Шар

Саше, потому что, если бы мы не ели спагетти, я бы это не придумала

Как удачно, что в туалете есть окно, подумала Ника, иначе пришлось бы пробираться, поминутно озираясь. Конечно, Ника приняла необходимые меры предосторожности: выбрала столик в углу, подальше от света, усадила мужчину спиной к залу. Но ведь всегда остается вероятность, что он обернется подозвать официанта, захочет выйти сам, или, не дожидаясь ее, вдруг рассчитается и будет нервно топтаться у входа. Ника помнила одного такого: с виду он показался вполне надежным, а ведь тогда ей едва удалось сбежать, не говоря уж о том, чтобы взять деньги.

Однако сегодня все сложилось наилучшим образом. Окно было невысоко от земли и выходило в глухой двор. На расстоянии вытянутой руки тянулась водосточная труба, на вид довольно крепкая.

Ника сняла туфли, красные лодочки Джимми Чу, аккуратно сбросила их, перекинула ногу, зацепилась за скобы и, стараясь не порвать платье, спустилась вниз.

По ее расчетам в запасе оставалось еще минут пятнадцать. Примерно столько нужно мужчинам, чтобы начать беспокойно озираться в поисках отлучившейся дамы. Ника представила себе его лицо в тот момент, когда он поймет, что она не собирается возвращаться, и на секунду поддалась сожалению: мужчина был хорош собой, из тех, кого годы делают только привлекательнее. Интересные, хорошо вылепленные черты, скулы, нос подбородок, умные глаза: на этом лице хотелось задержать взгляд, оно запоминалось без усилий. Пожалуй, он мог бы сниматься в кино, камера любит такой типаж. К тому же он показался довольно интересным собеседником: говорил в меру, шутил к месту, комплиментами не сыпал, но отметил ее вкус в выборе вина.

На секунду Нике стало жаль, что она не оттянула все до утра, не позволила вечеру прийти к его естественному завершению, но теперь думать об этом было поздно.

Спустившись во внутренний двор, Ника надела туфли и осмотрелась. Единственный выход вел в переулок, глухой и узкий, одним концом упиравшийся в кирпичную кладку соседнего дома. Вдоль грязных стен лепились переполненные помойные баки. На земле были разбросаны поломанные ящики и коробки, осколки стекла, салфетки, даже скатерти, испорченная еда и объедки. Морщась от кислого запаха, Ника переступала через весь этот мусор, стараясь не угодить в одну из зловонных лужиц.

Выбравшись на улицу, Ника оглянулась, убедилась, что мужчина не ожидает где-нибудь неподалеку, и устремилась в подземку.

Вагон был почти пуст, в противоположном конце судачили о чем-то две домохозяйки, держа на коленях набитые пакеты с логотипами продуктового гипермаркета. Они не обратили на Нику никакого внимания.

Устроившись в углу, Ника извлекла из сумочки добычу. Бумажник был дорогой, кожаный и на вид совсем новый: его использовали не дольше пары месяцев. Однако, несмотря на приятную увесистость, он оказался почти пуст. Наличных хватило бы на щедрые чаевые, утреннее такси, может быть, на цветы или другие мелкие знаки внимания, которыми можно подсластить пилюлю расставания. Зато имелось штук пять золотых и платиновых банковских карт.

Ника присвистнула. Она не сомневалась, что мужчина заблокирует их сразу же, как только поймет, кто она, а поймет это он уже очень скоро. Но все равно такая удача выпадает не каждый раз, и, если добраться до дома побыстрее, она еще успеет что-нибудь купить. Сумку, которую приглядела уже давно, но которую не решалась себе позволить, туфли, платье, может быть, что-то еще.

Но самая странная находка ждала ее в кармашке для мелочи. Там она нашла несколько монет и шарик размером с бусину, в которой забыли просверлить отверстие для нитки. Шарик был сделан из неизвестного Нике гладкого матового материала, напоминающего малахит, но обладал несвойственной камню теплотой. Ника покатала его между ладонями, думая, что чувства обманывают ее, но от шара действительно исходило едва уловимое, но все же ощутимое тепло.

Находка озадачила ее. Мужчины, с которыми Ника встречалась, и мужчины вообще, по ее наблюдениям не отличались сентиментальностью. Но если уж у них имелись какие-то талисманы или другие дорогие мелочи, они хранили их не в бумажниках.

Ника аккуратно переложила деньги и карточки в сумочку. Никакой практической пользы темно-зеленый шарик не представлял, но был приятным на ощупь, и она кинула его в карман пиджака.

Доехав до своей остановки, Ника оставила кошелек на сиденье и никем не замеченная вышла из вагона.

Воровство не было для нее способом существования, вопросом жизни и смерти. Ника воровала не для того, чтобы выжить, оплачивать жилье и еду. Она была достаточно хороша собой, чтобы найти обеспеченного мужчину и годами использовать его средства в открытую, как это делают многие женщины, и достаточно умна, чтобы этого не делать и, не завися ни от кого, зарабатывать самостоятельно и не испытывать нехватки в деньгах. Если так подумать, все вещи, на которые она тратила украденные деньги, она вполне могла бы купить и сама, ничем не рискуя.

В воровстве ей нравилось другое: сладкое ощущение предвкушения и тайны. Возможность побыть кем-то, кем она по сути не являлась. Удовольствие, которое она получала, открывая очередной бумажник, было физически ощутимо и разливалось по всему телу.

Впервые это случилось в старшей школе. Парень, пригласивший ее на свидание, отошел к стойке, оплатить заказ. На спинке стула осталась его куртка. И тут будто что-то щелкнуло у нее внутри. Словно не отдавая себе отчета в том, что делает, Ника быстро сунула руку в карман. Там была мелочь и пара жетонов на метро, но в ту секунду что-то сладко сжалось внутри. Это было настолько новое, ни с чем не сравнимое ощущение, что весь оставшийся вечер она была так возбуждена, что привела своего спутника в восторг. После встречи тот парень звонил ей еще много раз, но она не снимала трубку.

Но теперь отказать себе в открытом удовольствии уже не могла. Нельзя сказать, чтобы эта тяга к воровству пугала ее. Скорее удивляла: ни в детстве, ни в юности она не знала нужды и получала почти все, о чем просила. Поначалу Ника пыталась разобраться в себе, даже думала сходить к психологу, но так и не решилась. Она прочла несколько научных статей, в которых разбирались похожие случаи и которые именовали такую склонность клептоманией, но, хорошенько поразмыслив, пришла к выводу, что это к ней не относится.

Ее совсем не притягивали оставшиеся без присмотра мелочи, товары в супермаркетах и содержимое женских сумочек. Нику интересовали исключительно мужские бумажники, лежащие в карманах портфелей, курток и пиджаков. Сама она объяснить такую избирательность ничем не могла, но никогда всерьез и не задумывалась над этим. В конце концов, рассуждала она, это далеко не самое ужасное преступление и не самый плохой поступок.

Природа не обделила Нику. Она умела нравиться. Знала, как подчеркнуть достоинства, так, чтобы они бросались в глаза, а недостатки скрыть. Многие мужчины считали ее красивой и легко очаровывались ею, так что ей не составляло труда вскружить кому-нибудь голову. Довольно быстро она достигла в своем хобби виртуозного мастерства, и, если бы ее интересовали деньги, она могла бы неплохо себя обеспечивать. Стыда и страха Ника не испытывала, но не могла не осознавать, что в случае поимки последствия могут серьезными, тем более, что несколько раз она едва не попалась на горячем. И то, что это сошло ей с рук, можно было отнести скорее за счет желания мужчин закрыть глаза, чем на ее обаяние и сообразительность.

В какой-то момент Ника осознала, что столь безоглядное воровство, сколь бы глубокое удовлетворение оно ни приносило, однажды непременно ее погубит. Тогда она выбрала время, взяла лист бумаги и составила перечень четких правил, которых неукоснительно придерживалась впредь. Так она решила не позволять себе воровать чаще, чем раз в три месяца, выискивать жертв в районах, максимально удаленных от жилья и работы, и встречаться только с мужчинами с определенным уровнем дохода и родом занятий. Сами деньги мало ее волновали, но, насколько она успела заметить, чем беднее оказывался мужчина, тем легче и охотнее он был готов поднять шум.

Таким образом все ее жертвы оказывались очень похожи: умеренно богаты и слишком заняты, чтобы забивать голову возней с заявлениями. Как правило, к тому моменту, как Ника оказывалась дома, карты были уже заблокированы, но иногда ей везло, и она успевала совершить пару покупок в зарубежных сетевых магазинах, не слишком крупных и не слишком много, а наличные тратила на приятные мелочи, заказывала себе что-нибудь вкусное или покупала бутылку хорошего вина.

Ника вернулась домой в начале одиннадцатого и сразу принялась за покупки. Ей продолжало везти: карты не были заблокированы, но две из них оказались не доступны, для их использования требовался дополнительный код, зато оставшиеся три сработали отлично.

Ника выбрала летнее белое платье из льна, повседневную юбку из серого твида, туфли в тон и ту самую сумку. Сумка была не из дешевых, но, судя по статусу карт, мужчина вряд ли отнес бы подобные траты к существенным. Немного поколебавшись, она добавила к покупкам перчатки. Приближалась осень, старые ей надоели, хоть и выглядели как новые. На этом следовало закончить, чтобы избежать дальнейших неприятностей.

Ника сломала все карты по одной и спустила осколки в унитаз. Потом еще раз пересчитала наличные. Получилось не много, но, учитывая, что ей только что удалось накупить целый ворох вещей, жаловаться не приходилось. Она позвонила в закусочную и заказала на дом пиццу и курицу с овощами в сладком соусе. После удачно завершенного дела Ника всегда ощущала сильный голод, словно обменивала жизненную энергию на деньги.

Сделав заказ, она, наконец, скинула тесно облегающую одежду и переоделась в хлопковую футболку и шорты, сняла серьги и кольца, потом стянула волосы резинкой, отправилась в ванную и смыла макияж.

Вытирая чистое лицо полотенцем, Ника невольно усмехнулась. Встретив ее на улице в таком виде, кто из этих мужчин узнал бы ее? Без яркой помады, туши и тонального крема она казалась старше, бледнее, утомленнее и грустнее. Никакого сравнения с той загадочной девушкой, которую приглашали в рестораны, в чьем обществе рассчитывали провести ночь.

В дверь позвонили. Курьер принес заказ. Теплые картонные коробки источали аппетитный запах поджаристого мяса, кетчупа, плавленого сыра и апельсинов, но аппетит пропал. Ника убрала все в холодильник, выпила стакан воды, погасила свет и легла в постель.

Звук она услышала еще во сне. Долгий заунывный свербящий механический зуд, будто, пока она спала, над кроватью протянули провода высокого напряжения. Он был едва слышен, но тянулся непрерывно, не стихая и не становясь громче, и Ника проснулась, ощущая неприятное беспокойство.

Она села на постели и прислушалась, пытаясь определить источник звука. Часы показывали четверть третьего утра. Если не считать звона, все было тихо. Рекламный щит закусочной на крыше соседнего дома отбрасывал синие и красные неоновые пятна на стены спальни.

Ника встала, стряхивая с себя сон. Зуд будто бы исходил из угла, но там стояло кресло, на спинке которого висела ее одежда: платье и пиджак. Она подошла ближе. Звук не стал громче, но будто отчетливее. Ника встряхнула пиджак, сунула руку в карман, пальцы сразу нащупали приятную гладкость камня, и она вспомнила о шарике.

В темноте шарик казался совсем черным и по-прежнему был чуть теплым на ощупь, но в том, что звенел именно он, сомневаться не приходилось. Звук исходил откуда-то из самой его глубины. Ника опасливо поднесла шар к уху. Звон не стихал и не нарастал, тянулся и тянулся на одной ноте, так что у нее заныло в затылке. Интересно, что это за штуковина и почему она издает такой звук, подумала Ника. Ничего подобного ей раньше не попадалось.

Вертя шарик в пальцах, она попыталась вспомнить того мужчину: что он говорил, что рассказывал о себе. Но она слушала рассеянно, мысли были заняты другим. Она разглядывала двери, подмечала движения официантов, наблюдала за посетителями, прикидывала пути отступления. Кажется, еще до этого мужчина дал ей визитку, и она положила ее в сумочку или, может быть, в карман... Ника не была уверена, что не выбросила ее, более того, она не могла бы даже точно назвать имя этого человека, хотя пробыла с ним весь вечер. Перед глазами вставало только его лицо: на удивление отчетливо, словно она разглядывала фотографию. Он был не молод, но мягкое освещение ресторана сглаживало возраст, и Ника легко могла представить, как он выглядел лет десять назад. Морщинки, разбегающиеся от уголков глаз и губ, легкая седина в волосах ничуть его не портили, скорее наоборот. У него была хорошая улыбка: располагающая к себе, открытая, ухоженные руки, ненавязчивый и приятный парфюм и взгляд, заинтересованный и не жадный.

Ее вдруг охватила грусть. Из открытого окна тянуло ночной свежестью, монотонно мигала реклама закусочной. Ника вдруг ощутила нарастающее чувство одиночества. И, хотя еще несколько часов назад у нее ничего подобного не было даже в мыслях, сейчас она пожалела, что не позволила этому мужчине очаровать ее, убедить в том, что она красива, привлекательна и интересна, усадить после ужина в машину, отвезти к себе. Сейчас она нежилась бы, устроившись у него на груди, ни о чем не думая, уставшая, спокойная, расслабленная от вина и секса.

Ника даже не поняла, как заплакала. Слезы просто подступили и, не встретив на своем пути препятствий, покатились по щекам, капая на футболку. Она всхлипывала с силой отчаяния покинутого человека. Ника не сторонилась людей: у нее были хорошие отношения с коллегами, но вряд ли она назвала бы кого-то из них своим близким другом. Она не сторонилась и мужчин, но и не искала встреч с ними и не хотела связывать себя тем, что называют серьезными отношениями. Ника опустилась на пол, все крепче сжимая в шарик, будто надеясь отыскать в его едва ощутимом тепле все тепло, которого ей так не доставало годами и которого она не могла и не хотела просить, потому что, как ей казалось, не нуждалась в нем.

Но сейчас она ощущала пустоту всех прошедших лет. Комната мерцала в тихом неоновом сиянии, лицо уже щипало, а Ника продолжала плакать, тихо, почти беззвучно, сотрясаясь всем телом. Она не плакала так уже очень давно, со смерти отца, а с того дня прошло уже года три, не меньше. Ей хотелось позвонить кому-нибудь, поговорить о чем угодно, просто услышать человеческий голос, но звонить было некому, и она продолжала всхлипывать, скрючившись на полу, обхватив себя руками и покачиваясь из стороны в сторону в попытках убаюкать свою печаль.

Ника открыла глаза, когда с улицы уже доносился привычный полуденный гул. Она лежала ничком поперек постели. Щека прилипла к простыне, голова болела. Ника чувствовала себя разбитой, будто здорово перебрала накануне или подхватила простуду.

Будильник показывал без четверти одиннадцать. Пиджак валялся на полу неряшливым комком, шарик закатился в угол между этажеркой и стулом. Морщась от головной боли, Ника подошла, подняла его и поднесла к глазам. Шар сохранял тепло, но странный звук исчез. Ника повертела его в руках и положила на тумбочку, рядом со стопкой журналов.

Что и говорить, происходящее казалось странным. Может быть, подумала Ника, все только приснилось? Но ведь плакала-то она на самом деле. В круглом зеркале на стене отражалось чуть опухшее лицо с красными глазами.

И с чего меня так развезло, размышляла Ника, стоя под прохладным душем, - наверное, просто устала. Хорошо бы взять небольшой отпуск и уехать куда-нибудь.

Она привычно вспомнила о Франции, но отмела эту мысль и подумала о теплых южных странах. Может быть, Тунис или Марокко. Хотя Италия тоже должна быть сейчас красива.

В последнее время она не сильно тратилась, предпочитая проводить время дома, поэтому кое-что скопила. Не бог весть какие богатства, но на неделю безмятежного отдыха в не самом дорогом, но уютном отеле должно хватить. И как раз успеет прийти то белое платье, которые она купила вчера.

Мысли об отдыхе немного отвлекли и приободрили ее, да и после душа самочувствие заметно улучшилось. Вспомнив о вчерашнем заказе, Ника пошла на кухню, включила чайник, разогрела курицу с овощами и с аппетитом позавтракала.

Вчерашняя ночь казалась далекой и не стоящей внимания. Подумаешь, немного расклеилась, с кем не бывает, решила Ника, и не стоит к этому возвращаться.

День обещал быть прекрасным: в меру теплым, безветренным - идеальным для неспешных прогулок, и Ника решила, что свежий воздух - то что сейчас нужно.

Она прошлась по кленовой аллее, заглянула в пару магазинов, выбрала новую помаду. Хотя на туалетном столике у нее стояли еще три почти таких же, покупка порадовала ее. Ника вновь вспомнила о вчерашних заказах, и на душе потеплело. На пути домой она решила поужинать в кафе. В выходной вечер посетителей здесь было предостаточно, но ей удалось занять столик в углу, слишком маленький для компании или семьи, но как раз подходящий для одного. Она неторопливо изучила меню и заказала салат с моцареллой, капуччино и десерт.

Прогулка оторвала ее от грустных мыслей, вызвав в теле приятную усталость, еда была вкусной, однако, словно фоновый шум, Ника ощущала тревогу. Внимание, ненадолго отвлекаясь, вновь возвращались к странному круглому предмету. Шар казался пугающим и притягательным одновременно. Ника то и дело ловила себя на незнакомом ощущении, что, держа руку в кармане, ищет пальцами его приятную теплую гладкость, хотя так же прекрасно помнила, что оставила его дома.

Связывать вчерашний приступ со случайно найденным в чужом кошельке предметом казалось верхом абсурда, но не думать об этом Ника не могла, так же, как и понять его назначение. Она вспомнила, что видела очень похожие шарики, только побольше, - они использовались специально для разработки суставов. Может быть, у мужчины были какие-то проблемы со здоровьем? Но для чего шар издавал такой странный и неприятный звук? Может быть, это миниатюрный передатчик сигналов?. И почему он источает тепло - для этого внутри него должен крыться какой-то источник энергии, который перерабатывал бы ее. Кафе постепенно пустело, а Ника все сидела, размышляя о своей находке. Она очнулась только когда к ней подошел официант, чтобы сообщить, что через час заведение закроется. Надо прекратить думать об этом, решила Ника, рассчитываясь. Нет смысла мучить себя догадками, если не можешь понять, что к чему.

Дом встретил привычным полумраком, шар лежал там же, где она его оставила, и все остальное было таким же, как и всегда, и Ника окончательно выбросила вчерашний вечер из головы.

Она полистала сайты авиакомпаний, надеясь найти выгодное предложение, начала смотреть фильм, но смысл происходящего ускользал от внимания. После прошлой ночи клонило в сон, и она дремала на диване, вполуха слушая вялый диалог персонажей. Когда совсем стемнело, Ника, не дожидаясь развязки, захлопнула ноутбук и, сбросив одежду на пол, упала в кровать, где уснула быстрее, чем успела бы досчитать до ста.

Ей снилась Франция. Побережье, цветные рыбачьи домики, лодки, плеск воды, желтая от солнца башенка часовни, ласкающий плечи ветер.

Она думала, что все это безвозвратно ушло в прошлое, но привидевшаяся картинка была такой четкой, будто кто-то одним махом перебросил ее на семь лет назад, и она снова оказалась там, у озера, ощущая у себя на талии сильные руки. От этого забытого чувства даже во сне защемило сердце, и на нее нахлынула печаль такой силы, какая какую никогда не испытаешь в реальности. Влага просочились сквозь ресницы, Ника открыла глаза, слизывая с губ соленые брызги моря и запоздало понимая, что плачет и что она у себя дома, в постели. И только потом она услышала знакомый механический зуд, протяжный, негромкий, но раздражающий.

Ника вытерла слезы, встала, зажгла свет и подошла к этажерке, где лежал шар. Исходящий от него звук, казалось, заполнял комнату постепенно, точно вода в ванной. У Ники появилось странное чувство, словно он накрывает ее с головой, окутывает, просачивается внутрь, как влага в поры. Комната будто таяла, все ее внимание было сконцентрировано на маленьком зеленом шаре. Чем дольше Ника смотрела на него, тем более непреодолимым становилось желание сжать его в руке.

История ее первой любви была столь тривиальна, что не сгодилась бы даже в качестве второсортной жвачки для домохозяек, что показывают по телевизору между шестью и девятью и которую легко перепутать одну с другой, переключая каналы во время рекламы.

Мартиг, Франция, департамент Буш-дю-Рон, северо-западнее Марселя, куда она поехала летом заработать немного денег и отдохнуть.

Ничем не заметная, обыденная, будто скроенная и созданная на заводе одежды для среднего класса, моментами ее жизнь складывалась на удивление прихотливо. Несмотря на благополучно сданные экзамены, она не добрала совсем немного до проходного балла в выбранный университет в своем городе, но неожиданно обнаружила в ящике подтверждение на грантовую программу обучения в университете Лиона. Она подавала заявку полгода назад и давно забыла об этом.

Отправляя письмо, Ника ни на что не рассчитывая всерьез. Собственные успехи не казались ей значительными, и она сделала это просто чтобы не корить себя за упущенный шанс. Получив подтверждение, Ника три раза внимательно перечитала текст, пытаясь понять, нельзя ли истолковать его как-то иначе, но информация была вполне однозначной: ее кандидатура и представленный ею план проекта вызвали интерес, были одобрены и отобраны для участия из сотен претендентов.

Оформление документов, конечно, заняло некоторое время, пришлось понервничать, но в целом все шло гладко. Ника прибыла в Лион в срок, и на удивление быстро влилась в новый ритм жизни. Родной город и страну она покинула без сожалений. Отношения с матерью к тому времени были натянутыми, а смерть отца никто не мог предугадать.

Здесь, во Франции, все звали ее Николь и не интересовались ни ее прошлым, ни будущим. Ничто не мешало ей сосредоточиться на занятиях, и Ника с головой ушла в учебу.

Летом почти все ее немногочисленные знакомые по учебе разъехались к родственникам и на курорты. Денег на такие каникулы у нее не было, но возвращаться домой на все лето не хотелось, поэтому Ника решила попробовать подзаработать. У нее всегда были отличные способности к изучению языков, и преодоление языкового барьера, над которым билось большинство иностранных студентов, далось ей практически без усилий. Обладая абсолютным слухом, который родители не считали нужным развивать, ей было достаточно всего лишь внимательно вслушаться в музыкальный рисунок речи, чтобы с точностью воспроизвести интонации. Она бродила по улицам, слушая местные разговоры, точно радио, и уже к лету разговаривала так бегло, что ее принимали за француженку. Потому, просмотрев объявления стажировок, которые расклеивали на первом этаже университета фирмы, подыскивающие временных сотрудников из числа студентов, и, пройдя короткое собеседование по телефону, она довольно быстро получила приглашение в небольшую контору в Мартиге.

Мартиг показался ей приветливым и светлым. Город был уютный, и сразу пришелся Николь по душе. Она поселилась в крошечной студии, где места едва хватало, чтобы сделать несколько шагов, но понимала, что ей здорово повезло и не жаловалась. Место, в которое Николь устроилась на стажировку, тоже произвело приятное впечатление. Фирма была маленькая, работа не доставляла особых хлопот, а после напряженной учебы и вовсе казалась отдыхом. Обязанностей у Николь было немного, и все вечера принадлежали ей. Обычно она просто бродила по городу в свое удовольствие, читала книги и наслаждалась солнцем.

И вот, однажды прогуливаясь по набережной, она и встретила Гийома. Гийом так же, как и она, был студентом, но учился в Париже, а сюда приехал погостить к родственникам.

Чувства у обоих вспыхнули быстро. Они не расставались все три недели, что он пробыл в городе. Вместе ходили гулять, вместе смотрели фильмы, вместе ужинали в уличных кафе, долго целовались на набережной, разговаривали обо всем на свете.

Гийом часто оставался у нее. По выходным они обычно отправлялись в одну из окрестных деревень или пляж в Ла Куроне, где море было мелким и быстро прогревалось. Там они лежали на песке, держась за руки, до самых сумерек.

Через двадцать один день Гийом сказал, что ему пора возвращаться в Париж. На вопрос Николь о том, когда они увидятся, он ответил нечто неопределенное, а она была так убита предстоящей разлукой, что даже не поняла что именно. Только потом, от кого-то из общих приятелей она узнала, что в Париже у Гийома была невеста и что он и не думал с ней порвать.

Николь не стала ни звонить, ни писать ему. Она долго бродила по набережной, где они встретились, вернулась к себе далеко за полночь, упала на кровать и до рассвета лежала, глядя в потолок сухими глазами. Как она ни старалась выжать из себя хоть какое-то подобие слез, надеясь, что они принесут облегчение, заплакать не получалось. В голове точно образовался вакуум, где не было ни одной мысли, за которую можно было бы зацепиться. Ее не угнетала, ни печаль, ни злоба, но следующие полгода Николь словно парила в темной невесомости, не имея никаких ориентиров, действуя и живя на ощупь.

Первым побуждением было все бросить и вернуться домой, но, приехав в Лион к началу семестра, Николь полностью отдалась своему проекту. Он увлек ее, и постепенно, запрещая себе думать о разбитом сердце, она стала забывать Гийома. К зиме черты его лица смягчились и размякли, как на брошенном в воду рисунке. В памяти остался лишь силуэт, но со временем она перестала видеть его на улицах в каждом встреченном темноволосом мужчине. Николь знала, что с ней не произошло ничего такого, чего не происходило бы с тысячами женщин на всей планете, и под звон колоколов Сен-Жана твердо пообещала себе не вспоминать эту историю иначе чем просто свершившийся факт в череде других жизненных событий.

Образование, полученное в Лионе, никак не пригодилось по возвращении, когда она вновь стала Никой, но великолепный французский помог ей найти выгодное место в фирме в смежной области.

С тех пор прошло немало лет, Ника давно выбросила из головы Францию, Гийома и Мартиг, но сейчас, под механический зуд, картины прошлого мелькали перед глазами, точно кто-то прокручивал кадры пленки, не разрешая ей отвернуться. И она смотрела их, один за одним, словно приближалась к экрану в пустом зале кинотеатра, сжимая шар.

Он будто бы стал чуть тяжелее или чуть больше, Ника не могла бы сказать точно, потому что безутешно плакала, уронив голову на руки. Она вспомнила Гийома, его улыбку, темную радужку глаз с золотистыми крапинками, загорелую кожу, похожее на каплю пятно родинки, манеру говорить, растягивая слова, тембр голоса, запах дезодеранта, прикосновения, тепло кожи, жесткие волосы на груди, шепот, лимонную рубашку-поло, привычку потирать шею, когда он задумывался, ласковые слова, первое острое удовольствие, хрипловатый смех, запах синтетических цветов кондиционера для белья, звон монет, брошенных в уличный фонтан. Гийом возник в ее памяти с отчетливостью до предела увеличенной фотографии. Она снова была Николь, и не пережитая боль расставания настигла и ослепила ее. Хлынувшая в сердце печаль была так велика, словно она рассталась с Гийомом только вчера, и все непролитые слезы переливались через край.

Ника судорожно хватала ртом воздух лишь для того, чтобы разразиться очередным приступом плача. С каждым вздохом что-то сильнее сжималось в самой сердцевине тела и разливалось, точно внутреннее кровотечение. Ника схватилась за живот, пытаясь унять спазмы, колени подогнулись, и она сползла пол, упершись лбом в пол, рыдая навзрыд. Желание и боль стиснули сердце с такой силой, точно эти десять лет она пробыла под анестезией, а сейчас кто-то заставил ее ощущать всю горечь в полную силу, и, корчась на полу, Ника чувствовала, что не может противостоять этому. Она переливалась, как переполненная чаша, отдаваясь чувствам без остатка.

Утром Ника выпила три стаканчика кофе из офисного автомата, которым сотрудники административного отдела фирмы могли пользоваться бесплатно, но все равно была рассеянной и допустила несколько нелепых ошибок в документах. В затылке пульсировала боль, в висках стучало. Ника пыталась заставить себя сосредоточиться, но, что бы она ни делала, стоило закрыть глаза, и перед мысленным взором медленно и тяжело вращался темный зеленый шар.

Нику тревожило, что она снова не могла с точностью восстановить в памяти вчерашний вечер. Последнее, что удавалось вспомнить - как она стоит на коленях, упираясь одной ладонью в пол, и раскачивается вперед-назад, как трехлапый больной зверь, а другой - сжимая шар. Но ведь проснулась-то она в постели. Шар лежал на полу, у ножки кровати. Гладкий, темно-зеленый, как диковинная конфета. Безобидный с виду, теперь он отчетливо внушал страх, но при этом манил к себе. Нике хотелось взять его в руки, перекатывать между пальцами, ощущать его странное чужеродное тепло. Он словно гипнотизировал ее. Почти усилием воли Ника заставила себя оторваться от шара и, шатаясь от усталости, побрела в душ. Там она ополоснула лицо холодной водой, тщательно замаскировала круги под глазами, накрасила губы новой помадой, надела свежую одежду. Теперь Ника выглядела намного лучше. Если бы не покрасневшие и опухшие глаза, никто бы не смог заподозрить, что она проплакала полночи, но ведь вряд ли кто-то будет спрашивать напрямик, а кто о чем подумает, Нику никогда не волновало.

Как же так, думала она, неужели я превращаюсь в одну из тех сумасшедших, которые впадают в беспамятство и потом не могут вспомнить, что делали? От этой мысли руки и плечи покрылись мурашками.

- Ты что, замерзла? - с удивлением спросила коллега, видя, как Ника накидывает пиджак и застегивает все пуговицы.

- Нет, должно быть, подхватила простуду, - пробормотала Ника, жалея, что не может сказать правду, хотя редко обсуждала с сослуживцами личные дела. Но сейчас ей хотелось бы поделиться, услышать чье-то мнение. Но происходило ли с кем-нибудь что-нибудь подобное? Вряд ли. Ника решила, что лучше промолчать.

Она провела на работе больше времени, чем обычно. Домой не хотелось. Все уже разошлись, а она все продолжала сидеть, бездумно подкалывая документы в папку. Только когда уборщица постучала в дверь, спросив разрешения войти, Ника оторвалась от своего дела и неохотно начала собираться.

С работы она шла не торопясь, нарочно выбрав путь подлиннее и ругая себя за это. Что за глупости, думала Ника, плетясь по улице, ведь ночевать-то все равно придется дома. Вместе с тем ее пугало другое, возникшее и нарастающее желание узнать, где сейчас находится шар. Мог ли он переместиться, или смирно лежит там, где она его оставила? Она вдруг осознала, что думает о нем уже не как о вещи, а как о самостоятельном существе, обладающем своей волей и, стало быть, какими-то намерениями. Но каковы могут быть эти намерения, Ника не имела представления.

Утром она так и не решилась дотронуться до него, и теперь желание узнать, не произошло ли с шаром что-то необычное, становилось сильнее с каждым шагом. Ни о чем другом думать уже просто не получалось, шар словно сам проникал ее мысли, направляя их в нужное русло, преследуя какие-то свои, непонятные человеку, цели.

Когда она добралась до дома, уже стемнело. Тишина за дверью была глубокой и топкой, как болото. Ника торопливо повернула ключ, и внутри у нее все сжалось от тревожного предчувствия опасности. Казалось, что прошла целая вечность, прежде, чем щелкнул выключатель, и комнату заполнил электрический свет.

Шар лежал на своем месте: у ножки кровати. Не раздеваясь, не снимая туфель, Ника приблизилась к нему, настороженно прислушиваясь, но не услышала ничего необычного. Бормотал телевизор в соседней квартире да шумели проезжающие по дороге машины.

Несколько минут она стояла, разглядывая шар и не шевелясь. Ей казалось, что вот-вот произойдет что-то странное, и шар как-то выдаст себя, но минуты шли, и ничего не происходило. Нике только казалось, что шар раздулся, став больше, но не настолько, чтобы она могла ручаться.

Поколебавшись, Ника подняла его и положила на тумбочку, у подушки. Потом легла, не гася свет и не раздеваясь, решив не спать, пока пока не услышит знакомый звук.

Отец. После похорон Ника сидела в квартире родителей, разбирая фотографии, которые мать хранила со старыми вещами. В каждом доме найдется коробка таких вещей. Ими давно никто не пользуется, но и выбросить их рука не поднимается. Среди мелочей, пожелтевших открыток и писем Ника нашла перевязанную бечевкой стопку старых фотографий. Теперь она выбирала те, на которых был запечатлен отец. Ника смотрела внимательно, стараясь не пропустить ни одной карточки. Она откладывала даже такие, где изображение было нечетким или выцвело, где отец только маячил на заднем плане, или где у него были закрыты глаза, хотя именно на таких он был похож на себя мертвого.

Ника вглядывалась в них снова и снова, пытаясь запомнить как можно больше, выжечь в памяти образ с такой силой, чтобы время не могло лишить его красок, как солнце обесцветило фотокарточки. Мать сидела в кресле под тусклым абажуром и смотрела на нее почти безразлично, спокойно ожидая, когда Ника закончит, но и не торопя ее.

Они обе понимали, что теперь, когда отца не стало, говорить им больше не о чем и незачем встречаться. Отец создавал между ними иллюзию связи, но теперь, когда это звено выпало, стало окончательно ясно, что крайние звенья никак не связаны между собой. Печаль, которая должна была породнить их, казалось, только разобщила сильнее. Если бы не его смерть, они обе ощутили бы сейчас то немного постыдное облегчение, которое неизбежно ощущаешь, когда окончательно расходишься с человеком, с которым на самом деле расстался уже давно. Но в тот момент обе чувствовали только отупляющую усталость и желание поскорее остаться наедине со своим горем.

Закончив, Ника сложила фотографии в папку. Мать проводила ее до двери, они неловко обнялись, избегая смотреть друг другу в глаза.

С тех пор Ника звонила ей раз или два в месяц. Их разговоры состояли в основном из сухого перечисления фактов (покупка новых штор, ремонт дороги, затрудняющий движение, прогноз погоды на неделю, цены в магазинах) и никогда не длился дольше четверти часа. Все это время у Ники не пропадало ощущение, что она разговаривает с автоматом.

Ей казалось, что единственный раз, когда мать позвонила, чтобы что-то сказать, а не чтобы произнести несколько отвлеченных слов - был тот вечер, когда она позвонила, чтобы сообщить о смерти отца.

Ника возвращалась из кино. Было поздно, но этот фильм (независимая французская лента) не пользовался большим успехом у публики, и его показывали в последние сеансы, на которые ходили только интересующиеся и те, кто жил неподалеку и кому было нечем заняться по вечерам. В зале осталось полно свободных мест, и никто не мешал погрузиться в атмосферу с головой, но фильм все равно не произвел на Нику того впечатления, на которое она рассчитывала, и она шла быстро, мечтая поскорее оказаться дома.

В такой час улица была пуста, резкий ветер гнал по противоположной стороне улицы порванный пакет из-под чипсов, когда в сумочке зазвонил телефон. И теперь, несмотря на десятки отобранных фотографий и счастливых, тех немногих редких моментов цельного, ничем не замутненного подлинного счастья, которыми она дорожила, при мысли об отце в памяти прежде всего возникало не его глаза и руки, не голос и не смех, а пакет, холодно сверкающая в свете фонарей фольга с аляповатый слоганом, и то, как легко он взлетал, гонимый воздушным потоком, и снова опускался на камни тротуара.

Отец был единственным человеком, по которому она скучала по-настоящему. Но так же, как и любого другого умершего, его нельзя было вернуть. То, что после смерти он перестал отличаться от всех прочих людей, хотя на самом деле Ника за всю свою жизнь так и не узнала никого, кто был бы хоть немного, хоть чем-то на него похож; и то, что ей приходилось прикладывать почти сознательное усилие, чтобы при мысли о нем вместо упаковки от дешевой закуски в памяти воскресало широкоскулое румяное лицо с открытой улыбкой, которое день за днем исчезало в глубине прожитых дней, сводило ее с ума, доводя до отчаянной злости.

Отец стал сниться ей не сразу. По большей части это были невнятные блеклые видения без сюжета, без начала и конца, полные невнятной тоски и ускользающие от подсознания, так что нечего было и надеяться вспомнить их наутро, но Ника дорожила даже ими, как и любым лишним напоминанием об отце.

Но в эту ночь он снился ей на редкость ясно. Они вдвоем шли по парку, что находился за многоэтажным панельным домом спального района, где они жили, пока отец не получил другую работу. Очевидно, начиналась зима или весна, деревья стояли без листьев, и даже во сне Ника ощущала холод, заползающий под зеленое драповое пальто, которое носила в школе. Отец шел чуть впереди, на расстоянии нескольких шагов. Она что-то говорила ему в спину, быстро, перескакивая с одного на другое, точно знала: времени у них мало. Вдруг он обернулся и посмотрел на нее со странным выражением лица, и Ника задохнулась от острого щемящего предчувствия неотвратимой беды. Она открыла рот, но никак не могла ни вздохнуть, ни позвать его. Все тело, от пальцев до языка, парализовало ужасом, так что она не могла шевельнуться и только плакала от беспомощности.

Ника проснулась от своего судорожного всхлипа, рывком села на постели. Рыдания душили с такой силой, что между приступами она едва успевала втянуть воздух. Горе сотрясало ее тело, выжимая его, как тряпку. Слева, проникая в каждую клеточку тела, тянулся привычный механический зуд. Сегодня шар лежал ближе, но звук не стал громче. Едва видя сквозь пелену слез, Ника дотянулась до него и сжала в руке. Он привычно лег в ладонь, согревая кожу и успокаивая.

Ника свернулась калачиком, даже не пытаясь сдерживать горе. Тоска по отцу топила ее, пробегая по телу волнами. Ника плыла в соленом море без конца, края и берегов, и у нее не было ни сил, ни желания сопротивляться течению.

Будильник оглушил ее. Не открывая глаз, Ника на ощупь нашла телефон, позвонила секретарше и сказала, что берет срочный отпуск за свой счет. Придумать причину она не смогла: в голове стоял свинцовый туман. Слова секретарши доносились до нее как сквозь вату.

- Ты и вчера и выглядела не очень. Не беспокойся. Я что-нибудь придумаю, - ласково ворковала она.

Она была новенькая, ее взяли только в прошлом месяце, и она старалась всем понравиться.

Не дослушав, Ника бросила трубку.

Глаза будто засыпали песком, голова раскалывалась. Но вставать и идти за анальгетиком на кухню не было сил, и Ника продолжала лежать, ощущая под щекой еще влажную ткань наволочки.

Шар лежал рядом, в складках простыни. Уже нельзя было спорить с тем, что он увеличился и уже не напоминал бусину, скорее шарик от флакона с дезодерантом.

- Что ты за штука? - прошептала Ника. Она сдавила его, сначала тихонько, потом все сильнее, пытаясь понять, нет ли внутри механизма, который мог бы что-то объяснить. Но шар оставался твердым гладким и круглым монолитом, а материал хоть и походил на малахит, определенно им не был.

Нику неприятно поразила догадка, что, возможно, шар может как-то наблюдать за ней и даже разглядывать ее сейчас. От этих мыслей стало не по себе, она сунула шар под подушку и снова попыталась вспомнить того мужчину. Но, как ни напрягала память, задним числом ничего особенного заметить в нем было нельзя. Тогда Ника думала только о том, как исчезнуть без лишнего шума и беспокоилась, чтобы все прошло удачно, поэтому почти не слушала, о чем он говорил. Теперь она жалела об этом, но сделанного не воротишь. Что бы это ни была за штуковина, решила Ника, мне это не узнать, лучше просто избавиться от нее как можно скорей. Ведь сомневаться в том, что шар связан с ее ночными приступами, уже не приходилось.

Голова была тяжелой, ее мутило, но Ника заставила себя подняться, принять обезболивающее, кинуть шар в мешок с мусором и спуститься во двор.

Ника бросила пакет подальше в баки и сама удивилась облегчению, которое испытала в тот момент, когда он с шумом упал в общую свалку.

- Надо было сделать это сразу. - думала она, поднимаясь к себе. - Или оставить в метро вместе с кошельком.

Она чувствовала сильную, но в то же время приятную усталость, какая всегда бывает после завершения тяжелого дела. Не раздеваясь, Ника бросилась в постель и моментально провалилась в сон.

Проснулась она только к сумеркам от смутного беспокойства. Будильник показывал девятый час вечера: значит, она проспала почти двенадцать часов, но лучше ей как будто не стало. Тревога поднималась в ней стремительно, точно вода во время прилива, и, когда она определила ее источник, ее окатила паника.

Ника тряхнула головой, все еще надеясь, что чувства обманывают ее, но ошибки быть не могло: в воздухе висел знакомый тягучий зудящий звук. Он стал тише, ведь шар находился минимум в полукилометре отсюда, но слышен достаточно отчетливо, чтобы она не могла перепутать его ни с каким другим.

Ника села на кровати, но забыла, зачем хотела встать: ее захлестнуло отчаяние такой сокрушительной силы, что потемнело в глазах. В оконном стекле она увидела свой силуэт, лохматые волосы, повисшие неряшливыми прядями, опухшее от слез и сна лицо. Рот разъехался, и слезы полились таким щедрым потоком, будто она не плакала несколько лет, а не ревела три ночи подряд. Ника смотрела на себя рыдающую взахлеб, будто оглядываясь назад, сквозь годы, прожитые в этой квартире, которую она никогда особенно не любила. Бессмысленность и бесцельность собственной жизни настигала ее все быстрее, словно с каждым годом она бежала все медленнее, увязая по колено в тягучей субстанции времени, стремясь к цели, которую уже давно упустила из виду.

Сначала Ника пыталась вернуться к работе и привычной жизни, но с каждым днем приступы печали начинались все раньше и становились все продолжительнее, так что очень скоро ей уже удавалось поспать не дольше двух-трех часов за ночь.

Мусор вывозили рано утром, и теперь Ника не имела никакого представления о том, где находится шар, но механический заунывный звук заполнял комнату каждую ночь, но это совсем не беспокоило ее. Нику заворожило совершенное открытие.

Мир вокруг был полон печали. Она была всюду: в жестах, в губах, в радужке глаз. Печаль скрывалась в каждом голосе, в сообщениях социальных сетей, в лицах людей, когда они думали, что на них никто не смотрит, в движениях рук, в наклоне головы, в ритме дыхания и стуке сердца.

Ника смотрела и удивлялась, что не замечала этого раньше.

Печаль светилась в зажигающихся по вечерам огнях, пряталась в складках простынь, в запахе стирального порошка, в долгих телефонных гудках, в молчании, заполняющем паузы бессодержательных разговоров, в запахе еды дешевых закусочных, в звоне стекла, в объявлениях диктора в метро, в автомобильных гудках. Как новый, еще не открытый химиками элемент, скрытый в паре человеческого дыхания, печаль витала в воздухе, и люди дышали ею, вдыхая и выдыхая с каждым вдохом. Она оседала в легких, проникая в организм незаметно и тихо, действуя, помимо вашей воли.

Печаль сквозила в речной воде, в бликах витрин и в распускающихся листьях. В их раскрытии, на самой глубине, уже был заложен момент, когда им предстояло сорваться и облететь. В начале каждой вещи и каждого существа, как сквозь длинный стеклянный коридор, был виден и их конец, в каждом рождении была заложена смерть, и ее долгое эхо рождало почти непомерную грусть, выдержать которую не смогло бы ни одно человеческое создание, не будь она рассеянна на миллион крошечных осколков окружающих вещей и явлений. Мир был пропитан печалью. Она бежала по нервам земли, как кровь по артериям. Это была сама его ткань, и ткань ее тела, и кости.

Реальность изменилась. Ника поражалась этой кристальной ясности, которая до этого была скрыта от глаз. Она с удивлением разглядывала в зеркале себя, свое тело, а потом озиралась вокруг, точно мир представал перед ней впервые. Она медленно бродила по квартире, переходя от одного предмета к другому. Она касалась их кончиками пальцеы, брала в руки и, наглядевшись, возвращала на место, чувствуя, как с каждым часом в сердце становится все больше нежной болезненной грусти.

От частых слез глаза у Ники покраснели, нос распух, лицо саднило, в голове стоял туман. В конце недели пришли заказанные вещи. Курьер едва не отшатнулся, увидев ее, должно быть подумав, что у нее жестокий грипп. Оставьте себе, - пробормотал он, когда Ника протянула ему ручку, которой расписывалась на квитанции.

Не заглядывая в пакеты, она бросила их на кровать, отключила все телефоны, задернула шторы и свернулась в постели.

Ника лежала среди упаковок с новыми вещами, которые еще неделю назад казались такими желанными, и плакала. Она плакала обо всем, что у нее когда-то было, и что было утрачено, и о том, чего у нее никогда не было и что ей хотелось иметь, но чего уже никогда не будет; о людях, которых она ранила и людях, которые ранили ее; об отце и Гийоме, о матери и о себе, о времени, которое уходило безвозвратно, убывая с каждым днем, как вода из ванной, из которой вынули затычку. И она знала, что произошло это не в тот час, когда акушерка вынула ее из материнской утробы и она издала свой первый крик, а в тот момент, когда две клетки соединились, чтобы она могла появиться на свет и уйти, навсегда исчезну в бездне, растворившись без остатка в памяти других людей, словно сахар в чае, как растворится однажды образ отца. Теперь Ника знала: она была создана из печали и зачата печалью.

Под щекой у нее хрустел целлофан, и подушка всегда была сырой. Звон теперь звучал почти постоянно, не давая отвлечься ни на что другое. Вечерами на стенах спальни переливались сине-розовые пятна, днем комната светлела, ночью погружалась в темноту. В перерывах между приступами, когда звук ненадолго стихал, Ника думала: наверное, именно так и сходят с ума, и ее накрывал страх. Но прежде, чем она успевала что-то решить, проваливалась в дрему и спала, пока ее не будил привычный несмолкаемый звон.

Однажды, на короткое время выплыв из мутного озера забытья, Ника снова вспомнила того мужчину. Они познакомились на одной из выставок по их специализации, которые проходили каждый квартал. Ника никогда не спешила уходить с подобных мероприятий и после официальной части некоторое время гуляла в лабиринте одноликих стендов. Мужчины здесь не были сосредоточены на работе и легко шли на контакт, и, хотя искать здесь было довольно рискованно, шанс присмотреть очередную жертву все равно оставался.

Ника ни за что бы ни сказала, с чего начался их разговор, но хорошо помнила, что, взяв ее телефон, в ответ мужчина протянул свою визитку. "Просто на всякий случай", - он улыбнулся так обезоруживающе, что она постеснялась выбрасывать ее там же. Может быть, она ему на самом деле понравилась, и он боялся, что Ника дала ему неправильный номер и давал ей таким образом время подумать.

Так или иначе, нужно было постараться отыскать эту визитку.

Голова теперь болела постоянно, сосредоточиться стоило огромных усилий. Ника обхватила голову руками, точно опасаясь, что она может оторваться от шеи и упасть, и напряглась изо всех сил, вызывая в памяти тот день. Важно было вспомнить все подробности. Мужчина позвонил ей вечером, но она могла избавиться от визитки по дороге, выкинув вместе с рекламными буклетами и проспектами, которые дают на таких мероприятиях.

Морщась от боли, Ника подошла к шкафу и распахнула дверцы. Перебирая одежду, она вспомнила, что в тот день выбрала белый смокинг. Он выглядел достаточно официально, но при этом заметно. Глубокий вырез оставлял простор для воображения, а при ее сложении превращался в соблазнительный наряд, но и обвинить ее в нарушении деловой этики никто бы не смог.

Смятая визитка лежала в кармане. Простой прямоугольник картона, темный фон, на нем - серебристые буквы, вроде изящные, а с другой стороны - стандартные, даже казенные. Ни указанные на ней имя и фамилия, ни название фирмы ни о чем ей не говорили. Ниже было указано два телефона: рабочий и мобильный и адрес электронной почты. Ника сразу решила звонить на мобильный.

Послышались длинные гудки. Ника отсчитала десять, сбросила, набрала снова, но никто не отвечал. Долгие гудки напоминали о механическом зуде шара. Теперь все начиналось ранней ночью, сразу после полуночи, а заканчивалось только под утро, когда светлело небо. Ника продолжала считать, сбрасывая и набирая снова.

Трубку неожиданно сняли после пятидесятого гудка.

-Алло, - спросила Ника в пустоту. - Ты меня слышишь?

Никто не ответил. Ника видела, как сменяющие друг друга цифры на экране отсчитывают время соединения.

- Ты здесь?

Она ничем не могла это объяснить, но была уверена, что на том конце ее слушает именно тот мужчина и слушает молча, словно ждет. Может быть, он хочет, чтобы она извинилась?

- Послушай, - начала Ника, запинаясь. - Я знаю, что поступила плохо. Я должна извиниться. Пожалуйста, ответь. Мне очень надо поговорить с тобой. Пожалуйста, - повторила она, чувствуя, что может расплакаться прямо сейчас, не дожидаясь звона.

Мужчина молчал. Ника почувствовала, как беспомощность уступает место гневу. Что он в конце концов о себе возомнил? Даже если она и украла что-то ценное, он мог хотя бы ответить.

- Послушай, ты! - закричала Ника. - Что за хреновину ты мне дал? У тебя в бумажнике! Что это за штука?!

На какой-то короткий миг, только на секунду перед тем, как соединение прервалось и послышались короткие гудки, ей показалось, что человек на том конце провода рассмеялся тихим холодным смехом.

Ника с силой швырнула телефон о стену. С глухим стуком он шлепнулся на пол, экран замерцал и погас.

Этот мужчина точно знал, кто она и о чем говорит.

Ника снова взглянула на визитку, перечитала адрес и вдруг поняла, что место находится не так уж далеко. Если идти быстрым шагом, можно добраться минут за двадцать.

Часы показывали половину восьмого. До того момента, когда в ушах раздастся изматывающий тошнотворный звон, оставалось достаточно времени.

Она почти бежала, ощущая на лице и груди ледяной ветер. Прохожие, одетые в теплые пальто и куртки, оборачивались на нее. Второпях Ника натянула смокинг прямо на майку и не думая о том, как он выглядит с растянутыми трикотажными штанами и домашними шлепанцами.

По указанному на визитке адресу располагалось ничем не примечательное здание с зеркальными окнами. С виду ничего особенного, типичный бизнес-центр. Судя по слабо освещенному вестибюлю и отсутствию людей, он уже закрылся.

Ника все же толкнула стеклянную дверь наудачу, но та беспрепятственно поддалась.

Она вошла внутрь, оглядываясь в поисках администратора или охраны. Но место за стойкой ресепшена пустовало, компьютер был выключен. Ника подошла к доске со списком фирм, арендующих помещения, и отыскала среди них указанную на визитке. Офис располагался в цокольном этаже. Пользоваться лифтом Ника не рискнула и решила спуститься по лестнице.

Ника шла осторожно, держась за перила: света не было, только кое-где горели сигнализационные лампы. Через два пролета она оказалась перед массивной темно-коричневой дверью без названия, только металлические цифры обозначали номер офиса.

Ника приникла к двери ухом и прислушалась. Судя по тишине, за дверью никого не было. На всякий случай Ника постучала, потом взялась за ручку. Как и входная дверь в бизнес-центр, эта дверь тоже оказалась не заперта, словно ее прихода ждали. Ника тихонько приоткрыла дверь ровно настолько, чтобы просунуть голову.

Ника была готова увидеть что угодно, но только не обычный офис с темными деревянными столами, компьютерами, вращающимися креслами, чахлой пальмой в кадке. Пахло бумагой, канцелярским клеем, синтетическим запахом моющих средств, тонером для картриджей. Стараясь не шуметь, Ника осторожно вошла и скинула туфли. Если здесь есть кто-то, кроме нее, не стоило обнаруживать себя раньше времени. Откуда-то из глубины исходило слабое приглушенное свечение, как от домашней лампы с абажуром. Шаг за шагом Ника приближалась к этому свету, слыша только стук своего сердца. В углублении стены стоял обычный черный стол. На столе лежал шар.

Ника инстинктивно отступила, но отвести взгляд не могла, шар притягивал, как магнит, и Ника завороженно разглядывала его.

Шар вырос. Теперь он был размером с волейбольный мяч. Но это все же был тот самый шар, в этом не было сомнений. Шар печали и покоя. Матово-малахитовый, он покоился на темной поверхности стола и светился ровным теплым зеленоватым светом. Ника ощутила облегчение, будто все это время тосковала по нему, как по родной душе. Все ее беспокойство и страх ушли. Она вспомнила совершенство его линий, ровную теплоту поверхности.

Завороженная, Ника подошла к шару вплотную, коснулась его, уверенно провела по гладким темным бокам, почти с радостью убеждаясь, что они сохранили тепло.

Ника гладила шар, позабыв обо всем: о том, где она, зачем пришла сюда и кого искала. Ощущения полностью захватили ее. Зеленое свечение окутывало мягким одеялом, и она сливалась с шаром, всем сердцем желая услышать знакомый звон. Она проваливалась глубже и глубже в ласковый зеленый бархат, и в этом долгом плавном падении ей вдруг открылось все.

Ника увидела суть шара, и то, что мучило ее, схлынуло и исчезло, все открылось перед ней, будто кто-то сдернул штору, до этого отделяющую ее от тонкой природы мира. Она увидела чистоту печали, ее вечный покой, постигла ее природу, растворяясь в ней, впитывая каждой клеткой тела, сливаясь с ней воедино, замыкаясь на самой себе, не разделяя ни конец, ни начало, обретая завершенность, принимая совершенство слияния формы и сути. Падая на пол, она катилась и катилась, пока чьи-то пальцы не подняли ее, покатали между собой и устроили, уложили на своей теплой ладони.

- Вот и хорошо, - сказал над ней приятный мужской голос. - Вот и славно.