Сигарета догорела и уже мгновенье спустя летела навстречу разбивающейся о ржавый металл волне. Холодное море пыталось согреться о ледяные трубы моста, который несколько лет имел удовольствие свидетельствовать пребывание на нём счастливых, тёплых душ. Но никому уже не было тепло, как раньше, и солнцу, пробивающемуся сквозь серые облака, не в силу было им помочь. Все они ушли в лето с грустью о былых временах, когда ещё не поникший мир верил в невинные встречные улыбки лиц. Встречный влажный ветер своим верным дыханием не давал высохнуть сырому мосту, промокшему от старых дождей и бесконечных всплесков моря. На фоне серых будней больше не раздавались крики пролетающих чаек, а звуки мятежной борьбы бушующих вод заглушались единственными живыми мыслями, разносимыми едким дымом сигарет. Окружающая обстановка погрузилась в замёрзшую серую думу о приближающейся весне.
Когда остывший окурок отдался объятиям моря, а покрасневшие от холода ладони оторвались от перил, в этот немой разговор человека с природой проникся погибший женский взгляд. Её обесцвеченные каблуки с огромной силой впивались в ослабшие от тоски доски, издавая общий пронзительный скрип во время бесконечных толчков приближающихся волн. Стройные длинные ноги тянулись к прекрасному телу, облучённому в вечернее чёрное платье, которое в один такт с сухими распущенными волосами тянулись в сторону нашего докурившего героя, стоявшему в нескольких метрах в неуютном ужасе. Ужасе, раздувающему огонёк вокруг верного и ещё живого сердца мужчины. Ужасе, к которому невозможно было привыкнуть. Её ледяные руки, тянувшиеся от оголённых нежных плеч, вцепились как дикие звери мёртвой хваткой в протянутые облезлые перила, с которого один за одним день за днём срывались развешанные замочки некогда влюблённых пар. Ухоженные накрашенные ногти не истощали никакой притягательности и никак не уживались с главным достоинством любой девушки. Глазами. В свете её зрачков не находилось движения. Они лишили своего внимания зовущей к разговору природе и лишь были сосредоточены на трясущейся от пронизывающего ветра цели. Застывшие черты лица, не принимавшие ошибки в выборе собеседника, подзывали к своему безжалостному разговору о любви. Единственное, что могло заставить их расшевелиться - отказ на предоставленное внимание. От этого скрывающаяся под слоями химикатов кожа проявляла необузданное негодование, а умершие глаза способны были испустить обманчивые хрустальные слёзы, жалость к которым могла стоить мужчине оказаться в лживых объятиях женщины. Женщины, в сердце которой не было места любви. Ныне мёртвый взгляд искал лишь возможности знакомыми способами обрести мужчину и отдаться бесчувственной страсти, дабы утолить единственную не умершую потребность. Необходимая забота о близкой, как в светлые счастливые дни, когда облака не мешали солнцу, осталась в стороне. В прямом и переносном смысле. Девушку, на которой чёрное вечернее платье висело как зацепившаяся за столб унесённая ветром газета, постоянно преследовал жалкий и наивный взгляд слабого мужчины. Этот мужчина стоял в стороне, на обочине намокшей дороги, земля которой превратилась в вязкую жижу. Копья, бросаемые точно в сердце возлюбленного, не способны были остановить его непреодолимого желания вернуться в объятия (для одного него когда-то бывшие настоящие с её стороны) уже не любившей его женщины. Любовное чувство, излучаемое лишь с одной стороны, убивало своего носителя. Оно превратилось в вечную муку. Чувство как канат. Канат, брошенный на помощь утопающему в болоте мужчине и привязанный с другого конца к автомобилю, ближе к берегу обвязался вокруг шеи. Машина тронулась и больше никогда не останавливалась. Благодарному же спасению мужчине отныне было суждено волочился по земле до тех пор, пока канат не посмеет порваться.
Необъяснимое чувство заставило нашего героя заметить этого слабого мужчину, присутствие которого, однако, всячески сдавало шелестение росшего рядом с ним ныне голого кустарника. Живость мужского взгляда отняло страх в глазах у главного героя перед незнакомой женщиной, и он наконец смог здраво мыслить. Мысли звали его домой. Но что это были за мысли? По ходу с конца города, где проводилось ежедневное неформальное собрание, это была единственная не покидающая его мысль. Собрание состояло исключительно из мужчин, глава которых, не теряя времени, справлялся со своими проблемами тоже. Включаясь в общий поток рассуждений, у всех собравшихся наставало смирение. Эти собрания помогали отвлечься от разрушающихся отношений, которым не давали разрушится только мужчины. В кабинете, в котором они ежедневно собирались, целые сутки горел свет. Этот свет, излучённый одной единственной лампой на потолке, отражался от облезлых скрипящих досок и желтеющих, хотя и не думающих рваться, обоев. На оставленном кем-то окне, в который никто никогда не любовался видом, отсвечивалась эта самая лампа, в отражении напоминавшая украденное миром солнце. Возможно, для всех собирающихся за последнее время походы сюда были последним светлым моментом серых будней, и, возможно, им следовало бы радоваться. Но никто уже не знал, что такое радость. Мужчины рассаживались друг подле друга, образуя круг. Лица горели в искусственном свете, но тяжёлых физиономий не объясняли яркие удары лампы. Яркие моменты в их жизни угасли, и теперь свет не мог им их заменить. Он лишь изредка ярким фонарём освещал густую тьму души, где эти яркие моменты погасли, как и все отношения с любимой. И для того, кому свет помог вспомнить о радостях и испытать их на мгновение вновь, было удачным днём. Для остальных же обывателей этот момент согревал душу не меньше, поскольку не часто увидишь по-настоящему живую улыбку. Во время собрания никто никогда не хлопал на признание о своём текущем состоянии говорящего, возможно, из-за того, что никто не хотел этими хлопками усугубить своё заведомо известное неизменное положение, а возможно, из-за страха перед тем, что шум хлопков разнесётся через тонкое запотевшее стекло в город, где ветер разнесёт весть о собрании недоумевающим жёнам. Женщинам запрещено было говорить о собрании, и никто, что мало вероятно, ни о чём не догадывался, пусть и на этих собраниях каждый день в разное время бывали все мужчины города. Единственным условием у собирающихся было находиться на собрании не более одного часа. Но так как здание находилось в конце города, то время пребывания у домашнего очага сокращалось чуть больше, чем на два часа, не считая и того, что мужчину дорога домой могла вести по немного другому направлению. Главный герой приходил же обычно после обеда, поскольку постоянно просыпал завтрак и вставал поздно, а после голодного сна и обеда дел как правило не находилось, и на что-то просто нужно было убить время. Сегодня, как и обычно, никто не мог заговорить более десяти минут, пока один с поникшим взглядом не начал свой монолог на выдохе. Но не дав мужчине договорить, казалось бы в самое безопасное место неожиданно пришёл незваный гость. Услышав дверной скрип и едва завидев просачивающуюся в дверной проём серую женскую ладонь, мужчины, сидевшие лицом к двери, с животным ужасом подорвались со своих стульев и своим видом напугали остальных, поймавших в их взгляде общую угрозу. Даже те, кто сидел спиной к двери, в ту же секунду поняли, что из всех возможных в мире опасностей оказалась именно эта. Единственным врагом для этого собрания был именно женский пол, который сегодня оказался на этом самом пороге. Один страх сменялся другим. До момента истины оставалось буквально несколько секунд, до которых все собравшиеся успели поменять свои позиции: кто-то лежал возле стула, кто-то успел достать сигарету, а кто-то, измученный ужасом, держался за жёсткую стену. Единственной мыслью, державшейся в голове, было то, что только бы это не коснулось его. Лишь бы не жена пришла. В последние секунды вполне вменяемые мужчины превратились в детей, которые бояться, что их вызовут к доске. И как эти же дети с уходом опасности вздохнули с облегчением, кроме одного. Узнав в лице гостя свою возлюбленную, он спасся от верной смерти только потому, что за его спиной на тот момент не оказалось единственного в той комнате окна. Страх откинул его, прижал к стене и заставил промямлить её имя, которое никто не расслышал. Судя по рванным джинсам и полосатой водолазке, она была молода, но также, как и остальные, мертва. Не остервенев до смерти, она вернулась на свет с тем же приятным голоском, который в тот страшный момент позвал его домой. Мужчина двинулся в её сторону, и в тот момент, когда он стал перешагивать через обронённый стул, остальные в тряске его поднятой ноги узнали не отступивший страх. Он как моряк пошёл ко дну с красавицей русалкой, не отказываясь от своей участи. С хлопком двери собранию пришёл конец. У всех из головы не вылетал этот чудный голосок, никто не думал о том, что заставило его сюда явиться. В нём узнавалась молодая несообразительность и одновременно с этим притягательность. Он породил новый страх, от которого всем находящимся стало тошно. Страх породил сомнение в правильности всех собраний. Единственным правильным решением было их прекратить. Собрания будут продолжаться, но только не для этой компании. Лампе дали перерыв на час.
Дорога, заведшая его на мост, не заняла много времени. Он ушёл оттуда также, как если бы собрание закончилось благополучно и ему никуда не следовало бы сворачивать с пути. Мост находился вдали, в том же конце города, где обычно проводилось собрание. Ему предстоял путь через весь город, занимавший бесконечный час рассуждений, которым воспротивились сами силы природы. Сырость, создаваемая непрерывным потоком бьющих волн и разносившим их влагу ветром, переходила в тающую, а где-то уже и совсем сухую, каменную дорогу. Скрип досок постепенно разбавлялся стоном растаявшего снега и глухим стуком о помятый морозами тротуар. В композицию к ним изредка врывались раздавливающиеся под тяжестью четырёх колёс скатившиеся с обочины на середину дороги комки мокрого снега, а ещё реже доносился крик промчавшегося автомобиля с дали, резким звуком срезающим все пения природы. Но что и было главой собравшихся певцов, так это бесконечно могущественный морской ветер, всеми силами старающийся донести до каждого пешехода смысл слов злобной умирающей зимы. Непонятно кем оставленный на каменной дороге песок тянулся до самого конца пути, застревая в наступающих на него ботинках. Серое небо, укрыв за собой гаснущее солнце, тонким намёком наталкивало на ускоренный шаг. Шелестение голых веток деревьев отвлекало от разбросанных близ дома массивных холодных луж, в темноте присутствие которых сдавало же непосредственное соприкосновение с ними. Окончание пути ознаменовал мелодичный писк, доносимый из бездушный машины, находимой где-то в двери или там, куда не заводили мысли пользующихся электронным замком на дверях современного подъезда. Что невозможно было изменить временем, так это встречающий запах пыли и шлепки о тянувшиеся в высь ступени, разносимые эхом до самого последнего этажа. Лампа, не изменяя себе, не начала излучать свой тусклый свет после трёх громких хлопков, оставляя наедине с темнотой нашего героя. Практически на ощупь добравшись до двери своего дома, попутно пользуясь помощью пробивающегося серого света из окон, он наконец в тишине расслышал о своём заключении по поводу возвращения домой. Только сейчас, преодолев огромный путь, он понял, что домой ему не хотелось. Но из-за естественной потребности в тепле и из-за простой мысли о том, что больше некуда было идти, он вошёл в дом.
Переступив через порог и заметив в вошедшем вместе с ним свете странную рыхлую почву, не разглядев её поближе, он вбил себе в голову не без того странное подозрение и вымолвил:
- Милая, кто-то приходил?
Может упущенный, а может несколько и смущённый вопрос оставил его жену лежать на том месте, где она дожидалась его целый день, вглядываясь в темноту, оставленную погасшим когда-то давно светом. Сбросив куртку, он пробрался в зал, где его встретило начавшееся для него дыхание, в котором нынешние, воскресшие девушки больше не нуждались. Она сидела в свету, не уходившим специально до его прихода, надеявшись на то, что в это время его внимание будет устремлено только на неё. Сама природа, отражённая в лакированных стеллажах и расставленных стеклянных приборах, надеялась, что домой его зовёт именно желание уделить ей внимание, и, послушавшись своему личному суждению, создала удобную для них атмосферу. Его жена была одета в приятный для виду мягкий домашний халат, возле дивана, на который она закинула свои маленькие ноги, лежали домашние тапочки. Её халат плотно прикрывал прекрасное тело, которое она отдала именно нашему герою. Заплетённые резинкой волосы создавали законченный домашний любовный образ. Его шаги, приблизившие его поближе к ней, создали искреннюю улыбку на её воскресшем после смерти лице, которую не смог заметить из-за недостатка света её муж. Он упал рядом с ней на диван, облокотившись и схватившись от усталости за голову. Её загнутые в коленях ноги закалялись наступающим теплом, которым она собралась поделиться. Она наклонилась к его плечу, положив свою голову как можно ближе к его шее, и безобидно обняла. Её объятия отвергались созданными мятежной головой мыслями, но тело не давало отпор. Его заметный холод смущал её, но она не прекращала попытки согревать своего мужа своими скопившимися во время его отсутствия чувствами. После его ухода, она, вперемешку с готовкой и уборкой, вглядывалась в пустоту и ждала его, ради этого момента. Также, как и вчера, как и всегда. Видя друг друга в сгущённых образах из-за наступающей темноты, они постепенно подходили к концу незаметно начавшегося разговора, из которого выделился поход в гости. Среди этих людей был знакомый нашего героя, с которым, в отличие от остальных, на собраниях у него завязались дружеские отношения, которые привели к знакомству его супруги с его, которые также поладили. Пока природа удерживала свет в этой квартире, дождавшаяся жена накормила ужином своего супруга, попутно поглядывая на него из-за тарелки, что немного возмущало нашего героя. После ужина они отправились в спальню, подчиняясь памяти о расположении предметов и мебели в их квартире, невидимой в победившей темноте. Они уложились в свою холодную кровать, согревая её теплом своих горячих тел, и через некоторое время поддались сну. Утром нашего героя разбудил доносящийся с другой половины кровати холод. Открыв глаза, он не нашёл её на положенном месте. Спустя мгновение он услышал плеск воды и в тот же момент осознал, что её не бывало с ним всегда в это самое время, которое он обычно просыпал. Тягучее желание приблизиться к ней подняло его с кровати и привело к двери в ванную. За закрытой дверью находилась она, принимавшая на себя потоки горячей воды, смывающей несколько часовой макияж, обильные нанесения пудры и химикатов, скрывающих её умершее тело. Её бледная гладкая кожа стала чувствительна к горячей воде, к любым наносимым веществам, а соприкосновение с лезвием причиняло ей невыносимую боль. Покраснения и ожоги скрывались вызываемые их же самих наносимой ею пудрой. Слоёв косметики приходилось наносить огромное количество, отчего кожа на ощупь становилась вязкая. Само её тело вызывало у неё ужас, но всё это она делала ради человека, который, впервые это прочувствовав, стоял сейчас за закрытой дверью. Бессонная ночь, большое терпение и желание быть красивой и живой держало её в этой самой ванне, день за днём, и всё только потому, что она его любила, до чего никогда не приводили мысли нашего героя. Он стоял в изумлении, всё понимая, и отправился обратно в постель, где сон его не приветствовал. Она вернулась к тому моменту, к которому он привык её видеть в их постели, проснувшись от долгого сна. Она подождала ровно столько, сколько нужно для того, чтобы нанесённые на неё химикаты пропитались на коже и не приставали к постели. Она блестела от лучей светившего по утрам солнца, но эти блески заслонялись её доброй улыбкой, вызванной изумлением от рано проснувшегося супруга.
Впервые послеобеденное время не предназначалось для похода на собрание, которому отныне не было места в его жизни. Поход в гости перенёсся на сегодня. На улице светило солнце, которое от непривычки смущало глаза и морщило лицо в неловкую улыбку. Они прошлись до соседей, не сумев и разглядеть красот тающей зимы. Отворял дверь друг нашего героя, в лице которого ему вспомнился ныне близкий и довольно знакомый, будто увиденный в зеркальном отражении, взгляд. Они встретили друг друга и отошли в зал, в то время как супруга нашего героя начинала долгожданный женский разговор со своей подругой. Они готовили для своих мужей ужин, в то время как они молча наблюдали за ними. Неловкое молчание сменялось простыми разговорами, которым так давно не уделялось внимание. В отрыве от мыслей они глядели на готовящих для них жён, ловя их мимолётные взгляды с чарующими улыбками. Они впали в детскую забаву, когда дети подглядывали за девочками, а те в свою очередь, зная об их присутствии, подмигивали в их сторону, смущая и раздражая мальчишек, разрушая их планы игры. Ужин подошёл к концу с наполненным духом грудью, после чего все распрощались.
Любовники остались одни, оживлённые и ни капли не уставшие. По дороге домой им не попадался ни ветер, ни привычный холод. Была глубокая ночь, что было также непривычно в суете серых будней. Они быстро добрались до дома, не слыша и не видя по сторонам тоскующей природы. Заперев за собой дверь и ничего не видя в кромешной темноте, они остались вглядываться в неприятную темноту. Жена легла ему на плечо, как можно ближе к шее, и в этот самый момент он наконец ощутил это запертое им самим чувство. Её душа зажглась новой жизнью, воскресив её погибшее тело. Он поднялся с дивана, оставив её изумлённую и недоумевающую сидеть в темноте. Началось скрежетание, прерывающее тишину и навеивающее волнение. Он нашёл то, что искал и отправился к двери. Испуганная, готовая броситься в погоню, она крикнула ему вслед:
- Куда ты?
Он нашёл спички возле входной двери и зажёг свечу, одну для двоих. Он для себя осознал, что больше не выйдет из этого дома один. Свет, зажжённый и навсегда развеявший тьму, ворвался в зал. Немым ответом он отвёл все сомнения. Он остаётся, чтобы служить ей верой и правдой.