Пианино стояло в углу. Оно было старое, полироль местами потрескалась. Черное, обычное, скучное. На нем играли гаммы, этюды, ученические пьесы. К Элизе конечно тоже. Так же как собачий вальс. На верхней крышке лежала скрипка в футляре. Она тоже знала только неумелые пальцы, которые ни разу по доброй воле ее не касались.
- Я понял, тебе нужно, чтобы рядом было творчество.
- Не понимаю о чем ты.
- Ну искусство, оно тебя возбуждает.
- Наверное. В нем много интересного. Как-то я спросила у детей на уроке... Если не будет еды, что случится? Умрем. А если воды? Умрем быстрее. А если не будет музыки и литературы? И знаешь, одна девочка ответила: "Смерть бывает не только физической." Я была рада, что ребенок своими мозгами дошел до этого.
- Мне включить Моцарта?
- Лучше Шнитке, пожалуйста.
Хозяйка скрипки - учительница. Русский и литература. Синтаксис и Достоевский. Орфограммы и Булгаков. Профессиональное кредо - дети знают хорошо тоько то, что ей самой нравится.
Однажды ей пришла в голову мысль, что Грибоедов очень крутой. Все, что он делал, делал хорошо. Умный, так просто энциклопедически. Пишет музыку, так его вальс на слуху даже у самых далеких от нот людей. Сморщила нос. Хмммм... Недалеких. Обаятельный, любовь искал долго, но нашел такую женщину, которая осталась его собственностью навсегда. С персами вот сплоховал. Разорван толпой. Как-то неизящно. И детям пришлось тоже думать, что Грибоедов крутой.
- Ну это не достопримечательность в полном смысле этого слова, но для меня очень дорогое место.
- Это как?
- Сквер, в который мы идем. Хотя вообще-то по моим рассчетам это бульвар.
- Если бульвар, то должна быть проезжая часть. Здесь нет. Это не бульвар.
- Когда-то это место пытались назвать бульваром. Ну неважно сейчас. Не бульвар, так не бульвар. Так вот, мы с сестрой часто здесь сидели на скамейке, болтали, о своем конечно. И я все поглядывала на эту скульптуру. Ну мужики и мужики. Стоят три мужика. Обычная городская скульптура.
- Вот эти? Хммммм... Классная композиция. Мне нравится.
- Мне тоже. Однажды мне попалась на глаза картина Миши Брусиловского. Понравилась. Я ни черта не понимаю в живописи. Почитала. Уральский художник. И в конце статьи увидела фото этой скульптуры. Офигела, если честно. Называется "Горожане. Разговор." Оказывается, здесь изображены три уральских художника - Брусиловский, Волович и Метелев. А потом я прочитала в интервью Брусиловского, что ему забавно из окон своей квартиры видеть памятник самому себе. Представляешь? Это значит, что в какое-то из этих окон он мог меня видеть. С тех пор я всегда приветственно машу рукой обоим домам. Махала.
- Почему в прошедшем времени?
- Миша Брусиловский умер недавно. Поэтому я теперь просто стряхиваю с него снег. Чтобы ему не холодно было.
- У тебя уже варежки все в снегу. Замерзнешь.
- Тебе правда они нравятся?
- Очень. Пойдем.
- Дальше конструктивизм смотреть?
- Ага. Удиви петербуржца одинаковыми прямоугольными домами.
Январь
Развод. Это сладкое слово. Сначала оно кажется горьким. Со временем приходит какая-то неприятная сладость. Привкус корня алтея, солодки, лекарства. Психологи говорят, что любые потери проживаются через пять этапов.
Отрицание. Нет. Не веришь. Я не хочу разводиться. Мне страшно. В голове не укладывается. В суде, когда секретарь объясняла всю процедуру, она никак не могла понять, где же должно хранится свидетельство о разводе, у нее или у него. Секретарь в туфлях, достойных шеста для стриптиза, снисходительно посмотрела на нее:"У вас у каждого будет свое." У каждого? Черт, точно.
Агрессия. Как? Ты привез женщину, из-за которой дети сейчас живут без отца? К ним? Познакомил-подружил? Да я же тебя сейчас размажу и дом по камню разберу. Безобразная сцена.
Торги. А может плюнуть на все? Вернуться? Ну вроде зовет же. Может любит? Дорогая, эти перемены месяца на два, потом снова-здорово. Ты помнишь, что от пощечины можно улететь на пол? Черт, точно. Но он же говорит, что изменится. Девочки его любят. Ну что же мне делать?
Депрессия. Вопросов нет. Ничего нет. нет, и ничего не надо. Ничего не изменится. Ничего не хочется. Так. Завтра я обязательно помою пол, вымою окна, разберу вещи в шкафу, схожу погулять с девчонками. Мы давно не гуляли. И вообще, пора жизнь налаживать. Нужно написать список дел. Она писала список, зная, что ни одного пункта не выполнит. День за днем. И жуткое признание, себе, вслух, да я ведь его и не любила никогда. Знала всегда, но вслух никогда не произносила. Все к лучшему.
Принятие. Мир давно перестал крутиться вокруг развода, случившегося когда-то, два года назад. Появились совсем другие проблемы. И вот эта отвратительная сладость во рту. От слова развод.
- Поиграй для меня.
- Мне иногда кажется, что ты гитару любишь больше чем меня.
- Гитара без твоих рук немая. Хотя твоя очень красивая. Смотреть на нее тоже приятно. Мне всегда очень навилось смотреть, как ты играешь. Так я в тебя и влюбилась. В мальчика с фингалом и гитарой в руках.
- А я в тебя в тот же самый день. Рыжая девочка, которая роется в моих книжных полках.
- Полки твои, а книги папины.
- Это неважно. Важно то, что ты стояла на стуле, чтобы до верхних полок добраться, а я смотрел на твои ноги и думал, что хочу стянуть с них штаны.
- Балбес. Чтобы стянуть их, ты зачем-то ждал 15 лет. Поиграй для меня.
- Все та же любовь? Сейчас, руки только помою.
В каждом классе есть свой клоун. У нашей псевдоинтеллектуалки был Илюша. Как он кричал! Он кричал всегда и везде, на уроке, на переменах, в столовой, на улице. Он кричал когда шутил, когда злился, когда радовался, когда стеснялся. После уроков у нее долго гудела голова от его воплей. Как она только не пыталась успокоить его мощный звук. Если она от беспомощности и отчаяния начинала повышать голос, Илюшу охватывал азарт и тогда его голосище взлетал к потолку, ударялся там об лампу и после этого рассыпался на тысячи шаров, которые потом долго отскакивали от стен школы и бились внутри ее черепа. Игнорирование давало точно такой же результат. Жаловаться родителям она не решалась. После первого же разговора с мамой она поняла, что Илюшин папа не церемонился с детьми, мальчик запросто мог прийти с синяком на следующий день.
Однажды на уроке Илюша, выполняя упражнение, комментировал каждое слово. Ему хотелось быть остроумным. Она ходила между парт, проверяя ход работы. Дойдя до Ильи, она машинально успокаивающе погладила его по плечу. Плечо недовольно дернулось. Из вредности она погладила еще раз, и еще, и еще, пока с удивлением не заметила, что дергаться мальчик перестал и незаметно затих. "Как вам удалось, Филипп Филиппыч, подманить такого нервного пса? - Лаской, лаской, единственным способом, который возможен в обращении с живым существом."
"Спасибо, профессор," - подумала она.
И для верности взяв мальчишку за ухо, тихонько его повернула.
Илья удивленно поднял глаза:
- А это зачем?
- А это у тебя, оказывается, здесь громкость выключается.
Февраль
Однажды она вместе с социальным педагогом делала так называемые "визиты в семью".
Посещения на дому своих учеников, которые нуждались в "особом подходе". Проще говоря ходила домой к хулиганам, детям пьяниц, двоечникам. Составить очередной акт, послушать очередные уверения, что это дети такие нехорошие, в очередной раз подумать: "Господи, что я здесь делаю?".
После очередного вертепа с пьяными в стельку родителями, старшим сыном, который не знал как держать себя с двумя училками, поеживался от незнакомого чистого запаха духов вперемешку с ароматом принесенного ими морозного воздуха, девочкой лет пяти, у которой вместо глаза был какой-то странный нарост, следствие алкоголизма родителей, которая не произнесла ни слова за пятнадцатиминутный визит, а тихо таращилась одним своим глазом из-за штанины брата, коллеги вышли на морозный воздух.
- Как же так?
- Ты здесь первый раз?
- Да. Больше не хочу.
- Ну не твой же ученик, спасибо что зашла со мной, а то мне одной всегда жутковато.
- Ну совы должны поддерживать друг друга...
Удивительно, но дорожка перед бараком была расчищена очень тщательно, была ровной и гладкой. На этой-то дорожке Марина Николаевна и поскользнулась, аккуратно сделав подножку нашей героине. Та мягко спланировала в сугроб. Полежала и разразилась дурацким, глупым, облегченным, очищающим душу смехом. Марина смеялась ей в ответ.
- Чего смеешься? Доставай телефон, фоткаться будем. Черт, я же пошутила.
- А я достала.
Кое-как подползла к подруге. Обнялись. Она направила объектив на их усталые лица. Встала, отряхивая брюки. Марина продолжала сидеть, задумчиво сминая варежкой снег.
- Вставать пора, а то дети сейчас в окно спалят, и потом ищи нас в инстаграме с хэштегом пьяныеучилкинадороге.
Подруга подняла на нее глаза:
- Давай бухнем?
Снова села на снег, рядом, помолчали:
- Давай.
Встали. Поплелись к машине.
- Трудно это?
- Трудно, мой хороший. Иногда мне кажется, что я живу на облаке, среди каких-то грез. Достоевский, Гоголь... Все как за стеклом витрины. В линзу театрального бинокля. Чистое и доброе кругом. А потом раз - и лицом в снег...
- Попой в сугроб. Иди обниму.
Петербург. Город бесконечных дождей и великолепного приветливого солнца. Возможно именно из-за дефицита, солнце кажется там особенно теплым и радостным. Питер любить модно. Но когда она первый раз вышла из поезда на Ладожском вокзале, об этом совершенно не думала. Ей везет. Каждый раз этот город встречает ее солнцем. В ту первую поездку сумка нещадно натирала ей плечо. В ней были 2 пары обуви и пять комплектов одежды, тщательно подобранной. Глупо так. В первый день я надену это, во второй это... Ей казалось, это очень важно. В ту пору она много внимания уделяла разным несущественным мелочам. Как я уже сказала, Питер встретил ее радостным восходом солнца. Четко следуя инструкциям турагенства, распечатанным на листе, она добралась до отеля. В номере, ее охватил сумасшедший восторг. Ей нравилось все. И еще больше ей нравилось то, что она что-то решила сама и сделала. Видимо в ее глазах и движениях было столько уверенности в том, что поездка в этот город ей просто необходима, что муж отпустил ее быстро и без лишних вопросов. Все-таки наверное он ее очень любил. И по сути был хорошим человеком.
С тех пор было много встреч с Питером. Она немного стеснялась называть его так. Ей казалось, что у нее нет на это права. На такое панибратство. Путаясь в многоименности города, выбрала сухо-деловитое СПб. Во-первых, это короче чем Петербург. Во-вторых, не такое гладко-интимное как Питер. В-третьих, СПб хорошо сочеталось с любимым Екб (ох, как же же ей не нравилось расхожее Е-бург).
Еще на первом свидании, она поняла, что этот город нужно принимать по кусочкам. И ей нужно обязательно вернуться. Между встречами что-то читала, машинально отмечая интересные места для себя. Она вообще много читала, поэтому у нее всегда была цель. Одна небольшая цель. Все остальное время она просто гуляла по городу, дышала влажным воздухом, ела в ресторанчиках, читала мемориальные доски и впитывала, впитывала, впитывала...
Александр Порфирьевич Бородин. Любимый композитор. Это была любовь с первого... звука. Его князь Игорь шел рядом с ней со школы. Опера наизусть. Часто она, перепев дочкам все колыбельные, которые знала, тихонько затягивала какой-нибудь фрагмент из "Князя Игоря". Забавно было наблюдать потом, как трехлетний ребенок тонким голосом выводит: "О, дайте, дайте мне свободу..." Когда голова кипела от работы, спасением был билет в оперный театр. В кресле партера с нее спадало напряжение и светлела голова.
На этот раз целью был Некрополь Мастеров Искусств.
- Сходишь со мной на кладбище?
- Куда?
- Ну я хочу на могилу Бородина.
- Зачем?
- Хочу цветы ему принести, потому что люблю.
- Это я помню. Но на кладбище в январе... Холодно будет.
- А я хочууууу.
- Это называется Некрополь, а не кладбище.
- Но суть-то не меняется, - пожала плечами. - Если не хочешь, я могу одна, или Сережу с собой позову.
- Еще чего. Сережу она позовет. Пойдем на кладбище, если тебе хочется. Сумашедшая, люди в Эрмитаж ходят, а она на кладбище.
Цветочный магазин напротив лавры. Шесть солнечных ярко-желтых роз. Недовольная, угрюмая цветочница достала коричневую хрусткую бумагу. "Не нужно, только ленту пожалуйста". Женщина заметно смягчилась:"Как же вы понесете по морозу?" "Спасибо, мне недалеко". Пока шли к Некрополю, розы стали почти стеклянными. Но они опоздали. Некрополь Мастеров Искусств принимает посетителей только до половины четвертого. Она растерянно стояла с цветами в руках, не зная, что ей с ними делать. Глазам стало горячо. Губы дрогнули. И вообще, что это за глупость, пускать на кладбище по билетам. За деньги. Дикость такая.
- Знаешь, здесь есть бесплатные захоронения. Пойдем, может тебе там кто-нибудь приглянется.
- Среди мертвых мужиков???
- Ну есть же еще достойные мужики. Пардон, были.
Она расхохоталась и он вместе с ней. В скорых питерских сумерках, на холодном ветру девушка с солнечными розами бродила среди бесплатных надгробий в поисках достойного мужика. Пыталась всмотреться, сама не зная куда. Оооо, вон там... Белое надгробие... Подошла ближе, мраморное изваяние с телефоном в руках. Ндааа... Вот тебе и лавра... Мертвец с телефоном в руках... Расстроилась.
И все-таки Бородин одобрил бы ее. Две розы Ивану Георгиевичу Зубкову, погибшему в сорок четвертом на боевом посту. Четыре розы - морякам в общей могиле тридцать девятого года. Грустно. И все-таки есть достойные мужики. Вернее были.
- Ты конечно великолепно пошутил тогда. Может тебе там кто-нибудь приглянется... Я чуть не упала.
- Я просто испугался. Когда мы поняли, что к Бородину не попадем, у тебя такое лицо было... Я подумал, что тебе очень плохо. Очень-очень. Нужно было спасать.
Лицо. Лицо у нее такое было потому, что после лавры они поехали в аэропорт. Он провожать, она улетать. Дурак такой.
Март
У него были очень темные глаза. Ее подруга называла их библейскими. Темные ресницы, темные брови. Брюнеты всегда ей нравились. Когда они целовались, она часто вставала на цыпочки. Конечно, он всегда склонял к ней голову, но ей нравилось это ощущение неустойчивости и одновременно надежной уверенности его рук. Что-то неистребимо-женское в ней заставляло ее думать, что они должно быть очень красивая пара. Тонкие и звонкие. Даже через 15 лет. Смешно. Они часто целовались с открытыми глазами. Он говорил, это потому, что они наглядеться не могут друг на друга. А на самом деле, ничего на свете не было более волнующим и возбуждающим чем глаза напротив, близко-близко.
- Что с тобой?
- Я сейчас поняла кое-что.
- И что же?
- Ты идеальный мужчина для меня. Специально для меня сделан. Так же не бывает?
- Бывает. Почему ты думаешь, что нет?
- Потому что это слишком точное попадание. Погрешности обязательно должны быть.
- Ну я старался. Чтобы без погрешностей.
- Грешил без погрешностей?
- Ну не скрою, когда ты сидишь вот такая лохматая и голая на полу, мысли у меня исключительно греховные. Ну вот чего ты за рубашкой потянулась??? Брось ее...
Книги, книги, книги... Всегда вокруг нее книги. Сколько себя помнила, она все время читала. А утешение в книгах начала находить в восемь лет. Поссорившись с друзьями во дворе, лежала на кровати и плакала. В комнату вошла сестра, прошла к столу, достала учебники и деловито спросила:
- Чего ревешь?
- Онииииии... меняяяяя... дружжжиииииить... не хотят, - и громко икнула, захлебнувшись слезами.
- Нашла о чем плакать. Прибегут сами мириться. Хочешь, с тобой полежу?
Успокоившись, она рассказала сестре все-все. И про первое предательство Дашки, рассказавшей мальчишкам все ее сокровенное, что можно только шепотом, на ухо, тесно прижавшись к подружке на скамейке во дворе. И про противное прозвище 'Профессор кислых щей'. И про то, что друзья иногда не понимают слов, которые она использует, а ведь это обычные слова, она их в мифах древней Греции вычитала. Ну и про то что, когда она прыгала с Машкой через резинки, парни им юбки задирали, чтобы посмотреть какого цвета у них трусы. Машка смеялась, а она хотела посмеяться, но не могла, потому что трусы у нее были сегодня зеленые, а девочкам наверное только белые носить надо. Вон, у Машки - белые. Но последней каплей стали насмешливые слова Вовчика, из которых она поняла, что они знают все-все, и рассказала им это лучшая подружка, самая близкая, самая любимая, Дашка эта, противная.
Сестра вздохнула. Она была очень умная и взрослая, ей было уже тринадцать. Встала, пошарила на своей полке, достала небольшую книгу, вложила в руки младшей и сказала:
- Читай. В любой непонятной, неприятной или страшной ситуации. Читай. Что бы ни случилось, книга не предаст. Да и забывается все быстрее. Я всегда так делаю. Мне помогает. И тебе поможет.
Все еще всхлипывая, она открыла книгу и начала читать. Это была крапивинская 'Ночь большого прилива'. Постепенно старый двор отодвинулся, заслонился спинами Канцлера, Братика и Валерки.
Кто-то хранит воспоминания в фотографиях, кто-то в маленьких вещицах, заботливо сложенных у дальнем углу нижнего ящика комода, а она хранила в книгах.
Когда со скрипкой не заладилось и дома был большой скандал из-за спрятанного дневника с двойками, она читала О.Генри. Мандраж и волнение выпускных экзаменов рассеивала Каттнером. Первый поцелуй с мальчиком обмыла Шарлем де Костером. А первый алкоголь пыталась разбавить 'Бедными людьми' Достоевского, что, понятно, получалось плохо. Когда по глупости бросила университет, или точнее университет бросил ее, не дождавшись от нее должного рвения, читала Драйзера. Когда бросила Алешу - Булгакова. Ссоры с мужем запивала Маркесом. Долгожданный родителями диплом другого университета ознаменовался Хмелевской и ее 'Все красное', видимо, под цвет диплома. Развод прошел под Ильфа и Петрова. А последующий год под все подряд, начиная с Миттчел и заканчивая Пелевиным и Мережковским.
И только сейчас книги не были нужны ей. Хотя ситуация была и непонятной, и неприятной, и страшной иногда. Но теперь она читала в основном сообщения в своем смартфоне. Ругала себя. Вульгарно. Пошло. Неизящно. Но книги ей были не нужны. Она ими объелась.
Мама Ильи, такая же громкая и искренняя, как и сын, работала в цветочном магазине. В пятом классе перед мартовским женским днем он выпросил у мамы большой пакет с лепестками роз. Мальчишки засыпали этими лепестками всю классную комнату, пол, парты, учительский стол. Нужно было видеть лица всей зардевшихся пятиклассниц, когда они смущенно входили в кабинет, а на них сверху сыпались тонкие, нежные лепестки. Илюша, стоявший на неведомо откуда взявшейся стремянке, потрошил пакет, пылая румянцем. Стремянку он выпросил у строгого завхоза, суровой женщины, угрюмо бормоча: 'Ну, дайте ненадолго, девок поздравить надо'. В тот день весь второй этаж школы благоухал ароматом самых прекрасных цветов на свете. Даже самые строгие учителя, заглядывая в класс, недоуменно хлопали глазами, а потом лица невольно приобретали мечтательное выражение, взгляд смягчался, а губы их трогала нежная, чуть смущенная улыбка. А для нашей героини особенно трогательным было то, что счастливые поздравители, проводив девчонок дружным криком 'Поздравляем!', вздохнув, с обреченным видом, но все же взялись за веник и швабру.
- Знаешь, обаять и влюбить в себя женщину совсем просто. Погладь ее, скажи, что красивая, распахни перед нею дверь, подай пальто, принеси цветы без повода, и можешь есть безумно вкусный борщ как минимум год.
- Забавно, неужели так просто?
- Женщины этим не избалованы. Мои восьмиклассницы решили сделать незабываемый день защитника отечества для мальчиков, сочинили квест, видеоролик вот снимать будем послезавтра, угощение - блины, ну и подарочки небольшие. И все это, приговаривая: 'Ну помните, как они нас тогда розами осыпали, никто больше так не сделал, а наши - молодцы'. Дай женщине почувствовать себя исключительной, и она твоя, со всеми потрохами.
- Примитивно достаточно.
- Зато работает.
Мальчишки провалились. Смущенно мялись, сгрудившись за последней партой. На парте каждой девочки одиноко лежал тюльпан. Илюша на уроки не пришел, уехал получать паспорт, и поэтому некому было громко завопить: 'Девкиииии!!! Поздравляем!!!'. Хотя Володя пытался взять инициативу в руки, но в конце концов, и он засмущался. Что-то явно угнетало их. Девочки все переменки твердили друг другу, что нужно быть леди, что любой подарок нужно принимать с благодарностью и улыбкой, а крем огуречный, подаренный в прошлом году, это вообще предел мечтаний любой девочки. Смеялись, когда тренировались говорить 'Боже мой, это как раз то, о чем я мечтала'. Волновались, в общем. Прятали это волнение за ироничным смехом. По литературе как раз проходили, что такое мягкая ирония. О.Генри, помните, девочки?
А мальчишки провалились. Торжественного вручения подарков не получилось. Но как же было им к лицу это смущение и растерянность, и робкое тревожное ожидание отклика. Девочки держались стойко. Благосклонно приняли цветы, мило улыбались, а молчунья Катя, простодушная и пропустившая урок о мягкой иронии, тихонько пискнула: 'Боже мой, какие прекрасные... цветок!'. После этого разошлись, мальчики - чуть смущенные, а девочки, выдохнув, наконец, все напряжение праздничного утра, немного грустные. Но грусть эта была с философским оттенком.
- Мария Николаевна, а мальчишки наши все равно хорошие, правда? Волновались, видно же. Они же знали, что мы немного другого ждали. Просто не успели подготовиться, как следует. Ну, мы тоже в прошлом году не успели. И все-то их направлять нужно... - умница Валя, дежурная по классу, аккуратно водила тряпкой по полу.
- Да, Валюш, главное они старались. Я думаю, в следующем году они обязательно придумают что-нибудь очень интересное, - учительница сидела за своим столом, проверяя стопку тетрадей.
- Наших мальчиков же еще воспитывать и воспитывать, долго, трудно и возможно безрезультатно.
- Валентина, ты прямо философ. Но не суди категорично. Они старались. - Мария Николаевна потерла переносицу, приподняв очки. - За журналом схожу в учительскую.
А выйдя в коридор, она увидела Илью с коробкой конфет и букетом тюльпанов, чуть запыхавшегося. От неожиданности он не успел даже смутиться или принять независимый, слегка равнодушный вид. И Мария Николаевна не успела приготовиться. Они просто шли навстречу друг другу и улыбались.
- С праздником.
- Спасибо, мой хороший. Чудесные цветы. А почему же тебя на уроках сегодня не было? - шутливо нахмурила брови.
Илья с плохо сдерживаемой гордостью достал из внутреннего кармана куртки свеженький, аккуратный паспорт, щеголевато приодетый в обложку, которую девчонки так придирчиво выбирали в феврале.
- Ты теперь взрослый, Илья. Ну, открывай скорее, хвастайся фотографией. Интересно же. Я вот не очень удачно в своем паспорте получилась. Впрочем, как и многие люди. Знаешь анекдот? Если фотоальбом маленький, а фотография одна и страшная, то это паспорт. - Бережно взяла документ в руки. - А ты отлично выглядишь. Поздравляю. Спасибо еще раз за цветы и конфеты. Галантность все-таки у тебя в крови.
В душе ее звенели маленькие колокольчики. Соль диезом. Забыв про журнал, она повернулась и направилась в класс, сама не зная зачем. Учитель всегда возвращается в класс. Умница Валя домывала пол.
- Ого, какие красивые. Это от кого? - спросила девочка.
- Ну, а кого я видимо больше всех воспитываю? Долго, трудно...
- И с результатом. - закончила за нее девочка.
- И с результатом. Валентина, ты - философ.
И две женщины, большая и маленькая, рассмеялись.
А мама Ильи по-прежнему работала в цветочном магазине.
- Я верю в чудеса.
- Нисколько не сомневаюсь. Ты всегда была со странностями. Но ты же не маленькая девочка и знаешь, что чудес не бывает.
- Бывают. Просто не все их видят.
- Все-таки маленькая. И упрямая.
- Их просто нужно видеть.
- А ты видела? Расскажи.
- Летом. Я была очень расстроенная и усталая. Написала тебе, попросила погладить словами. А ты сказал: 'Иди на почту'. Помнишь? Я проверила все электронные ящики. Пусто. А ты сказал: 'На почту России, глупая'. До закрытия оставалось двадцать минут. Я оделась кое-как и побежала. Бегу и думаю: 'Что я за дура? Ну, кто сейчас пишет письма? Приду и спрошу, есть что-нибудь для меня, что ли? Глупость какая-то.' Но ноги мои очень торопились. И вот оно, то ощущение, как в детстве на новый год. Ожидание чуда. Иррациональное. Пришла и мне, совершенно обалдевшей, отдали твое письмо.
- А тебе не приходило в голову, что это не чудо? Просто мне захотелось написать тебе письмо, рукой.
- Приходило, конечно. Но дело в том, что письмо пришло именно в этот день, когда мне очень нужно было чудо. И на почту я успела. И самое смешное, мама в тот день заходила на почту, и ей мое письмо не отдали, хотя в нашем отделении это в порядке вещей. Оно меня дождалось, потому что было мне просто необходимо. Ты не представляешь, как я его открывала. Тянула. Прибежала домой. Помыла руки, потом посуду, принялась за пол. Окунула тряпку в воду и тут же бросила. Прочитала, и еще раз, и еще. И окончательно поверила в чудеса. Все сложилось так, как надо.
- И почтовые херувимы не подвели. Я тогда тоже восхитился и обещал себе никогда старую добрую почту больше не ругать, даже если они письма будут снова доставлять на лошадях, а в работниках будут одни пьяные ямщики. Смешная ты. Но глядя на тебя, и я в чудеса поверил. Все детали всегда складываешь в стройную симметричную картину.
- Я люблю математику. Она мозги в порядок приводит.
- Маруся, хватит. Ну, вспомни, ты - гуманитарий, технарь - я. Ну оставь мне хоть что-то, в чем я разбираюсь лучше тебя. Научи меня лучше чудеса видеть.
- Ловите мгновения мальчики, и пусть ваша жизнь будет необыкновенной.
- 'Общество мертвых поэтов', конечно же. Ну вот, равновесие восстановлено. Ты снова гуманитарий.
- Конечно. А знаешь, кого я больше всех люблю из ученых? Перельмана.
- Марусяяяяяя...
- Да пошутила я. Тесла - мой кумир...
Литература. Люди многое и разное о ней говорят. Она многогранна и изменчива, как сама жизнь, бывает хорошей и плохой, может придавать силы и отнимать их, но она существует с тех пор, как человек придумал письменность, его гениальное изобретение. Сложив однажды слова в стихотворные строки, попытавшись рассказать о своих чувствах, человечество уже не могло остановиться. Потребность творческого самовыражения жгла сердца и руки людей, наслаивалась на рутинные дела, требовательно отвлекала от первобытных потребностей. А с ней и литература росла, тянулась ввысь, как подводный вулкан, обрастала причудливыми кораллами стихотворений, безупречными гармоничными ракушками прозы, в сомкнутых створках которой тихим жемчугом светились сокровенные мысли, острыми выступами застывшей лавы критики. Литература заставляла человека смеяться и плакать, возмущаться и захлебываться слезами восторга, мыслить и жить. А еще литература давала чувство неодиночества, осознание того, что кто-то может чувствовать как ты, думать о том же, мечтать и метаться в поисках смысла, смысла существования каждого. Взорвавшись в девятнадцатом веке магматическим фонтаном гениальных авторов, литература сожгла тысячи рукописей, но подпалила бикфордов шнур века двадцатого, изящной и грубой, горько-сладкой, страшной и прекрасной вехи развития.