Слабый ветерок пошевеливал русые волосы, так не свойственные памирскому населению. Не гармонируют они ни с ним, ни с окружающим черно-белым, каменно-снежным миром. Это совсем другая страна, как, впрочем, и Кавказ, но приезжаем мы сюда ненадолго и всегда должны возвращаться. Но это бывает не просто.
Памирский перевал Зидан-Баши 3А был преодолен четко и слаженно - все-таки участие в походе пятой категории сложности ко многому обязывает. Да и жизнь в горах во многом зависит, прежде всего, от твоего опыта.
Спустившись со "стены" в так называемую труднопроходимую долину, мы оказались в самой настоящей горной стране, выходы из которой были только через высотные и достаточно серьезные перевалы. До приличного жилья не было даже тропы. И минимум два дня пешего хода.
Кругом только возвышенности, между ними перевалы. Под ногами вперемешку с камнями снег, который держится даже на склонах в семьдесят градусов. Выше, там, где уж сильно ветрено и задиристо, только вечный, звенящий лед, накрепко впаянный меж черных могильных камней.
Впечатление такое, будто огромную двуручную пилу согнули в кольцо, а посередине посадили кого-то уж очень маленького, например, нашу туристическую группу.
Двигаясь к следующей задаче в виде каменно-ледяной гряды, мы подтверждали неписаный закон: кратчайшее расстояние между двумя точками в горной местности не есть прямая. Черно-белые остатки ледника, сорвавшегося в эту долину в незапамятные времена, лежали в своем природно-естественном хаосе, достигая местами величины трехэтажного строения. Валуны то скользили под ногами, то заставляли обходить себя, искривляя и без того извилистый путь.
Мы шли на восток почти параллельно афганской границе. К обеду начал чувствоваться голод и подъем, который забирал остатки сил. Тягунок то выполаживался, то снова добавлял угол подъема. Камни - лед, камни - лед, хрустела под ногами памирская твердь. Командир вел группу на подъем, попутно подыскивая место для обеда.
Горячий обед - какое это счастье для любого путника! Это отдых и более полное общение с товарищами, от которых тебя уже не загораживает высокая и тяжелая ноша. Не надо так внимательно смотреть под ноги, чтобы не поломать шею. Падать с рюкзаком на каменистую поверхность то же самое что оказаться между молотом и наковальней, штычок ледоруба, можно случайно поставить на чужую стопу. Так что на тропе не расслабишься, а тем более - без нее. То ли дело стоянка! Это как выйти из парной и полежать на сухом и теплом. Топча молчаливые камни, я преодолел последние метры очередного подъемчика, и вступил на относительно ровную площадку, с которой открывался прекрасный вид на пройденный нами путь.
"Господствующая высота",- заявил я по военному, глядя в сторону начальника и намекая, что личный состав пора кормить. "Обедаем",- разрешил командир, поглядев на часы. "Здесь будет город заложен!" - сказал я свою любимую фразу, после которой обычно вырастал палаточный городок или стоянка для обеда, и, как штык в землю, воткнул ледоруб в каменную щель. Отстегнув поясной ремень, аккуратно снял тяжеленный рюкзак. Крылья от этого, конечно, не вырастают, но от ощущения легкости расправляются плечи, легкие более свободно закачивают остатки атмосферы, легче, намного невесомее становится туристская жизнь и все, добровольно взваленные на себя испытания.
До обеденного времени мы прилично набрали высоты с надеждой к вечеру подойти под следующий перевал. Неплохое место для краткосрочного отдыха, горячего обеда и, естественно, созерцания. Каменный мешок с ледяной затягивающейся удавкой окружал нашу маленькую группу. Синий космос был близок как никогда, абсолютная тишина только подчеркивалась шипением примуса и бульканьем простенького супчика, который закипел при температуре, наверно, градусов восемьдесят. Людские голоса, знакомо уставшие, разговаривали сухими гортанями, наивно рассуждая о скором будущем.
Дежурным я не был, а отсыревшая за ночь от нашего дыхания палатка могла бы и просохнуть. Тем более что нести лишние граммы было непрофессионально. Расстелив "снарягу" на камнях, разделся сам. Удивительное чувство контраста! Солнце такое, что без очков нельзя! Стоять неподвижно тоже не получится, иначе с одной - солнечной - стороны возможен ожог, с другой - теневой - обморожение. И все это на одном бренном теле! Таким образом, поворачиваясь вокруг своей оси, я одновременно ощущал с одной стороны холод, с другой тепло. Взор тянуло на юг, там, в двух днях пути бежал закутанный колючей проволокой Пяндж. За ним тоже были горы, но куда как выше и острее, чем наши тогда еще советские, и от всего этого заманчивей и недоступней. Афганские горы, будто хвалясь, сверкали белыми пиками, и я точно знал, там нам не побывать. Крутясь, как мясо на вертеле, я радовался жизни и краткосрочному отдыху. Смотрел и не мог насмотреться на мир, вернее - крышу мира, как издревле переводится слово Памир.
И тут задвигалось, но уже под ногами, слабенькое - один или два балла - землетрясение шевельнуло камни, на которых я стоял. Волна прошла под твердью, будто это легкое синтепоновое одеяло, а не глыбы в несколько тонн. В жуткой тишине на неведомой глубине, скрежетали и крошились породы крепчайшего, почти вечного материала. Смолкли наши голоса, даже дыхание приостановилось, и только примус, шипя, показывал свое полное безразличие. Я почему-то почувствовал беду, хотя и не знал, откуда ее ждать.
Ледяное седло перевала, с которого мы спустились шесть часов назад, шевельнулось в нашу сторону со своего многолетнего места. Лавина разгонялась, как и положено любой крупной снежной массе, не закрепленной искусственным или естественным образом. Закручиваясь, как от работы гигантского миксера, облака снега поднимались выше пятитысячных гор, закрыли половину видимого пространства. Нечто белое, пока эфемерное, надвигалось на нас, минуты за две или три преодолев наш шестичасовой путь.
Память - вот самая твердая валюта в мире! Я до сих пор мысленно стою там, в самом страшном дне моей жизни. И чувствую, как под полуторакилограммовыми альпинистскими ботинками гудят, с дрожью шевелятся многотонные камни. По голой спине горячий пот ищет себе последнюю тропу, и восторг, прибитый гвоздями страха, не дает выдохнуть разряженный воздух. Преодолевая оцепенение от надвигающегося белого безумства, которое магически притягивало взгляд, я все-таки подумал о безнадежном спасении и посмотрел на командира, которого мог понять с намека. Он сидел чуть впереди и немного правей меня, левым, пока еще теплым плечом почувствовав мой взгляд, на мгновение обернулся и махнул рукой - бесполезно. Снова уперся взглядом в последнее в своей жизни кино, объемом в 300 а может и 500 000 кубометров. Все бесполезно, жизнь, видимо, кончена, и хорошо, если сразу размажет по камням. Хуже, если придется пожить, в замороженной смирительной рубашке с битым мельчайшим льдом в легких. Мы и сейчас неплохо бы выглядели, сохраняясь в вечных снегах далекого Памира, несмотря на двух недельную щетину....
Началось движение воздуха, который толкнули снежные массы, он не просто налетел - ударил резиновой дубинкой, обмотанной белыми бинтами. Фронтовая ударная волна накрыла нас, плотно обхватив мелким битым льдом. Я закрыл лицо ладонями. Способ не помог - мешали крупные сварочные очки, плотности не было. Лед! Мелкий, колючий, толкаемый сильнейшим давлением, от которого я упал на колени, забивался, будто зубилом, под ладони, лез в уши, впивался в голую спину. И самое главное в глаза! Лед проникал под очки, через мелкие вентиляционные цели как бы плотно я их не прижимал! Очень скоро я почувствовал, что иголки укрупняются, превращаются в камешки и бьют сильнее. Думалось уже не о холоде, пространство заполнялось более крупными предметами, им самим становилось тесновато, а тут какие-то людишки. "К утру сравняет, и не надо хоронить", - вспомнились слова В.С. Высоцкого. "Хотя нет - намного быстрее", - издевался над телом уже не родной мозг. Тем временем меня уже порядком засыпало, и я приготовился смотреть картины проносящейся мимо меня моей же жизни. Но их не было. Кроме того, становилось спокойнее, льдинки били не так сильно, угол атаки изменился с горизонтального на вертикальный. Стихия, пожалев нас, утихала медленнее, чем налетала, но счастливые перемены были ощутимы. Не вставая с колен, сильно жмурясь, я стянул очки и разгреб глаза. Вокруг стоял редкий туман, очень болезненно отражая солнце, которого уже не было надежды увидеть. Проковыряв из нутри спасительные очки, я осмотрел мир. Площадку, выбранную нами для обеда, засыпало вместе с нами на высоту альпинистского ботинка. Пройденный перевал больше не улыбался белыми губами - они были сброшены, как маска. Черные огромные каменные клыки кусали синий космос. Впадина долины почти до краев заполнилась белой изморозью еще лет на сто. Наша обеденная возвышенность мыском уходила назад, ныряя в свежий снег.
Лавины лихо падают вниз, а вот карабкаться вверх не умеют. Обогнув нас подковой метров на пятьсот с левой и правой стороны, бешеный напор остановился, забросав нас льдом. Лед был везде, его пробило даже до дна рюкзака, исколов и подмочив спальный мешок, сушить который было негде. Тем временем проклятая каменная вода начала таять глубоко в ушах, леденя мозг. Отряхнувшись, я стал надевать мокрую и колючую одежду. Аккуратно поставленные вещи были опрокинуты, примус с кастрюлькой перевернулся, оставив нас без обеда, но самое главное - не было палатки, которую я расстелил для просушки. Потеря весьма ощутимая. Наш самодельный капроновый домик унесло ударной волной, он был найден нами примерно в километре. Чуть позже у тех, кто не успел прикрыть рот и задержать дыхание, пошла кровь из поколотых льдом легких. У меня под рюкзаком долго не заживала поцарапанная ледышками спина. Но это не очень-то большая плата за возможность вернуться.