Костиков Павел : другие произведения.

С Днем рожденья, Бирюк!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

С ДНЕМ РОЖДЕНЬЯ, БИРЮК!

Рождественская оперетта для чтения в 4-х действиях с эпилогом

  
  
  

Действие 1

  
  

Акт 1

  
   А надобно вам сказать, что ежели предстоит мне что в этот день важное или, скажем, интересное, то сплю я ночью плохо. Мой обычно цельный здоровый сон делится на самостийные периоды, после каждого я уже, в принципе, выспался. Просыпаясь после каждого такого маленького сончика обязательно со своим сюжетом, я почему-то помню о том, что мне предстоит на следующий день. Преподавательница по скорочтению Лариса (не помню ее отчество) говорила нам, что это оттого, что и во сне наш мозг работает. Во сне даже больше работает. Задачи там всякие решает. А наутро мы просыпаемся, и что-то уже решилось. Лариса (у меня такое ощущение, что Викторовна, рыжая) говорила, что иногда на ночь задает себе задачу (не из математики, ясное дело), а наутро уже знает, как ее решить. И я ей про это верил, потому что видел, как она читает. Смотрит немного невидяще на страницу и быстро переворачивает. Мы за ней проверяли - все помнит. Она тогда в мединституте нашем училась, на психологическом факультете, шестикурсница. А скорочтение я после первого уровня бросил - это вообще секта какая-то. И денег было жалко на второй уровень.
   Спал я плохо, потому что на этот день у меня был день рождения, тридцать семь лет. Я, понятное дело, ничего такого не ждал, просто, как бы это сказать, запах в этом году какой-то особенный. Я сейчас объясню. Меня сейчас уже не особо радуют картинки: я уже все это видел, - а вот запахи опять что-то будят. Это еще прошлой весной началось. И это вот только последнее время так. Снег нормальный только неделю назад выпал (который пахнет - ну, такой, настоящий), и вот я стал ждать своего дня рождения.
   Нос у меня с утра, как обычно, заложен. Я заметил, что когда я на ночь не пью - такое, правда, редко случается - он не заложен. Интересно, а с дорогого алкоголя нос закладывает? Я встаю, надеваю тапочки и иду в туалет. Член у меня стоит; он так оттопыривает трусы, что я как будто разрезаю линкором утреннюю темноту по пути в туалет. Вот умора - линкором!
  

УТРЕННЯЯ АРИЯ БИРЮКА

Вступает музыка. Бирюк в темноте подходит к ванной, открывает дверь и включает свет. Потом неожиданно разворачивается и, помогая себе руками, - так, что при падающем сзади свете виден только его энергичный силуэт, - начинает петь:

   Меня зовут Бирюк,
   Сегодня мне тридцать семь лет.
   Купил себе на откаты подвал
   И, в общем, живу без бед.

Быстрым движением снимает трусы, заскакивает в ванну и, резко включив душ и намыливаясь, продолжает петь, одновременно делая некие танцевальные движения и поглядывая вперед на зрителей:

   Пускай все вокруг говорят про меня,
   Что, мол, нету жены у него!
   А я говорю: "Это сущий пустяк,
   Мне хватает меня одного!"

Смывая с головы шампунь, пользуется тем, что закрыты глаза, поэтому поет как бы для себя:

   Брюки сегодня я вновь не поглажу
   И бриться, как прежде, мне лень,
   Но чувствую я этим утречком зимним -
   Настал замечательный день!

На заключительном слове арии резко выключает душ, и топнув в стекающую воду ногой и победоносно взглянув на зрителей, встает в театральную позу.

  
  

Акт 2

  
   Простите, что сразу не представился. Меня зовут Роман Олегович Лукачев, сегодня, 28 декабря, мне исполняется тридцать семь лет. По гороскопу я козерог (хотя это уже лишнее). Сам я себя чаще зову Бирюк: так меня однажды назвала Зоя Павловна - тетя Зоя - лучшая мамина подруга, директор библиотеки.
   - Э-э, Роман, каким ты бирюком вырос, - сказала она.
   На самом деле, я тетю Зою очень люблю, и маман ее любит за ее прямолинейность всегда. Да просто с маман по-другому нельзя сойтись, она слабых людей презирает, а Зоя очень добрая, но скрывает это, как говорится, под маской грубости.
   Семья у меня ничем не примечательная. Мой отец умер, когда мне было три года. Я его практически не помню, а маман и фотографий толком не оставила хороших. На одной отец стоит со своим другом в Москве, возле здания своего Инженерно-технического института - тоже высокий и с черными густыми волосами, как у меня, без шапки, в модном тогда пальто, хотя видно, что зима, и они очень довольные, улыбаются. Только у моего отца лицо не в оспинах, как у меня. Бабаня говорит, что оспины - это у меня от деда; он был алкоголик и умер в больнице - это я сам в детстве видел и более-менее помню.
   На другой фотографии отец стоит с маман на крыльце нашего деревенского дома и держит меня, еще грудного, на руках. Это, маман рассказывала, когда я родился, они отвезли меня в деревню показать Бабане, которая тогда еще могла там жить - одна, в смысле, без присмотра. Отец стоит, держит меня на руках, а сам в какой-то простой белой рубахе, радостный, а маман по привычке губы сжала: она никогда не любила деревню, и с тех пор была там, наверное, всего пару раз. С этого приезда в деревню она запомнила только то, что постирала там в воскресенье, а ей Бабаня говорила не стирай в воскресенье, и на следующий день я заболел - корью какой-то или ветрянкой. Бабаня за это единственный раз в жизни сказала на маман матом, отняла меня, но маман опять отняла меня, и тоже заругалась матом, и повезла меня сама в город, больницу, а у самой зубы от страха стучали. С тех пор маман моя по воскресеньям не стирает, и мне не разрешает, но я у себя, в подвале, все равно, когда надо, стираю.
   На третьей фотографии сразу и не поймешь, где отец и где маман: они там все молодые, туристы, в таких майках с надписью "Теннис", с рюкзаками, где-то в горах. Молодые девушки и мужчины, а маман - хоть и молодая, красивая, с длинными волосами, как все девушки, - опять не улыбается. Маман говорит, что отец всегда был блядуном, в нем это было неистребимо, несмотря на то что внешне он тоже был очень высокий, тощий и нескладный, как я. Насколько я понял из отрывочных мамановых слов, они уже успели развестись перед его смертью.
   Хоть я и прожил первые тридцать четыре года своей жизни в нашей с маман четырехкомнатной городской квартире, но из детства городских воспоминаний у меня почему-то мало осталось. Квартира у нас такая большая - это из-за мамановых махинаций на работе. Она всю жизнь проработала сначала простым бухгалтером, а потом главбухом в самом крупном в нашем городе строительном управлении, и благодаря каким-то многолетним махинациям смогла получить четырехкомнатную, хотя прописаны там были только живой еще тогда отец, маман со мной и Бабаню до кучи вписали. Помню, в детстве, когда пацаны заходили за мной гулять, они завидовали, что у меня есть своя собственная маленькая комната. "Если у тебя все стены снести, то здесь можно в футбол играть", - говорили они. Ага, зато они по три часа каждую субботу ее не пылесосили в детстве, как я... Хотя что я говорю - я ее все 34 года пылесосил, пока в подвал свой не переехал. Но об этом я потом...
   Из детства я до сих пор помню, как мы жили с Бабаней в деревне. На самом деле ее зовут Анна - Анна Александровна Колоскова, - но она для меня в детстве, понятно, сразу превратилась из бабы Ани в Бабаню. Я ее до сих пор так называю. Ее все так стали называть после меня, даже маман. Только если я ее ласково зову, то у маман это получается как-то свысока, как какого-то мелкого домового: "Бабаня". Бабаня сейчас и правда превратилась в какого-то почти бестелесого, маленького, седенького, вечно улыбающегося, тихо шаркающего домового.
   А когда я еще только родился, Бабаня была крепка. Черные курчавые волосы, маленькая такая, везде пролезет, всех достанет. Она до сих пор любит мне рассказывать, что, когда я родился, она подошла к моей люльке, взяла меня на руки, осмотрела всего и говорит так уверенно другой моей бабке:
   - Это мой. Наша порода, колосковская.
   Другой моей бабке особо без разницы было, она в Брянске жила, за тридевять земель от нас.
   В детстве Бабаня часто путала и по привычке называла меня Олежек, как отца. Для нее, я так понимаю, особой разницы между нами не было: были у нее в жизни всего два любимых существа, два сыночка, за которых она готова была жизнь отдать. Я слышал, что когда отец умер, все думали, она с ума от горя сойдет, а она даже на похоронах не плакала, все меня держала и никто меня у нее отнять не мог. Я так понял, она каким-то бабьим чутьем дошла, что я единственный, кто у нее остался, и если она сейчас даст выход своему горю, то я могу остаться без защиты. Единственное что, на десятый день после смерти отца ее частично парализовало, но она потихоньку оправилась и продолжала жить одна в деревне.
   В деревне, когда я еще маленький был и в школу не ходил, мы с Бабаней жили почти до самой зимы, до снегов и больших морозов. Я ходил на рыбалку, а Бабаня там на огороде работала. Еще мы с ней ходили далеко в луга за земляникой, опятами и орехами (я всегда себе из орешника новую удочку делал), за дикими маленькими яблоками. Я еще много один везде ходил далеко. Уйду и книжку с собой возьму (я уже тогда много читал).
   Бабаня отбивала меня от деревенских, когда они надо мной издевались. Один тогда, большой, залез на меня, а другие стояли, смеялись, и издевался надо мной по всякому, а я орал, а потом схватил меня за ногу и потащил в гору по пыли. Я был очень грязный, плакал потом один сильно и все никак не мог остановиться. Бабаня увидела и уж не помню, как она догадалась, но схватила меня за руку и потащила на другой конец деревни, где они жили, а я кричал ей: "Не надо!". А она притащила меня к их дому - он там возле дома что-то делал, что-то на него крикнула и как - р-раз! - ему ладонью в ухо, а этот парень с нее ростом был, потому что Бабаня моя всегда маленькая была. Ну, он сразу испугался и в дом забежал, а Бабаня опять меня схватила и обратно домой потащила. А дома еще меня сразу высекла, но я даже не плакал, а даже улыбался, потому что был в каком-то ступоре от изумления.
   Еще, помню, мы с Бабаней ходили воровать дрова в брошенный рядом с нами дом деда Клюка, сельского учителя, который умер. Точнее, мы воровали, можно сказать, сам дом, его деревянные стены, по чуть-чуть. Там у него был полный раздрай, все на полу валялось, потому что мы были не одни, кто ходил воровать к Клюку. Я всегда боялся, что мы к нему залезем так тихо, а там уже кто-то тихо ворует, и как мы встретимся. Но никого никогда не было. Там у него на полу валялись такие старомодные самовары, какие-то керосиновые лампы, но больше всего мне нравились старые ученические тетради, ими был почти весь пол усеян. Там в них почерки были тоже такие, старомодные, это я даже в шесть лет понимал, что они старомодные, и промокашки были в тетрадях. Промокашки я отдельно собирал, а Бабаня не препятствовала. Она потом рассказывала, что дед Клюк был ее учителем и бил их всех линейкой, потому что они ничего не понимали. Они и правда все тогда неграмотные были. А еще мы у деда Клюка обирали вишни из его заброшенного сада, а ближе к зиме - антоновские яблоки. Они были большие, желтые и кислые, но я заставлял себя их есть, потому что они были бесплатно. Мы их приносили к нам в сени целыми сумками и были с Бабаней рады.
   А когда мне уже было лет двенадцать, Бабаню вновь хватил удар. Дело было зимой, и она по привычке жила в деревне одна. Если бы не соседка, которая каждый день ходила к ней в гости поболтать и посмотреть вместе телевизор "Сапфир", который ей подарил отец, когда еще был жив, то Бабани сейчас, наверно, уже не было.
   После удара Бабаню перевезли к нам, и маман за ней ухаживала. На удивление, они как-то забыли вражду друг к другу. Маман ухаживала за ней молча и без былой неприязни, да и Бабаня воспринимала ее заботу как должное и не стеснялась, когда та ее кормила, обмывала и так далее. Оправившись, Бабаня продолжала ездить в деревню, но теперь уже только на лето, когда там было много известного ей с самого детства народу.
   В последние же лет пять Бабаня сильно изменилась: она как-то измельчала, стала совсем маленькой и седой. Маман ее сама стригла, как умела, и Бабаня со своим самопальным каре теперь ходила похожей на маленького китайского мальчика. Маман как-то водила ее в больницу, и врач сказал, что улыбается она от прогрессирующего склероза. Бабаня теперь и вправду по пять раз на дню переспрашивает одно и то же, сильно путается в датах. Когда я прихожу к ним в гости, она вполне может спросить, как у меня дела в школе, разогреть мне обед через полчаса после того как я уже поел. И она снова начала называть меня Олежек: путает меня с отцом. И эта ее чертова религиозность обострилась. Каждый раз она мне говорит: надень крестик, надень крестик. И еще меня бесит, когда она незаметно подходит сзади и брызгает на меня святой водой - мокро так, неприятно. Бабаня не понимает, когда даришь ей подарки. Подарил ей сковороду специально для блинов - "Тефалевскую", самую дорогую, какая только была, - а она ей так ни разу и не пользовалась. Говорит, это я твоей невесте отдам, чтобы тебе хорошо готовила. Подарил ей цветы - думал, порадую деревенскую женщину, разве ей за всю ее жизнь кто-нибудь цветов дарил? - а она взяла их непонимающе, вот этой своей улыбкой слабоумной улыбнулась, понюхала и сидит, держит букет наподобие веника, а у самой слезы льются, а она и не замечает. Я говорю: "Ба, ты чего плачешь?" А она как собака на меня смотрит и я прям вижу: ничего она вообще не понимает. Тут уж даже у меня в носу защипало. Мне вообще почему-то в последнее время, когда я Бабаню вижу, хочется сесть с нею рядом, обнять ее и плакать. А в тот раз, с цветами, маман разозлилась, налила в банку трехлитровую воды, хотя у нее вазы хорошие есть, воткнула в нее букет и говорит: "Что ты удумал, она и не понимает ничего!"
   И все равно, я про себя так думаю: единственный человек, по ком я буду плакать после смерти, плакать так, что сердце себе выплачу, это Бабаня. С годами я люблю ее все больше и больше.
  
  

Акт 3

  
   Странный у нас городишко, прямо скажем, недоделанный какой-то. В самом центре отгрохали 7-этажный торговый центр "Атриум", весь из стекла и бетона - дорогущий, элитный. И вот с каждого из всех семи его этажей, когда на эскалаторе поднимаешься, видна наша маленькая городская деревенька позади этого самого "Атриума" и наш местный кремль с колокольней и валом за ней, а потом уже, за кремлем, Оку видно. Ну не сносят эти деревянные полуразвалившиеся дома с бабками, коровами, цыганами и алкашами до сих пор! На этом, собственно, я и погорел.
   Нет, ну не сказать чтобы всерьез погорел, но накололся - это точно. Я ведь в этой деревеньке себе подвал свой купил.
   Вот вы скажете: дурак. Но не такой уж я дурак, доложу я вам. У нас в последние три года, когда старый губернатор еще у власти был, только и разговоров шло о том, что сносить будут эту деревеньку. Губернатор хотел на этом месте новый драматический театр строить вместо старого маленького, который уже давно обветшал и был в старом районе города. В то время мало кто сомневался, что так и будет: построил же он своим волевым решением Ледовый дворец. Все сначала тоже говорили: да зачем он нам нужен, этот Ледовый дворец, да сколько денег в него уйдет, а потом, как построили, привыкли. Денег и правда на него много ушло, но зато фонтаны красивые перед этим дворцом сделали, и к нам в город даже всякие Плющенки и Ягудины приезжали. И "Танцы на льду" приезжали, которых по телевизору показывали. На коньках теперь туда многие ходят кататься, так что если, скажем, ты с девушкой, то запросто можно ее пригласить туда на коньках покататься. Я когда с работы на маршрутке еду, всегда смотрю на эти фонтаны перед Дворцом - они как шары такие, и подсвечиваются. Вообще, это чтоб для смеху сказать, они мне напоминают прическу Майкла Джексона в молодости!
   Ну и вот, после того как губернатор Дворец этот построил, то все у нас в городе были уверены, что театр он тоже построит. Тем более, что все знали о том, что он неровно дышит к главной режиссерше нашего города. Он ни одной премьеры в нашем старом театре не пропускал. Наше местное телевидение часто его показывало, когда он со своей женой и двумя маленькими дочками сидел на спектаклях и хлопал, раскрасневшийся такой. А дочек его всегда показывали, что они на новогодний спектакль туда каждый год ездят и интервью у них брали.
   И я сам по телевизору видел, что, когда его спросили, что же будет с жителями тех домов, которые собираются сносить, то он уверенно так пообещал, что им всем дадут равноценные по площади квартиры в специальном новом строящемся доме, и даже этот дом назвал. А я хорошо этот строящийся дом знал, он недалеко от кремля был, я там часто мимо проходил и видел. А я уже в то время задумал от маман уходить и квартиру снять или дом, ну, и покупал такую специальную газету с недвижимостью и смотрел, сколько стоит снять жилье и в каком районе. Только маман я об этом не говорил, потому что был бы скандал: она считает, что я к жизни не приспособлен и не смогу жить один, а еще могу один спиться. Она мне прямо так и отрезала, когда я один раз, когда у меня настроение было хорошее, ей про это сказал.
   Ну и вот, и в этой газете я еще смотрел, что из жилья продается и по какой цене. Конечно, деньги у меня на тот момент уже порядком были подкоплены - я же их особо не трачу, мне особо не на что, - но, конечно, на нормальную квартиру или даже гостинку там не хватило бы.
   Но когда я увидел, за сколько продают этот подвал!.. Я даже сначала думал, что в газете опечатка, и приглядывался. Но нет, не опечатка. И я с работы позвонил по этому объявлению, и это даже не агентство оказалось. Это женщина оказалась, которой надо было срочно продать подвал, потому что она к дочери своей во Владивосток уезжала жить, дочь ее позвала. Она говорит, квартиру я свою нормальную быстро продала, только договорилась, что пока не уеду, в ней поживу, а этот подвал - никак. Когда приходили на него смотреть, сразу говорили "Нет, извините", разворачивались и уходили.
   Ну, я их хорошо понимаю: это помещение полуподвальное, а наверху, в самом доме, таджики снимают, человек пятнадцать, все мужики. Ну, десять - это точно. Они работают где-то рядом - на стройке там или еще где, а здесь снимают. Тут же дешево. Или они не таджики, а узбеки какие-нибудь или молдаване. И я представляю, как это выглядело: приходит какой-нибудь человек смотреть этот подвал, а тут они все вместе идут с работы, в руках пакеты бесплатные из "Атриума", а в них буханок десять черного хлеба и пакетов тридцать лапши быстрорастворимой. Я их, например, постоянно вижу с хлебом и лапшой. Летом, правда, у них самый младший на велосипеде ездит и все это закупает один, а потом домой возит. И еще пиво носят, "Балтика", но редко, по субботам в основном, потому что в воскресенье им отдыхать, наверно, там дают, на работе. Этот же человек, который приходил смотреть (или люди), не знал, что таджики эти очень тихие. Я, например, тоже сначала думал, что, если что, я сразу милицию вызову - должны же они с ними разобраться! Опасался, в общем. Но таджики эти очень тихие оказались. Сидят вечером дома, и мне их снизу не слышно совсем, так что я про них даже забываю. И чего они там в тишине делают, неясно. И со мной они здороваются, и я с ними здороваюсь.
   Или еще, например, дядю Колю можно увидеть, как он из дома пьяный вываливается - босиком, в одной майке, в своих кальсонах грязных. Идет по деревне, громко так матерится, шатается из стороны в сторону и иногда падает, но недалеко уходит. Причем, матом он кричит отчетливо, а вот все остальное непонятно, что произносит - я много раз прислушивался. Вообще же дядя Коля не очень опасен, как мне кажется. Он, к примеру, может подойти к какому-нибудь дому, взяться за изгородь и орать матом в сторону окон, но ничего хуже не делает. И многие женщины выходят из дома и ему кричат, и он потом уходит, или прямо из окна кричат. Про него, правда, рассказывали, что в молодости он поссорился со своим родным братом, который в других полдома жил, и стрельнул ему из ружья в ногу. Но брат его давно уже умер.
   Но это ладно. В общем, никто не хотел этот подвал у этой женщины покупать, и она уже говорила, что три раза на него цену снижала, а я стал для нее как бы избавителем, потому что ей уже давно надо было уезжать, и дочь ей постоянно звонила и говорила. И эта женщина даже все оформление на себя взяла, бесплатно, потому что работала кем-то там в нашей горадминистрации и ей это было легче сделать. И я маман ничего не сказал и купил этот подвал, а потом просто перед фактом ее поставил. Да, и я могу иногда сильные поступки делать, ведь должно же мне хоть чуть-чуть передаться от маман!
  
  

Акт 4

  
   Вот, а потом нашего губернатора отстранили, потому что выяснилось, что он деньги отмывал - и на строительстве Ледового дворца, и на строительстве пешеходных мостов через наше городское шоссе, и на других стройках. И вообще, это, наверно, правда было, иначе почему эти надземные переходы строили ивановские строители - у нас что, в городе нет хотя бы одной хорошей бригады? Там так на доске и было написано: "Строительство надземного пешеходного перехода ведет организация такая-то (г. Иваново)". И еще говорили, что он деньги брал от московских сетей, которых много в наш город напускал - "Копейки" там всякие, "Дикси", "Пятерочки" и так далее, потому что они все только при нем пришли и магазинов много настроили и очень быстро.
   Отстранили его год назад, прямо перед тем Новым годом - мы еще, помню, вместе с развлекательными передачами новости специально смотрели, потому что это даже по Первому каналу показывали. Нового губернатора назначили из Москвы, и когда его наши журналисты спросили, будет ли он строить новый драматический театр, он сказал, что "в обозримом будущем" нет, что достаточно уже и до него настроили, и улыбнулся так, и журналисты заулыбались. Он сказал, что какой-никакой, а драмтеатр у нас есть, а дороги у нас по статистике предпоследние по хужести в Центральном округе, и что он собирается лучше строить дороги и пенсионерам деньги выделять. Все согласились, что это, в общем-то, более правильно. Он и правда сейчас начал дороги потихонечку у нас ремонтировать, и стало лучше, и пенсионерам, я слышал, что-то вроде дали.
   А я так и остался жить в своем подвале. Маман сначала на меня ругалась, когда выяснилось, что сносить деревню не будут и квартир никому новых не дадут, и даже как-то звала меня обратно жить, но я, понятное дело, уже не согласился, потому что худо-бедно, а я в своем подвале уже привык. Я и давно уже заранее знал, что мне одному будет лучше. Готовить я умею и почти никогда не ленюсь - первое там, гречку, рис, - а стирать на выходные привожу к ней, у нас же стиральная машинка автоматическая. Маман ее еще лет шесть назад купила, когда у нас обычная сломалась. Причем, купила она машинку со специальным режимом стирания детских вещей - пеленок там, распашонок и так далее. Когда нам мастер из магазина устанавливал эту машинку, она его про этот режим тоже спрашивала. А я потом у маман спросил, зачем ты с таким режимом купила, а она засмущалась и говорит: на всякий случай. Это, я так понял, она думала, что вдруг у меня скоро дети появятся. Вот умора!
   И ремонт я начал в своем подвале делать: ванну новую купил, сантехнику хорошую, обои в комнате, где живу, поклеил, бледно-зеленые такие, дешевые. А больше, честно говоря, особо ничего и не делал. Одну комнату, где живу, кое-как обставил старой мебелью и на кухню необходимое, а в других ничего не делал. Мне по вечерам, признаться, заходить в другие комнаты страшно, я в них двери закрыл. И там мыши, я уже несколько раз видел. А мышеловки я им ставить боюсь и травить тоже боюсь. Бог с ними, пусть пока живут. Ну, и сырость у меня всегда, понятное дело, даже обои наверху отклеиваются. Но я ничего, после работы зайду в "Атриум", куплю себе чего-нибудь такого, и, когда прихожу домой, сразу включаю телевизор, громко, и свет зажигаю на кухне и у себя в комнате. И ужинаю, а потом просто смотрю телевизор или читаю. Я даже привык читать при работающем телевизоре. И я вечером всегда выпиваю, это да. Редко не выпиваю, только когда сильно болею и не хочется.
   Я живу хорошо, мне нравится.
  
  
  

ДЕЙСТВИЕ 2

Акт 1

  
   Я сейчас вышел из дома и иду по улице. Зайду сначала в "Атриум", затарюсь едой и алкоголем и на работу поеду, проставляться. У нас так принято, когда у кого день рожденья. Но сначала к маман с Бабаней заеду, они меня ждут - знать, поздравить хотят (маман вчера звонила). Каждый год одно и то же.
   Снег - хорошо! - под ботинками скрипит, я иду по деревне так быстро, раскраснелся. Вот этот утренний морозный туманец очень люблю; не знаю, откуда он берется. Ну, еще, конечно, есть, где еще и печи топят. Справа от дороги дядя Слава у своего дома широкой деревянной лопатой дорожку к гаражу расчищает, куртка нараспашку, грудь широкая. У него допотопный ярко-желтый 412-й "Москвич", идеальное состояние. Не знаю, зачем ему этот "Москвич". Мужик он, вроде, с нормальным достатком, мог бы себе машину и получше купить. Прикипел он, наверно, к этому "Москвичу". По воскресеньям с женой и двумя сыновьями-школьниками куда-то ездят.
   А слева Еврей живет. Вряд ли кто-то знает, как его зовут, просто называют Еврей. Ну, он кудрявый такой, высокий, довольно нестарый, интеллигентный. На улицу выходит редко, мы с ним тоже здороваемся.
   "Атриум", конечно, от моего дома хорошо видать - махина такая! Стекло, бетон и синего цвета. Парковка там перед ним такая большая, много иномарок хороших всегда стоит. И я даже не удивился, что сегодня Сашка дежурит. Потому что день у меня сегодня хороший! Мне сегодня все будет удаваться, это я еще с утра, когда даже не проснулся, почувствовал! Сашка - это охранник на первом этаже "Атриума", где супермаркет. Ну, такой он, здоровый, молодой, в серой униформе. Я его на самом деле не знаю, но слышал давно еще, как когда у них пересменка была - их там, охранников, четыре штуки стояло, -над ним один такой, рыжий, смеялся и что-то про него изображал и таким бабским голосом тянул: "Саша-а-а... Саша-а-а..." Остальные смеялись, а этот Саша просто улыбался.
   Мне, на самом деле, что нравится - что он меня, когда я уже пьяный порядочно и мне выпить еще охота, ни разу не остановил, хотя, надо сказать, я, когда пьяный, по мне сразу видно: я сразу красный такой, как рак, язык у меня плохо вяжется. А в "Атриуме" я в один из первых разов, когда только здесь поселился, в одну из ночей даже тележки так порядочно задел и с барьерчиком их не сразу разобрался, а там у них ночью, понятное дело, тишина такая, как прям в морге (мертвый сыр - умора!), но он только на меня посмотрел так внимательно. Я думаю, все: сейчас подойдет ко мне так, вразвалочку, по-охранницки, как менты, дубинкой этой своей, гад, еще помахивать будет, и будет какой-нибудь скандал, а перед этим надо мной поиздевается всласть, и я со стыда умру. Но он ничего, просто отвернулся. А в следующие разы и подавно на меня не пялился, за что ему отдельное уважение.
   В этот раз я сначала сразу сыру себе взял, какой я люблю - "Охотничий", с красным перцем. Этот сыр для меня дороговат, но я такой люблю. И продавщицу я из сырного заметил. Она уже, наверно, второй месяц у них работает. Всегда мне улыбается и что-нибудь шутит, но так, глупо. Их тут, наверно, типо так обучают - клиентам улыбаться. И у нее еще, наверно, этот мандраж от новой работы не прошел, и она сама по себе старается. Я думаю, она из деревни какой-нибудь, приехала к нам карьеру делать, потому что, я слышал, в такие крупные магазины берут всякую шелупонь, потому что на самом деле платят им здесь мало, а требования большие. А если им не нравится - сразу же увольняют, потому что много таких находится, которые по незнанке думают, что раз магазин крупный, значит, им там будут золотые горы платить. И еще я подумал, что она из деревни, потому что она такая, в теле. Ну там, грудь, например, даже через одежду их фирменную белую видно, что порядочная, не такая маленькая, как у многих бывает. И, прикол, у нее лицо тоже в прыщах - так, пудрой сверху немного прикрыто! Вот была бы из нас парочка - у меня все лицо в оспинах и она прыщавая! Но нет, не нужна мне такая. Я ей даже редко улыбаюсь, только когда совсем пьяный.
   Я еще вина купил - в коробках таких, 3-литровых. Две коробки, красного и белого, девчонкам. Водки я взял "Кедровой", потому что у нее такие хорошие медальончики на шпагатной веревке сверху. Помню, Лешка Артамонцев с работы рассказывал, что выпивали они как-то с друзьями, а наутро, говорит, проснулся дома, в одежде, ничего не помню, но в кармане три таких медальончика из-под "Кедровой"! Но про это ладно. Соку еще взял. А стаканчики в этот раз купил дорогие - 45 рублей за десять штук. Они красивые такие, голубые, а на них лошадки для детей нарисованы. А мы из них водку с вином пить будем! Я знаю, девчонки скажут: "Рома, зачем ты купил такие дорогие стаканчики!" - а я скажу: "А мне такие понравились!" Но потом я подумал, что десять стаканчиков будет мало, и взял еще десять обычных. Пакеты, опять же, хорошо, бесплатные. У меня уже дома таких много.
  
  

Акт 2

  
   У-ух, какой ветрина у нас дома в арке! Я уж и забыл за это время. Сносит прямо меня с моими пакетами!
   Я поднимаюсь пешком на 3-й этаж и, запыхавшись, звоню в дверь. Открывает маман, целует меня. Она в последнее время почти каждый раз меня целует, когда я прихожу, а раньше редко целовала. Но это потому, наверно, что мы теперь с ней редко видимся. На ней белый фартук, и она, вытирая о него руки и говоря то же, что и обычно, прежде чем уйти обратно в кухню, внимательно смотрит на меня. Она в последнее время тоже так стала внимательно смотреть, будто хочет по лицу увидеть, что у меня в жизни произошло.
   Можно сказать, что я еще на лестничной площадке почувствовал, что маман готовит. Она, как обычно, жарит мне курицу с луком: в детстве я ее очень любил. С тех пор я успел попробовать еще много вкусных блюд, но у маман отложилось, что для меня ничего лучше этой курицы с корочкой нет. Ну, что ж, во многом она права.
   Я иду поздороваться с Бабаней. Бабаня, я так заметил, в последнее время бывает в двух состояниях: либо просто сидит, смотрит в одну точку, задумывается о чем-то, ничего не ест, если маман ее не позовет, либо наоборот ходит все время по квартире, шаркает тапками, заглядывает во все комнаты и спрашивает у маман всякие глупости, чем чрезвычайно ее бесит. Особенно страшно, когда она ночью тихо подходит и просто стоит над кроватью - вроде как стесняется разбудить, думает, человек сам проснется от того, что она подошла, - а если видит, что человек не просыпается, сама трогает его за плечо. Мы с маман сначала очень пугались ее по ночам - стоит такая в своей белой ночнушке, почти бестелесая, прям как привидение. Обычно Бабане кажется, что мы форточки не закрыли, и просит закрыть, или кого-то увидит за окном и боится.
   Сегодня Бабаня сидит в зале на диване, где телевизор, и ждет меня. Улыбается, руки на коленях сложила. Маман ее в последний раз подстригла под каре, как раньше, и у Бабани в волосах гребешок ее старый, который я в детстве очень любил. Надевал его себе на голову и так в нашем деревенском доме ходил, а еще нюхать любил - он так волосами хорошо пах. Но это ладно.
   Бабаня неожиданно сильно, как обычно, хватает меня за шею и тоже целует, только если у маман поцелуй такой сухой, быстрый, то у Бабани, извиняюсь, слюнявый.
   - Внучок мой!.. - говорит Бабаня, гладит меня по голове и заглядывает в глаза.
   Бабане, собственно говоря, без разницы, день рождения у меня сегодня, нет: она всегда расцветает, когда я прихожу. Смысла дарить подарки она не понимает: ей самой за всю ее жизнь никто никогда ничего, наверно, не дарил, и она не понимает, зачем тратить деньги.
   Но нет, тут Бабаня спохватывается, шарит рукой за собой и, не сразу найдя, передает мне белый сверток.
   - С Днем рождения, внучок! Здоровья тебе желаю, счастья... Чтоб невесту себе хорошую нашел... - Бабаня и раньше-то не особо умела речи произносить. Улыбается так беспомощно. В такие моменты она особо остро чувствует свою необразованность. А про невесту - это она мне лет с пятнадцати по каждому поводу и без повода говорит. Причем, каждый раз она искренне надеется, что уж в этом-то году я обязательно найду себе "невесту".
   - Спасибо, Бабаня ты моя хорошая! - говорю я, прижимая к себе маленькую старушку и разворачивая сверток. Там бордовая мужская сорочка и в тон ей галстук.
   - Ма, ну я же тебе говорила! Что, неужели так трудно было запомнить, что дарить надо, когда мы за стол сядем?! - Маман стоит в дверях и негодующе вытирает руки тряпкой. Слух у нее дома феноменальный. Или, скорее, чутье, где и когда в доме что происходит. Даже из кухни, где все шипит и булькает, услышала.
   - Идите, все почти готово. Роман, стул себе из зала возьми. - Это она, типо, меня поддела: мол, нет тебя, и стул твой убрали с кухни, чтоб не мешался. - И, чтобы не услышала ушедшая первой Бабаня, добавляет: - Это мне женщина с работы принесла, у нее дочь на рынке работает. Хорошая рубашка, качественная. Ты ее прям сейчас с галстуком надень и на работу иди, а то уж эта у тебя драная вся, поди. Сам ты себе нормальную рубашку не догадаешься ведь купить! - Вот не может маман без таких подколок.
   Да, курица все та же. Бутылка водки запотевшая, из холодильника, посередь стола. У маман моей есть хороший способ лечиться от гриппа. Болеет она редко, но, как говорится, метко. Когда работа ее подкашивает, она достает из заначки бутылку, хлопает сразу стакан, надевает пижаму и шерстяные носки - и под пуховое одеяло. И так в любое время года. Причем это ей всегда помогает. Меня она, правда, так никогда не лечила, а лечила прочими народными средствами.
   Маман сама разливает по нашим старомодным рюмкам. В детстве я их не любил: они у меня ассоциировались с кучей пьяных родственников, приехавших в гости, а теперь они мне кажутся даже немного милыми.
   - Ну, Роман, - маман произносит тост сидя, но так горделиво выпрямившись, что все равно получается торжественно, - за тебя. Ты уже стал мужчиной. Желаю, чтоб все у тебя в жизни получилось, как ты задумал. И жениться тебе уже давно пора, хватит уже бирюком-то ходить! - Видно, что маман хотела нормальный тост сказать, да сбилась на то, о чем постоянно думает. И, негодуя на себя, залпом опрокидывает рюмку, громче, чем надо, стукает ею об стол и закусывает селедкой. Вообще же маман у меня хорошо тосты произносит, ей на работе всегда даже мужики уступают говорить. Она веско так говорит, что все прочувствуются моментом.
   Бабаня моя пьет зажмурившись, маленькими глоточками, и закашливается.
   - На, на, закуси! - сует ей маман кусочек селедки на вилке. Бабаня, как ребенок, послушно ест с ее вилки. - Много я ей налила, - говорит маман, скорее, себе самой и, уже обращаясь к Бабане: - Все, хватит тебе, больше не налью.
   Бабане больше и не надо - у нее и так слезы выступили. Она ковыряется в тарелке; курицу не осиливает, клюет картошку.
   Маман наливает еще. Я уже хочу протянуть рюмку, чтобы чокнуться с ней, но она - видно, что немного волнуясь - оборачивается и берет с холодильника что-то небольшое и плоское, завернутое в целлофановый пакетик.
   - Так, Роман, а это от меня, - говорит она и протягивает мне пакетик. Сквозь пакетик я сразу вижу, что это. Это голубая сберкнижка. Собственно, от маман такого можно ожидать, особенно в последнее время. Я достаю сберкнижку, разворачиваю.
   "40 000 рублей". Хорошая цифра! Нет, видимо, маман моя и вправду стареет.
   - Ты, это, ничего такого не думай. Это я тебе на всякий случай. На черный день, можно сказать... - Маман говорит быстро, немного оправдываясь. - Мало ли, на что они могут тебе понадобиться. На ремонт там, может, жениться надумаешь... В общем вот так.
   Я как-то не воспринимаю этот подарок всерьез. У нас в семье всегда так было: все, что маманово - то мое. Так, наверно, я воспитаю и своих детей, если они у меня будут. Немного веселит цифра в 4,5% годовых, которая напечатана, видимо, на каком-то матричном принтере.
   - Спасибо! - говорю. - Сильный подарок.
   - Давай я ее пока у себя оставлю: тебе все равно сейчас на работу идти. Потом заберешь, - говорит маман, встает и, засунув книжку обратно в пакетик, убирает ее в ящик хозяйственного стола, где у нее лежат всякие рецепты, записанные на бумажках, и прочая лабуда.
   Мы с ней выпиваем. Водка идет хорошо, настроение у меня улучшается, и я лишний раз убеждаюсь, что сегодня будет хороший день.
   - На работе-то как, нормально? - спрашивает маман, обгладывая куриную ногу и подняв на меня глаза. Она, видимо, старается вернуть разговор в обычное русло.
   - Да обычно все, по-старому, -­­­ отвечаю я.
   - Постирать что-нибудь принес?
   - Не-а. В выходные принесу.
   - Какие выходные? Новый год уж в понедельник!
   - А, да. - Я уж и забыл.
   - Ладно, приноси. В гараж заодно сходим, картошки принесешь, а то у нас почти не осталось. И половики настраивайся все ­­­­­вытрясать, а то я одна тут не справлюсь. - Ну, не может маман вот без всего этого! День рожденья у человека, а она - половики.
   - И к Зое вечером зайди в библиотеку, она просила. У них там как раз сегодня предновогодние посиделки. Подарок у нее для тебя. Даже мне не сказала, какой...
   Последние два года тетя Зоя дарила мне парфюмерные наборы для мужчин, потому что увлеклась сетевым маркетингом. Вот ведь отличная тетка - и как она на него подсела? Она с самого моего детства помнит про мой день рождения и всегда мне что-нибудь дарит. Они с маман сдружились, когда вместе начинали работать в нашей центральной библиотеке - маман бухгалтером, а тетя Зоя - простым библиотекарем. Последние несколько лет Зоя Павловна уже директор этой библиотеки, и я с этого очень много имею: беру любые книги, которые мне захочется, и на сколько хочу, и меня там все знают. Но я к книгам всегда хорошо отношусь, даже целлофановые обложки для тетрадей на них надеваю, чтобы не испачкать.
   Маман дожевывает и смотрит на часы.
   - Во сколько тебе сегодня на работу?
   - Ну, после обеда, часам к двум...
   - А времени уже второй час. Все, закругляйся. - Она у меня сама никогда не опаздывает. В школу меня всегда по полчаса будила и бесилась при этом, что я встать никак не могу.
   Я доедаю и по привычке несу свою тарелку в раковину.
   - Оставляй все, я помою! - машет на меня рукой маман и выходит со мной в темную прихожку.
  

ДУЭТ ПРЕСТАРЕЛЫХ ЖЕНЩИН

Бабаня вышаркивает к Бирюку и его матери из зала. Одновременно мать включает в темной прихожке свет, чтобы Бирюку было удобнее одеваться, разворачивается к зрителям и начинает петь:

   О, мой сынок совсем уже взрослый,
   Ромочка мой, кровиночка моя!
   Дождусь ли я когда-нибудь
   Внуков от него
   Или так и умру,
   Не услышав детский смех
   Маленького родного существа?

Пока поет мать, старуха, закрыв глаза и улыбаясь, покачивается в такт из стороны в сторону, а затем, открыв глаза, вступает сама:

   Мой сынок не умер, а стал внучком -
   Я вижу те же глаза, слышу его голос...
   Я Господа Бога на коленках молю:
   "Ты меня возьми, только моего внучка
   Спаси и сохрани!"

Абсолютно неожиданным движением старуха запрыгивает на деревянную этажерку для обуви. Из-за низкого роста она оказывается лишь ненамного выше матери. Обе они теперь смотрятся как-то монументально. Протянув руки к зрителям, они продолжают петь уже вместе:

   Господи Боже, спаси и сохрани
   Нашего Ромочку, нашего мальчика!
   Наставь его на путь истинный
   И дай ему простого человеческого счастья!

Окончив петь, Маман стоит, по-прежнему вытянув руки вперед с восторгом на лице, а старуха роняет голову на грудь и закрывает глаза, но уже через мгновение, с непонятно откуда появившейся силой сама, выпятив зад, слезает с этажерки и, подойдя к Бирюку, снимает с себя простой алюминиевый крестик на грязно-белом шнурке и торжественно надевает его Бирюку на шею. Это ее настоящий подарок внуку на День рождения. Бирюк не ожидал этого и растроган до слез.

  
  
  

ДЕЙСТВИЕ 3

  
  

Акт 1

  
   Снег-то как хрумкает, а?! Тишина, пар изо рта идет, и ветром его не сносит. Я вышел из маршрутки и иду со своими пакетами вдоль по улице Чехова на работу. Нет, ну это ж надо было улицу в такой глухомани назвать улицой Чехова?! Ладно бы, Полевая, или Школьная, или еще там какая-нибудь, а тут - Чехова!
   А надобно вам сказать, что работа моя даже по меркам нашего города находится в тьмутаракани, в окраинном районе, где одни заводы, который называется Стрельцовка. Туда ездит только один маршрут автобуса раз в час и один нумер маршрутки. Такое ощущение, что, когда в Стрельцовку едешь, всех в лицо уже давно знаешь.
   Да, водка что-то меня взяла... Чувствую прям - тепло так, хорошо! И мысли немного уже по-другому, и язык уже немножко не тот...
   Очень я этот вот отрезок по пути на работу люблю. Город заканчивается, проезжаем так называемую центральную площадь Стрельцовки - и народец уже другой, другой, конечно, народец: лица простые, мужики часто пьяные, бабы толстые. Старух, опять же, много. Это вообще такой - неновый ­- район нашего города. На центральной площади почти все выходят, дальше еду один. Проезжаем пруд, начались деревенские домики. Детскую площадку около пруда какой-то депутат отгрохал... Нахера? Упс, извиняюсь... Нет, не люблю я все-таки днем пить: такое чувство постоянно свербит, что кто-нибудь заметит.
   Ну и вот, вышел я, значит, из маршрутки и иду вдоль этого самого пруда с детской площадкой, а по другой руке у меня - деревянные дома. Улица Чехова, блин!
  

ДНЕВНАЯ АРИЯ БИРЮКА

Зритель видит Бирюка, весело хрумкающего по снегу, со спины. На главном герое глупая шапка, как у Жириновского, рыжая длинная дубленка, джинсы под ней и нечищенные с последней грязи тупоносые ботинки. Бирюк слегка подпрыгивает в такт словам и пытается немного размахивать пакетами в обеих руках, отчего бутылки погромыхивают.

Природа-Мать, ты - жизни колыбель.

Я так люблю твою простую ясность!

Ты - правды камертон. Я поверял опасность

В ночной раздрая час - тобой, круша постель.

Дуйте мне, ветры, в лицо!

Снег под ногами скрипи, скрипи!

Небо, сияй!

На заключительных словах арии Бирюк пытается сделать полный оборот вокруг себя, но, встав поперек, нога его соскальзывает обратно в автомобильную колею. Сделав невообразимый пируэт со взлетающими пакетами, Бирюку лишь чудом удается удержаться на ногах и ничего не разбить. Оправившись и выдохнув, главный герой идет дальше уже намного осторожней.

  
  

Акт 2

  
   Это да... Я уже одиннадцатый год работаю в "Олимпии" менеджером по закупке. "Олимпия" - самая крупная в нашем городе оптовая фирма по продаже бытовой химии, косметики и парфюмерии. Я, наверно, один из старейших работников фирмы. Молодежь у меня часто в шутку и не в шутку спрашивает, а как было по такому-то или такому-то вопросу раньше. Или мы часто - например, с Ольгой Анатольевной - вспоминаем прошлое, а все на нас дивятся. Ольга Анатольевна Строганова - это, если что - начальник планово-экономического отдела. Сильная, надо сказать, женщина. И мудрая такая, гибкая.
   Моя функция на фирме состоит в том, что я закупаю товар, который потом продают. Ну, там, стиральные порошки разных марок, отбеливающие средства, шампуни и так далее, и даже средства от грызунов. Я на фирме не один такой, нас таких три человека. И еще три человека потом все это продают. В смысле, продают крупным оптом - то есть целыми фурами. Это у нас в "Олимпии" называется оптовый отдел. И есть еще несколько отделов, которые мы называем розничными.
   Вот, и, как вы понимаете (ну, это для тех, кто правда понимает!), закупки - они нередко сопряжены с откатами, то есть со взятками лицу, ответственному за эти самые закупки. Ну, то есть, мне.
   Я не сразу, конечно, стал брать, а тем более, как сейчас, требовать откаты. Когда я давно еще только пришел сюда на работу, дела мне передавал Олег Кузьмин. А до этого я работал в школе учителем истории, куда попал после окончания института, но из школы я ушел. Но это ладно. А у Кузьмина уже были свои схемы наработаны с поставщиками, и он, даже если бы захотел, не смог бы от меня кое-что скрыть. Ну, и передал немножко - так, по мелочи. Я сначала, конечно, опасался, но потом привык. Ведь ко всему человек привыкает. Хотя до сих пор, конечно, немного страшновато.
   А происходит это, к примеру, так. Шефу нашему, Упскому (это у него правда фамилия такая, я потом поясню) приходит в голову очередная бредовая идея - к примеру, начать торговать продукцией какой-нибудь бесперспективной фирмы-изготовителя. Причем, все в "Олимпии", включая уборщицу, понимают, что эта продукция у нас вряд ли пойдет. Так вот, Упский сначала советуется со своими приближенными на фирме лицами. (Хотя какие они, блин, приближенные: во-первых, это все те же лица, а во-вторых, Упского никто органически не переваривает! Но об этом потом.) Вот, и когда все же решают работать с этой неизвестной продукцией (ну, точнее, как решают: Упский всех послушает, что все против, и скажет: "Да, надо подумать..." - а на следующий день этот вопрос уже почему-то решен положительно.) Вот, и в такие моменты он меня к себе вызывает и говорит: "Роман, надо найти поставщиков вот такой продукции". А надо сказать, что за все время работы я уже чуть ли не всех ключевых игроков в Центральной России на нашем рынке знаю. Ну, точнее, многих менеджеров там знакомых в других фирмах типа нашей. Вот... И я с ними поговорю там, посмеюсь немного - они все это любят, чтобы с ними поговорили, - и так, в общих чертах все узнаю и шефу доложу.
   И дальше все идет по одному и тому же сценарию. Упский начинает на меня орать: "Да ты головой-то вообще думаешь, Роман?! Ты вот столько лет в "Олимпии" проработал для чего? Они что, нас вообще за дураков держат, что по такой цене предлагают?" А сам он, на самом деле, пока не знает, дорого ли это на самом деле или дешево. Ну, и я, конечно, не дурак: накинул сразу процентов пять к тому, что реально выбил. Тогда я делаю виноватое лицо, и, типа, обещаю исправиться. Звоню опять выбранному поставщику и плачусь на Упского. Тот сбавляет еще пять процентов, и говорит, что это край.
   В общем, рано или поздно мы все же приходим к какому-то решению. Ну, и полпроцентика свои я всегда имею от поставщика - это как подарок за труды, так сказать. А при наших объемах выхлоп с таких вот полпроцентиков получается у меня значительно поболе моей зарплаты. И на все штрафы за перетарку мне, честно говоря, наплевать. Так, просто не наглею вконец, и то ладно. А то вы думаете, на какие деньги-то я себе подвал купил? Ха-ха-ха!
  
  

Акт 3

  
   Я открываю дверь к нам в отдел с ноги и вваливаюсь прямо в дубленке, шурша и гремя пакетами.
   - Ромочка! - восклицают девчонки из-за мониторов.
   - Роман! - говорят мужики.
   - Что-то ты припозднился, - говорят все.
   А мне сегодня без разницы, у меня День рождения.
   - А что, Упский звонил? - спрашиваю. Я хоть у него вчера и отпросился до обеда, но есть у него, надо вам сказать, такая препротивнейшая привычка в самый неподходящий момент звонить сотруднику напрямую, даже на сотовый. Полдесятого вечера может позвонить, что-нибудь по работе спросить. Нет, чтобы, как полагается, сначала дать задание непосредственному руководителю.
   В моем случае непосредственный руководитель - это Дима Колобов, начальник оптового отдела. Дима - такой немного пухленький молодой человек 32-х лет. Он в прошлом отличный менеджер, продавец, и всю кухню торговли бытовой химией знает, как свои пять пальцев. Руководит он тоже неплохо, и все его уважают, но только он не работает, потому что Упского с каждым годом все больше ненавидит (а "Олимпию", ее атмосферу и коллектив - любит). Дима уже давно собирается уходить от нас, но пока что-то не решается. Он любит хоккей и является модератором сайта, посвященного нашей городской хоккейной команде. Так что 90% своего рабочего времени он проводит на сайтах, посвященных хоккейной тематике, и все другое его мало волнует. И то хорошо.
   - Роман, тащи-ка ты все это сразу на кухню, не свети здесь, - говорит Юля Конкина, тоже закупщица, как я, мать двоих детей. "Мать двоих детей" - это она сама себя так называет. Я про нее расскажу еще.
   - Все равно Упского сегодня не будет, - говорит Дима, не отрывая глаз от монитора. Дима - он обычно все знает, только говорить ему лень.
   Упский к вечеру не приедет - это хорошо! Я скидываю дубленку и тащу все свое на нашу кухоньку. Мы вот заказываем обеды в офис, и Миша нам все привозит - в пластиковых контейнерах таких, очень вкусно. В микроволновке разогреваем и едим. Миша даже, если кому надо, в кредит дает, и деньги за нами никогда не пересчитывает. Он недавно с компаньоном в Турцию на две недели уезжал - вот у нас горе-то было!
   У нас в "Олимпии" традиция такая: когда у кого день рождения, он обязательно проставляется, и чтоб все отделы приглашать. А народу у нас много, поэтому пьем мы часто. Упский под вечер на работу обычно приезжает; приедет - сразу сворачиваемся, а не приедет - бывает, иногда и допоздна остаемся.
   Груз свой на кухоньку занес, заныкал, и в кабинет быстро вернулся - стою, причесываюсь, прихорашиваюсь.
   - Звонил мне кто сегодня? - спрашиваю.
   Девчонки начинают перечислять, кто из моих поставщиков сегодня звонил и чего от меня хотел. Только мне сегодня все равно: я (это я вам без ложной скромности могу сказать) уже дошел в своей работе до того уровня профессионализма, что вполне могу тут неделю не появляться, а потом за полдня все порешать. Это точно... Да и не хочу я сегодня ничего делать: день рождения у меня!
   - Так, всё, бросайте работать! - Дима Колобов с силой бьет указательным пальцем по левой кнопке мыши, закрывая свой любимый сайт. - Идите, раскладывайте там всё, Роман, а ты давай собирай народ. - Рановато, конечно, еще только 15:38 на наших кабинетных, но что ж: начальник сказал - надо выполнять! (Просто Дима и сам не дурак выпить, а тут еще все задолго до сегодняшнего дня знали, что у меня день рождения, и ждали.)
   Сказано - сделано: девочки закрывают на компьютерах нашу торговую базу и идут на кухню резать сыр и красиво выкладывать салфетки, я сажусь за свое рабочее место и начинаю по телефону объявлять 15-минутную готовность к застолью, мне же и посвященному, а Дима Колобов с Лешкой Артамонцевым идут на улицу курить (у них это обычно минут на двадцать затягивается).
  
  

Акт 4

  
   Люблю вот такие зимние вечера, когда рано темнеет. Много нас собралось в маленькой нашей столовке; шум, гам, все смеются. Ну, что ж, у всех налито. Слово берет Ольга Анатольевна.
   - Роман, я, пожалуй, как одна из старейшин "Олимпии" первой начну. Никто, надеюсь, не против? - она обводит взглядом всех по кругу.
   - Нет! Нет, Ольга Анатольевна, говорите! - все кричат.
   - Ну, так вот, Роман, - говорит Ольга Анатольевна. И далее у нее в таком же духе: как давно она меня знает, и с какой хорошей стороны, и если б у "Олимпии" было бы побольше таких опытных сотрудников, как я, то она бы стала крупнейшим в ЦФО дистрибьютором. Я стою с пластиковым стаканчиком в руке, там водка покачивается; мне приятно, и я улыбаюсь. Наконец, мы выпиваем, а потом закусываем. Все меня поздравляют, смеются и едят. Мне очень приятно. За окном у нас начинает совсем темнеть.
   Потом встает Женечка Щеголева, начальник отдела маркетинга. Ей уже скоро 30 лет, а она по-прежнему похожа на маленькую куколку с большими глазками и вздернутым носиком. Женечка очень милая и умная блондинка, но большая стерва. "Да е...ть ее просто некому!" - обычно отзывается о ней Дима Колобов, у которого с ней напряженные отношения. Это, наверно, да. Женечку часто подвозят с работы различные мужчины на иномарках, но она, похоже, никому не дает. А еще каждому встречному и поперечному говорит, что хочет детей.
   Женя так кокетливо меня поздравляет, и я не понимаю, что она говорит, а просто смотрю на нее, у меня от этого разные мысли приходят. И я жду, когда она меня в конце поцелует. Да, она подходит ко мне и кокетливо целует, специально прикоснувшись к моему лицу кудряшками. У нее такие губки... Она как настоящая куколка... Все улыбаются и хлопают, а потом выпивают.
   От нашего отдела меня поздравляет Дима Колобов - так, по-мужски, а помогает ему Лешка Артамонцев. Дима дарит мне конверт, а в нем деньги. Это мы всегда так скидываемся. А Юля Конкина с места говорит, чтобы я женился в этом году.
   Юля Конкина - мать двоих детей. Настене пять лет, а Юрику три. Ее муж с детьми часто заходят к нам на работу, и здесь их все знают. Муж у Юли тоже полноват, только он еще в очках. Муж у нее тоже обычный менеджер, но работает долго, поэтому зарабатывает хорошо. Они живут у Юлиной мамы, у которой ужасный характер, и очень хотят свою квартиру. Но сначала машину. Через два месяца Юля собирается брать в кредит "Рено Логан", они с мужем уже все рассчитали.
   Юля полная, очень добрая, иногда может разреветься по пустякам, если ее кто обидит. Но ее обидеть трудно, она себя в обиду не даст. Она мне часто бывает, как мама. Юля может выпить много водки и не опьянеть, а только еще больше раздобреть. Мы ее за это все любим. А еще она потрясающе готовит, потому что окончила давно кулинарный техникум и любит оттуда всякие интересные вещи вспоминать. Она часто приносит на работу какой-нибудь великолепный салат и дает всем попробовать. И еще все наши женщины ходят к ней советоваться, как что приготовить, а она, как бы ни была занята, всегда им все подробно объясняет.
   А еще у Юли есть такая особенность обсуждать при всех свои сексуальные отношения с мужем. Если учесть, что они с двумя детьми живут в одной комнате, а через стенку взбалмошная мать, то Юле не очень хорошо заниматься сексом с мужем. И ее это бесит, потому что женская ее натура хочет любви и ласки.
  
  

Акт 5

  
   Я стою у окна и смотрю в темноту на пролетающий под фонарем снег. У меня уже в голове гудит, и все немного покачивается. Мне сейчас очень хорошо, только я красный, наверно. Все мне кричат: "Роман, иди сюда, что ты там встал!" Я иду, и мы выпиваем снова.
   Многие уже разошлись по домам, потому что рабочий день закончился. Электрический свет сверху уже неприятно бьет в глаза, и я щурюсь. Дима и Леша спорят, раскрасневшиеся. Юля Конкина и Женечка тоже что-то обсуждают. Я выбираю их и присаживаюсь к ним. Рука у меня непроизвольно подпирает подбородок, и я выгляжу, как пьяный.
   Юля говорит громко. Она пытается объяснить Женечке про семейную жизнь. Юля рассказывает о том, как она любит своего мужа и детей, какие они милые и хорошие и как она уже устала так жить, что мама за стенкой и вообще все портит. А Женечка - это заметно - ей завидует, хотя хочет казаться куколкой. Женечке, пьяной, сейчас жаль, что она такая недоступная.
   Когда я к ним подсаживаюсь, Женечка замечает меня, и я сразу же начинаю чувствовать запах ее духов, ее запах. Румянец у нее на щечках - вы правильно подумали! - такой кругленький, как у большой синеглазой куклы. Она кладет свои тонкие, почти прозрачные пальчики мне сзади на шею - знаете, туда, где начинают расти волосы, - и говорит:
   - Ромочка, посиди с нами!
   А я уже и так сижу, и подняться мне сейчас трудно. И от нее я бы ни за что сейчас не ушел.
   - Ромочка, а у тебя девочка есть? - спрашивает она меня (а у нее кудряшки белые так и подпрыгивают, когда она головой поворачивает). - Ну что ты такой бука?!
   А я и не бука вовсе.
   - Жень, не приставай к Роману, - говорит Юля Конкина, мать двоих детей, и еще говорит: - Роман, давай с тобой выпьем!
   Юля сама всем наливает, Женечка берет пластиковый стакан, отставляя тонкий мизинчик с красным лаком.
   - Чтоб у тебя в жизни все удалось! - говорит Юля, и мы все трое выпиваем, а Дима с Лешей посмотрели на нас, головой кивнули и дальше спорят.
   Нет, все же с природой не поспоришь. Я поднимаюсь, извиняюсь перед дамами и иду в туалет. Но еще для того, чтобы хоть немного развеяться.
   Кухонька в самом конце нашего длинного коридора, а туалеты - в начале. Миша охранник не выключил одну лампу только там, у двери, и я иду темным коридором, как к свету в конце туннеля. Мишка - он молодец, никогда нам не мешает, только всегда просит ничего не разбить и еще окна за собой после ухода закрывать, а то офис наш на охрану не поставишь. Но сам с нами пьет очень редко, только когда у него настроение, как праздник.
   В туалете меня покачивает, я тщательно прицеливаюсь. Но тут я всегда все делаю хорошо, я в себе уверен. Застегнулся, поправил растрепавшиеся волосы, лицо к зеркалу приблизил, на себя внимательно посмотрел - и улыбнулся самому себе. Это я всегда так делаю, меня это настраивает на хороший лад.
   Вновь коридор. Теперь "свет в конце туннеля" выбивается из раскрытой двери нашей кухни. Я отсюда вижу, как Женечка шагает по коридору и говорит по мобильнику. Это она, наверно, с кем-нибудь из своих мужчин на иномарках. Я вот сейчас думаю, что когда пройду мимо нее, то улыбнусь ей так же хорошо, как перед зеркалом. Я уже почти подошел к ней, как она что-то сказала в свою красивую "раскладушку", захлопнула ее и повернулась ко мне. Я этого не ожидал, а она сама мне улыбнулась и поймала меня за руку.
   - Ромочка! - Ручка у нее холодная, а у меня, наверно, горит. - Постой со мной, мне там одной скучно!
   Не знаю, как это у нее получилось, но она умудрилась припереть меня к коридорной стене, а ее рука, которая держала меня за кисть, теперь лежит на моем плече. В другой руке у нее мобильник.
   - А почему у тебя нет девочки? Хочешь, я сегодня буду твоей девочкой? - рука у нее поднимается еще выше, опять туда, к моей шее сзади. Женя как-то тихо, из живота смеется, и я чувствую ее горячее дыхание. От прикосновения к шее, жаркого дыхания, а всего больше из-за этого вот смеха у меня пробегает мороз по спине. У нее звонит мобильный, и я чуть не подпрыгиваю.
   - Ну что еще не понятно?! - взрывается Женя в трубку и отворачивается от меня.
   Я испугался и ныряю в нашу кухоньку.
   - Как там дела, на свободе? С облегчением! - говорят мне ребята. Они уже порядком пьяные. Я сажусь и тянусь к водке, чтобы всем налить, но замечаю прямо-таки свинцовый, какой-то исподлобья взгляд Юли Конкиной и вижу, что все уже разлито. Женя стремительно заходит сзади своей немного вихляющей походкой и не садясь берет стакан.
   - Ну, за нас! - говорит она звонко и не чокаясь выпивает. Мы тоже выпиваем.
  

АРИЯ ЖЕНЫ И МАТЕРИ ДВОИХ ДЕТЕЙ

Вдруг Юлия Конкина резко встает, пластиковый стул под ней с грохотом отскакивает. Полным животом она задевает стол перед собой. Бутылки покачнулись. Евгения прикрывает рот рукой, ребята пытаются отстраниться, а Бирюк, не успев испугаться, потому что порядком пьян, тянется к бутылке водки, чтобы удержать ее.

О, мои чада, мой суженый,

Мать не оставит вас!

Буду я сукой последней,

Коль забуду семью в поздний час!

Все зря пугались: бутылки лишь немного качнулись и замерли. Конкина поет низким меццо-сопрано, и кажется, что даже стекла позади нее, сдерживающие ночь снаружи, вибрируют и еле слышно позвякивают.

Вы мои теплые, дальние,

Птицей я к вам прилечу.

Черным крылом чрез окраины

Тьму, как ножом, прочерчу.

Артамонцев и Колобов стоят восхищенные. Их уважение к Юле достигло сейчас своего молчаливого апогея.

Еду, лечу, подождите же!

Боженька в курсе сейчас.

Милые, близорукие,

Скоро я буду у вас!

Юля не прощаясь накидывает светлое пальто и, подхватив свою сумочку, проносится к выходу. "Так. Оптовый отдел. ...И маркетинг, - Дима Колобов оборачивается к Жене, отрезвляя всех своим голосом. - До дому, до хаты". Женя как бы фыркает и отворачивается, начиная собираться. "Артамонцев, машину!" - оканчивает Дима. Лешка смеется, доставая мобильник.

  
  
  

ДЕЙСТВИЕ 5

  
  

Акт 1

  
   Огни библиотеки светятся откуда-то там сверху, из-под крыши. Здание областное, большое и высокое, серое, с колоннами. Герб, опять же, посередине. А справа - памятник Горькому. Странно: внутри много чудесных книг, много той прошедшей таинственной жизни, о которой я даже и не догадываюсь, а главное - эти чудесные запах и атмосфера... А тут тебе - имени Максима Горького. Зря это.
   Тихонько подхожу ко входу, поднимаюсь по ступенькам. Передо мной - длинная стеклянная полоса дверей. Прижимаю ладони к стеклу, смотрю. Точно, Михалыч там, внутри, на возвышении сидит в своей стеклянной каморке и лампа у него горит. Читает, не иначе.
   Тихонько стучу в стекло Михалычу. Не слышит, стекло толстое. Громче стучу, а у самого лыба до ушей! Чему радуюсь - непонятно! Тогда дергаю дверь, она стучит запертой железной щеколдой, а сам - опять гляжу через колодец из ладошек. Понимаю, что услышал Михалыч, встал (лампа заслонилась). И точно, смотрю - выходит из стекляшки своей. Подходит неспеша к дверям, вглядывается, кого это там принесло, а сам, будто бы ненароком, кобуру на боку поправляет.
   - Что надо? - говорит Михалыч, чтоб через стекло было слышно.
   - Михалыч, это я! - громко шепчу я ему и улыбаюсь пьяно еще шире.
   - Чего ты там стоишь? Чего надо, спрашиваю?! - Михалыч так и не узнаёт.
   Тут до меня доходит, что я так и стою, как дурак, вглядываясь через стекло между ладошек. Тогда я начинаю махать обеими руками и опять звать:
   - Михалыч, это я, открывай!
   Думается мне, что только по этим нелепым подпрыгиваниям и мельничным рукам старый вояка меня узнаёт.
   - Роман, ты что ли? А я думал, опять дебилы всякие в туалет просятся... - Он так характерно еще говорит: дэбилы.
   Михалыч открывает мне дверь, и я шагаю на заповедную территорию ночной библиотеки.
   - Здравствуй, друг дорогой! - Михалыч протягивает мне крепкую ладонь.
   - С наступающим, дядь Сереж! - говорю я ему, пожимая руку, и широко улыбаюсь. Я так рад его видеть!
   - Э-э, Роман, да ты, я вижу, уже где-то наотмечался! - Михалыч смотрит на меня внимательно, посмеиваясь и закрывая дверь на щеколду.
   - Да у меня просто день рождения сегодня, дядь Сереж, и мы, это, уже с утра начали... - говорю я ему.
   - А-а, - говорит Михалыч. - Ну, тогда поздравляю! - Он еще раз пожимает мне руку.
   - Дядь Сереж, а где наши сидят? - спрашиваю я.
   - Да в художественном абонементе, как обычно, - машет рукой в сторону Михалыч.
   - Я пойду, спроведаю их? - спрашиваю я.
   - Да иди, иди, там тебе, небось, рады будут! - говорит Михалыч и улыбается.
   - С наступающим тебя, дядь Сереж! - говорю я ему напоследок.
   - И тебя так же! - говорит мне вслед Михалыч и не спеша идет к своей охранницкой "стекляшке".
  
  

Акт 2

  
   В темноте я смутно вижу белеющие дверь и ручку. Я тут многие какие углы знаю! Тихонько открываю, дверь по привычке скрипит. Дверь на доводчике, и я ее придерживаю. Стою на пороге, присматриваюсь. Вон они все, прямо перед конторкой столы составили и сидят. Со свечками.
   - Ой, кто это там? - слышу сразу несколько женских голосов.
   - Сергей Михайлович, это вы? - говорит Зоя Павловна своим таким мужским голосом.
   - Нет, Зоя Павловна, это я, Роман! К вам можно, не помешаю? - И сразу я слышу приятный женский смех.
   - Роман, это вы? Проходите, проходите, не стесняйтесь! Как хорошо, что вы пришли! - это, я узнаю по голосу, Лидия Сергеевна из отдела физико-математических наук.
   И сразу женщины зашушукались, засуетились. Сразу начали искать мне место, и послали Олега Степановича в глубину демонстрационного зала, где в углу постоянно стоял лишний стул. Олега Степановича даже в полутьме можно узнать: грузный, но при этом сгорбленный, надо лбом у него залысина, ходит ссутулившись, а руки за спину закладывает. И нос, нос у него крючком. Он чем-то на Гоголя похож, только толстоват и горбат. Я вот, например, не знаю, почему он работает библиотекарем. Хотя дело он свое знает, и у него высшая квалификация.
   - Вот, Роман, а мы тут собрались Новый год отметить... - немного стесняясь говорит Ольга Витальевна из нотно-музыкального отдела, пока Олег Степанович неспеша ходит мне за стулом.
   - Роман, ты-то что молчишь? - громовым голосом вдруг говорит Зоя Павловна. Я сначала не понимаю.
   - А у Романа сегодня тоже праздник... - вроде как подводит Зоя Павловна к приятному, но при ее громком голосе в полутьме зала это звучит как угроза.
   - Да, у меня сегодня день рождения! - я только сейчас понимаю, к чему она клонит.
   - Ой, Роман, да что ж вы молчали! - у Ольги Витальевны смущение как рукой снимает. - Ну, давайте выпьем теперь за нашего Ромочку!.. Ой, Роман, ничего, что я вас так фамильярно?! - она пугается, оглядываясь на меня с пока пустым бокалом в руке.
   - Ничего-ничего, конечно! - говорю я.
   - Роман, ты что будешь пить? Водку? - спрашивает меня Олег Степанович своим низким голосом, а сам уже занес бутылку над рюмкой, которую сам же мне и поставил.
   - Да, наверное, водку, - говорю я, а Олег Степанович уже наливает.
   - Да у нас тут вино есть, белое, и шампанское... - спохватывается Ольга Витальевна. - Может, Роман шампанское будет?
   - Все, поздно, - говорит Олег Степанович и, подмахнув бутылкой, обращается к Юлии Александровне:
   - Юлия Александровна?
   - Да, пожалуйста, - говорит Юлия Александровна, главбух, и пальчиком немного подвигает свою рюмку к Олегу Степановичу. Юлия Александровна - это все знают - пьет только водку. После маман в библиотеке сменилось несколько главбухов, но никто больше года не оставался, а Юлия Александровна работает уже третий год. Все ее очень любят.
   Да и мудрено ее не любить. Она такая милая, такая хорошая... Ростиком она маленькая, намного ниже меня, стройная (она как-то с немного напускным стыдом призналась, что в ней 44 килограмма, хотя, по мне, это не недостаток, а, наоборот, достоинство), и коса у нее сзади до попы. У Юлии Александровны очень милый голос, иногда, когда она что-то рассказывает улыбаясь, переходящий в такой приятный низкий, грудной. У нее есть 15-летняя дочка Соня, которой она очень гордится, любит про нее рассказывать, какая дочка смышленая, и любит приносить ее фотографии. Соня у Юли - я ее, пожалуй, буду так называть, как ее все в библиотеке называют, - вся в маму, только не черненькая, а светленькая, как папа. А папа у нее, я так понял, довольно крутой, потому что живут они тоже недалеко от "Атриума", в элитном доме, и Юля каждый год в отпуск ездит то в Италию, то в Таиланд, то на Бали. Зарплаты бухгалтера, пусть и главного, на это вряд ли хватило бы. А еще муж Юлии Александровны на машине часто забирает дочь из школы, а потом ее с работы. Признаться честно, мне Юль Санна сразу понравилась, и сегодня, да и вообще, я в библиотеку часто прихожу, чтобы ее лишний раз увидеть.
   Мы который уже раз за сегодня чокаемся и выпиваем сразу и за наступающий Новый год, и за мой день рождения. Так немного таинственно выпивать в темноте, освещенной лишь двумя свечами. Вокруг угадываются знакомые очертания: конторка, за которой стоят библиотекари, полки с книгами. Так книги манят меня еще больше, прямо как женщины сейчас...
   При свечах никак не получается говорить громко, и все как-то немного замедленны. Из мужчин за столом, кроме меня, только Олег Степанович, но он неинтересный вовсе, и Тёма, системный администратор, но он еще совсем молодой, студент, на практике, хотя парень, я так понял, хороший, смешливый. И я.
   - Роман, расскажите, а чем вы занимаетесь? - спрашивает меня Ольга Витальевна - та, которая мне шампанского предлагала.
   Я пытаюсь казаться не пьяным.
   - Я закупаю бытовую химию.
   Ольга Витальевна больше не знает, что ответить.
   - Романтично!.. - это Юль Санна отвлекается от "аськи" на своем большом коммуникаторе.
   - А что, это разве плохо? - вскидываюсь я.
   - Нет, почему же, я такого не говорила! - отвечает Юля с тем же ироничным смешком.
   Я хоть и понимаю, что она, скорее, надо мной смеется, но уже то, что она мне впервые сказала хоть что-то, кроме "здравствуйте", встретив в библиотечном коридоре, меня почему-то прямо окрыляет.
   - Ой, а это у вас коммуникатор такой? - меня, по-моему, несет, и я говорю первое, что приходит в голову.
   - Да, нравится? - Юль Санна поднимает на меня улыбающийся взгляд.
   - А можно посмотреть?
   Она протягивает мне эту большую штуку. Юля маленькая, а эта штука у нее большая. Ей с ее тонкими ручками, наверно, даже тяжело его держать, думаю я.
   Я обхожу стол, подхожу к ней и беру ее коммуникатор, смотрю. А она смеясь смотрит на меня. Я это вижу краем глаза.
   - Сколько такой стоит? - спрашиваю я.
   - Не знаю, мне муж свой отдал, - просто отвечает она.
   - Так, засиделись! - говорит Олег Степанович и тянется опять к водке. Я даже в полутьме вижу, что он уже красный, особенно выделяется, что лысина тоже красная.
   - Олег Степанович, ну вы прям... очень торопите! - Ольга Витальевна не знает, как сформулировать, но ей уже подливают вина.
   - Да ладно вам, Олечка, уж в кои-то веки собрались... - говорит Маргарита Борисовна, высокая, черная, и при этом всегда на каблуках.
   - Меня муж дома сказал, что ждать будет... - плаксиво говорит Ольга Витальевна.
   - И что, что муж, подождет, - безапелляционно говорит Маргарита и произносит тост: "Ну, чтоб мы почаще собирались в такой хорошей компании! А то что-то..." - мимоходом добавляет она, но не договаривает, потому что сразу выпивает. И мы все выпиваем.
   - Роман, что вы стоите? - говорит мне Юлия Александровна. - Берите свой стул и садитесь рядом, расскажите мне что-нибудь.
   Когда я проношу свой стул на другой конец стола, я замечаю косой взгляд Ольги Витальевны. Но мне это уже все равно, у меня внутри все поет.
  
  

Акт 3

  
   - Ну вот, видишь, оказывается, ты историк по образованию, а то "бытовая химия", "бытовая химия"... - говорит мне Юля, а у самой уже от водки движения плавные, замедленные, и улыбка мягкая с губ не сходит.
   Я порываюсь вновь защищать бытовую химию, но она не дает мне сказать:
   - А я вот медик.
   - Какой такой медик? - до меня все очень медленно доходит, я смотрю на нее.
   - Я окончила сначала наше медучилище, потом мединститут. Фармакологический факультет... - она надо мной уже не скрывая смеется. - В училище даже лучше, чем в институте было. Кроликам уши резали: учились кровь брать. В колхоз ездили, на практику. Все в телогрейках, резиновых сапогах. Коров там осеменяли... Знаешь, как коров осеменяют? - Юля смеется уже в голос и не краснеет. - Надеваешь такую длинную резиновую перчатку, берешь колбочку с бычьим семенем, а потом надо руку обязательно до локтя засунуть и колпачок у колбочки там внутри сломать... - Юля, сдерживая улыбку, заглядывает мне в глаза, чтобы увидеть мою реакцию.
   Меня начинает подташнивать. Это она-то - такая маленькая, такая нежная, с волосами до пояса...
   - Что, поверил? - она звонко смеется. - Да я шучу. Это Иринка, подружка моя лучшая, мне тогда рассказывала. Она в сельскохозяйственном на ветеринара училась...
   - Нет, подожди, - я уже и сам не заметил, как перешел на "ты": - так ты была медичкой или нет? Белый халат там, все такое?..
   - Да была, была! И белый халат был - правда, только когда практику проходила. А когда летом стажировались, когда жара была страшная, мы с девчонками под эти белые халаты, которые вам так всем нравятся, между прочим, ничего не надевали!
   - Как это? - туплю я.
   - А вот так! Мы все замечали, конечно, но делали вид, что не замечаем ваших глаз вот таких! Сами невинности! - Юля опять надо мной смеется.
   - Эй, голубки, вы чего там промеж себя? Это уже невежливо, в конце-то концов! - среди общего шума замечает нам тетя Зоя.
   Олег Степанович просто сигнализирует в мою сторону почти допитой бутылкой водки. Видимо, ему уже трудно говорить, и он боится себя выдать. Я на автомате пододвигаю ему свою рюмку и рюмку Юль Санны. За спиной у меня неожиданно появляется Зоя Павловна, наклоняется ко мне и говорит:
   - Роман, поди-ка сюда.
   Я встаю и послушно иду за ее широкой спиной, повернувшей вглубь демонстрационного зала, попутно успевая поймать на себе удивленный Юлин взгляд. Мне кажется, и я очень перепугался, что сейчас она будет меня отчитывать, что я там с Юлией Александровной...
   Зоя Павловна резко останавливается у одного из стеллажей с книгами и поворачивается ко мне. Со свечкой в руках она выглядит еще более зловеще.
   - Роман, сегодня у тебя День рождения... - начинает она, немного волнуясь. - Я в этот раз не знаю, понравится ли тебе мой подарок... В общем, вот, - она показывает ладонью на стул у стены, на котором стоят две стопки книг. Мне наша Тамара Сергеевна с художественного абонемента говорила, что ты их уже чуть ли не до дыр зачитал... И меня ты про них, я помню, спрашивал...
   Тусклого свечного света мне вполне хватает, чтобы понять, что за книги лежат на стуле. Я узнаю этот верхний темно-зеленый нетолстый томик, беру его в руки. Запах этой старой книги сразу будит во мне что-то.
   - Это мне?! - спрашиваю я.
   - Да тебе! Конечно же, тебе! - облегченно смеется Зоя Павловна, видя мою реакцию на подарок. - Мне, правда, пришлось пойти на небольшое должностное преступление и списать их немного раньше срока. Но нам все равно в том месяце новое собрание сочинений пришло, так что...
   А я хотел именно такое - "худлитовское", семьдесят второго года, чтобы пахло всей магией Достоевского.
   - Здесь все двенадцать? - спрашиваю я на всякий случай.
   - Конечно, Ромочка! В общем, забирай, когда тебе удобно будет - хочешь сейчас, хочешь потом... С Днем рождения!
   Зоя Павловна собирается уйти, но я, неожиданно для себя, целую ее в щеку.
   - Спасибо, теть Зой! - говорю я.
   - Ой, Роман, как приятно!.. - она смущенно потирает щеку, как будто она у нее вдруг зачесалась. - Читай на здоровье! Приходи к нам почаще: ты знаешь, тебя здесь все любят.
   Я открываю книгу. Да, это мой любимый первый том. "Бедные люди", "Белые ночи", "Записки из подполья"...
   - И ты, это, с Юлей-то там нашей... - говорит она, уже уходя, обернувшись, но так и не договаривает. По голосу я слышу, что она улыбалась, но точно не понимаю, что она имела в виду.
   Я возвращаюсь на свое место, а перед глазами картинка, как эти темно-зеленые двенадцать книг будут стоять у меня на книжной полке на самом видном месте и смотреть на меня. Юля наклоняется ко мне и тихо шепчет:
   - У меня для тебя тоже подарок есть.
   Я опять немного пугаюсь. Да что ж сегодня за день-то за такой?
   - Знаешь, где мой кабинет? - Юлия Александровна приподнимается со своего места.
   Я киваю.
   - Вот приходи туда.
   Я тоже начинаю вставать. Она вроде как кладет руку мне на плечо, а на самом деле незаметно сажает меня обратно.
   - Да не сейчас, позже, - она говорит так тихо и настолько мне одному, что я почти что читаю по ее губам.
   - Зоя Павловна, я к себе поднимусь ненадолго, - говорит она директрисе, проходя мимо нее.
   - Конечно, Юлечка, - отвечает Зоя Павловна.
   У меня внутри все зудит, я не знаю, куда деть руки и тереблю скатерть. Я не могу ни о чем думать. Мысли у меня в голове, как ветер и мусор: залетят, покружатся колесом и вылетают, не задерживаясь. Я хочу какую-нибудь мысль поймать и подумать ее немного, до тех пор, когда уже можно будет идти, но не могу. Я ловлю на себе пристальный, но тупой, немного коровий взгляд Олега Степановича. Сейчас я его прекрасно понимаю. Он одновременно хочет узнать, где Юлечка, негодует на меня за то, что она куда-то ушла и хочет выпить. А сказать не может, потому что уже в слюни. Я пододвигаю ему рюмку, он наливает мне (вот ведь скотина - ведь никакущий уже сидит, рот открыть боится, а ни капли не проливает!), себе и рука у него замирает над Юлечкиной рюмкой. Я прямо сквозь его голову вижу весь его медленный мыслительный процесс. Ха-ха-ха! Я угадал: он смотрит на меня, как бы пытаясь понять. Я демонстративно начинаю оглядывать комнату.
   - Олег Степанович, а я тоже водки выпью! - неожиданно заявляет Ольга Витальевна с другого конца стола. Я прям вижу чуть ли не счастье на лице Олег Степаныча, что у него проблема разрешилась, и он от души наливает Ольге Витальевне водки.
   - Хватит-хватит! - машет она ручкой на Олег Степаныча. - Ой, ну куда так много! - Правда много налил.
   Ольга Витальевна смотрит на свою рюмку внакат и еще немного морщится, но потом все же радостно улыбается и, смотря на меня, торжественно произносит:
   - А я хочу еще раз выпить за Романа! У него сегодня День рождения... Мы все его очень любим, и очень зря, Роман, что ты к нам так редко заходишь! - Ольга Витальевна чуть ли не позволяет себе гневный тон.
   - Олечка! - одергивает ее тетя Зоя.
   - Ой, ну, давайте, в общем, за Новый год и за тебя, Ромочка! - она выпивает, глядя через рюмку на меня. Глаза у нее уже пьянющие, масляные. Я прямо чувствую, как тетя Зоя хочет ее еще раз одернуть, но сразу не находит, что сказать.
   Фу ты ну ты, да не хочу я с вами пить!
   Я отодвигаю свою рюмку, невпопад встаю, иду к тете Зое, по пути задев чей-то стул и сердечно извинившись в темноту.
   - Теть Зой, я сейчас приду. Я в туалет... - добавляю я и стремительно иду к двери. Многие на меня смотрят. А мне без разницы. Я открываю дверь, выхожу в вестибюль и придерживаю за собой закрывающуюся дверь. Дверь меня от них отсекает.
  
  

Акт 4

  
   Я стараюсь мышкой, мышкой незаметно проскочить мимо Михалыча. Когда я прохожу мимо его "стекляшки", он все же поднимает на меня взгляд из-под очков, книги и настольной лампы. Я отворачиваюсь от него и делаю вид, что я просто в туалет.
   Я поднимаюсь по ступенькам лестницы, держусь за перилу. Лестница какая-то типа мраморная, и перилина такая же, прохладная и широкая. На площадке второго этажа направо - большой физико-математический абонемент и туалеты, налево - краеведческий абонемент и кабинеты администрации. Мне налево.
   Вдоль длинного коридора темные двери идут только по одной стороне. В конце коридора - окно. Городской свет оттуда просачивается к нам, и немного звуки. Я начинаю бояться, что шаги у меня будут гулкие. Я подхожу к Юлиной двери и стучу.
   - Да! - Юлин голос из-за двери.
   Я захожу и закрываю за собой дверь. Юля полусидит одним бедром на столе ко мне спиной. В одной руке у нее широкий бокал, как под шампанское, с чем-то прозрачным, а свободной рукой она в чем-то копается на столе, мне ее за спиной не видно. Свечка у нее на столе стоит низенькая, но широкая, красная, на специальном металлическом блюдце - видно, своя.
   - Заходи! - говорит мне Юля, полуобернувшись и улыбаясь.
   Я вижу за ее спиной, что она перебирает рассыпанные на столе диски, подставляя под свет свечи то один, то другой.
   - Что ты ищешь? - спрашиваю я.
   - Сейчас, погоди... - говорит она не оборачиваясь и отпивает из бокала.
   - Хочешь мартини? - спрашивает она, опять полуобернувшись.
   - Нет, - говорю я.
   - У нас тут с Маргаритой сам собой бар образовался, - говорит она. - Вон там, в нижнем шкафу.
   Я обхожу стол не с ее стороны, присаживаюсь на корточки и открываю шкаф. Там стоят мартини, "Ред Лейбл", какой-то армянский коньяк прямо в высокой коробке, "Парламент" и за ними что-то еще, я не вижу.
   - И откуда у вас столько всего? - спрашиваю я.
   - Да оно, знаешь, как-то само собой оседает, - отвечает она. Она встает с диском в руке, отпивает из бокала, ставит его на полку шкафа, потом подходит к CD-проигрывателю и нажимает на нем большую кнопку. Дисплей в полутьме загорается приятным голубым светом.
   - А что, разве свет есть? - спрашиваю я, от ожидания чего-то очень серьезного не удивляясь.
   - Да, давно дали. Но мы же не будем включать?! - она полуспрашивает, полуутверждает, улыбнувшись мне.
   Только вот сейчас у меня в горле что-то отрывается и по пищеводу падает вниз. Я порываюсь убежать, но, конечно же, нет. Начинает играть тихая хрустальная музыка.
   - Что за музыка? - спрашиваю я.
   - Фрэнк Синатра, "Killing me softly". Слышал такую?
   - Нет, - отвечаю я.
   - Это я у Олега из машины стырила, ради этой одной песни, мне очень нравится... - Олег - это муж. - Черт, где же тут было "Зациклить"... - Юля, приблизив голову к проигрывателю, читает подписи под кнопками.
   - А, вот! - она тыкает какую-то маленькую, поворачивается, подходит ко мне, кладет мне руки на плечи и целует. Легко так, по-птичьи, прикасается своими губками к моим.
   Я обхватываю ее головку и отвечаю ей. Под моими руками головка у нее такая маленькая, кругленькая, потому что волосы сзади стянуты в длинный хвост. Чтобы целоваться со мной как следует, Юля становится на цыпочки. Глаза у нее закрываются, и в этот момент она становится похожа на маленькую девочку с хвостиком. Меня накрывает волна какой-то жалости, какого-то умиления, она мне сейчас кажется такой беззащитной. Я над ней стою, как чудовище над красавицей - такой большой, такой сильный; мне кажется, что я сейчас нечаянно могу ей что-нибудь сломать. Юля целуется медленно и как-то смакуя, она словно хочет всего меня попробовать. Я опускаю руки ей на попу; ягодицы у нее до удивления маленькие, умещаются у меня в руках.
   Вот уже кажется, что волна должна схлынуть, но она накатывает снова и снова; у меня появляется чувство, что меня сейчас разорвет этой волной. "Юлечка, милая... Девочка моя маленькая... Господи, как же я тебя хочу!" - я вижу в полутьме ее закрытые глаза и улыбку, обращенную куда-то вовнутрь, и мое горячее дыхание шепчет ей прямо в открытый рот. Она по-прежнему так же методично закрывает мой рот своим, и из меня вырывается какой-то сладостный писк. Я теперь совсем не большое чудовище. Я задираю ее маечку и вижу черный лифчик, а под ними маленькие грудки. Как-то скрючившись, я приспускаю одну чашечку бюстгальтера и присасываюсь к ее груди. Я опять издаю этот писк. Лбом я вижу, как теперь она смотрит на меня сверху и беззвучно смеется.
   Когда я спускаюсь руками по ее теплому животу вниз и пытаюсь расстегнуть пуговицу на джинсах, она делает еле уловимое движение бедрами, и пуговица уходит из моих пальцев.
   - Ты всегда такой смелый? - спрашивает она, смеясь.
   Я выпрямлюсь. Вот сейчас волна спадает.
   Я думаю, что мне сейчас ей надо ответить.
   - Давай лучше танцевать! - говорит она и обнимает меня, как для танца.
   Я обнимаю ее обеими руками за талию и прижимаю к себе. Она такая тонкая, что я делаю чуть ли не полный обхват. Мы покачиваемся. У меня перед глазами белеет ее шейка. Я наклоняюсь и целую ее туда, где белеет. Юля как-то странно вздыхает и непроизвольно подставляет мне шейку еще больше. Мне самому нравится ее шейка, и я целую ее рядом с ушком. Юля опять так вздыхает и немного судорожно быстро сжимает меня. Я умудряюсь взять ее мочку губами, а потом целую в само ухо. Член у меня сейчас в джинсах стоит большой горячей палкой, и мы с ней очень тесно; я дрожу всем своим длинным большим телом и сейчас сам себя пугаюсь.
   - Ты не так танцуешь, - говорит Юля, поднимает мою руку и вкладывает в нее свою ладонь. Так я не могу ее целовать.
   Она смотрит на меня снизу вверх.
   - Нравится песня? - спрашивает она.
   - Красивая, - отвечаю я. У меня в планах сейчас поднять ее и усадить на стол.
   Или в дверь негромко постучали, или мне показалось. Я немножко прекращаю танцевать и прислушиваюсь. Вот теперь точно. Юля стремительно бросает меня и идет открывать. На пороге я смутно угадываю Зою Павловну в ее черной шубе до пола. В руках у нее какая-то мешковатая большая хрень.
   - Юль, а Рома у тебя?
   Юля вместо ответа отстраняется от двери, чтобы меня было видно.
   - Роман, мы там уже все собрались. Дубленка твоя... - говорит мне Зоя Павловна и протягивает мне мою дубленку. Я подбегаю к ней и подхватываю свою рыжую одежду, потому что она тяжелая.
   - Юль, я там Сергею Михайловичу скажу, что вы еще здесь... - говорит ей тетя Зоя, а сама лишь бы на меня не смотреть. - Ром, ты книги, если хочешь, можешь потом забрать.
   - Ага, я потом зайду, - говорю я, а самому неловко.
   - Ну, все, Юль, я пошла. Вы особо только не задерживайтесь, ладно, а то Сергей Михайлович там... - она не договаривает и уходит.
   - До свидания, теть Зой! - говорю я, а потом спохватываюсь. Юля закрывает за ней дверь и немного стоит в молчании у двери, а потом берет с полки свой бокал, но не отпивает и поворачивается ко мне.
   - Подарить тебе диск? - спрашивает она меня.
   - Этот? - спрашиваю я.
   - Ага, этот, - отвечает она и отпивает из бокала, а сама разглядывает подрагивающие тени на стене.
   - Давай, - отвечаю я.
   Она подходит к проигрывателю, нажимает на стоп - началась тишина, тоже красивая, - выезжает диск, она кладет его в коробочку и протягивает мне.
   - Ну, что, собираемся? - спрашивает Юлия Александровна и идет к шкафу, где у нее стоят сапоги. Я хочу догнать ее, схватить за плечи, развернуть и крепко держать, не отпускать, но не могу.
   Сапоги она надевает, держась одной рукой за стол. Они у нее черные, выше колен. Зачем ей такие высокие сапоги? А туфельки свои маленькие обратно в шкаф убрала. Я держу ей ее короткую куртку, когда она ее надевает. В зимней одежде она такая принцесса!
   Я надеваю свою дубленку, Юля гасит свечу, оглядывает комнату, и мы выходим. Она закрывает кабинет. Мы идем в темноте к лестнице, и она берет меня под руку. Я опять большой и сильный, а она маленькая. В темноте она аккуратно цокает каблуками по ступенькам, и звук раздается по ночной библиотеке.
   Михалыч поднимает на нас глаза, снимает очки и выходит из-за своей конторки нам навстречу.
   - Ну что, все? - спрашивает он, потирая покрасневшую переносицу.
   - Да, Сергей Михайлович, пора домой, - отвечает ему Юля.
   - Закрыли там все, да? - Юлия Александровна протягивает ему ключи от своего кабинета.
   - С наступающим вас! - говорит ему Юля и улыбается.
   - И вас также, - отвечает Михалыч и идет провожать нас. Я тоже хочу сказать что-нибудь Михалычу, но не знаю что. Он выпускает нас, запирает за нами щеколду, а я ему даже руку не жму.
  
  

Акт 5

  
   - Вызовешь такси? - спрашивает меня Юля.
   - Конечно! - спохватываюсь я и достаю мобильник. Я как-то по-странному пьяный: с ней разговариваю нормально, но по себе чувствую - бухой-бухой...
   Мы стоим с ней на обочине дороги у библиотеки. Юля приплясывает на месте от мороза. Сегодня пятничная предновогодняя ночь, и все такси заняты.
   - Давай я попробую, - говорит Юля и достает мобильник.
   Я вижу, что едет машина с "шашечками". Я поднимаю руку, и машина останавливается около меня.
   - Тебе куда? - кричу я Юле.
   - Вознесенская, 43!
   - До Вознесенской, 43, - говорю я водителю.
   - Садись, - говорит он и отворачивается в окно.
   Мы с Юлей садимся на заднее сидение. Таксист резко оборачивается к нам и обхватывает рукой спинку сидения рядом с собой. Я сначала пугаюсь, потому что очень близко вижу его напряженное злое лицо. А он, удостоверившись, что сзади нет ментов, разворачивает машину на 180 градусов, пересекая двойную сплошную.
   - У-ух! - вырывается у Юли, когда ее по инерции отбрасывает к двери и она хватается мне за плечо.
   Юля смеется, а я беру ее за руку, которую она сняла с моего плеча. Пальцы у нее очень тонкие, худенькие, холодные. Я чувствую утолщения на их фалангах. Я целую ее пальцы. Этого мне кажется мало, и через минуту я наклоняюсь к ней и целую ее в щеку.
   - Ты всегда такой смелый? - опять спрашивает меня Юля, посмеиваясь. Я молчу.
   Мы летим по ночному городу, навстречу нам едет много такси, и с нами рядом едут тоже в основном такси. Водитель курит, не вынимая сигарету изо рта, и меня начинает подташнивать от табачного дыма, от которого я не могу никуда деться. Юле нормально, она отвечает водителю, как лучше проехать. Я молчу, и мне тоже, в общем-то, нормально.
   - Какой у тебя телефон? - спрашиваю я, доставая мобильник. Юля диктует, глядя в окно. Я секунду думаю, как записать ее в телефонную книгу, и так как перед глазами она у меня сейчас стоит в своей короткой курточке с рассыпавшимися волосами и длинных сапогах, забиваю "Принцесса". Делаю ответный звонок, Юля непроизвольно тянется к сумочке. "Это я", - говорю я ей.
   Мы подъезжаем к Юлиному дому. Это, как я и предполагал, как и большинство на Вознесенской, элитный дом. Перед въездом на территорию дома - черные раздвижные ворота и кирпичная будка охранника с большими стеклами на все три стороны. Водитель говорит, что в ворота въезжать не будет, тут высадит. Юля говорит, что без проблем и лезет за кошельком. Но я сразу свой достал и довольно быстро отсчитываю мелкими купюрами водителю, сколько он говорит. Юля на меня смотрит, но потом ничего не говорит. Мне кажется, вместо одного из полтинников я дал водиле пятисотку, но мне сейчас неважно.
   - Ну, пока! С Днем рождения! И спасибо за прекрасный вечер! - говорит мне Юля и хочет вылезти из машины. Я быстро еще раз ее целую. Она как-то немного позволяет это сделать.
   - Пока! - говорю я. - Позвони мне!
   - Ладно! - кричит мне Юля, когда я уже захлопываю дверь.
   - Куда дальше-то? - недовольно спрашивает меня водитель, как будто ему за это денег не платят.
   - Полиграфистов, 18, - называю я свой адрес.
   - Это где хоть есть-то? - водитель еще больше кривится.
   - К "Атриуму" езжай, - говорю я этому недовольному.
   Водила трогается. Он едет скачками, рывками, но быстро, и это мне нравится. Огни ночного города проносятся за окном быстро. Они разноцветные и предновогодние. Я очень согреваюсь в машине. Я понимаю, что не хочу сейчас ходить по большому "Атриуму", и задумываю остановиться у одного знакомого круглосуточного киоска.
   - Вон у той палатки за перекрестком меня высади, - говорю я водителю.
   - Ты же сказал у "Атриума", - его недовольству, наверно, не бывает предела.
   Он останавливает, я даю ему без сдачи и сильно хлопаю дверью - типа, "семерка", двери плохо должны закрываться. Я кожей чувствую, как водила от этого за стеклом матерится.
   В окошке знакомая тетка. Она черноволосая, уже немолодая, постоянно бухая и частенько меня пытается обсчитать, но она еще какая-то тупая, и у нее это почти никогда не получается, если я только не совсем пьяный. У нее еще дочка есть - очень красивая, вместо нее иногда сидит. Вот дочка - та правда красивая. Черные длинные волосы, юная совсем. Та на меня без внимания.
   Я беру "Балтику 9". Редко ее беру: паскудное пиво, спиртом отдает, но сейчас как раз такой случай. Открываю, еще не забрав сдачу, отпиваю. Мерзость, конечно же... И палатка у меня сейчас перед глазами покачивается, и огни на другой стороне дороги плывут, люди там еще ходят, я вижу. Я иду, делая специальный крюк до своего дома, мне сейчас напрямую сразу не хочется.
   ...Я иду и очень заметно качаюсь. Улица пустынна, фонари, снег, а меня водит по тротуару, как на веревочках, в обе стороны. Только бы менты не замели, за меня маман со стыда умрет...
   Какие-то металлические ворота. Вот на них прилеплен фонарь, чуть выше моего роста. Допотопный такой фонарь. Я смотрю назад, вперед - ставлю банку с пивом на снег и дергаю фонарь. Он не поддается, но я чувствую - сил хватит сорвать. Я упираюсь одной ногой в забор и очень сильно тяну. Там у него крепеж, чувствую, скрипит. Не отрываю, рукам больно. Хочется в туалет. Мне интересно, а можно, как в мультике, обеими ногами в забор упереться.
   Можно. Я падаю на землю с фонарем в руке вовсе не больно: наверно, дубленка помогает. Волосы у меня сзади на дорогу попали. Сейчас я понимаю, что где-то забыл свою шапку. Абсолютно не волнует. Фонарь отрывался со смачным скрипом. Я встаю и не отряхиваясь бегу отсюда, чтобы не замели. Бегу почти прямо.
   ...Мне всегда нравились такие дома: в таких, как мне кажется, достоевщиной пахнет - двухэтажные, розовые, старинной постройки. Высокие окна, высокие потолки, запах в подъездах до сих пор, как в детстве. В одном из таких на втором этаже горит свет. Больше нигде не горит. Я их там, которые со светом, сейчас люблю, но размахиваюсь и кидаю фонарь им в окно. Сейчас бегать у меня получается уже лучше, и звук разбившегося стекла я чувствую уже спиной. Все равно приятно, удовлетворяет как-то... В туалет хочется уже почти сильно.
   Вот и мой пустынный проселок. У меня тут нет фонарей, но оно мне и лучше. Все спят. Милый мой тихий, уютный дом! Когда я тебя увидел, мне сразу захотелось спать. Я подхожу к своему дому и ссу на деревянные бревна над фундаментом, упираясь одной рукой в стену. Простите меня, милые узбеки, мне просто интересно!..
   Когда я спускаюсь к себе в подвал вниз по лестнице, у меня соскальзывает нога, что-то неприятное происходит, и нога начинает болеть. Я включаю в коридоре свет, скидываю ботинки не развязав шнурков, снимаю дубленку и кидаю ее на тумбочку. Неверно заценил, и дубленка сразу же сползает на пол. А свет я ей с ботинками уже выключил!
   Что-то во мне свербит и заставляет вспомнить, что в холодильнике у меня стоит початая бутылка водки. Это свербит во мне. Но я сейчас уже настолько плохо соображаю, что меня пугает сама мысль дойти до холодильника и налить себе водки. У меня сегодня переизбыток информации, эмоций. Я не могу ни о чем думать, меня одновременно тянет в разные стороны. Я падаю прямо в одежде на кровать, ступни у меня свешиваются... Юля-Юлечка-Юляша, Юлия Александровна - как же мне тебя такую теплую взять-то?
   У меня сегодня день рождения...
  
  
  

ЭПИЛОГ

  
   ...Я выхожу в сени и чувствую, что сегодня особенно как-то холодно. Открываю дверь на улицу и вижу, что выпал первый снег. Конец октября - в принципе, уже пора. Сейчас я осознаю, что сплю, и поэтому мне так спокойно и интересно смотреть свой сон. И во сне, как это часто бывает, свежесть и холод от первого снега неестественно четкие.
   - Рома, а ну-ка быстро в дом, бушлат надень! - кричит мне из дома Бабаня. Я про себя ухмыляюсь, потому что мозги сейчас во мне взрослые, а выгляжу я как 8-летний мальчик. Иду в дом, снимаю с гвоздя тяжелую телогрейку, надеваю. Она пахнет пылью и запахом нашей родни.
   ...Рядом с нашим домом высокий луг. Трава в инее. Мы с Бабаней на корточках раздвигаем подмороженную траву, ищем землянику. Вот они, ярко-зеленые листья; ягоды - видимо, подверженные влиянию наступающей сегодня зимы, - не красные, а розовые с белым. Краем сознания я понимаю, что сейчас на нашем лугу не может быть земляники, что октябрь, но мне кто-то сейчас дал знание, что это особый зимний сорт. Я не удивляюсь и доволен этим.
   Заброшенная усадьба деда Клюка там, где кончается луг. Когда он был жив, у него был лучший во всей деревне сад. Сейчас давно уже все одичало. Вишни и груши сошли, мы с Бабаней идем за антоновкой. Я залезаю на яблоню, трясу ее, насколько хватает сил, Бабаня собирает большие желто-зеленые яблоки в мешок. Когда я не трясу, я смотрю на наш дом, на пруд за ним, на дремлющие дома соседей. Из труб некоторых домов негромко выходит в небо дымок.
   В давно разграбленном доме деда Клюка на полу валяется много заманчивой рухляди. Старая масляная лампа, пузатый немодный самовар, и разорванные детские тетради повсюду, с промокашками. Дед Клюк был деревенским учителем, бил учеников указкой. Я сажусь на корточки и рассматриваю листы. Я нахожу среди них то, что хочу найти: вот тетрадь моей Бабани, вот - ее сестры, а вот брата. То ли чернила и правда были зеленые, то ли они так интересно выцвели. Почерки старомодные. Я сгребаю тетради в кучу и засовываю их в мешок, поверх яблок.
   От деда Клюка мы с Бабаней вдвоем несем короткое бревно. Потом я его пилю перед домом (я только этим летом научился пилить, и мне нравится ровный срез, запах и опилки). Когда я его пилю, я знаю, что теперь и у нас скоро из трубы пойдет дым.
   Печку я разжигать еще не умею, и Бабаня все делает сама, лишь показывая, как потом подкидывать дрова. Печка гудит, и там оранжевое все внутри. Я беру книжку и начинаю читать у заслонки только лишь оттого, что Бабаня рассказывала, что мой отец так делал. Бабаня подходит сзади и дает мне затрещину, чтобы я не портил зрение. Я выхожу на улицу посмотреть, как идет дым из нашей трубы. Он идет хорошо, на ветки высокой березы. У меня устает шея смотреть вверх.
   ...Печка побелена и с моей стороны изрисована простым карандашом. Там Бабаня ставит зарубки, сколько молока взяла, а мы с братом рисуем, и нам за это иногда достается. Все лето я спал у стены, а когда похолодало, Бабаня придвинула мою кровать к печке. От нее идет хорошее тепло, но Бабаня еще укутала меня ватным одеялом: у меня всегда было плохое здоровье. Я читаю про Ходжу Насреддина. Книжка только началась, и я этому рад. Там у них, в Бухаре, жарко, и мне очень тепло, и сейчас мне кажется, что это нас с Ходжой роднит. Я читаю, что он может смотреть на солнце не щурясь. У нас сейчас нет солнца, но следующим летом, я это точно знаю, я буду тренироваться делать это, как он. От книжки вкусно пахнет, обложка у нее - под восточный узор. Мне опять трудно становится определить, кто же читает эту книжку - маленький Рома или я, Бирюк. Я приближаю книжку к глазам, чтобы рассмотреть шрифт, прочитать хоть пару строк, но не могу ничего разглядеть, текст расплывается. И еще мне мешает какой-то нарастающий, методично повторяющийся звук. Он меня по привычке начинает раздражать, и я лезу в карман, где он обычно бывает. Я разлепляю один глаз (мне кажется, что так легче), и на экране телефона читаю: "Принцесса".
   - Да... - говорю я, с кряхтеньем перевалившись на спину.
   - Ромочка! - У Юли голос оранжевый и теплый, как там, в печке. "Р" рокочет ее грудным голоском так сладко, масляно. - Я никак заснуть не могу. Расскажи мне что-нибудь!..
   Глаза у меня в темноте закрыты, и я разеваю пьяный рот в широкой улыбке.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"