Проходя срочную службу, отбывая почетную воинскую обязаность, испытывая несправедливости, больше походившие на нарушения прав человека, но при этом подленько предусмотренную уставом, не догадывался я, что заполучу проблемы, при обращении за медецинской помощью.
В одном из бесчисленных нарядов по кухне я в спешке довольно глубоко проколол палец рыбьей костью. Чем помазать ранку фельдшер долго не думал, выбора все равно не было. В батальонном медпункте вообще мало чего было. Хлопоты медицины были смыты сырой кухонной суетой, боль, поутихнув, затаилась. Но вскоре безымянный напомнил о себе, подпортив и без того тяжкую командировку домой. Конечность фаланги стала в два раза шире ногтя, и, если бы не сохранившаяся чувствительность, я бы свой палец не узнавал. Пришло время обратиться в полковую медсанчасть. А до нее надо было еще добраться. Не имелось на нашем аэродроме, в чистом поле, подобного воинского подразделения. Относительные блага солдатского быта располагались только в "Учебно-летном отделе" в центре города Шадринска. До него было пять километров маршем, затем рейсовым автобусом, обсолютно бесплатно. И если заболевший срочник не мог самостоятельно прибыть для принятия медпомощи, то в пригрод, до остановки его носили товарищи по несчастью, невзирая на то, что батальон таки был транпортный. Как-то гражданский стоматолог положил солдату в дупло зуба мышьяк, и велел больному прийти через три дня. Не знал наивный гражданин СССР, что у офицеров тойже страны на здоровье личного состава имеются свои планы, так что через месяц вместе с мышьяком убрали и часть разложившийся челюсти, а уже дома демобилизованный мог и о простеньком протезе подумать, естественно не отвлекаясь на службу.
Удивив бывалого старшину нарывом, я был отпущен на денек, для чистки. Знатоком по всем болезням числился капитан Макуха. Коему по неведомой, но возможно спиртовой, причине все сходило с рук. Поступающих к нему больных, независимо от звания, он называл одинаково - "Мой маленький друг". Так что кличка у него появилась соответствующая. Он так професионально командовал фармацевтическим складом в Германии, что за 10 сытых лет забыл все, включая родную хирургию. Оказавшись в Союзе, никак не мог привыкнуть к местной действительности и пребывал, терзаемый нереализованными врачебными амбициями. К нему-то я и попал на вскрытие.
Зайдя в кабинет медначальника и негромко представившись, я понял, что оторвал человека от созерцания.
- Новенький, - с нежностью произнес военный, любуясь скальпелем, который лежал на письменном столе. Блестящая железка и в самом деле была хороша.
Догодавщись что "новенький" это не я, а инструмент, я решил себя обозначить.
- Панарицием, - произнес я грустно, это было единственное слово, которое я запомнил с детства после больницы где лежал с подобным. Капитан услыхал что-то давнее, даже знакомое и поднял обезьяньи глаза, от которых сразу начиналось темя. Лба, как и положено приматам, у него не было.
- Нарыв, - поправил меня товарищ будущий майор поучительно и медленно.
Его глаза были мутные, видимо от тоски по ставшей родной немчине.
- Это надо вскрывать, - замурлыкал военврач, всматриваясь в фалангу, как в военную карту, в которой не больно-то разбирался. Вид был такой, будто он пытался сосредоточиться над планом военных действий.
- Вскрытие будет здесь, - он стал издалека целиться и поставил мне на пальце, в самом высоком месте нарыва, крестик шариковой ручкой.
- Господствующая высота! - заявил погононосящий и шумно положил пишуший предмет рядом с медицинским ножичком.
Мы вдвоем одновременно склонились над синей меткой один для наступления, другой для обороны. От вояки решительно не пахло спиртом.
- А у меня вот тут гной проступает, и кожа тонкая, даже пожелтела, - сказал я тоскливо, - мне бы, ну как, ну чтобы полегче было...
- Будет, - заверил меня "Мой друг" и, промахиваясь, со второго раза, поставил той же шариковой ручкой на указанное мной место синенький кружочек.
- Иди-ка поготовься пока в коридорчике, - и указал на дверь.
В течение часа я как мог, готовился, сидя на деревянной скамейке. За это время у меня зародилось предчувствие чего-то не совсем профессионального. Капитанистый, наверно, тоже "готовился", книги по медицине читал или там чай пил, не знаю, но когда он вышел, вид его мне показался излишне напористым.
- За мной, - бросил на ходу погонник.
- Уж не в атаку ли, - подумалось мне, и я поплелся следом. Капитан шел в бой, не застегнув белый халат, который развиваясь, так и напоминал чапаевскую бурку. Мы наступали... на операционную.
В маленькой предоперационной было тесно и не по-армейски чистенько. За открытой дверью виднелся стол пыток, на котором я уже бывал.
Вот и возможность появилась сравнить гражданских и военных медиков, - с грустью подумалось мне, и я остановился на пороге операционного зала.
- Ты куда собрался, - загремел Макуха, как на параде, - не видишь что ли табуретку. Я обернулся, у самого порога почти в коридоре и в самом деле стоял армейский стул.
- Вижу, - от вида инструментов мне становилось не по себе.
- Ну и садись, раз видишь. Я вернулся к выходу и сел.
-Таня, - "безлобый друг" обращался к медсестре, - расположимся на этажерке, здесь в коридорчике, не стоит из-за, он глазами показал на меня.... и продолжил, - какого то пустяка целую операционную занимать.
Сестра несколько странно, поверх повязки посмотрела на него, и пошла за инструментом.
Вспоминая военных медсестер, этих золушек, таскающих на себе покалеченных солдат и неподъемные бачки с кашей на воде, я вижу женщину востока. Миру она открывает только часть закрытого паранджой лица - глаза. Именно по глазам медсестры я стал понимать, кому попал под нож.
-Танечка, - бубнил обезьяноподобный, - возьмите-ка...старый бинт, изо всех своих женских сил затяните этому, - военный показал на меня, - фалангу пальца у основания.
От выполненного приказа палец стал наливаться тукающей кровью и раздуваться, появился раздирающий зуд, сквозь истонченную кожу, как через сито, проступил желтый гной.
- Вколите ему два, а лучше три...он видимо забыл названия препарата, - укольчика, и подождем ровно три минуты. Отведенное время прошло необчычайно быстро.
- Ну-с, попробуем, - сказал "мой друг" и, как любознательный ребенок, сделал надрез. Брызнула кровь, повалил гной. Капитанствующий кромсал фалангу, не довольно гремя инструментом об родную уралазовскую этажерку.
- Ну где тут у него ядро, гнусавил он недовольно, будто я от него специально что-то спрятал. Я посмотрел на сестру, она стояла, отвернувшись. С горьким чувством подопытного, я рискнул посмотреть на свой палец. Нашел его не сразу, с трудом углядев среди бинтов, тампонов, крови и гноя. От горьких догадок и открывшегося вида мне стало плохо, и я решил в этом признаться.
- Может, можно водички, - спросил я.
- А что такое? - отвлекся мясник от своей работы.
- Да как-то мне плоховато.
- Плоховато! - обрадовался военный.
- Сейчас я сделаю тебе, искусственное дыхание, - ну-ка выдохни воздух из легких. Я наивно выдохнул, и тут же ощутил на своей шее его пятерню. Ого, да он здоровый мужик, а кисть-то размером с вилы! Почти полностью обхватив шею, Макуха с силой прижал мой торс к коленям. Грудная клетка оказалась зажатой. Голова опустилась ниже не застегнутого халата. Окровавленные пальцы повисли рядом с сапогами, с чуть подсохшей осенней грязью, но мне было уже не до раны, я не мог вдохнуть. Задыхаясь, я попытался помахать руками, Макуха поднял меня за шею, - вдохни! Такая команда мне была не нужна, я дышал! Как будто меня вынули из воды!
- Выдохни! - поступил новый приказ,
- Щас! Наоборот! - я набрал воздуха побольше. "Друг" заметил ослушание и подержал меня прижатым подольше. Я задыхался, в голове появился туман, череп куда-то поплыл отдельно от туловища. Ощущались только глаза, которые выпучились и слезились, но еще видели. Слыхивал я, что смерть от удушья самая легкая, просто куда-то уплываешь... но меня опять подняли, воздух стал поступать в легкие.
- Ну, стало лучше?
- Да! - хотел заорать я, но не мог, я дышал! И кивал головой, соглашаясь. Наконец, воздух наполнил легкие.
- Конечно! - заявил я, - намного!
- Тада продолжим, - бубнил довольный садюга, - да где тут у него ядро, - спрашивал он видимо сам себя?
Сестра стояла, закрыв глаза.
- Принеси-ка ему воды, - разрешил, не оглядываясь, - "мой друг", - мне тут немного осталось.
Сознание мое уплывало, потом возвращалось, голову обносило и кружило, смотреть на рану я не рисковал. Пустяковый нарыв был обработан минут за тридцать. Капитан повернулся к сестре.
- Перевяжи этого и в батальон. А ты, появись-ка у меня, дня так может через три. Да не засиживайся здесь, вишь сколь тут уборки после тебя, чего руками-то махал, кровью брызгал.
- Не дойдет он, - сказала медсестра Макухе, - грохнется где-нибудь, а я уже запись в журнале приема больных сделала... с вашей фамилией.
- Дааа? Тогда оставь, до завтрева. А вечером пусть его гражданский хирург посмотрит, хотя, что тут смотреть, ну может хоть научится... чему нибудь.
Меня повели в палату.
- Спасибо, Таня, что заступилась, мне бы точно не дойти, - шепнул я, волочась за ней по длинному коридору.
- Ты думаешь, я сама не вижу?
- А Макуха? С ним, что-то не того.
- Молчи лучше про Макуху, у нас таких спецов еще не было.
В палате на продавленном до железа матрасе я заснул.
Вечером пришел гражданский хирург.
- Вставай, - тормошила меня Таня, - уже все сделано, гражданский только посмотрит.
Я поднялся, меня шатнуло после наркоза, голова неожиданно резко заболела, брести пришлось потихоньку по стеночке, в ране тукала кровь. В предоперационной все было прибрано. Я сел на знакомую табуретку.
- Что не заходишь, - услышал я голос из операционной, - у меня здесь рабочее место. Со мной разговаривал молодой мужчина, лет на десять старше меня. Я подошел к операционному столу.
- Ложись, тебе так спокойней будет, а мне работать удобней. Рядом стояла медсестра, глаза ее улыбались.
- Снимайте, Таня, бинты и выбрасывайте их. Что произошло с пальцем?
- Костью рыбной в наряде накололся.
- Понятно, прокол видимо глубокий был?
-Да, как кольнул, так боль и не отпускала.
Таня убирала бинты, слушая хирурга, неожиданно он замолчал, в тишине я повернул голову: в пальце зияла аккуратная "воронка". Врач пристально смотрел на Таню, она показала глазами на дверь. Медик промокнул рану, руки его были осторожны, я почти ничего не чувствовал. Он нагнулся, что - то разглядывая.
-Таня, - обратился врач к медсестре, - затяните больному палец у основания фаланги новым бином, и впрысните два новокаина.
Холодок пробежал по телу, спасибо Тане, что я не в батальоне.
По глазам медсестры я видел, с каким уважением она работает в паре с этим хирургом, сама, наверно, где-нибудь учится. Выполнив команду, сестра сделала шаг назад.
-Так, посмотрим, - приговаривал врач, колдуя над углублением. Они разговаривали с медсестрой на незнакомом мне языке, я начал расслабляться от спокойного и уверенно диалога. Буквально через три минуты опять стало тихо, я, ничего не чувствуя, скосил глаза на медперсонал. Хирург показывал сестре пинцет. В тонких лапках инструмента был зажат комок гноя и еще чего-то. Сестра перевела глаза на доктора.
- Остаток рыбьей косточки, - сказал медик шепотком.
Операция кончилась.
Находился я в санчасти долго, почти неделю, рана не заживала. Палец болел, хоть не прикасайся. Местная уборщица, застав меня в умывальнике, где я пытался бриться левой рукой, сказанула: "Ты, поди, с ранкой то творишь, что нибудь - ночами, ну раз так долго не выписываешься". Выслушав старую женщину, я осознал очередную истину: "Армейская дурь - заразна".
- Не любит Макуха батальонных, - вырвалось как-то у медсестры, в ее словах я уловил нотки страха. Допускаю, что из Германии капитанчик вернулся наркоманом.
Далеко не гвардии капитан медицинской службы Макуха и в самом деле не любил батальон, к которому был приписан. Этот штаб в стареньком здании, столовую, куда брезговал заходить, три казармы, да недостроенный клуб. А кругом - колхозные поля, и, если сойти с узкого бетона, то сапог по - голень утонет в курганском черноземе. Служа Родине и получая за это зарплату, военспец игнорировал разводы, попутно забивая на все санитарные обязаности. Но ради справедливости скажу, что за год моих нарядов, он лично, правда единожды, проверил качество вымытой посуды и, возможно, поприсутствовал на закладке сырых продуктов. Про готовку, результат которой солдатня называла парашей, говорить особо не о чем. А вот качеством мытья посуды он остался недоволен, и даже повелел все перемыть. Я, по наивности, объяснил военному, что мне для мытья посуды, слили из системы отопления только триста литров теплой мазутной воды, что по объему было примерно равно гражданской ванне. В коей я и полоскал жесятяные миски. Медицина выпучила свои обезьянии глазки, и без того круглые и мутные после Германской Демократической Республики, и повторно повелела все перемыть! Тогда я подробней разъяснил некогда присягавшему, что вода в батальоне привозная, и в системе отопления тоже завезенная, и ее, ну то есть воды, у меня все равно больше нет. Медкапитан, прикрываясь уставом как щитом, или как бандиты женщинами и детьми, повторил, что посуда должна быть чистой! И умчался собирать чемоданы. Впоследствии из площадей штаба была выделена камнатушка под медпункт. Но Мой Маленький Друг прием больных так и не начал, значит, при каких - то особых обстоятельствах устав терял свою волшебную силу.
РS
Мне скоро пятдесят, следы хирургического гения, оставленные на мой шкуре и память все еще при мне. По вполне понятным причинам, а также по неписсаным традициям нащих вооруженных сил, где большенству все по "одному месту": даты, имена, звания, названия населенных пунктов и сроки службы полностью совпадают с действительными.