцах и, может быть, на Рублевке, - протянула Ольга. - хотя я в таких сказочных местах не была.
  
   - А я бывал, - с достоинством произнес Алексей Герасимов, - Причем не по стечению обстоятельств и не на экскурсии, как можно было бы подумать, а по нашим с тобой профессиональным церебрологическим делам.
  
   Михайлов-старший извлек смятую фотографию сына из кармана и положил ее на стол рядом с дневником. Начались обычные родительские речи. Хозяин рассказывал про сына плохое, церебрологи согласно кивали и зевали.
  
   На полуслове голос Михайлова неожиданно дрогнул.
  
   - Сеня воспитанный мальчик, добрый и скромный, но к жизни совершенно не приспособлен. А ведь ему предстоит унаследовать имущество, нажитое в годы накопления капитала. Парню нужно вправить мозги, как всей стране в 90-е. Но не могу же я в самом деле изнасиловать его и побить?
  
   - А Вы к кому обращались? - поинтересовалась Ольга. - Какие еще, кроме нас, есть специалисты по мозгам?
  
   Михайлов обреченно опустил голову.
  
   - Мы перепробовали всех, но ничего не помогает. Вынести мозг просто. Это может сделать телевизор. Но попробуйте с помощью телевизора вправить его назад. Когда мне говорили, что мой сын недотепа, я не верил. У нас в семье дураков не было. Но время шло, и я согласился с врачами. Решили, раз у него нет работы, пусть продолжит учебу. Остановились на Школе для дураков. В Министерстве пошли навстречу: все там согласились... что Сеня... действительно дурак...
  
   - Что-то он часто говорит о дураках, - шепнул Герасимов Ольге. - Как ты уже убедилась, каждый раз одно и то же. Сейчас будут поминать старые глупости этого парня. Возьмут в руки дневник и станут рассказывать, как Сеня в незапамятные времена получил трояк...
  
   Ольга решительно мотнула головой. С начальником она была не согласна. В самом Михайлове чувствовалось что-то приятное: нежное, но одновременно крепкое. Завуч и сама не заметила, как в ней проснулось доверие. Женщина демонстративно отвернулась от Герасимова и принялась слушать хозяина квартиры, положив голову на кулак.
  
   - Мне иногда не верят, - сказал Михайлов. - Еще говорят: парень у вас скромный. Нужно запастись терпением. Когда-нибудь он себя покажет. Но скромный еще не значит, что не глупый! Иногда это одно и то же... . Вот смотрите, недавно он разбил фарфор....
  
   - От ярости? - вмешался директор.
  
   - От скромности? - предположила Ольга
  
   - По глупости. Держал в руках, задумался о чем-то и разбил.
  
   - А вот пойдемте, я вам покажу еще кое-что, -- сделал широкий жест хозяин, как будто ему пришла в голову необычная идея. - Вы должны увидеть всё своими глазами. В Школе для дураков ни о чем не догадаешься. Чтобы поставить Арсению правильный диагноз, вы должны представить себе, в каких условиях он живет.
  
   Герасимов и Ольга поднялись с мест и отправились за хозяином. Сделать это было непросто: шел Михайлов быстро, не особенно следя, поспевают за ним или нет. Да и идти пришлось долго: квартира Михайловых была вместительна. По пути директор делился впечатлениями с Ольгой, но та отворачивалась, как обиженная пассия. В конце концов, Герасимов смирился, что его не слушают, и довольствовался тем, что бурчал себе под нос.
  
   - Все родители поступают одинаково, все они похожи, как под копирку: готовы на что-угодно, лишь бы их дети получили цереброл. Родитель способен на любую подлость. Ни чести, ни совести у него нет. Это заклятый враг церебролога. Сначала он рассказывает страшные истории. Потом ругает своих отпрысков. Затем просит для них лекарство. Меняет тактику: со всех сил давит на жалость. Мол, без препарата их ребенок ни за что не встанет на ноги ... и если родитель имеет дело с неопытным исследователем, то легко добивается желаемого. Не мытьем, да катаньем ему выписывают препарат.
  
   - Михайлов сына своего любит, - упрямилась Ольга. - Хочется верить всему, что он говорит.
  
   - Если хочешь, можем поспорить. Сейчас он будет ругать его прямо при нас!
  
   Долгим переходом между комнатами квартиры воспользовался секретарь Василий Михайлович; он выскользнул в одну из них и возвратился оттуда, безрадостно качая головой. Однако не прошло и пары минут, как ни с того, ни с сего он снова снялся с места и окончательно пропал из виду. Позже выяснилось, что он отыскал закуток в хоромах Михайловых и затерялся в нем. Так или иначе, у директора осталась только Ольга: а та отворачивалась и смотрела на хозяина дома.
  
   Михайлов тем временем делал все от него зависевшее, чтобы церебрологи не отвлекались ни на что другое.
  
   - Вот о чем я говорю, -- показывал пальцем хозяин, - смотрите, ваза из тосканского фарфора. Мы купили ее задорого и хранили, пока Арсений не добрался до нее и не разбил. Конечно, потом вазу склеили, но деньги потеряны. Царапина, как вы видите, остается до сих пор.
  
   - Он по случайности ее разбил? - зачем-то спросила Ольга.
  
   - По глупости, - предположил Герасимов.
  
   - По закономерности. Он берет в руки вещи... роняет их... и бьет...
  
   Голос Михайлова дрогнул.
  
   - Всё потому, что он законченный дурак...
  
   Ольга понимающе кивнула.
  
   Герасимов насупился.
  
   Домработница вздохнула. И тут же поймала недоверчивый взгляд главного по дуракам.
  
   - Спросим Василия Михайловича, - решительно шепнул церебролог помощнице, - Тот, мне кажется, будет на моей стороне.
  
   Спустя полчаса, Герасимов и Ольга вежливо попрощались с хозяином дома. Некоторое время еще пришлось прождать секретаря, который продолжил скрываться в комнатах Михайловых, где ему не спешили указывать на дверь. Секретарь не привык к такой любезности и воспользовался представленными возможностями на все сто. Однако в конце концов, даже он утомился поисками. Похоже было на то, что в какой-то момент секретарь посчитал свою миссию выполненной, поскольку, чем-то взволнованный, выбежал за дверь.
  
   Герасимов ждал, что он скажет. Еще когда церебрологи оставались в квартире, директор заметил, что секретарь чем-то обеспокоен. Он вел себя необычно: часто отворачивался и без удовольствия перебирал попадавшие на глаза предметы. Поблизости почти всегда оказывалась домработница Софья, готовая прийти на помощь: Михайлов дал ей распоряжение содействовать церебрологам в проведении расследования. Однако секретарь не доверял служанке и при любой возможности старался улизнуть от нее.
  
   Выйдя из дома, преподаватели остановились во внешнем дворике, чтобы обменяться впечатлениями. Охранник, куривший поблизости, вел себя тихо: как оказалось, его здорово напугал Михайлов. Когда Василий Михайлович выбежал из дверей, то по пути нечаянно толкнул старого обидчика, но мужчина даже не подал вида. Тогда секретарь, не теряя времени, прошмыгнул мимо других секьюрити и удвоив скорость, ринулся к церебрологам, держа перед собой на вытянутой руке портфель.
  
   - Я обнаружил в одной из комнат библиотеку по военной истории, - выпалил Василий, едва только добрался до коллег.
  
   Церебрологи непонимающе переглянулись. Секретарь объяснял:
  
   - Суворов, Кутузов, Наполеон, Александр Невский -- книги про всех про них, таких было много. Я брал некоторые в руки. Перелистывал страницы. И обнаружил жирные пятна. Готов спорить, что эти книги кто-то читал!
  
   - Прекрасно, - всплеснула руками Ольга, - можно теперь не сомневаться, что Михайловы интеллигентная семья!
  
   - Интеллигентная? - поднял бровь Василий Михайлович. -Я понимаю это слово по-другому. За ним стоит любовь к опере и балету. А у людей, которые читают о войнах и убийствах, с головой не в порядке. Помните, чему вы сами меня учили? Про коварное действие цереброла? Арсений поумнеет, а вкусы и привычки останутся прежними. Зато многократно увеличится жизнестойкость. Подумайте, что будет, если мозговые связи усилит тот, кто любит смерть и кровь!
  
   Герасимов, отсмеявшись, потрепал Василия Михайловича по плечу.
  
   - Хорошо, что вы все принимаете близко к сердцу. Но в этом случае всю ответственность я готов взять на себя.
  
   - А все-таки Вы проявляете излишнюю снисходительность! Это книги военные. Про битвы и сражения. В конце концов, главная тема всего, о чем в них написано, - это смерть.
  
   Секретарь продолжал выдавать то, что у него накипело.
  
   - Вспомните про Овального! Надо быть осторожными, ведь он придирается ко всему.
  
   Директору стало неловко. Теперь ему казалось, что он ввел подчиненного в заблуждение, напугав прокурором, которого тот и не видел. Остальное довершила исполнительность. Василий Михайлович готов был дуть на воду, как будто только что обжегся на молоке.
  
   - Василий. На нас большая ответственность. С тех пор, как вмешался Овальный, работать стало трудно. Приходится взвешивать каждое слово. Иначе можно попасть впросак, а то и хуже. Но ты не то, чтобы перегибаешь палку. Ты теряешь самообладание! И начинаешь всего бояться.. Никакой опасности от книг по истории нет.. Я и сам почитываю их иногда.
  
   Герасимов порылся в своем портфеле и извлек оттуда издание в твердой обложке. На кожаном переплете золотыми буквами было написано "Жены Ивана Грозного". Директор протянул книгу подчиненному как решающий довод.
  
   - Это про женщин, - парировал Василий Михайлович, едва взяв в руки, - Про войну тут и слова не найдется. Про смерть и разрушения тоже ничего нет.
  
   -Это все из-за Овального, - вмешалась Ольга. - Ты слишком напуган. Вот я хоть и спорила с ним в суде, но и то при мысли о нем не дрожу.
  
   - И я не дрожу, - оскорбился секретарь -- а соблюдаю меры предосторожности. Ситуация настраивает на тревожный лад.. Овальный может ударить в любой момент. И уже наносит свои удары. Вот посмотрите, что пришло нам вечером вчера.
  
   Секретарь раскрыл свой дипломат и извлек оттуда посылку в бежевом конверте с письмом внутри и протянул директору.
  
   Герасимов взял письмо в руки, пробежал по нему глазами, и, недовольный чем-то, попробовал смять. Завуч заметила, к чему шло дело, и вмешалась: выхватила письмо из рук начальника и сама принялась читать.
  
   - Это важная бумага, и я должен бы рассказать о ней заранее. Она пришло к нам из прокуратуры и напрямую касается судебного процесса. Нас обвиняют в выдаче цереброла охраннику Дмитрию Карпову за взятку, полученную от его родственников. Как вы, конечно, знаете, по этому делу Школа уже давно выступает в роли ответчика. Только в последние дни кое-что поменялось. Прокурор изменил формулировку обвинения. Речь больше не идет о преступной халатности, но о сговоре. Ответственность из-за этого возрастает в разы.
  
   - Что все это значит? - выдохнула Ольга, не разбиравшаяся в тонкостях, но уже почувствовавшая, что дело худо.
  
   Василий Михайлович поглядел на завуча с легким сочувствием, как на маленькую девочку. Одну из тех, что задают вопросы, на которые непросто ответить.
  
   - Овальный обвиняет нас в коррупции, - упавшим голосом сказал Герасимов. Василию Михайловичу ничего не оставалось, как подтвердить это кивком.
  
  
   *
   Эпизод 3
  
  
   В одном Герасимов мог быть уверен твердо: что бы ни происходило на суде, занятия в Школе должны продолжиться по расписанию. Овальный, каковы бы ни были его планы, повлиять на это не мог. К счастью, до поры до времени вмешиваться он и не собирался. Поэтому последовавшая неделя выдалась у церебрологов спокойной.
  
   Впрочем, и тут дело не обошлось без неприятностей. Как сообщали из Министерства, лекции в Школе для дураков должны были проводиться по плану, притом ближайшую из них нужно было читать об устройстве мозга. Чиновники настаивали, что кандидатам на цереброл следовало объяснить, как работает орган, которым они рискуют. И хоть директор отпирался, что просвещение глупых людей не имело смысла, избежать принудительной работы не смог. В утешение Герасимов придумал способ, как провести занятие с пользой для дела.
  
   Свою вторую лекцию директор отвел для того, чтобы познакомиться со студентами, о которых уже был наслышан. Некоторых из них он запомнил по сочинению и хотел установить контакт лично. Начать Герасимов рассчитывал с футболиста и модели, однако волей-неволей взгляд отвлекали и другие претенденты. Лица некоторых обещали так много, что директор не мог успокоиться, пока не выслушал каждого из новичков у доски.
  
   Когда поток дураков иссяк, Герасимов заново убедился в сложности своей науки. Церебрология требовала серьезных затрат и могла истощить любого, кто занимался ей серьезно. Научные критерии в этой области знания были размытыми, а ставки, наоборот, высокими. Предположений о чьей-то глупости было навалом, но решиться и назначить цереброл что-то мешало. Директор откровенно пасовал перед мыслью, что действительно придется заставить кого-то, возможно, совершенно неготового для этой участи, в один ужасный день поумнеть.
  
   Однако альтернативы разведке боем в мире церебрологии не находилось. Измерять глупость на глаз было трудно, сравнивать разных дураков между собой сложно, обосновывать, кто кого дурее долго. И глупо. Можно было, правда, взять, да и устроить диспут между ними. Законами это не запрещалось. Но на такое решение, сродни организации карнавала, даже опытный Герасимов отважиться не мог.
  
   Обилие дураков само по себе Герасимова не смущало, даже если разные дурни попадались в учебных классах одновременно. В конце концов люди не были похожи друг на друга, в том числе и глупые. Классификацией недотеп в Министерстве занимались маститые ученые, добившиеся на этом поприще успехов. Их выводы говорили о чрезвычайном богатстве человеческого вида. Именно в сфере глупости diversity, любимое властями, проявляло себя отчетливее всего.
  
   Следуя советам ученых, сотрудники Министерства отбирали учеников в Школу. Неразумных опрашивали по темам, сортировали по группам и на основании типов распределяли в разные заведения по квотам. В конце концов, всех отправляли в столицу. Герасимов принимал новоприсланных на вокзале и провожал к месту учебы. И каждый раз не мог скрыть своего удивления. Каким тупицам ему предстояло преподавать!
  
   Сами поступившие, глядя на директора, тоже чувствовали себя неловко. В приемной Герасимова они мялись и тыкались, не зная, куда им податься. Тут были и молодые, и зрелые, и пожилые, и старые, и неопределенного возраста и гендера люди. Находились и те, кто по каким-то причинам скрывал свой возраст. Герасимов вычислял таких сразу и оставлял в их деле жирные пометки. Тех, кто "скромничал", занижая даты, директор относил к числу лучших претендентов на цереброл.
  
   Из ведомостей Школы Герасимов узнал о поступлении в нее наркомана, полицейского, шофёра, программиста, фашиста, вишиста и профессора ВУЗа. Все они заслуживали особого внимания, но только не в ущерб тем, кто выглядел неброско. Несколько ничем не примечательных молодых людей ютились в углу и казались отпетыми тупицами. Среди них глупенький Арсений Михайлов выглядел невзрачно: не побывай Герасимов в его семье и не ознакомься с его делом лично, то и не посчитал бы, что это перспективный кандидат.
  
   Начать опрос претендентов директор решил с профессора: это был особенно утомительный случай. Сотрудник ВУЗа оказался занудлив: часами мог жаловаться директору на собственную глупость. Ученого удручало то, что его интеллектуальные возможности шли на спад. Цереброл был нужен, чтобы повернуть течение времени вспять.
  
   С точки зрения науки, претензии профессора были вопиюще некорретными, а цереброл людям, чей интеллкт превышал среднестатистический, не полагался. Однако Профессор называл подход церебрологии бесчеловечным и требовал исключения, исходя из своих заслуг перед наукой. Герасимов все претензии отвергал и предлагал ученому выкинуть глупости про собственную глупость из головы. Но добился только того, что профессор перешел в контратаку и поставил его собственную компетентность под вопрос.
  
   - Я изучил все про ваше лекарство, читал статьи о физике и химии мозга, штудировал формулу цереброла, зарывался в диссертации, и никакие инструкции мне более не нужны. Даже странно, что Вы мне их даете. Кстати, так ли хорошо Вы разбираетесь в предмете? Не перечислите ли мне Ваши собственные статьи про цереброл?
  
   На спор об академическом главенстве директор отвечал контрнаступлением на более удобном для себя участке фронта.
  
   - А о дефолте мозга вы не слышали? Не воображали себе, каково это? представьте, используя Ваши недюжинные способности. Ведь это не менее, чем крах всей головной коры!
  
   Профессора угрозы церебролога не смущали.
  
   - Не так давно у меня начались проблемы с памятью. Я забываю то, что мне важно. Вы почувствуете на себе это скоро, когда достигнете моих лет. Кстати, раз уж мы заговорили о памяти, то извольте напомнить, какой Вы оканчивали ВУЗ?
  
   Поняв, что с профессором не сладить, Герасимов решил отложить его дело в долгий ящик. Как обороть старческую глупость, было непонятно, а практическая ценность ее для церебрологии вызывала сомнения. Лучше всего было бы вежливо распрощаться с ученым. Однако сделать это, не нарушая приличий, не получалось: вязкий профессор слишком цеплялся за разговор.
  
   Видя бескомпромиссность, разлитую во взоре директора, отвергнутый гость грустнел, и его становилось жалко.
  
   - Я старею, мой мозг слабеет. И я не могу больше заниматься наукой. Как быть ученому дальше? Вы ведь тоже ученый? В чем, по-вашему, смысл жизни?
  
   Профессор поднял палец кверху и вытянул его наставительно, не дожидаясь ответа от оппонента.
  
   - Без занятий наукой смысла жизни для меня нет...
  
   Герасимов подумал, что, наверное, смысл его жизни попроще - делать несчастными и без того несчастных дураков.
  
  
   *
  
   Встречались и другие студенты, тоже заставлявшие Герасимова пожимать плечами, пусть и не так нервно, как профессор. Это были парни-хипстеры, которых директор приметил еще на сочинении. На людей, страдавших от недостатка ума, они не были похожи, но к церебролу от этого не стремились меньше. Беседы о чудо-препарате отнимали почти все их время, в том числе и на занятиях.. Дыхание юности раздражало директора: оно оставляло впечатление несерьезности. Для чего молодежь хотела поумнеть, Герасимов так и не понял, и, в конце концов, решил, что во всем виновата мода, на которую они повелись.
  
   Вместе с хипстерами на занятия ходил парень, всегда державшийся поодаль. Молодой человек носил толстовку "Сорбонна" и брюки с маркой того же университета. На переменах он помалкивал, зато на занятиях вел себя неприлично: забрасывал вопросами усталых преподавателей, сбивая с толку тех из них, кто не подготовился к лекции. Василия Михайловича и Ольгу раздражало упрямое желание Борисова выяснить какую-нибудь частность. Никто из них не ожидал найти в лице дураков разборчивую аудиторию. Однако поделать с вопросами с места ничего было невозможно. Их разрешал регламент. Даже наказывать двойкой ученика в Школе для дураков было пустой тратой времени.
  
   Герасимов надеялся когда-нибудь выгнать парня из Школы, хотя знал, что планам этим, скорее всего, не сбыться. Отчислить ученика могло только Министерство, однако одалживаться у чиновников без повода было бы несподручно. Герасимов все же попробовал это сделать: позволил себе намек насчет неграмотного набора. Последовал окрик со стороны руководителя департамента. Любые рассуждения в этом смысле министерские воспринимали в штыки.
  
   Оставалось терпеть Борисова в надежде, что умный болван когда-нибудь угомонится. Если же этого не выйдет, то попробовать выжить его из коллектива. А если и эта попытка не завершится успехом, то поискать выгоду и в таком повороте. Например, присмотреться к умнику как к кандидату. Ведь приходить на занятия и не скрывать свои знания, а, наоборот, искать повод продемонстрировать их, выступать с объяснениями, витийствовать, - словом вести себя так, чтобы лишиться последних шансов, - мог только законченный дурак.
  
   Воспоминания о следующем студенте оказывались даже неприятнее, чем все связанное с Борисовым вместе взятое. Отделаться от этого новичка было невозможно из-за твердой позиции Министерства. Герасимов в чем-то даже был с ним согласен. Вид разбитого параличом мальчика вселял в его сердце жалость. Немым укором - не говоря ни слова - парень пересекал коридоры Школы. И всюду, верная служанка и сиделка, за ним следовала его мать.
  
   Юноша с перепуганным лицом, на котором дергались мускулы, был не в силах встать со своей коляски. Однако возможностей его матери вполне хватило, чтобы представить солидную заявку на поумнение. Конкуренции с инвалидом, заявившим о своих правах, не выдерживало большинство претендентов. И только Герасимова от мысли о его победе бросало в холод. Для Школы это было бы сродни катастрофе. Что станет с калекой, если он поумнеет, а рот его после долго молчания раскроется вновь, заранее не мог себе представить никто.
  
   Всем церебрологам очень хотелось перевести паралитика в другую школу. Однако Министерство стремилось выполнить квоту по инвалидам, не давая директору такого шанса. К делу примешивались и личные чувства. Главного из церебрологов мучила совесть. Герасимов, сам себя стыдясь, отворачивался от парня, когда встречал его в коридорах, но все-таки не мог не протянуть ему руку. Мальчик невольно пользовался этой нерешительностью: время от времени поднимался на локтях и наивно заглядывал Герасимову в лицо.
  
   В такие мгновения директор чувствовал себя совершенно разбитым. Доводы за и против сталкивались в его голове, как лед и пламень, однако долг всегда оказывался сильнее чувства. Поддаваться слабости значило предавать сами принципы церебрологии: по наитию выбирать самого нуждающегося, а не тупого. Да и в конце концов, у кого в этой холодной Вселенной имелось сострадание? У Овального оно отыскалось бы, например?
  
   Сколько лет Герасимов ни занимался церебрологией, недоразвитые были его Ахиллесовой пятой. Разговорить их, чтобы они открыли свою душу, было практически невозможно. Многие из них и не говорили. Это лишало смысла большинство экспериментов. Как было понять, кем парни станут, когда поумнеют? Оставалось приглядываться к родственникам. Но это означало только приблизительный, ненадежный расчет.
  
   Взвесив все за и против, инвалида директор не вызвал к доске, а лишь распорядился созвониться с его матерью, поручив это верному Василию Михайловичу. Щекотливый вопрос о готовности мальчика к церебролу оба специалиста решили отложить на потом.
  
   Утром, поднимаясь на лекционную кафедру, Герасимов отвлекался, как мог, от мрачных мыслей. Впереди его ждало важное выступление: лекция, посвященная устройству человеческого мозга. Обсуждение этой темы требовало импровизации, тем более, что выполнять рекомендации Министерства директор не собирался. В глубине души он был уверен: объяснять что-либо дуракам не имело смысла.. Вместо того чтобы учить их, лучше было бы дать возможность полностью проявить себя.
  
   Дождавшись, когда все студенты будут в сборе, Герасимов объявил им, что будет рассказывать о черепной коробке. Некоторые раскрыли тетради и приготовились записывать, что вызвало у директора невеселую усмешку. Про себя-то он надеялся, что писать им станет не о чем. Ну, разве что самые умные смогут что-либо выцепить из его речи, - и тогда станет ясно, что они не заслуживают цереброла.
  
   Раскрыв свои записи, Герасимов принялся зачитывать из них отрывки в надежде смутить присутствовавших. Кое-что для этого было подготовлено им заранее. Директор обвел глазами аудиторию и как пономарь принялся бубнить то, что студенты с огромной вероятностью не могли понять.
  
   - Мозг -- это биологический компьютер, созданный для хранения и обработки данных, перемещающихся в ходе этого процесса по нейронным сетям.
  
   Учащиеся подняли головы на Герасимова, пытаясь ухватить услышанное. Некоторые, судя по выражению глаз, оставались оптимистами. Им казалось, что стоило приложить усилия, и внезапное непонимание исчезнет. Герасимов при мысли об этом стискивал зубы. Верный своей цели, он был готов на что-угодно, чтобы не оставить им ни шанса.
  
   Микротрубки в нейронных сетях, о которых я говорил, воздействуют на хромосомы в делящихся клетках мозга, обеспечивая квантовое наполнение формирующихся церебральных сетей.
  
   Директор зыркал глазами, цепляясь за тех кто, продолжал записывать. Чересчур усердным и слишком сообразительным, ведшим конспекты, директор мысленно ставил минус. Привычка, выработавшаяся годами, заставляла все-таки объяснять их действия. Директор пришел к выводу, что студенты были чрезмерно послушные. Откуда-то они усвоили, что нужно было кивать и записывать - и выполняли то, что от них требовалось, как могли.
  
   Внутренняя, или мягкая оболочка прилегает к мозгу, полностью повторяя его рельеф, и при этом заходя во все борозды. В ней присутствуют кровеносные сосуды и сосудистые сплетения, расположенные в желудочках. Именно они вырабатывают спинномозговую жидкость, которая циркулирует, защищая от механических воздействий и играет роль лимфы. Кроме того, сосудистые сплетения задерживают и нейтрализуют вредные вещества.
  
   Герасимов выдохнул на последней фразе. Некоторые студенты вполне могли ухватиться за нее и ухватить общую канву, после чего все-таки начать записывать. Это было бы обидно. Задумка, пожалуй, пошла бы насмарку. Чтобы перебить этот эффект, Герасимов резко сменил тему. Речь теперь пошла о том, что ему и самому было плохо известно, а студентам-дуракам неоткуда было почерпнуть.
  
   Именно формирующиеся нейронные цепочки, о которых шла речь, подвергаются стимуляции с помощью цереброла, однако возникающие в результате этого связи недолговечны. Принципиальную роль имеет уже достигнутое качество мозга.. У здоровых людей способность формировать сопряжения поддерживается в рабочем состоянии, но отстающие в развитии, постоянно нуждаются в стрессовой подкачке. Результатом нервического шока иногда становится усиление нейронной активности, длящееся краткое время и чреватое риском постепенно наступающих катастрофических последствий: включая сюда церебральную недостаточность, ведущую к дефолту мозга.
  
   Последняя пара фраз смущала самого директора, потому что противоречила широко известным фактам. Герасимов выписал их из книги физика Гикинга, но обдумать толком не успел. Директор вполне допускал, что Гикинг ошибся или выразился неточно, что время от времени случалось даже с таким авторитетом, как он. Могло ли выйти так, что цереброл стимулировал мозг слабоумных людей лишь кратковременно? И позитивный вклад цереброла с течением времени испарялся? Это ставило само существование церебрологии под сомнение. Директору откровенно не понравилось то, что он только что произнес.
  
   Герасимов отогнал не вовремя подоспевшую мысль и попытался сосредоточиться на том, что ему было важно: реакции студентов. Именно ради них он и тратил время. И как начинало казаться, не без пользы. В зале делалось неспокойно.
  
   Хотя директор и смотрел за студентами вполглаза, но сразу было ясно, что профессор и программист слушали лекцию очень внимательно и вели себя, с точки зрения церебрологии, дерзко. Сотрудник ВУЗа явно не стеснялся того, что понимал большую часть услышанного и громко выражал свое мнение. Вникая в слова о дефолте мозга и церебральной недостаточности, ученый то вздрагивал, то морщился, то начинал шептать что-то, как будто спорить - не то с собой, не то с лектором, не то с самим Гикингом. Саркастически можно было предположить, что ученый порывался принять участие в споре, бросив перчатку научному авторитету. Такому человеку совершенно точно не было места в мире дураков.
  
   Программист соображал похуже ученого, но и он улавливал достаточно, чтобы сформировать свое мнение. Время от времени наклонялся к профессору, чтобы сообщить ему что-то на ухо. Между обоими интеллектуалами вскоре воцарилось взаимопонимание. Особенно раздражала директора следующая картина: профессор и программист, наперешептывавшись вдоволь, начинали над чем-то заливисто смеяться.
  
   Зато на футболисте, недавно разочаровавшем директора, взгляд отдыхал. Спортсмен с чистой совестью чесал ногу, поднимая голову на директора только изредка и по стечению обстоятельств - вовсе не тогда, когда Герасимов пробовал на слушателях что-нибудь заковыристое. Церебрологу искреннее равнодушие нравилось: мысленно он поставил футболисту плюсик. Но стоило директору обрадоваться успеху, как фаворит поймал взгляд преподавателя, и повел себя, как все: встрепенулся, раскрыл тетрадку и начал быстро-быстро записывать в нее. Модель по правую руку от него последовала его примеру. Пусть ничего из услышанного она не понимала, но делала то, что от нее требовалось, - притворялась, что тщательно следит за мыслью церебролога, - хорошо.
  
   Герасимов отдавал себе отчет, что не в состоянии охватить взглядом всю аудиторию, и вполне может упустить что-то важное. Хуже, складывалось чувство, что-то здесь и сейчас проходит незамеченным. Какая-то угроза настойчиво сгущалась совсем рядом. Директор чувствовал ее приближение, но отвести от себя не мог. Так и вышло: Егор Борисов выскочил невесть откуда, воспользовался паузой и задал свой дежурный вопрос. Парень, похоже, получал удовольствие: весь зал обернулся в его сторону, а он расправил плечи так, что стала видна надпись "Сорбонна", и с умным видом произнес:
  
   - Цереброл стимулирует способность к формированию нейронов, а не воздействует на процессы формирования сознания в микротрубках. Верно ли, что у поумневшего человека характер и склад души останутся прежними, поскольку средство не оказывает влияния на эмоциональный интеллект?
  
   Тут пришло время директора мстительно усмехнуться. Похоже, Борисов раздражал не только преподавателей. Студенты уставились на него угрюмо и пугали своими взглядами. Умник, осознав, что дал лишку, попробовал сформулировать свой вопрос попроще, хотя особенного прогресса не достиг.
  
   - Как я узнал сегодня, эмоции человека формируются в микротрубках его головного мозга, а ум напрямую зависит от напряжения в нейронных сетях. С помощью цереброла можно разогнать взаимодействие в этих каналах, а следовательно и повысить умственные способности на порядок. Однако поменяется ли от этого годами сформированный характер? И верно ли, что интеллект и моральные качества никак не связаны между собой? И если повышается первое, то второе остается прежним, как и было?
  
   Герасимов чуть не поперхнулся - ему показалось, что Борисов нашел ошибку у самого Гикинга. Слава Богу, всерьез защищать теорию церебрологии перед этой аудиторией не полагалось. Какая разница, где была правда: пусть даже на стороне студента. Вести этот спор до победы директор не собирался. Нужно было лишь сохранить лицо, чтобы не ставить под угрозу авторитет перед дураками. Такая возможность представилась довольно быстро.
  
   - Да. Верно. Все правильно вам кажется, - Герасимов сделал голос потише, непринужденным движением снял очки и взглянул на Борисова бережно, как на пациента.
  
   - И все-таки, я должен заметить Вам одну вещь. Вы слишком умный. Я не понимаю, что вы делаете здесь.
  
   Этих слов, даже произнесенных тихо, было достаточно. Борисов присел, чего-то застеснявшись, а другие примолкли, как будто эта реплика относилась ко всем сразу и для каждого означала угрозу. И только футболист вместе с моделью все еще продолжали записывать, а на заднем ряду кто-то жевал, ни на кого не обращая внимания. Лектор даже не стал выяснять, кто это был именно, хотя, с точки зрения церебрологии, такой вопрос был закономерен. Довольный, что последнее слово осталось за ним, Герасимов сошел с трибуны и шмыгнул в сторону двери.
  
   - А теперь объявляется пауза, господа, - на ходу произнес он.
  
  
   *
  
   Студенты воспользовались выдавшейся паузой: обступили Борисова и принялись что-то громко втолковывать ему. Герасимов, позабытый всеми, быстро покинул аудиторию и поднялся в свой кабинет на третьем этаже Школы для дураков. В глубине комнаты у окна он отыскал Ольгу. Могло показаться, что директор в ярости, но в действительности им владели другие чувства.
  
   - Что нам делать с этим Борисовым? - проговорил он, уже заикаясь, - Проявлять снисходительность слишком долго невозможно. Когда-нибудь мы должны поставить его на место. Нельзя позволять студенту унижать преподавателей - не потому, что мне обидно, а из-за того, что другие дураки могут сделать неправильные выводы насчет нас.
  
   - Со стороны выглядит забавно. Он пробует вывести тебя из себя, а ты не поддавайся.
  
   - Лично мне - он безразличен, но я боюсь, что как-нибудь он сорвет мои занятия... задаст неудобный вопрос и заставит объясняться, может повиснуть пауза или раздастся смешок, потом еще один, и тогда... студенты поверят не мне, а ему. В выступлении важнее всего напор и харизма. Только они производят впечатление на аудиторию. Не забывай, в зале собрались дураки!
  
   - Не надо бояться его глупых вопросов. Держись твердо, отвечай ему, как в боксе, вопросом на вопрос.
  
   - Не требуй от меня слишком многого. Это несправедливо, с экономической точки зрения. Мне и без того приходится за смешные деньги выступать перед сборищем дураков.
  
   Прошло десять минут. У пришедшего в себя директора и голос стал громче, и темы для разговора - другими. Теперь церебрологи занялись обсуждением планов на занятия. Во второй части лекции директор собирался использовать старый прием: нести чушь в надежде, что самые глупые, услышав ее, не совладают с нервами. При удаче можно было заставить их раскрыться и показать себя. Только Борисов, вечно комментировавший директора, приходился некстати. Он мог помешать делу: поднять на смех Герасимова, не дав тому довести свое выступление до конца.
  
   Выполняя распоряжение директора, Ольга заняла место поблизости от смутьяна, на всякий случай подстраховавшись. С собой она взяла секретаря Василия Михайловича, всегда готового в бой за Школу. Мужчина собирался прийти на выручку церебрологии, как только Борисов поднимет на нее руку: вытянет ту высоко и попробует задать свой ненужный вопрос. В таком случае секретарь готов был подхватить студента за вторую руку и вывести его из зала. Договорились принять меры даже в том случае, если умник поведет себя скромно. Например, ограничится усмешками или будет громко перешептываться с соседями по парте, указывая при этом в сторону доски.
  
   - Чушь, - думала при этом Ольга, - самая творческая вещь на свете. Она может быть какой-угодно. Широте воображения нет предела. И в то же время она страшно узка. Дураки с удовольствием принимают и понимают только свою собственную чушь.
  
   Дождавшись, когда гул в аудитории стихнет, Герасимов снова поднялся на кафедру и, взяв в руки указку, призвал учившихся к спокойствию. Многие из них подняли головы и уставились на преподавателя. Некоторые заметили, что он сменил свой привычный синий пиджак на розовый, но не придали этому значения. Другой по содержанию стала и лекция, но связь эту поначалу никто не уловил.
  
   Директор взял микрофон и удостоверился, что звук добивал до стенки. Пару раз громко выругался и был, в общем, доволен реакцией присутствовавших. Казалось, аудитория настроилась на доброжелательный лад, и брань ее не смущала. Однако директор был готов к тому, что через некоторое время все переменится: дураки замолкнут или начнут недовольно гудеть.
  
   - Разные отделы мозга человека устроены по-разному, - начал во весь голос Герасимов, всеми силами пытаясь удержать внимание зала, но сознавая, что изъясняется слишком запутанно. Чтобы исправить положение, приходилось делать внушительные паузы.
  
   [...]
  
   - Всякий из них имеет собственную функцию. Каждый отдел отвечает в голове за что-нибудь свое.
  
  
   [....]
  
   - Я убежден, голову можно сравнить с тыквой.
  
   [....]
  
   - Да, именно с тыквой. Не удивляйтесь, но тыква и голова очень похожи.
  
   [...]
  
   - Итак, представьте, тыкву можно разрезать на части и посмотреть, что находится у нее внутри. Это очень интересно. Таким образом, можно выявить, какая часть тыквы отвечает в ней за что.
  
   Дураки затаили дыхание. Директор не мог ухватить, с чем это связано: то ли их заинтересовало то, что они услышали, то ли им не удавалось ничего понять.
  
   [...]
  
   - Внутренняя часть управляет весом, сном, настроением, а внешняя регулирует размножение тыкв.
  
   [....]
  
   - То же самое и у людей. За аппетит отвечает внутренняя часть мозга. А потенцию давно взял под контроль затылок.
  
   [....]
  
   - И вот если надавить на темечко, то и результат не заставит себя ждать... мужская сила прильет к паху. Все, что нужно сделать, - просто помассировать себе для этого макушку головы.
  
   Ручки зашуршали по бумаге. В зале принялись записывать услышанное.
  
   Герасимов скользнул опасливым взглядом по Борисову. Тот реагировал спокойно, хотя к пишущим и не присоединялся. Похоже, он отвлекся на размышления о чем-то постороннем, пропуская лекцию мимо ушей.
  
   Ольга, успокоившись, перестала смотреть на соседа так нервно. Теперь она нашла себе другое занятие: изо всех сил зыркала глазами в поисках тех, кто хватался за темечко, чтобы направить мужскую силу вниз. К сожалению, глупому совету никто не последовал. Возможно, решила завуч, права была народная мудрость. У самых недалеких людей с детородной функцией никаких трудностей нет.
  
   Лекция в Школе для дураков не прекращалась ни на минуту.
  
   - Эта связь темени с потенцией, а головы с мужской силой - давно не секрет для ученых. Издавна известно, что у страдающих облысением все хорошо с тестостероном. А тех, у кого появляются залысины на темени, женщинам нужно хватать, не раздумывая. Никаких сомнений насчет их мужской силы быть не может. Многие знают об этом по собственному опыту... другие, у кого не выпадают волосы, могут догадаться со слов своих жен и любовниц.
  
   Лектор остановился, чтобы обвести придирчивым взглядом аудиторию. Признаки интереса выказывала лишь модель, но и они практически сразу же сходили на нет. Возможно, девушку смущал лектор: она смотрела на лысеющего Герасимова с некоторой долей скептицизма, как будто сомневалась в его мужской силе и, как следствие, в правдивости его слов. Зато ни футболист, ни полицейский на словах про темечко даже не шелохнулись. И это притом, что залысин ни у кого из них не было.
  
   Герасимов, несколько разочарованный, не оставлял своих усилий.
  
   - Но пусть ваше темечко не облысело, вы все равно сможете влиять на мужскую функцию через пищу, употребляя для этой цели укроп. Вместе с петрушкой и сельдереем и особенно хреном он составляет основу вегетарианской диеты. Наши предки, славяне, на протяжении веков добровольно воздерживались от пищи: ограничивали свой рацион этими продуктами. Жили они при этом дольше и чувствовали себя счастливее, чем мы сейчас. Но мудрость славян не ограничивалась лишь пищевыми привычками. Каждый кусок на тарелке отвечал у них за что-то важное. Это истину подтвердит вам любой диетолог. Так, например, от хлеба, пива, курения сигарет снижается желание играть в футбол. Все эти продукты питания вредны, и, занимаясь спортом, употреблять их ни в коем случае не стоит.
  
   Директор метнул острый взгляд на футболиста.
  
   Однако тот отреагировал вяло, как будто услышанное было ему неинтересно. Под столом он продолжал чесать ногу. Выглядело это довольно нелепо, и директор решил, что сбрасывать со счетов игрока не стоит. Лучше было бы, наоборот, поднажать: в футболисте чувствовался явный потенциал. Нужно было только суметь вывести спортсмена из себя.
  
   - Упомянутый факт -- о вреде пива и табака для футбола - был доказан отечественными учеными в ходе исследований в Российской Федерации. В течение длительного времени на футболистах ставили эксперимент втайне от них самих. Ради этого жертвовали даже спортивными результатами. Оказалось, что диета российских футболистов ведет к поражениям в первом круге любого чемпионата мира. А вот чтобы понять, какие продукты полезны, опросили бразильцев. Выяснили, что игрокам нужно есть лимон перед матчем. Он позволяет избавиться от положительных эмоций предыдущего вечера, сосредоточившись на игре.
  
   Поймав на себе взгляд директора, спортсмен чуть заметно пожал плечами, а потом поступил вовсе не так, как от него ждали. Вместо того, чтобы огрызнуться, а то и ввязаться в склоку, он взял с парты ручку и принялся что-то записывать. Во взгляде игрока не читалось никаких эмоций, и казалось, что в классе, как и на поле, он просто отбывал свой номер.
  
   Герасимов, видя это, недовольно поджимал губы. За всем, что делал спортсмен, угадывалась работа мысли, которая не была глупой. Возможно, игрок даже что-то задумал. А может быть, он просто умело сдерживал свои эмоции, проявляя силу воли? Такого кандидата в дураки ни за что не утвердят в Министерстве. Чтобы далеко не ходить, Герасимов тоже его бы не утвердил.
  
   Оставив спортсмена в покое, директор обернулся к модели и сообщил ей о продуктах, позволяющих похудеть. Несмотря на свое красноречие, любопытства у девушки не вызвал, и с какого-то времени она последовала примеру футболиста: взяла ручку и, не выказывая никакого интереса, принялась механически записывать лекцию, как если бы кто-то ее заставлял.
  
   С горечью директор должен был признать, что никто в зале недотягивал до мечты ученого -настоящего высокопородного идиота. Обращаясь к полицейскому, Герасимов рассказал про массирование мозга преступников, позволяющее избежать рецидивов, но и тот, не отрывая лица от бумаги, лишь демонстрировал свою социальную приспособленность: покорно записывал речь вышестоящего. Когда же директор попытался вывести его из равновесия, оскорбив полицию, то и это не принесло результатов. Как в случае бойцовой собаки, приученной не нападать на людей, пересилить многолетнюю дисциплину правоохранителя не получалось. Тот молча уткнулся в тетрадку и продолжил записывать, что бы ему ни диктовали.
  
   Когда лекция завершилась, Герасимов вызвал к себе Ольгу. Директор был растерян и явно нуждался в совете. Но не меньше ему нужно было сохранить лицо. Провокация не принесла результатов. Повторять ее больше не имело смысла. Однако признавать перед подчиненной свое поражение тоже было лишним.
  
   - Все пошло не так, как я надеялся, - вслух признавался директор. - Возможно, виноваты в этом не мы, а Министерство. Чиновники регулярно создают нам проблемы. И не в последнюю очередь с набором студентов. Нам присылают умных! Готов биться об заклад, что эти парни в аудитории тоже не такие уж и дураки.
  
   - Ты хочешь от дурней слишком многого. Сейчас им нужно время. Подожди, они еще себя покажут: переварят услышанное и, возможно, опохмелятся. И к вечеру с удовольствием будут повторять всю твою белиберду.
  
   - Если только посчитают, что им это выгодно, - мрачно заметил Герасимов. - Может, им придет в голову извращенная логика - подделываться по требования церебрологов. Я бы ничего не исключал от этих расчетливых людей.
  
   - Подхалимы, - безо всякого удовольствия признала Ольга.
  
   - Тем, кто умеет притворяться, давать цереброл нечего, -- с жаром принялся доказывать Герасимов, - от таких назначений проку не будет. С нашей легкой руки поумнеет какой-нибудь проходимец. Как бы у него ни пошло дальше, на нас заведут уголовное дело. Сейчас, когда нас преследует Овальный, рисковать мы не имеем права. На следующий сеанс цереброла нужны только настоящие, законченные остолопы. Подлинные стоеросовые кретины. Только где в мире пуганых идиотов таких найти?
  
   Но на счастье церебрологов, нужный дурень отыскался, хоть уже позже, вечером, когда Ольга и Герасимов, оставшись вдвоем, просматривали запись лекции, сделанную на камеру. Та была установлена тайком на полу аудитории с хитрой целью снимать учащихся с необычного ракурса. Дураки о наблюдении и не догадывались: как и всем недалеким людям, им не приходило в голову, что кто-либо когда-либо может за ними следить.
  
   Директор и завуч использовали эффект неожиданности на все сто. Сведения, полученные благодаря слежке, сразу шли в дело. Из записей следовало, что студенты вели себя не глупо: одни тайком хихикали, слушая Герасимова, а другие всячески демонстрировали свое усердие: писали, почти совсем не отрываясь от тетрадей. Претенденты продолжали водить ручками по бумаге, даже когда директор брал паузу - некоторые не знали, как реагировать на затяжки. На всякий случай они изводили страницы рисунками и карикатурами, но не отрывали от тетрадей глаз.
  
   - Глупые, - не оставляла надежды Ольга.
  
   - Притворяются, - утверждал Герасимов.
  
   - Но нет, посмотри на эту курицу. У нее мозг как у цыпленка. Судя по ее почерку, она писать не умеет. И ты обвиняешь ее в притворстве? А та? Гляди-гляди, что она делает. Вот-вот свалится и заснет...
  
   Вскоре действительно нашлась студентка, полностью завладевшая вниманием директора.
  
   Это была женщина лет сорока, уже в самом начале лекции протяжно зевавшая. До второй части выступления она не дотерпела: на словах о микротрубочках в нейронах опустила голову на чье-то плечо и погрузилась в сон. Ее грубо отдернули, но это не помогло. Претендентка отвернулась, оперлась о стенку и, предварительно убедившись, что ничто ее не побеспокоит, задремала.
  
   Перемены между частями она не заметила и продолжила кемарить, даже когда Герасимов выбежал из зала. Когда же он возвратился, шансов обратить на себя ее внимание у него уже не было. Женщина по каким-то причинам свалилась на пол.
  
   Это поразило Герасимова и Ольгу больше всего. В какой момент студентка потеряла равновесие, они не отследили, но не оставалось сомнений, что это произошло бесшумно. Лектор и ученики были заняты своими делами и не обратили внимания, как женщина, которая ни с кем не зналась, куда-то пропала с горизонта: голова ее, чуть-чуть возвышавшаяся над столом, исчезла, а сама претендентка ничтоже сумняшеся растянулась на полу.
  
   Кем была эта кандидатка, удалось установить довольно скоро, хотя ни директору, ни завучу ее имя ничего не говорило. Гюльнара Бибиджанова, родившаяся в Туркменистане, поступила в Школу недавно и не свела знакомства даже с Василием Михайловичем, отвечавшим за регистрацию студентов. Анкета, представленная ей, была краткой, честной и глупой. Женщина правдиво указала, что московской регистрации у нее не было.
  
   Герасимова новость о соне привела в восторг, как будто он уже давно ждал чего-то подобного. Директор отыскал ее личное дело и ознакомился с сочинением, которое нашел кратким, прекрасным и нелепым. Директора поразило то, что женщина с самого начала не поставила никого о себе в известность. Ни на что не претендуя, она приходила на занятия, но не поднимала руку, не замечала лектора, а под конец просто заснула среди всех.
  
   - Вот искренний и простой человек, прибывший к нам из глубинки! Чуждый влияния цивилизации, бескорыстный, и не желающий для себя никаких благ. С точки зрения церебрологии, это такая простота, которая переходит в глупость! Я бы отметил еще незамутненность. В сравнение с этим не идут ни футболист, ни модель, ни Борисов, хотя за вторую половину я его хвалю. Изо всех присутствовавших в зале ей одной действительно было на нас наплевать!
  
   Завуч не собиралась возражать.
  
   - Раньше надо было найти ее, раньше, - твердил директор, - тогда бы мы сберегли массу времени. Хотя у меня есть подозрение, почему этого не случилось, так что я немного в смущении. Может быть, мы следим за нашими студентами невнимательно? Может быть, Бибиджанова и прежде...отличалась в лучшую сторону. Например, тоже сползала под стол?
  
   - А раз так, не злоупотребляет ли она наркотиками? - додумала за директора Ольга, любившая все рассуждения доводить до конца, - В Средней Азии это, между прочим, весьма распространено.
  
   - Вполне вероятно, - серьезно отвечал Герасимов, - и, как ты понимаешь, может поменять все дело. Нужно проверить твою гипотезу. Я выясню всё, прежде чем мы поговорим с ней серьезно. Проверка всех данных по учащейся Школы не займет много времени. А что касается Туркмении, то кое-кто у меня есть на примете: этот человек расскажет мне про нее всё.
  
   Медлить директор Школы для дураков действительно не собирался. Уже следующим вечером у него были собраны чемоданы: он готовился вылететь на Средний Восток.
  
  
  
  
   *
  
   Эпизод 4.
  
   Впрочем, еще утром следующего дня Герасимов не был уверен, что вообще куда-либо отправится. Чем дольше он изучал запись с Гюльнарой, тем больше его убеждала ее кандидатура, но скудость данных анкеты не позволяла сдвинуть дело с мертвой точки. По опыту с охранником Карповым и c Овальным Герасимов знал, что недостаток сведений не перекрывается никакими достоинствами. Не зная ничего о родственниках, о семье, о происхождении кандидата, никакого цереброла никому выписывать было нельзя.
  
   Того же, что удалось выяснить о близких Гюльнары, не хватило бы даже самому нетребовательному наблюдателю. В личном деле студентки не обнаружилось ни свидетельства о рождении, ни копии прав, ни полиса, а только фотография разворота паспорта, сделанная когда-то на мыльницу. Отчество Гюльнары на расплывающемся снимке директор не разобрал и вынужден был взять его из сочинения, где, как сразу заподозрил, оно было записано с ошибкой.
  
   - Работа превосходная, - вздыхал Герасимов о сочинении, - не каждый раз прочитаешь что-то подобное. Но как зовут ее автора?!
  
   Пытаясь узнать о Гюльнаре больше, директор написал в Министерство, но там ничего путного ему не ответили. Чиновники посоветовали навести справки в миграционной службе, но и в ней о гастарбайтерше не слыхивали. Директор хотел обратиться в ФСБ, да осекся: просить об услугах этой организации лучше не стоило. Тогда на ум ему и пришел Касымов. Это был старый знакомый из Средней Азии, ранее учившийся с Герасимовым на одном факультете Повышения Ума.
  
   Поиск в Сети показал, что карьера Касымова на родине стремительно шла в гору. Вернувшись в Туркмению, ученый помог стране обзавестись недюжинными запасами цереброла. Спустя год, ее ВВП увеличился. Спустя два, удвоился. Спустя три, в стране награждали ударников производства. Среди них был и церебролог: он получил государственную награду и карьерное продвижение наверх.
  
   Из статьи в Википедии можно было узнать много интересного о Касымове. Однако читать приходилось на туркменском, так что рукой директора водило не знание иностранного языка, а интуиция. Время от времени попадались фотографии, позволявшие кое о чем догадаться. Бывший однокашник всегда позировал на них с надутым видом. Переведя на русский, Герасимов выяснил, что коллега возглавил туркменскую Школу для дураков.
  
   Повод написать Касымову появлялся сразу же, и Герасимов больше не чувствовал себя неуютно. Прочь ушло стеснение, охватывавшее его всегда, когда нужно было как-либо обозначить свою должность. В глубине души директору было неприятно, что он возглавлял учреждение, связанное со стыдным людским пороком. Церебролог делал все, чтобы обратить работу в повод для гордости. Однако объяснять детали было неудобно. Школа, по его словам, исправляла общество: побуждала неразумных людей принимать лекарство для повышения ума. И низводило умных, но слишком амбициозных, до состояния дураков.
  
   Ободренный сходством жизненных путей - своего и Касымова - Герасимов чувствовал, что руки у него развязываются. Потому не стесняясь, написал однокашнику так:
  
   Расул! ты, может быть, меня помнишь, я раздаю лекарство разным дурням. А что делаешь ты? Алексей Герасимов.
  
   Через пару минут пришла смс-ка с ответом.
  
   Дураки просят у меня лекарство, а я им ничего не даю.
  
   Герасимову это было знакомо, ведь он сам осторожничал, страхуясь от Овального и его претензий. Однако, живя в Туркмении, ждать подножек было не от кого. Борцов за права человека в стране не было, а таких, обладавших властью, как Овальный, - и подавно. В любом случае набирая следующее сообщение, Герасимов старался прощупать почву.
  
   - А почему не даешь, они что, плохо просят? Не бойся ничего, давай церебролу всем.
  
   Касымов за своим компьютером, видимо, расхохотался, потому что поставил три восклицательных знака и отправил ответ со смайликами.
  
   - Да, можешь себе представить. Плохо просят. Потому что все они - дураки!
  
   Лед между коллегами таял, так что Герасимов обратился к Касымову как к другу.
  
   - Расул! Знаешь ли ты что-нибудь про Гюльнару Бибиджанову? Ради Майкла Кеплера нужно выяснить всё про эту даму. Как ты в курсе, мы изучаем родственников кандидатов. Без этого выписывать цереброл никому не стоит. Выяснили, что Гюльнара - из Ашхабада, и ее близкие тоже. Твои люди рядом. Нужно найти Бибиджановых и привести к нам на встречу. Надо посмотреть в их глупые глаза. Дело срочное!
  
   - В Ашхабаде я знаю всех дураков наперечет. А с фамилией Бибиджанов -- пятерых. Тебе бы они пришлись по вкусу. Я только не в курсе, кто из них отличился, произведя на свет гастарбайтершу, - написал Касымов.
  
   - Это превосходно. Но должен сказать тебе, что если ты знаешь всех Бибиджановых в Туркмении, то и в Москве у тебя знакомые найдутся. Потому что у нас в столице Бибиджановых тоже через край.
  
   - А вот этих, извини, не знаю! Те, кто перебирается к вам, не дураки!
  
   - Ах, если бы так! - страдальчески выдохнул Герасимов. - Ах, если бы дело было так!
  
   Понадобилось полчаса, чтобы знакомые договорились о встрече. Московский церебролог просил принять его быстро, ссылаясь на бешеный ритм столичной глупости. Касымов не возражал, однако давал понять, что не любит спешку. Туркмения, как он твердил, требовала терпения, зато готова была платить за него сторицей. Где еще церебролога будут принимать с такими почестями, как падишаха? А вопрос о лекарстве для ума выведен на государственный уровень? Герасимов тщетно убеждал, что торопился. В конце концов, он сдался, согласившись с тем, что программу визита напишет Касымов. И даже с предложением отвести время на подготовку: на несколько дней отложить вояж.
  
   Про себя Герасимов знал, что выдержит любые условия, какие бы ему ни обещали. Побывать в Туркмении было бы даже познавательно. Глупость зарубежных стран всегда интересна. И сподручнее изучать ее по тому, как тебя самого размещают в них.
  
   Наученный профессиональным опытом Герасимов почти не готовился к перелету. В дорогу он взял билет, бронь гостиничного номера и телефон. На аппарат сыпались смс-ки Касымова, обещавшего "роскошную встречу". Директор хмурился, чувствуя в тоне своего коллеги лишнюю сладость. Однако именно с патокой в голосе и принято было обсуждать дела на Востоке. И все же директор не хотел играть по чужим правилам. Так что до поры до времени оставлял знаки внимания туркмена без ответа.
  
  
   *
  
   Когда до отъезда оставались считанные часы, послания Касымова стали особенно докучливыми и уже всерьез донимали Герасимова. Они прибывали группами, так что директор Школы для дураков не смог бы ответить на каждое, даже если бы захотел. К счастью, собеседник не принимал молчание близко к сердцу. И после каждой пропущенной смс-ки отправлял еще одну, почти неотличимую от предыдущей. Можно было сделать вывод, что в ответах на большинство из них он не нуждался.
  
   С некоторых пор туркмен вставлял в смс-ки фотографии природы, разбавляя их смайликами и поднятыми вверх большими пальцами. Москвич видел во всем этом подобие намека. Похоже было, ашхабадца тянуло поделиться чем--то, но раскрывать все карты он не собирался. От этой недомолвки восточная патока туркменских смс-ок приобретала горечь. Рождались подозрения насчет туркменского коллеги. Директор ловил себя на мысли, что говорить с Касымовым приходилось вовсе не о том, что стоило бы обсудить.
  
   - Ты отведешь меня во все эти места? - из вежливости спрашивал директор, листая фото природы на телефоне.
  
   - Да! - жарко отвечал Касымов, - и если ты захочешь, то бесплатно! Как говорит туркменский народ - "мое уважение как Аральское море"! Я дам тебе испить его до глубин!
  
   Герасимов углубляться в Туркмению не собирался. Только как это было донести до Касымова, не задев его гордость?
  
   - Извини меня, но это глупо! Ты как будто миндальничаешь с нами, с москвичами. А ведь с нас всегда берут деньги. Так что я и сам расплачусь, если, конечно, будет за что.
  
   Касымов, однако, в деньгах не нуждался.
  
   - Если глупо, - разыгрывал обиду он, - Тогда ты знаешь, что делать: привези мне, пожалуйста, твой цереброл.
  
   - У тебя своего разве нет? Я читал в Википедии, ты обеспечил лекарством целое государство... Да еще такое, где с ним перебои. Наверняка ты с тех пор сидишь на бочке с золотом? Кстати, как тебе это удалось?
  
   Касымов рассказал, что нашел партнера в Китае, который привез ему оттуда целую пачку. Это был цереброл высокого качества, зарекомендовавший себя у руководства. С тех пор Касымова принимали в министерствах и ведомствах, где охотно выделяли деньги. Любые расходы можно было списать на закупку препарата. Финансирование церебрологии ни на день не прекращалось. С этого-то момента - гордился Касымов - к нему и зачастили гости из-за рубежа. Только часто они поставляли фальшак.
  
   Герасимов массировал виски пальцами. Сходиться с однокашником близко расхотелось. В туркменских деньгах он тоже не нуждался. Но обойтись без местного консультанта за границей не получилось бы. Как никто другой, Касымов знал свою родину. К тому же, он мог позволить себе особую деликатность: подойти к гражданину Туркмении и если понадобится назвать его дураком.
  
   Когда самолет начал снижаться над Средней Азией, директору припомнились местные обычаи. В памяти всплывал котел, заполненный рисом, шест, на который требовалось забраться, и женщина, носившая паранджу. Но хуже всего люди, которым это нравилось. Герасимов не знал, было ли их много. Однако важнее другое: таких в Туркмении не отправляли в школы для дураков.
  
   В ожидании приземления директор облокотил голову о стекло самолета, чтобы рассмотреть с высоты туркменскую землю. В глаза бросалась рябь: пейзаж под крылом менялся слишком быстро. Похоже, на земле развернулась стройка или - Герасимов мог допустить и это - военные маневры. Однако концы все равно не сходились с концами. Здания внизу хоть и становились крупнее, все равно не напоминали площадку. Правда, это были и не казармы. Хотя люди прибывали и выстраивались в шеренги, на военных они не были похожи.
  
   Тогда Герасимов решил ответить на смс-ки туркмена, чтобы прояснить дело, но и тут просчитался. Ответы пошли сплошным потоком. Каждый раз, когда они падали на смартфон, церебролог вздрагивал. Туркмен то предлагал поглядеть по сторонам, то напрячь воображение, то попросту приготовиться невесть к чему.
  
   Самолет снижался, и под ним обозначилась лента, вившаяся по двору аэропорта. Полоса ширилась, пока не разрослась в обширное ковровое полотно. Вокруг него суетились люди, и с небольшой высоты становилось ясно, чем они были заняты: внизу затевался смотр. Директора это заставило недоуменно пожать плечами. Кто-то захватил аэропорт?
  
   Герасимов испугался, что в толчее может разминуться с Касымовым, так что, как самолет приземлился, быстро стал протискиваться к выходу. Дверь отворилась вовнутрь, но кто толкнул ее, не было видно. Грянула музыка. Кто-то хлопнул, щелкнул, свистнул. Еще кто-то - другой - судя по всему, поднимался по трапу. Чьи-то глаза мелькнули в дверной щели. Герасимов нащупал в кармане оружие, а в другом - кредитную карточку.. Но пускать средства сдерживания в ход не пришлось. В салон вошла красивая девушка во всеоружии: улыбнувшись, она протянула церебологу каравай.
  
   За спиной красавицы через распахнутую дверь мелькнули важные лица: это были пожилые туркмены в костюмах, приготовившиеся аплодировать. Где-то в их рядах виден был и Касымов. Заметив Герасимова, церебролог просиял от счастья, замахал руками и побежал к трапу. Москвич тоже был доволен. Он поспешил вниз, и старые приятели обнялись прямо на ковровой дорожке.
  
   - Кто все эти люди? - спросил Герасимов, уже успевший перевести дух. - в чем причина ажиотажа? Может быть, к вам прибыл Дмитрий Медведов? Или президент Дональд Трэш?
  
   - Ах, забудь! По последним сведениям Трэш весь свой цереброл истратил на себя. Ничего не осталось. Что и неудивительно. При такой массе тела ему понадобилась увесистая пачка. Будем надеяться, что он поумнел.
  
   - Значит, вот как объясняются колебания его курса! - отшутился Герасимов, - Хотя на его месте я бы ни горошины не взял в рот.
  
   - Не будь таким жадным, Алексей. Не отказывай в цереброле. Мы знаем про твои запасы. Потому и относимся к тебе с уважением. Тебя уважает весь Восток. Смотри, какой я устроил тебе прием.
  
   - Так требует ваш обычай. Но будь моя воля, то я прибыл бы сюда инкогнито.
  
   Касымов поглядел на Герасимова так странно, как церебрологи обычно не смотрят друг на друга. Чаще всего они приберегают такой взгляд для всех остальных людей.
  
   - Ты что-то путаешь, Алексей. Или кто-то тебя запутал. Мы работаем в поле. Живем в кишлаке. Торгуемся на базаре. Это наши обычаи. Аэропорт нашему народу в новинку. Мы построили его недавно. Дело тут не в наших нравах, мы собрались здесь по другой причине. Всей страною мы просим у тебя цереброл.
  
   Директор, опешив, осознал, что отступать ему некуда: двери самолета за его спиною уже успели закрыться. Туркменов было так много, что родилось чувство, будто они наступали на него все сразу. Оставалось говорить первое, что приходит в голову.
   \
  
   - Эта Бибиджанова. Она живет на улице Дзержинского. У вас еще есть эта улица? Название неважно. Всё, что мне нужно - повидать ее родственников. Это требование Министерства. Если хотите, - просто глупость. Блажь, придурь. У чиновников бывает. Я посмотрю на близких Бибиджановой и уеду назад. Будь моя воля, меня бы вообще здесь не было. Обещаю тебе, Расул, того, что я приезжал, не заметит никто...
  
   Однако Касымов отпускать Герасимова никуда не собирался.
  
   - Ты вряд ли найдешь их всех. И если сможешь, то ничего хорошего не выйдет. Не нужно давать цереброл Бибиджановой, это всё бесполезно. В любом случае, потом мы отнимем цереброл у нее.
  
   Туркмен развернулся и на ветру сделал широкий жест обеими руками, взяв ими символически и аэропорт, и постройки вокруг него в полукруг.
  
   - Посмотри, тут собрались военные, и строители, и рабочие. Крестьяне, офицеры. Бандиты. Люди свободных профессий. Службисты. Иностранцы. Тут все мы. Все туркмены. Пойми, людей собралось так много. Не надо давать цереброл никакой Бибиджановой! Это глупо. ОТДАЙ ЕГО НАМ!
  
   В глазах директора потемнело. Он сделал шаг назад, Касымов вскочил на ноги и ответил на это ассиметрично: двумя резкими шагами вперед. Глаза его горели и на ходу он еще продолжал что-то говорить.
  
   - Эти люди пришли не просто так. Они ждут твоего решения. И если ты согласишься, они зааплодируют - в одном порыве.. Пойми, у нас, у страны, нет другого выбора. Это решение принято на государственном уровне. Всем нам в Туркмении очень нужен цереброл!
  
  
  
  
   *
  
  
   В вип-зоне аэропорта Касымов продолжил уговаривать Герасимова, то опускаясь на одно колено, то поднимая руки к потолку. Это была жаркая речь: ашхабадец всей душой болел за поставки цереброла в свою страну. Давешние смс-ки проносились в памяти директора, наполняясь зловещим смыслом. Что тогда имел в виду Касымов, теперь становилось ясно.
  
   Иногда у Касымова на краешке губ выступала пена, и он смачивал ей указательный палец. Тогда Герасимов от стеснения отводил взгляд в сторону: на обшарпанные стены и потрескавшийся паркет. На душе у директора становилось зябко. Казалось, что аэропорт без большого труда можно было переоборудовать в тюрьму. Собирался ли Касымов вообще выпускать москвича на волю?
  
   - В вашей стране производят цереброл высокого качества, - твердил хозяин, которого мрачные декорации не угнетали. - Только в 8 странах можно найти его близкие аналоги. Именно поэтому вы и великая держава! Вас приняли в Большую Восьмерку главных цереброльных государств. Ну, а у нас нет ни лекарств, ни сырья, ни ученых. И цереброл нам приходится на коленях выпрашивать у соседей. Вот так и обходимся без самого главного. Бредем по жизни без действительно важных вещей.
  
   - Страны, производящие цереброл, щедро раздают его тем, кому не хватает, - напоминал Герасимов. - иногда они заменяют такими поставками кредиты. Дают отстающим не рыбу, а удочку. Что касается нас, то каждый день мы отгружаем ящики с лекарством.. Я своими руками заворачивал посылки с церебролом за рубеж.
  
   - А я, наоборот, разворачивал их. И каждый раз, когда видел, то целовал их. А как раскрывал, так плакал. Этих крох не хватало даже детям! И беднякам, не знающим как им встать на ноги! Больным. Убогим. Среднему классу. Не доставалось и на долю руководителей, а это стратегическое направление для любой страны...
  
   Извечная несправедливость выводила туркмена из себя. Кисти его рук непроизвольно подрагивали, как будто он порывался справиться с бедой лично. Герасимов в такие моменты нервничал: нащупывал в кармане телефон, или, отведя глаза, отворачивался к окну. Иногда на вопросы собеседника он кивал, чтобы не ввязываться в ссору. И тут же корил себя за сговорчивость.
  
   Туркмен же пробовал выжать из чужой нерешительности максимум выгоды. Похоже, он и правда тешил себя мыслью, что Герасимова можно будет переманить на свою сторону.
  
   - С нами случилось чудо. Мы постились в священный месяц, и Аллах услышал наши молитвы. Звонишь ты и спрашиваешь меня про Туркмению. Я сразу понял, что мы получим нашу долю. И ради этого ты планируешь поездку. Я приготовился встретить тебя хлебом и солью, как принято у вас в России. Но почитал, что ты пишешь, и шайтан смутил мою душу. Оказалось, ты не везешь цереброла ни президенту, ни премьеру, ни верховному муфтию. Ни профильному учреждению - Институту церебрологии. Вместо них у тебя на уме Бибиджанова, про которую никому ничего неизвестно! Никому неизвестная Бибиджанова получит цереброл вместо нас!
  
   - Вы всегда жалуетесь на недостачу лекарства, - буркнул Герасимов. - У нас в Москве заподозрили, что кто-то попросту крадет посылки в пути.
  
   Касымов махнул рукой.
  
   - Поймите же, что это неважно. Того, что вы присылаете, никому не хватает. Это жалкие крохи. Нет никакой разницы, украли что-либо в дороге или нет...
  
   В глубине души Герасимов был согласен, что цереброла в мире производили слишком мало, но что он мог поделать? Нормы изготовления и распределения лекарства зависели от Министерства. Туркменов, может быть, и не баловали. Однако говорить о несправедливости им не приходилось. Проблемы с поставками в цереброльном мире испытывали все, в том числе и московская Школа для дураков.
  
   Будь обстоятельства иными, москвич честно поведал бы о своих бедах. И убедил бы Касымова, что во всем виновато Министерство. Но теперь приходилось поступать иначе: становиться с чиновниками на одну сторону. А с Касымовым надевать маску лицемерия: слово в слово повторять то, что в высоких кабинетах незадолго до этого вынужден был выслушивать сам Герасимов.
  
   - Будь ответственнее, Расул! И не проси себе слишком много лекарства. Следуй принципу "не навреди", как нас с тобой учили в университете. Держи в уме предельные возможности человека. Для некоторых пациентов цереброл - это несчастье. Ответственность за судьбы покалеченных людей несут церебрологи. Да и зачем вам вообще это лекарство? Неужели у вас действительно так много дураков?
  
   Москвич зря свернул на эту тему, поскольку в глазах у Касымова зажегся недобрый огонек. Как будто прозвучало тайное слово, запускавшее начало атаки. Как-то незаметно изменилась осанка туркмена. Видно было, он что-то задумал: как будто бы напрягся всем телом, приготовившись для рывка.
  
   Не спрашивая согласия своего собеседника, Касымов увлек его к заднему окну вип-зоны, откуда открывался вид на местный пейзаж: хрущевки, замороженную стройку, руины фабрики, сломанные автомобили, лужу и мусорную свалку. Герасимову эти виды были знакомы: так выглядело Подмосковье его детства. От непроизвольного воспоминания щека у московского начальника подернулась. Зато Касымов смотрел за окно совершенно бесстрастно. От грустного зрелища ему отвыкать и не приходилось.
  
   - У нас много дураков, - стиснул Касымов запястье москвича, давя теперь уже на силу, а не на жалость, - И ты должен войти в наше положение. Пять таблеток в год - голодный паек, а не поставки. Квоту нужно изменить любой ценой. Для страны это вопрос выживания, а для меня лично - дело принципа. Пока еще не поздно, всем и каждому в нашей Туркмении необходимо выписать цереброл.
  
   *
  
   Вырваться из мертвой хватки собеседника у москвича не получалось - тот давил на Герасимова не только физической силой, но и моральным превосходством. К разговору по душам трудно подготовиться заранее, тем более, если противник имеет такую фору. Всё вокруг - земля, воздух, люди, старый аэропорт, грязный дворик, хмурые лица - давало преимущество Касымову. Главные его аргументы располагались непосредственно вокруг него самого.
  
   Своими козырями хозяин положения пользовался умело, предъявляя их Герасимову не сразу скопом, а расчетливо, один за другим. Иногда для этого было достаточно просто шире приоткрыть занавеску на окне аэропорта. На реплики москвича у Касымова имелись подготовленные ответы, и обычно они были довольно остроумны. То поминая коррупцию, то бедность, туркмен направлял разговор в нужное русло. Герасимову приходилось признавать, что доводов в пользу поставок в Туркмению хватало. И, защищаясь, сетовать, что на свете много других мест, куда тоже стоило бы поставлять цереброл.
  
   В глубине души директор сознавал, что удара не держит. Не так и часто кто-либо вообще осмеливался с ним спорить. В Школе для дураков он был за главного, что избавляло от множества проблем, но и лишало необходимой тренировки. За исключением встреч с Ольгой, время Герасимов проводил в компании покорных, заискивающих, на все согласных дураков.
  
   Имея дело с такими, Герасимов принял на веру, что все дурни одинаковы. Как политики во время выборов, они стоили друг друга. Касымов был другого мнения: то и дело ворчал, что дураков гребут под одну гребенку, не выбирая из них самых глупых. Туркмен был уверен, что существуют особые, ни на кого не похожие, идеальные дураки.
  
   У Герасимова от туркменского подхода к церебрологии начиналось легкое головокружение. К научному знанию он не имел никакого отношения. Однако практическую хватку Касымова и знание им жизни отрицать было невозможно. Герасимов любил абстрактные рассуждения про сходство идиотов между собой по объему мозга, но с Касымовым отступления не проходили. Ашхабадец отвечал сочными фактами об остолопах Туркмении, затмить впечатление от которых было нечем.
  
   Не особенно образованный Касымов брал практическим опытом: дураков в своей жизни он повидал больше, чем Герасимов. Многие из них были непрошибаемыми, идеальными образцами. Поэтому в споре туркмен выглядел лучше: ведь что глупо, а что нет, познавалось в сравнении. Недостаток практики заставлял самого Герасимова сомневаться в своих силах. Пользуясь этим, туркменский церебролог развивал полномасштабное наступление на москвича.
  
   Директор пятился и менял тактику по ходу боя. Дурней в стране Пушкина тоже было достаточно. Нужно было лишь использовать их сильные стороны. Герасимов вспоминал про русских, чтобы смутить Касымова, однако успеха не добивался. Туркмен лишь скептически улыбался, давая понять, что славянской глупостью не впечатлен.
  
   Тогда Герасимов предъявлял фотографии суровой российской разрухи в глубинке. Аргумент этот действовал на иностранцев, но с выходцами из ближнего зарубежья срабатывал еле-еле. Туркмены не были исключением. Касымов равнодушно пожимал плечами и бросал в бой фото своей родины. По масштабам запустения она оставляла российское захолустье далеко позади.
  
   Герасимов пробовал перевести разговор на Украину. Фотографии этой страны он выдавал за глухомань где-то между Воронежем и Тамбовом. Почему-то там ничего не росло и стояли заброшенные хаты. Касымов принимал всё за чистую монету, но не тушевался. У него под рукой были туркменские фото -- благодаря им, он вырывался вперед.
  
   Время от времени Герасимов заводил речь на любимые темы: про приватизацию в России, дураков, дороги, правительство. Касымов парировал безработицей, террористами и грязью в Туркмении. Грязь имелась и в России, но при сличении ее оказывалось меньше. Маятник спора колебался, но все увереннее указывал в сторону от Москвы.
  
   К вечеру глава российской Школы для дураков истощил свою память и почувствовал себя разбитым. Касымов же доставал из своих запасов все новые и новые образцы местного идиотизма. Иногда это были документы, скрепленные подписями высокого начальства. Масштабы потерь и бесстыдство хищений в Туркмении впечатлили бы любого. Под гипнотической силой доказательств Герасимов вынужден был идти на попятный. И в конце концов, сдался перед напором превосходящих сил.
  
   - Пусть ты и прав и цереброла вам не хватает. Пусть он нужен вам всем, туркменам, я с этим не спорю. Но обратились вы не по адресу. Отомстите тем, кто действительно виновен. Захватите в плен сотрудника Министерства!
  
   - У нас тоже есть свое Министерство, -- хладнокровно отвечал Касымов, - Министерство глупости. И в Казахстане, в Узбекистане, в Кыргызии - то же самое. В Афганистане есть даже целое ведомство натурального Идиотизма. Ну, и что, прибедняться не стоит, ничего особенного в вашем положении нет.
  
   - А у нас в России сразу много министерств глупости. Но я не дурак и ни в одном из них не начальник. Я не определяю квоты на лекарство. Маюсь в таком же положении, как и ты: перед каждым кварталом умоляю, чтобы мне выделили дополнительный цереброл.
  
   Туркмен, слушая про чужие беды, не водил и бровью, зато нос кверху поднимал регулярно. Москвич от такого равнодушия откровенно заводился.
  
   - Не только тебе в Ашхабаде, но и мне в Москве живется несладко. Мешают чиновники, журналисты, активисты. Квоты, планы, отчеты. Жалобщики со всего постсоветского пространства. Вдобавок Овальный... ты и даже не представляешь себе, что это такое! Человек роет под наше общее здание церебрологии, как будто ему заплатили. Я думаю, американцы всему виной.
  
   - А что Овальный? - пожал плечами Касымов. - Это так страшно? Вернее, кто это? Да кто бы ни был. Ты меняешь тему спора. Я об Овальном рассуждать не собираюсь. Спорь о делах России у себя на родине, если вернешься домой.
  
   - Тебе не понять, - закусил губу Герасимов. - почему это важно. Потому что у вас ничего похожего нет и не будет. У нас Овальный - вроде голоса совести. Некоторые его боятся, другие ругают, но все знают о его разоблачениях и прислушиваются к нему.
  
   - Ты меня пугаешь, - покачал головой туркмен - Я тебе про цереброл, а ты мне про совесть. Да еще про разоблачения. Какой-то голос. Который, видимо, со своими разоблачениями звучит у тебя в голове.
  
   Вскоре, однако, ашхабадца посетила удачная мысль.
  
   - Да и вообще, разве по понятиям так можно? Вот ты говоришь мне сейчас про совесть. А звучит это так, как будто никакой совести у нас в Туркмении вообще нету. Как же так? Может быть, ты приехал сюда, чтобы унижать нас? Назвать бессовестными? И вернуться назад, так ничего нам и не дав?
  
   Касымов отвернулся, давая понять, что перенес личное оскорбление. Герасимов в расстроенные чувства туркмена не верил, но с немедленным ответом не нашелся. Собеседник тем временем что-то напряженно нащупывал в карманах.
  
   Это директора уже пугало. В куртке у Касымова могло оказаться все что-угодно. Мелькнула мысль, что из туркменского аэропорта можно было и не выбраться живым.
  
   - Послушай, я признаю, что ты прав, и ваша жизнь хуже, чем наша. И цереброла вам нужно гораздо больше, чем в среднем. Только давай мы с тобой разойдемся по-хорошему. Я передам твою просьбу в Министерство, но и ты в долгу не останешься. Я ищу родных Гюльнары Бибиджановой, которые нужны нам для дела. Ты поможешь мне, а я тебе, и на этом мы закончим. Как только я найду родственников, то - не сомневайся - просьб от меня больше не будет! Никаких звонков на твой адрес. Ни единой смс-ски. Ни одного лишнего е-мейла. Я даже не поздравлю тебя с днем рождения. Я уеду и не стану обременять Туркмению более никогда!
  
   Искренность Герасимова импонировала Касымову. Всю силу души москвич вложил в это слово -- разумеется, "никогда". Туркмен перестал рыться в карманах. Он извлек оттуда ключи от номера, в котором должен был остановиться москвич, и выложил их на стол. После чего заключил москвича в объятья, держа кулак с оттопыренным большим пальцем у себя над головой.
  
  
   *
  
   Следующую ночь Герасимов не находил себе места - ворочаясь в кровати, размышлял, как выполнить обещание, данное Касымову: замолвить в Министерстве словечко за туркменов. Ничего путного в голову не приходило, и москвич так и не смог сомкнуть глаз.
  
   На утро растрепанного Герасимова ожидал автомобиль с успевшим утомить приятелем за рулем. Бывшие однокашники обнялись, и туркмен сообщил, что уже выхлопотал разрешение на поиски гастарбайтерши. Действовать он собирался молниеносно. Пока Герасимов мучился бессонницей, Касымов успел выяснить, что в доме по улице Дзержинского никто не жил, а само место забросили. Искать следы гастарбайтерши предстояло в городском архиве.
  
   Невыспавшийся Герасимов всю дорогу подвергался жгучей пытке: слушал речи Касымова, предвкушавшего получение новой партии цереброла. Ход мыслей туркмена вызывал у москвича уныние, а размер притязаний откровенную злость. Однако давать волю плохому настроению не стоило: чем дальше Герасимов оказывался от аэропорта, тем более уязвимым себя чувствовал - и вынужден был полагаться на помощь единственного проводника, которого смог найти.
  
   Ощущая, что власть его крепнет, Касымов в выражениях не стеснялся.
  
   - Ты должен понять, что без вашего лекарства нашей стране из тупика не выбраться. Остальное всё мы уже пробовали. Цереброл нужен у нас не кучке самых убогих, как в других странах! Эти, может быть, справятся и сами, и нам неважно. Нет, дело посерьезнее - цереброл у нас должна принять вся страна!
  
   Герасимов уже слышал всё это: потому чтобы не портить себе настроение, пытался кемарить, полуприкрыв глаза. Однако Касымов был не из тех, кто позволял спрятаться от себя так просто. Загоревшись какой-то идеей, он не отказывал себе ни в чем. Время от времени он отрывал обе руки от руля в широком и очень энергичном жесте. Видя это, Герасимов хватался за сердце, а потом за сидение водителя. От былой сонливости не оставалось и следа.
  
   Иногда москвичу казалось, что машина не выдержит лихого вождения и свалится в кювет. Но у Касымова обнаружилось умение предвидеть неприятности: каждый раз он спохватывался ровно в тот момент, когда его драндулет подбирался почти к краю пропасти. Герасимов с облегчением выдыхал, а потом к сердцу у него подступало такое тихое и спокойное чувство, среднее между благодарностью и благодатью, что сохранять молчание становилось невыносимо. Тогда москвич и пытался прийти на выручку Касымову: объяснить, что тот должен срочно взяться за ум.
  
   - Наше лекарство опасно, ты должен помнить об этом. Куда девались все твои знания? Мы вместе с тобой зубрили церебрологию в университете! Ты знаешь, подсевшие на цереброл губят себе здоровье. А новички - могут лишиться и жизни. Ученые разработали инструкции для пациентов. В них говорится, что лекарство подходит только самым глупым. Не дай Бог его попробуют умники, и тогда скандала, дефолта головного мозга и появления Овального не избежать...
  
   Касымов пренебрежительно фыркал.
  
   - На это я тебе скажу так: сытый голодного не понимает. Если в стране нет дураков, то церебролог вынужден дуть на воду. А на его пути всюду разбросаны капканы. Каждый глупый в таких местах на вес золота, и почти всегда он не хуже умного. Именно башковитые и придумали цереброльные законы. Они писаны на всякий случай - да еще для шибко нервных. А нам, туркменам, эти законы не писаны вообще!
  
   Касымов отнял руки от руля перед опасным поворотом, так что Герасимов на заднем сидении побелел от ужаса.
  
   - Все это сделано для перестраховки. А у нас кроме вашего цереброльного передоза, и непридуманных проблем пруд пруди.
  
   Когда автомобиль остановился у здания Государственного архива, туркмен выскочил из машины, как ужаленный, не закрыв за собой даже дверцу. Герасимов, бывший на чеку, рванул за ним, больше всего боясь оказаться не у дел. К счастью, догнать туркмена удалось довольно быстро. Москвич больше не подвергал себя риску: схватил провожатого за край пиджака и уже не отрывал рук.
  
   На каждом посту охраны (а их оказалось четверо) туркмен показывал удостоверение, а москвич, который не имел никакой корочки, втихую протискивался у него за спиной. За третьими дверями Герасимова все же оттеснили, но на тот момент срывать его замысел было поздно. С места, которое москвич успел застолбить, можно было проследить за тем, как Касымов искал документы на Бибиджанову. Туркмен закрыл дверь у него прямо перед носом, но так неплотно, что удавалось подсматривать за происходившим, не выдавая себя. У москвича возникло впечатление, что так вышло нарочно: Касымов позволил ему быть в курсе дела, от которого зависела судьба церебрологии в России.
  
   Герасимова, косившегося через просвет, пугала сам обстановка в архиве: ни телефонов, ни компьютеров, ни ксероксов там не было. На глаз попадались лишь столы и шкафы с папками, сложенными в явном беспорядке не только на полках, но и на полу. Не так давно архив, видимо, перевозили с места на место. А после того, как он обрел новое пристанище, за его работой перестали следить.
  
   На длинных стеллажах, стоявших параллельно друг другу, скапливались бумажные дела, покрытые пылью. В одном ряду с массивными переплетами виднелись скромные канцелярские подшивки. Те бросались в глаза не только на своем месте, но и повсюду: на столах, между полками и даже на полу: похоже, их время от времени брали в руки, но никогда не возвращали назад.
  
   Герасимов подумал, что разобраться в этом беспорядке мог бы только тот, кто его наводил. У архива должен был быть смотритель. Скоро его фигура показалась в проеме - пожилой туркмен в очках на носу с горбинкой. Через просвет было видно, как вместе с Касымовым он перебирал папки, ставя ненужные назад, как заблагорассудится. То и дело оба шумели друг на друга, вскидывали руки, и тыкали пальцами в живот.
  
   Герасимов почти не сомневался, что они ничего не найдут.
  
   Вскоре москвича отвлекли от наблюдений. В зал зашли новые охранники со злыми скуластыми лицами. Герасимов пришелся им не по душе. Чтобы не искушать судьбу, он сам отсел вглубь зала. С нового места не выходило подсматривать через просвет, и директор некоторое время ориентировался по звукам.
  
   Новое дело для Алексея Герасимова нашлось довольно быстро. Под рукой отыскался смартфон с доступом к почте. Злые охранники ничего не понимали в современных технологиях и потому не возражали, что у них на глазах отправляли файлы из Туркмении на волю. Герасимов вовсю стучал пальцами по экрану, замечая краем глаза, что кое-что изменилось на другом краю зала: дверь в архив плотно закрыли, и звуки уже не вырывались на свободу, как прежде.
  
   Письмо от Ольги, помеченное прошлыми сутками, не прошло мимо Герасимова, потому что называлось вызывающе "Борисов". Такое заглавие не сулило ничего хорошего, хотя директор поначалу не напрягся. На расстоянии студент представлялся ему просто мелкой каверзой, над которой можно было посмеяться. А если Ольга действительно не справлялась с его выходками, то это давало повод для зубоскальства.
  
   Однако из письма следовало, что женщину довели до нервного срыва. В ярости она требовала, чтобы выпускника Сорбонны объявили умным и выгнали из Школы для дураков, притом не иначе, как с волчьим билетом. Дело представлялось ей настолько скандальным, что его не грех было довести его до Министерства. Убедить чиновников, чтобы приняли меры: никогда больше не регистрировали парня на конкурс дураков.
  
   Властная Ольга урезонить возмутителя спокойствия своими силами не сумела. Результат оказался самым плачевным: уважение к Школе пошатнулось. Авторитет не только завуча, но и всего преподавательского состава улетучивался в трубу.
  
   "Все шло, как мы договаривались, - жаловалась в письме завуч -- ты уехал, а я начала читать лекции, с единственной целью - распугать студентов. Часть из них давным-давно могла бы отправиться восвояси. И разумеется, Борисов, самым первым! Я рассказывала дуракам про их предшественников - тех, кто принял слишком много цереброла , и особенно про Кеплера. Студенты научились находить на фотографиях его лицо. То самое, которое с языком. Я рассказывала им, что он умер не сразу, а помучился, став калекой. Тогда Борисов поднялся с места и сказал: "ну и что такого? мы все тут от рождения калеки. С этой стороны нам бояться нечего". В классе захохотали, а я выглядела дурой. Мне ничего не оставалось, как выпроводить его за дверь..."
  
   Герасимов, читая, посмеивался, но вовсе не потому, что находил выходку Борисова забавной. Ему было весело воображать, как разозлилась Ольга. Из чувства противоречия он был готов согласиться с Борисовым: некоторые студенты действительно были калеками. Других же, как профессора, можно было именовать инвалидами умственного труда. Но так прямо говоря об этом, мальчишка-выскочка перегибал палку. В конце концов, он не был преподавателем и не мог выносить решения, кто тут глупый. А во-вторых, сам поступал неразумно, понижая свои шансы на цереброл.
  
   - Он неприятный тип, - охотно соглашался Герасимов, но мер, судя по всему, принимать не собирался. Неплохо было бы, конечно, выгнать смутьяна, но одалживаться ради этого у Министерства не стоило. Помощь чиновников стоило бы приберечь на черный день. А что касалось Борисова, разумнее было провести отчисление в общем порядке. Однако Ольга о таком выходе из положения и слушать не хотела.
  
   - Ты будь с ним потактичнее и сговорчивее, как полагается педагогу. Попробуй настроиться заранее, что это твой трудный студент. Вспомни свой опыт работы с самыми глупыми. Борисов ведет себя так не без причины: он злится. Ведь он знает, что ничего от нас не получит. И пользуясь тем, что его пока не отчислили, просто валяет дурака.
  
   Чтобы подбодрить Ольгу, Герасимов еще разок прошелся по студенту.
  
   - Он слишком умный, вот от этого и злится. Самым способным в этой жизни не особенно-то везет.
  
   Поставив точку после этой фразы, директор отправил письмо.
  
   Тем временем в архиве Касымов и его товарищ вовсю подтверждали написанные им слова делом. Дверь хранилища отворилась, и оба вышли, тряся перед собою кипой подшивок, папок и разрозненных бумаг. Даже донести ее до стола в сохранности они не удосужились. Листы рассыпались у них из рук и в беспорядке ложились на пол. Директор в отчаянии ловил их на лету, заглядывал, пытаясь понять, есть ли в них что-либо интересное о Бибиджановой, но ничего толкового не находил. Возможно, ему не везло; в руках его попеременно оказывались то бумаги на "Баженову" и "Бахареву", то на давно умершего Бейлиса, который и не жил в Туркмении. Не найдя ничего в десятках папок, директор вышел из себя.
  
   Касымов, видя это, бросал на московского церебролога виноватые взгляды. Но стоило туркмену обернуться к своему местному напарнику, как ему самому приходила очередь гневаться: голос его становился грубым, а лицо наливалось краской.
  
   - Не отлынивайте от работы! Ищите лучше! Ищите дальше! - гремел Касымов, от слов которого его спутник вдавливал голову в плечи. - Ищите Бибиджанову, она должна быть здесь. Она не могла никуда деться. Именно здесь находится буква "Б"!!! Поймите, это вам не хлопковая рубашка с дыркой. Это почти как опий. Дело государственной важности. Эта женщина нам необходима! С ее помощью мы все сможем взяться за ум.
  
   Москвич почувствовал себя неловко от таких ожиданий. К тому же, он терпеть не мог, когда в его присутствии унижали других людей.
  
   - Я мог записать неверно, - неуверенно проговорил он, - Давайте проверим, не закралась ли ошибка. Первая буква - "Б". Это точно. Но вторая в этой фамилии, может быть, не "и", может быть, она - "е"...
  
   Туркмены в изумлении уставились в сторону Герасимова. Но надежды растаяли быстро. Москвич проворно извлек из своего рюкзака скан личного дела студентки со вложенной автобиографией и данными паспорта. Перелистал бумаги и убедился, что вводные остаются прежними: "Бибиджанова" писалась ровно так же, как слышалась. Герасимов вручил документы Касымову и его помощнику, которые замотали головами. Никаких данных на это имя в туркменском архиве они найти не смогли.
  
   Касымов тем временем хватался за соломинку.
  
   - Документ выдан паспортным столом, у него есть другие архивы, в них мы сейчас и поищем. Мы поставим вверх дном весь Ашхабад.
  
   Но напарник поглядел на Касымова скептически и что-то принялся шептать ему на ухо, от чего туркменский церебролог помрачнел и осунулся. Вскоре поиски возобновились, но велись они в том же самом месте.
  
   На горе Герасимова, архив был устроен слишком сложно! Следя за туркменами, москвич выяснил, что в паспортном столе и в секретном отсеке хранились бумаги из иностранного ведомства, в отделе списанных дел - уголовного, в папке "до востребования" - финансового, а в шкафу неотсортированных бумаг можно было отыскать все-что угодно. Иногда там попадались самые экзотические документы. Но, увы, ни в одном из отделов, ни во всем учреждении в целом никакого намека не было ни на одну фамилию, начинавшуюся с "Би".
  
   Касымов и его товарищ искали документы со всей тщательностью: и совместно, и по очереди, и с привлечением Герасимова, которому это по законам было запрещено как иностранцу. Но злополучная бумага не шла в руки. Пустовал даже сам отдел, где она могла храниться. То ли документы оттуда потеряли при перевозке, то ли списали по неосторожности, то ли их создатели чем-то прогневили Аллаха, отчего их творения пропали со света Божьего навсегда.
  
   Герасимов, обследовавший каждый сантиметр архива, убедился, что многие его отделы были заполнены лишь наполовину. Кое-где полки ломились от папок, сложенных вповалку, но поблизости по неизвестной причине зияли провалы. В некоторых из таких пустых углов не находилось ни листочка. Касымов знал об этом заранее и, не оглядываясь, проходил мимо заброшенных полок. В некоторые секции, бросал он на ходу, нечего было даже совать нос.
  
   - Ты только не пугайся, - успокаивал туркмен Герасимова, - и не принимай скороспелых решений. Но здесь был пожар, и часть хранилища сгорела. В этом стеллаже копились архивные документы за 90-е - видишь, там пусто. Но мы-то с тобой счастливчики! Нам это неважно! Твоя Бибиджанова родилась в 2001 году!
  
   Поиски затянулись, и на дворе, куда выходили окна, темнело - жаркой, густой южной ночью. Первым отказался продолжать поиски спутник Касымова, время от времени вжимавший голову в плечи. Смелости просто взять и уйти он не набрался и чтобы вырваться на волю, вместо себя приволок за шиворот помощника, надавал ему пинков и велел работать. Однако тот трудился спустя рукава и только мешал делу.
  
   - Документ могли потерять еще загодя. - выдавал парень секреты, пытаясь добиться, чтобы его отпустили тоже. - Мы зря тут ищем. Его могли просто взять и не выписать, этот паспорт. Или вообще отпечатать, а нам, в Ашхабад, не сообщать.
  
   - С документами здесь действительно туго, всякое могло выйти. Бумаги могли не отправлять в архив. Например, чтобы налогов не платить, - вторил ему его начальник на глазах у Касымова.
  
   Герасимов прекратил перебирать бумаги на своем участке. От всего происходившего веяло безнадежностью.
  
   - Налогов не платить? Просто не отправив бумагу? У меня в голове не помещается такая простота...
  
   - Да, не платить, не отправлять, не переводить. У нас так многие поступают, да я слышал, что и у вас тоже...
  
   Директор стиснул зубы. Это возражение ему не понравилось.
  
   - В Вашей стране министерство выдает паспорт и не оставляет даже копии для себя?
  
   - Копия была, но она пропала.
  
   - Что значит пропала? А как быть с Бибиджановой? Она же не пропала?! Она не пропала, Бибиджанова! Бибиджанова, блядь, не пропала! Бибиджанова-то не делась никуда!
  
   - Бибиджанова не пропала, - отвечал Касымов. - просто потому, что хорошо известно: она уехала к вам...
  
   - В том-то и дело! Из вашей страны к нам въезжают люди. Но мы ничего о них не знаем. И справки навести не можем. О них нам неоткуда узнать!
  
   - Вы можете спросить у нее самой, Вы же с ней разговаривали. Выйдите с ней на связь и спросите, где ее документ.
  
   - У нас целая картотека других дел! - сделал широкий жест Касымов - Роясь в ней, мы проделали серьезную работу. Но всегда бывают исключения. По роковому стечению обстоятельств этого дела в архиве почему-то нет.
  
   Герасимов был близок к тому, чтобы впасть в ярость.
  
   - Да, у вас картотека! Большая картотека, не спорю! Но какой от нее толк? От картотеки? От того, что она - большая? От вас? От Туркмении? От Средней Азии? Как искать Бибиджанову, если про нее ничего неизвестно? Про приезжих ничего неизвестно? Россия-мать, кто въезжает - неизвестно! Про приезжих неизвестно! В Россию! Может приехать кто-угодно! Кто хочет, тот приезжает! Из вашей страны может приехать кто захочет, и никакого контроля над этим нет!!!
  
   Касымов и оба его помощника переглянулись.
  
   Герасимов уже развернулся и собрался уходить, все еще надеясь, что туркмены опомнятся, поиски возобновятся, и, откуда ни возьмись, необходимая бумага появится сама. Но случилось все по-другому.
  
   Все трое за спиной у Герасимова запричитали на разные голоса, прося у него цереброл и сетуя на глупость, которую только что доказали на своем примере.
  
   Только директор Школы для дураков таким уговорам не поддался. Пожал плечами, отвернулся и направился в аэропорт, не оборачиваясь по дороге ни на кого.
  
  
  
   *
   Эпизод 5.
  
   На обратном пути Герасимов легко смог взять себя в руки: чем дальше за бортом самолета оставался Туркменистан, тем больше произошедшее казалось еще одним забавным приключением. Директор убеждал себя, что все обернулось к лучшему: неважно, что он надеялся привезти документы для кандидатки на цереброл, а возвратился с пустыми руками. Зато, по крайней мере, еще одного претендента на лекарство можно было смело сбрасывать со счетов.
  
   Герасимов, будь на то его воля, и дальше продолжил бы в том же духе. Без каких-либо сожалений он прогнал бы с занятий Борисова, избавился бы от программиста и профессора, отправил вон никуда не годных хипстеров. Никто из них не заслуживал цереброла. Но восстановить справедливость мешало Министерство, плотно опекавшее Школу. Чиновники менять свои правила не собирались: уйти лишние студенты могли только добровольно, осознав, что лишились последних шансов на лекарство. Герасимов надеялся, что в глубине души многие уже дозрели до этого решения. Оставалось только немного подтолкнуть их в правильном направлении.
  
   Прежде, чем приступить к работе, Герасимову пришлось успокаивать Ольгу, у которой тряслись руки: настолько донимали ее выходки Борисова. Завуч хотела покончить со всем одним махом, выписав лекарство для повышения ума туркменке, и сильно расстроилась, узнав, что завершить отбор так быстро не удастся.
  
   - Мы не знаем, ни откуда у Бибиджановой паспорт, ни кто ее родственники, ни где она прописана, - резал воздух руками Герасимов, - ни даже в каком месте она проживает. Назначать цереброл такому кандидату - преступление! Это нарушение профессиональной этики. Как понять, что она станет делать, если поумнеет? Не вступит ли в ряды хлопковой мафии? Не обчистит ли своих нанимателей, догадавшись, что они ей ничего не заплатят? Люди используют свой ум не по назначению. А ответственность потом возлагают на церебрологию. Как будто худшие порывы в душе человека будит именно цереброл.
  
   Ольгу эти слова не убеждали. Она отворачивалась от директора, как обиженная пассия.
  
   - Эта женщина - аноним, - продолжал Герасимов. - она не представила нам о себе никаких данных. Мы даже не знаем, не прячется ли она от полиции: Неосторожность c правоохранителями аукнется нам больно: если что, они скажут, прописывать лекарство людям с провалами в биографии -- безрассудно. Это все равно, что высаживать на грядку рассаду из случайных семян и ждать всходов. Причем делать это не где-нибудь, а на лужайке у президентского дворца.
  
   - И у Бибиджановой есть преимущества, ты только послушай: она иностранка, а цереброл лучше всего выписать человеку трудной судьбы, прибывшему в Россию издалека, - возражала Ольга, - На это благосклонно посмотрят в Европе, тем более, что женщине живется у нас худо. Помочь ей было бы справедливо. И политически корректно. Овальный, между прочим, за справедливость... и за политическую корректность он тоже...
  
   У Герасимова этот аргумент вызывал изжогу. Церебролог морщился, как и всякий раз, когда ему напоминали о суде.
  
   - Овальный для нас противник, а не советчик. От его рассуждений на любые темы никакой пользы нет. И потом, ты ошиблась. То, что ты задумала, - не политически корректно. Это патриотично. Мол, не только у нас есть дураки. В Туркменистане они тоже есть.
  
   - Овальный патриот! - не сдавалась Ольга. - он не любит Среднюю Азию. И предлагает ввести визы с ней.
  
   - Нам нужно жить своим умом, а не Овальным. И какая разница, что он скажет? Все равно
   закончится тем, что он включит свои остроты в обвинительную речь против нас.
  
   Во второй половине дня Герасимов смог, наконец, приступить к работе: собрал студентов на очередную лекцию в Школе для дураков. Нужно было извлечь урок из прежних ошибок, допущенных Ольгой. Пока Герасимов был в командировке, завуч старалась всеми силами напугать студентов, но не преуспела. Ни громкий голос, ни угрозы, ни мольбы не достигали цели - не трогали нужные струны в душах придурков. Возможно, эти лучшие клиенты Школы для дураков попросту не понимали, чего от них добивались. Следовало объяснить им еще раз, чтобы сомнений не осталось раз и навсегда.
  
   Страшные истории про Кеплера, повесившего язык на плечо, и правда выходили из моды. Аудитория реагировала на них вяло. Стоило произнести это имя, как публику начинало клонить в сон, что вызывало у директора приступ подозрительности: он твердо знал, что настоящая глупость не должна быть тихой. Чтобы заставить студентов показать свое нутро, требовалось оживить обстановку. Учебники рекомендовали "креативный подход". Герасимов толком не знал, что это такое, но был уверен: "креативность" - такая вещь, которая понравится дуракам.
  
   Директор долго разминал тонкие пальцы, готовясь к лекции. Заодно он примеривался, с какой стороны лучше всего было провести атаку. Примеров того, как цереброл губит разум, было достаточно, но сами по себе они никого не интересовали. Такие истории годились в лучшем случае для разогрева, но чаще усыпляли публику. Церебрологи сетовали, что выступать на эту тему требовало Министерство, и лекции превращались в утомительную нагрузку. Но в этот раз, как считал Герасимов, глупое распоряжение сверху можно было обернуть к своей пользе.
  
   Лекцию о лекарстве директор начал традиционно - с главного пострадавшего за всю историю Майкла Кеплера. Затем перешел к Марку Грейтфулу, специалисту по России, глаза которого после цереброла вылезли из орбит. Говорили, что, попробовав препарат, он осунулся, враз осознав о себе что-то важное, о чем ранее не догадывался. Не лучше дела пошли у айтишника Хэйтса, которого все ненавидели. Пальцы его скрючились так, что он перестал попадать по клавиатуре. И совсем уж плохо закончила певица Арианна, лицо которой от лекарства перекосилось. Это были не шутки: девушка больше не могла улыбаться при занятиях французской любовью и по причине профнепригодности вынуждена была покинуть шоу-бизнес.
  
   Директор знал, что все эти истории не собирали кассу, потому что, откровенно говоря, приелись. Возможно, дело было и в недостатке сочувствия. Никто из дураков не был достаточно глуп, чтобы отождествлять себя с Арианной и, тем более, с Кеплером. Что касается Хэйтса, то его дружно ненавидело все человечество.
  
   Директор барабанил лекцию по бумажке, косясь острым взглядом на свою аудиторию. Безразличие и неискренняя старательность студентов лишь подтверждали его худшие опасения. Напугать этих людей не удавалось. Во время лекции они вполне осознанно отбывали номер. Директор спросил, сознают ли они вред цереброла, готовы ли признать, что рискуют, и не подумывают ли взять и послать обучение к черту. Утвердительных ответов не последовало. Тогда, закончив с протокольной частью, Герасимов сообщил, что сделает важное заявление о выдаче цереброла. Тут те, кто слушал без внимания, протерли глаза, выпрямились и уставились на директора.
  
   Герасимов впервые за долгое время купался во всеобщем внимании. Но к удовлетворению примешивался едва уловимый, но портивший всё горький привкус. И дело было не в явном лицемерии, которое продемонстрировали студенты. А в том, что сам директор, в отличие от них, был честным человеком. Ложь его угнетала. Требовалось наступить на горло собственной песне. Тонкий мускул на шее церебролога дрогнул, выдав невольное смущение. Но Герасимов быстро собрался и больше не давал слабину.
  
   - Если уж идти против совести, - решил он для себя, - то брать в этом пример с политиков, - лгать настолько самоуверенно и самовлюбленно, чтобы ни у кого не закрадывалось никаких подозрений. И в конце концов, заглушить совесть, поверив в собственную ложь.
  
   - Мне стала известна новость, - набирал высоту во вранье церебролог, - которая, я уверен, не обрадует никого из вас. Мы все надеялись получить три или четыре упаковки цереброла, чтобы вручить почти каждому, кто записан в Школу. Мы даже разработали солидное научное обоснование, где перечислили все ваши глупости. Однако наше руководство решило иначе. Сегодня я получил извещение из Министерства, затронутого бюджетной экономией. Упаковка цереброла будет только одна, и разыграть ее придется между всеми. Другими словами, нам предстоит отчислить практически каждого из вас.
  
   Страшные слова Герасимова могли бы повергнуть в шок любую аудиторию, но студенты-дураки равнодушно молчали. Возможно, до них доходило туго. Со слов директора выходило, что кто-нибудь очень глупый не получит церебролу: не спасут ни рекомендации врачей, ни коллег, ни жалобы жены, ни просьбы начальника, справки из вытрезвителя. Это было очень глупо. Дураки не верили. А может быть, наоборот, с трудом переваривали то, что услышали. Зал замер. Каждый дурак, глупый наедине с самим собою, молчал по-своему.
  
   Герасимов принимал мертвую тишину как должное. Однако, как он знал, во всех делах следовало избегать неясности, расставляя точки над ї. В особенности это верно с дураками. Не договаривать с ними до конца было смерти подобно. Если они не поймут, что им пообещали, не оберешься несчастий. Не добившись реакции, на которую рассчитывал, директор не мог оставить усилий: он попробовал получить ее, зайдя с другой стороны.
  
   - В Министерстве объявили, что они не дадут нам больше, чем одну упаковку чудодейственного средства. Вся вина за это ложится на чиновников. Они могут всё, -- и поэтому их ненавидят. Они в силах даже закрыть нашу Школу. Честно сказать, они собирались именно так и сделать. Но вместо этого сократили нам поставки. Решили задушить нас растянутой во времени экономией. Последствия этого решения заденут каждого из вас.
  
   Молчание действовало директору на нервы. Студенты, возможно, не поняли, что им сказали, и стоило повторить им еще раз, пока они не осознают. Неразобравшихся не должно было оставаться, иначе вся эта затея лишалась смысла: студенты не испугаются и не станут разбегаться. Директор попробовал выразить свою мысль еще более ёмко, на языке который был бы им понятен.
  
   - Наши критерии меняются..., правила ужесточаются, становятся, как бы вам сказать, шо пиздец. Таблетка остается всего одна. Нахуй! И из вас всех, парней, тоже останется только один. Самый настоящий мудак. По-другому не скажешь. Ему, одному- единственному, мы с удовольствием и выпишем цереброл.
  
   С третьей попытки слова директора докатились до аудитории. Герасимов заметил на лице у программиста растерянность и явный испуг у профессора, не знавшего, куда ему теперь податься. Заозирались и все остальные. Места себе не находила Лора, мать мальчика на коляске, которая то и дело склонялась над своим чадом и внимательно заглядывала ему в лицо. Был ли он достаточно глупым? Можно ли это понять в его возрасте? Дадут ли ему спасительную таблетку? Хипстеры были раздосадованы не меньше прочих: они перешептывались друг с другом, ради чего повытаскивали наушники из ушей.
  
   И все равно никто ничего не спрашивал у Герасимова. Никто не хотел знать подробностей и даже ругать чиновников. Не раздавалось и призывов вернуть все обратно. Воцарилось какое-то оцепенелое молчание. Но хотя бы мимика выдавала растерянность в рядах дураков. Убедившись, что худо-бедно до всех дошло, Герасимов глубоко выдохнул. Миссия его была выполнена.
  
   - Лекция завершена, господа. Я понимаю ваши чувства. Вы расстроены. Наверное, поэтому и молчите. Скорее всего, вам понадобится консультация церебролога, а, может быть, и психолога. Заходите. Это выгодно и нам, администрации Школы. Понять, глуп человек или нет, можно только в личном разговоре лицом к лицу.
  
   Ответа на этот призыв не последовало.
  
   Из лекционной аудитории Герасимов направился прямо в служебный кабинет. Положив ноги на стол, уставился на свои ботинки, потом перевел взгляд на часы, на потолок, и, наконец, уперся в портрет американца Майкла Кеплера, висевший на стене. Ученый был в чем-то внешне похож на Герасимова. Тет-а-тет это была интересная встреча.
  
   - Посмотрим, что будет теперь, - сказал директор Школы для дураков основоположнику. - Возможно ведь все что-угодно. Дураки так непредсказуемы. По крайней мере, ясно одно: мне винить себя не в чем. Я сделал все, что мог.
  
   Кое-кто в кабинете не был согласен. Кеплер со стены смотрел на директора осуждающе: он демонстрировал ему язык.
  
  
  
  
   *
  
   Не прошло и половины часа после лекции, как Герасимов снова погрузился в работу, хотя и другого рода. Нужно было просмотреть дела тех студентов, которые всерьез могли рассчитывать на цереброл, и сделать предварительный выбор между ними. Директор надеялся, что многие из претендентов покинут занятия по доброй воле, но ожидать благоразумия ото всех не приходилось. На практике это означало, что кандидатов придется сравнивать между собой.
  
   Разложив на столе фотографии конкурсантов, Герасимов без труда разделил их по типам, а потом разместил небольшими группами в порядке убывания глупости. Результаты не впечатляли: студенческий набор выдался крайне слабым. Переводя взгляд с одной фотографии на другую, церебролог то посвистывал, то хмурился, то позволял себе улыбку, то впадал в продолжительные размышления. Дурака, который бы его устраивал, на столе видно не было.
  
   Первыми на глаза директору попадались очкарики -- программист и профессор, и выглядели они, с точки зрения церебрологии, вызывающе. Крепко засевшее в их мозгах образование ясно читалось на лицах, а в глазах отражалось неопределенно-задумчивое выражение явного превосходства по отношению к фотографу. Герасимов вертел в руках эти фото без удовольствия, зная, что допускать умников до лекарства не собирался. То же касалось Борисова и хипстеров: эти парни, конечно, нуждались в мозгоправе, но отправлять их на медикаментозное поумнение ни один ответственный специалист не отважился бы.
  
   Отпадали целых семеро. Червячок сомнения сразу начинал точить душу директора. "Может быть, - думал он - я иду слишком быстро и упускаю что-то важное. Внешность обманчива, и доверяться ей не стоит. К некоторым из умников давно стоило бы присмотреться потщательнее. Тут бы и выяснилось, что система высшего образования вовсе не безупречна. Откровенно говоря, она плодит законченных дураков..."
  
   Как записной теоретик, Герасимов допускал нерастраченный запас глупости даже у завзятого интеллектуала - Профессора. Но в особенности подозревал хипстеров, существовавших, как показывала практика, в долг. Человека старой закалки, директора раздражала их беспорядочный образ жизни. Однако сосредоточиться на справедливом негодовании мешали их соседи по списку. Взгляд церебролога косил, падая на фотографии Футболиста, Торчка или Полицейского. После этого возвращаться к другим кандидатам в голову уже не приходило.
  
   Издалека могло показаться, что наркоман не заслуживал ни профессионального внимания, ни особенного снисхождения. В самом его облике было что-то порочное, скорее всего, вызванное недостатком мужественности. Тощие кисти парня дрожали, выдавая неизжитую привычку к дозе. Преподаватели Школы для дураков шушукались, что нарк не посещал занятия, проводил время в подвале, где пичкал себя всякой дрянью. Герасимов смотрел на вещи иначе: здоровье претендента его не интересовало. Но что случится, если наркоман вдруг возьмет и поумнеет? Не станет ли он сбывать другим бедолагам наркоту?
  
   После Торчка руки у директора доходили до Футболиста и замирали в бессильном жесте, означавшем отчаяние. Дело его Герасимов изучал трижды, и каждый раз беспомощно разводил руками. Игрок был пустой башкой, не знавшей, откуда растут ножки у Буша, но на поле понимал своих товарищей с полуслова. Директор не мог взять в толк, как ему удавалось угадывать передвижения партнеров и отдавать такие блестящие, филигранно исполненные передачи. "Наверное, - думал церебролог, - тайна объяснялась предматчевой муштрой. Капитан команды, скорее всего, становился на дыбы, кричал на Футболиста матом, а тот отвечал ему тем же, оба орали, пока не выдыхались, и, наконец, опьяненные взаимопониманием, обнимали друг друга, как Кокорин и Мамаев. Задумавшись об этом, директор решал, что, наверное, слишком деликатен с подчиненными ему людьми.
  
   Возможно, ближе к дуракам был полицейский, но и его кандидатура заставляла директора вопросительно поднимать брови. Низколобый хлыщ на проверку оказывался грубым и грязным, развязным и развратным алкашом, при этом не окончательно глупым типом. К несчастью, у него был и еще один недостаток. Герасимов без труда воображал себе, как мент разгонял несогласных, орудуя направо и налево своей дубинкой. Директора пугала склонность к насилию. Как профессионал он слишком хорошо представлял, что случится, если мужчине, любящему унижать своих ближних, дать в распоряжение хорошо работающий мозг.
  
   Чтобы вынести окончательный вердикт, Герасимов иногда приказывал полицейскому поднимать голову, смотреть прямо в глаза, не двигаться, выставить руки, протянуть документы и, пользуясь моментом, с удовольствием изучал ментовскую душу. В конце концов, Герасимов решал, что правоохранитель не так туп, как кажется, а вот умнеть ему, пожалуй, не стоило бы.
  
   Претендентку-модель Герасимов полюбил с первого взгляда, хоть в ее шансах на цереброл серьезно сомневался. Девушка красилась ярко, надувала пузыри на занятиях, а в местах, где бывала подолгу, теряла презервативы. Но все же она хорошо знала свое дело - всегда выглядела прекрасно. На каждое занятие конкурсантка приходила с новой сумочкой, купленной доверчивым поклонником. Глядя на это, директор впадал в сомнения. Лучше было бы, наверное, не девушке, а ее поклонникам выписывать цереброл.
  
   И все равно, как эстет, Герасимов не отрывал глаз от модели, питая пристрастие к ее чарующей непредсказуемости. Предвзятость выходила начальнику боком. Против кандидатки ощетинилась Ольга, считавшая, что модель недостойна цереброла по морально-нравственным причинам. Директора эти рассуждения смешили, но помощница держать их при себе не собиралась. Дело доходило до ссоры. Герасимов заранее подсчитывал убытки. И косясь в сторону Ольги, прикидывал, не взбунтуется ли подчиненная, если он все-таки решит назначить цереброл другой женщине, проигнорировав ее мнение на этот счет.
  
   Ниже по ряду карточек шли калеки, выбирать между которыми здоровому человеку было невыносимо. Директора пугали эти лица: с фотокарточек они впивались полными бессилия страшными большими глазами. Желая сохранить нервы в порядке, директор поручил инвалидов Василию Михайловичу, дав совет не торопиться. По распоряжению Герасимова секретарь должен был навести справки о родственниках Арсения Михайлова и о том, как они заработали деньги в 90-е, Спустя некоторое время, Герасимов поручил секретарю и ребенка Лоры.
  
   Отложив в сторону анкеты, фотографии и выписки, Герасимов откинулся на спинку кресла, чтобы привести свои впечатления в порядок. В голове у директора гудело, как в улье, притом что в кабинете воцарилась гулкая тишина. Каждый шорох был слышен так отчетливо, что директор легко поймал на слух стук СМС-ки, пришедшей на телефон. Та была от туркмена Касымова и состояла из одного слова ПОЖАЛУЙСТА, дополненного слезливой рожицей-эмотиконом. Директор не удостоил проштрафившегося коллегу ответом: прочитав сообщение, тут же стер его, после чего отвернулся к окну.
  
   Через некоторое время Герасимову послышался странный стук, куда более настойчивый, чем раньше. Директор предположил, что это ветер, со всей силы бивший по соседнему окну. Вопреки здравому смыслу, захотелось прохлады. Церебролог отворил форточку, да так и остался стоять перед нею, глядя на падавший снег.
  
   И именно в этот момент, в простой лирический миг, когда директор Школы для дураков, глядя на Тверскую, по которой сквозь метель летели автомобили, размышлял, что, может быть, он ошибается в самом важном, и главные, безнадежные, законченные дураки находятся вовсе не среди его учеников, нет, не среди них, а где-то там, внизу, меж автомобилистов и гололеда, пешеходов, пассажиров и пенсионерок, среди тех, кому даже не пришло в голову написать заявление в Школу, - до того они дурни - в дверь постучали снова. Герасимов подумал, что это был секретарь Василий Михайлович или кто-то из охранников, пришедших, чтобы сообщить ему, что уже поздно, но, к своему изумлению, ошибся. На пороге стоял Профессор, который не отправился по своим делам после завершения лекции, а все это время так и слонялся без дела в коридорах Школы для дураков.
  
   Герасимов не мог взять в толк, что стряслось с его гостем, но как не уяснить, что тот изменился? Ученый был до крайности взволнован и выглядел со стороны как канатоходец над пропастью: бледнел так, будто собирался сделать отчаянный шаг вперед, но трусил и сдавал в последний момент. Так профессор и застыл на пороге кабинета Герасимова, невыносимо мрачный, и в лучах лампочки было заметно, что его бьет пот.
  
   - Проходите, - пригласил учащегося директор, почувствовавший себя неловко. - мне неудобно спрашивать, что привело Вас? Не испытывайте стеснения, чувствуйте себя свободно. Помните, личную встречу я вам обещал уже давно ...
  
   - И я запомнил это, - со значением сказал профессор. - потому-то и ловлю вас сейчас на слове. Но дело не только в вашем предложении. Я не нахожу себе покоя с последней лекции. Она оставила слишком много вопросов, научных и просто человеческих возражений и, должен признать, было бы непозволительно промолчать. У меня есть смелость заявить Вам...
  
   - Садитесь, садитесь! - настаивал Герасимов. - Моя последняя лекция была о действии цереброла. Многим людям препарат вредит, а улучшить их положение бессилен. Нередко случается так, что его берут те, кто не имеет к нему никаких показаний. Не сомневался, что Вас эта тема заинтересует... Вы ведь человек умный, схватываете на лету, имеете степень, пишете статьи, все это Вам удается, несмотря на то что Вы в данный момент учитесь в Школе для дураков...
  
   Профессор решительно мотнул головой, показывая, что сворачивать в сторону своего образования не намерен. Однако приглашение принял и без промедления уселся на стул. Герасимов устроился поблизости, прикидывая, что ему предстоит услышать. Глупость случалась разных сортов, и чушь, которую несли ученые, бывала забористой. Те знали слишком много и путали своими знаниями церебрологов. Почувствовать лажу было нетрудно, но опровергнуть ее фактами труднее. Что способен был выдать профессор, предсказать заранее никто не решился бы.
   .
   - Дело совершенно не в том, о чем Вы подумали, - наставительно начал ученый, - Я выбрал для разговора гораздо более существенную - и острую тему. Простите, но я начну с себя. В последние годы я начал терять память. ..
  
   - Мне помнится, что вы уже говорили мне об этом, - перебил Герасимов. - и я должен повторить вам, что потеря воспоминаний пожилым человеком вполне естественное явление. Многие страдают похожими расстройствами в вашем возрасте. По этому поводу даже отпускают шутки, хотя, может быть, вам такие замечания и не по нутру. На Вашем месте я бы забросил уныние. У вашего почтенного возраста есть преимущества, нужно только научиться пользоваться ими.... Извините за бестактность, но у меня к Вам вопрос. Так Вы и оставались все это время у нас в Школе? Ходили по кабинетам и классам, забирались в кладовки, может быть, под лестницу и вниз в подвалы? Вы могли заблудиться, нарваться на Торчка или на Завуча. И раз уж вы говорите о памяти, то, может быть, Вы попросту забыли дорогу домой?
  
   - Я не буду притворяться глупее, чем я есть, - с достоинством возразил профессор. - и таким образом наводить Вас на мысль, что нуждаюсь в цереброле. Где я проживаю, мне хорошо известно, и путь назад для меня не загадка. Здесь, в Школе, я не маялся без дела, а напряженно мыслил, вдохновляясь обстановкой. Какое-то время ничего не приходило мне в голову, но со временем кое-что стало ясно, как Божий день.
  
   - Что же именно? - осведомился Герасимов, которому излияния дураков надоели, но как профессионал, пренебрегать этой частью работы он считал себя не вправе. Больше того, директор чувствовал особую ответственность в такие моменты. Профессиональная этика церебрологии требовала, чтобы каждому дураку была предоставлена возможность выразить себя в закрытом помещении в присутствии охраны. Ведь только бережное отношение к увечным давало им надежду на исцеление, а творческая терапия -- демонстрация дури без особенных стеснений - открывала надежный путь к этой цели.
   .
   - Вы даже не можете представить, до чего я дошел своим умом, - сказал профессор, - Но кое-что из соображений скромности я хотел бы придержать за собой. Скажу только, что Вам не вообразить масштаба моих страданий. Поэтому как кандидата Вы меня оцениваете неверно. Наверняка даже задаетесь вопросом: что делает в Школе для дураков этот человек?
  
   - Нет, эта мысль никогда мне не приходила в голову, - соврал Герасимов, - чтобы Вы не подумали что я лгу, скажу, что есть причины профессионального свойства, исключающие неискренность с моей стороны. Я не отказываю Вам в глупости только из-за того что вы не похожи ни на одного известного мне дурака. Подобный подход привел бы меня к редукционизму. В нашем Министерстве различают многочисленные сорта глупости и настаивают, что все они равны между собой. В противном случае нас вполне могли бы обвинить в догматизме и даже в расизме на почве исследования глупости.
  
   - Очень хорошо! Я не знал про эту теорию о сортах глупости, но интуитивно всегда склонялся к ней, - обрадовался профессор, - Но из ваших слов твердо следует, что сделать выбор между кандидатами, у которых разная глупость, - деликатная задача. Как логик я не смог бы ее решить и сказал бы, что это вопрос вкуса. Что означает, вы можете выписать цереброл любому из нас...
  
   - Я бы не сказал, что любому, - почувствовал неладное Герасимов. - за мной наблюдает Министерство, и каждый раз они проверяют результаты. Я не смог бы сделать с церебролом все что угодно, к примеру, взять, да и выбросить его за ненадобностью. Или взять и в припадке самобичевания проглотить несколько горошин самому, вбив себе в голову, что я дурак.
  
   Директор не удержался от шпильки.
  
   - Вбив себе в голову, что я дурак, как это сделали Вы...
  
   - А вот и нет. - подался вперед профессор. - Я убежден, поступить так вы как раз можете. И даже наверняка уже не раз баловались церебролом, никого не ставя в известность. Теоретический уровень современной церебрологии настолько высок, что позволяет обосновать любую кандидатуру на ваше лекарство. Способов много. Хотя бы по учению о равноценных сортах глупости, про которое я только что услышал. . Когда я узнал, что всё так просто, то понял, что сидеть сложа руки - преступление. С тех пор я уверен, что нельзя больше терять ни минуты.
  
   Профессор надвинулся еще дальше.
  
   - Вы, - заговорщически произнес он. - Именно Вы, и никто иной, решит исход дела. Я знаю, что здесь двух точек зрения быть не может: всё в этом деле о выдаче цереброла зависит исключительно от Вас.
  
   Герасимова наступавшая фигура профессора пугала, и церебролог непроизвольно отдернулся в сторону от ее мрачного края. Вечерний гость становился слишком настырным и даже жестикулировал угрожающе . Разговор с ним стоило как можно скорее перевести в мирное русло. А если уговоры не подействуют, то выпроводить вон. Повод легко находился. В конце концов, Школу давно пора было запирать на замок.
  
   Герасимов поднялся, надел очки, выпрямился, положил одну руку в карман, а вторую распрямил в открытую ладонь и, показывая, что торопится, демонстративно надел шляпу. У собеседника могло сложиться впечатление, что он направляется к двери.
  
   - Дорогой профессор, мне кажется, что Вы переходите границу. пробуете учить меня жизни. Такое поведение я не собираюсь великодушно признавать за глупость. Я вижу в этом нарушение наших учебных правил. Запомните, в этом здании процветает субординация, как бы Вы к ней ни относились. Студент здесь -- Вы, да еще и признавший себя глупым. А роль профессора выполняю я.
  
   В глазах гостя мелькнул страх, но задержался ненадолго: вскоре он сменился чем-то иным
   - отчаянным и сумасбродным. Профессор глядел теперь так, как будто приготовился к бою, и лишь немного смущался от того, что принимать его приходилось у края пропасти. Но именно это и придавало силы: профессор не произнося ни слова, весь вытянулся, давая понять, что отступать более не будет.
  
   - Я вижу, что нет смысла заходить издалека, - повысил голос гость, - так что буду говорить с Вами прямо. Я пришел предложить деньги за столь нужную мне упаковку цереброла. Не отводите взгляд: пожалуйста, не ведите себя, как кокетка. Считайте, что сейчас я не подкупаю вас, а делаю пожертвование на будущее вашей науки - церебрологии. Убежден, что предложенная мною сумма положит конец ненаучным сомнениям и заодно придаст вам веры в себя, которой, я вижу, отчаянно не хватает. Денег окажется достаточно, чтобы Вы остановили свой выбор именно на мне.
  
   - Деньги у меня с собой,- профессор запустил руку в кожаный портфель и извлек оттуда конверт, набухший купюрами, - современным цифровым переводам я не доверяю. Вы можете пощупать их -- это настоящие, живые, иностранные деньги. Берите их смело: здесь нас никто не видит. Я намеренно дожидался вечера, чтобы в здании оставались только двое - Вы и я...
  
   Герасимов, не мигая, наблюдал, как профессор снимал с себя маску и оказывался оборотнем из ВУЗа. С не меньшим ужасом, чем на собеседника, церебролог взирал и на свои собственные руки. Они хоть и не тянулись к взятке, но все равно вели себя не так, как должны были. Вместо того, чтобы оказать сопротивление, они оставались на месте, будто их скрючило каким-то спазмом. Директор обнаружил, что распрямить их не удавалось даже волевым усилием. Между тем что-то поделать было необходимо. Профессор шел к своей цели напролом, не испытывая никакого стеснения, а директор, желавший ему помешать, так и оставался на месте, онемевший, не в силах отойти от стресса. И в ужасе сознавал, что нисколько к тому не стремясь, сам становился соучастником готовившегося преступления.
  
   Ученый тем временем принимал молчание за согласие и еще более распалялся.
  
   - Не терзайтесь сомнениями и не забивайте себе голову глупыми предположениями. Ни о какой коррупции в нашем случае не идет и речи. Перед вами честные деньги, которые я снял их из своих собственных накоплений, сделанных в то время, когда я работал. В лучшие времена я получал гранты. Откладывал с них на старость. Но когда мой мозг начал сдавать, жить по прежним правилам стало невозможно. Я пересмотрел свои планы. И решил распорядиться деньгами, не дожидаясь наступления дряхлости. Потратить их для решения самой высокой задачи - спасти самого себя.
  
   Поверите или нет, то, что случилось вчера, стало для меня последней каплей. Я возвращался домой по парку, когда меня осенило. Или скорее, замутило. И потом немного накренило от горя. Меня придавило. Когда я понял, в чем дело, то побрел, пошатываясь от боли. Мне стало предельно ясно, что произошло нечто непоправимое. Я забыл то, что всем моим знакомым хорошо известно: классическое доказательство теоремы Ферма. Я рылся в чердаке своих воспоминаний, где на стенах мелом по золе начертаны длинные формулы, но тщетно! Ни в одной из них я не находил утешения. Для нужной мне задачи все эти горсти символов ничего не значили. Провалы в памяти случались со мной и раньше, но никогда боль от утраты не была такой острой. Я забывал лица близких и друзей, но не терял самого главного - свою науку. Когда я добрался до дома, то принял горсть лекарств, но смог лишь забыться. Проваливаясь в сон, уже знал, что сделаю дальше: любым способом, за какие-угодно деньги, но верну свою память себе назад.
  
   Глядя на впавшего в ступор Герасимова, профессор забеспокоился., заподозрив, что тот, может быть, что-то имеет против. Нельзя было исключать, что история про Ферма его не убедила. Или вновь взяли верх какие-нибудь сомнения. Профессор даже хотел предложить еще денег. Однако вскоре понял, что вовремя сэкономил: успокоился, глядя на оцепеневшую бессильную фигуру директора. Самое главное, тот не пробовал отшвырнуть уже предложенные деньги от себя назад.
  
   - Я только об одном прошу, - вдруг сменил тему ученый. - У меня есть одно подозрение, и оно не дает мне покоя. Извините, если оно вас обидит. Но такие мысли иногда приходят в голову. Скажите честно, вам еще никто не предлагал взятку? Никто не обещал вам деньги за цереброл раньше, чем я ?
  
   На этих словах директора прорвало. Вероятнее всего, в этот момент обида перевесила и
   страх перед Овальным, и ощущение собственного бессилия. Со стороны все выглядело так, как будто директор Школы для дураков берет взятки. Один из его студентов, похоже, не допускал в этом никаких сомнений, да еще что-то твердил о репутации. И вот основываясь на ней, предлагал деньги без обиняков.
  
   Была в этом и драматическая нотка. Мысль о том, что ни с того, ни с сего все его благополучие может пойти прахом, а самого его вовлекут в преступление, застанут за его совершением, сообщат прессе, сломают карьеру, уволят и даже навсегда изгонят из профессии, накрыла Герасимова такой беспощадной, холодной яростью, какую он в себе и не мог представить. Всем своим существом он ощущал, что именно сейчас его прижали к стенке и он обязан -- просто для того чтобы выжить - что-нибудь сделать. Чтобы решить, что именно, понадобилось немного времени. Сначала директор в возмущении открыл рот, - но профессор не заметил, - потом с силой вдавил губы друг в друга, разомкнул их и, наконец, разразился воплем, шедшим откуда-то изнутри глотки, горла или живота.
  
   Герасимов вопил, поскольку ничего иного не мог себе представить, и ничто другое не подходило к этому случаю. Из утробы его доносилось одно единственное слово.
  
   - ВОН!!!
  
   Герасимов ревел с такой силой, что Школа дураков, в этот поздний час уже наполовину закрытая, сотряслась до самого своего основания.
  
   Когда профессор, пятясь, покинул кабинет - так же тихо как вошел в него, - Герасимов закрыл дверь на ключ -- чтобы не дай Бог кто-нибудь еще не пробрался, оперся затылком о стенку и замолк. А потом еле слышно произнес слово "Овальный" и осоловело заозирался по сторонам.
  
   - Овальный сможет обвинить нашу школу и меня в коррупции. Он рыщет, у него звериный нюх, и чуть что он может оказаться у цели. Я уверен, что он плетет интригу. И если добьется своей цели, тогда -- все пропало. Нужно сделать всё, что угодно, лишь бы никакие слухи не вышли бы за пределы этой комнаты.
  
   Сегодня я был в шаге от провала, - приходил в себя Герасимов, - но отныне я буду осторожен. От дураков нужно защищаться, и я умею это делать. Если понадобится, то любого дурня я заставлю отступить назад.
  
  
   *
  
   На следующее утро Герасимов пожалел о случившемся: но не о том, что прогнал профессора, а что сделал это слишком рано. Возмутитель спокойствия был прав в одном: наблюдать за ними в тот вечер было некому. Было бы лучше обойтись с горемыкой помягче: налить ему водки, вернуть деньги и расспросить, почему он решил вдруг испытать директора на прочность. Нельзя было исключать, что всплыло бы что-нибудь интересное. По крайней мере, Герасимов выяснил бы, почему его считают взяточником, за твердую валюту раздающим цереброл.
  
   На этом примере вполне можно было изучить человеческую глупость - и открыть в ней новое измерение. Однако то, что таилось между гранями дури, Герасимова пугало. В душе он подозревал, профессор что-то слышал об Овальном, обвинениях в коррупции и суде над церебрологами. И давая взятку, мог учитывать несправедливую репутацию Школы для дураков.
  
   Ясность в этот вопрос внесла Ольга и директора своими выводами только расстроила. Завуч разыскала, что навело профессора на его планы, и положила улики начальнику на стол. Герасимов был поражен разоблачениями, хотя и старался не подавать виду. Оказалось, что у стен в его учреждении имелись глаза и уши, спрятаться от которых простым смертным было не под силу. Глазами и ушами была Ольга.
  
   Конечно, директор давно был в курсе, что Школа ведет наблюдение за учениками. Сам он испрашивал разрешение на это у Министерства. Работа по слежке была поручена завучу; она наблюдала за студентами через скрытую камеру, не выходя из учительской. На одной из записей удалось обнаружить спящую Бибиджанову, Герасимов потом отправился в Туркменистан, в чем не раскаивался, пусть даже и возвратился оттуда с пустыми руками.
  
   Чего Герасимов не знал, так что запись на камеру в Школе никогда не прекращалась, хотя многие часы и велась в холостую. Иногда это приносило пользу. Благодаря непрерывной работе аппаратуры, вполне можно было узнать всё, что происходило в аудиториях, будь это днем, вечером или при выключенном свете. Выяснялось, к примеру, что после лекций некоторые студенты не расходились по домам, а обсуждали успехи в учебе, причем делали это у всех на виду.
  
   В день, когда профессор отважился на свою глупость, в классе долго не гасли огни. После занятия Герасимов вышел за дверь, его дураки-студенты повскакивали с мест, зажестикулировали, как умалишенные, и точно так же заспорили. То, что победитель будет только один, возмущало всех без исключения. И почти каждый норовил высказаться на этот счет.
  
   Тон задавал профессор, считавший, что решение нарушает все писаные правила Министерства. Ученый предлагал обратиться на самый верх, чтобы найти управу на чиновников. Кто-то подхватывал его слова и начинал писать жалобу. Тут же находились желавшие подписаться. Под их шумные возгласы в разговор вмешался Борисов и завладел всеобщим вниманием. Разговаривать с публикой у него получалось прекрасно: даже равнодушные студенты отвлекались от своих дел и прислушивались к нему.
  
   Без лишних объяснений умный парень предложил профессору нарушить закон: дать взятку Герасимову, чтобы получить в ответ цереброл из-под полы. По словам Борисова, другого шанса завладеть лекарством не оставалось. Сам Герасимов всем своим видом будто бы намекал на это. Как понять его слова, что все студенты лекарства не получат? Значит ли это, что каждый должен полагаться только на свои силы? Действовать на свой страх и риск? И если уж идти на встречу с Герасимовым, как тем самим было предложено, то уж наверное, во всеоружии -- заранее заготовить и принести что-нибудь с собой? Сотрудник ВУЗа насторожился, но с возражениями не нашелся. Остальные дураки слушали Борисова и кивали.
  
   - Самое главное, все это уже было. Один охранник, Карпов, уже давал Герасимову деньги. И получил цереброл за милую душу от этого грязного взяточника. Как сейчас помню, все это случилось - еще в прошлом году.
  
   - В прошлом? Серьезно? А я и не слыхивал об этом, - моргал профессор. - Да ведь если задуматься, это ж скандал!
  
   - Ей-богу, профессор, Вы как Божий одуванчик. Не замечаете то, что происходит перед глазами. А здесь, в Школе для дураков, чтобы выжить, нужно ухо держать в остро. Присматриваться к Герасимову и смекать, куда дует ветер у него изо рта.
  
   - А вот я, например, всегда знал, что директора судят. Скоро, не беспокойтесь, скоро, получит он свое по заслугам. Взяточников я бы и сам ставил к стенке. Ну, а этого скрутил бы - и до окончания суда бы не выпускал, - непрошеный, вступил в разговор полицейский. Тут же он сделал жест руками, показывая, как сворачивают шею цыпленку.
  
   - Вы почитайте, что пишут в социальных сетях про директора. Режут правду-матку на чем свет стоит, никто не стесняется. Если хотите, то я вам и ссылку на обсуждение пришлю, - подхватил Борисов.
  
   Все разговаривали так увлеченно, что и не заметили, как профессор, не привлекая внимания, отделился от общей группы. Видно было, что он о чем-то беспокоился, так что время от времени чуточку вздрагивал. Как-то раз он поднялся и принялся расхаживать из стороны в сторону по комнате, разговаривая сам с собой и оживляясь, лишь в отдельных случаях, когда собеседники вспоминали про суд.
  
   - Судят Герасимова? С кем не бывает. Потом, может быть, и других осудят, и меня ... тоже. Впрочем, как по мне, так и неважно. Главное - дело сделать. Вернуть себе память. Эту таблетку если съел, тогда все в порядке. Хоть бей, хоть режь человека, назад уже ничего не вернешь.
  
   Постепенно студенты собирались вокруг Борисова полукругом. Всем он советовал делать одно и то же: предлагать Герасимову деньги. Ученики слушали, не перебивая. Лишь небольшая группа из них пробовала возражать.
  
   Самым недоверчивым был футболист. Предложение Борисова ему не понравилось, хоть сформулировать свои возражения он и не мог.
  
   - А сам чё взятку дать не хочешь? не нужен тебе цереброл, что ли? Ты тут у нас один самый умный пришел?
  
   - Да, самый умный, - с достоинством отвечал Борисов. - Это Вы ухватили верно. И именно поэтому у меня нет шансов. Мою кандидатуру обосновать невозможно. Даже такой прохиндей, как Герасимов, не возьмется за гиблое дело, сколько бы ему ни предлагали денег. Чего скрывать, я окончил Сорбонну. Это мой минус. Зато у вас у всех есть прекрасные шансы. Образование вам позволяет. Поэтому вы дерзайте, господа...
  
   Борисова слушали. А те, кто даже и пожимали плечами, не спорили и принимали его слова к сведению. Герасимов отметил блеск в глазах полицейского и надежду во взоре у Лоры. Они выходили за дверь, что-то мечтательно шепча себе под нос.
  
   Когда запись, наконец, поставили на паузу, скрывать своего возмущения никто из церебрологов не собирался. Ольга была разъярена даже больше, чем ее начальник. Ругалась она дольше и на полтона громче, чем он.
  
   - Придурок, -- зверела женщина. - Пусть и не в медицинском смысле этого слова! Взять бы эту скотину и привлечь по какому-нибудь делу. И надолго. Провокатор. Полицейского за все, что он наговорил, - туда же, в тюрьму!
  
   - Скотина, - согласился Герасимов. - но и ты не перебарщивай. Кое в чем он рассуждает верно. Позволить себе он действительно может все что угодно. Он тут у нас самый умный, шансов у него нет, он сам это знает. Мы это знаем. Все это знают. Министерство это знает. Это знают даже те, кто с церебролом никогда не имел дела, а просто заговаривал с Егором Борисовым.
  
   Но... именно по этой причине и поделать с ним ничего нельзя!
  
  
  
   *
  
  
   Эпизод 6. Герасимов всерьез опасался, что вслед за Профессором другие студенты тоже отправятся кривой дорожкой - попробуют заручиться его расположением далеко не честным путем. Однако ни наступившим днем, ни после него спокойствию в Школе ничего не угрожало. Лора, полицейский и модель вели себя тихо и даже подстрекатель Борисов затаился: больше не задавал никаких вопросов и почти все время проводил, глядя в окно. Герасимов, конечно, предпочел бы выгнать Борисова из аудитории, а самим учащимся запретить собираться после занятий. Однако на первых порах было достаточно и того, что в учреждении, наконец, воцарилась тишина.
  
   Герасимова обнадеживала мысль, что на студентов подействовал пример Профессора, ничего не получившего в обмен на свои деньги. После памятного разговора ученый сник, редко появлялся в Школе, а когда приходил, то выглядел откровенно жалко. Учащиеся, похоже, что-то успели разведать и сами отсаживались от него подальше. Директору это пришлось по душе: никому из них не требовалось рассказывать о взятке. Вели они себя так, как будто всё, что нужно, уже заранее знали о ней.
  
   Однако стоило призадуматься над этим, как вместо радости у Герасимова появился еще один повод для беспокойства.. Про вылазку профессора студенты могли узнать только в одном случае: если переписывались друг с другом - ни Василий Михайлович, ни Ольга ни за что не рассказали бы им об этом. Судя по всему, они, как и прежде, собирались на тайные встречи. Выводы следовали сами собой. За спиной у Герасимова маячила тайная, но кипучая жизнь, уже как-то раз подводившая его на грань катастрофы. Требовалось поставить ей заслон, иначе студенты дорого обошлись бы директору Школы для дураков.
  
   Догадавшись, как может обернуться дело, Герасимов развернул наступление на своих дурней. В голове у него созрел план, как поставить учеников на место, а заодно разобраться, кто из них заслуживал лекарства, а кто зря тратил деньги налогоплательщиков, нуждаясь больше в совести, чем в уме. Церебролог задумал очередную провокацию на лекции. Нужно было сделать так, чтобы студенты показали себя достойными цереброла, глупыми, - или проваливали бы к себе домой.
  
   Перво-наперво директор выбрал направление для атаки. Следующую лекцию он посвятил целиком Футболисту, ради чего принес из библиотеки издания об истории спорта. Это были старые, пожелтевшие от пива страницы. Их листали те, кто никогда не читает книги, и благодаря ним узнавали правду. В российских игроках таился изъян, который нельзя выразить словами. Но делать вид, как спортивные функционеры, что изъяна не существует, не приходилось : так могли думать только недотепы, смотрящие футбол исключительно под алкоголь.
  
   Герасимов сощурил глаза, пробежавшись взглядом по картинкам из книг и недоуменно пожал плечами. На лица футболистов ложилась какая-то тень, но зато и загадка, связанная с ними, манила. Нужно было заставить эти черно-белые изображения заговорить.
  
   Для начала директор уяснил, что российские футболисты были вовсе не кривыми и косыми убогими людьми, как думают завистники: фотографии свидетельствовали об обратном. Скорее, эти парни страдали от экзистенциальной неуверенности в себе - сомневались в самом своем праве на существование. Достаточно было посмотреть матч чемпионата Испании, чтобы задаться вопросом: для чего за российский футбол платят такие деньги. В глубине души сомневаясь, что они приносят пользу, игроки не могли ничего с собой поделать - ни крепко встать на футбольное поле, ни спеть гимн, ни нанести по воротам противника прицельный удар.
  
   Это тягостное впечатление Герасимов и намеревался развить на лекции, чтобы, как следует, разозлить футболиста, и, если получится, спровоцировать его на скандал.
  
   Пойти в атаку на спортсмена Герасимов решился после того, как изучил запись, сделанную на камеру Ольгой. То, как игрок отреагировал на слова Борисова о взятке, наводило на мрачные мысли. В пору было диагностировать безоговорочную церебральную пригодность, несовместимую с борьбой за повышение интеллекта. Отправлять отчет об этом наверх было неудобно. Что скажут в Министерстве? Выходило, что чиновники что-то напутали: снова ошиблись при выборе претендентов на цереброл.
  
   Логические рассуждения подводили к тому же выводу. Футболист не повелся на провокацию, которую устроил ему Борисов - и отказался готовить деньги директору на взятку. Хуже того, он попробовал отговорить всех остальных от этой сомнительной затеи. А когда у него ничего не вышло, использовал последний шанс - от души нагрубил Борисову. Это заставило одуматься хотя бы часть придурков, и только Профессор, ничего не желавший слушать, отважился на глупый поступок. На больший успех и рассчитывать было невозможно. От такого здравомыслия Герасимов готов был схватиться за голову -- футболист был далеко не кретин.
  
   С какой стороны ни посмотри, всё указывало на высокий уровень интеллекта у спортсмена. Даже то, что он назвал Борисова мудилой, заслуживало извинения. В конце концов, сам директор, прокручивая запись, ловил себя на той же мысли.
  
   Закрадывалось подозрение, что спортсмен был вовсе не глупым, а наоборот, интеллигентным, молодым и в силу особенностей российской экономики хорошо зарабатывающим мужчиной в самом расцвете сил. В этом случае следовало испортить ему настроение -- поставить вопрос об исключении из Школы для дураков.
  
   Держа в уме недавние события, Герасимов предпочитал не оставлять студентов наедине друг с другом. Он приезжал на занятия первым и следил за тем, как ученики входят в зал. Неожиданностей обычно не возникало. Порог аудитории они переступали в порядке, не менявшемся от недели к неделе. Сначала Лора со своим ребенком на коляске, потом полицейский, модель, Арсений Михайлов, хипстеры, торчок, программист и профессор. В последние дни ученый не появлялся, и Герасимов затаил надежду, что он уже не вернется. Директор не возражал бы, если бы непутевый студент покинул Школу для дураков навсегда.
  
   Однако же на ход занятий отсутствие профессора не влияло, хотя без него рассадка студентов в помещении менялась. Полицейский, Торчок, Модель вынужденно ютились за одной партой. Это меняло внешний вид аудитории, придавая ему странную соразмерность. Охват голов у студентов теперь снижался по мере движения к краю. Крепкая приплюснутая у полицейского, небольшая овальная у модели и попросту мелкая у торчка. Директор с подозрением взирал на этот ряд, особенно когда все трое -- один ниже другого - поднимали головы и застенчиво взирали на него.
  
   Все выглядело так, как будто сама жизнь давала тайный знак, ободряя директора. Тема новой лекции касалась мозгов и назначена была Министерством. Разумеется, директор хотел обернуть чужую задумку к своей пользе. Вместо особенностей анатомического строения Герасимов приготовился излагать нечто другое: отброшенную наукой теорию о неравенстве человеческих голов.
  
  
   Эту ложную концепцию, впрочем, разделяли ведущие врачи-церебрологи, хотя заручиться поддержкой биологов и анатомов им не удавалось. Только эти мелкие подробности давно не имели значения. Директор все равно собирался не столько просветить, сколько оскорбить свою аудиторию. А заодно проверить, насколько далеко нужно зайти, чтобы она приняла отвлеченные рассуждения на свой счет.
  
   - Тема сегодняшней лекции -- устройство мозга, - поднял палец Герасимов. - требует концентрации всего вашего ума и воображения. Мы уже затрагивали этот аспект раньше, а значит, понадобится еще и напрячь вашу память. Я надеюсь, вы не теряли времени на моих лекциях и записывали все, что я вам рассказывал. В прошлом мы смотрели на головы под разными углами зрения, и чтобы достичь академической полноты, не можем обойти вниманием еще один ракурс. Пора подойти к головам совсем другой меркой - например, черепомеркой, с помощью которой сыздавна определяют и способности владельца черепа, и объем его головы...
  
   Слово "черепомерка" на дураков не произвело впечатления: оно не было им известно. Директор на это и рассчитывал, так что с облегчением выдохнул. Хотя бы в одном дураки оправдывали свой диагноз: скверно учились в школе. Учитывая явные ошибки при их отборе, уже и это было неплохо. На всякий случай всем присутствовавшим директор поставил жирный плюс.
  
   - Многие современники даже не представляют себе, насколько у других людей мозг устроен иначе, чем у интеллектуального большинства. Да это и немудрено, ведь проникнуть в мысли другого человека так тяжело. Гораздо проще оценить чужую рожу. Черепа у людей различаются на порядок. Церебрология давно доказала: о способностях человека вполне можно судить по форме его головы.
  
   Вот замечательный пример - Александр Пушкин. Все помнят бюст великого писателя еще со школы. Менее известно изображение его сына. Между тем, если их сличить, разница между головами очевидна. Ну, а различие между умственными способностями владельцев, отраженное в этом кардинальном несходстве, так велико, что вывод напрашивается сам собой...
  
   Взгляните на вытянутый, с выдающимися лобными долями крупный череп великого поэта. Сам по себе он способен произвести неизгладимое впечатление. В этих чертах легко угадать голову гениального человека. Другое дело - Пушкин-младший. Его голова гораздо меньше по объему. Потому и при жизни этот человек занимал иное место, нежели его родитель. При всем при том тоже был достойным членом общества, муштруя солдат в одной из императорских казарм.
  
   - Еще более разительные примеры неравенства голов я позаимствовал из истории спорта, - продолжал Герасимов. - Все желающие могут ознакомиться с ними по книгам, которые я принес для вас из библиотеки. Те же, кто не любит читать, не почувствуют себя ущемленными. Специально для таких я подготовил рисунки. Взгляните на мою презентацию: она вся состоит из веселых картинок. В большинстве своем это изображения недоразвившихся голов.
  
   Герасимов вывел на экран слайды, вызвав у аудитории шепоток спонтанного одобрения. Даже самые последние дурни на заднем ряду уважительно перешептывались и поднимали пальцы кверху: потому что легко узнавали то, что увидели. Темой презентации Герасимова был футбол, а он никого не оставлял равнодушным. Но несмотря на это, кое-что директору не было ясно. В чем была причина бурной реакции: то ли дураки легко узнавали себе подобных, то ли знали всех футболистов наперечет.
  
  
   - Вот Марадона, - с большим достоинством указал директор, - но только не удивляйтесь тому, что увидите. Вид на этой фотографии у него не совсем обычный. Мы пропустили файл jpg через лучи рентгена. Перед вами скан головы, какой ее наблюдает ученый анатом.
  
   Взгляните, череп приплюснут у вершины, из-за чего у спортсмена невысокий лоб. Резко приподнятые брови позволяют глазам сосредоточиться на футбольном поле, не обращая внимания на другие мысли. Для игроков в подвижные виды спорта подобное строение головы приносит пользу. Они играют в футбол лучше, чем те, у кого из-за больших размеров лба низко посажены глаза.
  
   А вот бразилец Роналду -- явный образец уплотнения черепной коробки. Ее огрубление
   усугубляют от природы крупные зубы. Если вы наблюдали игрока по телевизору, то не могли не заметить его челюсть. Она высоко посажена на рисунке лица, за что футболиста прозвали "феноменом". Лоб его низок, а напирающие снизу зубы необычайно крепки. По этой причине голова и челюсть как бы смыкаются друг с другом, и центр тяжести всей конструкции смещается книзу...
  
   Вот, например, этот смуглый человек, его зовут Сэмюэль Ооо. Он спортсмен, и его лоб - низкий. А это Милан Стрешков, лоб тоже низкий . Обратите внимание: и Ооо, и Стрешков футболисты...
  
   - А вот это, - переключил экран Герасимов --- Леонард Эйлер. Известный механик. Но дело не в его славе, а в голове. Попробуем сличить: Ооо и Эйлер. Эйлер и Ооо. Снова Ооо и Эйлер. Разница бросается в глаза. Мы можем поиграть с вами в игру, кто спортсмен, а кто ученый. Я уберу подписи, а вы будете угадывать, кто себе чем зарабатывал на хлеб.
  
   После ночного скандала студенты стремились во всем угодить директору. В разных концах зала поднялись руки. Первыми в викторину включились хипстеры. Далеко не дурни, они всегда отвечали правильно. Иногда в разговор вступал полицейский и тоже не ошибался. Не давали осечки и другие претенденты. Перепутать математика и футболиста не удавалось даже законченным дуракам.
  
   Герасимов продолжал представление, косясь на футболиста, ради которого и задумал всё шоу. Но парень не принимал участия в действе. Вместо этого он глядел мимо доски отрешенно, глубоко уйдя в свои мысли. Никакой злости на лице у него не проступало. Директор подумал, что игрок, возможно, курил травку. Но это было слабым утешением. Пусть даже он выкурил что-то, все равно приходилось признавать, что шпильки Герасимова, обращенные к нему, не достигали цели.
  
   Директор все же надеялся вывести парня из себя, сделать так, чтобы тот показал свою натуру: ударил кулаком, рванулся с места или, как Зидан, нанес удар головой. Однако голевой момент откладывался. Спортсмен упрямо не вступал в игру, зато постукивал пальцами, что-то записывал в тетради, блаженно полуприкрыв глаза. Герасимов злился, подозревал игрока в хладнокровии, а себя в неумении работать с людьми, интеллект которых, вопреки ожиданиям, оказывался выше 40.
  
   В поисках утешения церебролог бросил взгляд на хипстеров. Те перешёптывались, время от времени указывая на доску. Смотрелись их хаханьки отвратительно, как будто причиной смехуечков был сам директор. Герасимова это подозрение выводило из себя. Он тоже хотел посмеяться, причем последним. А пока раздумывал о мести хипстерам, укрепляясь в мысли, что они у него точно не получат цереброл.
  
   Гул голосов сошелся у Герасимова в голове. Нужно было что-то предпринять, причем срочно. Нельзя было позволить студентам взять верх над собой.
  
   - Разговорчики у нас в строю! - проревел директор. - Неужели многие думают, что моя лекция уже закончена? Может быть. некоторые догадываются о моей финальной мысли и уверены, что выслушивать все подробности, подводящие к ней, необязательно? Видимо, они забывают, что быть умными в нашем заведении немодно. Если вы считаете себя одаренными, то найдите себе другое применение, а не приходите сюда в Школу и не демонстрируйте мне свои мозги.
  
   Директор вовремя налился красным: студенты на первых рядах присмирели. Одни сразу же захрустели семечками, другие, как положено дуракам, - стали поплевывать. Кто-то срочно принял вальяжную позу и зачесал себе затылок. В остальном сделалось тихо.
  
   - Так вот, невнимательно выслушав меня, можно было сделать вывод, что любым спортсменам остро необходима церебральная терапия. В самом деле, раз они такие дурни, на что им еще рассчитывать! И можно было бы посчитать мою лекцию на этом законченной.
   Уверяю вас, это ошибка! Какими бы низкими ни были умственные способности наших футболистов, употребление цереброла никогда не шло им на пользу. Поумнение - огромный стресс для любого организма. Возьмем для примера моделей. Даже похудеть многим из них дается проще, чем поумнеть...
  
   Вы все, желающие получить лекарство, должны держать в голове участь новых умных. И особенно тех из них, кто поумнел резко и сильно . Многие из них потом не знали, куда им податься. Бывшие футболисты приходили к мысли, что бессмысленно все, чем они занимались раньше, и досрочно вещали бутсы на гвоздь...
  
   Поймите верно, - напирал директор, - цереброл, вторгнувшись в мир обывателей, разрушает их жизни. Зарабатывать, как раньше, умным кажется глупо. Трудиться в прежнем ритме
   невыносимо. Всё одно как профессору Кембриджа раздеться до майки и трусов, встать в стенке, закрывая руками промежность перед штрафным ударом противника. Ни один ученый не ввяжется в подобное.
  
   - Ни один, -- подал голос слабоумный Арсений Михайлов.
  
   Это было глупо. К академическому миру Арсений не имел никакого отношения. Ни один профессор даже не поставил ему двойки. Странная реплика просто повисла в воздухе, не вызвав никакого ответа. Никто даже не показал на дурака пальцем. И тем не менее лицо директора просветлело. А может быть, он просто решил ухватиться за соломинку. Ему показалось, что именно в этой безыскусной нелепице и крылось его спасение. Остальные дураки были умными и даже слишком жуликоватыми. Назначать цереброл им было бы наивностью. Другое дело -- Михайлов, претендент, на которого директор бестактно не обращал внимания. Помимо всего прочего, - это был тихий и скромный парень, что само по себе надежный признак глупости. Все это время Арсений, сам того не зная, терпел и ждал своего шанса. Он был своего рода мучеником церебрологии. Директора мгновенно накрыло подозрением, что уже несколько недель он ходил вокруг да около - и самого важного не увидел. Его главный дурак был здесь!
  
   - Ни один, - автоматически повторил те же слова Герасимов, отвлекшись на свои мысли, а потом обнаружил, что не знает, чем закончить свою речь. Церебролог не мог совладать с чувством, будто после встречи с Михайловым остальное сделалось ненужным. В конце концов, самое важное уже давно было сказано, и дураков стоило отправлять куда подальше. Что же касается Футболиста, то ничего большего добиться от него все равно было невозможно.
  
   - Советую вам всем еще раз обдумать то, что я говорю по поводу цереброла. А теперь вы можете расходиться, господа.
  
   Когда недолгая пауза завершилась и раздались аплодисменты, Герасимов, зыркнув острым глазом, заметил, что единственный человек, мнение которого его интересовало, - спортсмен - не аплодирует, но и не отворачивается, и не морщится и даже не встает с места, а сидит так, как будто на лекции он отбывал номер и даже не заметил, что она подошла к концу. То ли стальная выдержка, то ли апатия были всему причиной, то ли какой-то хитрый план вызрел и
   был приведен в действие, - но вывести парня из себя у церебролога не получалось. Директору захотелось когда-нибудь отыграться на нем за это. И тогда под влиянием неудачи Герасимов принял решение, что игрок как кандидат в тупицы не имеет шансов на цереброл, пока действительно не начнет тупить.
  
   Директор неспешно потянулся к выходу, мучаясь мыслью, что еще одна лекция прошла даром. И может быть, даже в самом его педагогическом методе крылась какая-то ошибка. От подступавшего при таких мыслях уныния спасли нежданные известия. На входе в класс стоял, запыхаясь, Василий Михайлович, спустившийся с четвертого этажа. Секретарь чуть не споткнулся на пороге - так он торопился сообщить, что Профессор и Программист забрали заявления о зачислении в Школу. Герасимов сразу же потребовал ознакомить его с их объяснительными, и прочитав до конца, просиял, как медный грошик. Речь не шла о временном выплеске эмоций, часто встречающемся у придурков. Бумаги были составлены по всей форме и утверждены в инстанциях Министерства. Сами по себе они не оставляли сомнений: решение свое профессор и программист приняли в здравом уме и ясной памяти. Неудобные, слишком умные учащиеся по доброй воле выбывали из числа кандидатов на цереброл.
  
   Облегчению Герасимова не было предела. Директор в волнении потряс своего подчиненного Василия Михайловича за плечи. И даже захотел от щедрости души выписать ему премию, но вовремя одумался. Остановился на том, что просто дружески обнял подчиненного.
  
   Хотя в глубине души директор все еще смущался, вспоминая, как кричал Профессору ВОН!!! жалеть о приступе ярости больше не приходилось: грубость, даже самая отчаянная, приносила пользу. Герасимов испытал подъем от этой мысли: по крайней мере, становилось ясно, что делать дальше. Со своей обычной безапелляционностью он решил переговорить с со студентами тет-а-тет и надавить на каждого. Кого назначить главным дураком, Герасимов еще не придумал, да это было и неважно. Действовать можно было от противного: для начала выгнать заведомо неподходящих кандидатов на цереброл.
  
  
  
   *
  
   Договориться о встрече со студентами не стоило большого труда: все учащиеся и без того стремились к Герасимову на прием. Некоторых уже давно замечали у его двери, где они бродили, надеясь на случайный взгляд или возможность переброситься парой слов. Однако церебролог, наученный горьким опытом, держался от дурней подальше. К разговорам он предпочитал готовиться заранее, присматриваясь к лицам и прикидывая, что может выкинуть тот или иной дурак.
  
   Стоило директору назначить кому-нибудь из них встречу, как разочарование следовало по пятам. Никто из претендентов не устраивал его полностью и ни один не соответствовал строгим требованиям церебрологии. Мало кто умел показывать дурь лицом, и ее из них нужно было выуживать. Зато все рассчитывали обмануть Герасимова, что заставляло видеть в них жуликов, а не дураков.
  
   Студенты охотно рассуждали перед директором о своей глупости, как будто он был для них не начальником, а психоаналитиком. Ничего из того, что они стремились донести, не стоило даже гомеопатической дозы цереброла. Иногда они сетовали на бедность, вгоняя Герасимова в смущение. Зато он посмеивался над теми, кто рассчитывал сделаться богаче, ради этого поумнев.
  
   Внимание директора отвлекала модель, бросавшая в его сторону жаркие взгляды. Из остальных на интерес мог рассчитывать Михайлов. Зато настроение портили те, кто рассказывал, как садился в лужу. Герасимов знал, что эти откровения противоречили здравому смыслу. Нормальные люди такое скрывали. И в любом случае, ни один идиот, если он настоящий, не стал бы рассказывать все эти подробности, чтобы заполучить цереброл. Такая сложная комбинация дураку и в голову бы не пришла.
  
   Уверившись, что его водят за нос, Герасимов давал волю гневу. На расправу он был скор, а навредить студентам было нетрудно. Хватало спросить: "почему я должен выписать цереброл именно вам? Дураков вокруг так много". Почти каждому из претендентов нечего было ответить на этот вопрос.
  
   В случаях, когда нахрап не давал результатов, Герасимов шел на какую-нибудь хитрость. Иногда он сталкивал студентов между собой лбами. Чтобы добиться свары, достаточно было сказать, что лекарство вместо одного претендента уйдет другому. Взять хотя бы Мента: в Школе его не любили. Многие пламенели от ярости при мысли, что их лекарство достанется тому, кто и так при случае грабит всех подряд.
  
   Но бывало и так, что поминать полицейского не приходилось. Дураки с радостью бросались друг на друга, стоило им указать вообще на любого из кандидатов. Хипстерам директор сообщил, что выпишет лекарство одному из их братии и уточнил, кому именно; отвратительная ссора началась прямо в приемной.
  
   Тогда же на удочку Герасимова попался полицейский. Директор сообщил ему, что лекарство отправится к торчку, которого мент провожал злобным взглядом. В глубине души он считал его вором, до сих пор промышлявшим мелкой кражей. Стоило заговорить о наркомане, как правоохранитель начинал что-то бубнить себе под нос и стискивал зубы. В такие мгновения директор не сводил с него взгляда и надеялся, что Полицейского вот-вот прорвет.
  
   - Посмотрите на торчка, - поддавливал Герасимов. - и примите в расчет, какой он хлипкий и хилый. Во рту у него каша, и когда его спрашивают о чем-нибудь, он не знает, что ответить. У него нет девушки. Нет денег. Нет работы. С помощью цереброла он найдет из жизненного тупика выход. Давайте поступим честно: назначим ему лекарство. А вы, господин полицейский, и так зарабатываете неплохо. Поскольку вы трудоустроены в милиции, то можете дополнительно брать деньги у кого-угодно. Если задуматься, цереброл таким, как вы, нужен, как мертвому припарка!
  
   Расстроенный правоохранитель пробовал отбиваться.
  
   - Нас, ментов, часто считают глупыми. И это, честно говорю, правда! Хотите, я расскажу одну историю? Это было недавно. Только выслушайте. Однажды утром, будучи за рулем, я разбил столб...
  
   Но Герасимов щадить Полицейского не собирался, при любой возможности возвращая разговор назад к Торчку.
  
   - Все дело в Ваших комплексах, именно поэтому вы так злитесь. Вы, полицейские, считаете наркоманов людьми второго сорта. И постоянно проверяете у них документы. А между тем, торчком был Боб Марли. Что вы скажете на это? Да если торчки поумнеют, то они станут, как голландцы -- интеллигентными расслабленными людьми. А чего ждать, если поумнеете вы, менты?
  
   - Я знаю, что будет, - напирал Герасимов, и его лицо покрывалось краской.
  
   - Вы устроите концентрационный лагерь и поставите несогласных к стенке! Потому что интеллект ваш повысить можно, а характер изменить нельзя!
  
   Учеба в полицейской академии приучила мента к унижениям. Криков и затрещин он повидал немеряно. А словесные оскорбления считал нормой жизни. Но и у доблестного стража правопорядка были болевые точки. Когда разговор заходил о торчках, нервы его сдавали. Предохранитель в голове полицейского не выдерживал. Мент был готов даже нарушить писаное правило - не кричать на старшего по званию.
  
   - Да что вы мне херню-то несете? Вы, Герасимов? Торчки у вас мирные? Да откуда вы взяли? Вы в глаза-то их смотрели? газеты читаете? Телек зырите? А как два торчка на базаре в Костроме мать продали, не слышали, что ли?
  
   - Ну, хорошо, хорошо, - пятился директор. - так оно и было. Я тоже слышал. Я думал, что "их мать" - это выражение. Но наш торчок - мирный. Он не злится на моих лекциях. Принимает все оскорбления. Он даже на меня не смотрит! И я уверен, что, поумнев, он пальцем никого не тронет. А если только попробует, то из этого ничего не выйдет: его просто побьют...
  
   - А Вы в глаза его не глядели. За шиворот не дергали. Дури его говенной не чуяли. А я пуд соли с торчками выжрал. Торчку это ваше лекарство выписать? Наше достояние торчку?! Расходовать на укурка? Цереброл? Что, Европа? Да пошла ты нахуй Европа?! Засунь свои советы в жопу! Европа! Этот мудень у нас пол России перережет после этого, европейские ценности, еб твою мать!
  
   В нужный момент на столе у Герасимова нашлась красная кнопка. Директор никогда не забывал, где ее прятал. Через пару минут полицейского выволокла охрана. Герасимов вытер пот со лба, после чего вызвал к себе наркомана для разговора. И очень скоро пришел к мнению, что полицейский был не далек от истины, а потребителя дури стоило бы отдать ментам.
  
   Привычки укурка и правда были хуже ментовских. Стоило сообщить, что лекарство получит мент, как в глазах у курильщика потемнело. Ничего не стесняясь, он набросился на Герасимова с кулаками.
  
   - Ну, и кто из них глупее - полицейский или торчок? - писала по внутреннему чату Ольга.
  
   Директор от нее отмахивался: выбирать между ними он все равно не собирался. Как-то раз отвечал, что оба стоят друг друга. Как настоящей женщине, неопределенность Ольге была не по нутру.
  
  
   - Не знаешь, кого выбрать, - выбери подобрее. Об этом говорит весь наш опыт. Главное, чтобы поумневший не натворил потом бед.
  
   - Это в тебе Овальный говорит, а не опыт. А я так отвечу: будешь искать тут благоразумного -- никого не сыщешь. Уж кого-кого, а добряков среди наших дураков нет.
  
   - Ну, так и нет? А если и нету, то так есть же кто-нибудь.. не такой злобный? Тот, кто ругается матом меньше, тот, наверное, и добряк.
  
   Герасимов насупился, сравнивая между собой мента и укурка, вспоминая, что от каждого из них только что слышал. Наконец, тяжело выдохнул, дав понять, что принял решение.
  
   - Если выбирать между этими двумя придурками, то тогда мент.
  
   .
  
   *
  
   Усилия директора по поиску дураков окупились под конец рабочего дня, когда на удачу уже трудно было рассчитывать. В сгустившихся сумерках среди конкурсантов зажглась новая звезда: модель Эльза. Герасимов полностью проникся ее яркой, резкой глупостью, которую толкали по жизненной колее мощные волны спонтанности. Подкупало и то, что с девушкой было легко обращаться: чтобы вывести ее из себя, хватило сообщить, что цереброл достанется блаженному Арсению Михайлову. После этого всё пошло, как по маслу.
  
   Директор и сам не понимал, почему модель приняла его слова близко к сердцу. Только они вскрыли давно сочившуюся рану. Раньше девушка возмущалась, что ни на что не годного Сеню, не зарабатывающего денег, еще не выгнали из Школы, теперь пришла в ярость, узнав, что он-то и получит из рук Герасимова цереброл.
  
   Изучив фото Арсения, Эльза объявила, что мальчик - задрот со всеми вытекающими из этого прискорбными последствиями. А когда Герасимов взялся настаивать, что задротам цереброл и показан, чтобы они, наконец, нашли себе женщин, грубо и резко оборвала разговор. С подступившей волной гнева манекенщица справлялась хуже, чем полицейский: держать себя в руках ее не учили. Эльзе казалось, что ее обокрали, она знала виновного и, не особо задумываясь о последствиях, потребовала у Герасимова вернуть всё назад.
  
   Перво-наперво, она сообщила ему все, что думала о церебрологии как о науке и самом директоре как преподе. Потом пришла очередь Школы, не умевшей ценить свое сокровище - цереброл -- и раздававшей его не по делу. А затем девушка почувствовала, что ее душит ярость, столь сильная, что объяснять ее вовсе не нужно. Чтобы выразить гнев, Эльза сняла с ног туфли и демонстративно выбросила их прочь, не сопроводив эту выходку никакими словами.
  
   Герасимов отдавал себе отчет, что студентка вела себя, скорее, странно, чем глупо. Тем не менее он продолжал смотреть на нее, затаив дыхание. Бранясь на директора, она ступала по тонкому лезвию бритвы. Стоило ей взять фальшивую ноту или дать повод считать, что все это время она притворялась, - как ее судьба тут же решилась бы. Директор немедленно выгнал бы соискательницу вон.
  
   Но пока Герасимов просто получал удовольствие от глупости поступка. Так грубить человеку, от которого зависишь, требовало отваги. В этом было что-то аскетическое, шедшее от принятого в древние эпохи самопожертвования. Пренебречь опасностью в одном затмевающем всё порыве ради бессмысленной цели мог только совершенный идиот.
  
   На глазах директора жизнь изгибалась в тисках причудливой логики, которую он сам для себя и создал. С каждым новым словом девушка неумолимо двигала себя в первые ряды претендентов на лекарство, сама нисколько не догадываясь об этом. Не понимая, по каким критериям оценивают ее поступки, модель выставляла одновременно напоказ и тугодумие, и бескорыстие, и тоску по справедливости и убежденность - и добивалась цели: делалась фаворитом. Герасимов ценил незамутненность, которую редко встретишь у пресных претендентов на лекарство. Натыкаясь то тут, то там на ее приметы, Герасимов чувствовал на кончиках пальцев подступавшую дрожь.
  
   Впечатления распереживавшегося директора дошли до катарсиса, когда Эльза, высказав все, что накипело, резко развернулась к двери, и обнаружив перед собой ступеньку, сделала неосторожное движение бедром. Фривольный жест вышел у Эльзы не нарочно. Но все равно начальник Школы для дураков, придавленный выплеском гормонов, распластался в кресле. Только тогда Эльза, выдержав паузу, наконец, хлопнула дверью. Звук от этого крепкого удара еще долго стоял у директора в ушах.
  
   Впрочем, стоило Эльзе скрыться из виду, как в комнату вошла Ольга, следовавшая за конкурсанткой по пятам. Завуч вращала глазами, как охотничья собака, напавшая на след. В разреженном воздухе она чувствовала измену. Помощница вела себя так, как будто подозревала, что студентка, слегка раздетая, пряталась где-нибудь в шкафу. Не найдя ничего подозрительного, завуч развернулась к Герасимову и уставилась ему в лицо, как сыщик. Оно сразу же показалось ей противным: слишком лоснящимся и довольным.
  
   - Я подслушала, что наговорила эта выдра и думаю, что ты заблуждаешься, если думаешь, что она действительно дура. Ты большой специалист по дуракам, но мужчинам, а женщины - это особое дело. Говорю тебе, что ты ведешься на простое притворство. Ее ужимки это плохое актерство. А косметика не выдерживает никакой критики. Как и одежда. Фигура. Голос. Поверь моей интуиции, назначать ей цереброл - недопустимо. Это все равно, что сдаваться с поличным Овальному!
  
   Директору ревность Ольги показалась смехотворной.
  
   - Она не выдра, - поправил Герасимов --. И не сука. Я бы сравнил ее с другим животным.. Судя по длине ног, росту и особенно объему головы она, скорее, антилопа. Стремительная и гордая, так что многие в саванне откровенно завидуют ей...
  
   - В Африке люди охотятся на антилоп. А в Школе для дураков, наоборот, антилопы на людей, - отрезала Ольга.
  
   - Послушай,- Герасимов потянулся в кресле - Ты, может быть, думаешь отказать ей в лекарстве из-за ее плохого характера? Мы действительно поступаем так с гопниками и с ментами - пусть лучше они не умнеют. Но труженицы эротической сцены - другое дело. Если они станут умными, то никому не навредят.... а может быть, и помогут.... Сделают чью-то жизнь разнообразнее. Лично мне кажется, что сегодня она выступила прекрасно. А если это с твоей стороны ревность - Герасимов понимающе покосился на подчиненную, - то только что она обозвала меня, и знаешь, кем?
  
   - Даже понятию не имею. Ну, скажи мне.
  
   - Импотентом. Разве не глупо?
  
   На лице у Ольги проступило странное выражение, которое Герасимов не смог разложить на составные части.
  
   - Ты, может быть, еще и рассмеялся в ответ? - ни с того, ни с сего спросила она.
  
   - Так конечно, - Герасимов не почувствовал подвоха, - до сих пор, как видишь, и смеюсь.
  
   Ольга, однако, была полностью серьезна. Зазевавшийся директор и не заметил, как она сделала шаг вперед и расправила прическу, а руки уперла в бока. В первое мгновение он подумал, что это была угроза: помощница хотела донести до него, что очень-очень недовольна. В ожидании неприятной сцены Герасимов выпрямился на кресле и придвинул ноги одна к другой. Тем временем верхняя пуговица с блузки Ольги под верным движением ее пальцев сорвалась с застежки и ударилась об пол.
  
   Ольга была старше Герасимова, и потому ему никогда не приходило в голову, что она смотрит на него снизу вверх не потому, что он ее начальник. Но теперь она взирала на него так, как будто начальником и подчиненной они больше не были.
  
   За креслом не было ничего, кроме стенки. Прижатый к ней директор соображал, что ему делать дальше. Меньше всего он мечтал о сексе с Ольгой. В этот миг он чувствовал себя глупее любого из своих студентов. Нужно было остановить наступавшую женщину, блузка которой упала на землю, но что было делать? Что можно было ей сказать?
  
   Герасимову не пришло в голову ничего другого, кроме как бросить "прости" и, не поднимая глаз, ретироваться. Всё заняло считанные мгновения: он поднялся на ноги и, не оборачиваясь, быстрыми шагами бросился к выходу. Грубых слов в спину церебролог не услышал. Ольга даже не пробовала задержать его и не ругала, а только бросила яростный взгляд на дверь, после чего присела и закрыла лицо ладонями. Только что упавший на землю бюстгальтер так и оставался лежать на полу, пока женщина, едва дверь за Герасимовым захлопнулась, не сдавила его каблуком.
  
   *
  
   Эпизод 7.
  
  
   Хотя Герасимов и готовился к худшему, на следующее утро Ольга повела себя так, как будто ничего не случилось. Объяснения, которые заранее заготовил директор, ей были неинтересны. Герасимов ловил на себе ее тяжелый взгляд, сочившийся откровенной неприязнью, и ежился. Однако же события развивались так стремительно и приняли столь неприятный оборот, что скоро вытеснили из памяти всё остальное. Герасимову и Ольге стало не до их несостоявшегося секса.
  
   Встречи, проведенные Герасимовым накануне, не прошли бесследно, но их результат директора не обрадовал. Глупость модели, впечатлявшая поначалу, заходила слишком далеко и ставила под угрозу порядок в Школе. После слов Герасимова красавица затаила зло на Михайлова и приступила к мести. Видя, как в чужие руки уплывает ее счастье, девушка подбила своего парня исправить положение: "поговорить" с Арсением, чтобы тот забрал свои документы из Школы для дураков.
  
   Как и предполагал Герасимов, студенты знали обо всем заранее, поскольку втайне переписывались по почте. К сожалению, никто из них не сообщил администрации, что готовятся неприятности. К полной неожиданности для директора, парень Эльзы объявился у Школы, накричал на охрану и потребовал, чтобы к нему вывели Сеню. Избавиться от хулигана удалось, только когда его вывели за ограду. Когда же Михайлов сам вышел за нее, то немедленно оказался в ловушке. Парень Эльзы выбежал из засады и перегородил путь Арсению прямо за школьным двором.
  
   То, что случилось далее, не укладывалось в голову даже привычному к глупости директору. Когда парень Эльзы напал на тихоню, никто и не попробовал вмешаться. На помощь не пришли нанятые Герасимовым охранники, соцработники и смотрители, Сам мальчик был себе не защитник. Сеня мог закричать, позвать на помощь или дать дёру, но вместо этого вернулся в здание, нашел Василия Михайловича и вручил ему заявление об отчислении из Школы для дураков.
  
   Герасимов обхватил голову руками, пытаясь прийти в себя от такой чуши. Однако же очень скоро со всем смирился. Картина перед его глазами медленно, но верно прояснялась, позволяя понять, что двигало Михайловым. Причина крылась в воспитании. Арсений был слишком послушным мальчиком, никогда не имевшим собственного мнения. Его отыскали, накричали, угрожали - он пошел, послушался и сделал.
  
   Может быть, директор и готов был признать потерю претендента, но Ольга отказываться от своих планов не собиралась. Ходя вокруг да около директорского кабинета, она рвала и метала, требуя крови Эльзы. Герасимов то ступал на цыпочках, то шарахался от подчиненной, не зная, как быть дальше. Дверь он запер на ключ, но безопасности от этого не прибавилось. Спрятаться от Ольги за семью замками пристыженный директор даже и не рассчитывал.
  
   В глубине души Герасимов сознавал, что отказать помощнице не сможет. За несколько часов он подвел ее уже дважды. В последнем случае он проявил обидную церебрологическую некомпетентность. Так дело могло дойти не только до серьезной ссоры, но и до жалобы чиновникам в Министерство. Выбора не оставалось, кроме как искать компромисса с подчиненной.
  
   - Ты права, -- Герасимов встал на неровный путь оправданий, - С самого утра я хотел сказать тебе то же самое после вчерашней... ночи. Считаю, что нам с тобой нужно помириться. Эта девушка, Эльза, для цереброла не подходит. Она распускает руки. Пусть даже не свои, это неважно. Какое дело, кому принадлежат руки. Главное, что она распоряжается ими, как заправский гопник в бюстгальтере.
  
   У директора все не выходило справиться со своими эмоциями, потому и извинения выходили натужными. С надеждой выписать цереброл Эльзе после всего сказанного приходилось расстаться. Но директор если и хотел скрыть свою досаду, то у него выходило скверно.
  
   - И все-таки, что ни говори, жаль что так вышло. Эльза была прекрасна. А ее глупость мила и наглядна. О ней было легко писать в отчете для Министерства. Там помнят о квоте, установленной для женщин. Феминистическое движение встало бы на нашу сторону. Давно лекарство не давали дамам. А они нуждаются не меньше мужчин. Останови мы выбор на Эльзе, нас бы сегодня хвалила пресса. И вдобавок у нас уже давно был бы одобренный сверху кандидат на цереброл...
  
   - Но брать в расчет одну только глупость невозможно, - менял тон директор, понимая, что иначе Ольга разозлится. - Многим людям, увы, лучше оставаться глупыми. . Если забыть о душевных качествах претендентов, дело быстро пойдет в тартарары. Охранник Карпов был худшим кастингом в моей жизни. Но память о нем заставляет меня собраться.Еще одна такая ошибка, как с этим типом,и никаких кастингов у нас больше не будет. Школу закроют. Явится Овальный и повесит на нее амбарный замок.
  
   Ольгу радовало, что директор шел на попятную, Ковать железо нужно было, пока горячо, так что она предложила начальнику немедленно исключить Эльзу. А когда Герасимов сослался на Министерство, без которого такие вопросы не решались, потребовала вернуть в школу Арсения Михайлова и заранее договориться, что цереброл достанется именно ему. Крыть главному церебрологу было нечем.
  
   - Стоит присмотреться к Сене, - проводила свою линию завуч - как станет ясно, что другого кандидата нам просто не нужно. Мальчик показал себя так, что можно смело считать его ебанько года. Такой застенчивый и хилый, что защитить себя, видите ли, не может. Каждая только и норовит его обидеть. В этот раз Эльза напала на него первой, это видела вся Школа. Ну, так миссия церебрологии - помогать потерпевшим! Может быть, он научится защишать себя от баб!
  
   - Подумай, Алексей! - напирала голосом Ольга. - Всем станет лучше, если парень -задрот поумнеет! Может быть, тогда он перестанет сдаваться под напором обстоятельств. Наступит день, и из него вырастет мужчина. Тем более, что рисковать отравлением от передоза церебролом в этом случае не придется. Задел слишком серьезный. Если Сеня испугался, имея такого папашу со всеми его деньгами, можно не сомневаться, что он законченный дурак.
  
   Герасимов кивал головой, то и дело вжимая ее в плечи. Желания спорить у него не возникало. Тем более, что мысль вернуть Михайлова в Школу казалась ему вполне разумной. Сам он время от времени испытывал такое желание. Кого-то из кандидатов все равно нужно было выбрать. И если Эльза волею судьбы выбывала из гонки, то в ход легко мог пойти Сеня. На этой кандидатуре со взволнованной подчиненной вполне можно было бы и заключить компромисс.
  
   Однако стоило церебрологам договориться о кандидате, как новая проблема оставила позади все прочие. Можно ли было вернуть блаженного парня обратно? Повторному зачислению студентов мешал бюрократический порядок. Легче было отменить отчисление Арсения, чем принимать его заново. Но и с пересмотром уже изданных приказов были проблемы. Так или иначе, но взять назад свое заявление Сеня мог только сам.
  
   Разобравшись, что к чему с бумагами, Герасимов гневно сплюнул.
  
   К формальной стороне дела придраться было невозможно. Арсений подал заявление по собственному желанию, Василий Михайлович по собственной глупости его принял. Бюрократический механизм в одночасье был приведен в движение. И одной воли директора, чтобы остановить его, уже не хватало. Такими полномочиями его не наделили чиновники из Министерства для дураков.
  
   Ольга тоже знала, что Сеню ждет отчисление, но сдаваться не собиралась. В ее глазах это была страшная несправедливость. Лекарство само шло к парню. Достаточно было просто сидеть на месте. И только собственная глупость мощно выталкивала Арсения из собрания дураков.
  
   С семьей Михайлова церебрологи были знакомы и в наличии у нее средств не сомневалась.. Михайлов-старший мог выделить своему сыну охрану или за деньги нанять целый отряд полиции. Можно было бы найти и другой выход из положения. Например, подкупить Эльзу. Только Сене не хватало воображения и, как истинный дурень, выкрутиться из передряги он не смог.
  
   По этому поводу Герасимов не смог обойтись без мрачных размышлений. Логика мироздания у него на глазах делала петлю. Арсений Михайлов не собирался принимать цереброл, и Школе для дураков как кандидат, может, был не так важен. Гораздо лучше смотрелась бы Эльза. Несмотря на это, лекарство само шло к нему в руки. А он отказывался от него, не объясняя, в чем дело. И благодаря этому, становился к нему еще ближе, несмотря на отсутствие интереса. Держа цереброл на расстоянии вытянутой руки и отказываясь лечиться, Михайлов наглядно демонстрировал, что, в отличие от многих, он действительно дурак.
  
   Размышления педагога прервал секретарь Василий Михайлович, переступивший порог учительской. Выглядел он не менее пристыженно, чем директор перед Ольгой. Главный церебролог и его помощница, уставшие от сомнений, развернулись к подчиненному в поиске ответов, но тот помочь им был не в состоянии. Помощник принялся каяться, беспомощно разводя руками. На эти руки все сразу обратили внимание. В них мелькало заявление на отчисление, только что поданное Арсением Михайловым.
  
   - Мальчик топтался на входе, - рассказал обо всем Василий, - но войти решился, подошел ко мне и вручил бумажку. Я и не думал, что должен его удерживать. Странно, конечно, что дурак покидает нашу Школу. С другой стороны, такое уже не раз случалось. Это же его глупый выбор, в конце концов...
  
   - Я боюсь, чиновники из Министерства не назовут этот документ бумажкой, - директор мял заявление в руках без какого-либо уважения, - Наоборот, они примут его всерьез и немедленно признают Арсения отчисленным. С легкой душой дело сдадут дело в архив, а мы, как всегда, останемся с носом. Я не знаю, кто этого дурака надоумил, но бумагу он составил, как надо.
  
   - Может быть, еще не поздно вернуть все обратно? Найти Сеню и уговорить его забрать заявление из Школы? Мальчик растерялся, его смутили посторонние, а это нечестно. Надо отыскать его и объяснить, что он в безопасности с нами! Нельзя все пускать на самотек, иначе гупым придется признать кого-нибудь умного - нагнетала обстановку Ольга.
  
   Василий Михайлович затряс головой, давая понять, что не согласен. Арсений, по его мнению, ни за что бы не вернулся. В благоразумие парня младший церебролог не верил. Втолковать это Ольге, впрочем, было невозможно.
  
   - Мне этот мальчик показался мрачным.... задерганным и нервным. Только молчал и упирался. Казалось, что еще чуть-чуть, и он заплачет. А когда я взял его бумажку, он выдохнул с облегчением, выбежал из комнаты, сам не свой... можно конечно было бы позвать охрану... но я думаю, удержать его ни у кого не вышло бы...
  
   Герасимов поник, а Ольга на этих словах оживилась. В голосе помощника ей послышалась надежда.
  
   - Если Сеня сам был не свой - это еще не страшно! Это значит, что его напугал парень Эльзы. Пройдет день-другой, и мальчуган вернется . Но нужно и самим не сидеть сложа руки, а поскорее разыскать его, пока кто-нибудь еще его не напугал.
  
   Василий Михайлович пожимал плечами. Более ничего о Михайлове от него было не добиться.
  
   Директор, обведя взглядом подчиненных, понял, что они ждут от него решения. Хотел он или нет, а дело выходило на уровень Министерства. Отношения с тем всегда находились в ведении директора, и переуступать своих прав он никому не собирался. Чтобы не лишиться авторитета, Герасимов должен был вмешаться и расставить все точки над О .
  
   - Василий Михайлович, - церебролог напустил на себя решительный вид, как делал всегда, когда раздавал распоряжения, - немедленно задержите делопроизводство по заявлению Арсения. Мы сделаем все, что от нас зависит, чтобы вернуть мальчика обратно. Некоторое время придется делать вид, что никаких бумаг нам не поступало. В том, что Сеня у нас дурак - сомнений ни у кого не возникает. Никто ничего не заподозрит, если он так и останется студентом Школы для дураков...
  
   Василий Михайлович кивнул, но на Герасимова поглядел исподлобья. Самоуправство, исходившее от вышестоящих, его раздражало. Чтобы нарушить устав, усердному служаке требовалось особое распоряжение руководства. Секретарь получил указание, но ждал продолжения разговора. Так что он поднял голову на директора и уставился ему прямо в глаза.
  
   Герасимов выписал полную индульгенцию для чужой совести, особенно не колеблясь.
  
   - Возьмите отпуск за свой счет, Василий Михайлович. И ничего не бойтесь. Перед Министерством мы сделаем вид, что сегодня вы не работали. А если Эльза напишет жалобу и скажет, что Арсений должен быть отчислен, а мы его покрываем, то ничего путного доказать она не сможет. Откуда ей знать, приняли ли вы бумагу? Что состоялось между вами и студентом? И не отговорили ли вы его? Ваш отгул заверим прошедшим днем, так что подкопаться ни у кого не выйдет. А когда ваше временное самоустранение завершится, Михайлов уже успеет вернуться в Школу. Мы сумеем отыскать его, поговорим с ним по-родительски и покажем, что даже для самого глупого и заблудшего человека всегда имеется дорога назад.
  
  
   *
  
   Чтобы убедить Арсения, что он совершает ошибку, в которой еще раскается, Герасимов, Ольга и Василий Михайлович отправились в дом на Кутузовском проспекте, где уже побывали в начале семестра. На этот раз миновать пост охраны было нетрудно: прежнего его смотрителя уволили за грубость с посетителями. Ольга не отказала себе в удовольствии смерить сменщика надменным взглядом. Тот держал себя очень тихо: стоял, вдавив живот и положив голову на грудь.
  
   - Мы специалисты-церебрологи, занимаемся теми, кто умнеет, идем к Арсению Михайлову, скоро он станет умным, - пообещал Герасимов.
  
   Охранник встрепенулся и вжал голову в плечи. Всем своим видом он давал понять, как уважает академическую науку.
  
   Дверь Михайловых, как и в сентябре, открыл отец Арсения Сергей Сергеевич, не успевший забыть директора и Ольгу. Самого студента дома не было. В начале года церебрологи и не настаивали на встрече, но с тех пор многое переменилось. Не найдя Сени, оба уставились на хозяина так, как будто в чем-то его подозревали. В любом случае, возвращаться назад с пустыми руками они не собирались.
  
   Директор Школы для дураков, убедившись, что Арсения нигде нет, серьезно испугался.
  
   - Мы в Школе следим за успеваемостью наших учеников, нагружаем их контрольными и заданиями, пичкаем знаниями, но дома они ничего не делают. Некоторые после наших занятий не проводят вечера дома, а шляются, где Бог пошлет. Как мы ни бьемся, ничего не можем с этим поделать, - пожаловался Герасимов.
  
   - Вы что, не следите за Сеней? Отпускаете его на прогулки? Где он у вас бродит, по городу? Как, вы смотрите на это сквозь пальцы? Почему вы позволяете все это, по легкомыслию? - набросилась на отца семейства Ольга.
  
   Герасимов подыскивал подходящее слово для Арсения, но, смутившись, что перед ним отец мальчика, отступился.
  
   - Все может закончиться плохо, парень у вас рассеянный и ... гуманитарный. Если что, не принимайте мои слова близко к сердцу. Это я Вам как гуманитарий гуманитарию говорю.
  
   - Если кто-то в этом виноват, то не я, - с ходу отрезал отец семейства. - я с самого начала был против. Будь моя воля, то я оставил бы его дома. Но психологи решили, что держать мальчика взаперти невозможно. Это родительская тирания и неприемлемый бесчеловечный подход.
  
   - Но и оставлять его одного тоже - недопустимо! - всплеснула руками Ольга, защищаясь от психологов. - Если кто-нибудь обидит парня, вы даже не узнаете об этом. Может случиться непоправимое. Я бы на вашем месте уже давно установила слежку за ним.
  
   Хозяин досадливо махнул рукой, как будто где-то уже слышал эти глупости. Принимать их в расчет он не собирался.
  
   - Сеня, может, и дурак, но заманить его в западню никому не удастся. Сколько раз его куда ни звали, - он никогда не отвечает. Ни на чьи слова не оборачивается. И даже не смотрит, когда проходит мимо. Не касается руками. Найдись такой хулиган, чтобы окликнуть Сеню, мальчик не повернет в его сторону головы...
  
   - Но на него могут напасть, и не окликая! Наброситься без предупреждения, вот и все!
  
   - Кому он особенно нужен? - состроил усталое лицо Михайлов.
  
   - Многим нужно, чтобы его не было, - тихо, но уверенно произнесла завуч.
  
   - Мы хотим серьезно поговорить с Сеней, - начал объяснять Герасимов. - поверьте, у нас к нему срочное дело. В Школе только и разговоров, что о вашем парне, притом не только у преподавателей. Места не находят себе и студенты. Есть, например, девушка Эльза, у нее проблема. Она очень хочет извиниться перед вашим сыном.
  
   - Мы бы так не перепугались, если бы дело не касалось цереброла, -- перебила Ольга, - но времени остается очень мало. Мы готовы завершить отбор претендентов на наше лекарство досрочно. К сокращению испытаний благосклонно отнеслись в Министерстве. Выписать лекарство вашему мальчику мы намерены уже на днях...
  
   От этих слов Михайлов не очень-то плавно переместился в кресло. Затем провел ладонью у себя по лбу.
  
   Делегации из Школы для дураков понадобилось полчаса, чтобы ввести предпринимателя в курс дела. Известие, что Арсения били, Сергея Сергеевича всполошило, зато перспектива выдачи лекарства обрадовала. Растерявшийся, но мотивированный родитель сообщил, что свяжется с сыном немедленно, задействовав все средства. Жаль, что их у него почти не оказалось. Хоть отец и принялся названивать на несколько телефонов одновременно, ни по одному из них сын не ответил.
  
   Заподозрив неладное, мужчина бросился к дверям шкафа, заставив церебрологов расступиться по пути. На пыльных полках за их спинами хранились ценности, едва запертые на декоративный ключ. За мутными стеклами шкафа сгрудились кредитные карты, драгоценности, банкноты и ключи от квартир, офисов и дач. Глава семейства принялся рыться в своем богатстве со смутным видом подозрения на лице. Не прошло и пары минут, как он уже обнаружил пропажу. Деньги были на месте, но недоставало чего-то важного: ключи Сеня аккуратно выгреб и уволок с собой.
  
   С такой добычей на руках Арсений Михайлов был свободен, как птица. Скрываться он мог в любом угле, принадлежавшем Михайловым: везде перед ним были открыты двери. Ничто не мешало Сене менять пристанища под влиянием случайного порыва. Если вдруг парень поддавался панике, то дело худо: он мог переезжать из одной квартиры в другую, скрываясь от Эльзы и ее качка.
  
   Михайлов-старший сразу весь как-то посерел от тревожных мыслей. Вскоре это уже он подгонял церебрологов, а не они его.
  
   - У моего сына однажды был удар... Приступ. Криз. Произошло нечто неординарное. Однажды Сеня ударился головой о стол ...
  
   Ольга понимающе кивнула. Вся сцена как будто мелькнула у нее перед глазами.
  
   - После этого всё у нас пошло вверх дном. Парень добрался до своей комнаты и вмиг заперся. Как мы ни били в дверь, он не открыл нам. Вызвали полицию. Сеня стоял на пороге, глотая комки в горле. С большим трудом удалось убедить его поесть...
  
   Любящий отец обхватил голову руками.
  
   - Черт вас всех побери, если он запрется снова! Просто черт вас за это побери!
  
   В голосе Михайлова прорезались угрожающие нотки.
  
   - Этот ваш качок за всё в ответе! Это он довел Сеню до истерики. А вы вместе с Ольгой должны были быть рядом! Вы должны были быть вместе с Сеней. Я думал, что отдал сына в Школу для дурней. А получилось, что в школу к дуракам...
  
   Герасимов выдержал на себе непростой взгляд Михайлова, потом оба опустили головы. Хозяин портить отношения с преподавателями не собирался. Сговорились на том, что уладят разногласия по дороге. Герасимов и Михайлов вместе отправились на поиски Сени, по возможности не глядя друг на другу в глаза.
  
   В машине, за рулем которой был сам Михайлов-старший, Ольга взахлеб расхваливала мальчика-недоумка. Герасимов кивал, кося глазами куда-то в сторону. Иногда хозяин автомобиля поворачивался к своим гостям и закатывал сцену. Ольга в таких случаях с готовностью поддакивала ему. Директор поначалу не понимал, в чем дело. Время от времени он прикидывал, что в случае чего отбиваться пришлось бы одновременно с двух сторон.
  
   - Мальчик - лучший из кандидатов, - ныла в ухо завуч, - Он добрый; из хорошей семьи и безобидный. У него прекрасные гены: за это отвечает папа. Если Арсений поумнеет, то будет законопослушен как школьник. Заплатит налоги, как Михайлов-старший. А тих будет, как сам был недавно! Овальному к нашему выбору будет носа не подточить.
  
   Директор и так не собирался возражать, а тут просто махал рукой безо всякого удовольствия. В конце концов, он решился пустить дело на самотек.
  
   - Можно выдать ему лекарство досрочно, - пообещал Герасимов. - А модели сказать, что она отчислена. Только перед этим, прошу тебя, отыщем Сеню. Вернем парня в Школу и потом избавимся от тех, кто нам больше не нужен.... И если хочешь, я напишу рапорт чиновникам об этом вместе с тобой.
  
   Ольга кивнула головой. Только одно ее не устраивало: допускать директора до устранения Эльзы из Школы для дураков она не собиралась.
  
   - Я сообщу девице лично, - Ольга высоко задрала шею. - От твоего имени, что ты ей недоволен. Что это ты, а не кто другой, приказал отослать ее подальше. Что услышав про нее, ты вообще впал в ярость. И еще, я скажу ей, что бывают такие дуры, что их выгоняют из Школы для дурней. Потому, что никому нельзя распускать руки! Нам нужны законопослушные дураки!
  
   Герасимов безадресно кивал головой, и ему казалось, что вот-вот Ольга от него отстанет. Завуч действительно замолкала, однако легкой езды не получалось. Михайлов-старший, отвлекаясь от движения, продолжал доискиваться до правды. В глазах у директора блуждали бедовые огоньки, не на шутку пугавшие директора. Как и Касымов месяц назад, Михайлов вообще не глядел на дорогу. Заметивший это директор настороженно косил на окно заднего вида. Судя по выражению Михайлова, отражавшегося в нем, церебрология и ее преподаватели нравились ему все меньше.
  
   - Этот тип, о котором вы говорите. Хулиган. Расскажите о нем подробнее, - командовал насупившийся отец.
  
   Ольга открыла рот, но Михайлов быстро прервал ее.
  
   - Не мне. Я уже понял. Расскажите о нем полиции. Расскажите во всех подробностях. Вы еще не сделали этого? Если вы не возьметесь, то я сам на него донесу.
  
   - Не вмешивайтесь в дела Школы! Парень никуда не денется! У него не останется повода допытываться до Сени! - протестовала Ольга.
  
   Михайлов только поджимал губы. Следовать советам церебрологов он не собирался.
  
   - А если он все равно продолжит преследовать Сеню? Кто тогда за это ответит? Вы? Или может быть, Школа хочет получить иск?
  
   - Мы отчислим девушку, и хахаль ее уберется. За это уж точно не беспокойтесь. Все проблемы эта чертова Эльза заберет с собой!
  
   Отец Сени качал головой: он чувствовал подвох, но не мог себе уяснить, в чем дело. От подступавшей неуверенности Михайлов ерзал на месте все мучительнее и сильнее. Конец поездки не доставил удовольствия никому из ее участников. Герасимов, Ольга, Михайлов, каждый по своим причинам, заметно нервничали. Дорога казалась им нескончаемым бедствием.
  
   Когда делегация Школы для дураков и отец семейства прибыли на новую квартиру, страхи Михайлова передались директору и завучу. Дверь с трудом поддалась их напору: церебрологам пришлось навалиться на нее совместно. Замок на проверку оказался проржавевшим, но чинить его никто так и не собрался. Важнее всем показалось то, что мальчика не было на месте.
  
   По затхлому запаху и разбросанным тут и там старым рекламным афишам Ольга определила, что в квартире давно никто не появлялся. Михайлов был того же мнения: он хмуро прочертил пальцем пыльный след на трюмо, направился к балкону, заглянул в ванную комнату и вернулся назад, потрясая кулаками. Заговаривать со своими попутчиками он не собирался, считая это ниже своего достоинства. Убедившись, что оставаться в квартире и далее нет смысла, Михайлов пустил в ход силу: выдворил попутчиков за двери, после чего захлопнул дверь за собой.
  
   Не прошло и получаса, как церебрологи добрались до бабушки и дедушки Сени,. но и там не добились результата. Пожилые люди выложили как на духу, что внук у них появлялся, но поделиться своими тайнами не собрался. Некоторое время он мялся, а потом ни с того ни с сего скрылся за дверью. Где искать его, старшему поколению было неизвестно.
  
   - Едем по последнему адресу, - упавшим голосом сообщил родитель, приободрявшийся только при мыслях о мести. - Если его там нет, то пощады от меня не ждите: ни вы, ни все, кто попадется под руку. Я напишу в полицию. Я напущу юстицию. Я пущу в ход все, что мне о вас известно. Вы говорили "Овальный"? Это именно то, что мне нужно. Если понадобится, то я отправлю послание и ему...
  
   Всю дорогу Михайлов-старший извивался в своем водительском кресле, вместе с ним извелась Ольга, и дошел до белого каления директор. Ссоры не приключилось лишь потому, что попутчики большую часть времени молчали. У двери они обменялись недовольными взглядами. Ко всеобщему облегчению, та отворилась после первого звонка. В ее проеме, бледный и взъерошенный, поросший щетиной, стоял Арсений.
  
  
   *
  
   Лучший кандидат на цереброл, какого за весь семестр смогли отыскать Герасимов и Ольга, предстал перед ними в самом жалком виде. Одетый в пиджак и рубашку, Арсений все равно выглядел оборванным и помятым. Дорогая одежда повисала на мальчике комками, выдававшими правду о событиях прошлой ночи. Сеня спал в верхней одежде и, вполне возможно, не в своей кровати.
  
   Во взгляде мальчика отпечаталось потрясение, не дававшее собраться прочим мыслям. Сеня смотрел на лица гостей с печалью, как будто при всем желании не мог сосредоточиться на них. Обведя вошедших несмелым взглядом, мальчик отвернулся назад и замер, смотря на прихожую. Хозяин квартиры Михайлов-старший хорошо знал, что делать: вежливо оттолкнул сына с прохода, после чего пригласил церебрологов внутрь и закрыл дверь.
  
   Герасимов, Ольга, отец семейства ворвались в прихожую, ни на секунду не теряя Арсения из вида. Под их вопросительными взглядами парень побрел в свою комнату, сел на кровать, и, закутавшись в свитер, отвернулся к окну. За раскрытой форточкой шел снег, мягкие хлопья которого повисали на ветках и, обрываясь, падали вниз - на тротуар и дорогу. Где-то на белой корке, успевшей покрыть землю, отпечатались первые следы. Вдалеке играли дети.
  
   Зачарованный мальчик глядел на них, не отрываясь, и снег, как будто по его желанию падал и падал быстрее, наворачивая на тротуар промозглые хлопья. Церебрологи не знали, с чего начать: как заговорить с Сеней. Директор Школы для дураков обошел диван с трех сторон и уперся в стену. Мальчик даже не повернул в его сторону голову.
  
   Вторым за дело взялся Михайлов-старший. Молчать с тем, кто всегда молчит сам, он считал потерей времени.
  
   - Пойдем в школу, - серьезно предложил отец. - тебя там ждут-не дождутся. Настолько, что, как ты видишь, - учителя пришли сюда со мной. Поэтому, если ты хочешь, мы можем учить тебя и тут.
  
   - Я не хочу, - чуть слышно отвечал Арсений. - И учиться больше никогда не буду. Я не вижу в этом никакого смысла. Я не хочу в Школу. Когда я ходил на уроки, мне было страшно. Потом грустно. Я не понимал, для чего это нужно. С какой стати вообще изучать глупость. А когда я расплакался, что мне никто не отвечает, появился этот парень. Он занес надо мной кулаки, и я разревелся. Но когда он остановил кулак у меня перед головой, то я испугался. Я попробовал убежать, но оступился. И тогда я понял, что он меня не отпустит. И если не уйду из этой школы, то он ударит меня всерьез...
  
   Михайлов-старший смерил Герасимова взглядом, в котором читалась ненависть, и повернулся к церебрологу спиной. Лицом к лицу с сыном, отец коснулся его лба и провел по нему рукой. Другой рукой Сергей взял локоть Сени. Некоторое время оба молчали. Заминкой воспользовалась Ольга. Женщина прошмыгнула к кровати Арсения и вынырнула у директора из-под рукава.
  
   - Не будь трусом! Покажи, чего ты стоишь! Подойди к этому типу и скажи ему, что он обознался: что ты такой же мужчина, как и он!
  
   Арсений втиснулся в угол кровати. Давать сдачи он не собирался. Больше всего ему захотелось куда-нибудь бежать, не озираясь. К несчастью для него, деваться было некуда. За окном шел снег, белой сплошною стеною, похожей на простынь. Через его завесу не было видно ни домов, ни улиц, ни человеческих фигур.
  
   Директор Школы для дураков воспользовался заминкой, чтобы попытать счастья снова.
  
   - Этот тип, с которым ты подрался, он не Брюс Уиллис. Не супермен и не герой. И не верзила. Как по мне, он мудила. Таким мудакам, как он, мы не дадим спуску. Покажем ему, где раки зимуют. Искупаем его в снегу этой зимою. Так что бить его тебе уже не придется. После этого он тебя не побеспокоит. Только, пожалуйста, больше не разговаривай с ним!
  
   Михайлов ткнул Герасимова локтем в живот, отодвигая от кровати Сени, чтобы директор не портил мальчику настроение. Главный церебролог покрылся густой багровой краской, но под давлением обстоятельств вынужден был смолчать. Зато в ответ он наступил родителю на ботинок.
  
   - Этот хулиган говорил тебе что-то? не слушай! Отворачивайся и закрывай уши! Не забывай, ты услышал все это не где-нибудь, а в Школе для дураков!
  
   - Не ругайте Школу, - прошипел Герасимов. - по крайней мере, не делайте этого при Сене. Видите, он сам не свой сегодня. Еще немного, и он забросит учебу.
  
   Но Михайлов-старший сбавлять обороты не собирался. Похоже, он собрался всерьез выкручиваться за счет церебрологов. Правда, мальчик не обращал на отца никакого внимания: только сидел, положив голову на колени, и глядел на снег.
  
   - Вот вы говорите, ерунда. - прервал молчание Сеня, - а я из вас никому не верю. Вы никогда не говорите правду. А вот тот парень, он слов на ветер не бросает, он резок. Он пообещал побить меня, и если получится, то побьет.
  
   - Это всего лишь гопник. Он может обещать все что-угодно. Они всегда обещают, потому что кидалы. Если ты захочешь, он пообещает тебе исправиться. И жить законопослушно. Полиция поймает его и заставит пообещать!
  
   - А я все равно ему верю, - упрямо произнес Сеня,- я заглянул ему в глаза раз и навсегда и поверил. Да и если разобраться, то выбора мне не осталось. Во что еще верить? В то, что выпив лекарства, я сумею поумнеть?!
  
   В ближайшие полчаса стало ясно, что сбить Сеню с глупой мысли не удастся. Парень был напуган не на шутку и при любом случае твердил про хулигана. Все доверие к старшим, заложенное в нем с детства, сдавало под напором недавно пережитого. Услышав о возвращении домой, Арсений мелко затрясся под одеждой. После этого ни отцу, ни церебрологам он не позволил дотронуться до себя.
  
   Директор всеми силами пробовал исправить положение. Он готов был на что-угодно: усилить охрану здания, изменить расписание, переписать учебный план и даже переутвердить его в Министерстве. Как кандидата на цереброл Герасимов был согласен терпеть Арсения даже в обморочном виде. Только самого парня все эти улучшения не интересовали.
  
   Продолжать учебу Михайлов-младший ни за что не соглашался. Он отнекивался от церебрологов и то и дело отворачивался к стене. Иногда он высоко задирал подбородок. Однако долго продержаться в такой позе у него не получалось. Как только речь заходила о качке, Сеня становился собой прежним. Мальчик впивался в кровать пальцами и содрогался всем телом. В глазах его мелькал лютый ужас.
  
   - Если я останусь у вас, он снова встретит меня и побьет, - твердил Арсений, не принимая никаких возражений, - так что я и дальше намерен прятаться именно тут, в надежном месте. Подальше от тех троп, которыми бродит Гопник. Только в этом случае он меня никогда не найдет.
  
   - Дома у нас такое место. Мы найдем охранника, который защитит тебя ото всех хулиганов. Если захочешь, мы наймем тебе охранником кого-угодно. Возьмем в наём квартального начальника полиции. Он из тех, кто всегда согласен на дополнительный доход.
  
   Арсений механически вращал головой, на которой застыли масляные глаза. Возражения родителя его не интересовали. Он не желал ничего слушать.
  
   - Гопник обещал, что доберется до меня, и ругался так сильно, так грязно, что я думаю он уже в пути, - только и твердил он себе под нос.
  
   - Если он придет к нам домой, тут-то его и накроют. Охранник встретит у ворот! - увещевал папа.
  
   В глазах у Арсения потемнело, как будто он поймал себя на какой-то очень неприятной мысли. В любом случае, слова отца явно пришлись не к месту.
  
   - Теперь у нас в доме другая охрана, Они пропускают внутрь любого хулигана. Я уже не раз убеждался, что они открывают двери перед кем-угодно, кто бы ни пришел!
  
   Ольга и Герасимов переглянулись. На лице завуча читалось разочарование.
  
   - Старый охранник был придурок, - тихо произнесла Ольга, - но сбрасывать его со счетов не стоило. Теперь я думаю, что охранять Сеню должны настоящие козлы.
  
   - Послушай, - затеял новую попытку Герасимов. - Мне пришла в голову идея. Такого ты, наверное, еще не слышал. Тебя в школе ведь никогда не били? Не хватали за руки, не тырили деньги? Не ударяли чем-нибудь тяжелым по голове?
  
   Арсений водил взглядом по комнате. На странные вопросы он отвечать не собирался.
  
   - А раз ничего ужасного с тобой не случалось, то ничего ужасного с тобой и не будет. В жизни обычно резких перемен не происходит. Каждый день со всеми происходит, в сущности, одно и то же. И если тебя никогда не били, то, разумеется, и в дальнейшем не побьют.
  
   Герасимов выдохнул и чуть-чуть надкусил нижнюю губу.
  
   - Дело ведь еще в том, что мы с тобой живем в России. Обстановка у нас давно переменилась. Уже много лет никто никого не бьет и не кошмарит. Не калечит, не вымогает и не обманывает, особенно через телевизор. Тем более ничего из этого не происходит в нашем городе Москве...
  
   Мальчик растерянно мигал глазами. На лице его отразилось робкое подобие доверия.
  
   Директор вгляделся в студента, и кое-что его смутило. Иногда мальчик поворачивался к окну, и тогда выражение его лица менялось. В глазах то и дело вспыхивали искорки страха, а зрачки подозрительно сужались. И хотя когда парень оказывался лицом к лицу с Герасимовым, наваждение проходило, но и тут получалось не без подвоха. Мальчик ни с того, ни с сего начинал глядеть с хитринкой, и в глазах у него проступала какая-то затаенная надежда.
  
   Директор, не смущаясь ничем, всё пытался завладеть вниманием Сени.
  
   - Пойми, в России все переменилось в тот момент, когда мы оставили позади коррупцию. У нас на счету структурные реформы, которые раз и навсегда упразднили тоталитарные институты. Генеральным прокурором стал известный борец с жульничеством - Овальный. После этого любое взяточничество в России полностью сошло на нет...
  
   - Овальный, - вдруг оживился Арсений. - А вы знаете, я про него слышал. И судя по тому, что я слышал, я ему верю...
  
   Директор поднял палец кверху. Хорошо было то, что прокурор вызывал у Сени одобрение. Стоило поддержать разговор на его тему и посмотреть, что дальше будет. Чем черт не шутит, может быть, удастся войти к нему в доверие. Остальное уже не имело значения. Все средства годились, лишь бы удалось вернуть Сеню назад...
  
   Директор сделал над собой усилие.
  
   - Я Овальному верю!! - протянул он.
  
   Арсений улыбнулся. В воздухе как будто налилась волна взаимной приязни и протянулась между директором и Сеней. Пробуя курсировать на волне, Герасимов повторил свое "верю" еще несколько раз.
  
  
   - И я ему верю, Сеня! Ты мне не поверишь, как я ему верю! А поэтому давай верить вместе.. И тогда все будет у нас в порядке-- у всех, кто верит. Мы выпишем тебе лекарство. И ты поверишь, что оно пойдет тебе на пользу. Ты выпьешь его ночью.- и почувствуешь исцеление верой. В одночасье ты сделаешься веселым и сильным.. Таким же умным, как все мы... и, кроме этого, еще таким же взрослым, как и мы.
  
   Герасимов продолжал осторожно двигаться вперед, ориентируясь на настроение Сени.
  
   - В первый день, в который ты проснешься после цереброла, жизнь повернется к тебе не торцом, как ранее, а лицом. На многие вещи тебе предстоит посмотреть другими глазами. Может быть, тебе вообще не понравится наша Школа. И тогда по решению Министерства тебя переведут в другую. Уроки и задания там будут интереснее. Это будет Школа для взрослых. Ее называют университетом. И если там ты пересечешься с этим парнем, с которым ты сейчас повздорил, то сможешь поквитаться с ним без особенных проблем.
  
   Канатоходец-директор, однако, допустил ошибку: настроение Арсения после этих слов переменилось. Парень помрачнел, потому что мысли о качке вызывали у него ужас. Стоило мальчику представить себе их новую встречу, как видеть никого на свете ему больше не хотелось. Уныние и разочарование перевешивали всё.
  
   - Я не хочу с ним встречаться. Потому что я знаю точно. После этого он от меня не отстанет. Он так и сказал мне: "я не отстану". А я ему верю. Он найдет мой адрес. Он сделает все, что от него зависит. Если понадобится, он ворвется прямо сюда...
  
   Герасимов попробовал сменить тему.
  
   - А как же Овальный? Ты же ему веришь? И тому, что у нас всё будет в порядке, тоже, разве нет?
  
   Но Арсений, насупившись, сидел молча. Ничего другое, кроме качка, его больше не интересовало.
  
   В следующие полчаса Михайлова-младшего оставили на попечение Ольги, которая пыталась успокоить мальчика, пока двое мужчин в стороне обсуждали свои планы. Порадовать друг друга им было нечем. Чем дольше они наблюдали за Сеней, тем больше их мнения сходились, но в них не было ни грана оптимизма. Зато измученные оба, Михайлов и Герасимов помирились между собой.
  
   - У Сени панический приступ. С ним это бывало и раньше, - в устах Михайлова это звучало не как диагноз, а как приговор.
  
   Герасимов кивнул головой. В его движениях чувствовалась какая-то обреченность.
  
   - Вы позволите моему охраннику проходить с ним в Школу, чтобы Арсений не боялся? - слегка поддавил голосом Михайлов-старший. Он все равно хотел выбить себе какие-то преимущества.
  
   - Могу сделать исключение. Если Сене это пойдет на пользу. В этом вопросе я доверяю Вашему мнению как отца.
  
   - А полицейский наряд? Можно ли договориться об этом? Вы пустите полицейских охранять дураков?
  
   - Ваши люди в форме? В нашей Школе? Но наши дурни. Вы не понимаете их психологии. Они подумают, что вы придете их бить....
  
   - Может быть, тогда мы просто уведем его из Школы? И станем учить в одиночку. Я разрешу проводить лекции дома. Я согласен за это доплатить...
  
   Герасимов затряс головой.
  
   - Невозможно. Против этого Министерство. По регламентам Министерства работа учителей за пределами Школы строжайше запрещена...
  
   Михайлов понимающе скривил губы.
  
   - Министерство глупости Российской Федерации. Регламенты, выпускаемые им, нарушать никому нельзя.
  
   Тем временем Арсений продолжал беспокоить опекунов. Пока Герасимов и Михайлов разговаривали, парень вырывался из рук завуча, которая при любом случае вновь усаживала его на кровать. Церебрологи время от времени оборачивались к нему, но, видя, что все в порядке, снова отвлекались на свои разговоры. Тем временем Сеня за их спинами начинал свое представление заново.
  
   - А как насчет бультерьера? Можно провести к вам собаку? Это мирный и очень ласковый пес...
  
   Герасимов невольно скривился. Животных он не любил.
  
   - Арсений, судя по тому, что я видел, не должен быть в восторге от собак...
  
   Отец студента неодобрительно повел пальцем в пустоте.
  
   - С животными Сеня играет постоянно. Он чешет их за ухом, дергает их за нос и гладит против шерсти. Для него так поступать вполне нормально. Он же не понимает, что с ними можно делать, что для него опасно, а что нет.
  
   - Да, это действительно глупо. Но с другой стороны, на свете много есть животнолюбов-дураков...
  
   - Так вы согласны или нет? Пустите бультерьера? - не сходил со своего Михайлов.
  
   - Дайте минуту на размышления. Я - директор. Но другие дураки могут принять мое решение в штыки.
  
   Директор сообразил, что полицейский наверняка будет в восторге от собаки. Зато торчок, скорее всего, разозлится. Так можно было даже довести его до белого каления. С научной точки зрения, это было бы интересно. Раньше директор легко поставил бы эксперимент, ничем особенным не рискуя. В конце концов, студента, если он проявит агрессивность, вполне можно было бы признать негодным для цереброла и выгнать из Школы для дураков. Однако теперь кандидатов становилось все меньше, и опыты с ними казались Герасимову неуместными. Взвесив все за и против, он скептически закачал головой.
  
   - Пожалуй, школы, такие, как наша, не для животных. Ваш питомец будет пугать людей, если только дать ему волю. Наверняка он станет носиться в коридоре на переменах. И спровоцирует дураков на глупость, которую невозможно предсказать...
  
   - Зря Вы упираетесь. Ну, а если все же не хотите, тогда может быть и кое-что похуже собаки. Я приду сам. Обещаю, что мало не покажется. Меня-то вы, господин директор, не выставите вон?
  
   - А вот с этим не будет никакой проблемы, - с облегчением пообещал Герасимов. -
   В любой момент выпишу вам пропуск хоть куда.
  
   - Почему Арсений все время смотрит в окно? - пожал плечами директор, которого вдруг заинтересовала эта тема.
  
   - А может быть, ему просто жарко. Давайте откроем окно.
  
   Морозный воздух ворвался в комнату, остудив директора, отца семейства и завуча Ольгу. Все они, не сговариваясь, замолкли. Арсений воспользовался этим, чтобы высвободить руки и заняться пультом: на экране телевизора враз замелькали движущиеся картинки. С облегчением Ольга отвернулась, поскольку юноша явно отыскал себе дело. Она уже давно нуждалась в передышке, и ее пугал разговор директора и родителя. Меньше всего завучу хотелось бы, чтобы без нее решилось будущее Школы для дураков.
  
   Повод для разговора с мужчинами у нее нашелся сразу же. Когда завуч приблизилась, оба обсуждали новый проект папы: вольный проход в школу для группы санитаров. Директор давал согласие впустить их, но настаивал на том, чтобы медики оставались во дворе, наблюдая за учащимися через окна. Михайлов пробовал выбить для них право присутствия на занятиях. Завуч оказалась сторонницей компромисса: работников больницы можно было переодеть уборщиками, и впустить, не смущая дурней.
  
   За разговором все трое не заметили, как готовилось что-то странное. В буре звуков уже давно чего-то недоставало, как будто из нее изъяли какую-то важную мелодию. В причине наступивших перемен никто не мог разобраться, но каждый чувствовал себя немного неловко. Между тем смутная тревога понемногу охватывала всех.
  
   Звуков убавилось потому, что собирался с силами замолкший Сеня. На цыпочках мальчик подобрался к окну, растворил его наотмашь и, последний раз оглянувшись на комнату, бросился вперед.
  
   Послышались крики, взрослые кинулись за Сеней, но подоспели поздно. Мальчик лежал, распластавшись, на крыше подъезда. Михайлов в угаре готов был спрыгнуть за ним, но Ольга вовремя удержала родителя за руки. В нескольких шагах от нее Герасимов с трудом сохранял самообладание. Он теперь оставался за главного и занялся самым главным - вызвал врачей: не специалистов из психологической консультации, на которых он рассчитывал, а других докторов из числа тех, с кем никому не хотелось бы иметь дела, - карету скорой помощи и службу психиатрического диспансера.
  
   *
  
   Эпизод 8.
  
   Директор остановился на самом простом способе привести нервы в порядок: смотреть на падающий снег. На Тверской третий день бушевала метель, так что охранники Школы для дураков сами взялись за метлы и приступили к уборке. Иногда студенты выходили во двор, но было их меньше обычного. Директор не досчитался не только Арсения Михайлова, но и другого ученика - торчка Альберта. Обоих подхватила метель, но обошлась с ними по-разному: Арсению спасла жизнь -- юноша, прыгнув с балкона, угодил в сугроб, а вот Альберта не пощадила. Полицейский нагнал наркомана за оградой здания и на виду у охраны приложил в челюсть. Молодой человек, брезговавший здоровым образом жизни, не выдержал удара и, обессиленный, рухнул на снег.
  
   Студенты повздорили, пока Герасимова не было на месте, так что директор не смог бы вмешаться, и все равно он чувствовал себя виноватым. Заторможенный, но послушный мент был еще и туповатым -- без чего не угодил бы в Школу - и иногда вел себя, как ребенок. Главному церебрологу следовало понимать, с кем он имел дело. Услышав, что наркоман должен получить цереброл вместо всех, мент тотчас поверил на слово. И решил поквитаться с Альбертом, на которого давно уже имел зуб .
  
   Злость на торчков копилась у полицейского еще с юности, но за годы в полиции перешла в стойкую ненависть. На собственном опыте правоохранитель убедился, что нарки способны на любую подлость. Пожиратели дури обманывали врачей и простых граждан, не говоря уж о его сослуживцах, работниках полиции. Не ведая стыда, наркоманы жульничали и крали ради новой дозы. Иногда они опускались еще ниже, до вымогательства. Теперь один из них сорвал государственную кампанию по выдаче цереброла, введя в заблуждение директора. Убеждать Герасимова выписать лекарство кому-либо другому полицейский не решился, склоняясь перед его авторитетом ученого. Но и оставлять несправедливость без наказания не собирался. А просто решил взять дело в свои руки.
  
   О драке между студентами директору сообщил секретарь Василий Михайлович, встретивший Герасимова на входе в Школу. Представить себе худший момент для разговора было невозможно. Главный церебролог и без того чувствовал себя разбитым. На телефон ему названивал Михайлов, перемежая упреки и угрозы. Держаться у директора выходило туго. Неугомонный родитель чувствовал слабину и останавливаться не собирался.
  
   Едва оправившись от сцены с сыном, отец семейства накинулся на Школу.. Во всех своих бедах он обвинял церебрологов. Юристы Михайлова собирали бумаги, готовясь подать жалобы в суд. Ограничиваться ими родитель не собирался. Михайлов планировал тайно встретиться с прессой и организовать утечки, а еще угрожал Школе переаттестацией. Герасимов значился в планах Михайлова особо. Директору родитель обещал мужской разговор по итогам семестра.
  
   В таких условиях о продолжении учебы для Арсения не могло быть и речи. Алексей Герасимов скрепя сердце вычеркнул парня из списка претендентов. Вслед за ним вылетела из Школы его обидчица Эльза. За девушкой вверх тормашками отправился полицейский. После недавней драки рассматривать его кандидатуру стало невозможно. Очная ставка охранников в кабинете у Герасимова лишила мента последних шансов. Оказалось, тот шел на торчка во всеоружии, угрожая ему дубинкой. Иметь дело с задиристым парнем церебрологам не позволялось. Взрослым людям, ведшим себя агрессивно, умнеть было категорически нельзя.
  
   Сотрудники Школы, не сговариваясь, встали на сторону Герасимова. Сторожа обвиняли друг друга в попустительстве, объясняя, почему началась драка. Но когда дело доходило до мента, в показаниях они не разнились. Каждый считал, что тот ввел их в заблуждение. Охранники так и не поняли, был мент на отдыхе или при исполнении. На торчка он пошел с такой невозмутимостью, что оба, не раздумывая, расступились перед ним.
  
   Не встречая противодействия, мент сбил Альберта с ног, приложил по ребрам и селезенке, а потом нанес сокрушающий удар по почкам. Безнаказанный, убрался восвояси, и только после этого в Школе догадались вызвать полицию.
  
   У правоохранителей сомнений по поводу случившегося не было. Все, как один, полицейские вступились за своего сослуживца. От директора потребовали помочь показаниями. Возражения не рссматривались, так что, в конце концов, Герасимов покинул управление, хлопнув дверью.
  
   - Зря вы так, -- осторожничал Василий Михайлович, - можно сказать, взяли и нагрубили полиции. Честно говоря, с этими типами лучше было бы помягче. В любой момент они могут назначить нам проверку. Изучить, как идут дела в коллективе и действительно ли доволен каждый дурак.
  
   Директор раздраженно резал воздух руками. Возражения Василия Михайловича его не убеждали. По всему было видно, что церебролог решил пойти на принцип.
  
   - Я лучше обращусь к Овальному или сам отправлюсь к правозащитникам. А может быть, запишу обращение к президенту или в Организацию объединенных наций. Но только не пойду на поводу у коррупционеров. В московской прокуратуре я частый гость. Меня помнит Овальный. С его помощью мы остановим не только жуликов, но и козлов...
  
   После того, как претендентов убыло, в аудиториях поселилась смертная скука. Занятия продолжались по расписанию, но прежнего огонька на них не было. Под грузом неудач Герасимов терял веру в свои силы. Не зная, как учить дальше, он смотрел на дурней как на наказание. К черту пошли годы педагогической практики. Директора настигал мучительный кризис профессионального призвания.
  
   Ну, как после всех неудач было и дальше трудиться с недоумками? делать все, чтобы цереброл не достался умникам? Думать, кто тайком распускает руки? Вскрывать тайные пружины глупого поведения? размышляя о работе, директор кусал себе локти. Ни на один из этих вопросов ему ответить было нечего.
  
   В раздражении Герасимов решил плыть по течению, отложив в сторону свои провокации. Каждый день он читал лекции, как будто отбывал номер перед чиновниками из Министерства. Отступления больше не позволялись. Дураки слушали вполуха, поглядывая в сторону. Раньше бы директор осадил их какой-нибудь колкой фразой или спровоцировал на выходку. Теперь рисковать у него желания не было.
  
   Скучные академические часы тянулись в неотопленном и пустом зале.
  
   Только Борисов записывал что-то в тетрадку, а другие не делали и этого. Отношение директора к умному парню менялось. Что ни говори, а к занятиям он был подготовлен лучше всех других дураков.
  
   Борисов поднимал руку и задавал вопросы, как будто всерьез хотел что-то выяснить. Это любопытство грело душу директора. И если парень хотел добраться до истины, то имел на то полное право, как любой недотепа. Вопросы его были, тем более, невинными. По крайне мере, на фоне того, что творили другие дураки.
  
   Борисов тоже почувствовал, что отношение к нему изменилось. Ветер дул ему в спину. Уверенный в своих силах, парень расправлял плечи пошире, чтобы была видна надпись "Сорбонна". Продемонстрировав, что он учился в этом ВУЗе, Борисов задавал какой-нибудь каверзный вопрос.
  
   Видя, что остальные студенты расслабились, парень пробрался на первый ряд, где, кроме него, больше никого не было. Оттуда он повадился глядеть на Герасимова, изучая его то с любопытством, то с явным снисхождением. Иногда взоры лектора и студента пересекались.
  
   - Я давно хотел спросить, господин профессор, - сказал Борисов , - но повода для этого у меня не было, - Почему повышение интеллекта всегда совершается так коварно? Никогда оно не идет рука об руку с моральным прогрессом личности. Что ни говори, умные люди не особенно нравственны. А те, кто, благодаря церебролу, все-таки умнеют, остаются такими же моральными уродами, как и были всегда.
  
   Герасимов, понявший, что от него хотят услышать, потянул паузу.
  
   Тема нравственности была запутанной, и рассуждать на нее не хотелось. Это была неприятная тема. У церебрологии были, конечно, ответы на любые вопросы. Но давать их следовало так, чтобы новых реплик не последовало, а дискуссия по возможности прекратилась.
  
   -- Вот Вы, Егор, иногда говорите, что окончили Сорбонну, - начал Герасимов. - И, честно говоря, я вам верю. Как и всякий человек, вы имеет право на фантазию. А как выпускник Сорбонны, должны разбираться еще и в психологии.
  
   Как вы понимаете, разум и сфера чувств у обычного человека почти не пересекаются. Ум хочет одного, а сердце - другого, и поделать ничего невозможно. Вы как неглупый человек всё это знаете, пусть и записаны в Школу для дураков.
  
   В университете вас учили, что противоречие между долгом и чувством пронизывает всю личность. Ученые давно нашли этому объяснение. За чувства и мысли отвечают разные участки мозга. Иногда разум побеждает эмоции, но случается и обратное. В этом случае мы сталкиваемся с проблемой. Можно усилить ум, но подсознание - невозможно. Самое понятие прогресса к этой сфере неприменимо. Интеллект пациента - величина переменная, а вот повлиять на сформированный годами характер не в силах никакой цереброл.
  
   Отвечал директор, делая большие паузы, и, возможно, не особенно убедительно из-за остановок. Всё потому, что разум у него самого в тот момент расходился с сердцем. Директор силился понять, что Борисов делает среди глупых. Могло ли выйти так, что его присутствие - это просто глупый розыгрыш? Но в таком случае Борисова бы не пропустило Министерство. А что, если оно сплоховало? Было ли такое возможно? Директор знал, что ответить. В случае ЧП ответственность можно будет спихнуть на руководство. При необходимости даже затеять с чиновниками административную тяжбу и повлиять на кадровые перестановки в Министерстве. А пока просто забыть про всё остальное и наслаждаться общением с собеседником, которого действительно интересует цереброл.
  
   Тем более, что другие студенты воспринимали любые попытки учить себя как оскорбление. На самого директора они глядели исподлобья. Герасимов хотел понять причину их мрачных мыслей. Как-то раз он засек, что у него за спиной обменивались записками. Нужно было выяснить, о чем сговаривались студенты, пока еще не сделалось слишком поздно.
  
   Когда учащиеся вышли за порог аудитории, директор разобрался, в чем было дело. На помощь пришла система слежения, опробованная Ольгой. Студенты о шпионаже не догадывались, и, чуть директор за порог, раскрывали друг другу свои души. За закрытыми дверьми они обсуждали Арсения и Альберта, и сходились на том, что во всем на свете был виноват Герасимов.
  
   С чьей-то руки в Школе стали ходить очень глупые слухи. Борисову передали, будто директор довел блаженного парня до самоубийства, накричав на него у себя в кабинете. Выпускник Сорбонны пересказывал эту сплетню без зазрения совести , как будто сам был глупым. От него чушь услыхал Василий Михайлович, - и, что особенно задело Герасимова, поверил.
  
   - Вы ведь вчера повздорили с Арсением, а потом он попробовал свести счеты с жизнью? -тихо спросил секретарь Школы, как будто речь шла о преступлении. Говорил Василий Михайлович, слегка потупясь, пряча при этом не только глаза, но и руки.
  
   - Я, разумеется, не настаиваю, что между этими вещами есть связь... - тут же пошел на уступку Василий. - А просто хочу восстановить картину событий. Все-таки Арсений был и мой ученик.
  
   - Сеня не вешался, - покраснел от гнева Герасимов. - И я никогда не кричал на него. Это было бы странно. И непедагогично. Просто однажды... я и сам этого не понимаю. Что-то стряслось с Сеней. Он подошел к окну, растворил его и сделал шаг вперед, туда, в темноту, на снег...
  
   - Я Вас не обвиняю, - снова сдал назад секретарь Школы. - И если хотите знать мое мнение, то целиком верю. Но полиция считает иначе. Она рыщет вокруг и вынюхивает что-то... Как я недавно узнал, всё из-за того парня. Разумеется, полицейского. Только он их волнует. Они хотят ваших показаний, чтобы оправдать его, своего коллегу, и потому разыскивают хоть какой-нибудь компромат на вас.
  
   - О них самих ходят слухи. Полицию обвиняют в коррупции, о чем всему городу хорошо известно! Скажите им, что мы, в Школе дураков, тоже в курсе. Если что, с прокурором Овальным у меня давно уже есть личный контакт.
  
   - На вашем месте я бы не ссорился с ними, - еще дальше отступал секретарь. - ведь с прокурором мы уже поссорились. Полиция просит у вас показаний, чтобы вытащить своего сослуживца на свободу. Честно говоря, я их понимаю. Если вы будете им отказывать, они ополчатся против вас...
  
   - Ссоры не избежать! - рявкнул директор и ударил кулаком по столу, возмущенный чужой трусостью. - Знаете что, Василий? Я поссорюсь с любым, кто станет распространять вздор про меня!
  
   Секретарь сделал еще шаг назад, и дверь за ним непроизвольно растворилась. Скоро он полностью скрылся в темноте. Оставшись один, Герасимов, обхватил голову руками: он не знал, что ему делать. Василий Михайлович был ему другом, и кричать на него не стоило. Если давать волю гневу, можно было растерять даже самых последних друзей.
  
   И все-таки сидеть сложа руки было невыносимо.
  
   Студенты верили обвинениям и делали выводы. Декабрьским вечером директор встретил в своем кабинете Футболиста. Разговор длился недолго: спортсмен заходил по делу. Оказалось, что он принес заявление об отчислении из Школы для дураков.
  
   - Вы терпеть меня не можете, и я давно это понял, -- сверкал глазами парень, не позволявший перебивать себя, но хотевший выговориться. - Вы все делаете, только чтобы меня опорочить. Я старался учиться, ходил на лекции, семинары, но всё без толку. То, что вы рассказываете, я не понимаю. И про лекарство вы уже решили заранее, кому оно достанется.
  
   Парня нужно было остановить, но директору, долго дразнившему Футболиста, ничего не пришло в голову. Возможно, что он и правда задевал игрока слишком сильно, а стоило демонстрировать, что он верит в его силы. В его глупость. Только теперь всё было поздно. Взять все слова назад было невозможно. Герасимов беспомощно разводил руками и что-то мямлил. Но только Футболист откуда-то точно знал, кому выпишут цереброл, поэтому тихо встал со своего места и захлопнул дверь.
  
   На следующей лекции студентов почти не было, а после у Герасимова снова появились причины, чтобы схватиться за голову. В его кабинет вошла Лора, державшая в руках большую пачку денег. Как и Футболист, женщина была непреклонна.
  
   - Вы уже готовитесь сделать выбор в пользу Торчка, я это знаю. Сейчас он в больнице и готовится получить от вас лекарство. Для всех он пострадавший, вы не любите ни меня, ни полицейского. Другой возможности, кроме как выбрать его, у вас не остается. Я не хочу вас переубеждать: знаю, что это бесполезно. И все же мне есть, что сказать. Я принесла вам деньги.
  
   Герасимов, уже даже не расстраиваясь, прогнал ее, а потом направился к шкафу, налил коньяка и, зажмурившись, выпил залпом. Голова, как всегда бывает в самом начале опьянения, прояснилась. Директор подумал, что, наверное, лучше было бы покончить со всем одним махом. Вообще со всем: взять и засунуть голову в петлю. Или то же самое, но иначе: окликнуть Лору и принять взятку от дураков.
  
   *
  
  
   Эпизод 9.
  
   О том, что лекарство ни в коем случае не следует выписывать Торчку, Герасимова предупредили обеспокоенные Василий Михайлович и Ольга, быстро понявшие, к чему шло дело. Оба церебролога не сомневались, что у парня еще обнаружится темное прошлое и, поумнев, он будет представлять угрозу для общества. В то, что наркоман мог избежать попадания в криминальную хронику, никто из них не верил. Директор бросил робкие попытки убедить подчиненных, что такое возможно, и просил дать ему сосредоточиться.
  
   Правда, не устроившая директора, вышла наружу быстрее, чем он рассчитывал. Торчок действительно не ладил с законом, а заодно был способен на подлый поступок. По временам он потреблял зелье сам, а иногда продавал дозы в мелкую розницу. На чистую воду его вывела полиция, шедшая по следу. Правоохранители очень хотели вызволить своего сослуживца Мента, потому искали компромат на того другого, из-за кого он оказался за решеткой. Скрыться от сотрудников правопорядка у Торчка не вышло.
  
   Герасимов не хотел ни к кому прислушиваться, но от документов, попавших к нему на стол, было не отмахнуться.. Директору с самого начала бросился в глаза бланк Министерства, на котором их отпечатали. Не принимать бумагу, выписанную в таком месте, значило ссориться с чиновниками. В глубине души Герасимов давно задумывался над этим, но делиться планами заранее было бы неосмотрительно. Для скандала с высокопоставленной инстанцией в Школе ничего готово не было.
  
   Из ментовских бумаг, присланных директору, следовало, что Торчка брали под стражу уже не единожды. Последний раз он должен был отбывать реальный срок, но его спасла справка, полученная из наркодиспансера. Вместо тюрьмы нарк угодил на лечение, где залег на дно в больничной палате. От врачей он и узнал о цереброле. .Медицинские процедуры шли ему на пользу, укрепляя не только тело, но и душу. Нарку пришло в голову подать заявку в Школу для дураков по льготной квоте как нуждающемуся в лечении. Герасимова впечатлила такая натасканность в бюрократических процедурах - и неожиданная ясность мысли. Страшно было представить, что случилось бы, если бы пронырливый парень еще и поумнел.
  
   - Кандидатов у нас почти не остается, - рассуждала Ольга тоном, в котором чувствовался упрек Герасимову. - Мы подходили к ним слишком придирчиво и отсеяли практически каждого. А может быть, - сделала она уступку, - ни в чем не виноваты и хорошо делали свою работу. Ведь нам казалось, что кандидатов вдоволь, и все заслуживают особого подхода. И вот, доискиваясь до каждого, мы не оставили в Школе почти никого.
  
   Герасимов старался не оборачиваться к подчиненной, чтобы та не заметила выступившую у него на лице гримасу. Со стороны Ольги, стоявшей у окна, был заметен только кивок головы, а в действительности директор скорчился. Завуч увидела неопределенный жест, казавшийся равнодушным, и он ее не устроил. Так или иначе, она заговорила решительнее, чем прежде.
  
   - Некоторых из кандидатов выгнали мы сами, положившись на интуицию. - тем же тоном упрека продолжила Ольга - на других с самого начала посмотреть было страшно. Оставить их в игре не могли бы ни мы, ни другие компетентные специалисты. То, что такие студенты угодили в Школу, - недоработка Министерства, но, к сожалению, поделать с глупостью чиновников ничего невозможно... Среди тех же, кто попал к нам не случайно, лучше всех был Арсений, а после него Альберт. Но и в его пользу делать выбор недопустимо. Этот парень преступник, и выбери мы его - нас на суд вызовет сам Овальный. И будет прав: чем займется Торчок, если мозг его неожиданно вырастет, невозможно себе и вообразить.
  
   И вот итог: остается лишь один кандидат, которому можно доверить наше лекарство. Делом доказавший, что достоин поумнеть и прошедший вместе с нами все круги ада. И неважно, что этот выбор бьет по всем стереотипам. Наоборот, это повод задуматься, что мы мыслим слишком узко. Лишь по недальновидности нам не приходило в голову, что этому кандидату вообще требуется цереброл.
  
   Герасимов поначалу не понял, куда клонила Ольга. В любом случае особенного интереса ее слова у него не вызвали.
  
   - У нас никого не осталось! - отвечал он, не поворачивая головы. - Торчок это единственное решение. Или, может быть, стоит уговаривать Футболиста, чтобы он вернулся назад.
  
   Ольга про себя отругала директора за недогадливость.
  
   - Кандидат все же есть, независимо от того, что ты о нем думаешь. И все равно, что он не вписывается в расхожие представления о глупости - зато он представляет это явление под особенным углом. Вдобавок нужно учесть успеваемость в Школе. К нам уже давно ходит Егор Борисов и превосходно учится. Сейчас он настырно идет к цели, не видя перед собой никаких преград. Это тоже признак глупости. На сегодняшний день он единственный, кто надеется получить цереброл от Школы для дураков.
  
   Герасимов всерьез задумался, не развернуться ли лицом к Ольге. Может быть, гримаса, застывшая на нем, сказала бы лучше любых слов. Однако ссора с завучем была бы опасна: Ольга явно была не в настроении. Директор решил до поры до времени не провоцировать ее.
  
   Герасимов, конечно, никогда не забывал про Борисова, да тот ни за что и не позволил бы этого сделать. Каждый день умник посещал лекции, задавая вопросы, приводившие церебролога в трепет. После всех этих уколов смотреть на него как на кандидата в дураки было невозможно. Противопоказания были слишком очевидны. Глядя на складки лба, более высокого, чем встречаешь обычно, Герасимов думал, что скорее бы выписал цереброл Ольге, чем этому лбу.
  
   Однако сетовать на завуча за ее предложение не приходилось. Обидная правда все равно оставалась на стороне Ольги. Как ни умен был Борисов, других кандидатов на цереброл не находилось. Другие претенденты отсеялись по вине директора. В этих условиях единственного дурня нужно было полюбить таким, каков он есть.
  
   И все же такая перспектива наводила на Герасимова ужас. Директор заранее представлял себе умника, скоро-наскоро жующего синюю таблетку цереброла. Прими он такое решение, сам собою запустился бы губительный механизм действия лекарства. Давление препарата развернулось бы немедленно, причем по всей коре головного мозга.. Практически сразу черепная коробка оказалась бы на грани слома.
  
   Герасимов представлял себе, как это случилось бы с Борисовым. Мозг парня, и без того прокаченный учебой, попробовал бы выжать из себя максимум. В беспримерном усилии он бы, наверное, чуточку вырос. Расширение не продлилось бы долго: напряжение сыграло бы с ним злую шутку. Борисов быстро бы обмяк от подступившего головокружения. И вынужден был бы платить по счетам. Расплатой за непомерные амбиции стал бы безоговорочный дефолт его головы.
  
   Герасимов живо себе воображал, как нейронные сети в мозгу парня наливаются юной силой, подобно лампочке, решившей гореть поярче. Обреченный благородный порыв с самого начала вызывал содрогание. Он никогда не достиг бы цели. Электрическому прибору не осталось бы ничего другого, как выгореть. Если продолжать аналогию, то умнику предстояло потерять память, мысли, рассудок и даже осознание себя самого.
  
   Сострадательный от природы директор так измучился, что по его лицу прошла судорога. Ужасала не только мысль о церебральной катастрофе, но и то, что деваться от нее было некуда. Дело было не во вмешательстве Ольги. Завуч могла бы промолчать, но это ни на что не повлияло бы. С Ольгой или нет, но другого выбора у Школы для дураков не оставалось.
  
   Самому директору даже думать об участии в преступлении было невыносимо. Себе он представлялся еще одним убийцей в белом халате. И пусть когда-то он недолюбливал Борисова, следов этого чувства в душе не отыскалось. Зато он знал, что ни один здоровый человек не мог бесстрастно расправиться со своим ближним. Имея хотя бы капельку сострадания, доводить дело до вручения цереброла умному парню было нельзя.
  
   Терзания Герасимова продолжались. Перед глазами у него наскоро мелькнул Кеплер, чей синий язык, запечатленный на фотографии, достигал подбородка, и тут же его сменили осоловевшие глаза Дональда Трэша, все же не устоявшего перед церебролом. Являлся еще один образ, известный каждому: наморщенный лоб премьера Медведова, напрягшийся в ожидании катастрофы. Ожидания у главы правительства в отношении своих способностей были явно занижены. Действительность показала, что, как и всем прочим, Медведову цереброл был категорически ни к чему.
  
   В этот лирический момент у Герасимова душа болела за каждого. Бог знает, почему эти люди потянулись к лекарству. Может быть, их называли идиотами, и они близко к сердцу приняли чужую глупость. На своей шкуре они доказали, что подобные обвинения были напрасны. В ходе эксперимента все оказались дьявольски умными. Даже для таких увальней, как Трэш, цереброл был сильнодействующим ядом. Не спасало и то, что к решению поумнеть президента вела придурь, помноженная на самонадеянность и жадность. Одних только этих качеств было недостаточно. Если самой обычной дури в головной коре не хватало, цереброл работал в холостую, отравляя принявший его организм.
  
   Даже на фоне этих отчаянно ошибшихся людей Борисов вредил себе особенно безрассудно. Ведь в отличие от блаженного парня Михайлова, выпускник Сорбонны должен был ведать, что он творит.
  
   К своему удивлению, Герасимов обнаружил, что готов разрыдаться от бессилия. Только Ольгу трясущиеся руки Герасимова не убеждали. Подчиненная привыкла видеть в начальнике толкового мужчину. Теперь, глядя на усталость и разочарование директора, она раздумывала, что хотела бы другого начальника и не собирается подчиняться сопляку.
  
   - Ты всегда говоришь одно и то же, но убедить не можешь никого, даже Овального. -отрезала Ольга. - Борисов сумасшедший, я с тобой согласна, но какая нам разница? Что дальше? Пусть он воображает себе, что хочет. Обычно такие люди представляют себе новые горизонты. Высоты познания, но к нам эти фантазии не имеют никакого отношения - мы ведь об этом не мечтаем. К тому же, итог с самого начала понятен. Как и все остальные, Егор попадет в дурку. Зато мы извлечем выгоду из его глупости, так что он все-таки сделает доброе дело, не для себя, так, по крайней мере, для нас.
  
   У Герасимова дернулось левое плечо, но Ольга предпочла оставить это без внимания. Зато тут же заподозрила в директоре нерешительность, которую презирала.
  
   - В нынешних тяжелых условиях у нас не остается другого выхода. - аргументировала она, - Как никогда, нам нужен студент-камикадзе, жертва во имя российского цереброла. Борисов подходит для этой роли идеально. Думаю, мы будем друг другом довольны. Пусть он забирает себе лекарство и избавляет нас от проблемы. А мы после этого закроем учебную ведомость этого семестра, и разойдемся по домам.
  
   Герасимов потряс головой. Ольга его пугала. Против черствости подчиненной он не находил аргументов, но при этом не понимал, как работать с ней дальше.
  
   - И все-таки я не могу поверить. В моей голове никогда не уложится такая глупость. После всех дипломатов, профессоров, художников, музыкантов, после поэтов, гомосексуалистов, президента Дональда Трэша, премьера России Дмитрия Медведова, после недавнего нашего президента, стольких неудачных экспериментов на собаках, после всего, что было сделано, - и было сказано, одним словом, - после всего - еще раз пытаться поставить все тот же опыт... ... и на ком? Кого не пожалеть-то? если задуматься хотя бы над этим. Наверное, и тут были варианты. Но он не захотел думать. И пошел по пути наименьшего сопротивления. Он ставит опыт на самом себе!
  
   Главный церебролог поднял глаза к небу.
  
   - Нет! Борисов умный... он окончил Сорбонну, я проверял это по документам. И задавал ему вопросы, так что удостоверился лично. Но несмотря на все свои познания, он законченный дурак.
  
   - Дурак, - пожала плечами Ольга, в голосе которой сквозило равнодушие. - Придурок, баран, безмозглая скотина. Но бывают же и умные дурни. Таких людей полным-полно среди ученых. Эти узкие специалисты ничего не понимают в жизни, заставь их делать что-нибудь руками, ничего не выйдет. Так что я не разделяю твоих эмоций. Совсем не удивляюсь, когда мне попадается очередной умный долдон.
  
   Другой довод вертелся у завуча на кончике языка.
  
   - Но мы-то с тобой нет, мы не дураки, мы умные, мы даже очень умны, и нам нужно сознавать, в какое положение мы попали. Сейчас нам надо выжить любой ценой. На будущей неделе у нас снова суд с Овальным. Прокурор заинтересуется нынешним семестром, с которым не всё гладко. Овальный знает, что нам предстоит непростой выбор и, очевидно, следит за нами. Попробуй встать на его точку зрения. Ты придешь к интересным выводам. Лучше прописать цереброл самоубийце, съехавшему с катушек, чем наркоторговцу, который станет опаснее, поумнев. У Борисова есть и другие преимущества. В отличие от Карпова, побившего жену, умный парень не распустит руки. Он вообще не агрессивен. Скорее всего, он нанесет вред только самому себе.
  
   - А если этот Борисов станет калекой, что тогда? Не подадут ли на нас в суд за это? Это могла бы сделать его невеста. Родственники или он сам, если сохранит разум. Это ведь тоже возможно: он может еще и не чокнуться. В таком случае, оклемавшись, почему бы ему не обратиться с иском? за преступную халатность, введение его в заблуждение, за неоказание помощи... Откровенно говоря, я боюсь, что он будет преследовать нас.
  
   Завуч пожала плечами. Сомнения этого мужчины, когда-то казавшегося ей сильным, раздражали.
  
   - Ты вечно чем-то напуган. И не даешь себе даже труда разобраться. И ничего не смыслишь в юридической стороне дела. Борисов подпишет бумагу об отказе от претензий, и этого хватит. Пусть только попробует спорить заранее - пригрозим, что не получит церебролу. Под таким-то прессом он уступит мгновенно. Я его знаю. Видишь, как всё просто? Вот и всё!
  
   - Я бы на его месте все же не сдавал бы сразу все карты. Оставил бы лазейку для себя, ведь нельзя же просто брать... и бросаться в воду,- поник Герасимов.
  
   - А вот и нет, - в голосе Ольги послышалось торжество на что-то обиженного человека. - В этот раз никакой лазейки у него не будет. Он понесет полную ответственность за свои поступки, как уже давно полагалось. Ведь отвечать за свои слова - нормально для взрослого мужчины. Парень хотел себе цереброл - и он его получит. Отвечал "нет" на все советы, ни в грош не ставил преподавателей, лекции и учебники? И, посещая Школу, изводил меня своими вопросами? Прекрасно! Может быть, именно так и стоило делать! Ведь это ведет к цели! Что же, пусть под конец семестра он получит то, к чему стремился больше всего!
  
   Директор поежился, думая, что теперь Ольга вызывает у него неподдельный ужас. Однако спорить было, похоже, слишком поздно.
  
  
   - Что ж, если Борисов пожертвует собой ради Школы, ради нашей карьеры, ради самой церебрологии в России, то тогда, наверное, я не против. Пусть это противоречит здравому смыслу, это аморально и просто плохо, и мне даже стыдно, что мы соглашаемся на это. Но все равно мы предоставим ему такую возможность - предложим лекарство. Извини, если я путаюсь и сбиваюсь. Пусть будет то, что будет, - вытирая глаза платком, выдавил из себя начальник Школы для дураков.
  
  
  
  
  
   *
  
  
   Эпизод 10.
  
   Вручение цереброла, фотосессия, концерт всегда были в Школе для дураков праздником. Герасимов решил нарушить традицию: заменить их на подписание бумаг, крепкое рукопожатие и передачу лекарства где-нибудь в подвале, подальше от чужих глаз. Гостей на закрытие семестра не пригласили, да и возможности сделать это не было. Дела со студентами не заладились, и ожидать от них было нечего, кроме каких-нибудь бед.
  
   Готовясь к празднику, Ольга хотела нанять фотографов -- снимки, сделанные ими, в качестве подтверждения иногда требовало Министерство. Однако порывшись в Регламенте ведомства глупости, Герасимов пункта об обязательной фотосессии не нашел - и съемку с удовольствием вычеркнул. Довольный своей маленькой местью, директор отказался и от услуг оркестра. Формальностей и без того хватало, а на горе-празднике сам Бог велел сэкономить.
  
   Голова у директора пухла при мысли о том, кому достанется лекарство. Борисов не был похож на дурака ни с одной из возможных точек зрения. Положиться на его здоровье также было трудно. Слишком умный и тонкий, студент входил в повышенную группу риска. Сделаться плохо ему могло уже после первой таблетки. Как тут не вспомнить Кеплера, не выдержавшего двух горошин лекарства! Американец продержался на ногах полчаса после цереброла, а потом цереброл сбил его с ног. Дело обернулось скандалом: врачи склонились над едва теплившимся телом первого человека, пытавшегося поумнеть.
  
   Случай американца считался в церебрологии классическим: его называли типичной ошибкой в организации лечения. Повторить несуразицу значило поставить крест на собственной профессиональной карьере. Герасимов боялся за свое кресло и старался подстраховаться заранее. Чтобы Борисов в случае чего не лишился жизни, вызвали карету скорой помощи и команду реаниматологов. На уши поставили всю Школу, так что вместо праздничного настроения повсюду разлилось предчувствие надвигавшейся катастрофы.
  
   На выпускной вечер церебрологи решили особо не тратиться. Большой зал все же украсили гирляндами, но старыми, взятыми в аренду у Министерства. Столы сервировали по самому скромному вкусу. Иностранных гостей за них не позвали . Вместо знаменитостей в главном зале рассадили обычных сотрудников Школы для дураков.
  
   Ольга хотела принести в залу репродукторы, чтобы включить музыку, но Герасимов призвал сотрудницу к экономии. Завуч согласилась и сообщила, что придет в траурной одежде. Итоги семестра ее тоже не устроили. После короткого обсуждения договорились, что сделают лишь одну уступку протоколу: устроят победителю продолжительную овацию. Директор мрачно подумывал, что, будь его воля, среди хлопков обязательно свистнул бы .
  
   Главного героя вечера, Борисова, дважды приглашать не понадобилось. Он прибыл заранее, притом безо всякого сопровождения. С парнем не было ни друзей, ни родственников, ни обычного в таких случаях представителя Министерства. Заняв место за столиком, выпускник Сорбонны поглядывал на часы, а Герасимов по привычке следил за ним через видеорегистратор. Походя вскрылось, что Ольга пронесла фотоаппарат и сделала пару снимков, желая подбодрить победителя. Она подмигнула Борисову, и тот, не задумываясь, салютовал ей в ответ.
  
   Когда все было готово, пришла очередь самому директору спуститься в зал. Герасимов любил эти трогательные мгновения, погружавшие дураков и их учителя в обстановку общего веселья. Показываясь на сцене через проем, Герасимов притуливался в левом углу за спинами у претендентов. Это вошло в традицию. Для победителя в конкурсе даунов встреча с директором каждый раз оказывалась сюрпризом. При мысли о радостной реакции идиотов Герасимов смахивал слезу умиления. С новым победителем ждать и тени такой искренности не приходилось.
  
   В прошлые годы глава Школы для дураков любил выступать с речами о том, какую пользу приносит цереброл обществу. К этому Герасимов подходил ответственно, ведь продвигать лекарство требовал сам Регламент глупости. Только в этот раз хвалить победителя у директора не было настроения. Волей-неволей приветственная речь ужималась. Ставить Борисова в пример было просто глупо. Называть его глупым - очень странно. Отделываться любезностями - как-то кисло. Отмучившись с речью, директор пожал руку победителя, после чего тихо пригласил его следовать за собой.
  
   В старом, заросшем паутиной школьном подвале, куда директор вел дурня, победитель оказывался в шаге от своей цели. Посреди свертков, колб и пробирок таился назначенный лишь посвященным, скрытый до поры до времени ото всего мира приз. Это была не одна-единственная горошина, подобная жемчужине. О нет. И не коробка, на которую могли бы польститься расхитители сокровищ. В полумраке подземной ниши таилось нечто большее - и позволю сказать, великое. Лучшая во всей стране коллекция цереброла, шедевр фармацевтики двадцать первого века, ее крик и ее стыд, ее яд, ее вина, ее уголовная статья.
  
   Лекарство вынули из герметичного холодильника, разделили на упаковки и бережно разложили на столе. Как требовала традиция, на блюдце высыпали сразу же весь комплект. На первый взгляд, его могло не хватить победителю. Однако обвинять церебрологов в скупости не приходилось. Согласно правилам Министерства глупости, лучший из дураков был свободен в своем выборе. И при желании мог взять из рефрижератора столько церебролам, сколько понадобится. Достаточно было объявить, что стандартная доза недостаточна, поскольку не помогала в нужной степени поумнеть.
  
   - Я должен сказать еще несколько слов, - приступил к последней формальности Герасимов, глядя на то, как пальцы Борисова уже тянулись к лекарству. - и прошу отнестись к моему предостережению серьезно, потому что уважения ко мне от вас требует закон.
  
   В сознательность Борисова директор не верил. И добиться чего-то большего, чем простого соблюдения формальностей, не рассчитывал. Стоило бы махнуть рукой, и позволить студенту плыть по течению. Только отказываться от последней надежды, не испытав все средства, директор считал себя не вправе.
  
   - Эти синие таблетки, - попробовал нащупать нужный тон Герасимов, - чрезвычайно опасны, как для умных, так и дураков, а также и для тех, кто относится к так называемому интеллектуальному большинству. Нисколько не сомневаюсь, что вредны они окажутся и для Вас. Вопреки всему, что должно было случиться, цереброл идет к вам прямо в руки. Прошу только об одном - не тянитесь к нему сами. Одернитесь . Потерпите. Не пользуйтесь этой удачей. Лучше было бы этими руками взять, да и перекреститься. Потому что еще неизвестно, действительно ли Вам повезло.
  
   Начальник Школы для дураков закатил глаза, надеясь произвести впечатление своей сентиментальностью.
  
   - Даже в тот миг, когда я говорю с вами, ваша жизнь еще может сложиться иначе. Ото всего, что вы задумали, не поздно отказаться. Здесь, в подвале, где нас никто не увидит, Вы можете попробовать цереброл краешком языка, не повредив своему здоровью. Ощутить вкус небольшого кусочка, после чего выплюнуть его прочь. Наконец, съесть одну таблетку - на свой страх и риск. Но только не весь предложенный Вам комплект. И все же, как бы Вы ни поступили, кроме меня, то, что Вы сделаете, не увидит никто.
  
   Герасимов почувствовал вдохновение, которое про себя окрестил безнадежным. Новые доводы легко приходили ему в голову, но пользы от них никакой не было. Теоретически говоря, разумный человек мог бы прислушаться к какому-нибудь из его замечаний. Однако Борисова это не касалось. Надежд поколебать упрямца колкой фразой или неожиданным поворотом мысли не оставалось, и любые попытки были обречены на неуспех.
  
   - Несмотря ни на что, еще можно достичь компромисса, - вопреки судьбе, произнес директор. - Найти выход, при котором и вы, и я разойдемся друзьями. Лично Вам ничего не стоит взять и растворить это лекарство. Есть реактив, который образует смесь с церебролом. Это вода. Вы сможете получить раствор и носить его с собой в фляжке. Время от времени прикладываться к ней, в особых случаях, если почувствуете недостаток ума. Хотя, честно говоря, я бы этого не делал. Но все-таки так безопасно. Последовав моему совету вы не будете рисковать передозом: гомеопатически разведенный цереброл станет проникать в организм в точном соответствии с вашим интеллектуальным уровнем, через небольшие, осторожные глотки...
  
   Ответа не последовало, и Герасимов обреченно пожал плечами.
  
   - Другой вариант мне нравится еще больше. Ему свойственна особая художественная радикальность. Вы можете взять и уйти, мы попросту разойдемся с вами, ничего не поменяв, вот и все.
  
   Как и следовало ожидать, Борисов даже не шелохнулся . Всем своим видом он давал понять, что соскучился по тишине, но готов пройти через последнее испытание -длинные несносные речи, лишь бы приблизиться к заветной цели. Играя на нервах у директора, студент преждевременно отправился в атаку: сам потянулся к таблеткам, которые Герасимов выверенным движением заслонил от него. В этот момент, наблюдая за своим студентом, церебролог заметил нечто важное. Вытягивал руку Борисов не жалко, испуганно или воровато, как это бывает у наркоманов, а властно, настойчиво и жадно, с полным осознанием того, что лекарство по праву принадлежит именно ему.
  
   Стоило Герасимову, наконец, закрыть рот и чуть подавшись назад, сделать жест ладонью, показывая, что выбор за победителем, как неизбежное и случилось. Борисов не стал медлить с решением: наклонился, сгреб обеими руками таблетки и жадно положил их себе в рот.
  
   Директор отвернулся, закрыв тонкими пальцами смоченные глазницы, и сделал все от себя зависевшее, чтобы не подсматривать. Ждать от наступавшей развязки было нечего. В реакции организма на передозы Герасимов не сомневался: в академиях глупости ее проходили на первом курсе. Вместо того, чтобы наблюдать глупые корчи, директор попробовал отвлечься на другие мысли: попробовать сделать для себя вывод из страшного семестра или хотя бы решить, стоило сочувствовать Борисову или нет.
  
   Мысль о выпускнике Сорбонны не давала директору покоя. С одной стороны, не было причин жалеть студента, заслуживавшего самое меньшее крепкой порки. С другой - преступление, совершенное им, явно не соответствовало наказанию. Герасимов знал, что поркой не ограничится. Умный студент накажет себя похуже: собственными руками проложит дорогу в больницу, хоспис, приют для инвалидов или сумасшедший дом.
  
   Борисов не обращал на упавшего духом директора никакого внимания. Могло показаться, что голова победителя даже немного кружилась от успехов. Длинными жадными шагами он добрался до холодильника, погрузился в его пасть, вскрыл обернутые фольгой упаковки с таблетками и, не отходя, стал набивать ими глотку. Герасимову стало дурно от этого зрелища. Даже не подглядывая сквозь пальцы, нельзя было избавиться от лезших в голову мыслей. Отвернувшийся от Борисова Герасимов все равно не удерживался и прикидывал, сколько цереброла успел запихнуть себе в рот студент.
  
   Результат, к сожалению, превосходил все ожидания. Борисов ухитрился отыскать даже потайные секции холодильника, находившиеся за поддоном, и жадно отправлял в рот все, до чего смог дотянуться. Как будто боясь, что его оттащат охранники, Борисов не тратил времени на пережевывание: судя по звукам, каменно твердые таблетки падали прямо в горло, освобождая место во рту для следующей дозы. Зажмурившийся Герасимов, уяснил себе эту странность, которую не успел осмыслить: челюсти Борисова почти не работали, зато безмерно разбухли гортань и его правая щека.
  
   Директор некоторое время не мог решить, не вмешаться ли силой. Но время расставило все на места. В какой-то момент помогать Борисову стало поздно. Парень принял цереброла так много, что передоверил свою судьбу природе. И теперь жить ему здоровым или калекой, зависело от стечения обстоятельств или воли Божьей -- повлиять на рулетку никто на свете уже не мог.
  
   В голове у Герасимова мелькнуло, что ему может грозить обвинение в растрате цереброла. Борисов принял лекарства слишком много. Но по сравнению со страхом за судьбу этого парня сомнения отступали. Но потом накатывали на церебролога с новой силой. Директор то дергался, то просто колебался. Не мог для себя решить, оттаскивать Борисова или нет.
  
   Когда было уже откровенно поздно, Борисов прекратил пиршество сам. Парень даже не удосужился закрыть двери холодильника, а просто вывалился из него и сел на кафель, глядя вокруг осоловевшими глазами, как наевшийся кот. Первые следы отравления были уже на лице. Гортань вспухла, губы открылись и более не закрывались. Глотка замерла, будто в последнем усилии, как если бы желудок выталкивал лишний цереброл назад. Пораженный чем-то, что не высказать словами, Борисов молчал.
  
   - Вам плохо? - задал глупый вопрос Герасимов.
  
   - Да мне.. как бы сказать... не совсем так, как вчера-- слова выходили натужно. - А я думал, что будет всё... ой, я.. кхе-кхе-кхе-кхе... ой, я...
  
   - Скорую! - рявкнул директор, хватая себя за голову, - Немедленно скорую! Карету скорой помощи этому дураку, карету!
  
  
   *
  
  
  
   Ждать, пока врачи доберутся до Школы для дураков по московским пробкам, в этот раз не пришлось. Санитары соседней больницы, с которыми Герасимов договорился заранее, были на месте, уже спустя 10 минут: погрузили победителя гонки за церебролом на носилки и быстро - на кону была его жизнь - понесли к машине скорой помощи. Водитель завел мотор еще утром, и по приказу Герасимова держал его на морозе разогретым. Сам директор, управляя процессией, бежал впереди носилок.
  
   Борисов на руках у врачей смог сделать усилие над собой. Взгляд его прояснился. Парень приподнялся на локте и попросил воды. Борисова попросили быть мужчиной, и ему пришлось терпеть до машины. Лучший в Школе для дураков с детства не любил эту фразу: теперь он лег на живот и затих, давая знать о себе только тихими всхлипами.
  
   Пока Борисов корчился на носилках, Герасимов улаживал дела со Скорой помощью. Врачи догадывались, что дела его плохи, и безбожно заламывали цену. Директору спорить не приходилось, наоборот, он краснел и взывал к жалости. В полном отчаянии он был готов обещать золотые горы, лишь бы медики не оставались перед ним в долгу.
  
   - Мои условия вы знаете, - то напирал голосом, то умолял церебролог, - пожалуйста, проведите Борисова в больницу через черный ход. И сделайте так, чтобы никто его в этот момент не увидел. Не отмечайте парня в приемной книге, не показывайте другим пациентам, а отыщите отдельную комнату и заприте его в ней. Еще продержите его там подольше. Я заплачу за это отдельно. Если все пройдет без огласки, я вообще щедро рассчитаюсь, но у меня есть просьба: сегодня я боюсь опоздать...
  
   Санитар глядел на директора со скукой, как на взволнованного родственника, впервые участвовавшего в похоронах. Ни грана сочувствия таким клиентам не полагалось, ведь в этом случае скидку пришлось бы выписать всему кладбищу. Герасимов не знал, как подступиться к врачам и чувствовал, что почва уходит у него из-под ног.
  
   - Поступайте так, как я говорю, и ни в чем не сомневайтесь. Если нужны деньги, то я доплачу вам. Мы ведь договаривались с Вами об этом еще вчера...
  
   - Жульничество, воровство, Овальный, - перечислял медик, - все это в договор не входило. - А Теперь мы выяснили, в чем дело. И понимаем, какую ответственность на себя берем.
  
   - Я доплачу вам даже больше, чем вы можете представить, - опускался до коррупции Герасимов. Одновременно опускались и его руки. - у нас, у тех, кто окучивает дураков, всегда есть деньги. Только, пожалуйста, выполните мое условие: сделайте все быстро, и так, чтобы никто ни о чем не узнал.
  
   Спустя двадцать минут главного все-таки удалось добиться: автомобиль с лучшим из учеников Школы для дураков худо-бедно отправили восвояси. Охранники и участники выпускного вечера, стараясь не глядеть друг на друга, разбитые, разошлись по домам. На ветру перед Школой оставался только Герасимов. Меряя шагами автомобильную площадку, директор молча разбирал свои ошибки. Мысли роились, но умиротворения они не приносили. Когда машина скрылась за поворотом, начальник над дураками дал волю своим чувствам: со злости ударил ботинком по бордюру и не оборачиваясь, пошел прочь.
  
   К счастью, Герасимов и понятия не имел, что должно было случиться дальше. Иначе за его душевное равновесие никто на свете не смог бы поручиться.
  
   В машине, едва свернувшей за поворот, уже раздавался охрипший от холода голос Борисова:
  
   - Воды мне! Воды! Пожалуйста, воды мне плохо!
  
   На помощь Борисову пришли быстро. Было заметно, что держаться своими силами у него не получалось.
  
   Получив фляжку, парень жадно ухватился за нее и сначала пил небольшими глотками, но потом вошел во вкус и, наконец, нежно прильнул к горлышку, больше уже не отпуская его. Санитары понимающе переглянулись. Понадеявшись, что пациенту станет легче, они задернули занавеску и вернулись к своим делам.
  
   Пауза пришлась Борисову как нельзя кстати. Все, что он давно собирался сделать, вполне можно было уложить в эти считаные мгновения. Нужно лишь было не терять ни секунды времени! не выпустить счастье из своих рук!
  
   Тревожился Егор без причины. Тряпичную занавеску больше никто не отдергивал, и флягу назад не отбирали. Ни медбрат, ни санитар не отвлеклись от посторонних дел и не занялись своими прямыми обязанностями: не удосужились поглядеть, что делает Борисов наедине с самим собой.
  
   Пока никто не видел, победитель выплюнул таблетки в добытую им только что флягу. На дне ее еще плескалась вода, но волноваться победителю не стоило. Для горошин жидкость была безвредна. Только что об этом напомнил сам Герасимов, пытавшийся предложить Борисову глупую сделку. Его уговоры не имели шансов: все, что нужно было сделать, парень заранее продумал про себя сам.
  
   Борисов хорошо знал, что избавляться от таблеток нужно было быстро. Не то что жевать, а и трогать их кончиком языка было опасно. Угроза нависала со всех сторон: со стороны правой губы не меньше, чем левой. Мешал язык, беспокоило нёбо, и внутренние стенки щек не внушали доверия. Одно неловкое движение, и яд мог растечься по всему организму. Выпускник Сорбонны раскрыл рот пошире и замер, потому что действительно боялся попробовать цереброл.
  
   Выплюнув таблетки, Борисов с облегчением пересчитал их на дне фляги. Ни одна из них не потерялась и, значит, не готовилась, проникнув во внутренности, погубить его изнутри. Герасимову захотелось поделиться с кем-нибудь подступившим умиротворением, но за тряпичной занавеской никого не было. В итоге он просто распластался на кушетке, обняв ее.
  
   Слава тебе ,Господи, нет! Нет, нет, ни за что, инновационные процессы, которые любят дураки, не запустятся в моем мозге! Сосуды мои не расширятся, прорывные процессы не пойдут и, самое главное, сам мозг мой не примется умнеть.
  
   И все-таки делить шкуру неубитого медведя было еще рано. Пилюли некоторое время провели во рту, потому лучше от греха подальше прочистить горло. Для этого достаточно было набрать в рот воды и сплюнуть. Борисов так и сделал и тут же испугался непрошеного звука. На этот раз снова повезло: санитары даже не пошевелились. Как оказалось, они только и ждали, что на заднем сидении примутся блевать.
  
   Равнодушие медиков подтверждало худшие предрассудки Борисова о здравоохранении. Но в то же время и настраивало на умиротворяющий лад. Пусть врачи не занимаются своей прямой работой! Как показало лечение у Герасимова, от нее никакой пользы! Да и кому нужна бесплатная медицина, если можно получить бесплатный цереброл!
  
   На пути к вожделенной цели оставалось сделать несколько усилий. Спрятать бутылку с горошинами цереброла как можно лучше, чтобы ее не нашли. Портфеля с собой Борисов не брал: в случае чего вещь забыли бы на месте, а не положили бы вместе с ним на катафалк. Чтобы прятать горошины, нужно было другое средство, и лучше всего было держать его с собой, не выпуская. Добрую службу сослужила толстовка с оттянутым карманом: в нее вполне можно было спрятать фляжку, не привлекая внимания, и так же тихо пронести в палату на виду у всех. Борисов готовился заранее, поэтому толстовка уже была на нем.
  
   Ну, а если цереброл действительно удастся скрыть от посторонних, то тогда до успеха останется совсем недолго. Момент торжества будет так близок, что рука не поднимется не довести задуманное до конца...
  
   Голова немного кружилась. Чтобы не потерять нить размышлений, победитель решил повторить свои планы про себя еще раз.
  
   Когда страсти улягутся, то перво-наперво надо будет выписаться из больницы. Держаться в ней лучше подольше, чтобы не вызывать лишних подозрений. Злоупотреблять гостеприимством врачей тоже не стоит, но и бояться его не нужно. Не забывать, что всех, кто попал в госпиталь, обязательно выпишут. Главное, не навлечь подозрений врачей слишком стремительным восстановлением. В их глазах не должен быть нарушен привычный порядок вещей.
  
   В этом деликатном вопросе Борисову подсобил Герасимов. Тот сделал все, чтобы вывезти победителя из Школы без шума, паспорта и любого другого удостоверения личности. Анонимность играла Борисову на руку, ведь благодаря ней, его случай наверняка не попадет в статистические сводки. Им не заинтересуются церебрологи... или может быть, они вообще не узнают о нем. Лишь бы не наведался сам директор. Но и он, скорее всего, сделает всё, чтобы о семестре забыли - а судьба самого пациента ему безразлична. Ах, как хорошо было бы, если б старый эгоист умыл руки и больше не интересовался бы им!
  
   Ну, а если после выписки получателя цереброла не хватятся, некоторое время все равно нужно будет затаиться. Из подполья, если уж в нем оказался, разумнее выходить осторожно. Нужные знакомства на черном рынке у Борисова имелись, но задействовать их следовало постепенно. Товар покупатели готовы были брать частями. Чтобы вписаться в мир черных коммерсантов, ухо придется держать востро.
  
   Иногда это даже забавляло. Там, где торг вели вдали от закона, обмануть норовил каждый! Зато и предложения сыпались, как из рога изобилия. Сокращаемое Министерством глупости производство цереброла вкупе с нападками Овального на потребление лекарства поддерживали стоимость препарата на плаву. Ну, и уж тем более люди, охотившиеся за церебролом, не переводились. В какой ярости был Герасимов, говоривший о нехватке таблеток! Зато Борисов дефицитом на рынке был теперь полностью удовлетворен.
  
   Ну, а если выдастся свободная минутка, то почему бы не предаться приятным размышлениям? Тем более, повод сладко потягиваться на сиденье обнаруживался у победителя сам собой.
  
   За церебролом охотились с незапамятных времен -- мафии и банды, одиночки и кланы, сумасшедшие сектанты, миллионеры и террористы. Между ними имелось кое-что общее. Все они готовы платить живыми деньгами. В долгой борьбе за благосклонность его, Борисова, конкуренция будет очень высока...
  
   Выпускник Сорбонны понимал: связываться с криминалом было опасно. Преступники жестоки и ненадежны. Играть по их правилам - требовало сноровки. Это значило и самому отправиться по скользкой дорожке. Но ведь никто и не утверждал, что приз по глупости должен достаться бандитам. Возможно, найдется кто-нибудь более достойный - более глупый - чем они.
  
   Чем больше Борисов задумывался о рынке, тем чаще останавливал свой выбор на государстве. Именно власти способны заплатить за редкий товар практически любую цену. Страны были чувствительны к репутации и легко поддавались на шантаж. Они предпочитали откупаться. И именно им в случае чего некуда было отступать.
  
   Контакты с одной страной у Борисова давно имелись. Мысль о ней вызывала улыбку. Эти парни готовы были на всё, лишь бы лекарство для повышения ума не досталось Узбекистану. Слово "Казахстан" отзывалось в их устах зубной болью. Зато они были уверены: волшебное средство должно кануть не куда-нибудь, а только в туркменские пески!
  
   Ах, какой душка этот Расул Касымов! Как смешно он коверкает русский язык! Как нескладно шутит о цереброле --мол, он нужен только туркменам! Наверняка парень всерьез рассчитывал на скидку. Но как бы он ни смешил, поблажки все равно не выйдет. Ничего не имею против Туркмении, но она должна будет заплатить полную цену, как и все.
  
   Борисов достал из заднего кармана брюк смартфон, и пока санитары не оборачивались, нажал пару клавиш. Пользуясь тем, что никто не видел, вышел во Всемирную сеть. Тихо, краешком мизинца ввел пароль почтового ящика, расположенного на сервере далеко в Малайзии. В этих сказочных краях не говорили по-русски, и подвоха до поры до времени ждать не приходилось. Никому из тамошних шпионов не придет в голову отслеживать переговоры на незнакомом языке.
  
   Справившись с интерфейсом на редком наречии, Борисов погрузился в чтение. Так и есть, предложение от туркменов уже прибыло. Автор письма - Касымов. Что же, посмотрим на его первую цену...
  
   Когда все дела были уже закончены, а санитары все еще не заглядывали за занавеску, Борисов сладко потягивался, даже не думая изображать из себя больного. В такой благодатный миг можно было и помечтать о том, что случится совсем скоро. Грядущие дни, какими они будут? Сомнений не было. Светлыми! Оставалось только навести на приготовления к ним последний лоск.
  
   Егор Борисов зажмурился. Победителю представились Солнце и море, пальмы, линия пляжа, автомобили у причала, а за ними - широкий бульвар и город. Взгляду открывалась крепость, а при ней, открытая всему свету, жемчужина побережья - Марсель - или может быть, Ницца. С птичьего полета нельзя было ощутить разницу, но она была и неинтересна. Разумеется, он рад будет посетить Францию еще раз.
  
   При мысли о Лазурном береге герою сделалось душно. Пока никто не видел, он снял с себя толстовку и повязал узлом вокруг плеч. Со стороны могло показаться, что он выглядит по-французски, и само по себе это стоило отметить. Не дожидаясь аплодисментов - их не будет, Борисов вытащил смартфон и сфотографировал себя сам.
  
   Извилистый маршрут, которым двигалась машина, не подходил к концу, и, пользуясь отсрочкой, Борисов додумывал неспешные мысли.
  
   - Дальше я отправлюсь во Францию, и, конечно, останусь в ней надолго. Отыщу пристанище вдали от вьюги - в мире тепла и моря. Добуду пищу для тела и духа. Сколько времени и сил потратил я, выбирая себе курс среди дурней, притворяясь при этом глупым. Я заслужил увидеть что-нибудь другое... и наконец, почти достиг этой цели.
  
   Но почему пищу для духа? - что-то вновь вклинилось в мысли Борисова. Что-то странное и колючее, как будто осколок старых воспоминаний, застрявших в памяти и неожиданно выступивших на Божий свет. Кусок фразы, сорный, закрепившийся в мозгу и нуждавшийся в прополке. Занозу нужно было вытащить, а, как учил Фрейд, для этого достаточно было просто вспомнить, как именно она вошла.
  
   Слишком умный? - пронеслись чьи-то слова в голове Герасимова. - Ах, да! "Слишком умный". Я много раз слышал эту фразу. Так возражал мне Герасимов, когда я задавал вопросы, на которые он не мог ответить. Или такие, которые, по его мнению, задавать не стоило. Он отвечал мне на это глупости, которые, как выяснилось, небезопасны. На первый взгляд они казались смешными. Но бесстыжая дурь ранила - застревала в памяти навсегда.
  
   А ведь бесстрастному наблюдателю всегда было ясно, как глубоко церебролог заблуждался. Быть слишком умным - в сущности, не так и плохо. "Слишком" в этом случае не может быть.
  
   Борисов продолжил свой мысленный диалог.
  
   "К тому же, как интеллектуал интеллектуалу я бы заметил еще кое-что Герасимову кое-что важное. Мысль насчет моего ума выражена неточно. "Слишком" - не подходящее по смыслу слово. От него сквозит неудачей. Это что-то вроде реплики классной дамы на школьной линейке. Впрочем, если Герасимов хотел меня обидеть, то тут все понятно: я замолкаю. Не полагается обижаться на дураков.
  
   И все же, чтобы исправить уважаемого церебролога, говорю: я - просто умный. "Слишком" тут было ни к чему.
  
   Что-то по-прежнему кололо Борисова, и может быть, это уже не касалось Герасимова. Мысли победителя расходились в разные стороны и неожиданно принимали новый оборот.
  
   - Нет, все-таки нельзя сказать "просто", это неловкое словоупотребление, и в нем я ошибся. Недостаточно указать, что я умный, это неверно. Это попросту не то. Я очень умный. Но и это не всё.
  
   Я - самый умный. Самый умный здесь я!
  
   Повторим это еще раз. И пусть те, кто передо мной, не услышат, пусть никто не повернет ко мне уха, пусть это прозвучит для всего мира тихо, но зато громко для Вселенной, как крик торжества, повисший где-то в вышине среди звезд. Неважно, что его не заметят люди, - они обычно так глухи. Их молчание не заставит думать, что мой призыв не имеет значения. Наоборот, он полон власти и силы.
  
   Самый умный.
  
   Самый умный.
  
   Самый самый умный.
  
   Я - САМЫЙ САМЫЙ УМНЫЙ.
  
   САМЫЙ
   Умный
   здесь
   Я.
  
   Карета Скорой помощи стремительно приближалась к психиатрическому диспансеру.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"