Аннотация: История о мужчине, который в один из дней пропал... вместе со своим домом.
Слепа любовь, открыто сердце и чувства льются из него. Но человек не признается, что хочет только одного...
Население Ньюуорда, сонного городка на северо-востоке Штатов, в тысяча девятьсот шестьдесят первом году - тринадцать тысяч человек и каждую неделю число становилось все меньше и меньше. Так вдруг произошло, что покинул Ньюуорд и Лайом Каннингем. Покинул, громко хлопнув дверью. Хлопок услышали не только в Вермонте, но и в Мэне, Вашингтоне, на Аляске, в Ирландии и во Франции. Новость о его чудесном исчезновении растрезвонили по всему миру. Она расползлась по всем континентам, и если кто не знал о Лайоме, то только тот, кто смиренно лежал в могиле.
27 августа 1961.
Шериф, полицейские, коллеги Лайома по работе, соседи и прохожие собрались вдоль заборчика метровой высоты. "Каннингем пропал..." - говорили вокруг - "... вместе со своим домом". Старушка Дорн, соседствовавшая с Лайомом с боковой, северной стороны, только вчера вечером болтала с "милым мальчиком" о его работе, о том, не собирается ли он жениться. Сосед отвечал коротко, но емко, дабы не обидеть старушку. Все показания снимал лично шериф Билл Моузли, худой усатый дядька, из принципа не таскавший округлую шляпу. Расспросив миссис Дорн, Билл пошагал в противоположную сторону, где его уже ждала семья Полли. Эти милые, радушные люди никогда мирно с Лайомом не общались, считая, что будущее Америки за полноценными людьми. Саманта, Брэд и даже их сынок Брэди младший, себя, конечно, относили к нормальным и отвечали шерифу преимущественно гнусными тирадами в сторону испарившегося Лайома. Ничего путного, кроме того, что прошлая ночь для них стала тише выключенного телевизора, они из нутра не выдавили. Оно и к лучшему. Есть повод мне самому рассказать что же случилось.
1926-1942.
Радостным событием ознаменовалось семнадцатое января тысяча девятьсот двадцать шестого - родился мальчик. В эпоху надвигавшихся испытаний семье Каннингем как никогда нужен был сын. Парня назвали Лайомом, в честь отца его матери. Дедуля был лесорубом, трагически погибшем за три года до этого в огне пожара. Живенький мальчуган на которого у отца, сразу появились планы, не стал объектом внимания - был сам по себе. Родители постоянно работали и времени на парня оставалось не так много. Это не значит, что игра с ножами и спичками была в его распорядке основной, это значит лишь то, что папа и мама были заняты... не тем.
Лайома начали замечать к пяти годам, когда уровень его самостоятельности вырос до небес. Человека, удивившего впоследствии мир, не останавливали ни высотные, ни весовые преграды. Он всегда находил выходы из создавшихся проблем. Тогда, это чудное создание еще не догадывалось, какие испытания преподнесет ему жизнь.
С пятого класса лед под его коньками горел.
" Подающий надежды паренек из средней школы Ньюуорда, вновь огорчает соперника. Забив в первом периоде две шайбы, вундеркинд не успокоился и в оставшееся время, вколотил еще столько же...'' - писала позже "Ньюуорд Таймс". Крис не мог поверить своему счастью. Бриджит была сдержаннее и давала лишь моральные советы.
В голове же мальчика, к тринадцати годам, сформировалась идея всей жизни - играть в НХЛ за Бостон Брюинз. Мечтам, уже на данном этапе не суждено было сбыться.
Директор Питерс с огромным трудом организовал поездку школьной команды в Бостон, где шестнадцатого апреля тридцать девятого, встречался местный Брюинз с хоккеистами из Нью-Йорк Рейнджерс. Лайома переполняли эмоции.
Кубок Стэнли красуется в руках капитана хозяев, а парень мысленно стоит рядом с ними и радуется победе. На следующий день школьники из Ньюуорда встречались со сборной мальчуганов из Бостона.
Из радиотрансляции Boston Sport Show.
"...На матче присутствуют скауты Рэйнджерс и Брюинз - это шанс для каждого. Первый период остался за местными, но отквитав одну шайбу в начале второго настало время Лайома Каннингема. Вот счет уже три один в пользу провинциалов. Десятая минута третьего периода...
Джонни Барк отбирает у левого бортика шайбуу Стиви Блэйза, отдает пас на Лайома Каннингема. Даа, этот парнишка еще понаделает шуму в НХЛ, дорогие друзья. Каннингем уходит от Бернсли. Оуу... Вернувшийся в защиту Блэйз жестко обходится с Лайомом. Клюшка Стиви попадает по ноге нападающему Ньюуорда. Тот не поднимается. Если эту передачу слушают родители паренька. Специально для них. Не волнуйтесь, крови нет...".
Ведущий не знал тогда, что Стив Блэйз раздробил клюшкой колено Лайома. Да, крови не было, но слез, после вынесения диагноза хватало. В тот момент, сил сопротивляться обстоятельствам у него не оказалось. Он смиренно принял обрушившееся на него несчастье.
" Ваш сын больше не сможет играть в хоккей. Врачи по кусочком собирали колено. Три месяца в больнице и персональная палочка. Для опоры".
Доктор был прав. Девяносто пять дней пролеживания боков, всевозможных лечебных процедур и посещений матери. Для отца, Лайом почему то пропал из поля зрения. За дни в больнице он ни разу не пришел проведать сына.
Остатки лета Лайом провел за разработкой колена. Он доходчиво объяснил родителям, что не будет ходить в школу с костылем. Каждое утро парень отправлялся в лес, не спеша, распределяя напряжение. Прогулки принесли результаты. Хромал Лайом уже ни так сильно, боль почти ушла, а палочка за ненадобностью пылилась в кладовке.
Начало осени принесло Каннингему приятное знакомство. В их класс пришла новенькая - Бри Томпсон, одна из не многих, чья семья променяла огни мегаполиса на тишину провинции. Истинных причин, по которым Томпсоны переехали в Ньюуорд, никто не знал, но было ясно, по высокому забору вокруг их дома, что личности они замкнутые. Отнюдь. Бри была веселой и общительной девушкой. Спустя месяц у нее уже было куча друзей и поклонников по всей школе.
Она ходила на занятия по бальным танцам каждый вторник и четверг после школы. Парни собирались под окнами, что бы полюбоваться на Бри. Она словно светилась во время танца. Золотистые волосы спускались по ее спине и плечам. Они не были столь легковесными, что бы порхать в такт движениям, их назначение - дополнять. Это создание было совершенно во всем. Что-то выделить - великая ошибка. Парни с замиранием сердца ловили момент, когда губы Бри чуть приоткрывались, выпуская внутреннее напряжение.
Лайом был солидарен с приятелями. Он признавал ее грациозность, красоту и ум, но пытался держать это при себе.
В октябре, они начали встречаться. Возможно, это разговоры во время ежедневных прогулок после школы сблизили их. Они узнавали друг друга, как узнавали когда-то друг друга их родители, бабушки и дедушки. Это было началом настоящей любви. Лайом рассказывал о своей жизни, Бри о своей. Они любили гулять по лесам близ городка, наблюдать за белками промышляющими орехами, сопровождать западное Солнце, в отражениях озера Чэмплейн. Там они в первый раз поцеловались, лежа на берегу в куче сухой хвои, и там виделись в последний раз.
Планам на счастливое будущее не суждено было осуществиться.
Нет. Бри Томас не умерла, не пропала, не была захвачена в плен. У нее умерла бабушка где-то в штате Вашингтон. Родители решили смахнуть в более дружелюбный край. За два дня их дом опустел. Так получилось, что в это время Лайом уехал на Западный берег Чемплейна рыбачить. С ним были Марти Стивенс и Бак Робре. Вернулся он только лишь после отъезда Томпсонов. Бри уехала не попрощавшись и не оставив нового адреса.
Вновь Лайом остался не удел. У него начало складываться впечатление, что такова его судьба - терять счастье, попробовав только лишь каплю. Замкнутость, успешно развеянная Бри опять навалилась на Лайома. Он стал жить прошлым, вспоминать былые моменты, вставлять их в настоящее. Его воображение подрисовывало Бри во время прогулок по лесу, проходя мимо катка зимой, он видел себя, забивающим шайбу. Друзья пошли побоку, родители так и остались родителями, которым дела нет до своего сына.
1943-1948
Он прекрасно знал. Там - война. Несколько знакомых уже вернулось, да не до конца, а по частям.
Мать уговаривала сына остаться, отец, сидел в своем пропитанном потом кресле, беззвучно уставившись в свежий номер Ньюуорд Таймс.
- Сын, - произнес наконец Каннингем старший: - Просись в штаб. С твоей ногой тебя вряд ли еще куда-нибудь возьмут.
Лайом промолчал. Но скулы напряглись, а кулаки сжались.
Как он не умолял майора Смитсона отправить его следующим потоком в Нормандию, тот отвечал знакомой фразой: " Только в штаб, сынок, только в штаб. Писари тоже нужны, а инвалидов и так хватает".
Его возмущали слова о том, что он, якобы, инвалид. Решимость бурлила в крови вместе с адреналином и обидой. Как сдержался Лайом, что бы не натворить глупостей знает только Господь. Теперь парня ждало одно - лес.
Отец работал на лесопилке с тринадцати лет и многих знал. Трудоустройство сына не было для него проблемой. " Наконец мой мальчик одумался. Весь в меня. Я тоже был молодым и глупым. Любовь была. Хм... Но поумнел и слава Богу. Так и Лайом. Теперь то мы покажем, кто в Ньюуорде настоящий мужик" - с такими словами Брайан Каннингем устраивал сына на лесопилку. Боссу Дженкинсу понравилась презентация и он взял Лайома в подмастерье. Так началась новая жизнь нового человека.
В подмастерьях он не задержался. Три месяца Лайом ошкуривал деревья, привязывал их к тракторам, которые тянули бревна на погрузку. Уже на сотый день работы его назначили лесорубом. Труд, становился для него жизнью, из года в год сливаясь с обликом. Широкоплечий, с набиравшей массу бородкой мужик, носивший ежедневно один и тот же серый, изорванный в локтях свитер, постепенно поддавался одиночеству. Под ударами Лайома столетние сосны не выдерживали, снимали с себя обязанности законных жителей леса. Его топор работал четко и методично, а сам мужчина готов был уничтожить все, что напоминало ему о прошлом. Этот лес, часть жизни Лайома, от которой он хотел избавиться, превратить в ничто.
За пять лет работы, накопления перевалили за тридцать пять тысяч, но ни цента не было потрачено впустую. В подвале дома Лайом построил мастерскую, в которой каждый вечер что-то сооружал. Согнувшись над массивным дубовым столом, он чертил различные схемы и планы, исписывал кучу бумаги и не меньше выкидывал. Свет исходил от маленькой настольной лампы освещавшей лишь часть помещения. Не давало совсем скиснуть старенькое радио собственной сборки. Так проходило внерабочее время Лайома. В работе.
1948.
Середина октября. Утро. Лайом по привычке встал рано. Умылся. Обнаружил какие то изменения в своем лице, но не разобрался. Лишь чувство что что-то не так возникло внутри. Посадив подозрения под замок, Лайом отправился завтракать. На столе не было привычных вещей: жареной картошки, отбивной, не было молока и тарелки наполненной салатом.
Тишина дома озадачила парня. Пришлось довольствоваться печеньем и соком. Хм. Бриджит Каннингем уже как год ушла с работы и каждое утро трудилась на кухне. К девяти, завтрак был готов (такому завтраку могли позавидовать любые обеды). Раковина и плита блестели, полы выдраены, а пыль убрана изо всех щелей. Более чистоплотной дамы, чем Бриджит не приходилось встречать.
Лайом покосился на часы. 09:17. Статичность дома пугала. Он перебирал всевозможные варианты исчезновения родителей и из двух возможных выбрал первый. Они уехали в город... Да - да. В город. Машина не обнаружена. Одна нестыковка - отец сегодня должен работать с Лайомом.
Время поджимало. Скоро начнется смена. Лайом с озадаченным видом поплелся на работу. До нее было минут пятнадцать пешком и иногда, выходя из дома пораньше, он позволял себе зайти в кафе
"Касл" по пути. Сегодня не такой день. Тревога просачивалась из покрытого корой сердца. Без предупреждения родители никогда не оставляли его одного. Босс Дженкинс спрашивал об отце, почему тот сегодня не явился, на что Лайом пожимал плечами и озвучивал свою версию.
Сосны побеждали. Топорище выскальзывало из рук. Ноги тонули в грязи утреннего дождя, запутывались в обрубленных ветвях. Сапоги наполнялись коричневой жижей и при каждом шаге соскальзывали вместе с портянками. Свитер теперь кольчугой душит тело и висит почти до колен. Начавшийся в начале десятого ливень замедлил работу, но план обязан покориться. Лайом работал с Марти Стивенсом и Баком Робре. Обычно, друзья, подгоняемые рыком Каннингема, увеличивали темп, стараясь не уступать воспламенившемуся Лайому, сегодня же позволив вольности, подгоняют они. Как будто не замечая выкриков бригады, Лайом продолжает унижаться перед врагом. Лес побеждает сегодня, с помощью дождя, с помощью...Бриджит и Брайана.
Семь вечера. Промокший до нитки, испускающий зловонный пар Лайом стоит на пороге. Грязный след от ботинок сорок четвертого размера остается на деревянном полу незамеченным. Дом во тьме. Только кратким эхом отскакивает от стен звук шагов. "Простите меня": черными буквами в душе. Отчаяние за дверью. Слышит ее сопение. Уродливая карлица с костылем, вечно одинокая и всеми брошенная. "Я не открою тебе! Убирайся!!!".
Похоже, у нее есть ключ. Он слышит скрип двери...
Лайом сидел в кресле посреди холла до трех ночи. Веки сцементировались ближе к четырем...
Будильник напоминает о том, что сейчас пол девятого утра. Глаза раздирают пелену сна и пока мутные, ходят из стороны в сторону. Тело оживает от мимолетного забвения. Ситуация вчерашнего дня повторилась. В брюхе каменного монстра копошилось лишь одно живое существо - он.
Сегодня дрожь сопровождала его по дороге на работу. Похоже, вчерашний гость добрался до хозяина дома. Его шаги вперемешку с шагами страха поддевали кожу крючьями, заставляя мерзнуть и двигаться по их приказу.
Отец не ждал сына на холме Брукстона, только лишь вопросительные мины работяг, спрашивали о пропаже Брайана Каннингема. Лайому приходилось пожимать плечами и слушать недовольное урчание за спиной. Разнообразие вопросов с каждым днем удивляло все больше. Безразличие все меньше.
1952.
Никто не стал искать семью Лайома больше недели. Уже к середине зимы сорок девятого об их существовании никто и не помнил. Их фотографии, висевшие осенью на каждом столбе, заклеили к концу ноября объявлениями о гастролирующем Чикагском цирке. Тетушка Дорн, единственная кто не бесил Лайома, недавно перенесла удар. Каждый раз при виде соседа добродушная и слегка двинутая дама задавала одни и те же вопросы: " Как родители поживают? Ааа... Хорошо, говоришь. А жениться не собираешься? Ммм...Милый мальчик. Жаль я стара, а то оседла б тебя, да покрепче". Ее слова, обычно по утрам и реже вечером, давали хоть какое то настроение.
Так и продолжалась жизнь Лайома до одного события.
Майское утро пятьдесят второго началось привычно. Он никогда не заправлял кровать до завтрака. Строго после. И в этот раз не изменил себе. Съев привычную отбивную с лимонным соком, он побрел в спальню. Ступеньки знакомо поскрипывали, а фотографии родителей вдоль нее уже не отвлекали. Подойдя к кровати и взяв один край одеяла, Лайом остолбенел.
В последний раз, он подвергался этой напасти в прошлом году, когда Бака Робре перерезал пополам оборвавшийся трос. Все, что приготовила ему жена на завтрак, осталось на Лайоме, Марти Стивенсе (смерть лучшего друга подействовала на него больше чем на Лайома) и парнях, которые переборщили с бревнами. Трос не выдержал и лопнув, по жуткой случайности полоснул по Баку. А ведь только что он смеялся над очередной шуткой босса Дженкинса.
Сейчас же Лайом увидел на подушке смачный клок волос. Этот клок еще ночью являлся частью пышной шевелюры. Пальцы бегали по черепу в поисках следов от пропажи. Проплешина с мандарин чувствовалась на затылке. Ноги потащили хозяина в ванную, к огромному зеркалу купленному мамой на ярмарке. Рука схватила зеркальце поменьше с туалетного столика и направила на затылок. Найдя нужный угол, Лайом заметил место, откуда выпали волосы. Помимо первой были еще около пяти прорех, идущих от затылка к виску. Он знал только одну логичную причину выпадения волос. И умирать не хотелось.
Лайом не помнил как спустился в гараж, как завел машину. Помнил лишь путь сквозь темнеющий сосновый пейзаж. До Берлинтона было тридцать миль, но ему нужен был хороший доктор, а такой есть только там. Машина трещала и тряслась на бешеной скорости. Все внутри - ключи, инструменты, мусор - летало, словно в невесомости. Тьма сгущалась в голове Лайома, и мысль о тяжелой болезни червем грызла его, разжигая страх. Путь до Берлинтона стал путешествием во времени. Как будто кто-то вытащил ту штуку из рассказа Уэллса и стал замедлять окружение. Шестьдесят минут в машине для Лайома стали перелетом из Лос-Анджелеса в Сидней. На завтрак и обед, пополняющийся запас жевательной резинки с яблочным вкусом. Правда, вкус страха в отличии от жвачки никуда не пропадал, а усиливался с каждой милей приближения к цели.
Додж Караван красного цвета еще тридцать ярдов ехал на тормозах и едва не врезался в машину скорой помощи. Не было хлопка закрывающейся двери, как и ключей спрятанных в карман. Лайом слишком спешил, чтобы заниматься мелочами. Его паника перешла к персоналу. Доктор Филбраун, начальник реаниматологии, сравнивал потом взбесившегося пациента с подстреленным в зад мальчишкой, который залез не к тому старичку за яблоками. Соль так жгла его плоть, что, не останавливаясь, он бегал по всему городу с криками: "Я бооольшеееее неееее буууудуууу!!!!" Лайом же реальной боли не чувствовал, лишь страх перед смертью преумножал набиравшую обороты панику. Трое медбратьев смогли успокоить зверя. Вколотый Броднодол приглушил разыгравшийся с куклой шторм. Глаза прояснились, а сердце сбавило ритм. Теперь он готов слушать...
Доктор Филбраун решил сам обследовать Лайома. Они ходили из кабинета в кабинет, от доктора к доктору, которые говорили о редкости такого явления и давали неутешительные прогнозы: все волосы будут потеряны в течении трех-четырех месяцев. Головой напасть не ограничится. По заверениям медиков все тело Лайома уже к августу лишится волос. В голове лишь одна мысль: "Это хорошо. Хорошо, что не рак". Раком болела мать Бака Робре. Высокая, стройная женщина за несколько месяцев превратилась в увядающее растение. Болезни хватило короткого промежутка что бы уничтожить человека.
Доктор Филбраун посоветовал обратиться к психологу. Лайом ни как не мог связать выпадение волос и мозгоправа, но специалист настаивал.
Каннингем понял о бесполезности психоаналитика к третьему сеансу. Все, что он рассказывал, Лайом и так знал. На него это не действовало, слезы не текли, не тянуло обниматься и выкладывать душу. Он сам разберется с проблемой. Так ему казалось на тот момент.
Каждое утро обнаруживались новые клоки. Теперь Лайом относился к происходящему с иронией и поначалу даже собирал их в коробку из под обуви, но вовремя прекратил.
Врачи ошиблись. Волосы выпали не за три месяца, а за три недели на голове и еще за одну на теле. Но Лайому, по правде сказать, даже нравилось внимание. Его нехватка в былые годы стала восполняться. С ним даже стали разговаривать соседи с южной стороны - семья Полли. Не общительные субъекты, вечно сидящие дома. Только по вечерам, когда Лайом возвращался с работы, Брэд, глава семейства, выгуливал толстенную таксу, как две капли воды похожую на своего хозяина. Долго не могли смириться Полли с новой прической соседа. Тогда внешний вид мужчин на северо-западе был совсем другим. И то, что Лайом поменял привычный облик, не пришлось семейке по вкусу. Они не могли понять что эта смена не его рук дело. Возможно, просто не хотели. Теперь Брызга, так звали псину, бегала без привязи. Все лето тварь срала на газон Лайома, за что и умерла в начале сентября. Тогда и началось их общение. Полли шли против Каннингема, вызывали шерифа, давили на жалость. Билл Моузли был не преклонен и говорил о смехотворности обвинений. Еще тогда семейка затаила обиду на Лайома, а заодно на Билла.
Но, это Полли. Как же реагировали на преображение остальные? Поначалу, задавали провокационные вопросы, есть ли волосы там, внизу, не мерзнет ли задница ночью, за что, не редко, получали по морде. Тогда, люди шептались между собой, за спиной Лайома, выдвигали самые неправдоподобные версии, до момента полного исчезновения последних. В тот день, когда они иссякли, иссякли и разговоры о "голом человеке", прекратился шум по утрам в кафе, перестали ломаться носы и вылетать зубы. Они снова забыли о Лайоме. Кое-кто постарше говаривал об особенности этого человека - странные истории тянулись к нему, как металлическая стружка тянется к магниту. Особенность эта, не хорошая, известно только, что на выпадении волос ее симптомы не закончились ...
1952. Август.
Лайом Каннингем зашел в офис босса Дженкинса не один. Тот вместе с Трумэном Бэрбанком, старшим его заместителем и Люсильдой Робре, которая после гибели мужа в конце каждого месяца получала отступные, бурно что то обсуждал.
- Здравствуйте босс, - свет от лысины Лайома делал ее подобием нимба.
- Здравствуй старина. Ты к нам кого-то привел? - три пары глаз уставились на бородатого мужчину стоящего рядом с Лайомом.
- Да, босс. Это мой брат, Спенсер Каннингем. Я хотел бы устроить его на одну из смен. Я ведь знаю, у вас нехватка крепких парней, а Спенсер один из них.
На глазах присутствовавших читалось любопытство и удивление. Глаза сверкали от истины которая должна предстать перед ними.
- Ты не говорил, что у тебя есть двоюродный брат, но ничего, - улыбка не сходила с лица босса, - хм. Я думаю пристроить можно.
Дженкинс переглянулся с участниками той беседы, которая проходила до появления близнецов. Было видно, что они не довольны происходящим. От Лайома хотелось чего то сверхъестественного.
Спенсер был точной копией брата пятилетней давности. Массивная борода закрывала шею. До нее было далеко конечно, но шерсть, вылазившая из под рубашки, сверх меры дополняла длину растительности на лице. Руки, до локтей закрытые рубашкой, походили на рукава мохерового свитера, а размеры тела дублировали братские. Их идентичность и привлекла внимание Дженкинса и компании. Как оказалось. Не зря.
- Босс, - продолжил Лайом, - у меня нет двоюродного, человек, справа, мой родной брат.
Лайом оправдал ожидания.
- А где же ты пропадал столько лет? Мне кажется, не я один удивлен твоим появлением. - вопрос уже адресовывался Спенсеру, который пока не выдавил из себя ни буквы.
- Ммм... - лоб Спенсера наполнился глубокими морщинами, глаза уставились в пол.
- Мистер Трумен, - оборвал тишину Лайом, - Я думаю тот факт, что моя мама родила брата в четырнадцать лет не вылезет за пределы этой комнаты. - Каннингем задержал взгляд на вдове Робре.
- А что ты на меня уставился. Твои секреты, наши секреты. Я хоть и женщина, но сплетница не важная. Поэтому не стесняйся. Поведай нам историю братца, если он сам конечно не может.
Лайом до конца не знал, рассказывать ли легенду Спенсера. Он перестал сомневаться увидев Люсильду, мегеру, которая с детства мечтала перебраться в большой город, и вышедшая замуж за Бака лишь только потому, что тот обещал ей переезд в Бостон. (Лайом прекрасно знал, что ту тысячу долларов, которую он дал на похороны Бака не были потрачены по назначению). Спустя шесть лет просиживания в Ньюуорде, ее отвращение к супругу перевалило за максимум. Счастливый случай с грузчиками, сделал ее весьма состоятельной вдовой, копившей деньги на переезд.
- Я не сомневаюсь, миссис Робре, в вашей честности и честности окружающих, но сказать могу лишь то, что знаю сам. Спенсер нем от рождения, поэтому я здесь в качестве переводчика. Он родился в тысяча девятьсот двадцатом. Моя бабушка не стала его оставлять и отдала в детский приют Сен-Мартин в Берлинтоне. Кто отец я не знаю, но точно не Брайан. А позавчера он явился ко мне, в оборванной одежде и с вымокшим грязным листком с надписью "Я - твой брат". Сложно этому поверить и я не поверил. Тогда он показал мне фотографию мамы. Я вцепился в него, и потребовал объяснений. Он только мычал в ответ. Я понял в чем дело, запустил домой, посадил у камина, дал листок и карандаш. Сам же стоял за спиной и наблюдал за появляющимися буквами. В этот же день мы поехали в Сен-Мартин и там все подтвердили. Спенсер Каннингем, мой брат. Нашел же он меня в начале лета. Он был доставлен в больницу Берлинтона с тяжелым переломом таза. Никто не хотел связываться раньше времени с бомжем сбитым машиной. Спенс лежал в коридоре, среди множества похожих на него бродяг и тут вламываюсь я, с бешеными криками, пугая персонал и больных. Наше с ним сходство показалось ему настолько очевидным, что лежа, последующие два месяца, в больнице он не переставал думать обо мне. А узнав в дальнейшем мое имя и адрес пришел на порог.
Спенсера Каннингема приняли на работу. Деревья ждали его с четверга по субботу, остальные дни работал Лайом. Древесина под лезвием Спенса трещала не хуже чем под братским. Уже в сентябре его признали работником месяца, вручили грамоту, пятьсот долларов наличными и три дня отгула. Не тут то было. Спенсер категорически отказывался сбиваться с графика.
Вместе братья показывались не часто. То в кафе "Касл" зайдут, то в бар выпить пива. Еще реже они выбирались вдвоем на работу. Но это первые полгода. С зимы пятьдесят третьего Каннингемы ни разу не показались вместе.
Люси Робре не сдержала слово. Уже на следующее утро после появления Спенсера о внебрачной беременности Барбары Брукстон знала вся северная часть городка, как раз там где жила Люсильда. Колоссальное количество вопросов готово было задушить Лайома, он ведь был переводчиком. Девчонкам видимо нравились волосатые мужики и вокруг Спенса их вилось десятками. Дамы постарше буравили глазами братьев, находя сходства и различия. Вторых находили больше. "...видать, первый в отца пошел, на мать совсем не похож... ", "...глаза впалые, у Лайома красивее...", "...кто же отец то? Не уж то Стен Паркинсон..." - в основном такие или чуть видоизмененные предположения сыпались из уст женщин и бабуль. Внимание мужчин на них не падало. "Вот если б сестра хорошенькая появилась не с того не с сего, было б здорово".
Но сестра не появилась, а брат все реже стал представать перед глазами публики, пока не исчез вовсе. Только на работе, видели его погрузневшее тело. За пару лет он неимоверно поправился, стал носить кепку Red Sox, и пить много пива. Это не нравилось боссу Дженкинсу и предела хватило лишь до конца пятьдесят четвертого. В декабре, пьяного в стельку Спенсера нашли под сосной, заваленным снегом. Он был жив, но не понимал этого. Пятница, его последний день работы, после которого Спенса никто никогда не видел. Лайом же говорил, что в тот день брат домой не попал.
1955-1961.
Неделю после рождественских праздников семья Брэдли слышала звуки доносившиеся из под земли. Следующую неделю звуки исходили от дома Каннингема. Каждую ночь они вызывали старшего помощника шерифа Билли Плуто, рассказывали ситуацию, захлебываясь в подробностях, якобы земля трясется, а дом соседа двигается. Вспомнили лето, когда Лайом каждое утро возился с крышей своей дома и не давал им выспаться. Тогда, выслушав слова очевидцев, Билл подходил к двери Лайома. Стук будил Каннингема, но он всегда был рад видеть школьного приятеля.
Коротышка Билли, так звали Плуто в школе, к тридцати годам вытянулся в шесть футов, что на две головы перекрывало рост Лайома. Попугаичий нос, впалые щеки и отсутствие шляпы, делало его похожим на шерифа Моузли. Даже имена были идентичны.
Полчаса, каждую ночь, приятели вспоминали прошлое, обсуждали в себе ли семейка Полли, почему вдруг только они слышат странные шумы в округе, пока остальные спят. Лайом пожимал плечами, расплывался в обьятьях наступающего сна и не сильно жал руку Билли когда тот собирался уходить. Так прошло две недели. После них семейство Полли не звонило в полицейское управление.
После исчезновения Спенсера Лайом взялся за старый график. Выходным служила пятница. В этот день в почтовом ящике им обнаружено письмо-загадка. Уже несколько лет Лайом не получал писем, только лишь уведомления об оплате различных услуг. А сегодня, письмо. Подпрыгивая от любопытства, Каннингем чуть не порезался открывая послание. Печатей было две - одна местная, вторая из столицы штата.
Единственная газета выходившая в Ньюуорде называлась "NewWord Times". История ее создания стара как мир, и вы должны ее знать перед тем, как с Лайомом произойдет очередная история.
Основатель газеты, сын бельгийских эмигрантов Жан Ботро, подумал о ее создании за пятнадцать лет до рождения Лайома. Тогда Жану было чуть больше шестнадцати и энтузиазм ворвавшийся после идеи младшего брата, породил первые номера газеты. Вместе с тринадцатилетним Рожером, Жан стал печатать пятистраничные газеты на старинной машинке своего отца. Тот привез ее из Бельгии, где сам издавал местную газетенку. Здесь же, в их новом доме, за ненадобностью аппарат пылился в подвале. Молодые Ботро нашли ей хорошее применение. В кругу родственников и соседей их творчество пользовалось большим успехом. Они стали развивать его и привлекать все больше и больше людей. Спустя какое то время, накопив денег, Ботро решили не останавливаться на выпуске полу сотен экземпляров. Их корреспонденты размещались в больницах и школах Ньюуорда. Хоть такими и являлись медсестры и ученики старших классов, зато они соглашались работать на чистом энтузиазме. Новости наполняли страницы "NewWord Times", их количество увеличивалось, а тираж возрастал. К пятьдесят пятому году, когда в живых остался лишь старший из братьев, количество продаваемых экземпляров подошло к восьми тысячам. Несмотря на стремительное уменьшение численности населения Ньюуорда, тяга к новостям не становилась меньше. Пару раз, на страницах газеты засветился и Лайом...
" Здравствуйте уважаемый Лайом Каннингем. На вас выписана дарственная, позволяющая владеть печатным изданиемNewWordTimes.Я знаю, что вы хотите сделать что то неординарное и даю вам шанс проявить себя на незнакомой вам территории. Above & Beyond.
С уважением,Жан Ботро."
Лист был занят только лишь этим. Никаких инструкций или указаний, только лишь шесть неполных строчек, которые поставили бы в тупик любого. Но Лайом знал что делать. Мысли хлынули морскими волнами в шторм. Идеи толкались и грызлись между собой за право поселиться в его голове. Но Лайом знал что делать... Уже давно.
Каннингем не долго рубил деревья. К нему вернулся график который босс Дженкинс предложил с появлением Спенсера.
В небольшом издательстве все были в курсе смены руководства. "Этот лысый парень теперь наш босс? Классно!" - большее, что могли преподнести новые коллеги. Сказать, что было тяжело, ни сказать ничего. С воскресенья по среду Лайом брался за привычное; с четверга по субботу, корпел над газетой. Выходящая по понедельникам Ньюуорд Таймс с виду ничем не изменилась, стала даже лучше по заверениям некоторых жителей города. Появились новые рубрики, некролог например, а привычные статьи стали насыщеннее. Теперь сам главный редактор печатал спортивные новости. Лично присутствовал на том или ином спортивном событии Ньюуорда, ездил с командами в соседние города.
Гордость Лайома, последняя страничка. Страничка позора, где были отмечены все те, кто не замечал бед остальных. К середине шестьдесят первого здесь красовалось девять тысяч пятьсот человек, то есть все взрослое население Ньюуорда. Исключением служила лишь тетя Дорн и Марти Стивенс, помогший облапошить Лайому весь мир.
26 августа 1961.
Сладкая суббота. Так назвал этот день Лайом. Последний номер Ньюуорд Таймс ждет читателя, еще тепленький, с подсыхающей краской, с глубокими мыслями. Лайом сидит у камина. Дом пуст и ветер гуляющий за окном зовет. Но Лайом вежливо решает отказаться - завтра важный день. Тогда ветер стучится к другому одиночке, попутно пролетев мимо белоснежного Бьюика. В нем сидела женщина, красивая женщина, приехавшая к Лайому. Она раскрыла его замысел и она единственная кто смог понять последнюю страницу новой газеты.
Вино не было крепким, а аромат его ласкал чувства. Дрова потрескивали, наполняя энергией потускневшую комнату. Собиралась гроза. И это на руку Лайому.
Стук в дверь отвлек мечтателя от идей будущего. Дрожь пробежала у него по плечам - давно уже никто не ломился в его берлогу.
На пороге стояла невысокая женщина, в черной шляпе из под которых выплывали еще более черные кудри. Солнцезащитные очки остановили на себе взгляд Лайома. На улице вечер, около восьми, небо затянуто грозовыми облаками. Как она видит?
- Мистер Каннингем? Я, Маура Стивенс... - она выдержала паузу. Взгляд ее как будто уставился сквозь него, - ...я...прочла одну из ваших статей. Я так полагаю к вам еще никто не приходил раз вы на свободе?
Лайом открыл дверь шире.
- Проходите.
Осторожно подойдя к одному из кресел Маура присела.
- Выпьете чего-нибудь? У меня, правда, только вино...Но могу предложить воды.
- Я приехала не для того что бы пить с вами мистер Каннингем. Мне нужна ваша тайна. И вам нет смысла скрывать ее.
Лайом недоверчиво вглядывался в черные стекла пытаясь разглядеть глаза, но их как будто не было, лишь огоньки камина отсвечивались во тьме.
Потеряв минуту ожидания и надежду увидеть ее лицо целиком Лайом произнес.
- Я уже давно отчаялся в людях. Еще раньше чем беднягу Бака порвало тросом... - это слово. Он надеялся, что оно вызовет какие-нибудь чувства у милой особы. Маура же сидела непреклонно, переминая в руках синий тюльпан. Откуда он взялся? Мысль которая сразу нашла свой ответ. Глаза Лайома слишком были заняты изучением лица Мауры, что бы заметить необычный цветок.
- Почему вы замолчали?
- Ммм. Извините... - Лайому стало неловко, - не разу не видел такое растение. Это тюльпан?
- Еще раз повторю мистер Каннингем. Не я просила о толики внимания, не я жаловалась на слепоту людскую. Не я, а ВЫ. Так что будьте добры рассказать все как есть, все что у вас на уме.
- Я так давно не общался с женщинами подобными вам... Да. Конечно. Так вот, Бак Робре, случай произошедший с ним не стал первой каплей. Мои родители приучили меня к одиночеству. Мама еще как то понимала меня, а отец... Он видел во мне своего приемника. А я... Так получилось. Ему не было дела когда мне сломали ногу в тридцать девятом. Я собрался на войну в сорок третьем, что бы он гордился мной. Я хотел вернуться, показать ордена, медали, рассказать как я защищал Землю от зла. А что он. Иди в штаб, калека. После того как пропали мои родители лучше ни стало. Никто даже искать их не собирался, все забыли о их существовании. Каждые выходные мама с папой ходили в гости к Оуэнам, через дорогу, называли их лучшими людьми Ньюуорда. И что? Они ни разу не пришли ко мне предложить помощь. Я был достаточно взрослым...Да черт с ней с помощью, почему просто не зайти проведать? - пот выступил на лбу Лайома. Резкая жестикуляция немного вымотала его, - Пределом моего терпением стала напасть с волосами. Я не скажу, что мне важно внимание, но оно может помочь. Некоторые, соглашусь, и я, входят в отчуждение. Но мне удалось его перебороть, а большинству не удается. Что я хочу сказать. Если лежит в канаве человек в потрепанном грязном костюме, это еще не значит, что он пьян. Верно? Так и со мной. Когда я носился по коридорам госпиталя, зная свой диагноз, я замечал людей, которым хуже чем мне. Вернувшись домой я решил заставить окружающих посмотреть на мир по моему. Все, чем я пытался их удивить не приводило ни к чему длительному и действенному.
- Что вы хотите сказать, под длительным и ...
- ...действенным? Старушка Дорн единственный человек интересующийся у больного как дела. И не важно, что ее разум затуманен. Она ведь помнит слова которые надо говорить, она знает когда и в какой ситуации их следует применять. А другие. Дали надбавку пятьдесят долларов, пару раз спросили остались ли волосы на лобке, и все.
Мне не понравилось как отнеслись к гибели Бака его родные и близкие. Не было денег на похороны. Эта стерва Люсильда прикарманила тысячу, которую я дал на захоронение. Помог лишь Майк, да дядя Бака Жан Ботро. Я рассказывал ему о деньгах которые отдал Люси, на что он мне ответил - "Моральный ущерб Лайом. Она взяла деньги как восполнение ее морального ущерба", - Меня возмутили слова пожилого человека. С какого хрена эта сучка должна грабастать деньги предназначавшиеся не ей. На что он ответил одной фразой, - "Деньги нужны, только для того, что бы их тратить ", - тогда я не понял всей сути фразы, но спустя несколько лет, когда мои сбережения начали таять как снеговик из первого снега, я распробовал ее. Люси копила деньги очень долго. Они сами текли к ней. И уже не было мечты о Бостоне или Нью-Йорке, а была лишь куча денег под подушкой и бутылка виски каждый вечер перед сном. Недопитая, она выскользнула из рук пьяной Люсильды. Жидкость начала растекаться по полу, где ее ждала небрежно брошенная сигарета. Несколько лет назад она сгорела со всем своим состоянием и ее вспоминают до сих пор. Таких нелепостей давно здесь не случалось и вдруг... У меня появилась идея, еще за долго до смерти Люси, как ткнуть этих зажравшихся слепцов в их же дерьмо и, не сомневайтесь Маура, у меня получится. - Лайом сделал смачный глоток вина и продолжил.
- Майки Стивенс после смерти Бака бросил работу и запил. Я не мог наблюдать за разложением хорошего человека и разъяснил свое предложение. По рукам, сказал он. Тогда мы начали разрабатывать идею, которая смогла бы пробудить их любопытство, по всей видимости пребывающее в анабиозе. После четвертой бутылки "Stop Blue" Марти предложил трюк с загримировкой. Я спросил, что он имеет в виду. Он разъяснил. Неожиданно появиться мой родной брат, со своей историей, с деталями. Пару месяцев он поживет со мной, прикидываясь родственником. Я добавил лишь увеличение срока и необъяснимое исчезновение. Около полугода Майк, обклеенный искусственными волосами, ходил на работу в качестве моего брата. Время, которое мне выпало я использовал по назначению. Дочерчивал кое что, допиливал...
- Не пойму,- перебила Маура,- что вы хотели...
- Я не закончил дорогая Маура. Вы ведь пришли слушать. Так слушайте и сами делайте выводы. Сегодня Лайом Каннингем рассказчик, раз уж есть свободные уши.
Стивенс по прошествии полугода усугубил положение с алкоголем в своей крови. Мне пришлось отказаться от его услуг, тем более, что я доделал побочную работу. Прикидываться Спенсером теперь пришлось мне. Я, признаться, мог сразу избавиться от него, но уж больно понравилось играть. Если б узнал, что во мне сидит талант артиста, лет в девять, пошел бы учиться в школу актерского мастерства. В конце пятьдесят четвертого, ситуация требовало конца увеселениям и пришлось подвести дело к запою. Так пропал мой братец. - Лайом расплылся в довольной улыбке и разъехался на все кресло.
- Вы точно не хотите выпить? - Лайом по глазам женщины понял, что стоит продолжить историю. - Дальше без особого энтузиазма расскажу о Жане Ботро, который переписал газету на меня. Когда я помогал их семье справиться с кончиной любимого племянника ( на которого как я потом узнал дядя и хотел оставить газету) Ботро произнес фразу: "Сынок. Если что-нибудь понадобиться, спрашивай". Тогда, я естественно из вежливости ответил, что не стоит так переживать на мой счет, но через время его слова всплыли в памяти. Что бы осуществить план идеально, так сказать, с изюминкой, мне нужна была Ньюуорд Таймс. Долго я не решался заглянуть к Жану в гости, но мешкать, не было времени. Со спортивным интересом он отнесся к моему предложению, по поводу газеты в целом и последней страницы в частности. Семьдесят с лишним лет прошли для него, как он говаривал, в работе и только в работе. У него не было семьи, не было времени, только лишь Ньюуорд, целиком и полностью. Слава Богу мне не пришлось вспоминать его обещание о помощи. Не знаю, смог бы я до такого опуститься, но дело сделано. Все провернули неожиданно и что самое главное тайно. Никто не знал о нашей встречи и тем более никто не знал о договоре. Даа. Мне тоже кое-чем пришлось пожертвовать, но об этом как-нибудь в другой раз.
Теперь в моем распоряжении целая газета и я мог в лоб, в каждом новом номере писать о бесчеловечности и эгоистичности жителей Ньюуорда. Но не для того, что бы опростоволоситься я шел к цели долгие годы. На часть сбережений пришлось купить специальный станок. Коллеги радовались безмерно, что Таймс попала в руки профессионала. И... я принялся печатать: статья за статьей, номер за номером.
Сейчас цель видна как никогда, дело за малым, техническим вопросом. Если сработает, войду в историю мира или хотя бы страны, что тоже устроит, если нет... это не рассматривается пожалуй.
Время стремилось к девяти, стрелки покорно двигались по часовой и нужно действовать. Маура продолжала молчать, видимо додумывая мотивы Лайома, цели, которые он на самом деле преследовал.
- Куда вы отправитесь после завершающего этапа, - наконец сказала Маура.
- Пару вариантов имеется. Вы же не думаете, что я продумал план не до конца.
Маура опустила голову и посмотрела на цветок в руке.
- Так ответьте мне миссис Стивенс...
- Мисс, - поправила Маура,- я все еще мисс. Но знаете, я разрешаю вам называть меня Маурой, - она направила в сторону Лайома взгляд, не точный, слегка искривленный и не доходящий целиком. В эту секунду мужчина понял кто сидит в кресле напротив...
- Вы кажется что то хотели спросить. Если я смутила вас моим предложением называть меня по имени, то ради Бога, продолжайте фамильничать.
- Цветок в ваших руках. Это тюльпан? - В данный момент Лайома интересовало совсем другое, но формулировка основного вопроса пока не была готова.
- Да. У меня свой ботанический сад в Нью-Йорке. Я с детства обожаю цветы. Это моя жизнь. Но в течении нее, видение цветов поменялось и я... занялась скрещиванием различный видов, что в дальнейшем...
Она продолжала говорить о жизни своей и своих близких, о работе, о свободном времени, о том, что работа и есть ее время, об отсутствии любви, о любви к цветам, о том, что это не та любовь на которую она рассчитывала в течении жизни. Лайом знает этого человека чуть больше часа, но так легко ему не было никогда. Вокруг них образовалась некая непроницаемая сфера, окутанная теплом и светом камина. Он узнавал о ней все больше, видел другую сторону жизни, хотел попасть туда - в ее разноцветный мир. "Покажи мне. Какой он?" - появлялось иногда.
Бабушка Мауры, Роза, находилась в доме для престарелых NewWord Old Kids. Еще десять лет назад она вместе с мужем жила на Смоулин стрит, в полу-километре к югу от дома Каннингемов. Муж умер, дом продали, а старушку Розу поселили в Олд Кидс. Единственным родственником была Маура, которая исправно, каждые две недели навещала бабушку. Привозила свежие цветы, фрукты, хорошее настроение. Бабулю второй год одолевал маразм, что сильно действовало на внучку. С сожалением и болью в сердце, Маура напоминала бабули в очередной раз, что сегодня суббота или понедельник, что ее муж умер и не ждет в садике за домом, что не стоит читать газету двухлетней давности. Пришлось смириться со слезами, которые орошали сухие русла лица Розы, чувствами удивления и возмущения с ее стороны.
В этот день Маура решила купить бабушки новую газету. Таймс лежала у нее на коленях накрытая изящными пальцами, которые не сразу заметили текст. Но когда точки постепенно превратились в буквы, а те сложились в слова Мауру накрыла теплая волна страха и любопытства. Она передала газету водителю и попросила посмотреть, не мерещится ли ей азбука Бройля. Водитель сказал, что действительно, последняя страница покрыта точками. Всю дорогу Маура читала послание адресованное к жителям Ньюуорда, изучала список людей пропавших без вести. Конечная цифра в десять тысяч человек стала последней точкой.
Весь день она думала об авторе, спрашивала о нем бабулю и сестер, узнавала некоторые любопытные подробности. Всю ложь, на которую Лайом пролил свет через некоторое время. Так и оказалась, слепая девушка из Нью-Йорка на пороге возмущенного человека.
27 августа. 1961
Одиннадцать лет Лайом ждал сегодняшний день и пару часов дождь который так и не пошел. Механизм начал действовать к двадцати минутам первого. Компрессор качал воздух третий день и его должно хватить, если нет, будет столько грохоту, что проснется пол Вермонта. Опасность выхода воздуха по щелям присутствовала, но кто не рискует, тот... не добивается успеха.
Емкость, сваренная из железа и предназначенная скорей для хранения радиоактивных отходов, ждала часа Х.
Опоры убраны, и дом стоит на воздухе. Металлические швеллеры и сосновые бревна еще пригодятся - надо ведь чем-то закрывать крышу.
Здание было опущено под землю за полтора часа. Постепенная стравка воздуха вымотала Лайома нервно. Посторонние звуки не должны отвлекать, ведь малейшая оплошность приведет к засовыванию четверти жизни в задницу. Мысль о тетушке Дорн, которая может выйти в любую секунду из своего дома, веселила Лайома. Интересно, удивиться ли она если обнаружит, что жилище соседа на половину ушло под землю. Очередной удар ей гарантирован. Но никто так и не вышел. Лайом старался шуметь поменьше, если это вообще возможно.
В три ночи фундамент дома на половину стоял в грунтовых водах. Он и не предполагал о таком конце когда закладывался.
Идея с воздухом пришла к Лайому после провала мысли о домкратах. Нужно было только сварить емкость, которая выдержала б давление, да мощный компрессор, способный в короткий срок накачать необходимое количество воздуха. Ну и конечно колоссальный труд, по воплощению всего перечисленного в реальность.
К четырем поверхность над домом была закрыта металлическими швеллерами и кое-где деревянными балками. Время до семи утра, когда тетя Дорн выходила прогуляться, было потрачено на маскировку. Десятисантиметровый слой земли, еще пару сантиметров высококлассного газона - последние штрихи. Швов не видно, новая металлическая крыша не выдает себя и, кажется, все готово.
Лайом ужасно вонял, более того от него смердело как от тысячи рыбаков в жаркий день, но он был доволен собой. Он закончил то, что начал.
Но Маура. Она ждала его на соседней улице. Что то поменялось с ее приходом. Лайом работал думая о ней, о историях рассказанных у камина, о глазах изъеденных глаукомой и синем тюльпане в ее руках. Его чувства превращались в ураган. Он бушевал, выбрасывая суда на сушу. Мужчина знал, что его ждут, и теперь мысли не только о себе. Кажется надежда возвращается в душу. Надежда на смену направлений. И эта смена происходит сейчас, но не из-за того, что он провернул некий фокус, а из-за другого. Так и должно быть. Так и будет.