Кострубская Виктория Сергеевна : другие произведения.

Розовое небо

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Грустная история о любви девочки к женщине - 22-летней новой стюардессы в авиакомпании к 43-летней старшей стюардессе, отлетавшей 26 лет своей жизни. Сможет ли Станислава понять и постичь внутренний мир своей новой молоденькой подруги? И чем закончится эпопея с грустным концом?
  Пусть скромно стучатся в окно снежинки,
  И жизнь идёт своим чередом.
  Белеют коньки на смятой простынке -
  Так жаждут секса со льдом!
  Пиджак не спасает от лютых морозов,
  Но радует глаз, вися в уголке.
  Я знаю: есть Ты, и горькие слёзы,
  Они - необъятная нежность к Тебе!
  Поёт белозубое фортепиано,
  И падают ноты хрустальным дождём.
  И так невесомо, воздушно, приятно,
  Что жизнь идёт своим чередом...
  Да здравствует небо, коньки, самолёты,
  Посадки и взлёты, и сны, и мечты,
  Рояли, сольфеджио, музыка, ноты,
  Да здравствуешь Ты!
  
  Я боюсь. Ты - единственная, кого я боюсь. Ты - единственная, чего я вообще боюсь. Я боюсь, но я должна это сделать, должна позвонить Тебе. Потому что если я не увижу Тебя, - я умру. Я живу тобою, я дышу тобою. Уже скоро год, как Ты - мой воздух...
  
  Я очень хорошо помню мой первый полёт. И я всё еще люблю его беззаветно и искренне, так же, как и страну, которая подарила мне работу моей мечты - одна из многих, кто мог, но не сделал. А она, маленькая и самобытная Литва, никому не интересная, такая же, как все, балтийская страна на территории бывшего Советского Союза, - она подарила. И я благодарна ей за это и по сей день, и буду беззаветно и безответно любить и ценить её всю свою жизнь, так же, как люблю свой первый полёт, и так же, как люблю Тебя: единственную и неповторимую, такую сильную и яркую, откровенную, весёлую и божественно красивую...
  
  Я ужасно боялась своего первого рейса. До получения этой работы я работала в Эстонии в трёх разных компаниях, обслуживающих пассажиров, - и везде, во всех коллективах у меня были проблемы с коллегами и начальством. В автобусной компании, где я работала проводницей на автобусах на маршруту Таллинн-Тарту-Таллинн, меня обвинили в "сватовстве" к женатому водителю. В корабольной компании, где я сидела в чек-ине и бронировала билеты на паромы, я оказалась плохим работником. В эстонской авиакомпании, где я, опять же, сидела в чек-ине, регистрируя пассажиров на рейсы, я, якобы, плохо ладила с коллегами и начальством и не дружила с системой регистрации. Таким образом, во всех коллективах я была самым натуральным изгоем, которого не жаловали начальники и выживали коллеги. Не будем вдаваться в подробности того, что проблема моя, всё-таки скорее всего в том, что я просто не такая как все во всех смыслах этого выражения, - и именно по этому люди всегда не любили меня, хотя я старалась быть с ними максимально дружелюбной, приветливой и всегда готовой прийти на помощь.
  И вот, я боялась своего первого раза в литовской авиакомпании, где должна была уже не сидеть на земле, а летать в красивой розовой форме своей мечты. Боялась, ибо знала наперёд: история с коллективом и начальством и здесь повторится. Себя мне не изменить, да и незачем, а люди всё равно будут недолюбливать меня, ибо этой мой пожизненный крест.
  
  В ту ночь, - первую ночь перед первым полётом,- я не спала вообще. Ворочалась на постели, силком закрывала себе глаза, - но всё тщетно. Столько лет мечтать о предмете слёз стольких романтичных девчонок, и наконец получить эту розовую мечту в свои руки, - как тут спать-то?
  Я встала намного раньше положенного. Холодный, уже почти зимний Таллинн спал, и я отлично могла наблюдать его сон со своей крыши. Я тогда жила на крыше шестандатиэтажки и одном из спальных районов Таллинна, в трансформаторной будке, переделанной под квартиру-студию.
  В четыре часа утра в Таллинне, казалось, не дремал лишь мой маленький телевизор. Приглушённо пел Первый Балтийский Музыкальный Канал.
  Я хорошо помню, как с наслаждением надевала на себя форму. Она пахла новизной, и держа её в руках, я чувствовала, будто глажу пальцами не ткань, а свою хрупкую розовую мечту, журавля, спустившегося с небес. Я была до одурения счастлива, хоть и боялась до безобразия. Я была уверена: отношения с новым коллективом тот же час не заладятся, и у меня опять будут проблемы, хоть я и не сделала людям ничего плохого.
  Господи, если бы я только могла тогда знать, насколько судьбоносным окажется этот mano pirmas skrydis*! Счастье притягивает счастье. В свой первый же рейс я встретила Тебя, и отныне Ты стала частью моей жизни, без которой я больше не смыслю своего существования.
  
  Я помню, как, уже наведя максимальный лоск, я тихо пила на кухне чёрный кофе и любовалась на спящий Таллинн со своего пристроенного семнадцатого этажа. С моего окна было видно и озеро, и море, и близлежащие микрорайоны, и шпили церквей старого города, и даже зоопарк.
  Романтический вид города, который я уже тогда ненавидела, навеял на меня размышления о вечном. И сейчас я удивляюсь, вспоминая об этом, ведь всё, что я сейчас ощущаю, чему восхищаюсь, чему удивляюсь, что вижу и что чувствую - это лишь Ты. Ir visa kita - del manes nesvarbu*.
  Тогда, 29-го октября 2008 года я была еще совсем маленькой девочкой, розовым котёнком с чёрой копной непослушных волос. Ребёнком, который еще и не догадывался, какой шикарный сюрприз приподнесёт ему через несколько часов судьба. А за шикарные подарки, как известно, надо платить. И вот, вся моя жизнь после того памятного утра теперь не что иное, как расплата. Душой и натурой. Но тебе, любимая, наверное, лучше об этом не знать...
  
  Я приехала в аэропорт минут за сорок раньше нужного. Я даже не знала, где у нас находится briefing*, ибо у каждой авиакомпании он свой, и я не догадывалась, где же мне теперь искать мой первый в жизни и самый лучший на свете (таким он и по сей день для меня остался) экипаж.
  Уцепившись за какого-то капитана из Эстонских авиалиний, я прошла в стерильную зону, и, остановившись в седьмом гейте, как сейчас помню, переобулась в туфли на шпильках и решила позвонить кому-нибудь из моих будущих коллег. Благо, у меня с собой был листик с номерами телефонов всех литовских и эстонских бортпроводников. Сколько раз он в последствии спасал меня из различного характера ситуаций! Именно с него я почерпну Твой телефонный номер, который до сих пор является самым дорогим и любимым в моей телефонной книжке.
  Ты, конечно, была старшей стюардессой, и поэтому я решила позвонить именно Тебе. Но твой номер не отвечал, и я пошла дальше по списку. В кармане моего чёрного зимнего пальто была умышленно припасена бумажка. Её я приготовила еще с вечера. На бумажке были имена членов завтрашнего экипажа:
  
  Бортпроводники:
  Stanislava
  Alina
  Agne
  Ramune
  Audrius
  
  Лётчики:
  Stanislavas
  Petras
  
  Станислава и Станиславас. Это редкостное и такое, до боли в глазах и ушах красивое сочетание уже тогда как-то странно резануло меня по сердцу. Если бы я только знала, какой Богиней явится передо мной хозяйка этого самого красивого на свете польского имени!
  
  Телефон Алины были выключен, и я позвонила Агне. Я вся сжалась в комок и боялась её реакции на столь странный звонок в такое время и с чужестранного номера, но Агне оказалась на редкость доброжелательной, милой, дружелюбной девушкой. Она говорила со мной по-русски, и тогда я в первый раз убедилась в том, что литовцы - абсолютно отличный от эстонцев народ. - Здесь, в Литве, все говорят и понимают по-русски, здесь нет такого дикого национализма, здесь теплая и дружеская атмосфера, здесь хочется жить и строить свою судьбу, и чувствовать себя счастливым. Растить своих детей, и вместе с ними учить литовский и польский языки, вливаться в эту тёплую, какую-то славянскую атмосферу и стать её частью... Вот какой открылась мне Литва уже только по первой её представительнице, Агне. Агне в последствии подарит мне русско-литовский разговорник, который всегда будет лежать на тумбочке возле моей кровати и напоминать мне всё самое лучшее, что было в моей жизни, а именно тех, кого я полюбила, как своих родных, ведь уже в первом рейсе с вами я приобрету свою первую и последнюю небесную семью. Стас заменит мне несуществующего отца, Агне - сестру, а ты, любимая, - маму...
  
  Агне передала трубку капитану, Станиславасу. В его голосе я сразу услышала отцовские нотки. Отца у меня, по сути, никогда не было, и сейчас я хотела быть маленькой послушной дочкой, новым прибавлением в дружном, сплочённом семействе экипажа Станиславаса.
  Только через долгое время я пойму, что у вас у всех уже давно есть дети, мужья и жены, сестры и братья, друзья и подруги. И что я не нужна никому из вас ни в каком виде. От понимания этого мне и сейчас больнее, чем обычно.
  
  И я ждала вас в том самом седьмом гейте.
  Первый, кого я увидела, был Станиславас. За Стасом дружно шагала вся самая лучшая в мире команда.
  Я стояла со Стасом, с которым дошла до двеннадцатого гейта, из которого мы должны были вылететь, когда я впервые в жизни увидела Тебя... По всем правилам жанра, я тут же должна была хлопнуться в обморок, но я не хлопнулась, ибо еще не знала, как судьбоносно сильно в тебя впоследствии влюблюсь...
  
  Ты шла навстречу мне с Алиной. Я видела, как вы смотрели на мои высокие каблуки и о чём-то шептались. "Литовочки",- подумала я с дружелюбной улыбкой, - "Чем я вам уже не угодила?". Подумала, а сама сжалась в комок, ожидая какого-нибудь скандала, к которым я уже привыкла за весь свой опыт работы в коллективах.
  Я сжалась, а Ты подошла и дружелюбно представилась, и познакомила меня со всем экипажем.
  Потом вы с Алиной уже добавили, что каблук у меня слишком высокий, и что мне будет сложно работать на таких каблуках. Я тогда пообещала себе, что всенепременно куплю туфли на низком ходу.
  Мы сидели рядышком с Тобой на креслах ожидания, и ты проверяла мои документы, как и должна была это сделать по инструкции. На Тебе были форменные розовые брючки, жилетка и пиджачок. На шее висели пропуска. Волосы Твои были буквально до плеч, золотистого цвета. Я смотрела в Твоё милое, открытое и самое красивое на свете лицо и еще не знала, что уже окончательно и безповоротно влюбляюсь в Тебя. И я уже тогда дышала тобою, делая первые в жизни вдохи, - просто я сама тогда еще не ведала об этом, - я просто сидела и изучала Твои розовые брючки, а жизнь моя тем временем круто изменялась.
  
  Мы полетели. Агне была моей первой учительницей по предмету "Оборудование безопастности в салоне", а Ты - по предмету "Обслуживание пассажиров".
  Меня посадили на один jumpseat* с Тобой, и я была счастлива, ибо уже тогда чувствовала, что мне хочется быть с Тобой и только с Тобой. Каждый час, каждую минуту, каждое мгновение.
  Мы молча сидели рядышком, пристёгнутые, пока самолёт брал разбег по полосе, пока отрывал шасси от бетонки, пока набирал высоту, достигая нужного коридора.
  О чём Ты думала тогда? О Яне? Об Эльжбете? О сыновьях?
  А я думала о Тебе, о том, какая Ты божественно красивая, какая неподражаемая и заставляющая подражать.
  А ведь помнится, я своими руками рушила свою самую счастливую судьбу. - За несколько дней до того памятного рейса в Шарм Эль Шейх, я уговаривала нашего плановика Дарюса послать меня на Мадейру совсем в другой день и совсем с другим экипажем. Господи, как я счастлива, что Дарюс тогда этого не сделал! - Ведь полети я тогда на Мадейру, - я никогда бы не встретила Тебя! Я знаю, родная, что сейчас, читая эти строчки, ты ловишь себя на мысли, что "лучше бы он всё-таки послал тебя тогда на Мадейру, - тогда ты бы никогда не узнала меня и не стала бы для меня ненужной головной болью...".
  Но я всё-таки полетела в Шейх, и в моей жизни появилась Ты. Ведь кто знает, каким бы открылся для меня мир бортпроводниц, полети я тогда в Португалию. Быть может, я не полюбила бы так сильно Литву, быть может, не потеряла бы голову окончательно на авиации и не сошла бы с ума в прямом и переносном смысле по Тебе. А я полетела, и потеряла, и сошла. И именно поэтому выливаю сейчас на виртуальную бумагу все свои мысли, воспоминания и чувства. Ты прости меня, любимая, но я хочу, чтобы Ты всё-всё знала...
  
  ...Мы вместе катили по проходу тележку с напитками, обслуживая "первый класс". Как здорово и легко Ты управлялась с эстонцами, языка которых совсем не знала! Впоследствии я буду чувствовать себя так же легко и свободно, обслуживая литовских пассажиров на их родном языке. Ты, именно Ты принесла в мою жизнь египетское солнце, воздух и свет, и Литву, в которую я влюблюсь без памяти, и язык, которым Ты владеешь свободно. Я захочу выучить литовский и польский. Я стану скачивать с интернета и слушать песни на литовском и польском языках. Я стану переводить эти песни на русский, буду спрашивать каждое непонятное мне слово или выражение у всех своих литовских коллег, и в конце-концов, заговорю на литовском сама. Жаль, что польский даётся мне гораздо сложнее литовского. Это странно, - ведь польский язык - родной брат украинского, которым я владею в совершенстве...
  То, что Ты - полячка, я узнаю позже. - Увидев на ваших с Алиной нагрудных табличках обозначения языков, которыми вы владеете, я спрошу, откуда такие познания.
  - А я полька, - ответишь Ты. И с тех пор, польский красно-белый флаг тоже станет для меня родным...
  А пока, я помню, мы с Тобой готовили тележки с провизией в передней кухне. Вернее, готовила Ты, а я, неуверенная, не зная, за что взяться, но очень страстно желающая Тебе помочь, стояла над тобой, готовая в любое мгновенье исполнить любой Твой приказ.
  Ты в помощи не нуждалась. Ты вообще ни в чём никогда не нуждаешься. Ты целостна и совершенна, как Господь Бог. И я боготворю Тебя.
  - Cia musu, cia jusu*. - Ты показала Алине и Агне на две, наполненные едой тележки. Эта милая литовская фраза до сих пор звучит музыкой в моих ушах. Тебе будет смешно читать, но этой фразе я, вернувшись из рейса, тутже научила своего друга Михалыча. И в пятьдесят два года он повторял её, как первоклассник. Михалыч, кстати говоря, был и остаётся одним из очень-очень немногих, кто понимает меня в моей сумасшедшей, неземной любви к Тебе. Он всегда остаётся моим верным слушателем, ценителем и критиком для моих романов, повестей и стихов, и для моих песен, а также тем, с кем я без стыда и смущения делю свои горькие слёзы и лучезарный, счастливый смех.
  Люди скажут: "Связался чёрт с младенцем", а Михалыч есть и, надеюсь, останется для меня верным другом, которых встречают раз в жизни.
  
  ...Накормив пассажиров, я, Ты и Алина сидели втроём за журнальчиком, рассматривая глянцевые фото и обсуждая новомодные прикиды моделей. Ты и Алина рассуждали о том, что бы надели из этих прикидов вы, а я, молча сидела на железном боксе, упираясь своими коленками в Твои, и еще не знала о том, что уже люблю Тебя. Если бы я знала, - я бы превратилась в диктофон и записывала бы каждое Твоё слово, ибо звук Твоего голоса для меня слаще карамели и совершеннее "Четырёх времён года" Вивальди.
  
  Мы прилетели в Шейх, и перед тем, как открыть первую левую дверь, Ты нагнулась и заглянула в wide angle lens*. Я прилежно сидела на jumpseat с левой стороны, как и подобало, и Твои лёгкие, золотые волосы коснулись моего лица. Я никогда не забуду этого непередаваемого ощущения солнечного счастья. Ты уже тогда нравилась мне настолько, что я никогда не смогу передать тебе величины моего дикого восторга, связанного с тобой, - пусть я даже испишу все бумаги в мире...
  
  Как Ты помнишь, у нас именно в тот рейс судьбоносно сломался самолёт. Первый полёт показал мне сразу все волшебные, приключенческие стороны самой романтической стихии на свете - авиации.
  Помнишь, Стася, - одной женщине было плохо с сердем, и весь наш экипаж, и даже сам капитан стоял над этой женщиной, демонстрируя свой высочайший профессионализм и заботу?
  А мужчина жаловался на то, что его укусила медуза Красного моря, и за него волновались и Ты, и Алина, и Стас. А я слушала его эстонский акцент и улыбалась, в полной мере вкушая счастливейшую для меня истину каждого момента моего первого полёта.
  В конце-концов, официально объявили о поломке самолёта. Ты знаешь, все волновались и расстраивались - а я радовалась. Мне было 22, и я жаждала приключений, ничего на свете не боясь. И я была готова быть где угодно, в каких угодно условиях, и сколько угодно - лишь бы с вами всеми, а в частности - с Тобой. Моё развитое воображение уже рисовало сумасшедшие картины маслом: вот мы все вместе едем в отель, вот все вместе пьём красное вино и смеёмся, вот ходим по пляжам в форме, потому что никакой другой одежды у нас нет, вот купаемся голышом в Красном море... Что угодно и как угодно - лишь бы не разлучаться с вами. Уже потом я пойму, что готова на любое сумасшедшее сумасшествие - лишь бы с Тобой, что Ты и именно Ты являешься причиной моей всеготовности и вседозволенности, и что без Тебя мне больше никогда в жизни не будет так мил ни один, даже самый весёлый и дружелюбный экипаж на свете...
  
  Мы попрощаемся с пассажирами и будем еще долго сидеть все вместе в салоне на пассажирских сидениях. Вы будете по-литовски обсуждать поломку и ваши дальнейшие действия, а я буду слушать музыкальный литовский язык, и мне будет казаться, что понимаю каждое сказанное вами слово.
  Потом Ты уйдёшь в заднюю кухню заниматься делами, и мне будет ужасно хотеться прибежать к Тебе, помогать Тебе, говорить с Тобой, смотреть на Тебя.
  Мне было странно то, что все отдыхали и ели спагетти с курицей, - а Ты работала. На Тебя тогда прям-таки напал "работун", - сначала Ты без конца висела на телефоне, ведя переговоры с Вильнюсом, потом учинила ревизию задней кухне, когда даже Аудрюс, который был тогда начальником по Galley Two*, сидел вместе со всеми в салоне, поедая ужин и развлекая меня различными темами.
  Мы с Алиной, Агне, Рамуне и Аудрюсом слушали мои песни, а потом я всё-таки не выдержала и прибежала к Тебе назад:
  - Стася, может, тебе нужна какая-нибудь помощь?
  Но Ты и тогда оказалась целостной и самодостаточной. Сказала, что справишься сама.
  Я изучала маленькое пятнышко на Твоей попке, обтянутой розовыми брючками, и мне ужасно хотелось оттереть его, - но я боялась Тебя. С тех пор я боюсь не то, что прикоснуться к Тебе, - я боюсь на Тебя дышать. Ты стала для меня Божеством. "Не создай себе идола". Я знаю, Бог слышит меня и сердится. Но я искренне не понимаю: что же плохого в том, что я так сильно люблю Тебя? Любить человека - великое счастье, ибо любовь есть красивое, высочайшее чувство. Любить умеют не все, но полюбить можно каждого человека. Любого. Вне зависимости от того, какой он национальности, какой внешности, какого цвета кожи, какого характера, какого возраста, какого пола.
  Я всегда хотела сказать Тебе, Станислава, что любовь не знает ни возрастов, ни каких-либо других границ, и любить божественно-совершенную во всех отношениях женщину - не стыдно и не зазорно, даже несмотря на то, что я - тоже женщина. Слепы те, кто в бессмертном слове "любовь" видит лишь постель. Любовь - это самое высшее чувство на Земле, и без любви этой Земли бы не существовало. И если я люблю Тебя, Станислава, - это не значит, что я банально хочу с тобой переспать (прости, как бы отвратительно для тебя это ни звучало). Знаешь ли Ты, что высочайшее счастье для меня - просто смотреть на Тебя, слушать Твой сладкий голос, держать Тебя за руку, говорить с Тобой? Любовь терпелива и жертвенна, и не просит многого. Помнишь, у Пугачёвой? -
  
  Жил-был художник один.
  Домик имел и холсты.
  Но он актрису любил,
  Ту, что любила цветы.
  Он тогда продал свой дом,
  Продал картины и кров.
  И на все деньги купил
  Целое море цветов...
  
  Вот так, продать всю свою жизнь за один лишь взгляд любимой женщины из окна.
  
  ...Похолодеет душа:
  "Что за богач здесь чудит?"
  А под окном, чуть дыша,
  Бедный художник стоит...
  
  Актриса уедет. Цветы умрут. Картины и дом - не вернёшь. Любовь же, как самый божественный дар, навсегда останется в сердце. Она не умрёт.
  
  А вот еще из песни Зары:
  
  ...Для неё он навсегда покинул дом.
  Для неё он всё на свете позабыл.-
  Всё равно, она не думала о нём.
  А он - любил...
  Для неё - закаты, все до одного.
  Все, что были, он любимой раздарил.
  Всё равно, она оставила его.
  А он - простил...
  
  Я люблю Тебя, Станислава, не за красивое тело и не за должность старшей бортпроводницы, не за весёлый нрав и безупречность во всём, не за польско-литовские корни, и не за человечность и теплоту, что живут в Тебе. - Я просто люблю Тебя и всё. Просто за то, что Ты - есть. Люблю Тебя такую, какая Ты есть. А то, что Ты во всех отношениях идеальна - tik detales*.
  И я рада, что мне дан этот высочайший дар - любить. Так любить. Всей душой и до боли в висках. Не спать ночами, стучать клавишами ноутбука, курить одну за одной - и продолжать любить всем сердцем. Пусть на расстоянии в шестьсот километров и пусть безответно, но любить.
  И я не жду никаких ответных чувств, ибо любить не прикажешь и не запретишь. Я уважаю и ценю Твоё мнение и Твоё мировоззрение, - я ведь люблю каждую моральную и материальную клеточку, из которых Ты состоишь. Я просто хочу, чтобы Ты знала, как мало мне надо для счастья.
  Как девочка из бедной семьи мечтает о яркой Барби, - я мечтаю о том, что когда-нибудь мы будем вместе гулять по магазинам, смеяться и шутить. И я буду с готовностью подносить Тебе в примерочную нужные размеры и ждать Твоего появления в новом прикиде и восхищаться Тобой, ибо не любая одежда украшает Тебя, - а Ты украшаешь любую одежду.
  Как детдомовский мальчишка плачет по ночам, мечтая о маме, которая придёт и заберёт его домой, я мечтаю о том, чтобы в тихие моменты Ты тихо гладила меня по голове, и тогда я бы чувствовала теплоту и защищённость, которой у меня никогда не было.
  Я мечтаю заснуть, просто по-детски заснуть, уткнувшись головой Тебе в бок, а проснувшись, увидеть рядом Тебя, - и тогда весь огромный мир потерял бы для меня смысл, - настолько необъятным было бы простейшее счастье, - проснувшись, увидеть именно Тебя.
  А ведь я уже семь с лишним месяцев засыпаю и просыпаюсь с Твои именем... У меня даже нет Твоей фотографии, чтобы целовать её на ночь и говорить ей бодрое "Labas rytas*!". Она бы занимала самое видное место в моей комнате, потому что по-булановски "целовать тебя в нежную улыбку" - еще одна моя мечта.
  Я пишу и думаю о том, что после этой моей исповеди Ты точно никогда в жизни не дашь мне свою фотографию, - и мне горько. Эта моя исповедь когда-нибудь войдёт в мои мемуары, и название этой части моей жизни будет "Станислава". Жаль только того, что никогда-никогда Твоя милая улыбка не украсит обложек моих будущих книг. А ведь могла бы...
  
  ...Помнишь? - Вас тогда решили на три дня оставить в Египте, а меня - выслать обратно в Эстонию другой литовской авиакомпанией, в которой Ты теперь летаешь неизменной старшей бортпроводницей.
  Стасу тогда разрешили "разорить" кредитную карту, чтобы купить вам необходимую одежду и банальные зубные щётки. Вы ехали все вместе в автобусе в здание аэропорта и взволнованно обсуждали предстоящий "тайм-аут" в Шарм Эль Шейхе. А я ехала с вами, равнодушно уставившись в окно автобуса на виды лётного поля Шейха, и у меня на глазах стояли первые горькие слёзы - так сильно я не хотела тогда с вами расставаться.
  Перед тем, как мы все вместе покинули наш борт, я еще дала Тебе книгу Елены Ласкарёвой "Проводница". Мне было приятно, что Ты станешь её читать, что будешь держать её в своих ласковых, натруженых руках, и, может быть, будешь вспоминать обо мне.
  А помнишь, Ты еще спросила,
  чем же я стану заниматься в аэропорту в ожидании своего самолёта? - Я ответила тогда, что у меня есть альбом, что я буду рисовать. Ты удивилась тогда:
  - Ты рисуешь? А можно посмотреть?
  Я смутилась и сказала, что такие рисунки нельзя никому показывать. Ты права. - Уже сейчас я могу тебе сказать, что на них были женщины из моих грёз. Наверное, ты знаешь, Станислава, что любую свою мечту можно исполнить, воплотив её для начала на бумаге. Пиши или рисуй - главное, - пошли сигнал Высшим Силам о том, чего ты так сильно хочешь. Они услышат тебя.
  Когда-то еще прошлым летом я нарисовала себя в аэропорту в розовой форме. На рисунке я была блондинкой, и, стоя с чемоданом, смотрела в окно на свой боинг 757.
  А через несколько месяцев девочка с моего рисунка сошла с бумаги и воплотилась в меня, блондинку в розовой униформе, ожидающую в гейте, когда подгонят к рукаву её самолёт.
  
  После этого почти все мои рисунки, стихи, рассказы и прочие крики души хоть частично, но найдут своё воплощение в моей жизни...
  
  ...Я тогда сказала, что, так и быть, я покажу рисунок, но только один, и только Тебе. Все деликатно отвлеклись, а я подошла к Тебе, выбрав самый приличный рисунок. На нём я обнимала за ноги женщину, которую тогда любила, положив голову к ней на колени.
  Через несколько дней после этого, мы с Анжелой (так её звали) поехали гулять за город на обрыв с красивым видом на море. Мы долго бродили по берегу, перескакивая через камни и болтая обо всём на свете. Она, в свои тридцать девять, точно озорная девчонка, кидала в воду камешки, а я наслаждалась нашей простой и искренней дружбой, ведь тогда я уже узнала и полюбила больше жизни Тебя, а Анжела уже отошла на второй план, оставшись для меня просто подругой.
  Когда мы вернулись, заднее стекло в машине было разбито. Из багажника изчезла моя сумка со всеми моими документами и деньгами. Три тысячи крон наличными - было тогда всё моё состояние. И вот, мы с Анжелой грустили вдвоём, ожидая полицию. Она - о своём разбитом стекле, я - о своей сумке, о канувшим в лету кошельке, телефоне, фотоаппарате, ключах от квартиры... Она сидела тогда в машине, поставив ноги на землю, - дверь машины была открыта. Я не ощущала ни ужаса, ни паники, - я просто сидела с ней рядом на корточках, обняв её за ноги и положив голову к ней на колени. Сбылась еще одна карандашная фантазия...
  
  Ты тогда не придала этому рисунку большого значения, но пройдёт полгода, и однажды в Вильнюсе, 2-го июня 2009 года, мы будем вместе сидеть в Твоей машине, и Ты скажешь мне, что этот рисунок Тебя насторожил. Я вспомню рисунок, и мне будет до ужаса хотеться также лечь на Твои колени прямо в машине и полежать на них хотя бы от силы две минуты. Я даже попрошу Тебя об этом, но Ты не позволишь этого сделать. - Наверное, постесняешься посторонних взглядов, или не захочешь давать мне лишний повод для еще большего воспламенения моих чувств к Тебе. Поздно. - Мои чувства уже давно бушуют ярким пламенем, окрепшие, и ничто, ничто уже не сможет их затушить, - как бы Ты себя тогда ни повела, и что бы ни сказала...
  Уже потом моя страшная тайна открылась, и Ты поняла, что я не просто девочка-стажёрка, - а та сумасшедшая малолетнаяя бестия, что влюбилась в Тебя без памяти. Ты скажешь, что надо было уже тогда, когда Ты увидела этот рисунок, понять, что всё это неспроста, и что надо было присечь на корню изначально все мои возникающие чувства к Тебе. "Тогда и тебе не было бы так больно, и мне жилось бы спокойно", - домысливаешь Ты. А я с тобой тут поспорю, - можно? - Я рада, что Ты вовремя не разглядела во мне влюблёную без памяти девчонку и не присекла эту неформальную любовь, - ведь иначе я никогда бы не узнала любви в ТАКИХ масштабах...
  
  ...Нас привезли в аэропорт. Я помню, как Стас показывал всем фотографию в своём паспорте. На ней он был совсем зелёненький, и все весело смеялись, разглядывая паспортное фото капитана. А потом вы с Алиной увидели какую-то знаменитость, и ужасно хотели с ним сфотографироваться, но так и не сделали этого за неимением фотоаппарата.
  Для меня эта знаменитость тогда не играла никакой роли. - Станиславочка, даже если бы аэропорт освятил своим Светлейшим Величеством сам В.В. Путин, или какая-нибудь нашумевшая Бритни Спирс или Уитни Хьюстон, - я бы всё равно, не отрываясь, смотрела лишь на Тебя одну! Я уже вся была в Тебе, сама того не подозревая...
  А потом настал час прощания. Помнишь, на лётном поле под тёмным звёздным куполом египетской ночи? Стас обнял меня по-отечески первым. Потом поцеловала в щёчку Агне. Я обняла её в ответ, и чувствовала себя её родной сестрой, - как будто мы выросли вместе. А потом меня по-матерински обняла Ты, и я окончательно растаяла. Ты не поверишь, - но мне хотелось остаться в Твоих коротких, мгновенных объятиях вечно. Врости в Тебя, сростись с тобой, замереть, как в детской игре "Морская фигура, замри!", но замереть не по-детски, а навечно. Tavo glebyje aš kaip danguje*... Я отдала бы за это весь мир...
  
  Незнакомый человек чужой религии уводил меня от вас в никуда. Я как сейчас помню, - его звали Камаль. Он был дружелюбным и надёжным, но я шла с ним за руку, как пятилетняя девочка, и рыдала в голос. Размазавшаяся по лицу тушь уже стекала на новую розовую форму, но мне не было стыдно. - Я думала, я плачу от нереальности событий. Ведь скоро должны были пробить сутки с тех пор, как я не спала, а я находилась за много-много тысяч километров от дома, потерянная в чужом краю своим первым экипажем, в который беззаветно и непосредственно влюбилась без памяти. Уже лишь одно понятие "mano pirmas skrydis" должен был вызвать поток моих бурных слёз счастья. Нет, я не плакса, - я просто слишком впечатлительна и романтична. Я умею чувствовать...
  И вот, первый полёт дал мне сразу всё: и возможность делать работу моей мечты, и носить эту вожделенную форму, и увидеть экзотическую страну, и попасть в первые экстремальные для меня ситуации, и узнать всех вас, полюбившихся мне с того первого и последнего полёта на всю мою жизнь.
  Я думала, я плачу от этого, - а плакала я оттого, что влюбилась. Я влюбилась в женщину. Я влюбилась в Тебя...
  
  Я тогда просидела в аэропорту четыре или пять часов кряду. Сидела за столиком в кафе с раскрытым альбомом и писала, писала, писала. Плакала, писала, и всё время возвращалась мыслями к Тебе.
  Дома я оказалась лишь под утро. За мной в аэропорт приехал Михалыч, и идя под таллиннским осенним дождём к его машине, я весело напевала себе под нос:
  
  Вези меня домой!
  Три дня я ни ногой
   На шаткий трап родного самолёта.
  Бутылка коньяку
  В законный выходной
  Мне снимет стресс воздушного полёта.
  Я с детства интерес
  К работе стюардесс
  Настойчиво и бурно проявляла.
  Теперь иду с улыбкой
  Вдоль пассажирских мест
  И понимаю: "Как я, блин, попала!.."...
  
  С этого дня я подсела на иглу, которая зовётся Небом. Уже позже, через полгода после тех событий, когда Ты уже перестанешь летать в Лале, и сократят меня, я посвящу тебе стихотворение:
  
  И я подсела на иглу,
  Которая зовётся Небом.
  Рыбёшкой мелкой бьясь на льду,
  Смотрю, как в клочья рвутся нервы.
  Сначала Ты с Небес упала
  И больше Солнца не зажгла.
  А я любила и страдала,
  Но мне обрезали крыла...
  Пришёл оранжевый апрель.
  Обрушил розовое небо.
  Скрипит шальная карусель.
  Качает дьявол колыбель.
  Осталось минус ноль недель,-
  И разобьётся чашей вера.
  Быть может, для Тебя их нож
  Огромной не взыграет роли,-
  Хоть на тесак он не похож,
  Он причинил мне больше боли.
  Им мне отрезали крыла,
  Окрасив боль колором крови.
  Убита детская мечта,
  В предсмертной маске сдвинув брови.
  Без крыльев жить я не сумею,
  Уйду навеки в Небеса.
  И ни о чём не пожалею.
  Лишь помни: я люблю Тебя!
  Придёт оранжевый апрель
  И "Жизнь прекрасна!" скажут люди.
  Но не открыть с изнанки дверь, -
  Меня в апреле том не будет...
  Тебя хранить с Небес я стану.
  Любви моей им не отнять!
  Я ангелом за плечи встану
  Тебя от них уберегать.
  Им Бог - судья. Они ничтожны,
  Для серой почвы рождены.
  Их Небо выплюнет однажды,
  Очистит Храмы Вышины...
  
  Я хорошо помню 1-е ноября 2008 года. Я тогда еще тесно общалась с Анжелой, но всё подходило к своему логическому завершению. После моего первого полёта с поломкой в Шарм Эль Шейхе и слёзного прощания со всеми вами на лётном поле, сбылась и спетая мною песенка, - через три дня мне был назначен второй полёт, а вернувшись в Таллинн, я действительно пила коньяк - с Анжелой.
  В тот день, 1-го ноября, я ужасно хотела вытащить подружку в бар. Послушать живую музыку, выпить вина, потанцевать. Но Анжела как всегда сказала "Нет", и я, расстроенная, поехала тренироваться на каток. Я знала, что сегодня прилетите из Шейха вы, я ждала вашего прилёта как манны небесной. Мы с Михалычем узнали время прилёта, и оказалось, что самолёт ваш задерживается, и вы не успеваете в тот же вечер улететь в Вильнюс.
  Я энергично тренировала свои тулупы, риттбергеры, сальховы, ласточки, арабески и заклоны под песенку Вики Мастейкайте "Lietuva" - и ждала посадки любимого розового лайнера.
  Когда пробил час, мы с Михалычем поехали в ваш отель. Я хотела показать ему Тебя. Я задержала дыхание, наблюдая из-за стекла машины, как все вы выходили из развозки и направлялись в регистратуру. Ты шла позади всех - красивая, высокая, статная. В неизменных розовых брючках и сером пальто. Я так мечтала о таком же!
  - Вот она! Смотри! Смотри же! Это моя Стася!
  Михалыч высунулся из окна, разглядывая мою Богиню:
  - И правда, она - супер!
  Я боялась побежать за вами следом, - вы бы подумали, что я слежу, и преждевременно разочаровались бы во мне. Поэтому я решила позвонить Тебе.
  - Стася, привет! Узнала?
  - Викуля, ты чтоли?!
  
  Я тогда приехала к вам в отель счастливая до безумия. Я не верила своему счастью! - Через несколько мгновений я увижу Тебя! Ты нравилась мне до дрожи в руках. В животе у меня летали бабочки размером с кулак. Уже теперь, встречаясь с Тобой раз в полгода где-нибудь в Вильнюсе, я всё также боюсь Тебя и млею. И всё также не верю сама себе, что небесная королева с моих картинок предстанет передо мной во всей красе в реальной жизни буквально через несколько минут.
  Ты помнишь, Стася, с какой глупой улыбкой я обычно смотрю на Тебя, когда Ты входишь в Макдональдс, или Твоя Хонда ЦРВ появляется в поле моего зрения? - Я вглядываюсь в сидящую за рулём женщину, и не могу поверить, что наконец-то (неужели?!?) вижу Тебя, а не чужого дядю, любителя джипов. Я с полувзгляда узнаю Твои золотые локоны, я мчусь к Тебе, и мне кажется, что сейчас Ты сожжёшь меня взглядом: "Господи, как она мне надоела!..".
  Я выворачиваю шею до последнего, пока внутри меня не хрустнет шарнир. Потом Ты сидишь рядом и смотришь куда-то в сторону. Мимика Твоего дорогого лица говорит о том, что Ты недовольна мною. Ты ждёшь от меня рассказов, а я - как воды в рот набрала. Сижу, глупо улыбаюсь и пялюсь на Тебя во все глаза. Я столько всего хочу рассказать Тебе! Я секретничала бы с Тобой круглосуточно, охраняя Твой сон и развлекая Тебя днём, говоря на интересующие Тебя темы. Но когда я вижу Тебя - во мне что-то щёлкает, и я не могу открыть рта. Ты гипнотизируешь меня, как кролика. Ты - моя Богиня, ты - мой идеал, на которого я всю жизнь буду равняться. Тебе это не нужно, - а я мечтаю, чтобы Ты открыла для меня мир, чтобы научила всему на свете. Я хочу быть Твоим подобием, я хочу быть Твоим творением, я хочу быть Твоей верной подругой, которая всегда рядом - всю жизнь до самого конца. Какая разница, Стася, что написано у тебя в паспорте? - В душе ты такая же озорная девчонка, тебе хочется солнца и счастья, а не серых будней и вечного слова "Надо". Я могу стать для Тебя всем, - тебе стоит лишь поманить меня пальцем...
  
  ...И вот тогда я стояла перед дверями Твоего номера - в сумке две бутылки красного вина, в руках - торт и карамельная шоколадка от эстонской фабрики "Kalev", на шее - фигурные коньки.
  Агне, именно Агне опять открыла мне дверь в мир дружелюбной, семейной Литвы.
  Она поцеловала меня в губы, - ведь у вас так принято, - вы приобщились к такому виду приветствия в Италии.
  Я зашла в номер отеля в городе Таллинне, Эстония, - а очутилась в Польской Литве, или в Литовской Польше.
  На Твоей огромной королевской кровати сидел почти весь лётный состав тогда еще нашей авиакомпании. Тут же была и Лена, твоя лучшая подруга. Как же я завидую ей белой завистью! Ведь всё, чего я до одурения хочу - это быть Твоей подругой. Как глупо, что год рождения в паспорте дьявольским образом влияет на меру счастья в душах людей! Будь мне 44, также, как и Тебе и Лене, - мне было бы гораздо легче найти к Тебе подход и подружиться с Тобой. Но я для тебя даже не малолетняя стюардессочка, "вбившая в голову дурь", - я для Тебя всего лишь одноразовая стажёрка, годящаяся Тебе в дочери и возомнившая себе чёрт-те чего. Я сама сделала все самые грубые свои ошибки. Мне не надо было показывать Тебе величину своего дикого восторга, того, что Ты сводишь меня с ума.
  Ведь тогда, 1-го ноября, Ты еще не знала о том, что я влюбилась в Тебя, - Камаль тогда просто передал вам пять слов от меня: "She said she loves you*." Передал ли он с этими словами мои горькие слёзы? Я крепко приязалась тогда к капитану, ибо он был со мной добр, и на время полёта заменил мне отца, которого у меня никогда не было. То, что он потом говорил Тебе - сущий бред. Я вовсе не клеилась к нему и не мечтала с ним переспать. - Разве с отцами спят? Он, наверное, просто увидел всё в другом свете, и мне жаль, что так получилось. Но дело в нём, а в Тебе, ибо эта история - о Тебе.
  ...Я прошла в номер, и ты шла мне навстречу. И Твоя милая улыбка, которую мне так хочется целовать до потемнения в глазах, - она могла согреть тогда всю планету. Ты была другой тогда, ведь ты еще не знала, что я люблю Тебя. Почему же любовь, самое божественное чувство на Свете, так меняет людей? Почему любить - больно? Почему позволять любить себя - тяжело и неприятно? Неужели Тебе не льстит то, что кто-то засыпает и просыпается с Твоим именем, что кто-то исписывает Твоим именем все тетради, что кто-то пьёт за Твоё здоровье и Твою удачу, что кто-то пишет "Дружить со Стасей" в Новый год на салфетке, а потом съедает салфетку, растворив её в Шампанском, что кто-то восхищается Тобой и подражает Тебе, что кто-то прожужжал друзьям и родным о Тебе все уши, ибо только Ты и tiktai Tu* у кого-то на языке круглосуточно, семь дней в неделю и тридцать два дня в месяце, что кто-то поёт песни о любви, вставляя в них Твоё имя и вкладывая в них самые откровенные чувства к Тебе, что кто-то посвящает Тебе стихи, вкладывая в них всю свою израненую душу? Разве Тебе неприятно, что кто-то любит Тебя так, как никто никогда не любил, что кто-то буквально боготворит Тебя?.. Стася? Стасенька. Стасюнька, Станиславочка, сладкая, милая, маленькая моя девочка, идеальная моя женщина... Мою дочь будут звать Твоим и только твоим именем. И она обязательно узнает о тёте, благодаря которой она появилась на свет...
  
  ...Ты пошла мне навстречу, и я, отбросив весь страх и все опаски, поцеловала Тебя в губы. Это был простой дружеский поцелуй, приветственный, но самый божественный, самый сладкий и самый идеальный из всех, что у меня когда-либо были.
  Капитан, выйдя из ванны, куда всем экипажем ходили курить, тоже обнял и поцеловал меня. И я опять чувствовала себя ребёнком в кругу семьи. Мама, папа, сёстры, братья, дяди, тёти... Мы пили вино и смеялись, и я опять слушала музыку - ваш литовский и ваш польский. Я одурела не от вина, - от того, что время остановилось для меня тогда в Твоём номере. Я не хотела, чтобы этот вечер заканчивался. Я болтала с Алинкой в Твоей ванной. Мы курили, и я нюхала Твои духи, Yves Saint Laurent. Потом я тоже куплю себе такие же, а пока - надушу ими полоску в центральном универмаге, и буду ходить с этой полоской везде и нюхая её, вспоминать, как обнимала Тебя тогда, и как от твоей полосатой кофточки вкусно пахло этими терпковатыми, сводящими с ума духами.
  Ты была просто прекрасна... Лежала на своей постели, подложив ручку под голову, и, улыбаясь, смотрела на всех. Ты болтала на польском с Леной, - наверное, Ты была счастлива, что вы наконец-то оказались вместе в одной командировке - пусть всего на один вечер, но всё-таки.
  Ты, смеясь, рассказывала, какое платье Тебе подарила в Египте авиакомпания. Кэп специально выбрал для Тебя самое коротенькое, потому что даже он поддержит моё мнение о том, что Ты божественно красива.
  Я с жаром попросила Тебя тогда показать платье. И Ты одела его вместе с джинсами, и смеясь, показывала нам, какое оно короткое. Помнишь?
  - Аудрюс, ты накладывай, а я подержу! -
  Завтрак в Coral Beach rotana Resort. Ты оттягивала подскакивающее наверх платье, поспешно стараясь прикрыть свои божественой красоты бёдра, а Аудрюс накладывал в тарелку яства со шведского стола...
  
  А потом Ты сняла платье и пришла обратно к нам, но в номере было столько народу, что Тебе оказалось негде сесть, и капитан словил Тебя, проходящую мимо, и усадил к себе на колени, как маленькую сладкую девочку. Он восседал в кресле. - Командиру - самое почётное место. Он держал Тебя на коленях и в шутку взял в ладони Твои грудки. Ты, смеясь, говорила ему:
  - Стасик, у меня ничего нет, - иди к Агне!
  У Тебя всё есть. Ты - самая красивая женщина планеты Земля. И я уже тогда знала об этом.
  Я смотрела на вас со Стасом и была сумасшедше-счастлива. Мне хотелось запечатлеть эту божественную картину и повесить её у себя в комнате в формате А4 в рамке. Мне хотелось подползти к вам на коленях и усесться под Стасовым креслом на полу, положив голову к вам на колени. Папочка и мамочка, я ваша маленькая дочка... Вы так идеально смотритесь вместе! Мои папа с мамой никогда не были счастливы, сколько я себя помню. Я никогда не ощущала семейного единства, полноты семейных отношений, тепла и защищённости. Папа ушёл, мы с мамой остались одни, и вся наша жизнь с тех пор стала напоминать не семью, а борьбу за выживание в злом, холодном и равнодушном мире. И вот, смотря на вас, я, пусть на каких-то три минуты, но почувствовала себя ребёнком в полной, счастливой семье, хотя Тебе покажется, что всё было совсем не так. А было вот как:
  
  ...И через всё сквозило детство
  Аллегровскими "Сквозняками".
  Оставил комплексы в наследство
  Отец и дочери и маме.
  Весна врывалась без него.
  Он не возил на тренировки.
  Любовь сводилась до того,
  Чтоб раз в году купить кроссовки.
  И зимний вечер был для всех,
  Но не для них троих, конечно.
  Лишь по-эстонски падал снег,
  Стеля постель на грунте грешном...
  И лето вкуса карамели
  Стремглав летело без него.
  За лето дети повзрослели,
  Она - была и без того.
  Осенний дождь талдычил стёклам:
  "Он не вернётся никогда!"
  Но на его советском фото
  Писала детская рука:
  "Вернись! Пожалуйста! Я стану
  Учиться в школе лишь на "пять"!"
  Но тщетно всё: ему на драму
  Наверно было наплевать.
  Светлана Лазарева пела,
  Чтоб "возвращался он домой",
  Но время быстро пролетело,
  Растаяв в дымке голубой.
  И догорело зорькой детство,
  Последний раз блеснув вдали.
  Не потрудясь вопрос уместный
  Задать себе: "А было ли?".
  Теперь она смеётся, плачет,
  Обкатывает детский лёд,
  Рисует на листах удачу,
  И от себя бежит в полёт.
  И пусть фломастеры цветные,
  Коньками пусть изрезан лёд.-
  Мгновенья детства золотые
  Никто ей больше не вернёт.
  Искать отца в прекрасном принце,
  Иль мать - в подруге дорогой.
  Ищя себя, с пути не сбиться,
  Идя сомнительной тропой.
  Вот всё её предназначенье -
  Пером гусиным жизнь писать,
  Своё UKRаденное детство
  По нитке с миру собирать...
  
  ...Долго сидеть у вас было неудобно, хоть мне и хотелось остаться с вами навечно. Но утром вам надо было улетать в Вильнюс, и мне ничего не оставалось, как взять свои коньки и выйти в коридор. В Твоём номере тем временем остались Алина и исландский офицер Пол. Я не хотела их стеснять, - я вышла в коридор и увидела Тебя. Ты разговаривала со Стасом.
  Я была нереально счастлива, когда мы стояли все втроём: Ты, я и Стас - и обнимались на прощанье. Прости... Мама, папа и я. Прости пожалуйста!..
  Ты не поверишь, но эти мгновения - самые яркие в моей жизни, и я всегда буду вспоминать их со сладким содроганием под кожей.
  Мы тогда несколько раз поцеловались в губки на прощение. Ты была так божественна, так сладка! Высокая, стройная красавица в джинсах в обтяжку и в полосатой блузке.
  Стас насильно оторвал меня от Тебя и стал уводить к лифтам. А Ты пошла в свой номер шептаться с лучшей подружкой Леной. Всю дорогу до лифта я, вывернув голову на сто восемдесят градусов, смотрела Тебе в след, и на глазах у меня были слёзы. Всю дорогу, пока Ты не скрылась за дверью своего номера...
  
  Знала ли я, как долго я не увижу Тебя после того памятного вечера в отеле?
  А я тогда приехала домой пьяная - то ли от вина, то ли от счастья, снизошедшего на меня с розовых небес - и окончательно поняла, что люблю Тебя.
  
  Через несколько дней состоялся мой второй полёт. Я летела с эстонками в задней кухне и чуствовала физически, как сильно мне не хватает Тебя. Самолёт казался без Тебя пустым и мёртвым. Таллинн был мне мерзок по определению, - потому что Тебя в нём не было. Небо казалось равнодушным, потому что Твоего искрящегося смеха не было слышно в первой кухне, потому что завтраки пилотам на колени ставила не Ты, потому что голос Твой не разносился по салону маслянично-блинной сладостью:
  May we have your attention to watch the safety demonstration. This is a safety card. Consult the copy located in your seat-pocket*...
  Эстонки, Сюзанна и Хейди, ругались в задней кухне. Сюзанна кричала и плакала, Хейди её успокаивала. А мне было больно и плохо. Я чувствовала, как во мне отмирают клетки. И вот что родилось тогда:
  
  Мне состоянье "Без Тебя" иголкой колет тело.
  Литовское myliu tave теперь Тебя задело.
  Ни на секунду не могу забыть Тебя, принцесса,
  Mi quarta elementa, lietuviu stiuardese*!
  Вкус губ Твоих мне слаще всех. Он - апогей блаженства.
  Он - самый адский райский грех, вершина совершенства.
  Тебя бы век мне обнимать, mano saldi mergaite*.
  И боль мою не осознать и Вике Мастекайте.
  Мы в небе розовом одном с Тобой вдовём летаем.
  Я чувствую Тебя челом, хоть в самолёте Ты другом,
  Хоть в эшелоне Ты другом, - контакт непрерываем!
  Но вот я в Таллинне сажусь, и кровь застыла в жилах.
  Impact*! Сейчас я задохнусь!
  Я без Тебя умру, клянусь!Я сделать вдох забыла!..
  Но вот шасси по полосе до полной остановки.
  И я одна в своей стране. В своей смертельной тишине.
  В жестокой обстановке...
  Осиротела вмиг Земля. - Ты в Вильнюс улетела.
  Мне состоянье "Без Тебя" ножом кромсает тело...
  
  Это было моё первое стихотворение, которое я посвятила Тебе.
  Потом я распечатаю его в формате А4 и повешу у себя дома на стенку за неимением Твоей фотографии.
  И побегут недели.
  За вторым стажёрским полётом последует третий. Мы полетим на Канарские острова, и в ночном полёте обратно на родину я буду лететь в кабине пилотов за спиной капитана Алана. Мы будем постепенно снижаться над сказочно-освещённой таллиннской посадочной полосой. Я буду видеть это впервые - свой спящий в тёмной предрассветной тишине ночи город, приближающийся к моим шасси каждую минуту всё больше. Автоматический металлический голос в наушниках пилотов будет отсчитывать расстояние, оставшееся до столкновения с землёй, и у меня в голове родится вот что:
  
   Мне взлёт с посадкою - острее, чем экстаз,-
  Огнём во тьме - лишь лампочки приборов,
  И я сегодня - ас воздушных трасс,-
  Но что острей воздушных коридоров?
  И полоса посадки - словно миф,
  Как наша виртуальная реальность.
  И в организме - кровяной прилив.
  Подчёркивает трансконтинентальность.
  А поцелуй мне Твой - острее взлёта.
  Я вместо неба выберу Тебя!
  Но стрелкой тикают часы налёта,
  А я в себе: as skrendu pas tave*!
  Ты форму с вешалки снимаешь торопливо,
  А я - с пилотами сажаю самолёт.
  Мне дела нет до кровяных приливов,-
  Моя посадка - Твой разбег на взлёт.
  Сегодня в небе Ты меня сменила,
  На смену солнцу выплыла луна.
  Я больше жизни Ciebie kocham, mila*,
  Ведь даже солнцу не затмить Тебя!..
  
  В ту ночь Тебя как всегда вызвали из резерва. Я знала об этом, когда снижалась над своим городом, что за шестьсот километров от Твоего. Я знала и чувствовала Твоё скорое появление в небе кожей. И вот, я снижалась, а ты - только собиралась взлетать. Как будто вместе нам больше не было места вдвоём в огромных небесах...
  
  Я отлетаю все стажёрские рейсы, и настанет день, когда я полечу в Вильнюс для того, чтобы сдать line check*.
  Мне будет отведена неделя на то, чтобы окончательно и безповоротно влюбиться в Твой город.
  Я буду ходить по его уже замёрзшим улицам, и мне будет тепло от того, что где-то здесь, где-то совсем недалеко, живёшь Ты. Мне будет больно от того, что я здесь, но не могу увидеть Тебя, вечно занятую, вечно бегающую, всю в заботах и проблемах.
  Но настанет день, когда я больше не смогу терпеть и, наконец, решусь позвонить Тебе.
  
  ...Это было 29-е ноября 2008 года. У меня появился очередной новый знакомый, Миндаугас. Была вторая половина дня. Мы договорились о том, что он заедет за мной в отель - я тогда остановилась в Skrydis*"е - и мы повезём мою форму в химчистку.
  Он был уже на подходе на своей белой ауди, но я больше не могла терзаться мыслями о Тебе, и я решилась и позвонила Тебе.
  Мне как всегда очень повезло. - Ты как раз прилетела, и была через дорогу от меня, в briefing"е.
  Ты сказала, что, так и быть, подойдёшь через пятнадцать минут.
  Я тутже дала отбой Миндаугасу и дрожащими руками стала одеваться. Я смотрела на себя в зеркало и видела не себя. - Пугливая девчонка с каштановыми волосами и большими карими глазами говорила мне из зазеркалья: "Господи, как я боюсь!". Она внушила мне, и я тоже боялась. Я боялась, что стану не так себя вести, что оттолкну Тебя своим поведением, что вызову Твои отрицательные эмоции, потому что я была Тебе ни капли не нужна, и Ты лишь из жалости согласилась уделить мне тогда полчаса.
  
  Я ждала Тебя в кафе и тряслась. Мимо меня медленно проплывали люди, которые были мне совершенно безразличны. Я ждала Тебя...
  И вот Твоя высокая статная фигура, наконец, появилась в кафе, что располагалось прямо в моём отеле. Ты шла прямо, потом повернула направо, и, обогнув наш стол, уселась напротив. Всё это время я как всегда выворачивала свою шею. Я видела себя со стороны: как в мультике "Том и Джерри", моя голова повернулась до предела влево, следя за Тобою, а потом резко вывернулась вправо и продолжала вести Твой путь, ни на секунду не упуская Тебя из виду.
  Ты села и тепло улыбнулась:
  - Ну? Что интересного расскажешь? Как летается?
  И Ты сидела так еще минут двадцать, не снимая своего чёрного пуховика, теребя в руках книгу, которую принесла, чтобы отдать мне.
  Я изучала Тебя всю: Твоё милое лицо, макияж, маникюр, Твои пальцы, Твой пуховик, Твои серёжки, Твои кольца. Я опять набрала в рот воды, и если и открывала его, то изрекала исключительно детский лепет, потому что тогда, в том кафе, был первый раз, когда я поняла, что Ты буквально гипнотизируешь меня.
  А вообще - Ты была уставшая, опечаленная, немного недовольная и холодная, не такая, как тогда, 1-го ноября.
  Ты жаловалась на недопонимания с мужем, на ремонт в доме, на дирекцию компании, которая абсолютно наплевательски относится к работникам. А тут еще я на Твою голову. Мне было ужасно неудобно, что я Тебе так в тягость, но я не могла бы улететь из Вильнюса тогда, так и не повидав мою Богиню. Я сидела, слушала Тебя, изучала Тебя, ласкала Тебя взглядом, и мне хотелось разбиться в доску, но хоть как-нибудь помочь Тебе. Я мечтала о Твоей беззаботной улыбке, - о такой, какая сияла на Твоём лице тогда, когда мы все вместе пили вино в номере.
  Если бы было можно, если Ты этого только захотела, - я бы вытащила Тебя тогда куда-нибудь, мы бы выпили, Ты излила бы мне душу, - и Тебе, может быть, стало бы легче. Но я для Тебя - пустое место, а с пустым местом не ходят по барам и не пьют русскую водку, и не закусывают солёным огурчиком...
  Ты мечтала поскорее отмахнуться от меня, потому что я, глупая малолетка, уже крепко въелась Тебе в печёнки со своими звонками и письмами. "Стасюля, я Тебя люблю! Я не могу без Тебя жить! Давай встретимся! Пожалуйста! Я так много хочу Тебе сказать!". "Ладно, ребёнок, Бог с тобой...". Но они встречались - и ребёнок молчал, будто из него выкачали воздух.
  А мне так сильно хотелось обнять Тебя! Прильнуть к Тебе, прижаться всем телом, обнять Тебя, родную, поверить в то, что я обнимаю действительно Тебя, мою мечту - а не кого-то другого, кто для меня совсем неважен.
  Но Ты явно не была настроена на чисто дружеские объятия и поцелуи. Ты сказала, что Твой муж ревнует Тебя ко мне, что он думает, будто я - Виктор, а не Виктория.
  Как глупо... Прости, но глупо в сорок лет ревновать красавицу-жену к зелёной девчонке, заблудившейся в лабиринтах жизни. Ведь я желаю Тебе только счастья, и ни за что на свете не увела бы никого из семьи. Твоя семья - святое. Знаешь, с каким обажанием я бы нянчилась с Твоими детьми? Я возила бы их в школу и на тренировки, ходила бы с ними по магазинам, кормила бы их и читала бы им на ночь сказки на польском, пока Ты бороздишь просторы небес...
  Я бы много чего делала с превеликим удовольствием, потому что всё, что связано с Тобой - для меня Рай с большой буквы Р. Но я не стану и дальше перечислять Тебе своих грёз. - Я знаю, Тебе противно это читать. Ты так и не поверила мне, что моя любовь чиста и бескорыстна в самом святом смысле этого слова. Мне не нужна никакая постель. Никогда в жизни! Я даже могу выйти замуж и родить детей - лишь бы Ты не считала меня глупой лесбиянкой. Я хочу быть Тебе просто подругой. Я хочу в любое время суток приходить к Тебе на помощь, жертвуя всем, если нужно. Я хочу быть Твоей жилеткой, Твоей поддержкой и опорой, Твоим верным, незаменимым другом. Таким, который остаётся рядом, даже когда все самые лучшие друзья извинились и сказали "Нет".
  Я хочу и могу быть для Тебя всем, что Тебе когда-либо нужно. И мне до бесконечности больно, что Тебе это всё, увы, не нужно. Ты самодостаточна и сильна. Ты личность. А я - лишь ненужный атавизм, вызывающий у тебя тошноту и головные боли. Kaip skauda*...
  
  Ты по-литовски заказала два кофе и не дала мне за себя заплатить. Чтобы немного отвлечься от дурных мыслей, Ты приложила книгу к своему лицу и весело заметила, что вы с главной героиней похожи. Я смотрела на вас обеих: на Ольгу, напечатанную на обложке бульварного романа и на Тебя, живую, сидящую напротив. Ты была в миллионы раз красивее Ольги, хоть и, признаю, в ней проглядывали кое-какие Твои черты, полюбившиеся мне до боли.
  И я ненавидела стол, который нас разделял. Почему Ты всё время бежишь от меня, почему всё время садишься напротив? Первоклассница боится учительницу, хотя ужасно хочет ей сказать, что эта учительница у неё - самая любимая. Обнять, по-детски прижаться, ощутить Твой божественный аромат, пропитаться Тобою, чтобы потом питаться припасённым в недрах тела Твоим теплом до другой нашей встречи, такой нескорой.
  - Всё! Пошли курить!
  Ты встала, и я побежала за Тобой. Мы вышли за автоматические двери отеля. Ты угостила меня тонкой сигареткой. Что за марку Ты тогда курила? Скажи! - Я куплю себе в Литве блок таких же...
  - Ты же ничего не знаешь обо мне? Ты же совсем не знаешь меня?..
  Не знаю. Но люблю.
  Ты сама обняла меня, и за эти доли секунд, что я провела в объятиях твоего мягкого, теплого, вкусного пуховика, я в который раз прожила очередную свою жизнь до конца.
  Ты медленно уходила вниз по скату к машине.
  - Не кисни, ребёнок!
  Но я уже скисла, словно вкусный и полезный кефир (жалко!), потому что сейчас Ты захлопнешь дверку Хонды ЦРВ и уедешь в вечность.
  Я повернулась и уходила в отель. Мучительные рыдания уже подступали. Я хотела поскрее скрыться в своём номере, чтобы никому не показать своей боли. Люди не понимают чужих эмоций.
  Я не смогла перебороть себя и в последний раз обернулась, чтобы увидеть Твою славную фигурку, уходящую от меня в никуда. Сейчас Ты растворишься в вечерней синеве Вильнюса, и я больше никогда не отыщу Тебя в литовских джунглях, где каждый - сам за себя.
  Наверное, Ты тогда почувствовала мой плачущий взгляд на своих лопатках. - Ты обернулась тоже. Тогда, когда я уже повернулась обратно к отелю, и мои глаза были уже мокрыми.
  Всё моя "я" требовало тотчас же беспрекословно подчиняться и развернувшись, бежать к Тебе. Как в мелодрамах, когда в последний момент перед тем, как от самолёта отъедет трап, девчонка прыгает на него с борта самолёта и едет в объятия к своему возлюбленному: "Я никуда не уеду. Я останусь с Тобой.". Немое кино. Все плачут.
  Я должна была побежать за Тобой. Я должна была сказать Тебе, что я не могу без Тебя жить. Что я не смогу отпустить Тебя. Я должна была, не спрашивая, обнять Тебя сзади за плечи и расплакаться на Твоих руках. Я должна была сказать Тебе, что кроме Тебя мне никто на Свете не нужен. Я не должна была отпускать Тебя блуждать по литовскому мегаполису.
  Но я не сделала этого и не сделаю. Тебе нечего бояться. Просто я знаю, что Тебе это неприятно и не нужно. Что мои призания в чистой, "неземной", как сказала Твоя Лена, любви и мои искренние горькие слёзы Тебе не нужны. Зачем было раздражать Тебя? - Лучше я уйду в свою берлогу, поплачу там и залижу свои раны, чтобы войти в завтрашний день с улыбкой, как всегда. И чтобы снова получить по морде.
  
  Она не приедет ни утром, ни днём.
  В ночи не появится тоже.
  Она никогда не вернётся в свой дом.
  Ей путь - лишь на смертное ложе.
  Она их любила. Они её - нет.
  Они за любовь ненавидят!
  Она была зрячей, любила весь свет. -
  Слепые же правды не видят...
  Она не ответит и не постучит.
  И больше письма не напишет.
  Внутри разорвётся, но вновь промолчит.
  И в угол забьётся и раны залижет.
  А завтра весь мир вновь полюбит с нуля,
  Но снова искусана будет.
  Зловещий сценарий с названьем "Судьба",
  Бессмертный сценарий "Жестокие люди".
  Она не приедет ни утром, ни днём. -
  Исчезнет бесследно средь ночи.
  Никто и не пустится в поиск с огнём,
  И нож свой никто не заточит.
  И утро придёт и окрасит рассвет
  Гуашью предательский мир.
  Но тело с душою протёрты до дыр.
  Она не вернётся. Её больше нет...
  
  Это моё, недавнее. Я устала. Ты не представляешь, как я смертельно устала быть для всех хорошей, а итоге оказываться врагом народа.
  Ты любишь всем сердцем - но тебя выпинывают, над тобой смеются.
  Бог не дал мне счастья ни в работе, ни в любви. - Всё, что осталось со мной - лишь моя боль, переливаемая в целях сублимации в стихи и такие вот исповеди, в песни, что я пою с чувством, в лёд, который я царапаю коньками.
  
  Я благополучно сдала line check, и уже 3-го декабря состоялся мой первый самостоятельный рейс.
  Весь декабрь, январь, февраль я летала, наслаждаясь работой, которую делала с удовольствием.
  Никто не поверит, но я была в эйфории, когда катила по прохожу тележку с напитками.
  - Prasau?
  - Ka turite?
  - Yra kava, arbata, apelsinu ir pomidoru sultys, Cola, Fanta, Sprite, vanduo...
  - Vandens prasau!
  - Gazuota ar negazuota?
  - Negazuota.
  - Prasau!
  - Aciu labai.*
  Когда пассажиры были накормлены, эстонки бурно обсуждали какие-то темы на задней кухне, а я рисовала Тебя в своих альбомах, еще и еще раз читала шепотом приветственный текст на литовском, слушала в телефоне литовски и польские песни и думала о Тебе.
  
  Летим над Прибалтикой. Хмурое утро.
  Во сне онемевшие спят города.
  Под юбкой - Антарктика, но ни минуты
  Не может без крови подруга-тоска.
  Тоска моё "я" разрывает на части.
  Потом, словно пазл, меня соберёт.
  Своей баснословной не ведая власти,
  Ты в Вильнюсе где-то живёшь без забот.
  Еще полчаса - и шасси по бетонке.
  И снова от боли хоть в кому впадай!
  Кошмарные утра, душевные ломки.
  И лайнер умчит мой наплаканый рай.
  Я больше не в силах быть сильной, как прежде!
  Я больше не верю красивому "Жди"!
  Моей приговор подписали надежде
  Балтийский ноябрь и злые дожди.
  Я - та, кто в слезах, как в реке утопает.
  До боли в глазах, день и ночь напролёт
  На розовом небе одна провожаю
  Наш общий, один на двоих самолёт.
  Ты - та, кто в далёком своём королевстве
  Не знает, что кто-то грустит по Тебе.
  А я не могу отыскать себе места
  В своей неприветливой горе-стране.
  И всё же, как в сказке, в один зимний вечер
  Наш общий с Тобой самолёт полетит.
  И встречным при взлёте получится ветер,
  И он в безвременье меня поглотит. -
  Ведь мы будем вместе в своём самолёте,
  Совсем как тогда, тем октябрьским днём!
  И в розовом небе, на розовом взлёте
  Наш боинг качнёт на прощанье крылом.
  "До встречи, Эстония!" - розовой птицей
  Одним поцелуем открыть горизонт.
  И пусть наш полёт мне пока только снится, -
  Я знаю, мой сказочный сбудется сон!
  
  Я тогда еще верила и ждала, хотя сил моих больше, казалось, уже не было. Очень скоро стало ясно, что мне никогда больше не полететь с Тобой в одном экипаже, но по привычке всегда добиваться того, чего я хочу, я терзала нашего плановика Дарюса, умоляя его вставить Тебя в эстонский экипаж хоть разочек. Тогда и начались мои первые ошибочные шаги, из-за которых меня в последствии столкнут с розовых небес навсегда.
  Но тогда, закутаная в пелену всепоглощающей любви, я не ведала того, что делаю, и всё еще верила и ждала, что мы с Тобой еще полетим.
  Но время шло, и мы не летали. Мы летали, но не вместе. В розовом небе, но в разных его плоскостях. Очень скоро я поняла, что нам с Тобой больше не суждено покорять небеса вместе, и всё, что мне оставалось теперь - это добиваться своих целей самой, без помощи наших розовых небес.
  И я летала по командировкам, наслаждаясь своей мечтой, упавшей ко мне в руки внезапно в висевшего на стене карандашного рисунка.
  
  Я летала по свету, но уже в других экипажах, которые меня не радовали. Мы прилетали, пили у кэптэна в номере Яэгермайстер и вино, я курила шоколадные сигареты. Наутро мы все вместе загорали у бассейна или болтались по магазинам. В мою жизнь, наконец, вошла романтика профессии небесной принцессы. Я повидала экзотические страны и ходила загорелая без солярия. Я забыла слово "Нужда", и все мои друзья завидовали мне и восхищались мной, - я всё-таки добилась, чего так сильно хотела...
  Я пыталась. Я пыталась, моя любимая Стася, переключиться на кого-нибудь другого, влюбить себя кого-то более доступного и простого. - Но ничего толком не получалось. Я даже спала с лётчиками, чтобы заглушить в себе эту боль от безответной любви. 29-го января 2009 года, ровно через полгода после первой встречи с Тобой, в моей жизни появились два новых человека - Йонас, командир экипажа, пилот-инструктор и Янина, старшая стюардесса. С Йонасом у нас были сугубо-постельные отношения, поскольку он был женат. Я и не питала на его счёт глупых иллюзий, поскольку тогда я уже не верила в то, что когда-либо смогу полюбить мужчину, - ведь все они, один за другим, предали меня - каждый в своё время. И я влюбилась в Твою коллегу Янину, и отлично проводила с ней весёлое, безобидное время в наших общих командировках. Но она, добрая, милая, хорошая маленькая Янечка, по которой я тоже выплакала океан слёз и которой тоже посвящала стихи и песни, - она всё равно не была Тобой, Станислава...
  
  Я отлично проводила время в командировках. С черноглазой Ирой мы скупали в магазинах косметику и парфюмерию, с маленькой покладистой Янечкой мы загорали, утопая в золотых песках Персидского залива, с доброй милой Стасялькой мы катались на лодке, восхищаясь видами Дубая, с весёлой красавицей Ренаткой мы без умолку ржали в самолёте.
  Но везде, во всём мире, во всех его красотах мне не хватало Тебя.
  Твоё самое красивое на свете имя украшало десктоп моего ноутбука. На шее висела буква "С". На вопрос "Почему С?" я отвечала: "Стюардесса", хотя немой мой ответ был однозначен - Станислава.
  Прости за браслеты с твоим именем! - Я больше не могла держать в себе эту любовь, разрывающую меня на части. Одна стюардесса, Алинка, как-то проболталась, что она - Твоя соседка. Она была человеком, который знал о Тебе почти всё, и я не могла не сорваться и не распросить её об этом. Ты знаешь, как я завидую ей? - Ей можно хоть сутками торчать в окне, созерцая Твой дом - роскошные хоромы, в которых живёт моя Принцесса. Она, Алинка, может вставать в четыре часа утра и провожать взглядом Твою Хонду ЦРВ, которую Ты выводишь со двора и направляешь в аэропорт. Она, Алинка, может слышать смех Твоих детей. Она знает, как их зовут. А я, к своему стыду, не знаю.
  Она, Алинка, может дышать с Тобой одним воздухом, живя в Павильнюсе, само название которого ассоциируется у меня со словом "Рай".
  Она видит Твой замок каждый день, и ей это не нужно. А я видела его всего один раз пару минут из окна белой ауди - но насколько мне это было нужно, поймёт только аквалангист, поскорее выныривающий на поверхность воды в связи с тем, что у него в баллоне закончился кислород.
  
  ...Я тогда уговорила Миндаугаса найти в Павильнюсе Твой дом. Я очень хотела хотя бы мизинцем прикоснуться к мечте, в которой Ты живёшь. Образно. Мы приехали в Павильнюс, и, зная Твой точный адрес, я проложила дальнейший маршрут движения, сориентировавшись по большой железной карте, что висела на одном из заборов одного из садовых участков Твоих соседей.
  Ты как-то уже потом сказала мне, что я не найду Твой дом даже с таксистом, - а я нашла сама потому что любовь вела меня.
  Я была в восторге, созерцая замок, в котором заточена моя принцесса, заточена в оковы семейных проблем и бытовых забот. Я, кажется, нашла и пруд, про который Ты говорила. Я представила себе его замёрзшим зимой, и как Ты, моя красавица в голубом свитере и тёмных джинсах, катаешься по нему на коньках, а рядом играют в снежки Твои мальчишки, и Эля со своим мужем держатся друг за друга, чтобы не потерять равновесие на льду, а твоя Ян - жарит дома шашлык. Счастливая семья в больном воображении несчастной эстонской сопливки...
  Ты не ругайся, Стася! - Мы постояли возле Твоего замка всего пять минут. Я даже не выходила из ауди - я просто хотела взглянуть на Твою обитель. Мы постояли пять минут и уехали.
  А через несколько часов я уже летела в Лаловском самолёте по маршруту "Вильнюс-Амстердам". В чёрной футболке "Lithuania in my heart" я пила крепкий белый кофе, заботливо поставленный передо мной твоей коллегой Таней Соколовой, и строчила свои очередные стихи. А Ты - садилась в это время в Вильнюсе. Ты как раз прилетела из Франкфурта. Мы только взмыли в воздух, и я смотрела на часы и думала о том, что Ты садишься. И мне казалось, наши самолёты как будто бы коснулись друг друга крылами...
  Я опять плакала, покидая страну, в которую влюбилась без памяти, оставляя там Твой дом, Твою работу, Твоих друзей, Твою жизнь. С того самого вечера я мечтаю о том дне, когда въеду в столицу Литвы на машине с ноутом, коньками и униформой. И останусь здесь жить и строить свою судьбу, рожать своих детей, учить вместе с ними языки, взрослеть, умнеть, дружить с Тобой и быть всегда рядом. Всегда-всегда, когда Тебе этого будет нужно.
  
  Я летала, наслаждаясь, и не знала, как мало мне было отведено. В январе в очередной командировке на Тенериф, я узнала о том, что Лал обанкротился. Для меня это был удар похлеще, чем для Тебя. Ты вздохнула свободно и полностью посвятила себя дому. А я страдала, что Тебя больше нет в Небесах. Пусть я не видела Тебя месяцами, мне было легче осознавать, что Ты тоже где-то здесь, в небе, - хоть я и не видела Тебя, - я могла незримо ощущать Твоё присутствие в Твоей заслуженной обители. Но они сбросили Тебя с розовых Небес, как потом безжалостно сбросили и меня. И этого предательства я им, кажется, никогда не сумею простить, хоть я и сама была виновата во многом, хоть и сама нагадала себе это падение еще тогда, холодным октябрьским таллиннским утром перед первой в жизни встречей с Тобой. Будто чувствовала, что отведено мне было немного...
  И я жила в своей каморке на семнадцатом этаже, не вылазила из международной сети, в перерывах тренировала прыжки и вращения на катке, слушала в наушниках польскую песню "Strach", вдыхала морозный эстонский воздух, писала маркером признания в любви к Тебе на стенах безлюдной пожарной лестницы своего дома, капала кровью на снегу литовское "Aš tave myliu*" и польское "Ja ciebie kocham*" и плакала по Тебе каждый день и каждую ночь в долгие свободные дни между полётами. Моя любовь не знала выхода - и я, взяв на душу грех, залезла в твой ящик в интернете и в который раз ощутила на себе, что это значит - предательство.
  От имени Дарюса Тебе был выслан мой крик души на английском языке вместе с приписочкой на литовском: "Если что - то мы ничего не знаем и ничего не слышали.". - "Paslaptis*" Дарюса открылся вместе с моим. - Ты, моя проницательная, моя мудрая женщина, обо всём догадалась. Я никогда не забуду то Твоё письмо и те страшные слова "Ты действительно рискуешь потерять мою дружбу!". Я гладила тогда форму. В перерыве под аккомпанимент телевизора заглянула в свой ящик и обнаружила то, отчего потом хотелось перестать существовать. - Ты ужасно разозлилась, а я так не хотела злить Тебя! Я ничего не говорила Дарюсу о моей любви к Тебе. Он догадался обо всём сам, или ему принесла на хвосте сорока вроде Алины Улевич? Почему же Ты всё время защищала его, Стася? - Ведь будь он не виновен в сплетнях, он бы не послал Тебе моих слов со своего адреса...
  Потом я забыла. Заставила себя забыть. Я хотела только одного - Твоего прощения. Я уже обжигалась подобным образом, и поэтому ненадолго ушла в подполье тогда. Чтобы дать Тебе время. Чтобы Ты остыла. Ты думаешь, я забыла о Тебе? - Нет. - Я всё также страдала, вымученная Твоим отсутствием в Розовых небесах, я всё также строчила стихи и нюхала бумажку, надушенную Твоими духами и мечтала о встрече с Тобой, и торопила время.
  
  Когда Тебя нет в небесах, -
  Вселенная плачет навзрыд.
  Не выразить боли в словах -
  Так жалобно сердце скулит!
  Когда Тебя нет в небесах -
  На Юге - полярная ночь.
  И стрелки замёрзли в часах,-
  Тоску не смогли превозмочь...
  Когда Тебя нет в небесах, -
  То нет на экваторе лета.
  Египет впервые во льдах.
  Наполнилась ядом планета.
  Когда Тебя нет в небесах, -
  У матери нет молока.
  И желчь у младенца в устах,
  Живого, но только пока...
  Когда Тебя нет в небесах,
  Нет смысла ни в чём на Земле.
  Душа, что дышала в руках,
  Замёрзла в чужом январе.
  Пустует огромное Небо. -
  И в чём теперь смысл бытия? -
  Ведь небо - не небо bez ciebiе,
  Пусты небеса без Тебя...
  
  Но настал февраль, и очередная командировка опять закинула меня в город моей любви, Вильнюс.
  Я решила, что больше не могу терпеть и сдерживаться. Кислород в моих баллонах кончился, и как-то утром, отправив эстонок в Таллинн, я осталась в Литве и позвонила Тебе. Помню как сейчас: сидела в маршрутке, дрожащими руками искала в телефонной книже Твой номер. Потом нажала на кнопку вызова, и мне полегчало. Это, знаешь, как бывает? - Это когда ты стоишь за кулисами, готовая умереть от страха. Вот-вот, сейчас, через секунду на сцене объявят твой выход, и ты готова провалиться сквозь землю. У тебя холодеют руки, синеют ноги. Но вот, имя объявлено, - и на ватных ногах ты идёшь на сцену под стук собственных каблуков. Вышла - и уже не страшно петь даже самую трудную песню. Или, ты стоишь у бортика на катке в ожидании, опять же, своего выхода. У тебя зуб на зуб не попадает, - не от холода, - от страха, хотя тело твоё, облачённое в легкое платьице для выступлений по фигурному катанию, совсем не греет, и на коже выступили муражки. Тебе кажется, что сейчас ты завалишь всю программу, что сорвёшь все прыжки и вращения, нелепо падая или, в лучшем случае, неудачно выезжая. Но твоё имя объявлено - и уже никуда не деться. Ты выезжаешь на середину ледовой арены и уже ничего не боишься. И плевать, что ты уже сорвала первый каскад, - главное, что ты всё-таки вышла и откатала свою программу до конца.
  Так и я. - Звонила Тебе, и слушая гудки, уже не тряслась.
  Я опять "достала" Тебя тогда, 27-го февраля 2009 года. Судя по тому, что я услышала в трубке, Ты была дома в маске для лица. Ждала сыновей со школы, вроде как готовила обед. Божественно-красивая, заботливая, домашняя мамочка. Жаль, не моя...
  Я уговорила Тебя, и уже через часа два-три я ждала Тебя в Макдональдсе на автовокзале и опять тряслась как осиновый лист.
  Я ковыряла ложечкой карамельное мороженное, равнодушно созерцая стаканчик с остывшим чаем и нервно ждала Тебя. Раньше я всегда балдела от Макдональдского мороженного с тройной порцией карамели, заставляя Михалыча раскатывать по ночам по Таллинну, объезжая "Макдаки". Сейчас же мороженное не вызывало у меня никакого восторга. Я вся превратилась в страх. Ты собиралась как следует намылить мне шею, но боялась я не этого. - Я боялась себя, своей дурацкой скованности и нелепого, детского поведения. Я так много хотела рассказать Тебе - и как всегда мне, будто, кляп в рот засунули.
  Ты вошла и, стуча своими высокими каблучками, села напротив. Ты была в тепленьких шерстяных брючках (наверное, они стоили в каком-нибудь бутике целое состояние!) и в фирменном гольфе от того же Yves Saint Laurent. Сверху на Тебе была натуральная шубка, которую Ты так и не сняла.
  Ты была настолько божественна и очаровательна, Станислава, что у меня просто отвисла челюсть. Ты не заметила? - Значит, я хорошая актриса.
  Почему люди видят в зеркале совсем не то, что есть на самом деле? Почему в мире всё наоборот, всё не так, как нужно? Почему престарелый ловелас видит в зеркале молодого красавца и лезет под юбки к молодым девчонкам? Почему яркая, красивая до невозможного, умная женщина считает себя посредственной и не верит, что её можно любить до потеменения в глазах?..
  
  До моего автобуса оставалось всего ничего. А я сидела напротив тебя (опять!) и буквально не дышала. Мне нельзя было дотронуться до Тебя руками, - и я ела Тебя глазами. Как раритетный музейный экспонат "Руками не трогать! За ограду не заходить!".
  Ты пила кофе и, смеясь, спрашивала:
  - Ну что ты на меня, ребёнок, так смотришь?
  Я глупо улыбалась и продолжала путешествие своего обажающего взгляда по Твоему телу. Я люблю в Тебе всё. И Твоё "я" течёт сквозь мои мысли еще много-много времени после расставания с Тобой.
  Мы говорили о всякой ерунде, а я хотела сказать Тебе так много важного... И опять не осмелилась, потому что знаю - Тебе это важное не нужно. Чем окончательно потерять Тебя, я лучше буду глупо улыбаться и созерцать Тебя молча во всех кафе Вильнюса, где под любопытными взглядами местной публики Ты будешь злиться на меня за мой длинный язык и упрямый нрав.
  
  Но вот, пора. Мы соскакиваем с деревянных макдональдсовских стульев и спешим на автовокзал. Ты быстро идёшь впереди, я бегу за Тобой сзади, еле тащя за собой свой нелепый розовый чемодан. Я, наверное, такая неуклюжая по сравнению с Тобой, моя королева! Я маленькая и пухленькая, а Ты - высокая и стройная. А я отдала бы Тебе впридачу к Твоей неземной красоте свои 23, чтобы Ты была самой счастливой на Свете. Ведь я знаю, для Тебя так важно, что написано в паспорте...
  Как бесконечно жаль, что годы не вернёшь. Годы - причина слёз стольких красивых и умных женщин... Я могу загадать и нарисовать всё, что захочу, - и всё сбудется как по заказу. Надо только потерпеть. И только годы никогда не вернёшь назад. Мне думается, что 24-го января 1986-го года, когда я пришла в этот злой и равнодушный Мир, - Ты была в полёте. Какой-нибудь Вильнюс-Кишинёв, или Вильнюс - Одесса. Красивая, неотразимая, весёлая, трудолюбивая стюардесса Станислава. В Аэрофлотовской форме. Двадцати одного года от роду. Сейчас я старше, чем Ты была тогда... А 1-го января 1987-го года Тебе исполнилось 22, - тогда, когда мне еще и года не было. Знала ли Ты, тогда, в свой 21, что где-то на территории ГДР родилась девочка, которая через двадцать два года полюбит Тебя больше жизни? Знала ли Ты, что в свои сорок четыре войдёшь в мою жизнь и станешь неотъемлемой её частью, что станешь героиней моих романов, хозяйкой моих мыслей? Могла ли Ты тогда это предполагать, молодая, красивая, беззаботная - такая же, как и сейчас?..
  
  Мы долго искали автобус. Я с трудом волокла чемодан по зимне-весенней ваче, торопясь, но успевая при этом любоваться Тобой, идущей впереди.
  Стася, если бы Ты мне тогда сказала остаться, я бы без раздумий выкинула в помойку билет и счастливо помахала бы уходящему в Ригу автобусу!
  Но судьба зла, и то, чего ты так сильно хочешь - неосуществимо, как то, что времени потерянного не вернёшь. Рисуй-не рисуй. Ты довела меня до нужной платформы и наклонилась, чтобы я дотянулась до Твоей щеки для поцелуя. Сладкая, нежная, вкусная, чистая, до безумия идеальная кожа Твоего лица... Я прикасаюсь к ней уже дрожащими губами.
  - Всё, беги!
  Моё робкое "Пока...". Ты разворачиваешься и уходишь на стоянку к своей Хонде. Я разворачиваюсь и бегу к автобусу, потому что он вот-вот закроет двери и уедет. Ты не сказала "Останься!" - и я не выкинула билет. Меня в Вильнюсе никто не ждёт, и никто не ждёт в Таллинне, но я уезжаю, захлёбывась в собственных слезах. Моя красавица, моя Богиня, моя Станислава, моя славная Стася, моя дорогая, моя любимая опять уехала на своей чёрной машине в небытие, в место и время, где мне нет никакого места.
  Автобус мчит меня в эстонскую пустоту. Я еду умирать от своей неизлечимой болезни под названием "Любовь"...
  
  Теперь мы с тобой очень нескоро встретимся. Почти полгода пройдёт прежде, чем я опять буду иметь счастье созерцать Твой совершенный, идеальный образ.
  Как много воды утечёт с того февральского дня, и как много её еще останется впереди!
  Я бы мечтала встретиться с Тобой совершенно случайно через много-много лет где-нибудь в Вильнюсском торговом центре. Ты бы шла по нему вместе со своими, уже подросшими мальчишками, с Эльжбетой и её новорожденным ребёночком. А я бы шла Тебе навстречу вместе со своим мужем-капитаном и с дочкой. Ты знаешь, как бы звали мою дочку...
  
  Меня вышвырнули с Розовых Небес сразу следом за Тобой. Помнишь? - "Пришёл оранжевый апрель, обрушил розовое небо...".
  Я помню этот день. Мне тогда было неспокойно на душе, будто я предчувствовала то, чего так страшно боялась.
  В середине дня позвонила Сюзанна:
  - Viktoria, tsau! Kas sulle tuli leping mailile?*
  Я заглянула в почту.
  - Ei tulnud.
  - Mulle ka ei tulnud.
  Кто-то из "оставшихся за бортом" позвонил Беате, и тогда уже окончательно выяснилось, что нас не взяли в новую авиакомпанию, образовавшуюся после развала Лала. В эту самую минуту, услышав в трубке три страшных слова "нас не взяли", я сидела в раздевалке ледового холла. - Переодевалась после тренировки. Именно в этот самый момент, когда я сидела на скамейке среди детей-фигуристов полуголая - один конёк на мне, другой - сброшен на пол - моё наплаканое, вымечтанное, романтичное розовое небо натяжно взвыло и с ужасающим грохотом обрушилось прямо на мою многострадальную голову. Обвалилось, подмяв под собой весь мой маленький, мечтательный мир. Обрушилось, убив все мои мечты и надежды. Упало, окончательно добив и без того слабенькую надежду на то, что "может быть, всё еще будет хорошо, и мы с тобой слетаем еще не раз"...
  _____________________________________________________________________________________
  * - Виктория, тебе на е-мэйл пришёл новый договор?
   - Не пришёл.
   - И мне не пришёл...
  
  Я проплакала в той же раздевалке навзрыд, уткнувшись лбом в холодную немую стену, выкрашенную синей финской краской. Проплакала минут сорок, ничуть не стесняясь фигуристов и их мам. Когда окончательно рухнул мой нарисованный на куске бумаги мирок и сдохли от тифа все три слона, на которых он держался, мне уже нечего было стесняться и нечего бояться. Моя жизнь закончилась, как заканчивается жизнь птицы, которая больше не может летать. И поэтому, первым порывом было пройти одну остановку от катка до шестнадцатиэтажки, в которой я жила, когда мы с Тобой познакомились, подняться на свою знакомую крышу и...совершить свой последний полёт над серостью бытия, над этим злым и равнодушным миром, безжалостно отобравшим у детдомовского ребёнка игрушку его мечты.
  
  Но еще через полчаса я уже ехала в троллейбусе с дымящимся стаканом черничного чаю в руках, и, вытирая сопли, строчила смски. Яньке, Йонасу, Тебе. Яня никогда не любила писать писем, и поэтому, я не удивилась, когда не получила от неё ответа. Йонас - понятное дело, сразу ушёл в пампасы, - ему всегда было нужно от меня лишь одно, - помнишь, ты сама меня об этом предупреждала?..
  А Ты ответила. Поддержала меня в ту минуту, когда я была на грани того, о чём думаю всю жизнь.
  "Жаль, но поверь, - это не конец света. Ты же знала, в какой компании ты работаешь, и сократили, наверное, не только тебя. Не грусти! - Жизнь прекрасна."
  Конечно, в тот момент она отнюдь не казалась мне прекрасной, но всё равно стало теплее - от того, что Ты помнишь, от того, что поддержала, оттого, что Ты всё-таки есть, - тёплая, понимающая, мудрая и не равнодушная к моей самой горькой беде...
  
  ...И побежало время. С тех пор, как моё розовое небо с грохотом упало мне на голову, я стала считать дни. День, неделя, месяц... Я постепенно забывала технологию, демонстацию, тексты, что так любила читать, работая под номером два. Я забыла, что это такое - чувствовать себя стюардессой, - гордо идти по проходу между кресел и улыбаться млеющим пассажирам и их жёнам. Я чувствовала, как мои крылья постепенно атрофируются, - это было самое страшное, - я разучилась летать. Мне было нестерпимо больно смотреть, как самолёты взмывают в теперь уже кобальтовое весеннее небо. Невыносимую муку причинял ушам звук пролетающего над городом пассажирского лайнера. Я не могла больше видеть ни стюардесс, ни пилотов. А самое большое отторжение в моём организме вызывал розовохвостый лаловский боинг 737. Нередко катаясь в аэропорт вместе с таксистом-Михалычем, я могла случайно увидеть припаркованый у какого-либо из гейтов лаловский боинг 737, выходящих с рейса моих бывших эстонских коллег или их же, на рейс спешащих. Им было хорошо. Они, напустив на себя увереный вид, бежали по аэропорту на контроль в стерильную зону, и развевались на бегу их серые пончо. Они летали, ибо их крылья и не думали атрофироваться, ибо их крылья никто не подрезал зловещей ночью под полной луной, в тот момент, когда они меньше всего ожидали подвоха. -Дома их ждали мужья и дети, обеспеченные родители, дома и машины. И они спешили, чтобы заработать на чёрную икру, ибо у них уже был хлеб, на который эту икру намазать.
  А у меня теперь не было даже хлеба. И моему обрушившемуся небу на это было наплевать.
  
  Кому я была нужна тогда в своей Эстонии - с высшим образованием и пятью языками, с обширным опытом работы в сфере обслуживания клиентов и с моим по-детски настроеным, но бесконечно дружелюбным нравом?
  Три месяца я искала работу. Три месяца безрезультатных скитаний, пустых белых ночей, криков в слепую тишину и безутешных слёз в подушку. С того апрельского дня, когда упавшее розовое небо вдруг стало чёрным под ногами тех, кто по головам прошёл к своей цели, прошло три месяца.
  
  Меня позвали на собеседование в компанию круизных суден, совершающих кругосветные путешествия. Я подходила по всем статьям, и тогда мне еще не было страшно вот так взять и уехать на полгода. Уйти, забыть, оставить, покинуть эту безжалостную родину, которой я оказалась не нужна. Мне не было страшно, ибо я не верила в то, что пройду. Люди, спихнувшие меня с облака номер 1965, в котором я так сладко обустроилась, сама того не подозревая, на полгода, обрезав мне без наркоза крыла, еще и вкололи в меня кубик комплекса неполноценности. И поэтому теперь я не верила, что пройду интервью и попаду на кругосветный корабль. Мне этого совсем не хотелось, а посему было всё равно. Море никогда не было моей стихией. - Моё предназначение - летать. Моя жизнь - только в небе. А когда небо для меня закрылось, время остановилось для меня в одночасье с замершей в жилах кровью. Мне стало всё равно. Я стала курить. Сначала по одной-две сигареты в день, потом больше, больше, пока не дошло до пачки в день. Я каждый день выпивала. Я гуляла с друзьями до утра. Я уходила из дома утром и возвращалась под утро чуть ли не через сутки. Вместе с потерянной мечтой и поехвашей крышей на Тебе (а ведь Тебя через наши рухнувшие небеса я тоже теперь не могла бы увидеть), я стала конкретно интересоваться женщинами нетрадиционной ориентации. Я знакомилась с ними в интернете, ходила в лесби-клубы, пускалась во все тяжкие. Мне хотелось экстрима, неформального секса, травки. Мне хотелось напиться до белой горячки, так, чтобы забыть, как меня зовут, заснуть и не проснуться больше никогда, - только бы не открыть своих выплаканых глаз и не увидеть этот предательский мир. Я больше не хотела этой боли, ибо моя жизнь в последние годы стала больше походить на постоянный запрет. Хочешь чего-то, любишь что-то - получаешь маленькую, смертельную дозу. Потом подсаживаешься - и больше не получаешь. Нельзя. Табу. Кирпич. "Детям до шестнадцати - запрещено".
  Моя любовь к Тебе была рождена этим розовым небом и держалась на нём, ибо я до последнего дня надеялась, что всё еще образуется, что Лал кто-нибудь выкупит, и ты снова начнёшь летать, и сбудется моё стихотворение, написанное для Тебя еще тогда, в ноябре, в отеле "Skrydis", когда мы с тобой встретились тет-а-тет в первый раз...
  
  Я не знаю Тебя, но уже люблю,
  Как заточенный нож по сознанью прошёлся,-
  Весь мой свет стрым клином сошёлся
  На коротком и сладком литовском "Myliu!".
  Пусть стихи все с привычною рифмой,
  Я умру и воскресну и снова умру.
  Никому никогда не понять, почему
  Мне живётся так горько с моею харизмой.
  Мы слетаем с тобою еще - и не раз!
  К синим звёздам, зелёным планетам.
  Превратимся в секреты лилового цвета...
  Почему же так горько я плачу сейчас?
  
  Видимо, Вселенная услышала меня - но не так. Моё послание "морзянкой" разобрали не в том ключе. - После того стихотворения прошло полгода. С тех я не раз летала с Тобой, - но всего лишь во сне. Помнишь, строчки Игоря Николаева?
  
  Я закрываю глаза, и я краду Тебя, пока ты спишь.
  Во сне мы улетаем в Лондон, а потом - в Париж...
  
  И никогда - в реальности. Никогда-никогда нам больше не листать журналы в передней кухне. Никогда больше не поднимет нас боинг в небо. И небо уже никогда не будет розовым...
  
  Печатая эти строки сейчас, я еще не знаю, а будет ли для меня небо вообще когда-нибудь.
  Я мечтаю об этом, и не откажусь от своей мечты даже тогда, когда в мой гроб будут заколачивать гвозди. Моё вечное небо - оно, по крайней мере, реально. Нереальна для меня Ты. Если бы Ты знала, как горько было чувствовать на своих волосах чужие женские руки, и знать, что они - не Твои, и никогда Твоими не будут!..
  
  Второе июня 2009 года - последний раз, когда я имела счастье видеть Тебя и дышать Тобою.
  Сейчас мне больно писать всё это. С той минуты, когда я, взрываясь самой горькой на свете истерикой, бежала от Твоей Хонды по направлению к вокзалу, поцеловав Тебя в нежнейшую улыбку, убегала, чтобы уже никогда-никогда больше не увидеть и не поцеловать, прошёл ровно один месяц, три дня и пять часов...
  
  Надежда умирает последней. Тогда, 2-го июня 2009 года, я в который раз решилась позвонить Тебе, и я всё еще надеюсь, что это был не последний раз. Я знала, что в который раз увижу Тебя, а потом опять буду плакать безутешно несколько дней, раставшись с Тобой еще на одно навсегда, знала, что через время Твой божественный образ опять сотрётся из моей больной памяти, но Ты будешь продолжать мне сниться, продолжая жить в моём сиротливом сердце.
  
  Я тогда приехала в Вильнюс именно для того, чтобы пройти интервью на то самое круизное судно, на котором я уже через три недели буду страшно ностальгировать по Прибалтике, предавшей меня.
  И хоть я приехала тогда в Твой город специально на интервью, мыслей о нём в моей голове было не больше, чем на одну сотую. - Всё остальное пространство в ней занимала Ты.
  Жизнь учит людей, разбивая им носы. - То, к чему ты больше всего привязываешься, отбирается у тебя самым безжалостным образом, а то, к чему ты равнодушен, даётся тебе в руки с необычайной лёгкостью.
  Мне хватило пяти минут и трёх фраз по-английски на красном ковре у американского представителя, занимающегося вербовкой кадров, чтобы получить работу, о которой столькие не без слёз мечтают годами.
  Через полчаса меня уже не было среди девчонок, волнующихся и толпящихся перед кабинетом, в котором решалась судьба тех, кто хотел в море так же, как я всегда хотела в небо. - Я была на улице. Еще well groomed*, в синей форменной юбке и белоснежной рубашке, я судорожно нажала на кнопку вызова, найдя в своей телефонной книжке самый любимый мой номер.
  Ты была в школе стюардесс. Ты не сходила с ума по небу и не молила его ночами протянуть Тебе руку, - может оттого, что уже отлетала 26 лет, а может оттого, что не была столь безбашенна и романтична. - И именно поэтому небо опять отдалось Тебе. Только теперь из розового оно превратилось в бордовое. - Ты училась в школе стюардесс теперь уже для того, чтобы летать пурсером в другой литовской авиакомпании. И Тебе было наплевать, какого цвета это небо, - главное, что Ты теперь будешь при деле и при деньгах, и со своей лучшей подругой Леной в одной авиакомпании. Господи, как я счастлива за Тебя, любимая! Моя красавица, Ты достойна самого лучшего на свете! Так пусть хоть бордовое небо принесёт Тебе и удачу, и счастье, и признание, и самые лучшие моменты, какие оно только может подарить!
  Всё, что оставалось сейчас мне - это ждать. Ждать, когда небеса снизойдут и до меня тоже. Ждать, когда ты освободишься и поедешь в мастерскую по ремонту машин за своей Хондой, чтобы после этого, отчаянно матерясь в душе, приехать на автовокзал, место встречи, которое нельзя изменить, - и чтобы еще минут 40-50 понаблюдать мой измученый образ, мои влюбленные, подёрнутые розовой плёнкой глаза - выплаканные и несчастные.
  
  Я стояла где-то в Вильнюсе на неизвестной мне улице. Покинутая и ненужная ни городу, ни тому, кто меня выкинул, ни Тебе. Стояла, прислонившись к рекламному плакату в стекле, и говорила с Тобой по телефону. Умоляла Тебя приехать. Умоляла Тебя уделить мне хоть полчаса.
  "Ведь возможно, мы больше не увидимся, Стася! - говорила я - Я ухожу в море..." - и голос мой дрожал. Я не верила тому, что слышу в трубке. Весь мир теперь казался мне одним большим предательством, и поэтому Твой сладкий голос, за который я отдала бы весь мир, казался мне розыгрышем. Нет, это не Ты. Не может быть того, что я слышу сейчас Тебя. Ведь Ты - божество, Ты - идеал. Ты - недосягаема, как голливудская звезда, как президент США. Неужели я слышу Тебя? Твой польский, твой литовский?..
  
  Ты обещаешь найти меня в вильнюсских лабиринтах и кладёшь трубку. И я стою и плачу в рекламный плакат. Подрагивают голые плечи. Неизменный розовый чемодан забыт в сторонке. Три сигареты, - всё, что у меня осталось от того, кто вышвырнул меня посреди города моей мечты. Я выкуриваю их, ожидая Тебя.
  
  Но Ты не приедешь. Позвонишь, скажешь, что сама заблудилась и уехала не туда. Назначишь встречу на неизменном автовокзале. "Так и быть, ребёнок, последний раз...".
  Я спешу на автовокзал. Размениваю полтинник на троллейбусный билет. В троллейбусе рождаются стихи.
  
   Никому не нужное заблудшее дитя.
  Жизнь свою разрушевшее в поисках себя.
  Нет тебе приюта, мир тебе чужой.
  Сама себя запутала своею же душой.
  Твоя душа - оковы. Они мешают жить.
  И хочется прыжок последний совершить.
  Была бы ты как все - и счастлива б была.
  Но хочешь быть звездою и догореть до тла.
  А что взрастишь из пепла? - Лишь горькую беду,
  Ту, что себе нагадана в болезненном бреду.
  И вот, стоишь и плачешь в чужом краю одна.
  Не жить тебе иначе. - Так выбрала сама.
  Никто не пожалеет. И слёзы не утрёт.
  А будет всё больнее, потом совсем прирёт.
  Конец сей эпопеи - отнюдь не хэппи энд.
  Не зря ты пожалела, что родилась на свет...
  
  
  На вокзале я немного прийду в себя. Куплю в киоске пачку литовских сигарет, скурю половину до Твоего приезда. Почувствую время и место, где Ты должна появиться, моя королева на чёрном джипе. Встану возле магазина IKI, займу выжидательную позицию. И Ты позвонишь: "Я тебя уже вижу!".
  И я тебя... Как на правом берегу Нериса, если ехать на "двойке" из Seskine* в аэропорт - ir as tave*...
  Я вглядываюсь в стоянку, постепенно чувствуя, как стекаю на асфальт, превращаясь в огромную лужу сухих слёз. Мой язык опять хочет отрешенно закрыться в келью, но на этот раз я не дам ему этого сделать, о чём теперь и жалею.
  И вот...Ты. Выруливаешь на своём чёрном джипе. Твой точёный профиль, гордая, прямая осанка, рассыпчатые, теперь уже орехового цвета волосы...
  Я, не чуя под собой ног, спешу навстречу Тебе. Я всё еще не верю, что вижу не кого-нибудь, - а Тебя.
  У меня так было в детстве. Мне было 14 лет. До этого я целовалась с мальчиками только в игре "Кись брысь мяу", и поэтому поцелуй взасос был для меня чем-то священным и недосягаемым тогда. А в тот летний вечер в таллинском парке аттракционов был фестиваль "Конец света". К нам с подружкой, качающмся на качели, подошли какие-то парни. Мы посидели с ними на качелях минут пять, потом ломанулись к сцене, слушать концерт. И парень, что сидел возле меня, задержал меня и поцеловал взасос.
  На следующее утро я не верила в то, что это было. Правду не могла рассказать даже Танька, - она ведь убежала тогда вперёд, к сцене, и не видела, что произошло со мной.
  А я писала вечером в дневнике, что не помню, был поцелуй или нет. В конце-концов, я решила, что я это просто вымечтала, или мне это приснилось. Настолько большое значение для меня тогла имела эта смешная, невинная вещь... Потом уже, конечно, было всё равно. Я взрослела, и таких ярких эпизодов набиралось столько, что уже не хватало дневников.
  Всё прошло, но впечатлительность осталась. И даже теперь, когда я, наконец, получаю в руки вымечтанную за долгие годы или месяцы жар-птицу, я всё еще не верю в то, что моё нереальное счастье всё-таки снизошло на меня. Сомнение шепчет изнутри, что я этого недостойна, и никогда не получу, и что всё это мне просто снится...
  
  ...Чтобы поверить в то, что Ты всё-таки была, мне мало даже часа, проведённого с Тобой в Твоей машине. Я сама придумала себе свой хрупкий, фарфоровый мир, и сама же в него не верила.
  Я открыла переднюю дверцу с Твоей стороны, и восторженно глядя на Тебя во все глаза (как всегда), изрекла смущенное "Привет!..".
  - Садись, чего стоишь...
  Я скорее всунула чемодан на заднее сидение, стараясь ничего не испачкать, и рухнула на переднее сидение рядом с Тобой. Развернулась к Тебе на девяносто градусов в талии, как кукла на шарнирах, и изучая Тебя, всё еще не верила, что это Ты рядом. Ты смущенно завела машину и порулила к неизменному "Макдаку".
  Для Тебя встреча со мной - ненужное "надо", для меня - чуть ли не смысл жизни. И именно из-за этой спасительной соломинки для меня Ты и в этот раз сжалилась и, ругая последними словами своё милосердие, поехала на автовокзал.
  Спасибо, сладкая! Ведь эта, может быть, последняя встреча с Тобой на стотисе, даст мне теперь духовной пищи еще на полгода разлуки с Тобой. Ты будешь бороздить просторы польских и литовских небес, а я - просторы пяти океанов, но любовь моя к Тебе всё равно останется со мной, - где бы ни была Ты, и где бы ни была я. - Земной шар слишком мал для того, чтобы Ты от меня сбежала. Ты можешь поменять номера телефонов, - а я всё равно буду любить Тебя и ждать Тебя. И настанет день, когда я найду Тебя в любом лабиринте любого города любой страны Земного шара. И Твой милый Павильнюс, поверь, не самые страшные джунгли на свете. - Любви моей такой орешек, поверь, по зубам...
  
  Ты, наверное, сейчас злишься или смеёшься, если читаешь эти сточки. Где Ты сейчас, любимая? В какой стране? В каком городе? Как Ты себя сейчас чувствуешь? Что Ты сейчас чувствуешь? Какая там сейчас погода? И сколько время?
  А у нас - 4:09 по таллиннскому времени, уже наступило 6-е июля 2009. За окном светло и тишина. Лишь редкая машина пробежит по магистрали, над которой возвышается мой 14-этажный дом из красного кирпича. Уже через три недели меня здесь не будет. Осиротеет Прибалтика, которую я люблю, - но не заплачет по мне. Как и Ты, - даже если меня не станет ни в небе, ни в море, ни на земле...
  
  Возвращаюсь мыслями во 2-е июля... Ты, как всегда, торопливой походкой идёшь к "Макдак". Я, как всегда, бегу за Тобой. Маленькая и несоврешенная - за высокой и совершенно совершенной.
  Lietuvos lietus* умыл уличные лавочки. Ты поспешно ищёшь в сумке салфетки, протираешь лавочку.
  - Садись!
  Мне разрешена посадка, но я хочу сесть на Твоей полосе, а не на параллельной. Сесть на Твоей полосе, столкнуться с Тобой и сгореть заживо в пламени любви.
  - Давай уйдём отсюда? Здесь так много народу...
  Мне так хочется наконец сказать сказать Тебе всё, что наболело у меня за полугодовую эпоху моих розовых небес! Но Ты упряма, бесстрашна, категорична, сильна, непререкаема, идеальна, совершенна, безупречна, отточена до невозможности. Даже используя самый богатый язык на свете, я не смогу подобрать слов, чтобы описать, насколько я восторгаюсь Тобой. Таких слов нет даже в русском языке!
  Я сажусь на корточки прямо под Твоей скамейкой. Как котёнок. Опираюсь лбом о Твою чёрную кофточку, чтобы хоть немного, хоть сантиметром лба прикоснуться к твоей божественности.
  Была бы я кошкой, я бы тёрлась о Твои ноги и мурлыкала бы от счастья.
  Но я не кошка, и Тебе и так стыдно на людях, хоть они, может быть, и принимают нас за маму и дочку.
  - Ладно, пошли!
  Ты вскакиваешь и вихрем несёшься в машину. Хоть там нас никто не увидит... А я опять бегу за Тобой, опять тащу свой чемодан по последождевой привокзальной слякоти. Мне так хочется остановить Тебя и, наплевав на любопытные людские взгляды, обнять Тебя - ну хоть на секундочку!
  
  Но я, как всегда, боюсь. Ты внушаешь уважение, обажание и страх, - настолько преобладаешь надо мной, обладаешь мною, гипнотизируешь меня.
  И вот, мы сидим в Твоей Хонде. И я опять как дорогая резиновая Барби, - наверное, такая была у Твоей дочки Эльжбеты, когда она была ребёнком, - у меня не было. Я сама Барби. - Сижу - ноги на полу, - талия и всё, что выше - на девяносто градусов влево. Созерцаю, пью, вдыхаю, читаю Твой образ и всё еще не верю своему счастью.
  А минуты безжалостно тикают. Ты считаешь их, мечтая поскорее от меня отделаться и поехать домой учить свои лётные экзамены. И я считаю, но далеко не мечтаю поскорее сесть в автобус и уехать от Тебя еще на одно навсегда, задыхаясь в рыданиях. Сколько на этот раз будет отведено этому "навсегда"? - Ты мечтаешь, чтобы навсегда было навсегда. А я мечтаю, чтобы навсегда было самым коротким сроком из всех возможных. Ведь нетрудно раз в полгода дать голодающему кусок хлеба, нетрудно уделить страждущему всего полчаса, чтобы напитаться Тобой еще и еще на полгода вперёд, - рассуждаю я по-детски, искренне не понимая Тебя.
  Ты думаешь, что разбаловала меня. Ты говоришь мне обо всём. И я, наконец, развязала язык и сказала Тебе многое, что хотела сказать, но чего говорить было не нужно.
  Ты практически никогда не подпускала меня к себе и, наверное, поэтому сама сделала из себя для меня божество. Неприступное и запретное, Руки горят - так хочется его потрогать. Священное. Заповедное. Ради одного "потрогать" сумасшедший готов положить жизнь.
  Ты смеёшься. Я сгущаю краски. Идеализирую. Я глупый, романтичный, максималичтичный ребёнок. Амбициозная... Даже сейчас, когда я стала такой же, как все, когда встретила мужчину своей мечты, когда захотела стать женщиной, а не ребёнком, когда хочу отдавать и отдаваться, засыпать и просыпаться в сильных мужских объятиях, когда хочу рожать от него детей, - даже сейчас я всё равно остаюсь глупым максималистичным ребёнком и романтиком, сгущающим краски.
  
  ...Я буду просить Тебя полежать на Твоих коленках, обнять Тебя хотя бы наполовину, в тесной машине. Буду елозить кончиками пальцев по Твоим длинным стройным ножкам в обтягивающих джинсах, буду теребить пальцами украшение, висящее у Тебя на груди, буду засовывать кончики пальцев в петли Твоего свитера крупной вязки, буду мысленно пить с Твоего божественного лица воду. А ты будешь терпеть меня, но дождёшься конца минут, которые вожделенно считала, и которые я так сильно хотела оттянуть. Мне как всегда останется три минуты до отхода таллиннского автобуса, а я как всегда не захочу отлипать от Тебя.
  Не хочу - но надо. Простейший закон выживания.
  - Стася!
  - М? - В сладкой полуулыбке ты бросаешь на меня свой редкий, как эстонское солнце, испепеляющий взгляд.
  - Можно, я хоть в щёчку Тебя на прощание поцелую?
  - Ну ладно, целуй... - Благородно разрешаешь Ты.
  И в эту секунду я похожа на пятилетнюю девочку-сладкоежку, которой разрешили обмакнуть палец в глазури, которой полит торт, приготовленный на именины. Обмакнуть и облизать. Ребёнок плотоядно улыбается, но в улыбке его плотоядной сквозит счастье, умеющее в момент сдвинуть горы и навлечь на пустыню дожди. - Это как эффект бабочки. Один лёгкий взмах крыльями - и цунами на другом конце света.
  Это мы с Тобой - разные половинки света. На Твоей - умиротворение и полный штиль. На моей - цунами. Я кидаю на Тебя последний обажающий взгляд и спешу уйти, пока еще не поздно. Захлопывается дверь Хонды. Один шаг вперёд - и слёзы зальют моё лицо. Ты вздохнёшь свободно еще на одно навсегда, а я буду плакать всю ночь, всю дорогу от Вильнюса до Таллинна, маршрут моей судьбы, маршрут моей любви. Как долго будет длиться моё мучительное навсегда? И наберу ли я еще когда-нибудь Твой номер - самый любимый в моей телефонной книжке - чтобы, отбросив липкий, потный свой страх, опять услышать звук самого чарующего на свете голоса, голоса Моей Богини? Где Ты сейчас? И где будешь тогда? Где бы ни скиталась по свету я, в каких бы просторах ни завораживала бы людских сердец Ты, я свято верю, что звук Твоего божественного голоса будет вечно звучать высоко-высоко, в нашей с Тобой вечной обители - пусть уже не в розовом, но в небе...
  
  Где Ты сейчас, родная?
  Каких же оттенков Твои небеса?
  А я просыпаюсь и засыпаю
  С Твоим гордым именем лишь на устах...
  
  Где Ты сейчас, Станислава?
  Каких дальних стран бороздишь облака?
  Все песни мои - стюардессе во славу,
  Тебе, что стройна, высока и легка!
  
  Где Ты сейчас, моя королева?
  Чем заняты мысли святые Твои? -
  А я не прошу ни зрелищ, ни хлеба, -
  В моём "навсегда", как всегда, только Ты.
  
  Я в утреннем солнце лучи собираю,
  Вдыхая июльский таллиннский смок.
  Я всю теплоту Тебе посылаю,
  Пусть нежность истопчет хоть сотни дорог.
  
  Земля не покажется больше пустою,
  Хоть Ты проживаешь на небе седьмом.
  И годы мои отрастут сединою,
  Пока вся Земля мне ни станет как дом.
  
  Твоей неприступностью плечи покрою
  И ноги свои исхожу до крови.
  Но выйду к Тебе я любою ценою,
  Распутав в конец лабиринты любви.
  
  И вот, в декабре, второю зимою
  Найдут завершенье скитанья мои.
  И Ты будешь рядом, Ты будешь со мною -
  В сетях моей пылкой, небесной любви.
  
  А где Ты сейчас, родная?
  Каких же оттенков Твои небеса?
  И я чуть дышу, самолёту внимая,
  Чей гул растворился уж в птиц голосах...
  
  
  
  * - mano pirmas skrydis - мой первый полёт (лит.)
  * - ir visa kita - del manes nesvarbu - и всё остальное - для меня неважно (лит.)
  * - briefing - комната для совещания лётных экипажей (англ.)
  * - jumpseat - откидное кресло для бортпроводников (англ.)
  * - Cia musu, cia jusu - это наша, это - ваша (лит.)
  * - wide angle lens - окошко на двери самолёта для обзора того, что происходит за бортом (англ.)
  * - Galley Two - вторая кухня в самолёте (англ.)
  * - tik detales - лишь детали (лит.)
  * - Labas rytas - доброе утро (лит.)
  * - Tavo glebyje aš kaip dengue - в твоих объятиях я как на небесах (лит.)
  * - She said she loves you - она сказала, что любит вас (англ.)
  * - tiktai Tu - только ты (лит.)
  * - May we have your attention to watch the safety demonstration. This is a safety card. Consult the copy located in your seat-pocket -
  Просим вашего внимания к просмотру демонстрации правил безопасности полёта. Это - карточка правил безопасности. Обратите внимание на такую же, - она находится в кармане кресла, стоящего перед вами (англ.)
  * - lietuviu stiuardese - литовская стюардесса (лит.)
  * - saldi mergaite - сладкая девочка (лит.)
  * - Impact - столкновение (англ.)
  * - as skrendu pas tave - я лечу к тебе (лит.)
  * - ciebie kocham, mila - люблю тебя, милая (польск.)
  * - line check - лётный экзамен для бортпроводников (англ.)
  * - skrydis - полёт (лит.)
  * - Prasau?
  - Ka turite?
  - Yra kava, arbata, apelsinu ir pomidoru sultys, Cola, Fanta, Sprite, vanduo...
  - Vandens prasau!
  - Gazuota ar negazuota?
  - Negazuota.
  - Prasau!
  - Aciu labai.*
  
  - Пожалуйста?
  - А что у вас есть?
  - Есть кофе, чай, апельсиновый и томатный соки, Кола, Фанта, Спрайт, вода...
  - Воды пожалуйста!
  - Газированой или негазированой?
  - Негазированой.
  - Пожалуйста!
  - Большое спасибо! (лит.)
  
  * - Skrydis - отель "Полёт" в Вильнюсе
  * - Kaip skauda - как больно (лит.)
  * - Aš tave myliu - я тебя люблю (лит.)
  * - Ja ciebie kocham - я тебя люблю (польск.)
  * - Paslaptis - секрет (лит.)
  * - well groomed - официально одетый (англ.)
  * - Seskine - район в Вильнюсе
  * - Ir as tave - И я тебя (лит.)
  * - Lietuvos lietus - литовский дождь (лит.)
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"