Аннотация: После смерти ветеран Великой Отечественной становится небесным воином, воюющим внутри человеческих душ.
Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю эту полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.
Расул Гамзатов 'Журавли'
Старик умирал и знал это. Оставалось немного, наверно несколько дней. Вокруг суетились родственники, стремящиеся, пока есть возможность, урвать, что-либо от его льгот. Льготы были немаленькими - старик был одним из последних, последних ветеранов второй мировой.
Поначалу эта суета воспринималась им со снисходительным пониманием, потом начала раздражать. Разве ради этого мы тогда погибали, - думал он, - для того, что бы можно было установить где-нибудь в ванной стиральную машину с музыкой или в туалете унитаз с подогревом. Ну, уж нет! Но за что же тогда?
За свободу своей страны, за то, что бы не быть рабами Гитлера! Безусловно! Но было, что-то ещё, что-то большое и светлое впереди. Что-то, что они не могли даже ясно выразить словами, объяснить самим себе, пожалуй, даже внятно представить. Но, тем не менее, для них вполне реальное. Они все чувствовали это. То светлое, от которого сейчас уже, похоже, ничего не осталось.
Старик устало смотрел в окно. Скорей бы уже думал он. Я реликт, никому по-настоящему не нужный. Им нужны только мои льготы. Взгрустнут, конечно, поплачут. Но и быстро забудут. Наверное, это правильно - жизнь продолжается.
Серёжка Коровский. Что бы не попасть в плен, он подорвал себя гранатой, вместе с устроившими засаду фашистами. Об этом стало известно много позже. Ему было двадцать
Максим Синицын. Фашисты схватили его, зверски пытали. Но он не выдал месторасположения отряда. Причём пытали не немцы. Те предпочитали по возможности уклониться от грязной работы. Пытали предатели из полицаев, сторонники незалёжной Украины. Пытали с таким азартом, что удивлялись даже немцы. Измождённого Синицына повесили с табличкой 'бандит'. Потом отряд нашёл всех его палачей, и расправился с ними поодиночке. Синицыну было семнадцать.
Ещё был Ильюща Машников - лётчик. Когда он возвращался с боевого задания, его самолёт был подбит немцами над вражеской территорией. Ему удалось посадить самолёт, скрыться и присоединиться к отряду. Прошёл всё войну. Старик несколько раз встречался с ним на ветеранских встречах. Умер вскоре после распада СССР, похоже, просто утратил интерес к жизни.
Были ещё и многие другие: Бондарев, Аховский, Лукин, Аркадий Маманов. Цепь воспоминаний прервалась, и старик вновь бездумно смотрел в окно своего нынешнего сельского дома. Его родной был сожжён карателями вместе с селом. Каратели мстили за действия отряда, не их - другого.
Может быть, и мне было лучше уйти тогда, - думал он, - в каком-нибудь из боёв. По крайней мере, не было бы этих разочарований. Хотя, какая разница: всё равно осталось недолго, скоро встретимся.
Ни в какую загробную жизнь старик не верил. Комсомольцу, каким он тогда был, это было просто неприлично, а новых веяний на этот счёт в перестройку не принял. Загробный мир, ага, как же. Что хоть кто-либо вернулся, что бы рассказать?
А за окном был весенний солнечный день. В небесах плыли лёгкие облака. Вот бы и мне так, - подумалось вдруг ему, - вырваться из этого опостылевшего одряхлевшего тела и полететь высоко-высоко над землёй. Не дано.
Вдалеке в небесах появилась тёмная стрелка - это был журавлиный клин. Клин медленно не спеша и с каким-то достоинством летел, словно эскадрилья или отряд каких-то небесных воинов. Старик и сам не знал, почему ему пришла в голову именно эта ассоциация, да собственно и не задумывался об этом.
- Деда, деда, деда Гриша.
Старик устало поворачивает голову. Конечно, он знал, кого увидит. Его правнук восьмилетний Вова. Кажется, ему запретили заходить сюда, и, конечно, он не послушал. Что ж, по крайне мере одно остаётся неизменным даже сейчас - дети.
- Как дела, - спрашивает он, пытаясь изобразить улыбку на лице.
Кажется, удаётся.
- Хорошо, деда. Две пятерки в школе получил. По географии и истории. Последнюю за ответ о партизанском движении, - быстро тараторит малыш.
Старику вдруг становится интересно, а в самом деле, что сейчас изучают про партизан. Он хочет расспросить правнука, но тот уже переключается на другое.
- А ещё сегодня гулял. Так, оказывается, Ляпчику родители детский электроцикл подарили. Он теперь важничает, ходит надутый от гордости и никому покататься не даёт. Деда, ты ведь подаришь мне электроцикл, а то ведь обидно.
Старик молча смотрит в окно.
Журавлиный клин уже почти над домом. Гордые белоснежные птицы с чёрной шеей и красным клювом, ноги тоже чёрные и на внешних концах крыльев тёмная окантовка. Старик словно устремляется к этим прекрасным птицам, по какому-то невидимому лучу, протянутому его сознанием. И вот журавли уже совсем рядом. Действительно ли журавли?!
- Серёжа, Илья, Максим, Аркадий!
Он видел, что остальные тоже тут.
- Деда, что с тобой?! - донеслось откуда-то издалека.
В этот момент датчики, вмонтированные в ложе, зафиксировали остановку сердца, прозвучал сигнал тревоги. Автоматическая система произвела укол. В помещение вбежала сиделка. Но было уже слишком поздно: сердце остановилось необратимо.
Он всегда был весёлый и немного безбашенный. И сразу за тем другой серьёзный голос. Лётчик всегда был серьёзным.
- Григорий Безвидский, вы мобилизованы.
- Максим, Аркадий, Сергей, ребята, что происходит?
- Ты мобилизован в патруль!
- Что за ерунда!
- Ты давал присягу и теперь мобилизован!
- Страны, которой я присягал, давно нет.
- Да, это так. Но остались люди! Они существуют по-прежнему!
Журавлиный клин неспешно летит в небесах.
Григорий ещё не совсем освоился. Он никак не может понять, кто он такой теперь: человек или журавль. Наверно немножко и то и другое. Лететь легко. Крылья машут словно сами собой, будто управляет ими не он - Григорий Безвидский, а птичьи инстинкты или сам журавль. Пожалуй, он и журавль всё же не одно и тоже: и Григорий словно пассажир в этой прекрасной птице.
- Ребята, - произносит он, наконец, - что мы должны делать?
Ему отвечает Синицин.
- Мы ищем двери, те которые открыты, и входим в них. Ну а дальше по обстановке.
- Не понимаю.
На этот раз ему вновь отвечает лётчик.
- Иногда мы слышим зов, зов из раскрытой двери. Тогда мы идём на него и входим. Но это не простая дверь. Это дверь в сердце.
Илья чуть улыбается.
- Не удивляйся. Вскоре ты всё поймёшь.
Сёла и поля проплывают под ними. Встречаются и городки. А вот и большой город промелькнул вдалеке. Когда они пролетали над очередным поселением, снизу пришёл зов.
Словно широкий тёмный луч полоснул по стае, принеся ощущение тоски боли и одиночества.
- Призыв, - говорит Аркадий, - делай, как мы.
И отряд отеляется от журавлей, скользя вниз невесомыми облачками. Каким-то образом Григорий понимает, как следует совершить отделение. Он спешит за товарищами, хотя и не вполне понимает, что происходит. Они идут по лучу.
В закутке школьного коридора группа старшеклассников прижала мальчишку лет одиннадцати, который по какой-то причине сильно задержался после уроков.
- Давай, давай, Вовочка не стесняйся, - говорил один из парней. - Мы точно знаем, что сегодня деньги у тебя есть. А бог он что велел?
Парень вальяжно и как-то ласково улыбнулся.
- Правильно, делиться!
Он уже протянул руку за отворот его школьного пиджака, к его внутреннему карману. С полной хозяйской уверенностью. Убеждённый, что противостоять ему мальчишка не будет. Тот действительно стоял неподвижно. То ли не в силах поверить в происходящие, то ли не решаясь сопротивляться.
И почему я такой слабый, - с тоской думал мальчишка. - Слабый и трусливый. Ни то, что отпор дать, даже трепыхаться никак не решаюсь. Всё ровно ведь в блин раскатают. И всё же было бы хорошо хоть один раз ударить.
Но он знал, что ни за что не решится. Жаловаться тоже было бессмысленно. Эта компания задир, как ни странно, находилась на хорошем счету у директрисы, которая считала, что они помогают поддерживать порядок в школе. И все обвинения объявляла наветами. А тебя потом ещё и изобьют втихаря на этот раз по настоящему. И ещё хорошо, если один раз. Компания была совершенно безбашенной. Хоть бы появился кто, что ли.
Однако случайно появившийся поблизости одноклассник, тут же предпочёл позорно удрать. На мгновение мальчишке вдруг показалось, что совсем рядом находятся ещё люди и немало. Но ощущение тут же прошло, прежде чем он успел хотя бы осознать его. Всё бесполезно, - думал он, - ничего изменить нельзя.
*************
- Скорей, - говорит Коровский, - дверь вот-вот закроется.
- Какая дверь, я ничего не вижу.
- Не так смотришь, - сурово говорит Илья. - Ты всё ещё пытаешься смотреть глазами, будто они у тебя есть, а видеть надо сердцем. Быстро сосредоточься на пареньке. Попробуй прочувствовать, то, что чувствует он.
Каким-то непостижимым образом Григорию это удалось, и тогда он, наконец, увидел её - дверь в человеческое сердце. Волны отчаяния, унижения наваливались на неё, закрывали, порождая безнадёжность, тоску, веру в бессмысленность сопротивления. Она уже почти закрылась, но всё же не до конца. И отряд успевает, они проходит в дверь.
Теперь уже они не бесплотные облачка. В этом месте, вне всяких мест, они выглядят, как былинные богатыри: в кольчужных доспехах, сверкающих шлемах-шишаках и с мечами. Щитов, правда, почему-то не было.
Безвидский удивился этому, но как-то мельком. В основном он воспринимал происходящее, как само собой разумеющееся. Они стояли на серой пустынной равнине, освещённой неярким светом, исходящим неведомо откуда.
И на этой равнине шёл неравный бой. Странный бой. Крупные тёмные фигуры наступали на совсем маленького золотистого человечка. У тёмных не было оружия, с их уст слетали слова могущественные и тяжёлые словно чары. Да это и были чары. Они изливались тёмными мерзостными потоками, вонючими волнами, отвратительными вибрациями.
Наверное, так должны были звучать заклинания, которые изрыгал Саурон: персонаж старой книги, которую Григорий когда-то читал, и название которой никак не мог вспомнить. Впрочем, она ему тогда не особо понравилась.
Звучало не грозно, а скорее мерзко, словно человека заливали помоями. И под этой зловещей силой золотистый медленно, но неуклонно уменьшался.
- Запомни, - говорит лётчик. Сергей уже понял, что именно он командир патруля. - Здесь всё решает воля и вера, чем сильнее твоя решимость, тем крепче твой меч.
Они идут к месту битвы. Идут спокойно уверенно. Они даже не спешат. Ибо время здесь другое, своё для каждого. Расстояние определить невозможно. То кажется, что бой неподалёку, то уже далеко. Но тут же непостижимым образом, они оказываются совсем рядом.
Тёмные фигуры, наконец, замечают их, некоторые оборачиваются. Они кажутся безликими, но если приглядеться, то на них проступали черты, расплывчатые, словно лицо не в фокусе, будто они прятались за безликостью. Фигуры - символы. Атака при этом не прекращалась.
Кто этот мужчина, который говорит: надо уметь прогнуться перед силой. Плетью обуха не перешибёшь. Надо подчиниться сильному. Всегда чувствовать течения. Подчинись сильному, и, возможно, что-то от него поимеешь.
Ага, сщас. Грабители и насильники никому ничего не дают. Бывшего старика начинает охватывать гнев.
Кто эта женщина, которая поучает: запомни Вова, ласковый телёнок сосёт двух маток. Умный человек может получить выгоду от обеих сторон.
Ну да, получает: от обеих сторон по голове. Двурушников никто не любит. Да, что это за учителя такие?!
Есть ещё и другие. Но Григорий больше не слушает: смысл он понял. Теперь его переполняет ярость, ярость, не застилающая глаза, а какая-то ледяная. Он выхватывает из ножен меч. Лезвие, отвечая его эмоциям, горит холодным красным огнём. И этот свет разгорается всё сильней.
У остальных клинки тоже обнажены, отряд атакует. Григорий никогда не воевал холодным оружием. Но он интуитивно чувствует, что сейчас это неважно. Меч - скорее символ, как и безликие фигуры, но не совсем, не совсем.
Мечи пронзают безликих словно туман. Им даже ненужно касаться врага. Исходящий от них свет попросту рвёт их на части, вырывает из них клочки. Это тёмные облачка, воняющие, так же как и их чары. Свет, излучаемый мечами, становится всё ярче, и он отбрасывает эти скопления мрака куда-то назад, в изначальную тьму.
И тогда начинает расти Золотистый. Он растёт стремительно и неумолимо, ведь больше никто не высасывает из него силы. А что это там, на спине, уж не зачатки ли крыльев.
Во внешнем мире не прошло и мгновения. Но грабитель, тянувшийся к карману такой беззащитной жертвы, вдруг на миг замер. Инстинктом хищника он почуял какое-то изменение. Что-то трудноуловимое вспыхнуло в глазах затравленного мальчишки, какой-то золотистый свет.
Рука застыла, но долго колебаться грабитель не мог: его бы не поняли остальные хищники. Он продолжил движение. Но тут голова жертвы вдруг наклонилась, словно совершая кивок. И коридор огласил крик, зубы Владимира вцепились в один из его пальцев, кусая с яростным остервенением.
Грабитель рефлексивно выдернул руку, по ней текла кровь. Остальные удивились настолько, что даже отпустили Вову. Наверное, он смог бы убежать, попытаться, по крайней мере, но почему-то не стал. Вместо этого он, низко пригнувшись, ударил одного из грабителей в живот головой. Тот пошатнулся. Но опять же, больше от неожиданности, чем от реальной силы удара.
А в следующий миг Володя получил удар прямо в лицо. Его отбросило на стену. Перед глазами сверкнуло, а в голове загудело, и Вова сполз вниз, что бы получить ещё и удар под рёбра.
- Ты, гад, на кого полез!
В голосе звучала злоба, но так же и искреннее недоумение. Наверное, точно так же феодалы изумлялись тому, как крестьяне посмели восстать.
Его ещё несколько раз ударили ногами.
- Ну, хватит с него, - проговорил кто-то, - теперь будет знать.
Компания пошла было прочь. Но потом один, словно спохватившись, сделал шаг назад, нагнулся и всё-таки вытащил деньги из внутреннего кармана поверженного мальчишки. Компания довольно загоготала.
Когда он отходил, Владимир попытался было, ухватить его за ногу, лишив равновесия, уронить. Но сил уже не было. Володя лишь слегка дёрнулся, а грабитель даже не заметил попытки.
Гопа ушла. Избитое тело болело. По началу он думал, что из его носа должна идти кровь. Но её почему-то не было.
Всё-таки забрали, ничего не смог, - сознание Владимира заполняла горечь поражения, но не только она. Было ещё какое-то странное и, казалось бы, неуместное чувство удовлетворения, словно он действительно одержал какую-то победу. Владимир не осознавал, что на самом деле, так оно и было.
И вновь по небу летят журавли.
- Мы действительно всё сделали правильно? - сомневается Григорий.
- Да, - командир отвечает бесстрастно и тяжёловесно. Короткое слово, точно свинец.
- Но он всё равно был избит и ограблен. Мы ничего не изменили.
- Изменили. Он перестал быть дрожащей тварью. А это уже немало.
Некоторое время Григорий молчит, обдумывая его слова, потом вопрошает вновь.
- А эта компания, мы не могли бы....
До него доноситься печальный вздох остальных.
- Нет, - отвечает Синицын за всех. - Мы можем помочь, только тем, кто хочет помощи, тем, кто ещё держится, тем, кто пытается удержаться на краю. Только тогда открыта дверь. Гопа же давно для себя всё решила.
- И ещё запомни, - говорит лётчик, - далеко не все наши противники такие же лёгкие. Парня требовалось лишь немного подтолкнуть, но бывает и совершенно иначе.
И вновь звучит зов.
Собеседник Поршнёва был невысок, толстоват и какой-то неприметный: на его лице не было казалось ни одной запоминающийся черты. Его очень трудно было припомнить в подробностях. Идеальная внешность для шпиона или для неприметного слуги. Да собственно он и был слугой. Верным слугой, пославшего его.
- Вы должны понимать, - говорил он, подобострастно улыбаясь, - что в нашем городе есть своя специфика.
Поршнев, наконец, вспомнил его фамилию - Колобков, и внутренне даже хихикнул: уж слишком хорошо фамилия соответствовала не только внешности, но даже и поведению.
- В самом деле, - усмехнулся Поршнёв в ответ, - мне казалось, что на всей территории Российской Федерации действуют одни и те же законы и один экологический кодекс.
- Безусловно, безусловно, - человечек мелко закивал, - но всегда есть свои нюансы в зависимости от местности и лучше придерживаться их, иначе ситуация может стать, ну совершенно непредсказуемой.
Запугивает, - подумал Поршнёв. В общем-то, он и сам предпочитал не конфликтовать, особенно с такими людьми, как стоявший за Колобковым. Но на этот раз ситуация была вопиющей, а определённые понятия о совести у Поршнёва всё же имелось.
- Очистные сооружения на заводе Гаврюкина находятся просто в вопиющем состоянии. И мне даже страшно представить, что будет с рекой, а, скорее всего и совсем городом, если они откажут.
Снова подобострастная улыбка в ответ.
- Так ведь никто и не спорит. Господин Гаврюкин это тоже понимает. Безусловно, их надо ремонтировать, потихонечку, полегонечку, не останавливая производственного процесса.
- А если во время этого самого неостановимого производственного процесса очистные и дадут дуба, - Поршнёв начинал понемногу раздражаться.
- Ну что вы! Это предельно маловероятно. Я же говорю, у всего есть своя специфика. Знаете, давайте так: вы напишите в вашем отчёте, что ситуация исправлена, а господин Гаврюкин немного поддержит местный зоопарк. Поспособствует экологии, так сказать. Вы, кстати, не были в нашем зоопарке?
- Ах нет, - Колобков продолжал даже не дожидаясь ответа Поршнёва, да и, похоже, совершенно не интересуясь им. - Очень, очень рекомендую! Он у нас неплохой, хотя и маленький.
Господи, - изумился Поршнёв, - зоопарк то тут при чём? Но тут же вспомнил, что это занятное место принадлежало всё тому же господину Гаврюкину. А значит, сей господин просто перекладывает деньги из левого кармана в правый. Они что действительно думают, что я не пойму?!
Но Колобков, как оказалось, ещё не кончил.
- Впрочем, господин Гаврюкин и сам признаёт, что может не совсем хорошо понимать, какое вложение для экологии региона будет наилучшим. Поэтому он готов передать некую сумму вам, что бы вы нашли ей наилучшее применение, с учётом специфики местной экологии, разумеется.
Взятка была предложена настолько в лоб, что Поршнёв, даже на мгновение растерялся. Не то что бы он никогда их не брал. Нет, брал по мелочи. Бывало, он прикрывал глаза на незначительное нарушение, в обмен на обещание к следующему визиту всё исправить. И ведь обычно действительно исправляли: неприятности с экоинспекцией были никому не нужны.
Но сейчас ситуация была сильно иной: возможность катастрофы была отнюдь ненадуманной. С другой стороны, с Гаврюкиным действительно было лучше не ссориться. Это был местный мелкий олигарчик, из тех, которых в нашей стране якобы нет, с огромными связями и, похоже, с выходом на организованную преступность. Прогневай такого и для Поршнёва ситуация действительно станет непредсказуемой.
А самое плохое, что Поршнёв вдруг действительно понял, что хочет этих денег. Сумма озвученная Колобковым была немаленькая, и Поршнёв поймал себя на мысли, что уже прикидывает, на что мог бы её потратить.
- Господи, - пробормотал он, - пожалуйста, дай мне силы. И тут внутри него, что-то стало меняться.
***********
Это место сильно отличалось от предыдущего. Нет, это была такая же пустынная серая равнина, вот только упиралась она в болото, простирающееся до горизонта. Временами болото булькало, выбрасывая из нутра пузыри, которые лопались, высвобождая из себя запах тухлых яиц или метана. И у самой кромки двух сред, врукопашную дрались двое: Чёрный и Золотой. Григорий понял, что за исключением цвета, выглядели они словно близнецы.
Вот только Золотистый явно проигрывал, он уже начинал уменьшаться. Чёрный заломил ему руку и врезал в челюсть. Золотистый слегка уменьшился, а Чёрный наоборот увеличился.
- Ничего не значащие слова! - рявкнул Чёрный. - Которые давно устарели.
Он попытался нанести своему оппоненту новый удар, но тот каким-то чудом ухитрился блокировать его свободной рукой и даже немного подрос.
- Совесть, порядочность, - произнёс он уже более твёрдо.
Да этот, пожалуй, и без нас справится, подумал Безвидский.
Но тут болото взбулькивает в очередной раз и из него, на месте лопнувшего пузыря, внезапно выныривает новый субъект. Он словно вылеплен из трясущегося желе и склизок до отвращения. Но Григорий с удивлением узнаёт на его лице те же самые черты, что и у остальных двух сущностей.
Не теряя времени даром желеобразный ухватывает золотистого за ногу, с явным намерением затащить в болото.
- Выжить, - неразборчиво квакает он, - выжить любой ценой.
Чёрный явно рад поддержке и тут же начинает подпихивать золотого к границе двух сред.
- В бой, - командует лётчик, - один он не справится.
Мечи обнажены.
Драка на мгновение прерывается. Чёрный и Желеобразный с недоумение смотрят на солдат патруля. Золотистого они, впрочем, из захвата не выпускают.
- Это ещё, что за явление? - недоумевающее говорит Чёрный. - Это вообще-то не ваше дело. Мы тут втроём по-семейному.
Патруль не отвечает, он начинает бой.
- Не честно, - бормочет желеобразный, его начинает трясти ещё больше, - сколько вас на двоих, да ещё и с мечами.
- Где же ты раньше был, - зло вопрошает Григорий, - когда вы двое на одного.
- Выжить, - вновь бормочет болотный, - выжить любой ценой.
Никто ему не отвечает. Старая группа патруля давно поняла бесполезность переговоров, теперь доходит это и до Григория.
- Придержи-ка его, - говорит Чёрный напарнику, а я займусь этими.
Чёрный отпустил Золотистого, но Болотный по-прежнему держит того, теперь уже за обе ноги. Золотистый сильно уменьшился, и лишь слегка трепыхается. Правда и желеобразный никак не может затащить его в болото.
А вот Чёрный сильно подрос. У него появляются новые руки. Теперь он похож на злобного Шиву.
- Хочу! - громко требует он. - Хочу всего!
- Да, да! Мы знаем! - равнодушно говорит Синицин.
И с новой силой вскипает бой.
Чёрный фехтует с невероятным мастерством и никому из отряда никак не удаётся пробить его защиту. Григорий чувствует, как по лицу течёт пот. Он на пределе.
Вот, кажется, сейчас он сумеет. Но тут его дёргают снизу. Желеобразный тоже отрастил третью руку и дотянулся ею до Григория. Тот едва не потерял равновесие. Потом он резко взмахивает мечом над желеобразной рукой. Но болотный и сам испуганно отдёргивает её отпустив Григория.
- Не надо насилия! - квакающе бормочет Болотный.
Но, разбираясь с Желеобразным, Григорий на время ослабил натиск на Чёрного. И золотистый снова уменьшился, а Чёрный подрос, издавая победный рык.
- Плохо, - говорит Синицын, - он уже почти сдался.
И Григорий понимает, что тот имеет ввиду вовсе не Чёрного.
Безвидский позволяет себе слегка оглянуться. Крошечный Золотистый уже заступил одною ногою в болото. Желеобразный теперь удерживает его уже без особых усилий. И тут Григория охватила злость.
- А ты чего стоишь! - в гневе кричит он Золотому! - Привык, что за тебя всё делают другие! Сопротивляйся! Оглянись, тебя же уже почти затянули в болото. Неужели ты хочешь провести в нём всю свою жизнь, как этот!
- А, - Золотистый недоумённо осматривается и, кажется, впервые замечает болото по-настоящему. На лице его вспыхивает отвращение и решимость. Болотный держит его за ноги, но руки свободны и золотистый бьёт ими противника в лоб.
Слышится чмокающий звук. Рука, не встречая сильного сопротивления, даже немного погружается в голову. Летят какие-то брызги, словно болотный действительно сделан из желе или из грязи.
Болотный взвизгивает и, отпустив противника, тут же скрывается в трясине, а Золотистый начинает расти. Теперь он тоже вступает в бой.
Нет, у него не выросли новые руки, но в каждой появилось по ослепительно сияющему мечу. Сейчас уже уменьшается Чёрный.
И самое удивительное, начало уменьшаться болото. Теперь оно уже не расстилается до горизонта: у трясины видны края. И болото продолжает сокращаться. Вот это уже просто мерзкая лужа.
- Выжить, - доносится из неё голос Желеобразного, - выжить любой ценой.
- Не любой! - орёт Золотистый. - Отнюдь не любой.
И болото схлопывается, словно проваливаясь само в себя.
Теперь уже Тёмный невысок ростом, и дополнительные руки у него тоже куда-то исчезли.
- Хочу, хочу, - бормочет Чёрный, - я просто хочу.
- Зато я не хочу! - твёрдо говорит Золотистый, и одним ударом сносит Чёрному голову.
Та недолго катится по земле и вдруг расползается едким вонючим туманом. Такая же судьба постигает и упавшее туловище. Все кашляют. У Григория выступают на глазах слёзы, но бой окончен.
- Спасибо, ребята, - говорит Золотистый, - без вас бы не справился.
- Да не за что, - говорит Коровский, - к тому же ты и сам себя неплохо показал.
Но Золотистый качает головой.
- Без вас бы не смог, так что ещё раз спасибо.
*************
- Вы что-то сказали? - произнес, было, Колобков. Но осекся, ибо ему показалось, что в глазах этого серого чиновника вдруг вспыхнул странный золотой свет.
- Вон! - произносит Поршнёв.
Он произносит это не громко, но сильно, но оттого ещё более впечатляюще. Произносит, ибо только что с абсолютной ясностью понял, что согласиться на такую сделку, это значит не просто не уважать себя, а ещё и самого себя продать.
- Вы видно не понимаете, местная специфика... - Колобков не говорит, а буквально проблеевает эти слова, но Поршнёв не собирается его слушать.
- Вон! - повторяет он.
- Но я же вам сказал, что последствия могут быть самыми непредсказуемыми.
Между ним и новым Поршнёвым лежит такая пропасть, что объяснять, что-либо бессмысленно. Поршнёв лишь в третий раз произносит:
- Вон!
И Колобков внезапно понимает, что больше тот не произнесёт ничего. Колобков ссутуливается и как-то испуганно выходит.
Некоторое время Поршнёв задумчиво глядит ему вслед.
- Что будет, то и будет, - твёрдо говорит он.
***********
Журавлиный клин летит над землёй.
- А ты молодец, - говорит Илья. - Всегда умел находить язык с населением.
Григорию приятна похвала командира, но он честно говорит:
- Просто разозлился на него очень сильно, за то, что он стоял точно зритель, вот и попробовал завести.
- Главное результат.
- Да, решившись, он уже действовал молодцом, без него бы могло и не получится.
- Без него вообще никогда не получается, - поясняет Синицин. - Если человек принимает окончательное решение перейти на тёмную сторону, то мы уже ничего не можем сделать, нас просто вышвыривает наружу.
- Да, - Коровский вступает в беседу, - как видишь, не все бои кончаются нашей победой. Такое бывает очень редко, но всё же бывает.
- И что, ничего нельзя сделать?
- Нет, - тяжёловесно говорит лётчик. - Дверь оказывается закрыта. Мы можем только помочь, но человек всегда принимает решение сам.
А клин уже проплывает над совершенно другой страной. Григорий не особо задумывается, как стая смогла преодолеть огромное расстояние чуть ли не за миг. Этим журавлям пространство не писано, они свободно проходят сквозь его складки. Возможно им нипочем даже зимний холод. Ведь это необычные журавли.
Григорий с любопытством рассматривает сверху экзотическую страну, потом слышит зов.
*************
В этой стране Джине осточертело буквально всё, и это всего за две недели пребывания. Все иллюзии оказались разбиты буквально вдребезги. А ведь какие были амбиции. После того, как агентство согласилась отправить её сюда в качестве военного корреспондента.
- Ступай, - торжественно объявил глава, он вообще обожал принимать позы, - и опиши нашим подписчикам героическую войну аниарков с подлыми захватчиками!
И она отправилась, полностью уверенная в своей миссии, поведать всю правду цивилизованному миру. Вот только правда оказалась немного иной, чем ей думалось. А точнее совершенно иной.
- Я рада приветствовать в вашем лице убеждённых борцов с фашизмом, - сказала она в первом посещённом ею батальоне национальной обороны.
Джина немного знала местный язык.
В ответ снисходительные смешки и насмешливые улыбки на лицах.
- Что-то не так? - шёпотом спросила она у сопровождавшего их пресс-группу лейтенанта.
Тот посмотрел на неё с задумчиво-снисходительным выражением, чуть помедлил, но потом, видно решив, что от правдивого ответа хуже не будет, решил пояснить:
- Фашисты, на самом деле, - это мы.
Джина онемела. Впрочем, она тут же решила, что это неудачная шутка.
- Достойно величайшего сожаления, - продолжал лейтенант, - что Гитлер не объединился с западным миром. В этом случае их союз давно бы стёр с лица земли всех недочеловеков не способных воспринять ценности демократии и истинную культуру.
Джина обратила внимание, что остальные более опытные члены пресс-группы молча смотрели куда-то вдаль или в потолок. Лишь Герберт, самый старший, уже в возрасте журналист сделал короткий шаг к ней.
- Рекомендую больше эту тему не поднимать, - шёпотом произнёс он, - чревато самыми непредсказуемыми последствиями.
На тот момент Джина предпочла послушаться его совета. Но когда они вернулись в корпункт, она тут же насела на Герберта, требуя объяснений.
- Ох, милая наивная девочка, - проговорил тот с печально улыбкой, - да всё обстоит, так как он и сказал. Здесь быстро избавляешься от иллюзий.
Немного помолчав, он добавил.
- Они даже не особо всё это скрывают. Наверное, понимают, что мы и так в курсе.
Тут он немного смутился.
- Ну, большинство.
Некоторое время Джина рассматривала нарисованный на стене герб Аниаркии. То ли в силу патриотизма, то ли идиотизма подобными художественными изысками местные обеспечили каждую комнату в их гостинице. Разумеется, она видела его и раньше, но сейчас он почему-то показался ей глуповатым: освещённый чёрным солнцем росток укропа. Она как-то не удосужилась выяснить, что собственно означает эта символика.
Наконец, решившись, Джинна спросила:
- Но наши-то, там наверху, должны знать, президент там, конгресс.
В ответ Герберт снова одарил её мудро-печальной улыбкой.
- Ну, разумеется, они знают, не сомневайся. Но сама подумай, на этом конфликте наши оружейные концерны получают огромные бабки, а Пентагон испытывает новые типы вооружения в реальных условиях. В общем, на верху все довольны. Но, разумеется, не хотят этого афишировать.
Некоторое время Герберт тоже смотрел на аниаркский герб, на лице его при этом было какое-то непонятное выражение. Потом то ли желая окончательно добить её, то ли, просто стремясь просто высказать то, что у него и самого наболело, добавил.
- Знаешь, я думаю, что и к пресловутым биолабораториям наши вояки тоже приложили руку. Самостоятельно такое аниаркцы вряд ли бы потянули.
Журналистка оторопела.
- Но разве это не просто выдумка Ильсории, что бы хоть как-то оправдать собственную агрессию.
- Как же, жди! Я собственными ушами слышал болтовню двух подвыпивших высших офицеров, которые очень сожалели, что противник догадался об разработки генетического оружия по их души, и успел нанести упреждающий удар.
Джина внутренне содрогнулась.
- Но как это возможно? - пролепетала она, - Скрыть такое ото всех в наш век Интернета, так, что бы никто ни знал?
- Всё-таки ты действительно наивна, - отеческим тоном произнёс Герберт. Похоже, он решил взять на себя роль благожелательного наставника, и это даже доставляло ему удовольствие. - Ну почему же никто, некоторые давно всё поняли, и их не так уж и мало. Но, видишь ли, большинство обывателей воспринимают новости по принципу: чего не показывают официальные СМИ, того нет. Вот и всё.
Джина попыталась призвать остатки собственных убеждений, которые этот разговор всё больше и больше разбивал вдребезги. Она не сомневалась, что Герберт искренен и от этого ей становилось страшно.
- Но разве мы не обязаны доносить людям правду. Они ведь хотят её знать.
Герберт многозначительно поднял вверх палец.
- Ошибаешься. Большинству людей нет никакого дела до истины, они лишь хотят подтверждения собственных стереотипов. Простых, что бы не надо было мысленно напрягаться. А стереотипы такие: тот, кто болтает о демократии и слушает наших советников, тот и есть хороший парень.
- Но...
Похоже, Герберт начал раздражаться.
- Попробуй вякнуть, что-нибудь против, и мигом вылетишь с работы. Надеюсь, тебя не прельщает судьба Сноудена.
- Нет, - испуганно пролепетала Джина.
- Тогда подумай, - сказал Гербер и вышел из номера.
Это было неделю назад. Всё, больше тянуть нельзя, пора принимать решение. Шеф по видеосвязи и так выразил неудовольствие, что два последних её репортажа были какие-то беззубые, скупое перечисление событий и всё.
- Ну, ну, девочка моя, - недовольно ворчал он, - поднапрягись. Я знаю, ты можешь. Покажи, какие лишения терпят героические аниаркские патриоты. Представь факты жестокости захватчиков. Наверняка должны быть. Не может быть, что бы не было, другие же находят. Не заставляй меня разочаровываться в тебе.