Аннотация: "Вечный вопрос искусства - как?" - увиделось сочетание самых дорогих мечтаний – соединение несоединимого. Простота – почти до варварства. Сложность почти головокружительная".
ВАСИЛИЙ КАНДИНСКИЙ
"Синий треугольник луны –
Осколок разбитого сердца,
Как сиреневый звон тишины –
На белом рояле греется.
Будет открыта для каждого
Симметрии жёлтой нелепость,
И палец самого Микеланджело,
Дорогу укажет в вечность".
(Здесь и далее по всему тексту многочисленные аллюзии на творчество Василия Кандинского (1866-1944)).
Желтый очень устал. Он был пуст. Взгляд его, ещё так недавно полный идей, угас. Он никуда не торопился. Времени всё равно не хватит, как ни старайся. Он знал, что борьба с Синим – безумие, способное уничтожить их обоих. Но лишь в этой борьбе он силился обрести покой.
Розовый диск Земли был великолепен, казалось, будто бы он смеётся. Фиалка стояла в дожде. Странная, ломаная линия на красном снегу. Пронзительным голубовато-зелёным звуком вступила флейта. Скрипка, вслед за спешащим альтом вошла в индиго. Этот сон Желтый видел уже не в первый раз. Сон этот – был страх. Боязнь, что Синий сможет объединить свои усилия с Красным. Вместе они были способны на многое. Прежде всего, потому, что каждый из них в отдельности мог казаться Черным, лишь сгустив себя. Да, он, Желтый, мог прикинуться Белым, элементарно уменьшив насыщенность, но вот Черным он не мог показаться никогда. Это не угнетало его вовсе, но вызывало определенные опасения. Желтый боялся всего темного изначально.
Несущий миру идеи радости и изобилия Желтый симпатизировал Красному. Ибо, добавляя в него частицу себя, порождал Оранжевый, столь восторженный, открытый и одновременно греховный… То была греховная связь. Дитя, которого Желтый и стыдился и гордился им одновременно.
Движение и форма всегда были основой их борьбы. Желтый излучал движение от центра Вселенной и почти видимо приближался к смотрящему. Синий в своем концентрическом движении всегда удалялся. Форма, столь недоступная им обоим, притягивала своей очевидной музыкальностью, но оставалась лишь в их грезах. Она была наваждением, от которого не суждено избавиться.
Синий наседал медленно, торопиться он не любил. Он был мудр и исподволь навязывал Желтому свое холодное проницательное влияние. Движение Желтого, до степени назойливости, беспокоящее, колющее, будоражило душу, своей склонностью к свету. Это был доведенный до невыносимой силы и высоты тон фанфары. Болезненность, вызванная охлаждением Синим – не меланхолия или ипохондрия, это сумасшествие, припадок бешенства, слепого безумия, буйного помешательства. В такой ситуации Желтый беспорядочно и безудержно растрачивал свои жизненные силы, пока полностью не исчерпывал их. Как безумное расточение последних сил лета в яркой осенней листве, от которой успокаивающе холодный Синий, поднимался к небу.
Чем темнее становился Синий, тем более он звал в бесконечность, пробуждал тоску и печаль. Переходя в светлое, которое он недолюбливал, он приобретал более безразличный характер и как высокое голубое небо становился далеким и беззвучным, близился к состоянию безмолвного покоя. И торжественно низкие звуки органа, светлея перевоплощались в насыщенные звуки виолончели, которые сменяла нежная флейта.
Желтый, полный устремленности и энергии, со своим чувствительным и болезненным характером не мог так долго находиться в ожидании, он был готов к решительным действиям. И Синий был уже не способен противостоять ему. Растворяясь друг в друге они обретали неподвижность и покой. Так возникал Зеленый.
Зеленый – сама жизнь, занявшая выжидательную позицию.
Постоянное отсутствие движения, благотворно действующее на души усталых, со временем превращалось в скуку. Неподвижный, самодовольный Зеленый – основа лета, когда природа, преодолевшая бурную весну, погружалась в самодовольный покой. Но глоток Желтого, был способен вывести его из равновесия, стать живым и по-юношески радостным. Мимолетный штрих Синего, приносил Зеленому серьезность и задумчивость. И протяжный звук скрипки менял лишь свой тон.
Красный со стороны наблюдавший противоборство, усмехался. Он всегда считал главным именно себя. Желтый? Куда ему! Даже их плоть от плоти Оранжевый способен вселить больше энтузиазма. Такой теплоты, радости и беспокойной подвижности на грани легкомыслия Желтому не добиться! Синий? Его снобизм на корню может убить лишь капля Красного, породив философски загадочный Фиолетовый.
Красный готов был сжечь любого. Его целеустремленность, мощь и уверенность в себе не знала границ. Сила, которую невозможно заглушить, сеяла вокруг себя семена пылающей страсти. Он был слишком самоуверен, чтобы понять – да, заглушить его нелегко, но можно погасить Синим, как раскаленное железо остужается водою.
Красный горел лишь внутри себя, чего бы он там себе не возомнил. Он был совершенно лишен безумности и лирического запала Желтого. Он не любовь, каким привык видеть себя, он – страсть, всепоглощающая, но легко остужаемая и исчезающая бесследно. Красный – сильные удары барабана, затухающие так же внезапно, как и начались.
Безграничное влияние Красного – самообман. Желтый одним жестом делал из него Оранжевый. И внутренне движение Красного начинало лучиться энергией самого солнца! Красный сохранил в Оранжевом оттенок серьезности. Потому и звучал Оранжевый, как церковный колокол, призывающий к молитве. Сам Будда назвал Оранжевый избранным!
Но Синим охлажденный Красный – был лишь воплощением физического и психического угасания. Не даром Фиолетовый так подходил для платьев старух. И звуки деревянного фагота лишь усугубляли траурное фиолетовое настроение.
Они были очень разными. Различны их помыслы и сущность, едино только происхождение. Все они были обязаны ему одному. Он – Белый. Вселенная откуда не доносился ни единый звук. Великое безмолвие, представленное материально. Непреступная, несокрушимая, уходящая в бесконечность холодная стена. Белый удивительно действовал на психику. Его безмолвие не мертво, оно полно возможностей. Белый звучал молчанием. Белый – Ничто до начала Всего.
Но, едино не только происхождение, един и итог. Он – Черный. Черный внутренне звучал, как Ничто без возможностей. Ничто после угасания солнца. Вечное безмолвие без всякой надежды на будущее.
Белый – чистая радость и незапятнанная чистота. Черный – величайшая и глубочайшая скорбь. Настигая друг друга, они образовали Серый. Серый – беззвучен и неподвижен. Но эта неподвижность другого характера, нежели выжидательный покой Зеленого. Серый нес в себе безнадежность неподвижную.
Постоянное взаимное вмешательство друг в друга производило впечатление неустойчивости канатоходца, которому все труднее удерживать равновесие. Где начинался Оранжевый и кончался Желтый или Красный? Где границы, отделяющие Фиолетовый от Красного и Синего? И ответа нет, потому, что его быть не должно. Змея, кусающая собственный хвост – символ бесконечности и вечности. Две огромные возможности великого безмолвия – безмолвие смерти и безмолвие рождения.