Это была их брачная ночь. Первая ночь. Ушли в сторону пары шампанского и редкие свидетели их счастья. Отступил за черту этой спальни шум и свет. Окна, открытые настежь, были прикрыты шевелящейся листвой, фильтрующей прохладу. В воздухе витал сладкий аромат, будто святые отцы раскурили ладан. Дрожала свеча в предвкушении первобытно - священного обряда.
Он стоял на пороге кровати, готовый ко всему, глазами с расширенными зрачками желая запечатлеть мгновение, пытаясь сдержать дрожь. Она замерла там, в глубине, закутавшись в алый шёлковый халат, откинувшись на подушки.
Мгновение длилось невыносимо долго... всю жизнь... И он протянул к ней руки. Она распахнула халат... Белая - белая. Белее простыни. Сияли лишь бархатные влажные глаза, запутавшиеся в каштановых волосах. Как она хороша... У него перехватило дыхание. Словно в тумане слетела пижама, он сделал первый шаг...
Он лежал обнажённый рядом с Ней, не в силах отвести глаза, не в силах пошевелиться. Её губы улыбнулись ему, глаза же внимательно - тревожно читали лицо.
"Что с тобой?"
Кровь сходила с ума в жилах. Сверкающие капельки стекали на постель, оставляя тёмные пятна.
Она наклонилась над ним. Вначале волосы коснулись груди, затем губы. Он дрожал всё сильнее. В воздух проник кислый запах его смятения. Сладость желания, но... Он облизал пересохшие губы и умаляющее взглянул ей в глаза.
"Я не могу..."
* * *
Сосиски закипели. Она поставила варить яйца и не спеша стала нарезать хлеб. Майонез, кетчуп, сыр и петрушка ждали своей очереди.
Нет, она не была чем-то большим... Впрочем, вселенная заключена и в капле воды... Мысль упорно билась в виски, не желая растворяться в закрытых глазах, в поисках выхода. Она чувствовала, что отношение его к ней сродни поклонению языческому божеству в виде камня. Но зачем ей жертвы солёных вод?.. Его поведение её, верх сдержанности - и впечатлительности начинало понемногу раздражать, но... Но она молчала, понимая без слов, нося песчинку раздражения глубоко-глубоко в себе, под морским берегом грусти и пустыней тревоги. Ведь... Над её землёй сверкало ослепительное солнце, зовущееся Любовь. Она любила его. И... и прощала...
Тонко нарезанные сосиски, политые кетчупом, дымились на столе. Закипевшие яйца она поставила под холодную воду. Открыла майонез и стала смазывать тонкие дольки батона.
Когда она проснулась, он спал. Милый, нежный котёнок. Тихонько, не дыша, встала. Недолго полюбовалась им, сопящим и смешно поджимающим губы к мягкому овалу щёк. Но нужно было торопиться - он мог проснуться, чтобы приготовить завтрак. Накинула халат... От одного вида его обнажённого тела её начинало знобить, а голова кружилась. Она очень хотела поцеловать его высокий лоб, добрые детские глаза, полные розовые губы...
Яйца хорошо чистились и ещё тёплые попали в яйцерезку. Она зажгла духовку и поставила на газ кофеварку.
Она плохо спала этой ночью, хотя ощущение чего-то светлого и тёплого осталось. Снилось как будто: они на необитаемом острове. Загорали, ребячились, гоняясь друг за другом и целуясь. Затем она захотела купаться, вошла в воду и... проснулась. Она плакала. Подушка была мокра от слёз. Возвращение к яви утешительным не было и, не сдерживаясь больше, разрыдалась. Последний раз она так плакала ещё в школе...
Сверху на хлеб аккуратно положила колбасу, затем посыпала яйцом, плавленый сырок после тёрки - дальше. Ложка майонеза сверху.
На работе она отшучивалась, скрепя сердце. Глупые, любопытные вопросы подруг: как он в постели? кого хотите: мальчика, девочку? когда?.. Он не мог. Чем дальше, тем сложнее ему будет преодолеть... себя. Надо что-то делать... Чтобы не смущать Её, он предлагал перебраться ему в другую комнату или хотя бы на другую кровать. Но она настояла, чтобы они спали вместе... От этого не стало легче.
Из духовки пошёл удивительно вкусный аромат. Она присмотрелась - сырок растаял, выключила огонь. Из зала донеслись тихие шаги - он встал. Прошёл в туалет, в ванную и вновь в зал... Она порезала сверху на бутерброды петрушку. Вкусно.
- Доброе утро, - выспавшийся и умытый, он появился на кухне.
- Доброе...
- Как вкусно пахнет, - с удовольствием посмотрел на поднос с бутербродами. Затем на неё. - Амори, ты так рано встала? - в его голосе слышалось внимание и забота. Она вздохнула. - Зачем? Я бы встал и приготовил завтрак.
- Я, конечно же, не против каждое утро кушать яичницу и жареную картошку... - и видя его желание тут же клятвенно пообещать, что он исправится, добавила: - Но, Сошко, мне просто не спалось...
Она положила на тарелку бутерброды, подвинула кофе (он не умел его варить) - с молоком и несколькими ложками сахара - ему такой нравился. Помолчали. Она смотрела, как он с аппетитом ест... Перестал жевать, встревоженный какой-то мыслью, и спросил, не поднимая головы:
- Ты плакала?
...
- Нет... Я крепко спала.
Облегчённо вздохнул. Взял бутерброд, попросил ещё кофе. Подал ей чашку...
Его ладонь коснулась её руки. У неё перехватило дыхание, внезапная слабость проникла в тело, и она прислонилась к холодильнику...
- Извини, Сошко, мне нужно спешить на работу. Пожалуйста, налей себе сам. Бутерброды ешь сколько хочешь, мне не оставляй... Нет, спасибо, я уже позавтракала...
Строгий серый пиджак, серая юбка, сложила документы в папку, просмотрела расписание дня в блокноте, "Дирол" - в боковой карман, и, оставляя за собой едва уловимый шлейф духов, растворилась за дверью.
* * *
Электричка уносила её прочь. Кадры за окном поглощали всё внимание. Зелёная полоса. Сосновый лес вплотную приближался к железнодорожному полотну: нескончаемый поток иглистых стволов... Мелькнула проплешина лиственных лесопосадок. И нежно-голубое озеро - поляна васильков. Потянулись ровные участки пшеницы, картошки, выкошенной травы с капичками посредине. Вагон наполнился ароматом сена - окна были раскрыты настежь... Солнце ослепило её - электричка делала плавный поворот. Растеряно отметила, что небесное светило уже высоко. И только тут вагонный шум проник в сознание, и она удивлённо оглянулась вокруг... Напряжение отпускало и снова возвращалось: успокоение от неспешности вагонной жизни вокруг таких простых и наивно громких людей, от прохладно-благотворного дыхания мелькающей за окном зелени - и вопроса: как? Почему она здесь?.. Остановка: кто-то вышел, кто-то зашёл. Какой-то парень, загорелый, с облезлым носом и выгоревшими светлыми волосами, в лёгких серых штанах остановился рядом, задумчиво глядя на свободные места возле неё. И прошёл дальше... Как нелепо она выглядит в своём деловом костюме, со сдвинутыми коленками сжавшись у окна среди этих загорелых людей с натруженными руками! Зачаровано уставилась на сидевшую с другой стороны в окружении кошёлок бабушку. Та, отчаянно жестикулируя, увлечённо разговаривала со своей соседкой. Землистого цвета руки, пепельное лицо, съехавший на затылок платок открывал редкие седые волосы. Мимолётные люди. Бабушка посмотрела в её сторону, заметила взгляд и... улыбнулась. "Хочешь клубнички, дочка?" Добрые люди...
* * *
Настойчивые звуки вернули к действительности. Просто это была "Энджи" "Роллинг Стоунз". В фальшивом фальцете с трудом угадывался Мик Джагер. Но всё равно это была "Энджи". Четыре парня, девушка, рюкзаки, палатки, гитара. Весёлая компания в предвкушении чудесного пикника. У них было отличное настроение, ей же грустно. Она сняла туфли и с удовольствием вытянула ноги на противоположное сидение, расстегнула воротничок рубашки, полностью отдалась нахлынувшей тихой грусти, вдохнула полной грудью свежий предвечерний воздух...
* * *
Станция оставляла желать лучшего. Во всяком случае, для конца двадцатого века. Даже не станция, а какой-то километр. Редкие деревянные постройки полностью сливались с лесом. Если бы не кирпичный домик с многозначительной надписью "Кассы" и толпа дачников в "адидасовских" костюмах, картина могла сойти за "Сумерки" Левитана. Но это к лучшему. Она отрешённо взирала на окружающее, на уходящий поезд, на Весёлого, отдающего распоряжения; что поделать: он - бывалый, он - заводила. Она взяла палатку и двинулась по левой тропинке; правая уходила в сторону дач. Флегма - гитарист, польщённый её комплиментами, пристроился рядом. Влюблённые, взяв по пакетику и, не отрываясь друг от друга, шли сзади; какая там романтика! - им бы поскорее палатку поставить. Так что основную часть баулов пришлось тащить Незаметному и Весёлому. Флегма затянул "Волшебное Таинственное Путешествие" "Биттлз", затем внезапно переключился на монолог о первенстве "роллингов" и старении "битлов", хотя они ему по-прежнему нравились - он их уважал. Она шла молча... Быстро темнело. Чудно пахло сосновыми иголками и смолой. Земля остывала, и она одела туфли. Весёлый объявил привал и накинул ей на плечи курточку. Где-то недалеко уже слышалось кваканье, потянуло болотным запахом и сыростью...
* * *
Поленья весело потрескивали. У костра было тепло и уютно. Она лукаво подмигнула Флегме и протянула стакан. Янтарная жидкость. Заводила опять развёл бурную деятельность и вместе с четвёртым с зажжёнными факелами рванул в темноту за очередной охапкой дров. Она опёрлась о поленницу, почесала нос, оставив на лице пятна сажи. Чудесно. Голова слегка кружилась, во всём теле ощущалась полная расслабленность и спокойствие. И даже "Каждый делает больно" "Р.Е.М."а, которую печально затянул Флегма, грустно глядя на неё, словно кот на сметану, не затрагивало струн её души. Её сердце спало, её тело покоилось. Её пиджак давно валялся в палатке, рубашка висела на сучке - Весёлый одолжил свою простую цветастую с длинными рукавами, на голове "пиратский платок", юбка... В небе, сквозь ветки проглядывал молочно-жёлтый месяц и звёзды, много-много звёзд; рядом плескалась рыба. Может, билась в сети. Надоедливо стрекотал сверчок...
* * *
Весёлый тяжело сопел, дыша ей в лицо перегаром и луком. Он тщетно пытался расстегнуть лифчик. Брошенное покрывало совсем не защищало тело от холода земли и острых веток. Красное "молдавское" бродило в теле. Потом она несколько равнодушно отметила, что грудь её спокойно растеклась, а жёсткая ладонь, словно наждак, прошлась по соскам, вызывая почему-то странную ассоциацию "папа Карло - Буратино". Инертно повиновалась на: "подвинься чуть-чуть". Он уже залез к ней под юбку, а второй рукой в районе талии искал замок. Зябко поёжилась, не в силах прикрыть оголённые части тела. Туман в голове потихоньку рассеивался, подташнивало. Почему-то мысленно была не здесь. Но не думала ни о чём конкретном . Где-то вдалеке блеснул огонёк костерка. Её взгляд немного прояснился - она стала понимать... Стало грустно от желания пожалеть себя. "Какая же я дура!" Она просто женщина...
* * *
Робко-робко начинает светать. Густая темнота немного разбавляется белой краской. Сошко смотрит в окно. В ожидании солнца. Он немного устал... Да, он устал... немного.
Ни шелеста, ни шороха, ни дыхания - безжизненное пространство квартиры невыносимо давит и угнетает. Впрочем, ему нет до этого дела. Ему бы просто немного отдохнуть, прилечь. Но всё равно не уснёт - уже нет сил закрыть глаза, увеличившиеся, растёкшиеся по всему лицу. И он продолжает сидеть напротив окна на кухне. Рядом, на столе, замер единственный попутчик - бутылка водки. Давно стоит. Закрытая.
Вокруг царит полный порядок, всё на месте: чашки, тарелки, ложки, солянка, хлеб. Ни пылинки - он всё вытер. На плите - давно остывший плов. Интересно, не пересолил ли он его опять?.. Разбить, что ли, что-нибудь о стену... Со всей силы, чтоб вдребезги... И он продолжает сидеть на кухне, напротив окна.
Звонок в дверь... Кто это?! У неё ведь свой ключ...
Он вскочил, в ужасе пытаясь найти выход в прихожую. Опять зазвонил звонок. Коротко и громко...
Только в прихожей попытался угомонить сердце, сотрясающее всё естество... Дверь медленно, очень медленно, нехотя стала открываться. Он боялся поднять глаза. Увиденное ведь может растоптать и уничтожить... И всё-таки поднял.
Эта девушка совсем не была похожа на ту белую, чистую Амори, которую он знал, которая была его женой. Мятая, обгаженная юбка, рубашка в цветочек, навыпуск, разорванная, искромсанная, в чернильных пятнах ноги, руки, лицо, на щеке кровь, растрёпанные жирные волосы и сумасшедшие глаза...
- Тебе много раз звонили с работы... волновались... - он слышал себя как бы со стороны. И не узнавал. - Заходи... - почему она молчит?! Зачем она так смотрит...
Он боялся включить свет в комнате. Боялся всего: слов, темноты, себя, этой чужой женщины... Руки дрожали, и он попытался затолкнуть их в карманы.
- Сошко, я тебе изменила... - она стояла посредине комнаты, не дыша и не шевелясь, безжизненно опустив руки. Темнеющая масса, неровный рельеф на фоне светлого окна.
Где-то у соседей заиграла музыка. Неторопливо и мощно. "Он любит её безумно..." - пел Джимми Моррисон. Люди просыпались, шли на работу. Начинался новый день.
И он закричал. Дико и протяжно, сжав кулаки и зажмурившись. "Н - е - ет!!!" Яростная пощёчина сбила её с ног, она упала на диван, больно ударившись головой о спинку. Без единого вскрика. А он, склонившись над ней продолжал отвешивать пощёчины, рвать одежду. Её голова болталась из стороны в сторону, будто тряпичная, но она только крепче жмурилась и сжимала разбитые губы.
"Сука!" Полуобнажённая, она дёргалась под ним. Дикое, сумасшедшее желание затопило его... Втоптать в грязь, разорвать. Неистовая сила клокотала в нём. Пуговицы разлетелись в стороны, и штаны упали на пол. Одним движением он приподнял её за бёдра и вошёл. Она вскрикнула.
Горячее и влажное тело совсем свело с ума, требуя движения...
- Ты - девственница? - желание заставляло двигаться, но он ошеломлённо замер, уставившись в потеплевшие глаза.