До армии я не ел сметану, не пил молоко, не любил лук. Но как раз это на службе легко лечится. Так что, пребывая в запасе, я ем и пью почти все.
Достатка в питании у срочников не было, разнообразия - тем более, а мой молодой организм на молекулярном уровне требовал добротной пищи. Белая булка с парным была недосягаема и находилась на втором или третьем месте сразу после демобилизации. Сглодать чего ни будь приличного хотелось постоянно, дело доходило до легкой щизы, но кто в армии на такое внимание обращает. Карантин по "разнообразию питания" продолжался больше года. Затем судьба наградила меня желанным, но с испытанием - вместо сдобы.
Стоит сказать, что горло с точки зрения простуд меня и на гражданке подводило, а тут средь зимы перевели меня в роту охраны с обязательными прогулками на природе, в стужу, зной и даже ночью. Так что гланды мне прихватило сразу. Для лечения надо было выбираться из батальона в полк, это было далеко и только военно-попутным транспортом.
В медсанчасти, которую так не хотелось покидать, мне обработали миндалины леголем и выставили на мороз градусов примерно двадцать пять. Попутный грузовичок с продуктами уже разгружался. Рядом с машиной на снегу я приметил несколько подозрительных фляг. Тут, вечно голодное, шестое солдатское чувство начало зудеть, сапоги сами затопали к емкостям. Оторвав ото льда крышку, я обнаружил свою мечту, приготовленную для офицерской столовой. Внутренняя часть алюминиевой горловины обросла острым пористым льдом, отверстие размером с шапку-ушанку сузилось до кружки из солдатской столовой. Я пнул канистру, замерзающая жидкость зашевелилась, ленивыми, пологими волнами, зашуршала плавучим льдом. От мороза содержимое теряло воду, становясь гуще. Мне вспомнился дефицитный, но все же доставаемый на гражданке растворимый кофе, в который можно было добавлять сливки! И я, плюнув на старание медиков, решил во что бы то ни стало сделать хоть глоток нелюбимого, когда-то напитка! Надо было спешить, потому как наряд нехотя, но все же таскал бидоны на склад.
Присев на корточки, я наклонил бодягу и уж было припал к алюминиевому краю, но белая жидкость, просачиваясь сквозь лед, цедилась сразу из нескольких трубчатых щелей тонкой шторкой. Пролив драгоценность и исколов губы я оставил эту затею.
- Емкость есть? - я рванул дверцу кабины.
- Есть, но не пригодная,- ответил мне военный водила.
- Показывай!
Солдат достал из бардачка стакан. Стекляшку не мыли лет несколько, но пользовались. Масло моторное отмеряли, черпали бензин, хранили солидол к остаткам которого прилипли крошки табака, не выбрасывали просто так, на всякий случай.
- Давай! Я не собирался отступать. Держа грязной пятерней замусоленные края стаканчика, я толкнул его в ледяную горловину. Стеклянный конусок проходил, а вот ногти встретились со льдом. Поднадовив, я поцарапал их об лед и разрезал солдатскую шкуру с фронтальной стороны, рукав шинели задрался, лучевая кость прижалась ко льду, пальцы окунулись в жидкость. Жирная вода была страшно холодной, я уж было хотел бросить воровскую затею, но отступать советским солдатам не положено - по уставу. Зачерпнув граненым по максимуму, я потянул его назад, но дело не пошло. Вытащить руку я не мог. С внутренней стороны лед был острее, его иголки так и свисали, действуя как конус рыбацкой "морды".
Мне вспомнился старинный индокитайский способ ловли обезьян. В пустую высушенную тыкву с маленькой дырочкой насыпали немного риса. Примат затолкав туда руконожную конечность, сгребал рис, но сжатый кулачок обратно не проходил. Животное от жадности или глупости не догадывалось бросить приманку, и его брали, что называется тепленького. Я же находился в Зауралье, и рука коченела все сильней. Фокусным способом я перехватил стаканюгу так, что мои пальцы оказались внутри стекла, который я удерживал уже в распор. Выдернув руку и еще раз ободрав кулачную сторону кисти, я поставил на заснеженный плац свою добычу. На краях ледяной норы остались следы солдатской крови, капающей в казенное добро. Оголенное тело не чувствовало царапин, только ломающая от холода боль крепкой хваткой держала руку. Но желанное уже было добыто, я припал к грязному краю и стал цедить ледяную жидкость. Молочко было жирненьким, вкусным, как талое мороженное, густым, будто домашние сливки, но каким же оно было холодным! По больным гландам пополз поток жидкого льда, смывая леголь. Гортань, пищевод до желудка ощущали дрожащую нитку стужи. Стакан опустел, а боль в руке и животе осталась. Слизав кровь с руки, я пошел отдавать стакан.
- Хорошо молочко - то а? - спросил меня водила, - я уж полгода такого не пивал, только офицерикам и подвожу, а раньше-то по деревне мамка всегда тепленькое подсовывала.
- А я в городе с кофейком любил. Когда же это было? Да подолее чем год.
- Ну вот еще столя же и дома будешь.
- Да дома и не такое найдется.
- Эт точно, что уж дома и молоко, это здесь - то по интересу.
- Ты когда тронешься, в кабинке то будет место?
- Неа, офицер начпрод будет.
- Ну и ладно.
Я пошел занимать место в пустом холодном кузове военного транспорта. Душа моя была довольна.
Р.S.
Уже в после армейские времена, в сухой обыденности или потно - вьючных походах с рюкзаком по горам Азии и Кавказу, я стал чуток к провианту. Ценю увиденное на Востоке, не менее чем испробованный там вкус. Ибо! Никогда дыня, разрезанная на Зеленом базаре города Душанбе, или Ташкента не сравнится с кучей бахчи продаваемой на улицах России. И плов, приготовленный там, не похож на плов приготовленный тут. Не один десяток лет я мысленно благодарю горных пастухов за пресную лепешку с комочком курдючного жира, пиалу с кавказским айраном и памирский чай с молоком и солью вместо сахара.