Ветер за окном то вдруг подбрасывал и начинал кружить старую опавшую листву, то вдруг забывал про неё и листья тут же снова падали на дорогу, тротуар, набивались кучами в самых неподходящих местах, добавляя беспорядка на и без того не очень ухоженных улицах. Противная осенняя морось висела в воздухе. И хотя было ещё светло, день уже заканчивался, и угадывались наступающие сумерки.
Я в полном безделье отвернулся от окна и оглядел комнату. Стол, несколько скрипучих стульев, железный ящик - очевидно сейф, перемотанный изолентой телефон. Подоконник, серый от пыли и песка, удачно дополнял остальной интерьер. Время, как будто остановилось перед этой комнатой. "За несколько лет тут ничего и не изменилось. Телефон, разве что раньше был не перемотан",- подумал я и посмотрел на дверь. Там приближались шаги и был слышен Лёхин голос: он с кем-то громко разговаривал в коридоре.
Лёха Русанов, хозяин этого кабинета и участковый инспектор небольшой и очень симпатичной деревушки, уже не первый год занимал эту должность. Когда-то в детстве мы с Лёхой были хорошими приятелями. Потом прошли годы и мы, как это бывает, надолго потерялись. У каждого была своя жизнь. Не писали, не искали друг друга - зачем? У меня свой бизнес, свои дела и заботы. А Лёха... По правде сказать, я давно уже не понимал его. Лёха так и не внял настойчивым призывам прошлых лет: "начать перестройку с себя", "обогатить свою жизнь новым содержанием". И даже не пытался этого сделать. Тянул какую-то свою непонятную лямку в жизни. Встречались мы с ним нечасто, а поговорить, посидеть, что называется, и вообще уж не помню, когда удавалось. Да, я и сам не очень настаивал. Ну, не знаю, вобщем... с Лёхой хорошо было в детстве на рыбалку сбегать от родителей, костры ночами на берегу жечь, мечтать, глядя на звёзды - о чем уже и не помню, да соседские огурцы хохмы ради воровать.
Хорошее это время - детство. Кажется, что вся жизнь в шутку, в веселье, в праздник. Но праздник вдруг кончился. Лёха ушел в армию. Я уехал учиться. И полетела жизнь у каждого своя по своим рельсам. Если бы мы случайно не встретились несколько лет назад, то так бы со временем окончательно и забыли друг о друге.
Теперь же, когда я заезжал в эту деревеньку навестить родных и знакомых, заходил и к нему на работу перекинуться парой слов. Редко случалось пивка хлебнуть, да и то на бегу. Но обычно его было просто не застать на месте, и встречи наши становились всё реже.
Дверь открылась и он, дымя на ходу сигаретой, прошёл и сел за стол.
--
Поговорить не дадут. Как у тебя со временем? - давя окурок в пепельнице, спросил меня Лёха.
--
Да, навалом. Домой только завтра поеду.
--
Ну, тогда, может, погуляем пойдём вместе по участку. Мне поработать тут надо обязательно, да и поговорим заодно.
Я вообще не люблю однообразия и потому рад любым переменам, и любые перемены воспринимаю, как приключения. Тогда появляется азарт, энергия, жизнь кажется опять весёлой игрой и снова охватывает чувство праздника. Я и бизнесом-то занялся потому же: тут как в опасном приключении - и весело и страшно.
А почему Лёха оказался в участковых? Не знаю. Да и что делать участковому в такой деревне? Можно целый день полоть грядки на огороде, а вечером для приличия отметиться в отделении. А может в этом вся и есть причина. Что поделаешь! Люди меняются. Узнай Лёха двадцать лет назад, что он будет участковым в тихой деревеньке, да на смех бы поднял...
Лёха быстро шагал и только его плащ лихо заворачивался на ветру. Я, слегка согнувшись, засунув руки в карманы куртки и надвинув кепку на самые глаза, едва успевал сзади.
Час пешком из конца в конец и минут сорок в поперечнике в самом широком месте. Двадцать километров от райцентра. Вокруг леса, да поля. Речка. Летом - просто курорт. Это и был его участковый рай. Я знал здесь несколько семей. Останавливался у них, когда приезжал. Приличные люди. Да и вся деревня мне нравилась. Какая-то в ней трогательная патриархальность. Я вообще деревню люблю.
Взяв крейсерскую скорость, Лёха ловко лавировал среди домов, дворов, сараев, огородов, навозных куч не оглядываясь и не рассказывая мне ни о чем. Перепрыгивая кочки, обходя лужи, я уже с трудом поспевал за ним. Вдруг мне стало смешно: если я сейчас упаду и утону в навозной куче, он вспомнит, что я шел за ним следом?
И, как будто услышав мои мысли, Лёха не оборачиваясь, крикнул:
- Не отставай, не отставай! Сейчас придем.
И точно, двадцать минут пешком от главной поселковой - Большой - улицы и мы оказались в местном деревенском гетто, как я про себя сразу обозвал это место. Раньше я никогда здесь не был.
Среди бедных всегда есть беднейшие. Среди ленивых - ленивейшие, среди пьяниц - просто пропойцы, среди невезучих - патологические неудачники. И когда они собираются все в одном месте, то получается гетто. Потом они начинают производить себе подобных и справиться с этим или изменить что-либо становится очень не просто.
Как это происходит, почему и кто виноват, я не знал. А что делать, для меня был не вопрос - надо было не отставать от Лёхи.
- Если что, ты мой помощник, - бросил мне на ходу Лёха и, постучав быстро пару раз, тут же открыл дверь.
Высокий, крепкий, стриженный под ноль парень гладил через газету на столе брюки и, увидев Лёху, на несколько мгновений забыл про лежащий на них утюг. Встретились явно старые знакомые, но отнюдь не друзья. Парень тут же ощетинился, дернув губой и, хотя на лице продолжала по инерции лежать улыбка, казалось он сейчас щелкнет зубами и зарычит. Но нет: с цепи не сорвался и даже что-то промычал в ответ.
Задав несколько вопросов ни о чем, Лёха за две-три минуты оглядел жилище и его обитателей и, попрощавшись, вышел.
- Условно-досрочно освобожденный. Вчера прибыл. Мой клиент. Присматривать за ним придется.
Я покивал головой, понимающе поддакнул в ответ и тут же забыл про "клиента", озабоченный в основном тем, как бы не вымазать кроссовки и джинсы в грязи.
За час мы посетили еще пару проблемных мест. Я уже начал входить в роль помощника, и даже один раз задал строгим голосом вопрос о какой-то полной ерунде - игра всегда увлекала меня. Тем более что никак не удавалось за все это время вытащить Лёху на откровенный разговор: о нем, о жизни, о наших друзьях, о Натахе - его жене, которую я никак не хотел воспринимать взрослой женщиной и матерью его сына. Я помнил ее девчонкой, за которой мы с Лёхой подглядывали на речке из кустов. И ни за что не хотел помнить ее другой. А может быть, и Лёха помнил об этом и потому молчал. Поэтому мне ничего не оставалось, как подыгрывать ему и дурачиться.
- А вот сейчас, кажется, будет интересней, - полуобернулся ко мне Лёха, и мы вошли то ли в сарай, то ли в большую землянку.
Но она вдруг оказалась активно обитаема. Семь или восемь человек сидело, лежало, валялось в комнатушке, разглядеть подробнее которую я просто не успел. Почувствовав, как от запаха, который колом стоял в этой комнате, меня начинает неотвратимо выворачивать наизнанку, я быстро вышел за дверь и глубоко несколько раз вздохнул. Только отдышавшись, я решился еще раз испытать судьбу и снова открыть дверь, как дверь вдруг открылась сама, и показался Лёха, вытолкнув из комнаты двух человек.
Передав под мою ответственность одного, а другого, бесцеремонно взяв за пиджак, почти за шиворот, толкнул перед собой:
- Пошел!
И уже мне, проходя мимо:
--
Сейчас идём в отделение. Смотри только, чтобы он не сбежал от тебя по дороге.
Я решил сразу проявить строгость. Ещё не понимая, что это не просто: сказать не громко, но так, чтобы тебя услышали и подчинились. Для этого надо не столько долго прожить, сколько много пережить, но тут, доверенный мне Лёхой субъект, сам подошел ко мне.
В начинающихся сумерках передо мной стоял и слегка покачивался невысокий сухощавый мужичок, явно годившийся мне в отцы. Помятый пиджак, брюки. Совсем не по погоде одет. Я ожидал увидеть другое. И пока я думал и с трудом сопоставлял зрелище внутри этого барака со стоящим передо мной мужиком, не зная, как к нему обратиться, он коротко взглянул на меня и, махнув устало рукой, пошел следом за Лехой.
- Вы не отставайте, - наконец сказал я, вырвавшись вперед и вглядываясь в маячивший в сумерках Лёхин плащ.
- Да я дорогу знаю, - ответил мой невольный попутчик.
"Чёрт! Зато я не знаю!" - чуть не сорвалось у меня с языка.
Часто останавливаясь, чтобы мужик, идущий не спеша и покачиваясь, успевал меня догнать, я старался не потерять из виду Лёхин силуэт. Наконец мы выбрались на твердую дорогу - верный признак, что скоро будет Большая улица и, значит, мы почти добрались до пункта назначения.
Терпеливо ожидая, пока мой подопечный догонит меня своим нетвердым шагом, я кутался в куртку и отворачивался от порывов ветра. "Ну, наконец-то", - подумал я про себя и тут увидел, как вместе с мужиком ко мне подходят еще трое человек.
Молодые были все трое, но двое из них совсем пацаны, по крайней мере, не крепкого сложения - совершенно автоматически сразу отметил я про себя. Третий был взрослей, может уже отслуживший в армии, не высокий, коренастый, плотный, со спокойным, вдумчивым, упрямым взглядом. Такой, если враг, то опасный, если друг, то надежный. Но мне он был, конечно, не друг.
- Ты кто такой? - спросил меня коренастый, едва приблизившись.
- А в чем дело? - я не счел нужным пускаться в объяснения, и больше думал сейчас о другом.
Не поворачивая головы, краем глаза я заметил, как один стал слева, другой позади, а коренастый стоял передо мной рядом с мужиком и враждебно и внимательно смотрел на меня. Слегка, как бы, между прочим, я повернулся боком к стоящему слева и чуть перенес тяжесть тела на правую ногу. Один против троих - мужика я не считал. Я даже не раздумывал, я знал наверняка, еще с далеких детских лет, что в такой ситуации инициативу отдавать нельзя. Сейчас резкий наклон и сбоку левой ногой в пах, в колено, в живот - куда попадешь, тут же резко выпрямляешься и уже правой ногой в лицо, в горло, в грудь - не важно: трое против одного, правил нет. Тело снова резко вниз и уже правой мах назад - всегда в этот момент успевает подскочить второй противник. Этому фокусу меня научил Колька. Он это делал виртуозно. За что его в деревне так и прозвали: "Сохатый". Вот он бы сейчас здесь повеселился.
- Это мой отец. Куда ты его ведешь?
- Я его не веду. Он сам идет.
- Отпусти его, я сказал.
Мужик поднял голову и посмотрел на меня. Сморщенное, рано постаревшее лицо. Уставший, безнадежно грустный взгляд. Холодный ветер трепал его поседевшие волосы, из - под пиджака виднелась не застегнутая рубашка.
"Черт бы побрал этого Лёху", - выругался я про себя. Я бы с удовольствием отпустил сейчас этого мужика и даже еще дал бы ему на бутылку, лишь бы он не смотрел на меня такими пропащими глазами.
Но отпустить его я не мог ни за что в жизни. Потому что Лёха мой друг и мы с ним вместе в детстве воровали огурцы и убегали на речку, подглядывали за Натахой из кустов и мечтали - не помню о чем, глядя на звезды.
"Черт бы побрал этого Лёху", - еще раз проговорил я про себя, не решаясь вот так бесцеремонно взять и толкнуть вперед на дорогу этого мужичонку.
Заскрипел под ногами гравий и из сумерек появился Леха. Никого ни о чем не спрашивая, он взял за пиджак мужика.
- Пошли. Придешь за ним в отделение, - бросил он оставшемуся стоять его сыну. Через десять минут мы были в Лёхином кабинете.
Мужик сидел и глядел в пол. Я с правой стороны от Лёхи за столом, как его первый помощник стучал ручкой по пожелтевшей газете. Напротив меня сидел пришедший почти следом за нами сын. Он уже не выглядел враждебным. Скорее озабоченным. И глядел то на своего отца, то на Лёху.
-Я уже не знаю, что с тобой делать, - продолжал Лёха распекать мужика. - Ты бы видел, из какой помойки мы его вытащили, - обратился он к сыну и взглянул на меня. Я авторитетно кивнул головой.
Немного помолчав, Лёха начал что-то записывать в блокнот, но вдруг остановился и бросил ручку на стол.
-Знаешь, что? Забирай его и валите отсюда, - раздраженно махнул он рукой: то ли на сына и мужика, то ли на дверь, то ли вообще на всё разом. Потом достал сигарету и чиркнул спичкой.
Парень быстро поднялся и, поддерживая отца, направился к выходу.
За окном все больше и больше сгущалась темнота. И если бы не фонарь на столбе напротив, то разглядеть что-либо за окном, было бы уже сложно.
Холодный осенний ветер подмораживал лужи и развлекался тем, что качал деревья и гонял кучи листьев по пустым деревенским улицам.
- Надо мне еще сегодня на том краю побывать, - кивнул неопределенно головой Лёха. - Ты как?
- Да, нормально. Пошли.
- Ну, пошли.
И мы пошли. Недолгий поход по Большой улице сменился опять какими-то бараками и трущобами. Или это в темноте так выглядели вполне приличные днем дома?
Лёха шел, как охотник по лесу, проверяя ямы, капканы и силки. Я уже давно не узнавал деревни. Я очутился в другом мире.
Грязь и убожество, куда бы мы ни приходили, дополняемые темнотой осенней ночи и все усиливающимся ветром, медленно, но верно порождали во мне гнетущее чувство тупого безысходства. Происходящее уже не казалось мне веселой игрой. Я еще пытался отшучиваться на Лёхины замечания и реплики, но в душу настойчиво лезли темнота и холод.
Крик и ругань пьяных супругов в одном доме сменялась жалостливыми старушечьими рассказами вперемежку с лепетом обкурившихся и нанюхавшихся юнцов. Один притон сменялся другой, насквозь провонявшей неизвестно чем квартирой верных алкоголиков.
Я потерял счет времени. Лазая, проверяя, заходя в какие-то дома, кого-то разнимая, кого-то успокаивая, то быстро идя сквозь темноту, то стоя за деревьями у забора, кого-то дожидаясь. Я не верил, что это происходит в той самой деревне, где живут мои родные и знакомые люди. Мне уже казалось, что вся деревня состоит из пьяниц, обкуренных и пропащих людей. И мои знакомые - это единственные приличные люди во всей округе.
- Да-да, это обычное впечатление, - то ли развеял, то ли укрепил мои сомнения Леха.
Мы сидели на куче пиленых чурок и, пытаясь укрыться от ветра, кого-то дожидались. Чурки давно замёрзли на морозе. Огромная их куча лежала у дороги между забором и полисадником. Предполагалось, что она закрывает нас от чьих-то нежелательных глаз. Хотя рассмотреть в темноте не только нас, но и саму кучу было не простым делом.
"Кто нас тут увидит? Кому мы тут нужны? - думал я, - хоть костёр разводи - никто не подойдет". Однако Лёха сидел, молчал и не шевелился. Иногда он бросал взгляд то вдоль улицы, то на соседний дом. Может он что-нибудь видел в этом мраке - не знаю.
Чурки, на которых мы сидели, совсем не грели. Я знал это точно и именно это беспокоило меня сейчас больше всего. Шел второй час нашей засады. Я подсчитал, что если мы просидим ещё столько же, то моему ещё не рожденному потомству будет реально угрожать опасность: оно рискует просто никогда не появится на свет. Но не говорить же об этом Лёхе.
--
Лёха! Долго ещё?! Не на печи ведь сидим!
--
Тихо! Тихо! Ты чё так громко?! Ждать надо.
- Слышь, Лёха,- продолжил я уже гораздо тише, - вот я вспоминаю все детство наше и не пойму никак: почему жизнь начинается с праздника, а не заканчивается им? По уму, вроде, как бы должно быть наоборот: работаешь всю жизнь, к чему- то стремишься, надеешься, бьешься и - вот заслуженный итог, вот добился, вот получил. А нет ведь, не так.
- Не у всех она начинается с праздника. Далеко не у всех. Вот, что я тебе скажу..., начал было Лёха, но замолчал.
- А я понял почему: большинство просто бы не дожило до него, до праздника. Вот ведь как все продумано, слушай. Не перестаю восхищаться!
- Да, тихо, ты! Чё ты так громко, - чуть не застонал Лёха.
В доме напротив скрипнула дверь. Свет из прихожки упал на крыльцо и осветил маленькую фигурку, одетую в куртку и платок, быстро юркнувшую в дом.
- Пошли! Пошли! Скорее! - бросил на ходу мне Лёха, сам уже несясь к только что скрипнувшей двери. Я, буксуя кроссовкам по замершей грязи, успел заскочить за ним следом в ещё не запертую дверь.
Какой-то лысый тип в майке и рваном трико сидел на диване. На вид ему было лет пятьдесят или больше: крепкое, сухое, поджарое тело скрывало возраст. По рукам змеились витиеватые наколки. Он оторопело глядел на Леху, водя рукой по небритой щеке.
Лёха бросил на стол папку, с которой никогда не расставался и в упор смотрел на лысого.
- За старые увлечения взялся? - наконец спросил Лёха.
- О чем ты, начальник? Что говоришь?
- Мне напомнить тебе наш разговор?
- Да о чем ты...
Не размахиваясь, резко и сильно Лёха открытой ладонью ударил сидящего по затылку. От удара тот слетел на пол и тут же попытался подняться. Второй удар сверху прямо по твердой, как подошва, загорелой и блестящей лысине, вернул его на пол.
- Я тебя, старый извращенец, сегодня же в город отправлю. Где она? Самому мне искать начать?
Тот, не вступая больше в разговоры, мотнул головой в сторону большого старинного шкафа.
Открыв дверцу, Лёха вытащил за руку на свет худенькую девчонку лет десяти-двенадцати, которая незадолго перед этим проскользнула в двери дома. Я устало опустился на диван, где только что сидел лысый - все равно тот продолжал сидеть на полу. Я был измотан за сегодняшний вечер, который казалось никогда не кончится, и душой и телом.
Лёха разговаривал о чем-то с девчонкой, с Ксюхой, как он ее называл, и видно было, что это не первый у них разговор. Я бесцельно водил глазами по комнате и единственное, на что у меня еще хватало сил, это делать вид, что я тут присутствую.
- Сейчас мы отведем тебя домой, а ты завтра утром, - повернулся Лёха к сидящему на полу придешь ко мне.
Через час я опять сидел у Лёхи в кабинете. Он курил и что-то записывал в свои бумаги. Я молчал и только изредка барабанил пальцами по столу. Сознаваться самому себе, что я чувствовал себя как старая мочалка, не хотелось. А Лёха, я надеялся, этого не заметит.
"И не поговорили даже толком за весь вечер", - подумал я про себя, а вслух сказал:
- За полночь уже...
- Да-да, пора тебе, - поднял голову Лёха. Доберешься сам?
- Конечно. Здесь же рядом.
Я поднялся и прошелся по комнате. Лёха все что-то писал и чиркал в своём блокноте. Я посмотрел в окно, но там было видно только свое собственное отражение в стекле и слышно было, как колотит по раме какая-то ветка.
Я ещё раз посмотрел на Лёху и, вдруг что-то далёкое и давнее, возвратилось ко мне. Не очень расчитывая на понимание, я экспромтом предложил:
- На рыбалку бы как-нибудь... а, Лёха?
Он оторвал голову от своей писанины и засмеялся:
- Ну, а что! Конечно. Ты приезжай почаще.
Я замер в дверях. Потом, очнувшись, тоже улыбнулся в ответ: