"Я просто хотела сказать тебе, что люблю тебя. И каждый раз, когда я облизывала тебя взглядом, мне хотелось умереть от нежности, которую я чувствую к тебе. Я знаю, что тебе это неприятно. Я ни на что не надеюсь и ни на что не расчитываю. И не жду ответов на письма. Я просто хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя. Прости меня, если сможешь. И спасибо тебе за то, что ты была в моей жизни..."

Она нажала на "отправить" и тут же закрыла рот рукой. Телефон мягко шлёпнулся об кровать. Вот и всё...

Две реснички упали на листы бумаги. "Пусть я еще с ней полечу." "Пусть я с ней встречусь." - Обе реснички были удачно сдуты в небытие, но эти желания никогда не сбудутся.

Витослава смысла растёкшуюся по вспухшему лицу косметику и завернулась в голубой флизовый халат. Жить опять не хочется. Именно это "опять" и делает всех людей всех такими скептичными, равнодушными, глухими и приземлёнными. Квартиры, машины, собственное "я" и мнимая уверенность в том, что ты всё знаешь и всё видишь, - а мимо всего этого, будничного и привычно-серого пролетает малинового цвета чувство. Редчайшее в своём роде. Как цветок, который распускается раз в десять лет. Распускается и убивает всех своей неземной красотой, доселе невиданной. Распускается, чтобы ровно через 60 ударов сердца умереть навсегда.

Трое суток назад

"Иногда я начинаю верить в то, что телепатия на самом деле существует. И сегодня, летя в латышском самолёте, взявшем курс на Лондон, я, сквозь свои трясущиеся руки и дебильную улыбку, сквозь искусаный язык и режущие глаза, сквозь прерывистое, учащенное дыхание и истерзанную кутикулу на пальцах, сильно подозреваю, что она, Янислава, переживала всю эту неделю так же трудно, как и я.

Я, как всегда, сделала всё, чтобы поменяться с Ли и попасть в одну командировку с Яниславой. Я знала, что это наш последний шанс, вернее, мой последний шанс оказаться в Раю пусть всего на трое суток, но с ней. И мне великолепно удалась эта подмена.

Когда в интернете появился план полётов на неделю, я подумала, что делу конец. - Сейчас Янислава увидит в графике мою фамилию и откажется от рейса, поменяется с Эдит или Йолитой, заболеет, проспит, вобщем, сделает всё, чтобы только не лететь со мной в одной упряжке.

И я так переживала, что даже не вышла на рейс в субботу. По правде говоря, меня разбил радикулит, и вместе с нерным напряжением, касаемым страстного ожидания этой последней командировки с ней, радикулит нехило подкачал все мои, тщательно спланированные действия.

А готовилась я к сегодняшнему дню, к этой, казалось бы, случайной и беспечной встрече в Рижском аэропорту очень тщательно.

Я сделала себе новый маникюр - литовский флаг на белом фоне, - избавившись, наконец, от облупившегося и отросшего красного. Тем более, что красный мне больше не шёл, - ведь я посетила также и парикмахерскую, откуда вышла блондинкой через три часа после того, как переступала порог салона в качестве брюнетки.

Я купила серию средств по уходу за мелированными волосами, синюю тушь для ресниц, голубого цвета линзы - под синюю тушь и голубой купальник, заключающее и самое гордое звено моих тщательных приготовлений. Кроме того, я выстирала в химчистке форму, купила под неё новые колготки и розовые серёжки-бабочки. Я заставила себя хоть разок, но потренироваться перед командировкой на льду, зная, что теперь долго не увижу лёд.

Сейчас я пишу всё это и думаю: "Какой там долго! - Уже через трое суток в это время я буду сладко спать в своей квартире, а после внушающей порции здорового, дневного сна буду вполне способна пойти тренироваться. Ха. Трое суток. Каких-то жалких трое суток. И я потеряю её навсегда..."

Чем ближе подходило время нашей встречи, приближающееся с каждой минутой неумолимо, тем больше меня начинало трясти и колотить крупной дрожью. Я до конца, до самого последнего победного момента не была на сто процентов уверена в том, что она всё-таки полетит, так и не засунув по обыкновению голову в песок. И вот теперь я сидела в Рижском аэропорту взмокшая от страха. Я слишком много надежд возложила на женщину, которой мой орешек вовсе не по зубам. Однажды она уже укусила меня, и этот укус оказался для меня таким болезненным, что теперь я сидела в интернет-кафе, и у меня дрожали от страха пальцы, никак не попадая на нужные клавиши.. Вот именно,что слишком много надежд. И слишком много тщательнейших приготовлений. Ночью меня чуть ли не бил озноб, а спина сволочным образом отваливалась, но я решила, что пусть мёртвая, но я приползу в аэропорт, пусть на четвереньках, но проползу всю Европу, лишь бы достигнуть этого адского пункта назначения, острова Тенерифе. - Слишком дорого он мне дался. И слишком сильные воспоминания теперь связывали меня с ним. И с ней. Кажется, я не прогадала. - Она, наверное, тоже ожидала этой командировки, как Голгофы и не спала ночами, нервно облизывая губы. Губы, которые мне столько раз хотелось поцеловать.

До посадки оставалось два часа. На ватных ногах я пошла в комнату инвалида вставлять в глаза голубые линзы. Я должна была измениться до неузнаваемости, кардинально поменять цвет глаз и цвет волос, стиль одежды и манеру поведения, - лишь бы искупить перед ней эту невидимую паутину вины обажания её и желаения обладать ею морально, пусть хотя бы на смешной срок, состоящий из троих суток.

В гейте не было ни души, когда стуча каблуками ковбойских сапог, туда вошла блондинка с голубыми глазами. Этой блондинкой была я, еще не узнавшая сама себя, но уже злящаяся на себя за то, что никак не могу унять эту страшную дрожь, плавно перетекающую в озноб. Мне не нужно было откатывать на льду произвольную программу с тройным акселем и либелой со сменной ноги, плавно переходящей в волчок, а из волчка - в заклон. Мне не нужно было солировать в оперетте "Ромео и Джульетта", стоя на сцене оперного театра. Мне не нужно было спустить курок браунинга для того, чтобы убить предателя, лишившего жизни моего друга. - Мне нужно было всего лишь встретиться с ней. Три секунды. Самая малость для того, чтобы приветствуя человека, насквозь пропитаться его настроением, утонуть, будучи накрытым мощной волной его явления как такового.

Я опять судорожно набирала текст на ноуте, то и дело, оглядываясь на людей, прибывающих в зал. Еще чуть-чуть, какая-то пара минут, и она собственной персоной будет здесь. И что тогда скажет мне язык её тела? И узнает ли она меня, новую? И примет ли, простив меня прежнюю, в нашу новую, но последнюю жизнь длиной в трое суток?

Я успокаивала себя тем, что еще некоторое время, и я обрету долгожданную свободу. Избавлюсь от оков, вырвусь из цепких, потных лап своего животного страха перед ней.

И я считала минуты. Вот, сел её самолёт. Сейчас она спустится по трапу, войдёт в здание аэропорта, пройдёт таможню, найдёт нужный гейт... Как она будет выглядеть? Какой предстанет передо мной сегодня? Какой бы она ни была, - Маленьким Муком или Пеппи Длинный Чулок, Алисой в стране Чудес, или буратино в стране Дураков, - самым главным для меня сейчас было её поведение. Если она зайдёт в зал и сядет поодаль, и уткнувшись в литовскую книжонку и просидит так до объявления посадки, - всё пропало. Я подумаю, что она избегает меня, и все мои тщательнейшие приготовления, на которые ушло столько времени, денег и чувств, падут прахом...

Наконец мне показалось, что наши взгляды встретились. В линзах я плохо видела, но мне почудилось, что в другом конце зала сидит именно она. Её точеный профиль. Волосы рыжие, почему-то отросли до плеч. На носу очки. - Я не знала, что у неё плохое зрение... Естественно, читает книгу. Я пристально смотрю на неё, но не могу до конца разглядеть: она это или нет. Рыжая женщина в очках тоже с интересом меня разглядывает, не в силах понять, что это я на неё уставилась. Я смущаюсь и выключаю ноутбук, готовясь к посадке. И тут в зал вереницей входят мои эстонские стюардессы, а следом за ними...она!

Меня прошивает током. Наконец-то! Настал этот момент. Остаётся только затянуть петлю, и всё. Вечная парящая свобода.

Странно... На ней зимний свитер, волосы почему-то растрёпаны, ни грамма косметики, мешковатые джинсы, старая спортивная сумка... Стоп. Ведь сейчас я вижу не её, а свой страх. Страх, который мне так хочетя придушить собственными руками. Я обозналась. Это не она. Чужая иностранная женщина прошла мимо меня вперёд вместе со своей спортивной сумкой и стала ожидать запуска на борт.

Девчонки садятся возле меня. Я, как подменённая, завожу с ними глупые, ничего не значащие беседы о моём изменившемся цвете глаз и о цвете Халикиной туши для ресниц. Халика говорит: "Janislava on ka siin*"- По мне, наверное, видно, как я в эти минуты несовершенна и противна сама себе. Я нервно болтаю ногами, едва скрываю дебильную глупую детскую улыбку, которая обычно растягивается на лицах у детей, когда речь заходит о сексе.

Я начинаю чувствовать во рту горечь. Это горечь от того, что Янислава здесь, но не села рядом. Значит, она меня боится. Значит, она меня не хочет. Значит, она меня избегает, и вся эта глупая игра не стоила свеч.

Я пытаюсь не думать о ней, думая, что я сама себе выставила мышеловку, и сама же в неё угодила, но я оборачиваюсь, чтобы снять со спинки кресла своё пальто, и вдруг...вижу её. Господи! Какая она красивая! Первое, что я заметила, были её губы. Они были накрашены той самой коричневой помадой, как тогда, когда она пришла ко мне в номер перед вылетом и я восторженно-томно изрекла: "Славка, ты такаая краси-и-и-ивая!" Они были накрашены той самой коричневой помадой, как тогда, когда она красила ею губы перед посадкой в тёмной передней кухне нашего самолёта, после чего я страстно обнимала её в темноте под песню финского исполнителя Мики "Take it easy". Наш самолёт снижался над аэропортом Таллинна, но всё, чего мне хотелось тогда - это вот так обнимать её в темноте до скончания веков и всё.

Но это было тогда. А сейчас - сейчас она сидела в аккурат позади меня и улыбалась мне обезоруживающей улыбкой, эти сладкими, столь вожделенными мною губами, губами, которые я еще никогда не пробовала...

Мне ничего не оставалось, как улыбнуться ей в ответ, снабдив улыбку банальным "Привет", и отвернуться,чтобы, якобы, продолжить ненужную болтовню с девчонками, - только ради приличия.

Я сидела, и боковым зрением видела её, ярко-салатовую, такую же, как крылья самолёта, на котором нам предстояло лететь в Лондон. И я чувствовала, как она буравит глазами мой видавший виды фюзеляж...

А потом была посадка в самолёт. Она шла впереди меня, поднималась по трапу, давая мне отличную возможность исследовать глазами её всю. И я наслаждалась этой дикой возможностью, подаренной мне салатовыми латышскими небесами. На Славке были синего цвета джинсы в обтяжку. Попка выглядела в них отменно. Мне даже показалось, что за эти полтора месяца Славка как-то вытянулась в росте и непонятно откуда впитала в себя еще больше сексуальности, напрочь отбросив свою прежнюю неказистость, как ящерица сбрасывает свою старую шкуру.

На ней была коричневого цвета кожаная курточка. Славкина шея была стильно обмотана ярко-салатовым шарфом. Недавно осветлённые волосы были чисто вымыты и уложены в причёску. Больше всего меня поразила чёлка, как всегда заколотая набок с помощью заколки, - сейчас она была скручена в интересную косичку, какие умеет отменно плести наша эстонская стюардесса Анника.

И эти губы... Я отдала бы всю Ригу и весь Лондон, - только бы поцеловать их когда-нибудь хоть один-единсвтенный раз...

_______________________________________________________________________

* Янислава тоже здесь (эст.)

Мы зашли в самолёт. К моему сожалению, её место оказалось за рядов от моего. Я села и стала судорожно ждать взлёта и следующего за ним набора высоты, чтобы только подойти к ней, заговорить с ней. Я не могла больше ждать. Это напряжённое, убийственное ожидание перекинулось теперь сюда, в салон боинга 737. Я не могла больше терпеть эту пытку, - и не могла переступить через себя, побороть свой животный страх, - лишь бы найти к ней подход, дёрнуть за эту таинственную нить, после чего, по всем правилам жанра, должна была политься сладкая кукольная музыка, должен был, наконец, открыться занавес наших последних троих суток, длиною в жизнь.

Всего 9 рядов - всё, что нас теперь разделяло. Всего 9 рядов - пропасть страха и недоверия - всё, что нас сейчас разделяло...

Как же далеко она от меня сидит!.. Я хочу напиться ею, наполниться ею до краёв, как нежный хрустальный бокал, из которого на новую скатерть выливается непослушное, неотстирывающееся красное вино 12-летней выдержки...

Но вот, я закрываю глаза. Самолёт берёт разбег по полосе, а у меня перед глазами стоит ярко-салатовый цвет ёё шарфа. Незыблемо, явственно. Мы летим в одном самолёте. Я дождалась. Я выстрадала этот наш с ней последний полёт над серой реальностью бытия. Я прошла тщательную подготовку до конца, и готова к сражению за то, чтобы наконец убрать этот проклятый Домоклов меч, разделяющий меня и её. - Ведь я видела, она тоже была немного скована, а значит, тоже нервничала. Может быть теперь, в наш последний полёт, она хотела заслужить моего восхищения, хоть и боялась меня, странную, прилипчивую и назойлвую. Она хотела мне понравиться. Это сквозило в её горящих весенним рижским солнцем глазах. И её накрашенные запретные губы кричали об этом, хотя сама она об этом не ведала.

И у меня на глазах стоят слёзы. Я чувствую к ней что-то неопределённое, но определённо что-то. А под салатовыми крыльями боинга осталась Рига. Дома-коробки, дворы, полные детей, квартиры, полные чужих судеб... И в сильных мужских руках командира корабля самолёт послушно ложится на крыло и занимает заданный коридор. Теперь я вижу только кромку синего, как мои новые глаза, Балтийского моря и кобальтовое, весеннее латышское небо. Я чувствую себя пятилетним ребёнком, впервые сидящим в кабинке "Американских горок" в парке аттракционов имени Горького.

Какая она сегодня красивая!..

Испания. Место встречи изменить нельзя.

Всё началось с него же, с проклятого, а может быть святого острова Тенерифе. Две Славки, две стюардессы из разных стран, но работающие на одну авиакомпанию, попали в один экипаж, на рейс Таллинн-Тенерифе.

В тот день Витослава и увидела её впервые, свою Яниславу, свою Славу, свою маленькую, вкуса карамельного пуддинга девочку. Как это обычно и бывает, сначала Янислава не очень-то и понравилась Вите. - Маленькая, молчаливая, бледноватая, она всё время сидела рядом с капитаном и не шла на контакт с новыми коллегами первая.

К тому же, назвать Яниславу девочкой - это значит ошибиться на двадцать лет.

Вита и Слава познакомились. Одной из них шёл двадцать четвёртый год, другой - сорок первый.

Несмотря на пропасть размером в семнадцать лет, обе женщины очень быстро сдружились. У них нашлось море общих тем. Славе нравилось чувствовать себя двадцатилетней рядом с двадцатитрёхлетней Витой. Вита чувствовала себя более чем уютно, общаясь с сороколетней Славой.

Первый звонок прозвенел первого дня. - Они летели вдвоём в самолёте. Сидели вдвоём на трёхместном ряду и болтали обо всём на свете. И началось всё с того, что Вите вдруг захотелось улечься головой на маленькие остренькие Славкины коленки или на её миниатюрное плечико и заснуть. Ни до коленок, ни до плечика, естественно, дойти не могло. Вита знала одно: она имела странное обыкновение влюбляться в женщин, и если бы теперь она дала себе волю со Славкиными коленками, она могла бы спугнуть Славку. А Славка только-только начинала ей нравиться. И это еще прозрачное, чуть живое, неокрепшее чувство должно было выжить после преждевременного появления на свет. Выжить и перерости в то, отчего капитально пересыхает в горле, отчего исписаны все стены в подъезде, отчего чужие люди смеются над твоими искренними, горькими слезами.

Прибыв на место назначения, всем экипажем отправились в магазин. Иоанн, командир, купил бутылку "Бакарди" и плитку чёрного шоколаду. И Витослава, некогда шопоманка, теперь не видящая товара из-под своих, затянутых плёнкой нового флирта зрачков, ходила между полок счастливая. Здесь царствовало вечное лето, здесь писали свои законы короткие, облегающие фигуру платья. Здесь не было понятия времени и не было слова "депрессия". И здесь был Иоанн, а вместе с ним была и Янислава - женщина с черезвычайно красивым древнеславянским именем. Янислава помогала Иоанну выбирать шоколад. Маленькая. Витославе уже тогда захотелось положить Яниславу на одну ладонь, а другой накрыть. В купленном "Бакарди" булькала маленькая увертюра под названием "Она мне нравится"...

Оксинья, сотрудница родом из Рязани, восторженно наслаждалась своей первой командировкой. Элеонора ушла спать. - Она всю ночь перед полётом проверяла тетради. Элеонора - учительница по совместительству с профессией небесной принцессы. Мартина весело болтала со вторым пилотом, двадцатисемилетним Генрихом. Генрих очень смешно втирал в десны над передними зубами сомнительного вида табак. Иоанн топил шоколад в маленькой кастрюльке на плите. Получившуюся жидкость он набирал в ложку, затем посыпал содержимое ложки сахаром, после чего ложка поочерёдно отправлялась в милые розовые ротики Славок, висевших на барной стойке.

А за распитием "Бакарди" стало холодно, и Вита бережно покрыла плечи маленькой замерзающей Славки своей белой кролячьей шубкой.

Зачем-то она тогда проводила уходящую в свой номер спать Славку до двери и к традиционному пожеланию спокойной ночи добавила:

- Я так не хочу, чтобы эстонок вводили в пурсера!

Янислава лишь пожала плечами и ушла спать, пообщеав, что утром позвонит, как проснётся.

Сказанное Витославой отчаянное "не хочу" сводилось к тому, что Виткиных соотечественниц собирались вскоре делать старшими стюардессами. Вита не то, чтобы не любила своих эстонских коллег, - просто их появление в самолёте в качестве пурсеров означало лишь одно: Вита больше никогда не увидит литовок, которых так любила...

Надо сказать, что лёгкая, по первому времени, влюблённость в Яниславу отнюдь не была для Виты первой. Бог знает почему, но до знакомства Виты со Славой Вита уже имела неосторожность влюбиться сначала в свою коллегу, Викторию, затем в свою начальницу на прежнем рабочем месте, Жаклину, затем в свою инструкторшу по вождению, Гелю. А придя, наконец, летать, в свои новые фавориты она выбрала первого попавшегося пурсера - 44-летнюю Анастасию. С Анастасией была целая эпопея. Настя была из Вильнюса, обременённая ревнивым мужем и тремя детьми умопомрачительно-красивая, высокая, статная, стройная женщина. На Вите и так был какой-то сглаз несчастной любви, а тут она окончательно потеряла голову. - Настя снилась ей ночами. Не было такого полёта после того, первого и последнего рейса с Настей, чтобы Вита не грустила о том, что Анастасии больше нет рядом. Нет и никогда не будет. И Витослава посвящала Анастасии стихи. Вскоре Анастасия перестала летать, как и перестала отвечать на бесконечные Виткины письма, полные неразделённой любви и тяжких душевных мук.

И вот Янислава. Полная противоположность Насте. Если Анастасия была самой высокой стюардессой в компании, то Янислава была самой маленькой. Если Анастасия была самоуверенной, гордой и непоколебимой, то Янислава была простой и мягкой, более житейской и спокойной. Для Витославы, всё еще носившей на шее цепочку с буквой "Н" ( Настя), Янислава казалась синицей в руках при Настасье, всегда бывшей журавлём в небе. Может быть именно поэтому Витослава и привязалась так сильно к Славке в течении двух месяцев их странного, непонятного обществу знакомства, которое закончилось, так и не успев начаться.

Витослава никогда ни с кем не встречалась. У неё никогда не было парня, которые были у всех. Ей никогда не делали предложений о замужестве, её никогда не провожали до подъезда в ночи, банально вручая алую розочку и ожидая страстного поцелуя на ночь.

И дожив до двадцати трёх, Вита сделала вывод: она никогда не выйдет замуж. И вообще, мужчины - наверное, не её поля ягоды. Видит Бог, - Вита старалась склеить с ними отношения, найти себе кого-то, к кому прилепиться и создать банальную семью, - но всё всегда шло прахом, и всё, что ей, Вите, доставалось, - были лишь женатые мужчины, ничуть не разу не любящие откушать запретного молодого мясца заповедного животного.

И она пускалась во все тяжкие, настойчиво себе твердя: "Я никому ничего не должна". Именно тогда, когда всё это страшно надоело, она стала замечать за собой то, что ей почему-то нравятся женщины.

Витослава всегда была очень креативным и мечтательным ребёнком. Ребёнком - потому что в ней до сих пор осталась детская непосредственность. Ребёнком - потому что она хотела им быть, видимо, недополучив нормальную дозу детства своевременно. - Именно поэтому она подсознательно искала и находила всех этих потенциальных мам: Вик, Жаклин, Гель, Насть и Славок...

А еще Витослава всегда знала одно: мечты должны непременно сбываться. Она свято относилась к детским мечтам и прилагала все свои мыслемые и немыслемые усилия к тому, чтобы сделать всё для воплощения её детской мечты в жизнь. Так она и стала в один прекрасный осенний день небесной принцессой. И давно вожделенное небо вместе с собой преподнесло ей на блюдечке с голубой каёмочкой Анастасию и Яниславу. И еще Иоанна. - Вита всегда мечтала о романчике с капитаном.

Ту жаркую испанскую ночь они провели вместе. Вита целовала Иоанна и думала о том, как целовала бы Яниславу. Почему? - Мечта сбылась во всей своей красе, и сильный, уверенный, красивый и сексуальный, опытный (что само-по-себе звучит сексуально) и авторитетный командир экипажа теперь был в руках молоденькой мечтательной стюардесски Витославы. Но было уже поздно. - Вита, конечно, наслаждалась сбывшейся мечтой в полную силу, но теперь ей и этого было мало. Теперь хотелось чего-то запредельного, чего-то, что за гранью реальности и выше всех норм приличия, а именно - Яниславы. Женщины. Сексуальной женщины.

Именно в эту ночь, слушая свои же собственные томные вздохи и стоны, созерцая краем глаза собственный лифчик, в порыве страсти сброшенный Иоанном на Библию, Вита поняла, что думает о том, что хотела бы видеть здесь третьего человека. И вовсе не потому, что Иоанн не соответствовал её представлениям о шикарном любовнике, - вовсе нет! - он был выше всех пределов Виткиных мечтаний, просто именно тогда, в эту жаркую испанскую ночь Витослава в первый раз осознала, что видит эту маленькую сороколетнюю женщинку необычайно сексуальной.

Часы показывали десять утра. Витослава проснулась и стала сонно шариться по постели в поисках одеяла, сброшенного с кровати на пол во сне. Проснулся и Иоанн. Он тут же обнял Витку, прижав её к себе. Их обнажённые тела вновь сплелись, вспомнив вчерашнюю страсть, и новая волна желания накрыла их обоих. Вместе с новым испанским утром, робко заглядывающим в спальню через розовые занавески, к нехотя просыпающейся Витославкиной памяти вернулись и вчерашние умозаключения о Славке. Думая о том, что до обещанного Славкой звонка остался всего лишь час, Витка вночь с наслажденим отдалась командирским ласкам.

Она лежала на животе. Он лежал на ней и испускал в неё своё любовное семя. Она думала о том, что если у неё родится девочка, она назовёт её Станиславой. - Редкостное сочетание между Стасей (скороченное от Насти) и Славой (скороченное от Яниславы). А еще она думала о том, что бы ей такого одеть на завтрак. Сейчас запиликает на тумбочке телефон. Витослава снимет трубку, высунув из-под одеяла голую руку. И через полчаса сороколетняя Славка будет ждать двадцатитрёхлетнюю Славку внизу, в ресторане, на завтраке.

И покатился смешным весёлым солнечным кубарем этот замечатльный день Витославкиной абсолютно ненормальной жизни.

В ресторане две Славки сидели за маленьким столиком возле входа. Элеонора, прибывшая завтракать вместе с Мартиной, по обыкновению по-английски спросила: "Why do you seat outside the restoraunt?" Славки отвечали, что это потому, что они аутсайдеры. Затем они обе зашлись заразительным смехом и продолжили есть омлет. Две Славки, такие абсолютно разные, всё-таки были на одной волне, и уж что-то, а смеяться им вдвоём удавалось лучше всего.

Для того, чтобы не путать друг друга и не вводить в заблуждение коллег, новоиспечённые подружки решили, что Янислава останется для всех Славой, а Витославу станут называть Витой, хотя на "Славку" Витослава имела столько же прав, сколько Янислава.

Иногда получалось парадоксально: двадцатитрёхлетняя Вита всегда называла сороколетнюю подружку Славой, Славочкой, Славкой, пупсиком или маленькой. Сороколетняя Янислава же называла двадцатитрёхлетнюю подружку чаще всего Витославой. И чаще всего, когда на что-то злилась.

Витослава же ненавидела своё полное имя. С ним у неё ассоциировались нелестные отзывы бывших и настоящих коллег, дурацкое, ненавистное обращение к ней, когда её хотели "ткнуть мордой в грязь" или публично унизить. Если она была плохая, она всегда была Витославой. А чаще всего она была именно плохой. Для всех. Ненормальная! Бедная! - Она ничего не могла поделать со своей неординарностью, и за этот свой накрахмаленно-белый окрас она всю жизнь страдала, живя среди чёрных демонов и серых мышей.

К ним присоеднилилась очень компанейская Оксинья. Втроём они прошлись по местным магазинам, где Славка старшая прикупила себе пару блузок любимой расцветки, -её волновали оттенки коричневого, бежевого и серого, - и две пары джинс для любимой дочери, Алёнки.

Потом коллективно возлегали у бирюзовой водички бассейна. Уже влюбившаяся Вита жарила свои сексапильные бока на солнце и была счастлива оттого, что лежит на шезлонге рядом со Славкой, а Оксинья в розовом купальнике лежит дальше.

Оксинья захватила с собой фотоаппарат, и ровесницы-стюардессы устроили фотосессию здесь же, у бассейна. Они плескались в бирюзовой водичке, фотогравировали друг друга, позировали друг другу в разных позах. А Янислава, как степенная кошка-мать, спокойно наблюдала за котятами из своего шезлонга, иногда улыбаясь и покуривая толстую шоколадную сигару, купленную Виткой здесь же, в Испании.

Вита и Оксинья заманили Славку в воду. - Две искусительницы! Жёлтое, ласкающее Яниславино тело солнце и хитрая, многозначительная улыбка Виты - всё это подстигнуло Славку, которую и без того никогда и ни на что не приходилось долго уговаривать. Славка встала с шезлонга и, проделав пару шагов до края бассейна, красиво прыгнула во влажную, голубую Свободу Воды. Витославка была убита этим жестом наповал. Ошеломлённая и размазанная по стенке бассейна, она с открытым ртом внимала каждому кошачьему движению Яниславы. - Насколько сексуальным теперь казалось Вите Славкино еще незагорелое, маленькое тело! Раньше ей бы непременно показалось, что здесь не на что смотреть. - Теперь же она видела страстный, сочащийся секс из каждого изгиба Яниславкиного тела.

Вита так и осталась стоять с открытым ртом, прежде, чем была одёрнута Оксиньей. Оксинья, как уже и было упомянуто, происходила родом из Рязани. Исконно русская душа была очень проницательна. К тому же, Оксинья закончила МГУ по факультету психологии, и только ради, опять же, детской мечты, теперь летала по белу свету в синей униформе. А в целом - она прекрасно разбиралась в людях. И сейчас Оксинья прекрасно понимала, что происходило между этими двумя, абсолютно разными женщинами. Не между Яниславой и Витославой, - между Витославой и Витославой. Витославой чёрной и Витославой белой. Витославой доброй и Витославой злой. Витославой умной и Витославой глупой. Умная твердила глупой, что влюбляться в человека своего же пола, да еще и вдвое старше себя - по меньшей мере ненормально, и что эта очередная сумасбродная влюблённость опять закончится ничем, оставив в наследство Витославе умной лишь порваные нервы, истерзаную душу и парочку стихов впридачу. А Витослава глупая легкомысленно плевала на свою умную сестру и, вытаращив глаза по пять копеек, шла на свой новый предмет восторга, как собака из мультика "Том и Джерри" - на свиную рульку.

Мокрые и взъерошенные после бассейна, девчонки разошлись по номерам, договорившись встретиться через 15минут и сходить в магазин для того, чтобы затарившись там закуской, -бесспорным аккомпаниментом к просмотру кино и отправиться к Витке в номер смотреть нашумевшую российскую мелодраму "Попса".

В магазине взяли длинную булку, палку копчёной колбасы, швейцарского сыру с большими дырками ( как любит Витка), белого сыру с маленькими вкраплениями синей плесени (как любит Оксинья), а еще пачку карамельного капучино, плитку молочного шоколаду с цельными лесными орехами и овсяного печенья с вкраплениями малины и капелек белого шоколада (к коему абсолютно равнодушна Янислава).

Двадцатитрёхлетним Оксинье и Витославе фильм был, безусловно интересен. И лишь Яниславиных мыслей и мнений на счёт фильма не смогла угадать даже молодой специализированный психолог Оксинья. - Настолько талантливо умела скрывать свои чувства и свои эмоции Славка, в голые, торчащие из-под чёрной юбки, ножки которой во время просмотра фильма упирались голые коленки Витославы. Как будто бы совершенно случайно.

Иоанн где-то весь день разгуливал. Оксинья ушла гулять по набережной Атлантического океана вместе с Мартиной, пока Элеонора как всегда отсыпалась. А Витославке только этого было и нужно. - Янислава и она, и больше никого-никого! Две Славки вдвоём бродили по магазинам. Славка старшая искала подарок для своего мужа Аркадия, потом приценивалась к крему против морщин в парфюмерном, пока Славка млачшая успешно измазала себя всеми возможными и невозможными косметическими средствами, вернее, их тестерами, прямо здесь же, в магазине перед зеркалом.

Только вдвоём они курили у Яниславы на балконе, умиротворённо любуясь на вид, выходивший на океан и белые парусники. Только вдвоём они звонили из тихого, интимного номера Славки командиру: поинтересоваться, во сколько придёт развозка. - Славка сидела на своей кровати, зажав в маленьких ручках телефонную трубку. Витка лежала рядом на животе, едва ли не уткнувшись носом в Славкину сексапильную ножку. Витке уже тогда хотелось вдруг сжать Славу в своих объятиях, положить свою буйную голову на вожделенные Славкины колени и почувствовать на своих кудрявых тёмных волосах нежную легкость желанной материнской руки Яниславы...

Только вдвоём они опять курили на Яниславкином балконе и опять любовались на спокойный океан, а который уже теперь садилось испанское солнце, одетое в оранжевое платье фламенко. И Витослава чувствовала себя невероятно счастливой. Только сидеть вот так с Яниславой вдвоём в тишине тёплым летним испанским вечером и всё. И всё.

И вот осталась всего пара часов до вылета обратно домой.

В тот вечер Славки договорились, что после душа и нанесения на лицо боевого раскраса одна придёт к другой в номер для того, чтобы под аккомпанимент последних пакетиков капучино досмотреть наконец сериал, начатый еще в самолёте - "Две сестры".

Витослава была как всегда гостеприимна. - В дверь постучали, когда она, стоя в ванной в лифчике и джинсовой юбке, наносила на лицо последние штрихи, относящиеся к боевому раскрасу. Витослава открыла дверь и окаменела: на пороге стояла именно та, кого Витка ждала. Но она...она была просто более, чем прекрасна и очаровательна: на Яниславе была короткая чёрная юбка и шоколадного цвета блузка, небрежно расстёгнутая на груди. Глаза были подведены. Губы были такого же, шоколадного цвета. Витослава готова была биться об заклад, эти губы были шоколадными не только по цвету, но и на вкус. Всю картину дополнял просто фантастический аромат духов "Chloe", в которые Витослава влюбилась с первого взгляда - так же, как и в их хозяйку. Правда, на этот раз - осознанно.

Вита так и осталась стоять возле двери. Картина, что была в бассейне повторилась. Немая же сцена была впервые: пока Вита молча обтекала от созерцания и обоняния (жаль, не осязания!) своей взрослой подруги, Янислава также молча разглядывала полуголую Виту. Вита видела Яниславу такой красивой в первый раз, и всё еще не могла поверить своим глазам: из милой, любимой сердцу, привычной замарашки, Славка вдруг превратилась в женщину-вамп, умеющую свести с ума хоть самого чёрта с рогами. - Какой-то кошачий, острый, томный, сексуальный взгляд подруги добил Витославу окончательно...

Они смотрели сериал, лежа в тёмной спальне Витославкиного номера. Свет был погашен. Смятая постель всё еще волнительно напоминала о событиях прошлой ночи, и оттого, что сейчас они вместе с Яниславой лежали на усеянных любовным семенем своего капитана простынях, Витку всю окончательно затрясло в дикой нещадной лихорадке. - Она в первый раз в своей жизни хотела женщину физически. Физически. Женщину. Эту женщину.

Она говорила себе, что окончатльно сошла с ума, но её ладони сами-по-себе, не слушаясь, ползли по постели по миллиметру к Яниславкиному бедру. Ползли, будто принадлежали вовсе не Витке, всё еще девственной в своих отношениях с женщинами, - а чужой вульгарной озабоченной дамочке без комплексов. Этой дамочкой без комплексов была глупая Витка. Вернее, она ею стала как следствие дикой жизненной борьбы за место под солнцем.

И всё-таки победила умная Витка.- Просто-Вита, средняя нейтральная сестра двух взбаломошных дурёх, тихонько уткнулась в Яниславин вкусный, сексуальный бочок на талии и закрыла на 10 минут глаза. А через секунду почувствовала, что Янислава, её любимая Янислава, красивая, сексуальная, уже такая милая и родная Янислава - тихонько гладит Виту по волосам.

"Спи, моя радость, усни..."

Через пару часов экипаж оденет свои синие формы с золотыми полосками или салатовыми платочками - у кого как, и Вита со Славой расстанутся возле Таллиннского отеля "Америка". Когда-то в дверях этого отеля навсегда изчезла из Виткиной жизни красавица-Анастасия, за ней следом - первый капитан, Пельменёв, с которым Витка летала в свой первый в жизни рейс, и к которому прониклась дочерними чувствами. Эти "американские" недры сожрали первого офицера Вилли, весёлую молодую старшую стюардессу Раису и её подружку Марину, здесь канули в лету модельной внешности Алика и всего за один рейс успевшая стать Витке сестрой Агнешка, длинноволосые блондинки, сестры-близнецы Рита и Рута, начальница по стюардессам, 35-летняя брюнетка Лала и самые любимые Виткины стюардессы - 30-летняя Анжела со строгим каре и бальзаковского возраста блондинка Лена, жгучая брюнетка Арина и самая добрая на свете женщина Стеша. Ах да! И лучшая подруга Анастасии, Эвелина.

Но Витослава не грустила. Она знала, что на промежуток времени длиной в один день под названием "Без тебя", на сей раз посвященном Яниславке, не стоит обижаться, - ведь ровно через один день они, две Славки, опять будут вместе. Держать путь в Испанию или Арабские Эмираты, Пакситан или Туркменистан, на Кубу или в республику Доминикану, - Витославе было всё равно. - Лишь бы вдвоём с Яниславой.

И на этот раз их первое прощание в такси возле ненавситного Витой отеля прошло совсем негрустно. - Славка просто тепло обняла Виту и прижав её к себе за плечи, прошептала:

- До завтра, малышка!

Дубай. Рай на двоих.

Когда Вита вошла в контору, где обычно проводились совещания лётчиков и стюардесс, она тут же напоролась на этот убийственный взгляд. Правильно, взгляд Яниславы. Вита напоролась на него, как на острый нож, чем и была ранена, - но исключительно в самом лучшем смысле этого речевого оборота. - Яниславины прозрачно-серые, как чистая родниковая вода глаза улыбались сами-по-себе. Они выражали ласку, которой Витославе так не хватало в жизни. И по этим ласковым глазам Витослава читала то, что хотела прочитать: "Я тоже по тебе скучала, маленькая!"

Янислава, продолжая улыбаться, записала порядковые номера бортпроводников и познакомилась с Лизой и Денисом, которых еще не знала. В этот раз не было Мартины и Элеоноры, - но была Оксинья. И Витославе думалось, что всё это непочём, - главное: здесь есть они, две Славки. Ir visa kita - nesvarbu.

Они как всегда также шли в ворота, готовить самолёт к посадке, также мило болтали, как будто не виделись две недели.

После взлёта как всегда обслуживали пассажиров, и Витослава как всегда, улыбаясь, разливала напитки и раздавала еду, то и дело оборачиваясь и поглядывая на Славку из-под своих длинных чёрных ресниц. Ах, как Славка красива! Маленькая, проворная. Вита с Денисом еще только разливают по чашкам кофе и чай - а Славка уже собирает пустые боксы из-под ужинов.

Вита рассматривала её при каждом удобном моменте и всё чаще ловила себя на мысли, что Слава ей не просто нравится. - После той первой командировки в Тенериф Вита поняла, что определённо что-то чувствует по отношению к этой маленькой, нежной сороколетней женщинке с необычным, столь красивым славянским именем.

После сервиса Витка как всегда сидела со Славкой в первой кухне. - Они смотрели кино. Как всегда.

В иллюминаторы заглядывала ночь. Пассажиры спали. Слава погасила свет. От этого монотонного, размеренного гула двигателей в сон погрузился не только салон, но и стюардессы в задней кухне, - Лизавета и Оксинья.

А в передней кухне как всегда "холодильник" - так любила выражаться Славка. И вот, Славка и Витка сидят рядышком на откидном кресле для стюардесс и смотрят сериал. Шестнадцатая серия. Холодно. Вита набрала в шкафу пледов, накрыла ими Славку и себя - всё равно холодно. Как хочется прижаться к Славе поплотнее! - Впитать в себя её маленькое, сладкое тепло, отдать ей своё.

Она такая маленькая! Как хочется заботиться о ней, обнимать её, согревать, греть в своих больших ладонях её маленькие, почти детские ладошки... Витослава ловила себя на мысли, что ей хочется целовать Славкины пальчики. Они сидели совсем рядом, и Виткины руки под пледом еле сдерживались, чтобы не перекочевать с обтянутого синим дермантином кресла на Славкины коленки. Но пальцы не слушались. Пальцы сами подергивались, они тянулись к Яниславиному телу, они были непослушны, они были непокорны, неуправляемы. И Вита находила любой предлог, чтобы прикоснуться к Яниславе: поправить на ней подмявшуюся юбку, выправить воротник рубашки, проверить, из чего сделана подкладка юбки и сколько ден у Славки колготки.

И иногда, как будто бы невзначай, Виткины пальцы касались Славкиных коленок. И как будто бы невзначай, Славка этого не замечала. Или делала вид, что не придаёт значения.

После ночного полёта всем ужасно хотелось спать. Но Дубай был в Витославкиной жизни в первый раз, - и как можно было бы спать в гостиничном номере в то время как за окном оставались бы восточные красоты, на которые отведено меньше, чем двеннадцать часов?!

В Дубай прилетели утром. Уже было светло, вовсю светило солнце. Рассвет окрасил милое Славкино личико еще в самолёте, нежно заглядывая в wide angle lens первых дверей, превращаясь на белом фоне из романтично-розового в весёлый жёлтый, а из весёлого жёлтого - в страстно-оранжевый. Вита уже тогда безумно любила его, это окрашенное арабским рассветом Яниславино лицо. - Только она сама еще не знала об этом...

В аэропорту долго ждали такси, которое должно было отвезти в отель. Всем экипажем курили возле входа, дружно смеясь и стряхивая пепел прямо на асфальт - ох уж эти потерявшие страх стюардессы! Лизавета, Оксинья и Янислава шутили, что выдадут Витку замуж за толстого арабского шейха. - Толстые арабские шейхи ходили тутже - в белых платках с головы до пят, похожие на важных кротов.

Дениса было почти не слышно. Скромный, степенный сороколетний парень никогда ни с кем не вступал в конфликты, не поддерживал общих тем, не вдавался в подробности чужой личной жизни - столь интересной и захватывающей.

Вита сосала чупа-чупс. Когда зашёл разговор об одежде, выяснилось, что ни Лизавета, ни Оксинья, ни Янислава не взяли с собой открытых платьев. А зря! - В Эмиратах жарко. Вита весело оповестила всех, что имеет два платья, но поделится только с подружкой - и она обняла Яниславу, как родную. Все весело смеялись, но никому из смеявшихся не пришло и в голову, насколько Вите хотелось бы обнимать так свою Яниславу до скончания веков. Обнимать крепко и страстно, уберегая от всех бед и невзгод. Обнимать всё утро и весь день, пока не наступит вечер и вся ночь, - и пусть самолёт улетит без них, пусть весь мир забудет о них. Их нет для мира. Они есть только друг для друга. Две Славки - абсолютно разные половнки абсолютно разных планет.

В такси Вита погрустнела. Положив голову на Славкино хрупкое плечико, она думала о том, что сейчас, последовав всеобщему примеру поспать после ночного полёта, Янислава изчезнет за дверью своего номера - и пиши пропало. Пусть она изчезнет всего на два часа, - для Виты это будет целая вечность. "Моя бы воля, - думала Вита, - я бы никогда, никогда в жизни не разлучалась с ней ни на секунду!" Как бы Вита ни была на себя зла за "предательство по отношению к Анастасии", она уже знала то, что ей определённо хотелось Яниславы. - Дышать вместе с ней, быть с ней рядом каждое мгновенье, спать с ней, жить с ней и умереть с ней - всё с ней.

Естественно, Яниславе и Вите дали номера на разных этажах! Но Вита привыкла делать всё для достижения своей цели. И чтобы приблизить себя к своему солнцу хотя бы физически, она поменялась номерами с Лизаветой. И это был знак.

Они расстались, сами не зная того, всего на двадцать минут. Вита только и успела, вкатив чемодан в номер, принять душ, как вся вода вытекла из ванны на пол. Вызывать сантехника она сама не решилась. - Она позвонила Яниславе.

Через две минуты Янислава, как всегда бесподобная, одетая в коротке шорты и блузку на тонких лямках, уже сокрушённо созерцала "всемирный потоп" в Виткиной ванной.

Витка стояла с мокрой копной чёрных волос, в короткой кожаной юбке и блузке с огромным вырезом на груди. Ей было глубоко наплевать на потоп. Она думала о "Чипе" или о "Дэйле", который поспешил на помощь.

Янислава села на кровать и принялась звонить в регистратуру отеля. Витослава лежала рядом на животе, и пока Славка пыталась выпросить у регистраторов сантехника, Вита созерцала Славкины белые как сметана тонкие ножки в коротких шортиках. Ей опять хотелось положить ладонь на Славкину маленькую, но до ужаса сексапильную коленку, провести от этой коленки вверх к шортикам, и от шортиков вниз к коленке и еще ниже... Еще в аэропорту она всё рассказала Яниславе о своей любви к Анастасии. Теперь она жалела об этом, - ибо Слава могла раскусить её "нетрадиционные наклонности" и испугаться её, оттолкнуть от себя. Однако, сморщившись от своих мыслей, Вита наплевала на них и положила голову Славке на колени. А Славка стала гладить её по волосам. Как тогда, в Испании, на смятой любовной ночью Витки и капитана простыни.

И Вита лежала и так и наслаждалась каждым волшебным прикосновением Славиных нежных пальцев к её голове. Ей хотелось лишь одного - чтобы так продолжалось вечно...

Еще хотелось, чтобы Лиза, Оксинья и Денис, а также лётчики - Алар и Мустафа посвятили эти несколько часов сну, оставив Славок таким образом только наедине друг с другом.

И Бог внял Виткиным молитвам. - Славка, которую никогда не нужно было долго упрашивать, согласилась проигнорировать сон и пойти вместе с Виткой гулять. По городу или на пляж - Витке было всё равно. - Главное, с ней вдвоём. С Яниславой вдвоём, и больше Вите ничего не надо.

Славка порядочно отвернулась, когда Вита собралась раздеваться для того, чтобы одеть купальник. Тогда, в Тенерифе, было темно, и Витослава стояла в ливчике, ищя пальцами пугавицы на рубашке, в то время как Янислава сидела на постели в сексуальной позе и смотрела на свою маленькую подругу каким-то томным взглядом. Может быть Вите тогда всё это показалось, - но сейчас была совсем другая обстановка: белый день, озорное, улыбчивое солнце за окном. И потом, Витославе не давала покоя мысль о том, что Янислава теперь всё знает об Анастасии. Тайна буквы "Н" у Витославы на шее раскрыта. И может быть уже теперь Славка боится её, маленькую сумасшедшую девочку, потерявшегося в большом городе жизни маленького ребёнка со странными наклонностями.

И они вдвоём вышли из отеля. И сразу попали в чёрные глубокие озёра сотен пар арабских глаз. - По улицам ходили одни мужчины. Редкая индийская женщина в персикового цвета шёлковых одеждах проходила мимо, тащя под руку маленького, такого же чернявого как и она ребетёнка. - Арабкам здесь вообще не позволяется выходить на улицу без сопровождения мужа или, на крайний случай, нянек.

А они, две Славки, две скалы расстоянием в семнадцатилетнюю пропасть, шли по дубайским улицам неузнанные, вызывающие жгучий интерес и смущающие - но ни капли не смущающиеся сами. Витослава вообще забыла о том, что Объедененные Арабские Эмираты - это страна со своими законами, что здесь посмотреть в глаза мужчине - значит отдаться ему, что носить здесь короткие юбки и открытые блузки - значит оскорблять этих мужчин своим вызывающим видом, что ласкаться, обниматься и целоваться в общественных местах здесь вообще нельзя, и мало того, - это карается законом.

Но жизнь как всегда уготовила Вите самое интересное: тонкий канат и балетные пуанты, мыло и бичёвку, босу ногу и лезвие бритвы. Две Славки шли по улицам полуголые, и Вита думала лишь о том, как же всё-таки хорошо, что лётчики, стюардессы и стюард остались спать в отеле, что Янислава поняла её и без слов, даже не предложив позвонить им и позвать их на пляж вместе с собой. Здесь и сейчас - жаркое солнце, раздевающие взгляды местной публики и Янислава. - Вот всё, что нужно было Вите для счастья.

Они долго искали пляж, блукая по улицам, никогда не видавшим женской ласки (о, бедняжки!). Они перебегали дорогу в неположеных местах, добавляя опасности к своему полуголому дефиле, словно подливая ускуса в чайную ложку с содой. И каждый раз на сумасшедших дорогах, на серых сухих шоссе, где из-под раскалённого асфальта поднимался смок, Вита машинально обнимала голые плечи Яниславы, как будто уберегая её от стремглав несущихся автомобилей. Витослава бежала через шоссе, и ей хотелось превратиться в плащ - "Полетели сквозь окна, занавешенные дождём. Чтобы ты не промокла, я буду твоим плащём..."

Наконец, Славки нашли банкомат. Вита как всегда была "до неприличия богата", - на счету было настолько мало денег, что банкомат отказался выдать столь маленькую сумму. Пришлось раскошеливаться старшей подруге.

Девушка и женщина - все думали, что это мама с дочкой, абсолютно непохожие друг на друга, но Витослава бессовестно врала всем, что Янислава её сестра. Ах как же бесконечно далеки были все эти люди от второй серии Эпопеи Витославиной жизни! Второй серии эпопеи под названием "Стюардесса по имени Литва. Янислава".

Нужно отметить, что Литва сыграла в жизни Виты свою роковую роль. Витославе, всю жизнь жившей в Эстонии, однажды посчастливилось встречать новый год в Литве. Так получилось, что она попала туда с друзьями. - в Вильнюсе тогда построили новый аквапарк, и подруга Витославы, Северинка Артамонова вместе со своим гражданским мужем Васькой решили во что бы то ни стало опробовать этот аквапарк. Было решено встречать новый год там. Чтобы не быть третьей лишней, Витослава взяла с собой в Вильнюс парня, которого нашла в интернете. Парня звали Лёлей. Вита и Лёля рассорились в первую же ночь в номере, который делили на двоих. Все последующие увеселительные мероприятия были намертво испорчены. В нашумевшем вожделенном аквапарке, ради которого, собственно, молодые люди и прибыли в Вильнюс, Вита и Лёля чуть не поубивали друг друга, и Вита в слезах и соплях была готова отчаливать домой. Только потом выяснилось, что 31-го декабря ни автобусы, ни самолёты по распианию не ходят. Витослава встретила новый год одна в номере, отправив ненавистного Лёлю к Северинке с Васькой, которым всё было "по барабану". Она доела валявшиеся на дне пакета чипсы "Эстрэлла", допила нагретый за ночь "Бэйлиз" и уснула под убаюкивающую речь В.В. Путина в одиннадцать часов по литовскому времени.

Тогда Вита еще не знала, какую роковую роль сыграет эта, казалось бы, недружелюбная с первого взгляда страна в её жизни. Но поверье "Как встретишь новый год - так его и проведёшь" имела в жизни Витославы своё место. Этот год оказался для Виты более, чем удачным, несмотря на смертельные склоки с Лёлей и непостредственный бой курантов наедине с В.В.Путиным, - в этом году Вита закончила университет и, наконец, получила работу своей мечты.

Всё дело было в том, что авиакомпания ABG Airlines (Alpha Beta Gamma Airlines), базирующаяся в Вильнюсе, решила расширяться, открыв свой филиал в Таллинне. Для этого набрали эстонских стюардесс. - Посылать литовок в Таллинн всё время было бы накладно и дороговато.

Так Витослава попала в ряды небесных принцесс. И именно так первый раз в жизни влюбилась в стюардессу. После странных, непонятных обществу, да и самой Витославе чувств к Виктории, Жаклине и Геле, Вика была уверена, что влюбится опять, и не в кого-нибудь, а непременно в капитана. Однако Виткин 50-летний друг Михалыч, умудрённый аналитическим умом и жизненным опытом однажды изрёк: "Всё, Витося, - так он её называл, Витося, - будешь летать в ABG Airlines, влюбишься в какую-нибудь Алдону Нененене и скажешь "Мама! Я хочу жить в Каунасе!"

Слова Михалыча попали прямо Богу в уши, хотя Витослава в ответ на высказывание Михалыча лишь независимо пожимала плечами и неопределённо хмыкала, - уже на первом своём, еще стажёрском рейсе Витослава умудрилась влюбиться. - Просто увидела в гейте высокую, статную, самоуверенную красавицу Анастасию - и влюбилась с первого взгляда. И с этого взгляда началась Виткина первая серия Эпопеи под названием "Стюардесса по имени Литва". Эта серия называлась "Анастасия", и продолжалась она при всей Виткиной влюбчивости ни много-ни мало, полгода. А потом Литва была так благородна, что подарила Витке еще и Яниславу, с чего и началась вторая серия Эпопеи. И скажите, как? Как можно было еще назвать новую Витославину жизнь в небесах, столь желаемую, столь вожделенную? - Только "Стюардесса по имени Литва". Ведь вся Виткина жизнь теперь сводилась лишь к двум понятиям: "стюардесса" и "Литва".

Витославе и Яниславе наконец удалось взять такси. Водитель согласился довезти до близжайшего пляжа всего за два с половиной доллара.

И вот, пляж! Кобальтовая водичка Персидского залива, золотой песок на много пространства вокруг - и почти ни души.

Они расстелили свои белые полотенца, прихваченные из гостинницы, скинули с себя одежду, если её можно было так назвать - и улеглись под солнцем. Сначала Янислава легла на живот, а Витослава на спину, и когда Славка вручила Вите крем от сгорания, попросив намазать ей спину, Вита была более, чем счастлива. - Теперь она могла прикасаться к своей любимой взрослой подруге безнаказанно, официально. Вита выдавила на свои ладони крем и стала размеренно, тщательно, а главное, с несказанным наслаждением втирать его в маленькую гладкую Яниславкину спинку. Янислава даже привстала на полотенце, чтобы Вите было удобнее её натирать. А Вита наслаждалась каждым сантиметром Славкиной спинки. Она водила пальцами от нежной кожи шеи к лопаткам, и от лопаток вниз по позвоночнику на талию. Ох, как ей хотелось тогда, чтобы Янислава теперь повернулась к ней лицом, - тогда Вита натёрла бы кремом её шею спереди, её нежные ключицы, ложбинку между грудями, животик... Она затем спустилась бы на бёдра, развернула бы подругу в обратном направлении и мазала бы её кремом всё ниже и ниже до ступней...

Но далее Янислава, естественно, справилась сама. К тому же, она не очень-то переживала о том, что сгорят ноги, - ей хватило Виткиной заботы о её спине, живот же она намазала себе сама.

Потом Виткина маленькая умопомрачительно-сексуальная красавица легла на спинку, повернув личико к солнцу и, закрыв глаза, предалась каким-то своим размышлениям. О чём она думала тогда? О муже Аркадии? О дочке Алёнке? О своих родителях?

А Витослава думала лишь о ней, той, что лежала сейчас рядышком. Сама, незаметно даже для себя, она передвигалась всё ближе и ближе к Яниславе по сантиметру. Она бесконечно ёрзала на своём полотенце, казалось бы, невзначай, случайно сдвигала его в сторону подруги. Наконец, они оказались совсем рядом. К тому же, Янислава абсолютно не возражала.

Витослава лежала тоже на спине, подставив и без того веснусчатое своё лицо солнцу, а через пять минут колебаний осторожно, будто нащупывая перед собой в темноте дорогу, она вдруг взяла маленькую Яниславкину ладонь в свою.

И они так лежали вдвоём, взявшись за руки. Над их головами всё еще стоял ультрамариновый арабский день, а вокруг по-прежнему почти никого не было. Это было Витославкино счастье - маленькое, как Янислава, пугливое и нежное, как новорожденный котёнок, кратковременное и прозрачное, как слеза ребёнка. И Витослава знала точно: она бы всё отдала, чтобы только вот так лежать со своей Яниславой и чтоб больше никого и ничего на много миль вокруг.

Потом эта двадцатитрёхлетняя егоза бегала босыми ногами по воде, а Янислава лежала и улыбалась ей со своего полотенца. Вода была достаточно холодной для того, чтобы купаться.

Витка вернулась и улеглась на полотенце, унимая одышку, взявшуюся откуда ни возьмись явно не по годам. От неё веяло океанской прохладой, её молодое загорелое тело было сплошь покрыто капельками солёной воды, - она обрызгалась вся, пока бегала по воде. И Яниславе тоже захотелось вкуса океана на своём неискушенном теле. - Вита умела соблазнять.

И Янислава тоже прошлась по воде, - она просто должна была это сделать для того, чтобы Вите, да и самой Яниславе потом было о чём вспомнить.

А когда Янислава вернулась и легла на животик, Вита, совершенно этого от себя не ожидая, стала гладить её по спинке. Кончиками наманикюренных пальцев. Вверх-вниз-вверх-вниз. Опять от нежной кожи Яниславкиной шейки к остреньким, каким-то юношеским лопаткам, от лопаток - к талии, с талии острые Витославкины ноготочки скатывались по сексуальным Яниславкиным бокам на животик, а с животика - на полотенце. Ах, сколько раз Вита жаждала обнимать Яниславу за эту её тонкую осиную талию! - Сколько раз она стояла в самолётной кухне позади Яниславы и любовалась на свой запретный плод со стороны, еле сдерживаемая бурным, жгучим желанием сомкнуть свои пылающие огнём страсти руки вокруг любимой Яниславки, в то время как вторая спокойно готовила капитану кофе, ни о чём не подозревая. Ах, если бы она только могла знать, с каким диким трудом Витославе удавалось молчать и сдерживать свои душевные и физические порывы! А пассажиры сидели за пару метров от кухни в своих креслах, смотрели кино, пили апельсиновый сок, смеялись и спали - и не подозревали о "романе" между двумя стюардессами. Романе вымышленном, родившемся в больном воображении Витославы...

Янислава изредка погдлядывала на часы, а сама тихонько мурлыкала от удовольствия. Это мягкое, пушистое мурчанье слышали только две живых души: Бог и Витослава. Его невозможно было расслышать простым смертным ухом, но Витослава знала: оно есть, и оно идёт откуда-то изнутри.

Витослава на миг представила, что ей не двадцать три, а сорок, и что она также лежит через двадцать лет на пляже где-нибудь на заграничном курорте, и её по спине нежно гладит чужая молодая девочка. Дико? - Приятно. Необыкновенно. - И вся эта обстановка: солнце, океан, песок и редкие американсеи туристы, проходящие мимо - всё это как нельзя кстати располагало, настраивая на романтический лад. К Витославкиному счастью, о котором она даже не догадывалась, на пляже не было ни одного араба. - А ведь в противном случае эти "сам себе блюстители порядка" могли бы вызвать полицию, ведь где это видано, чтобы в общественном месте заниматься такими непристойностями, да еще и женщине с женщиной?!? Караул!!!

А Витославкина бдительность была притуплена до невозможного. Можно даже сказать, убита лазерными лучами сумсшедшей страсти.

Между тем, Янислава, продолжая тихонько мурлыкать, улеглась на спинку, опять подставив животик солнышку. Как самая милая пушистая кошечка с нежно-розовым милым брюшком, покрытым нежным, снежно-белым пушком. Такую кошечку хочется ласкать бесконечно. И Витослава принялась гладить Яниславку по животику. Какое удовольствие ей доставляло это медленное, искушающее вождение кончиками пальцев по нежной коже живота подруги, - не передать словами. Животик от края нижней части купальника - вверх к ложбинке между грудями, и от грудей вверх к шейке, еще чуть-чуть бы по подбородку вверх и её пальчик мог бы утонуть в Яниславкином ротике. Солнечная страсть, слепое обажание. Витослава обажала, боготворила подругу. И ей было наплевать, что, судя по своим мыслям, она с гордостью могла бы зваться лесбиянкой. Неискушенная. Еще совсем девственная в смысле однополой любви.

Но Витослава не собиралась сдаваться. И когда Янислава легла на бочок лицом к Витославе, слушая её рассказ о "невероятно-удачном", но судьбоносном праздновании нового года в Вильнюсе, Витославина ладонь стала ездить по Славикному бархатному бедру: почти подмышка-рёбрышки-впадина нежной, вожделенной талии-само бёдрышко непосредственно-декоративное деревянное кольцо на нижней части купальника-ножка...

Но вот, четыре часа по местному времени. В семь развозка, в восемь вылет. А еще и поспать нужно успеть... Славки собрали полотенца, надели обратно свои открытые одежды и двинулись в сторону таксостоянки. Витослава опять погрустнела. Она очень хорошо умеет жить будущим. Она еще едет в такси с любимой подругой. Янислава сидит впереди, Витослава высунула с заднего сидения вперед свою загорелую надоедливую рожицу. Они пока еще вместе, в одной машине. - Но еще чуть-чуть, и Славка уйдёт спать к себе в номер. А Витка - к себе. И опять пиши пропало. Два-три часа разлуки - смерть. И Янислава никогда не согласится просто поспать с Витой на одной кровати. Ведь по большому счёту Вите большего и не надо! - Просто быть рядом, пусть провалиться с головой в сон и всего на пару часов, - но так, чтобы проснувшись, на соседней подушке обнаружить лицо Яниславы. Витка бы целовала эти сонные сладкие, милые до боли черты: умиротворённые спящие глаза, нос, щёки, губы...

Как там пелось в песне у Тату? - "Thirty minutes to whisper your name..." - Еще тридцать минут оставалось до расставания на два часа, а Витослава уже грустила.

Они приехали в отель, засокочили в номер к Яниславе и, взяв у неё кофе, сливки, сахар и пирожные - всё это было припасено запасливой Яниславой еще с корабля - пошли к Витке пить кофе. Как ни странно, кофе перед сном. Они всё еще надеялись посмотреть фильм по Виткиному ноуту, но ноутовская батарейка села еще в самолёте, а в номере не было розеток в двести двадцать.

Две Славки мирно попили кофе с пирожными, рассуждая о жизни, а чаще просто молча. Ведь молчать вдвоём тоже иногда прекрасно, не правда ли? И Витослава опять лежала на животе ничком на своей кровати, всем своим телом чувствуя близость Яниславы, и грустила. Лучше всего на свете она умела делать именно это - грустить.

Янислава опять ласково проводила ладонями по Виткиным волосам, да так нежно, что Витке хотелось расплакаться Славке в коленки. Да-да, именно в коленки, уткнувшись носом и сочащимися слезами глазами в её маленькие, столь любимые Витой коленки...

Но вот, кофе допит, - и Янислава поднимается с кровати:

- Всё, Витка, пойду спать!

Это звучит как приговор.

Витка знает, что нужно делать в таких ситуациях. У неё в жизни всякое бывало. Когда уходил желанный мужчина, она собирала всё своё обаяние, она умела смотреть на него так, что он был испепеляем её жгучим взглядом. - И он всегда оставался. Он, все они. И Витка добивалась, чего хотела. Но то мужчины.

А тут - женщина.

Нет, ничего не получится.

Витка приподнимается на коленях:

- А может, останешься? Давай просто поспим вместе а? Просто поспим!..

- Я с тобой не засну! - Пытается отшучиваться Янислава. Верно, она боится Витославу.

- Славочка, мне по ночам кошмары снятся! Я боюсь спать одна! - Витка пустила в ход хитрость под маскировкой шутки.

- Нуу, щас же не ночь...

И Славка убегает. Захлопывается за ней дверь.

Больше всего грустно то, что заканчивается командировка. А она последняя. Скоро Славка уедет домой в Вильнюс, и всё. Вита знала, что больше не сможет без Славки. Славка стала для неё наркотиком. В Вильнюс - Вильнюс, он как Бог. Бог дал - Бог взял. Дал Анастасию - и забрал её. Дал Яниславу - и её вот-вот заберёт. Безжалостно отнимет любимую, самую красивую игрушку, которой нет ни у кого, отнимет у плачущего ребёнка, и не пожалеет.

Вильнюс дал ей работу её мечты - и так же легко, в одно мгновенье может забрать её. И тогда всему точно придёт конец.

Но об этом Витка еще тогда не думала. Она только глубоко вздохнула, сняла с себя блузку, юбку и купальник и забралась голышом под одеяло, чтобы всего на два часа заснуть с мыслью, что теперь в её жизни кто-то есть. И пусть даже всего на неделю - но есть. И уже только это стоить ценить...

Они улетели тогда как всегда в ночь. После сервиса в салоне как всегда погасили свет, и уже теперь, сидя на откидном кресле рядом с любимой (теперь Витка уже точно отдавала себе в этом отчёт), Витка обнимала свою Славку. Было как всегда холодно, и пледов как всегда было мало для того, чтобы согреться. Славки слушали литовскую песню "Sunku mylлti tave", и Янислава переводила её синхронно для своей маленькой подруги. А маленькая подруга, обнимая большую, вдруг шепнула ей в порыве страсти: "Я полюбила тебя, как родную!" - и еще крепче прильнула к любимой всем своим существом.

А потом Янислава готовила для пассажиров чай, стоя над столом. Витослава в то время сидела на корточках совсем рядом, доставала из тележки спрайт. Как всегда, съедаемая аппетитными, столь полюбившимися Яниславиными миниатюрными формами, Витка вдруг обняла Славку за её стройные ноги, выглядывающие из-под синего форменного сарафана...

Тогда еще Витка не знала, что переводимая любимой песня "Sunku mylлti tave" станет впоследствии гимном к Яниславе. В будущем Вита переведёт эту песню с литовского на русский письменно и сделает из неё видео, посвященное любимой.

Они прилетели как всегда затемно, - ведь в Эстонии еще царствовала зима! На этот раз развозка была так добра, что повезла Витославу домой в числе первых. И вот она, проклятая Виткина шестнадцатиэтажка. Витка тогда пообещала себе, что обязательно поменяется с Оксиньей, чего бы ей то ни стоило - и полетит вместе с Яниславой в следующую пятницу опять в Тенериф. И они обязательно опять будут вместе. А пока - она даст Славке возможность отдохнуть от её назойливой молодости.

С этими мыслями Витослава поцеловала Яниславу в щёку и, кинув на прощанье "Я тебе завтра позвоню!" испарилась из машины. Ей было абсолютно наплевать, что о ней подумал экипаж, наблюдавший картину.

Витослава поднялась на шестнадцатый этаж и с общего балкона еще минуту наблюдала, как такси увозило любимую куда-то в холодную таллинскую ночь...

Sunkumylлti tave

Витослава уже который день просыпалась счастливой.

По утрам она открывала глаза и вспоминала о том, что теперь у неё, наконец-то, есть женщина. Такая, которая позволяет себя любить, боготворить себя, облизывать себя глазами. Такая, которая, в отличие от многих других, идёт на контакт. Такая, с которой весело везде и всегда, с которой можно пойти в огонь и в воду. Такая, которая согласна практически на любую твою затею и выдумку. Такая, которую можно любить без зазрения совести, потому что есть, за что.

В понедельник, проснувшись после ночного возвращения из Дубая, Витка сразу стала набирать номер Оксиньи:

- Привет, Окс! Слушай, ты подумала насчёт того, чтобы поменяться?

- Не, Витка, не хочу я лететь в Шейх...

- Ну Окс! Я постараюсь сделать так, чтобы в Шейх полетел кто-нибудь другой! Помоги мне пожалуйста! Это вопрос жизни и смерти!

Затем Витка безуспешно пыталась отправить в пятничный Шейх кого-нибудь из своих коллег, но все оказались занятыми: кто в рейсе, кто на больничном, кто не может лететь из-за flight hours.

Оксинья сказала в трубку:

- Ну вот видишь, Витка, всё идёт к тому, чтобы мы не менялись. Звёзды так не хотят. Смирись и забей.

Но Витка была неумолима. Упрямостью она отличалась с детства. - Уж если вобьёт себе что-нибудь в голову, так уж держись, - она от своей затеи не отступится!

И они всё-таки поменялись с Оксиньей.

Витослава пообещала ей командировочные, разницу в деньгах за часы налёта и две бутылки дорогого шампанского впридачу.

Лишь бы полететь в пятницу опять в Тенериф с Яниславой. Она была уже безумно влюблена в эту маленькую женщинку полуполячку-полулитовку-полурусскую. И она была готова на всё, лишь бы продлить своё счастье еще на три дня, как жизнь дорогими препаратами смертельно больному.

Витослава мечтала о том, что они с Яниславой будут вдвоём и только вдвоём валяться на пляже под красным испанским солнцем, что вместе будут весело плясать на дискотеке в местном ночном клубе на глазах у изумлённой эстонской половины экипажа, что будут опять вдвоём гулять по магазинам, ждать друг дружку у примерочных, подносить друг дружке нужные размеры джинс...

Но жизнь имеет тенденцию воткнуть тебе здоровенный кинжал в спину именно тогда, когда ты этого меньше всего ожидаешь.

У Витки вся шекспировская трагедия началась с одной-единственной несчастной смски.

Если бы Витка знала исход событий наперёд, она бы отключила в своем телефоне услугу смс и молчала бы, как говорится, в тряпочку до самой пятницы. Но нет.

Судьбе было угодно распорядиться иначе.

Сначала на смску не пришло никакого ответа, что очень насторожило Витку. В смске не было ничего страшного: Витка всего лишь назвала Славу "моя маленькая" и спросила у неё, как дела.

Витка бегала по магазинам, нюхала в парфюмерном "Chloл" - те духи, которыми пользовалась Яниславка. Витка нюхала надушенную бумажную полоску и, улыбаясь, вспоминала, как её маленький веснусчастый нос бесцеремонно проникал в пространство между лицом и плечом Яниславы для того, чтобы вдохнуть её аромат и в который раз подумать о том, какая же всё-таки Славка вкусная.

Витка улыбалась, нюхая бумажку, а между тем сердце её недобро постанывало, предчувствуя неладное.

Испугавшись, что со Славкой что-то не так, Витка решила позвонить ей на мобильный.

После долгих гудков звонок скинули. И Витке стало совсем не по себе.

Умный человек на Виткином месте плюнул бы на всё это с высокой колокольни и продолжал бы бодро ждать пятницы, - но Витка была вылеплена из другого теста. Если её что-то тревожило, причину тревог нужно было сразу установить и ликвидировать. И только после проведения вышеперечисленной операции Витка могла более-менее спокойно спать.

На этот же раз "ликвидация раздражителя" была крайне излишней. И если описать то, насколько Витослава потом жалела о содеянном, то не хватит никакой бумаги.

Уже войдя, в конце-концов, в подъезд, Витослава учредила последнюю попытку ликвидации раздражителя своих нервов, - она позвонила в отель и попросила соединить её с госпожой Мурзилкиене.

Услышав в труке ответ, Витослава съехала по шершавой подъездной стене на кафельный пол. В ушах мерзким, ядовито-зелёным цветом липко бурлили слова:

- Ta ьtles, et ei soovi kellegagi rддkida...*

...А через полчаса пришло смс: "Витка, я тебя не понимаю, и твои взгляды мне не приемлемы. Оставь меня в покое. Спасибо за понимание."

________________________________________________________________________

* Она сказала, что не хочет ни с кем разговаривать (эст.)

Последние два предложения убили Витку наповал. "Оставь меня в покое" - напрашивалось на встречный вопрос: "Я что, монстр?" "Спасибо за понимание". Какие холодные, мерзкие, чужие, злые слова... Какое понимание? - Именно сейчас Витка понимала происходящее меньше всего.

Яниславу, её маленькую озорную Славку как подменили. Едва коснувшись проклятой Эстонской земли, Янислава из весёлой, тёплой и такой компанейской превратилась в холодную чужую сухую высокомерную женщину.

И что же теперь делать? И зачем же Витка развела всю эту Санта-Барбару с подменой, если Янислава, оказывается, не хочет никакого общения? Господи, как смешно... Как смешно и как невыносимо больно...

Теперь Вита сидела за кухонным столом обхватив голову обеими руками. Сидела и раскачивалась, а слёзы капали на белый пластик стола, образуя ручеёк, который тутже так же грубо и издевательски-бессердечно стекал со стола на Виткины джинсы.

Ей больше не хотелось жить.

После всей этой эйфории, после прямого и переносного полёта на розовых крылах так невыносимо резко и больно стукнуться носом о холодную землю и разбить нос в кровь...

"Что? Что же я ей такого сделала?" - звенело свинцом в ушах Витославы. "За что?" - Именно эти два слова стали единственным ответом Яниславе на то страшное роковое смс. Ответом, и в то же время вопросом, ушедшим в никуда. Вопросом, так и оставшимся без ответа.

Быть может, стоило искать ответ в себе, во всех этих днях и минутах, проведённых вместе с Яниславой, во всех своих неосторожных словах и действиях, в своих опрометчивых поступках. Быть может, Витославе следовало теперь проделывать огромнейшую работу над филосовским анализом этой странной встречи в аэропорту Копенгагена и всего, из этой встречи вытекающего.

В любом случае, время лечит, как говорили мудрые люди. И именно время должно было дать на всё ответ. Пока же Витославе только и оставалось, что заниматься самоанализом и горько плакать в одиночестве в своей башне, чувствуя себя принцессой Инди, хрупкий песочный замок которой разрушил ветер, который она успела полюбить...

Бумажка с запахом Славиных духов валялась на стеклянном кофейном столике, и каждый раз, когда уже успокоившаяся Витка нюхала её, эта бумажка больно резала по сердцу любимым и одновременно ненавистным запахом.

Славкину смску Витка защитала за предательство. А когда на проклятый эстонский город опустилась ночь, Витка сделала в программе Windows movie maker на компьютере клип на ту самую песню, которую Славка переводила для неё синхронно в самолёте - Sunkumylлti tave. Витка перевела её с литовского на русский, а между красных, кричащих о боли строчек, в которые Витослава вложила свою собственную боль, прорисовывалась девочка в синей лётной форме. Она сидела на своём синем чемодане, закрыв лицо руками, и плакала. И лишь ангельские её крылья тянулись от вздрагивающей в конвульсиях рыдания спины к небу, - так же, как цветы тянутся к солнцу. А на асфальте детскими мелками был начерчен тёпло-летний литовский флаг, под которым было выведено: "Мне трудно тебя любить"...

Она лежала прямо под обрывом...

Поменяться обратно, естественно, не удалось. Составляющий графики из отдела кадров Марюс упёрся, что называется, рогом, и в пятницу Витославке пришлось лететь на Тенериф самой. Оксинья же осталась в плане на Шарм Эль Шейх.

"Всё так парадоксально получилось...", - думала Вита, - еще в понедельник я, счастливая, упрашивала Окс отдать мне Тенериф, - а теперь моё сердце разбито, и я вовсе не хочу больше лететь в Тенериф. Мне теперь там нечего делать..."

Виткины чувства были в смятении. Она одновременно любила и ненавидела Славу. Ненавидела - за такой болезненный укус, за такое страшное предательство, которого она не ожидала от человека, которого успела полюбить. И всё же любила - любовь, знаете ли, имеет тенденцию крепко врезаться в душу человека, не потрудясь даже спросить, хочет ли он этого.

Теперь Витка должна была отдать Оксинье разницу в деньгах за налёт, две бутылки шампанского и целое состояние командировочных. И должна была появиться в брифинге в пятницу ровно в 18:20 по эстонскому времени.

Сначала Вита не знала, как себя вести. Как она посмотрит в глаза Славке? И сможет ли вообще взглянуть в любимые, но предавшие её глаза? И как ей себя вести? - Съежиться в комочек, делать молча свою работу и не обращать ни на кого внимания, как будто ничего и не произошло? Старательно игнорировать Яниславу, выставляя свою обиду напоказ? Поговорить с ней тет-а-тет, заставить её объяснить эту её страшную необдуманную смску? Или быть показательно-дружелюбной со всеми, старательно давая Славке понять, что ей, Вите, не больно, что ей всё равно?

Насколько Витослава любила по жизни спонтанность, настолько любила и строить чёткие планы на будущее. Так и в этот раз - она выработала тактику своего дальнейшего поведения с Яниславой. Она внушила себе, что будет предельно дружелюбна и всем своим видом попытается показать то, будто бы между ними ничего не произошло, но больше ни на миллиметр не залезет в Славкину душу, не заговорит с ней ни о чём том, что не касается работы, не придёт к ней в переднюю кухню после обслуживания пить чай и смеяться над всем и обо всём...

И как всегда, чётко-выстроенные Виткины планы обрушились враз, едва она переступила порог аэропорта. Весь экипаж был вынужден стоять у дверей брифинга за неимением ключа. Витка стояла у дверей вместе с эстонками в числе первых, когда в коридор вместе с лётчиками вошла Славка.

У Витки перехватило дыхание и подкосились ноги. Она забилась за косяк, боясь, наконец, увидеть эти глаза. - Хотя чего ей, по сути дела, было бояться? - Гораздо интереснее было бы узнать, как будет смотреть в глаза Витке Янислава, по чьей, собственно, вине и разгорелся весь этот сыр-бор. Ведь не пошли она тогда Витке эту страшную смску, всё было бы совсем по-другому. А так - разбитое сердце, проплаканная неделя, ненавистный и любимый запах духов, недоверие ко всем окружающим. - Это уже попахивало в какой-то степени психологической травмой...

И вот сейчас они всем экипажем входили в брифинг - капитан принёс, наконец, ключ.

Витка старалась не смотреть в сторону Славы. Войдя в брифинг, она тутже принялась суетливо снимать с себя пальто и сапоги, обувать туфли, потом по-быстрому запихивать пальто и сапоги в чемодан. Чемодан не хотел закрываться. Витка сопела и пыхтела, на неё откуда-то сверху свалился лёгкий пробковый стенд с номерами телефонов литовских бортпроводниц. Все смеялись, но Халика заметила, что с Виткой что-то не так:

- Mis sinuga on juhtunud? Kas sul on ikka kхik korras?*

Витка растянулась в наклеенной до невозможности улыбке, сказав, что всё с ней, с Виткой, в порядке, что Халике так просто показалось.

Краем уха она слушала, как Янислава изъясняется с капитаном по-польски. И Витку терзали чувства: ей был мил этот голос до боли в сердце, а еще больнее было оттого, что прошлого не вернешь, что тот счастливый рейс на Тенериф, когда они летали с Иоанном, и когда Славка была так общительна, добра мила, остался в прошлом.

Витке было всё равно, что будет дальше. Всё равно так, как раньше уже не будет. Не всё ж коту масленница! Хорошенького по-немножку, и ничто не вечно под луной. Витослава привыкла получать по жизни счастье маленькими, смертельными дозами. Смертельными, потому что они были для неё как наркотик - действие наркотика по имени "счастье" когда-то заканчивалось, и вновь начинались серые будни, в которых без наркотика счастья было теперь так больно, что никому не передать.

Когда эстонски стали разбирать себе обязанности, Витка ушла причёсываться. Она больше не хотела быть номером "три", что по инструкциям должен помагать главной стюардессе и всё время находиться в передней кухне.

И ей дали обязанность пятого номера.

Войдя в самолёт, Витка не пошла как всегда в переднюю кухню, а отнесла свои вещи в задний отсек и сложила их на пассажирскую полку, хотя впереди для экипажа был выделен целый шкаф - просторный и удобный. Витослава не то, чтобы хотела показать Славке свою обиду на неё, - она просто банально боялась Славку. - Немудрено после укуса опять ласкать породистую овчарку с остырми белыми зубами.

________________________________________________________________________

* Что с тобой случилось? С тобой всё в порядке? (эст.)

Витка молча проверяла карманы в спинках сидений на наличие там мусора, вставляла в карманы "тошниловки" - специальные бумажные мешочки на случай морской болезни, всовывала в карманы карточки безопасности там, где их недоставало.

Янислава то и дело старалась пройти мимо Витки, всё время находя различные для этого предлоги. - То она относила эстонкам в заднюю кухню еду для экипажа, то делилась сливками и сахаром, то брала для экипажа стаканчики с задней кухни. Потом она принялась собирать мусор с сидений. Витослава тем временем стояла в весьма недвусмысленной позе, сгорбившись над сидениями и выгребала мусор из кармана сидения, находящегося под окном. На крайнем сидении возвышалась кучка мусора: какие-то бумажки, обёртки от конфет, жестяные банки из-под пива, пластиковая бутылка от маленького "Ягермайстера".

Закончив, Вита распрямилась и уже собиралась забрать с сидения мусор, чтобы пойти выбросить его, как вдруг заметила, что кучки как не бывало. За спиной стояла Янислава:

- Всё, Вита, уже пассажиры. Что успела - то успела.

У неё в руках Витка увидела пустую бутылку "Ягермайстера".

Стало быть, Янислава первая пошла на контакт. Вита видела, как Слава старается показать ей, что она по-прежнему дружелюбна, будто никакой смски и не было. Но Вита настороженно отнеслась к столь странному проявлению дружелюбности после столь отталкивающего послания на телефон. Как ни старалась, Вита не могла побороть себя не подавать Яниславе виду, что она ужасно обижена и задета в самых своих искренних чувствах. Она больше ни разу не появилась в передней кухне, если не считать того, когда она заскочила туда спросить у стоящей там Халики что-то по-эстонски.

А потом началась раздача пищевых боксов. Какой-то пассажир спросил у Витославы, сколько лет самолёту, на котором они летят. Не найдясь, что ответить, Витослава пообещала пассажиру, что спросит у капитана. Для этого, естественно, пришлось идти в переднюю кухню, "Славкино логово" - любимое и ненавистное одновременно. К тому же, кончились горячие кассеты с пищей.

Витка напустила на себя такой невозмутимый вид, какой только могла и отправилась к Славке с пустым жестяным подносом для еды:

- Там пассажир спрашивает, сколько лет этому самолёту. Можешь позвонить кэпу, спросить?

Янислава, широко улыбаясь, забрала из рук Виты пустой поднос и протянула ей другой, полный кассет с горячим:

- Скажи, что лет десять, - она засмеялась.

Витослава шла по переднему отсеку с подносом, полным горячей пищи, и улыбалась. Кажется, немножко отлегло...

Капитаном на сей раз полетел заядлый тусовщик Игорёха. Как только экипаж прибыл в отель, Игорёха тутже позвал всех на "брифинг", веля через 20 минут быть у него в номере.

Все разошлись по номерам переодеваться. Витослава была рада общей тусовке с Яниславой. - Янислава никогда не отказывалась от общих посиделок. Она обязательно пойдёт к Игорёхе.

Они немного посидели все вместе, скучая. Немудрено, когда полэкипажа - эстонки. От одного их вида Витославу всегда тянуло на зёв. Литовцы, поляки, исландцы и другие народности были с ней солидарны.

Выпив по бокалу вина, Халика и Айрин удалились по своим номерам. Слава и Вита, немного подвыпивши, обменивались многозначительными взглядами, и Вите казалось, что всё начинается снова. Она была готова простить Славку и забыть ту ужасную смску как страшный сон.

Лётчиков развлекал неугомонный стюард Антон, - тот ни разу не любил поболтать.

Славка с Витой поспорили об имени врача, который проводил у стюардесс медкомиссии, и, чтобы доказать Славке свою правоту насчёт того, что этот врач - тёзка их плановика Марюса, Витославка даже сбегала в свой номер за перечнем телефонных номеров стюардесс, среди которых красовался и телефон врача.

Потом Янислава нашла какой-то предлог отлучиться. Выйдя из номера, она больше не вернулась.

Витослава, Антон и лётчики безуспешно пытались набирать её с мобильных и настольных телефонов, но все попытки остались безуспешными. - Оказалось, что Янислава просто ушла по-английски. Витослава решила, что подругу опять укусила какая-то муха. Расстроившись, она заснула в сидячей позе, постепенно съехав на плечо Игорёхи, который подсел к ней сразу после того, как ушли спать Халика с Айрин.

Утром они опять играли в молчанку, сидя за одним столом друг против друга. Одна поглощала фрукты, залитые кокосовым йогуртом, другая жевала грушу. Эстонки никак не могли решить, пойдут они на пляж, останутся у бассейна, или же посвятят день пробежке по магазинам. Янислава о своих планах упорно умалчивала, продолжая как ни в чём не бывало жевать грушу. Витославе было всё равно, куда идти - лишь бы с подругой, которую она уже простила настолько, что жаждала общения вновь. С лёгким сердцем, не умеющим держать злобу, она не могла не считать часы до того, как кончится командировка на Тенерифе, и произведя посадку в Вильнюсе, Янислава, вместе со всем экипажем, выйдет из самолёта, а потом сядет в мужнину машину и навсегда изчезнет из жизни Витки.

Но пока командировка еще была в полном разгаре. И Витослава всё время мучалась, задавая себе один и тот же вопрос: "Как помириться со Славой?". Она уже всё простила и готова была забыть всё плохое, - только как восстановить опять их дружбу? Как без зазрения совести заходить за ней в её номер, идя на завтрак? Как смеяться, лежа рядом с подругой на соседнем шезлонге и болтая обо всём на свете?

Янислава молчала. Халика, Айрин и Витослава решились-таки на шоппинг. Вита так и не решилась подойти к любимой подруге с вопросом: "А куда пойдёшь ты? А можно с тобой?". - Во-первых, это сплошной детский сад. А во-вторых, судя по тому смс и по вчерашнему уходу с тусовки по-английски, Янислава не очень-то жаждала общества и не страдала отсутствием общения, - оно ей попросту было не нужно.

И Вита ходила с эстонками хмурая, распаренная жарким испанским солнцем. Эстонки без конца трещали о своих детях и мужьях, - Витослава же молчала, обдумывая план примирения. Послать ей смску? - Нет, смски - это детский сад. И сто процентов, Славка не ответит. Но как же тогда быть? - Вита ловила себя на мысли, что будучи физически здесь, в центре Тенерифе, с эстонками, - душой она там, где Славка. Лежит рядом с ней на песочке и смотрит, как волны Атлантики играют с песчаным берегом в "Морская фигура, замри!".

Наконец, они дошли до отеля, где в прошлый раз Витка так здорово провела ночь с капитаном Иоанном и где потом они смотерели вместе со Славкой сериал, лёжа на животах на простыни, впитавшей в себя капитанскую сперму.

Для кого-то такие подробности показались бы пошлыми, а для Витки это были сладчайшие воспоминания. Всё, что происходило тогда в тёмной спальне её номера, её беспредельно возбуждало. И понравившийся с первого взгляда капитан, и спонтанная, южная ночь в его объятиях, и сперма - часть её впитала в себя Витославка - она уже знала, что хочет иметь от Иоанна детей, и эта прекрасная маленькая женщина в шоколадного цвета блузке и короткой юбке, что пришла тогда к Витке в ночи смотреть перед вылетом кино, а потом сидела в сексуальной позе на постели и смотрела, как Витослава одевает лётную форму.

Этот отель и пляж под ним были бесконечно дороги Виткиному сердцу. Она вспоминала, как они вдвоём со Славкой сидели у неё на балконе на последнем этаже, и с балкона открывался шикарный вид на оранжевый закат и тонущее в Атлантике испанское солнце, и мачты корабликов, казавшихся на фоне заходящего солнца совсем чёрными. Они тогда курили Славкины сигареты, Славка рассказывала о своём коте, графе Мурзилкинасе (так его назвала Славина дочка, Алёнка), и Витослава слегка дрожала - не от холода, - от близости такой невероятно прелестной женщины рядом с собой. Именно тогда она впервые в жизни поняла, что испытывает к ней не только тёплые любовные чувства, но и жгучее сексуальное возбуждение.

- Mina vist jддn siia pдevitama. Minge siis linna ilma minuta!*

И она осталась на том пляже, сделав свой окончательный выбор. Она решила-таки предпринять последнюю попытку к примирению. Витослава распрощалась с эстонками, села на каменный парапет, и свесив с него босые ноги, симпатично выросшие из-под ярко-красного платья в стиле Мэрилин Монро, стала печатать для подруги смс. Вышло весьма саркастино:

"Славка, харе на меня, чёртову лесбу, дуться! Приходи на пляж, что под отелем, где мы были в прошлый раз. Я приставать не буду, обещаю!"

В глубине души Витка надеялась на Славкин ответ. И в той же глубине души знала, что ответа не будет. Было понятно: из Славки любитель писать смс, как из Витки - Карл Понтий.

________________________________________________________________________

* Я, наверное, останусь тут загорать. Идите в город без меня. (эст.)

Вита гуляла по пляжу одна, потом легла на расстеленное гостиничное полотенце, полежала с час, покурила шоколадную сигару в полном одиночестве, не без боли вспоминая, как курила её со Славой. Потом шла пешком в отель вдоль многочисленных пляжей Тенерифе. Шла, покупая по пути в лавках всякие безделушки. Шла, и надеялась увидеть на одном из пляжей Яниславу. Она бежала босыми ногами по волнам, едва приподнимая руками подол платья, чтоб не намочить его - и вглядывалась в загорающих. Она знала, что Янислава в гордом одиночестве отправилась именно на пляж, но не знала, на какой. И вот теперь она шла по воде, почти танцуя, такая молодая, лёгкая и красивая, и такая гордая, но любящая и умеющая прощать.

Ответа на смс не было. Славы среди загорающих - тоже.

В конце-концов Витка зашла в одну лавку, где приобрела очень симпатичную подвеску для мобильного телефона - с именем Стефани - в подарок для еще одной литовской стюардессы, к которой питала искреннее уважение и симпатию.

Увлекшись купленным сувениром для Стеши, Вита и сама не заметила, как забыла о своей навязчивой идее найти Яниславу на пляже во что бы то ни стало. Вита настолько увлеклась мыслями о том, как прилетев в Вильнюс, положит подвеску, запрятанную в красивый подарочный конверт Стеше в её именной ящичек в брифинге, что её совсем перестала терзать мысль о том, что Янислава так и не ответила на Виткину попытку к примирению. И если до этого её раздирали очень неприятные мысли о том, что Янислава всё-таки держит на Виту зло и не хочет с ней общаться, то теперь она забыла обо всём враз - как будто ничего и не было. Мысли о доброй, очень положительной женщине Стефании повлияли на Виту весьма благотворно.

Витослава уже почти подходила к своему отелю - ей оставалось пройти только два последних пляжа. Она шла по выложеной плиткой дорожке по краю обрыва. Пропасть и дорожку разделял небольшой каменный парапет, выложенный из камней. Солнце светило так ярко, будто стояла середина июля, хотя на дворе был всего лишь февраль, что ровным счётом ничего не означало для острова Тенериф, - здесь было тепло и солнечно всегда.

Витка шагала по краю обрыва, полностью занятая в мыслях о подарке для Мстиславы, как вдруг её взгляд резко упал влево: прямо под обрывом на тоненькой белой гостиничной простынке попкой вверх лицом вниз лежала Янислава. Витка узнала бы её из тысячи других женщин. До боли знакомый купальник тигровой раскраски, это маленькое, незагорелое, но почему-то ужасно сексуальное тело, этот специфический, какой-то пшенично-медовый цвет волос. Вита узнала бы из тысячи даже длину волос Яниславы...

У Виты пересохло во рту. Ноги опять предательски подкосились. Она буквально свалилась на каменный парапет. Внутри неё вдруг резко закипело какое-то недоброе предчувствие. Витка сама не знала, что это, но явно чувствовала негативность ситуации.

Она поправила на носу солнечные очки и уселась поудобнее на парапет, поджав под себя ноги и обняв их руками. Лицом повернулась к всё еще лежащей на животе Яниславе. Испанский ветер раздувал полы её красного платья, а Витке в голову лезли совсем нехорошие мысли:

"Лежит как ни в чём не бывало! Наверняка получила смску и игнорирует! Строит из себя Венеру Милосскую! Ну что ей стоило черкнуть мне пару строк?!? - ну Хотя бы: "Витка, я уже лежу на другом пляже" или что-то в этом роде..."

Обида опять захлестнула Виткину измученную душу. Сколько же можно над ней издеваться? Она уже и так пришла сама, первая! Да, может она и перешла границы настолько, что испугала подругу своим напором, - но она же не сделала Славке ничего плохого! Славка же первая оттолкнула её, укусила так больно, как Витке не снилось еще ни разу, учитывая все обстоятельства её и без того несладкой жизни! И теперь Вита сама приходит мириться, хотя это должна была бы сделать Янислава, - а та её игнорирует. Да за что?!?

Господи, сколько в Виткиной жизни было таких вот Янислав, да и не только! Она всё еще отлично помнит Жаклину с прошлого рабочего места. Та была Виткиной начальницей, и находила любой малейший повод для того, чтобы прилюдно наорать на неё, написать на неё рапорт, придраться к любой мелочи, которая могла ей в Витке не понравиться, заставить Витку строчить стопками объяснительные, после которых Вита сидела и плакала в туалете часами - потому что это было единственное место, где её никто бы не увидел и не тронул, где можно было вырыдаться вволю, рассказав стенам о своих бедах. Всю жизнь, всегда и везде в жизни Витославы, которая по паспорту, кстати, была вовсе не Витославой, а Виталией, находилась какая-нибудь такая Жаклина, которая портила Вите нервы и отравляла жизнь, настраивая против неё весь коллектив и в конечном итоге, выживая девчонку с работы (школы) ни за что ни про что.

Думается, будет вовсе не лишним начать сначала, вспомнив то, как над бедной Виткой, не сделавшей никому ничего плохого, издевался в школе весь класс. Было это в девятом классе. Две девчонки, считавшие себя белой костью класса, просто нашли в Виткином лице козла отпущения, и при каждом удобном случае унижали её и издевались над ней. Когда ей говорили самые обидные вещи, когда её ни за что-ни про что обвиняли в воровстве, которого она не совершала, когда её обвиняли в романе, которого у неё не было, когда ей отрезали прямо на уроке ножницами сзади волосы, - весь 9 "Б" просто смотрел на всё со стороны и покатывался со смеху, как будто эти дети пришли в кукольный театр на комедию, а вовсе не наблюдали со стороны самые настоящие издевательства над одноклассницей.

Кончилось тогда всё перед уроком физкультуры. Все вместе, вся женская половина 9-го "Б" сделала всё, что могла для того, чтобы Витка, долго и упорно державшаяся молодцом, просто вылетела из раздевалки вся в слезах и, сказав учительнице физкультуры, что не придёт на урок, навсегда изчезла из их школы.

И Витка изчезла. Просто вышла из серого здания школы, где воспитывались не дети, а изверги, села на первый трамвай и уехала далеко-далеко. А смотря вслед удаляющейся точке школы, шептала сама себе: "Я сюда больше никогда не вернусь!"

И она действительно больше не вернулась. Тогда ей было всего 14 лет...

Когда Вите было 19, она устроилась на первую с своей жизни официальную работу - стюардессой в двухэтажный рейсовый автобус. Автобус ходил по главным городам Эстонии. Пассажирам во время рейса предлагались напитки и кое-какая еда, раздавались газеты, демонстрировался по видеомагнитофону фильм. Именно этим Витка и занималась - разносила заказы, включала "видак", обслуживала водителя, готовя ему крепкий кофе и закуривая для него сигареты. Именно здесь она по-настоящему влюбилась в своего водителя, - естественно, семейного, сорокадвухлетнего красавчика Ивана. Вскоре слухи о её романе с Иваном разползлись по всей их маленькой компании. Витка враз стала врагом народа не только для женской, но и для мужской половины компании. Что бы Вита ни делала, как бы ни работала, ей всегда и во всём предъявлялись обвинения различного рода. Доходило до того, что её вызывали на красный ковёр и вычитывали прилюдно нотации вроде: "Ты сюда работать пришла или романы с нашими женатыми водителями крутить?" Конечно, Витка была виновата в том, что в первый раз в жизни по-настоящему влюбилась. И была виновата в том, что её молодое, красивое тело привлеко Ивана, и он тоже стал за ней ухлёстывать. Во всех бедах, во всех проблемах, в грязи на полу автобуса, в недостаче товара, в сексуальной неудовлетворённости женской половины компании, во всём - была виновата именно Виталия Энгельсберг. Именно тогда Вита возненавидела своё полное имя. Всегда, когда она слышала его в обращении в свой адрес, это должно было обязательно иметь негативный оттенок. Если Вита, - то ладно. Если Виталия - то непременно плохая.

Вскоре Вита поменяла место работы, устроившись в крупную корабельную компанию стюардессой в один из баров круизного лайнера "Veronica". Вита думала, что хоть здесь над ней перестанут издеваться все, кому не лень, но её надежды оказались для Господа Бога смешной забавой.

"Разве ты еще не поняла, милая Виталия, что ты - враг народа, и какой бы хорошенькой ты ни старалась казаться, тебя всё равно все будут ненавидеть просто за то что ты есть?" А за что, на самом деле? За то, что красивая? За то, что талантливая? За то, что открытая и дружелюбная и умеющая прощать? Наверное, ей просто завидовали Боги, и расплачиваясь за своё природное богатство, она по жизни должна была тащить на себе тяжелый крест всеобщей ненависти под названием "Не такая, как все".

Работа на корабле превращалась в ад, когда неделями Вите приходилось терпеть эстонский коллектив, который её страшно не любил. Каждая её коллега пыталась внушить ей, как плохо она, якобы, работает, как неправильно, якобы, обслуживает клиентов,и какая она вообще неподходящая для данной службы. Придирались ко всему. Доходило до того, что Виткина беременная коллега Мерле орала на Витку за то, что Витка на обеденном перерыве ела быстрый пакет, или просто "бомж" в народе. У Мерле, видимо, был страшный токсикоз...

Всё кончилось тем, что в один прекрасный день Витку просто выкинули с работы, сославшись на то, что она, якобы, плохо работает. Даже начальство было против. Хорошо же постарались любимые коллеги! Витка поплакала денёк и выкинула всё из головы, в который раз простив обидчиков. Единственной своей подруге Вике, которая никогда не имела ничего против, Витка продолжала писать смски. Вика стала первой женщиной, в которую Витка влюбилась.

Уже через две недели Витка устроилась в местную авиакомпанию в чек-ин, где и встретила Жаклину. История с круизником "Вероника" повторилась как две капли воды, - только вместо моря был, по сути, воздух, а вместо Виктории - Жаклина. Правда, если Вика была ангелом, ты Жаклина оказалась дьяволом в ангельском прикиде.

А потом была ABG Airlines. Витка до сих пор помнит свой самый первый рейс. Она шла тогда в аэропорт на ватных ногах. Её детская мечта летать сбылась, но теперь предстояло первое знакомство с коллективом, и Витка страшно боялась, что её также возненавидят за то, что она не такая, как все, в первый же рейс.

Экипаж тогда был чудный. Именно тогда старшей стюардессой была прекрасная, высокая, стройная Анастасия, в которую Витка, представивашаяся экипажу не Виталией, а Витославой, влюбилась с первого взгляда. И никто: ни красавица-модель Алика, ни милая, добрая Агнешка, ни Камилла, ни Гедеминас, ни лётчики - Стасис и Петька, ни сама Анастасия - никто даже не поднял на Витку голоса. Напротив: все были милыми и дружелюбными по отношению к новой стюардессе настолько, что когда настала пора прощаться, Анастасия и Стасис обнимали Витославу по-матерински и по-отечески, а стюардессы и стюард - обнимали как сестры и братья - сестру.

Они тогда сломались в Египте. Что-то случилось с правым двигателем. Экипаж было велено оставить в Шарм Эль Шейхе на три дня, а Витославу, как стажёра, не имеющего лицензию, - отправить домой конкурирующей фирмой. И вот тогда, когда автобус увозил вдаль её любимый экипаж вместе с Анастасией, которая уже нашла укромный уголок в большом, любящем Виткином сердце, Витка горько плакала, смотрящая им в след и уводимая в неизвестность египетским представителем тамошних наземных служб.

С Анастасией эпопея затянулась на полгода. Витка видела её после того полёта с поломкой в Египте всего два раза - они встречались в Вильнюсе в какой-нибудь кафе, пили кофе, курили и болтали, и Вита не могла наглядеться на предмет своего обажания. Она понимала, что так, как Анастасию, она не любила никого и никогда. Витка выплакала по Насте океан слёз, она везде писала её имя, и была влюблена в это имя настолько, что решила непременно назвать Настиным именем дочку, когда та родится. Имя Анастасии не сходило с Виткиных уст все шесть месяцев до того, пока Витка не встретила Яниславу, на которую вдруг вылилась вся та, накопленная месяцами и неотданная любовь и нежность, посвященная Анастасии.

Анастасии Вита посвятила очень много стихов. - Писать стихи было одним из её талантов, за которые она, видимо, и расплачивалась по жизни всеобщей ненавистью к себе и безупречным умением влюбиться безответно, еще и на работе, еще и в человека своего же пола.

Яниславе Вита посвятила всего одно стихотворение. Оно родилось прямо тогда, когда Вита наблюдала за любимой с обрыва, искушаемая шальными мыслями вдруг взять и броситься вниз. Упасть рядом с ней и закончить, наконец, этот кошмар, где какой бы старательной и положительной ты ни была, ты всегда окажешься врагом народа, где бывает место любви, но лишь безответной и приносящей одни страдания.

Янислава тем временем поворочалась на простыне, и, так и не заметив пристального изучающего взгляда Витославы, наблюдающей за ней с обрыва, встала, собрала свою простынку, засунула её в мешок, оделась и медленно побрела в отель вдоль берега.

Витослава не стала бросаться с обрыва. Пока не стала. Она выждала какое-то время, пока Слава превратится в маленькую точку, и, держа курс на эту точку, Вита двинулась за ней следом, опять надвинув солнечные очки получше на нос. Она шла по следам любимой женщины, ни на секунду не упуская её из вида, а в голове Витославы тем временем рождалось стихотворение:

Она лежала прямо под обрывом

На тоненькой двуспальной простыне.

Загар чуть слышно танцевал на ней.

Фламенко на челе её красивом.

Мерлин Монро стояла над обрывом.

Испанский ветер. Платье-паруса.

От взгляда пристального высохли глаза.

Никто бы не назвал её счастливой.

Та, что лежала прямо под обрывом,

Ушла, следы оставив на песке,

Оставив время протекать в тоске. -

Не биться больше в ритме им едином!

Её Ассоль глазами проводила

И ринулась в момент с обрыва вниз.

Аплодисменты! Занавес кулис!

Она лежала прямо под обрывом...

Вита была расстроенная и злая. Она думала, что Янислава всё еще сердится на неё за ту глупую смску и за те грани, которые Вита так бездумно перешагнула в Дубае. То, что она улыбалась Вите в самолёте, вовсе не означало примирения. А Вита-то уж дурочка, где-то в глубне души всё-таки понадеялась на Славкино прощение!.. Не тут-то было!

И теперь Витка шла вслед за Славой и понимала, что любит и ненавидит её одновременно. Ненавидит, это да. Ну а как же можно иначе? - Витка ей всю душу свою отдала, доверилась, открылась, думала, они станут хорошими подругами. Да и вообще, Славка всё-таки на семнадцать лет старше, - в таком возрасте строит из себя Венеру Милосскую как-то глупо... - А Славка всё-таки оказалась такой же, как все. И ведёт себя как малолетка. На звонки не отвечает. Написала обидную смску, потом улыбнулась в самолёте, как будто ничего и не произошло, а теперь опять молчит. Витка уже ей первая навстречу пошла: если Магомет не идёт к горе, то гора идёт к Магомету, - и вот, Витка послала ей эту примирительную смску. Думала, Славка ответит, примет и простит. А Славка опять просто посмеялась над ней. Прочитала и посмеялась и не ответила.

Да, Витка была очень злая и обиженная. И в тоже время понимала, что вовсе не равнодушна к новой подруге, потому что будь она равнодушна, - она бы не шла сейчас за Яниславой следом, испепеляя её крошечную, удаляющуюся фигурку взглядом, не перемалывала бы в голове эти неприятные мысли о Славкином издевательском молчании вновь и вновь...

Витка была настолько обижена и расстроена молчанием Славы, что следя за любимой, в конце-концов, упустила её из виду и зашла в какой-то тупик. Славка пошла к отелю через пляж по побережью, а Витка решила скоротать путь и пройти дворами, да не тут-то было! Путь через дворы оказался тупиковым, и Витке ничего другого не оставалось, как тащиться обратно к пляжу. Славка к тому времени благополучно добралась до отеля и скрылась в своём номере.

Витослава дошла до отеля, и решительно настроившись окончательно выкинуть из головы свою молчаливую и так и не понявшую её подругу, залезла под душ, как будто хотела смыть с себя все те чувства, которыми успела проникнуться к Яниславе.

После душа она поплакала в подушку, завела будильник на половину девятого и до ужина уснула тревожным сном.

Витослава сидела за одним столиком с Антоном, когда в ресторан вошла Янислава. Витка почувствовала её появление лопатками, так как сидела спиной к главному входу. С появлением Яниславы в помещении как будто бы менялся состав воздуха, и Витослава улавливала эту перемену, как какой-то лабораторный аппарат. У неё так было всегда: когда в зале регистрации появлялась Жаклина, Витку начинало колбасить от напряжения, когда в кафе царственной уверенной походкой входила Анастасия, Витка начинала умирать от нежности, сама не замечая, как тает и каплями стекает со стула на пол. А теперь в ресторан при отеле вошла Славка, и Витка вся превратилась в заиндевевшую отупевшую деревяшку. Она уставилась в одну точку и стала задумчиво грызть стеклянное горлышко бутылки из-под кока-колы. Ей было абсолютно наплевать, как она при этом выглядела со стороны, - гораздо важнее сейчас было увидеть, какой вид после всего у Яниславы, и понять, что она вообще себе думает.

А Янислава не выражала ничего враждебного. Она села к Вите и Антону за стол, улыбнулась и принялась весьма дружественно объяснять, что получила Виткину смску слишком поздно, она, видишь-ли, уже лежала на ближайшем пляже и ей было абсолютно неохота тащиться еще куда-то в центр, ты уж, Витка, мол, прости меня, лентяйку.

Витка поняла её шутливый, дружелюбный тон. И простила. И растаяла. Опять. От ненависти и обиды не осталось и следа.

После ужина они опять всем экипажем собрались у капитана в номере, только на этот раз Славка не ушла, как вчера, по-английски, - она изредка ходила с Виткой на балкон курить свои длинные тонкие женские сигареты, а когда почувствовала, что совсем сонная, попрощалась со всеми и ушла спать. Всё было ровно и спокойно. Казалось бы, Витке можно было понять, что её простили, и успокоиться. Но она не могла так просто всё понять и забыть. Она жаждала объяснений, и решила добиться их во что бы то ни стало. А пока она решила принять правила новой Славкиной игры "Мы просто коллеги, и нормально общаемся".

Утром они опять сидели за завтраком за одним столиком, но Витка смущалась даже взглянуть на объект своего необузданного интереса, хотя жаждала смотреть на Яниславу и разговаривать с ней.

Они как всегда долго сидели за столом, ковыряя в тарелках фрукты, залитые йогуртом и обгладывая кочан яблока или груши. Халика и Айрин уже ушли переодеваться, чтобы идти загорать. - Витослава и Янислава наконец-то остались одни, и Вита, наконец, решилась:

- Слава, я...хотела извиниться за ту смску, которую я послала тебе в Таллинне. Мне не нужно было этого делать. И вообще...прости меня за всё, что я когда-либо сделала не так, ладно?

- Да ничего-ничего. Не стоит извиняться. Просто у меня тогда было очень плохое настроение. Мне не надо было столь грубо тебе отвечать. Мне тогда было очень плохое известие, и...

- Что-то случилось?!?

- Я не хочу об этом говорить. Давай не будем, ладно? Просто я сильно погорячилась со словами. Ты меня тоже прости...

- Я не держу зла. Я всё забыла! Я буду помнить только хорошее... Кстати, я видела тебя вчера...как ты загорала...

- Что ж не подошла?

- Я...я тебя боюсь, Слава. Ты кусаешься...

- Нуу, не такая уж я и страшная... - Начала, смущенно улыбаясь, Слава. Она даже не представляла себе в этот момент, что была для Виты самой красивой женщиной, несмотря на свой маленький рост и общую невзрачность, как и не представляла себе того, что эта маленькая девочка, сидящая в ресторане напротив неё и ковыряющая чайной ложечкой в тарелке, боится Славу и любит её...

Кажется, они помирились. После завтрака они втроём: Вита, Слава и капитан пошли пить кофе к Славке в номер. Всё вернулось на круги своя: опять можно весело распивать со Славкой кофе у неё на балконе и курить её длинные женские сигареты.

Они так и сделали: устроились у Славки на балконе, вид с которого выходил на внутренний двор отеля, туда, где располагался бассейн. Капитан курил "Кэмл" и делал важные звонки по сотовому, пока Славка с Виткой готовили на кухне кофе. Потом все трое уселись на пластмассовые стулья вокруг такого же пластмассового стола и стали пить кофе. Капитану захотелось сливок, и он унесся на кухню, усадив заботливую и гостеприимную Славу на место. - Этот капитан всегда отличался подвижностью и шустрым, общительным нравом. Вернувшись, он нечаянно захлопнул за собой дверь балкона. Слава, Вита и сам капитан остались в ловушке.

Стали, смеясь, думать, что делать. У капитана был с собой сотовый, но номеров, по которым можно было бы позвонить, никто не знал. Оставалось одно: орать с балкона. Благо, Славкин номер находился всего лишь на втором этаже. Тут на их счастье внизу мимо бассейна как раз прогуливался Антон. Его-то и стали наперебой звать Слава и капитан. А Витка, смущенно улыбаясь, следила за каждым движением любимой подруги. Ей было всё равно, что они оказались запертыми на двух квадратных метрах балкона. Её бы, Виткина, воля, - она осталась бы тут на всю жизнь, - лишь бы со Славой.

Наконец они дозвались Антона, который долгое время не отзывался на собственное имя, раздававшееся во дворе отеля с сильным польским акцентом. Он понял всё с полуслова, и пока ходил в регистратуру за карточкой от номера, Слава, Вита и капитан допивали кофе и делились друг с другом различными историями из собственной жизни о том, как кто-то где-то когда-то тоже угодил в ловушку.

А часы тем временем шли, и до отлёта в Вильнюс их оставалось всё меньше и меньше.

Вита и Слава решили провести их у бассейна. Они лежали рядом и загорали. Славка опять читала какую-то литовскую книжку, а Витка исподтежка наблюдала за томными изгибами её соблазнительного, зрелого тела.

К ним подошла рыжая кошка и стала ласкаться к Славе. Кошка была более, чем худая, и Слава решила, что кошка только что родила котят, и они её высосали. Вита, улыбаясь, наблюдала, как Слава ласкает кошку. Слава ведь рассказывала, что у неё дома тоже живёт кот, граф Мурзилкинас, что он спит в постели с Яниславой, как муж, - голова на подушке, тело - на простыне, и что Славикна дочка, Алёнка, его очень любит. И Слава тоже любит кошек, и вот и сейчас чешет рыженькой кошечке шейку. И Витка лежала и наблюдала, как Славка ласкает кошку, и в этот момент Витке хотелось ласкать Славку. Пусть Славка ласкает кошку, а Витка будет ласкать Славку. Ей понравится, Вита знает. Ведь приятно, когда тебя гладят или щекочут, - Славка просто боится Виту, - вдруг та зайдёт слишком далеко? Слава к этому не готова, да и наверняка, ей это не нужно. Она замужем, и любит своего Аркадия.

Витка тоже боялась Славку и тоже боялась зайти слишком далеко, хотя и хотела этого безумно.

Теперь она вспомнила о том, что не стоит так далеко заходить в своих мыслях о Яниславе, - один раз она уже укусила Витку, да так больно, что вторая теперь это будет долго помнить. И Витка потихоньку, любя, подколола Славку. Растаявшая от ласк милой, нежной женщины Яниславы, кошка полезла к ней на шезлонг, а когда Янислава, испугавшись очередного вторжения в свой мир чужого объекта, слегка отогнала её, кошка решила попытать счастья у Витки. Витка сказала:

- Не, кися, не лезь ко мне на шезлонг. Иди лучше к тёте Славе. - её все любят, она добрая.

... И они улетели в Литву, страну, которая подарила Витославе её мечту. Страну, в которой, по Виткиному мнению, живут самые красивые женщины в мире. Уж после встречи с Анастасией и Яниславой, Вита в этом ни капли не сомневалась!

Они как всегда летели в составе четырнадцати человек, двумя экипажами. Виткин экипаж обслуживал пассажиров, а литовский, тот, который пригнал самолёт в Тенериф, летел домой теперь уже в качестве пассажиров. Была здесь и Стеша, которой Вита несказанно обрадовалась и тутже попросила у неё мобильный, чтобы приделать к нему подарочек, купленный для Стеши в Тенерифе.

Весь полёт Витка тусовалась в передней кухне в обществе Стеши и Яниславы. Те сидели на железных боксах за занавеской, подальше от любопытных глаз пассажиров, - обе в юбках, - и вели беседы на литовском языке о жизни, о семье, о работе, о командировках, о дочках. Янислава делилась успехами Алёнки в музыкальной школе, а Стефани рассказывала о своих дочерях - Ругиле и Гертруде.

Витослава тихо сидела рядом и молчала, будто её и не было. Она конечно что-то понимала по-литовски, так как вместе с этой страной, подарившей ей мечту, она также полюбила и её язык, - но она не вмешивалась в разговор симпатичных взрослых тёть. Тёти считали, что девочка не понимает из их беседы ни слова, - а Витослава очень многое понимала, но молчала. - Она любовалась двумя парами ножек - пухленьких и тоненьких - торчащих из-под форменных юбок её коллег-стюардесс.

Они тогда расстались с Яниславой надолго. Вита знала об этом, и поэтому смотрела вслед удаляющейся машине, увозившей Славку из аэропорта в Вильнюсскую ночь долго-долго, до слёз в глазах.

Она еще пыталась завести с Яниславой разговор в самолёте, когда Стеша ушла в заднюю кухню помогать остальным бортпроводникам с расфасовкой маффинов для пассажиров.

Витослава хотела распрощаться с недоговорённостями, не хотела, чтобы между ней и Славой остались бы какие-то недопонимания и сомнения относительно толкования тех или иных поступков друг друга. Она молча стояла в передней кухне, оперевшись спиной на полки с боксами и наблюдала, как Янислава готовила для лётного экипажа чай. Ей безудержно хотелось обнять Яниславу сзади, обвив руками её тонкую талию, облачённую в синюю лётную форму и миленький беленький передничек в синюю клетку. Яниславкина талия манила Виткины руки. Казалось, Славка создана для нежности, объятий и поцелуев. Она была настолько маленькая и нежная, что опять хотелось положить её на одну ладонь, а другой накрыть, словно тёплым, пуховым одеялом, под которое можно забраться тогда, когда тебе не мил весь белый свет - забраться с головой и выплакаться вволю.

Но Вита не позволила себе этого неосуществимомго жеста. Подушечки её пальцев и кончики её наманикюренных ногтей всё еще помнили шелковистость Яниславиной кожи, но подсознательно Вита теперь уже боялась Славы. После их ужасной смс-размолвки, которую Витка именно так про себя и окрестила, Славка больше уже не подпустит Витку к себе, - да и Витка сама боится быть в очередной раз укушеной. Нет, Витка не то, чтобы боялась боли, - она всю жизнь только и знала, что ощущать душевную боль, - только вот на чужие укусы ей было наплевать, а укус любимого человека оказывался невыносимо, чрезвычайно-болезненным.

И она не дала себе на этот раз волю. Она лишь сказала тогда своей любимой Славке:

- Я не хочу помнить ничего плохого. Я забыла всё неприятное и буду помнить лишь красивое и хорошее. И я очень хочу попросить тебя...прости меня, если что не так...

- Всё в порядке. Всё хорошо. Давай больше не будем на эту тему, ладно?

...И они расстались тогда звёздной февральской Вильнюсской ночью. Янислава села в машину и уехала к своему Аркадию и к своей любимой Алёнке и к своему коту, графу Мурзилкинасу, который спит с ней на постели рядом, как муж - голова на подушке, а тело - на простыне.

А Вита уехала в отель вместе со своими эстонскими коллегами. Ей было горько. Она знала, что она не нужна им. Никому, никому на этом свете. И меньше всего им - всем этим милым женщиным: Анастасиям, Стефаниям, Яниславам... У них свои заботы, свои семьи. А она, Витка, никому не нужна. И ей не оставалось ничего другого, как уходя, сказать: "Пока, девчонки!", даже не оборачиваясь. Потому что, если обернуться, - это значит еще раз увидеть её, ту, которая одним своим взрослым, неприступным, но таким манящим видом приносит невыносимую боль - особенно, когда ты знаешь, что, может быть, видишь её милое лицо сейчас в последний раз...

Ей больно и одиноко. Она даже не может плакать, потому что уже выплакала все свои драгоценные слёзы за двадцать три года. Она буквально лазит по голым холодным стенам гостиничного номера, погружённого в сонную тишину, а потом долго, не отрываясь, смотрит в окно на свой любимый, чужой город. С городом также, как с ними: она любит его, но она ему не нужна, - у него полно своих любящих жителей-патриотов. Вон как весело и задорно горит свет в их окнах! Витка вглядывается в эти окна и представляет за ними счастливые литовские семьи: мама, папа, дети. Дети уже спят - им завтра в школу. Мама с папой смотрят какое-нибудь взрослое кино, потом они тоже лягут спать, выключат настольную лампу на тумбочке возле кровати и займутся любовью, потому что, в отличие от Витки, у этих людей нормальная ориентация, и они не влюбляются без памяти в чужих женщин бальзаковского возраста, а находят еще в молодости свои вторые половинки и создают счастливые, крепкие семьи...

В другом окне Витка представляла себе молодого парня-студента. Вот он ходит по квартире с голым торсом, в одних джинсах. Пьёт "Љvyturys", косится на телевизор с трансляцией баскетбольного матча, а между делом пытается углубиться в какой-нибудь сопромат. Завтра у него, должно быть, экзамен, - иначе ничто бы сейчас не заставило его оторваться от трансляции, ведь играет его любимая команда, Lietuvos Rytas! Но куда там! Завтра экзамен, и его надо непременно сдать. И этот Марюс, Дарюс или Андрюс сядет завтра в свою "бэху" и поедет в Вильнюсский университет. И как только в его зачетке появится "зачёт", он поведёт свою девушку, какую-нибудь Расу, Йоланту или Аруне в кафе-мороженное или суши-бар - в зависимости от её настроения. А потом они поедут к нему и тоже будут заниматься любовью, потому что они нормальные люди, как все. - И только Витка навсегда останется одна в этом проклятом равнодушном номере отеля с холодными, бессердечным стенами. Вечно одна и вечно любящая, но никогда и никем нелюбимая...

Жизнь длиной в трое суток. Салатовые небеса.

С тех пор, как Витка тогда, прострадав всю ночь у окна гостиничного номера, уехала наутро в Таллинн, прошло почти два месяца.

Судя по графикам, за которыми Витослава скурпулёзно следила, Янислава ушла в длительный отпуск, затем она изредка летала в рейсы с оборота из Вильнюса и сразу обратно в Вильнюс.

Вита старалась забыть её, специально настраивая себя опять на волну Анастасии, которую всё еще любила и которой всё еще писала письма, полные боли и отчаяния. Она даже встретилась с ней однажды, будучи в Вильнюсе, опять после командировки на Тенериф. Они с Настей посидели в Макдональдсе, потом Настя проводила Витку на автобус, и Витка еще часа два проплакала в окно и пробегающие за ним виды литовских лесов и полей. Прелестный, непревзойдённый Настин образ, вновь заслонил собой всё остальное. Опять всё было свежо, опять рана была свежей, будто с неё резким движением содрали корку, которой она успела покрыться, заживая.

Перед Виткой опять было Настино самое красивое на свете, властное лицо с его правильными чертами и ранящей сердце запретностью хоть раз поцеловать его. Перед Виткой опять была высокая, статная Настина фигура, её уверенная походка - она так мило выкидывала ноги вперёд при ходьбе! - её самый сладкий в мире, чуть грубоватый голос, который был музыкой в Витославиных ушах... Словом, повидав опять Настю после трёхмесячной разлуки, Витослава опять увлеклась ею. Ведь когда не видишь человека, ты хочешь-не хочешь постепенно забываешь его. - А тут всё опять, вновь, как на духу...

Именно эта встреча с Настей и позволила Витке хоть немного забыть о Яниславе. Витка еще сомневалась в своих чувствах. Она не хотела казаться людям легкомысленной, ведь она не умела скрывать своих чувств и эмоций, и если бы она сказала всем своим друзьям, что уже влюбилась в новую женщину, они бы попросту покрутили пальцем у виска. И она молчала. Она старалась убедить себя, что Янислава ей просто ужасно нравится как человек, а прежде всего, как женщина, что Вита просто хочет её физически.

Если вы подумали, что Витослава - извращенка, - вы неправы. Всё, что она открыла в себе за последний год - это то, что ей хочется простой, страстной женской нежности, такой, которую женщине может подарить только женщина. Всё, чего ей бузедержно хотелось - это обнимать любимую женщину, целовать её лицо, согревать её руки, ласкать её пальцы, быть с ней рядом всегда и везде, спать с ней в одной постели, никогда с ней не расставаться и всё делать вместе, заботиться о ней и любить её всю жизнь. Что же касается, конкретно постельных отношений, то Витка еще не знала, что это такое - женщина плюс женщина - и ужасно боялась этого сама, хотя и допускала, что наверное, она была бы непротив это попробовать. Но что она могла сказать людям, которые мыслили слишком плоско для всей широты её души, для всех дальних далей её внутреннего мира? Они брали слишком низко и поспешно делали выводы о Виткиной ориентации. Хотя Витка теперь уже и сама затруднялась ответить на этот постыдный вопрос: "Я - лесбиянка?". Она была девственна в плане лесбийской любви, но очень хорошо знала любовь платоническую, ибо она умела просто любить. Чисто, открыто, беззаветно и безответно. Любить ни за что, а просто за то, что этот человек, предмет её обажания, есть. И для неё, Витки, совершенно не существовало разницы, какой национальности, какого возраста и какого пола этот человек...

В течение этих двух месяцев, что они с Яниславой не виделись, Вита еще много раз летала в командировку на испанский остров Тенериф. И каждый раз - не с Яниславой. Господи, как досадно и больно было прибегать в переднюю кухню и видеть там кого угодно, но только не её, не Яниславу!

Вита безудержно скучала по ней на острове. Весь Тенериф казался ей пустым безрадостным, ведь теперь на нём не было её. - Она была где-то далеко-далеко, в своей чудесной стране по имени Литва, стюардесса по имени Литва, Янислава, последовательница Анастасии... Она варила супы для Аркадия и Алёнки, ездила в деревню навещать стареньких родителей, летала в Шейх и никогда не отвечала на Виткины глупые смски "Славка! Я так по тебе скучаю! Весь Тенериф - пустой без тебя..." Ей было всё равно, у неё кипела своя жизнь, полная взрослых забот и совершенно других, отличных от Виткиных интересов. К тому же, она совсем не понимала, что это значит - любить человека своего же пола, причём в два раза старше себя, и Виткины смски казались ей совершенно ненужными и глупыми. Они раздражали её, она не любила писать писем и не понимала, чего от неё хочет эта малолетняя девчонка-стюардесска, которую она едва знает. Ну, повеселились вместе пару раз в командировках - и всё. Чего писать-то?

...А Витка всё никак не могла забыть Яниславу. Ей, в отличие от Славки, не для кого было варить борщи и некому было проверять уроки, некому было капать в сахар валидол и некому стирать носки. Вся её жизнь была разделена на серое и белое, как она ни старалась видеть её во всех красках радуги. Её жизнью были небо и лёд. Вечно серое прибалтийское небо, которое казалось пустым без Анастасии, которая больше не летала, и без Яниславы, которая летала теперь в других экипажах. И лёд - тренировки, тренировки, тренировки. Ты - фигуристка, и все тобой восхищаются. Но что ты видишь на льду? - Детей и тренеров в плотных ватных штанах и тёплых куртках с дымящимися бумажными стаканчиками кофе в руках? - А потом ты снимаешь коньки, приходишь домой, вешаешь их на гвоздик и ревёшь белугой. И даже не хочешь выходить завтра в рейс - потому что в самолёте не будет ни Анастасии, ни Яниславы.

Вита понимала, что так жить нельзя, но ничего не могла с собой поделать.

Но вот однажды в очередном графике на Тенериф она увидела любимую фамилию. В графе "старшая стюардесса" стоит Мурзилкиене. А в графе "рядовые" нет Виткиной фамилии. Ну конечно! Судьба всегда была к Витке "более чем благосклонна"!..

Но Витослава не привыкла размазывать слёзы по лицу, - именно в таких жизненных ситуациях она умела применить то, что ей всегда так помогало на льду, а именно, свой спортивный характер.

И она сделала всё, чтобы уговорить свою эстонскую коллегу Ли поменяться с ней.

...И вот теперь она сидела в рижском самолёте с ноутбуком на коленях. Колени дрожали, легонько подпрыгивал на них компьютер. Виткина мечта сбылась, - ровно за девять рядов от неё в кресле сидела Янислава собственной персоной, и они вместе летели пассажирами в Тенериф.

Витка тогда так и не решилась преодолеть собственный липкий страх и подойти к женщине, из-за которой потеряла покой и сон. Да и полёт из Риги в Лондон был недолгим. Едва Вита успела вылить свои мысли на виртуальную бумагу ноутбука, стюардессы стали готовить салон к посадке. Они собирали пустые стаканчики из-под напитков, проверяли, застёгнуты ли на пассажирах ремни безопасности, открывали в салоне заслонки окон и приводили спинки кресел в вертикальное положение. Одна из латышских стюардесс наклонилась над пассажиром, сидевшим через проход от Витославы. Синяя форменна юбочка со складками на подоле настолько аппетитно обтянула стюардесскину попку, что Вита поймала себя на мысли, что хотела бы обнять незнакомую девчонку за её аппетитную часть тела, погладить по ней... "Я становлюсь форменной извращенкой, - подумала Витка, - мне срочно нужно искать себе женщину, взгляды которой хоть немного совпадают с моими..." Её переполняла эта неотданная нежность, накопленная за те годы, в течение которых Витка неоднократно влюблялась в женщин. Желание вкусить запретный плод было как правило неисполнимым, так как по закону бутерброда, Витка всегда влюблялась в женщин гетеросексуальных, к тому же "старой закваски" и слишком стереотипных взглядов на жизнь.

И вся её нежность, так и неоданная в своё время Вике, Жаклине, Геле, Насте, а теперь уже и Яниславе, переполняла её теперь, словно вино - чашу. "Оно вот-вот польётся через край, и уже тогда я стану буквально опасна для женского общества", - с сарказмом, но не без опаски подумывала Витка. Ей нужно было срочно что-то со всем этим делать.

Но как она ни мечтала о хоть каком-нибудь физическом сближении с Яниславой, она прекрасно понимала, что в данном случае это просто нереально - уже хотя бы после той смс-ссоры. И Витка пообещала сама себе хотя бы провести эту последнюю командировку с Яниславой так, чтобы она запомнилась на всю жизнь. И расставаться нужно уметь красиво...

Они прилетели и первым делом всем экипажем сочли нужным выйти на улицу покурить. Как ни глупо, а Витослава как раз совсем недавно научилась правильно курить, и теперь от одного-двух правильных вдохов у неё начинала кружиться голова, и общее состояние напоминало состояние лёгкого наркотического или тяжелого алкогольного опьянения.

А сейчас, когда они дружно курили все вместе у входа в аэропорт, Витка еще и крупно нервничала. Она избегала смотреть на Яниславу, хотя ей хотелось этого до боли в висках. - Её бы воля, Витка бы так и пялилась на Славку бесконечно, изучая и оценивая взглядом её новый прикид, её отпадный, как сегодня выражается молодежь, салатовый шарф, её прическу, её вид, её мимику, её взгляд. Витка ласкала бы Славку взглядом, облизывала бы её этим взглядом, словно вкуснейший советский сливочный пломбир, наслаждалась картинкой по имени Янислава, растягивая это непередаваемое удовольствие по максимуму... Но смотреть было нельзя. Никак. Невозможно. Еще неизвестно, как Славка настроена, и что она вообще обо всём этом думает, как она относится к тому, что опять попала в Виткин экипаж. И знала ли она, что это не она попала, собственно, в Виткин экипаж, а Витка - в её, причём нарочно попала, подстроила это "попадание" сама?

Витку настолько переполняли мысли и эмоции, что от одной сигареты в обществе Славы её стало чуть ли не водить. Халика, Карина, Кристина и Янислава, покурив, двинулись на бегущую дорожку. Витка кинулась вслед за ними, но идти по дорожке не смогла. - Ей стало так плохо, что она едва удержалась на ногах. В глазах потемнело, ноги стали ватными, всё почти поплыло перед глазами. Она вынуждена была остановиться, но опереться ни на чемодан, ни на перила бегущей дорожки она не могла. Она как могла боролась с собой, чтобы не упасть прямо посреди дорожки на глазах у всего честного народа. Девчонки тем временем, не заметив Виткиного состояния, убежали по дорожке вперёд. Витка осталась совсем одна и заблудилась в Лондонском аэропорту Гэтвик.

Она искала их глазами - и тщетно. В огромном международном аэропорту одного из самых крупных столиц Европы в бешеном ритме мелькали лица: чёрные, белые и жёлтые, монголоидные и европиодные расы - и все с чемоданами, все спешили на свои рейсы. Среди них Витка никак не находила своих девчонок, к тому же она не имела ни малейшего понятия, как ей теперь найти чек-ин на Монарк Эйрлайнс. Она всё еще плохо себя чувствовала и плохо соображала. Ей было нестерпимо жарко в зимнем пальто в весеннем Лондоне, с формой, ноутбуком, чемоданом и дамской сумкой на плече. У неё перед глазами всё еще кружились золотые никотиновые звёздочки, а лица с узкими глазами и лица чёрные как кирзовый сапог солдата, смешиваясь воедино, плыли мимо одуревшей Витки в никуда.

Она остановилась. Для начала разделась, спрятала в чемодан форму, пальто и ноутбук. Затем оглянулась по сторонам. Стало не так жарко, и Витка начала понемногу приходить в себя. Она набирала номера, но и у Халики, и у Карины телефоны оказались вне зоны доступа. Яниславе Витка, естественно, звонить боялась. Осталась лишь Кристина. Бог смиловалася над Виткой - Кристинкин номер оказался в зоне доступа, и уже через несколько минут Витка стояла в чек-ине на Монарк Эйрлайнс вместе со всеми, рассказывая Яниславе о том, как ей стало плохо и как она отстала от экипажа и заблудилась. Янислава заговорила с ней первая. Свершилось. И у Витки отлегло от сердца.

Потом последовала лёгкая перебежка от чек-ина до многочисленных пунктов проверки багажа на предмет запрещённых предметов, от пунктов проверки до макдональдса, от макдональдса до ворот, из которых должен был вылететь их самолёт на Тенериф. В воротах все отходили от пробежки, дружно сопели, поедали картошку "фри", что-то вяло обсуждали.

В самолёте Витка хотела всенепременно, под любым предлогом сидеть с Яниславой, и молила Бога, чтобы в чек-ине им достались места рядышком. Тем не менее, войдя в салон, все разместились, кто где хотел. Витка же заняла выжидательную позицию, и только убедившись в том, что госпожа Мурзилкиене сидит одна, Витка подошла к ней и промяукала:

- Ты не против, если я посижу с тобой?

Славка была непротив. Весь рейс Витка налаживала с ней контакты, возвращаясь к привычному, старому, столь полюбившемуся ей общению с любимой стюардессой. Казалось, плёнку фильма, в котором главными героинями были Вита и Слава, прокрутили назад. И Витка не верила своему счастью: они с Яниславой вновь смотерли вдвоём фильм по Виткиному ноуту, и Витка изредка оборачивалась на подругу, чтобы увидеть её реакцию на тот или иной эпизод фильма.

Потом батарея в ноуте предательски села, и Вита со Славой филосовствовали о жизни, - больше им ничего не оставалось. Витка уже совсем освоилась и привыкла: кажется, Славку можно больше не бояться, - и заметив на Славкином, столь милом Виткиному сердцу, личике ресничку, Витка потянулась к нему пальцем, чтобы осторожно убрать её:

- Славка, загадывай желание!

Наверное, Славка загадала что-то об Алёнке, Аркадии или родителях, ведь её, как и всех нормальных женщин её возраста, больше всего на свете интересует семья. А Витка очень точно знала, что бы загадала она. Жаль только, что желания, загаданные из-за опавших ресничек - всего лишь детская выдумка...

Витка старалась наслаждаться каждой секундой, проведённой в обществе Яниславы,

ведь она знала - это последняя возможность побыть вместе с любимой коллегой.

И даже когда весь экипаж дружно ждал своего багажа по прибытии в Тенериф, Витка уже кошмарно скучала по Славке,которая багаж, в отличие от коллег, не сдавала, и ушла теперь курить на улицу, ожидая всех.

Жизнь длиной в трое суток

Многомесячные традиции нарушены не были и в этот раз. - После двадцатиминутного тайм-аута на переодевание весь экипаж встретился в номере у Витки.

Пили красное вино, ели солёный миндаль, смотрели фигурное катание. В дисциплине танцы на льду" Витка не была так сильна, как в одиночном катании, но всё же комментировала процесс и делала свои замечания, объясняла командиру экипажа Аллару, что танцы на льду - дисциплина, совершенно отличная от одиночного катания. Здесь нет никаких прыжков и вращений, - одни скольжения, дорожки шагов, поддержки и спирали. Для Витки дорожки шагов и поддержки не представляли никакого интереса, и именно этим она объясняла Аллару свою нелюбовь к данной дисциплине на льду.

В целом посиделки были скучными, что вполне свойственно интернациональному экипажу из представителей преимущественно северных народностей: капитан был англичанин, офицер - неизменный исландец, а стюардессы, если не считать Славку с Виткой - эстонки.

Но Витке было абсолютно всё равно. Она была счастлива, что рядом с ней была Славка. Тёплая, игривая, весёлая польско-литовско-русская Славка. Она была в Виткином мире гвоздём вечера так или иначе. И именно она была причиной этой Виткиной командировки. Она была самым главным членом экипажа для Витославы.

Вскоре все начали понемногу расходиться по своим номерам. Ушли спать "нешибко тусовые" эстонки, следом за ними отчалили и кэп с офицером. Слава же как будто чувствовала, как сильно Витка хочет, чтобы она задержалась подольше, как жаждет положить свою голову на её плечо хотя бы на минутку, поговорить с ней о чём-нибудь наедине в полной тишине, покурить вместе с ней в томной испанской ночи...

И она осталась, когда все другие ушли. По телевизору всё еще шло фигурное катание, но оно уже никоим образом не интересовало Витку. Они о чём-то тихо беседовали с Яниславой. Витка всё же положила голову Славке на плечо. Она теребила в руках поясок от своего маленького чёрного платья и молча слушала подругу, грустно размышляя о том, как мало счастья ей осталось, - уже через сутки они будут улетать с этого рокового острова для того, чтобы растаться в этом проклятом таллинском такси и больше уже никогда-никогда не встретиться.

Она уговорила Славку выйти покурить. Вместо балкона в Виткином номере была веранда, а через пару метров от веранды была детская площадка с песочницей, горкой, качелями и пряничной избушкой. Слава Богу, это была Испания, курортный остров в водах Атлантики, а не заброшенный двор запущенного города где-то на территории бывшего Советского Союза, где такие вот пряничные избушки облюбовывают бомжи для справления своих простейших нужд...

Днём на этой площадке шумели дети, а сейчас стояла тихая звёздная бархатная ночь - совсем такая же, какая была тогда, когда Витка впервые познакомилась с Иоанном и Яниславой. И Витка с Яниславой теперь сидели вдвоём на качелях под звёздным испанским небом, ковыряя босыми ногами холодный чистый песок и куря по последней сигарете.

Витке вдруг захотелось ясности. Вдруг это была последняя возможность поговорить со Славой с глазу на глаз начистоту и расставить, наконец, в их отношениях все точки над "i"?

- Ты меня не бойся, Славка... Я не кусаюсь...Я и сама тебя боюсь. Я, может быть, тогда в Дубае зашла слишком далеко, и ты испугалась и оттолкнула меня. Но я хотела тебе сказать, что я и сама этого всего боюсь... В том смысле, что я не перешагну черту... Я хочу, чтобы ты поняла меня правильно... Я хотела просто дружить... Мне нужно вот такое простое нежное общение... Мне неинтересно с ровестниками и ровестницами, мне нужна такая женщина, как ты. Я не знаю, почему...

Витка говорила всё это Яниславе, а между тем и прохладной испанской ночи. При этом она раскачивалась на качели всё сильнее, держалась одной рукой за цепочку, на которой держалась перекладина, в другой - держала почти докуренную сигарету со вкусом кофе, купленную в Риге, и при этом смотрела в песок.

Славка молчала, повиснув на цепи. Она тоже созерцала песок. Её сигарета была уже затушена и теперь покоилась с миром в недрах детской песочницы. Славка еще несколько мгновений помолчала, и затем на Витку наконец снизошли все искомые истины. Она сказала, что дружба между ней и Витославой абсолютно невозможна, что между ними огромная пропасть в семнадцать лет, к тому же, Янислава - абсолютно другой человек, нежели Вита. У неё свои взгляды на мир, расхожие со взгладами Виты. Если Витка по складу ума - философ, то Янислава - математик, если Вита - охотник, то Янислава - скорее земледелец.

Она еще сказала, что проводить вместе весело время в командировках - это да, пожалуйста, и она, Янислава, тут всеми руками и ногами "за", но такой вид общения, как тесная дружба вне рамок работы, звонки, смски, письма и походы друг к другу в гости её абсолютно не устраивают, они ей совсем не нужны, поскольку у них с Виткой, опять же, абсолютно разные интересы и разные возрастные категории, и молоденькой сопливой Витке не понять, что тебе в твои сорок не до развлечений и походов по каткам и аквапаркам, - у тебя на руках старые родители, муж и ребёнок, и в вечных заботах о них всех у тебя совершенно не остаётся ни сил, ни времени на каких-то едва знакомых сомнительных подружек, что млачше тебя вдвое.

Славка еще совершенно миролюбиво добавила, что не стоит писать ей письма и смски. Она всё равно не будет на них отвечать, она вообще нанавидит и не умеет писать письма...

Витка слушала Славку, раскачиваясь на качели и копая песок босыми пятками. Слушала и понимала, и принимала всё, сказанное подругой. Витка и без Славки прекрасно знала, что для Славки она никакая не подруга, но для Витки Славка в душе всё равно оставалась подругой, что бы она ни сказала, что бы ни сделала, и как бы ни считала. Витке было приятно слышать, когда эстонские стюардессы называли Яниславу "Vitoslava sхbrants"* и когда Халика говорила, что "Vitoslava ja Janislava saavad hдsti lдbi*".

Вите было совершенно не за что обижаться на подругу, поскольку вторая была безоговорочно права, и влюбом случае имела полное право считать так, как она считала. Поэтому Витке совершенно не было обидно, - всё, что она сейчас чувствовала, была лишь тупая мутная грусть от того, что её обласканная, вымечтанная дружба с Яниславой никогда-никогда не станет реальностью, и что вообще, еще сутки, и она расстанется со своей Яниславой навсегда и еще неизвестно, как она, Витка, это переживёт...

Витке было неудобно. Она чувствовала себя дитём рядом с сороколетней женщиной, измученной нарзаном, - у человека семья, родители, а тут еще какая-то сопливая девчонка лезет со своими признаниями, со своей никому не нужной дружбой. Сидит тут, холодит человека, курить заставялет, втирает какие-то истины...

Поэтому когда Славка бодро сказала: "Всё, спать!" и встала с качели, Витка безропотно поднялась, и, стараясь напустить на себя как можно более безмятежный вид, двинулась в номер вслед за подругой.

________________________________________________________________________

* Подружка Витославы (эст.)

* Витослава и Янислава хорошо ладят (эст.)

Славка взяла со стола карточку от своего номера, затем девчонки договорились о том, что Слава разбудит Витку телефонным звонком на завтрак, и Слава, в последний раз улыбнувшись, скрылась за дверью Виткиного номера.

Витку мутило. После долгого, изнурительного дня перелётов по всей Европе, после внушительной дозы никотина и алкоголя, после всех этих её душевных переживаний, а теперь еще и этот разговор начистоту на качелях... Настроение в корне попортилось, хотя Витослава прекрасно знала всё, что сказала ей Слава, и до этого. Славино отношение к выдуманной Виткой иллюзии дружбы было понятно уже тогда, с той страшной смской в Таллинне. И Витка нисколько не обольщалась на счёт Славкиного отношения к ней.

Но в любом случае разговор на качелях оставил осадок не весьма приятного характера, и Витка, кляня себя последними словами за то, что вела себя как ребёнок, наконец улеглась спать, стараясь бороться с подступающей тошнотой. А в голове продолжали крутиться мысли о Славе. И даже самые страшные для неё ранее подозрения на внезапную беременность, вызванные тошнотой, не могли сейчас отвлечь Витку от насущной темы под названием "Славка".

Она уже почти проснулась и лежала с полуоткрытыми глазами, потихоньку отходя от сна и вспоминая, кто она такая, где она и что она здесь делает, когда раздался надсадный звонок телефона.

Звонила, конечно же, Славка.

К тому времени, как Витка сняла трубку, она уже достаточно прочно вошла в события своей жизни и уже даже успела решить, что постарается не грустить, а использовать каждую секунду с пользой, - а именно, насладиться каждым мгновеньем этой последней, буквально золотой командировки на Тенериф в экипаже Яниславы. Прошлого всё равно не вернешь, а то, что было - не исправишь. И Славкиного мировоззрения не поменяешь. - Так к чему рвать себе нервы, если всё равно уже ничего не изменишь?

С этими оптимистичными мыслями Витка бодро встала, умылась, и уже через полчаса, красивая и ухоженная как всегда, входила в ресторан.

За завтраком они со Славкой смеялись так, что у Витки болели мышцы живота. - Витка всё старалась подкормить Славку, подсовывая ей сладости и подливая водички. Славка отказывалась, аргументируя свой отказ просто и ясно: "Не лезет". Витка начинала, как она выражалась, ржать, а Славка понимала её с полуслова:

- Ага, как в том "Ералаше", когда мама принесла мальчикам эклеры!..

После завтрака устроили солнечные ванны. Их лежаки стояли рядом, что позволяло им в полголоса вести свои беседы.

Было очень жарко, и Витка в своём новом голубом купальнике прыгнула в плавательный бассейн, так и не дождавшись Яниславы, размышляющей на гамлетовскую тему "мочить волосы, или не мочить". В итоге плавающая в бирюзовой водичке Витка всё-таки соблазнила распаренную на солнце Славку, и та присоединилась к коллеге.

Они выждали время до автобуса, идущего по расписанию в центр города, оставив до автобуса полчаса для того, чтобы Витка могла вымыться после бассейна. Яниславка гамлетову дилемму разрешила-таки явно не в пользу волос... Она терпеливо ждала, пока Витка подготовится к походу в город.

А Витка помылась и собралась словно метеор, и через полчаса, как они и договаривались со Славкой, Витка уже шла к Славке навстречу, когда та выходила из своего номера.

В автобусе они опять болтали обо всём на свете. Славка жаловалась, что не спит уже с семи утра. Алёнка разбудила её смской, что уже встала в школу и пьёт кофе на кухне, и мама, естественно, больше не сомкнула глаз.

Славка рассказывала об обычных бытовых вещах, а Витка смотрела на неё так, будто перед ней сидела не Янислава Мурзилкиене, простая литовская стюардесса, а какая-нибудь Бритни Спирс или Тина Тёрнер.

- Что ты на меня так смотришь? - Испуганно спрашивала Славка, - и Витке казалось, что Славка вовсе не испугана этим странным, слизывающим взглядом, а наоборот - в Славкином голосе будто бы сквозили самоуверенность, томность сексуальность. Будто Славка прекрасно видела и знала, что Витка наглядеться на неё не может, наслаждается каждой секундой, проведённой с подругой, изучает каждую чёрточку столь милого её сердцу лица, улавливает каждую эмоцию, каждую морщинку, будто хочет запечатлеть всё это в своей памяти навеки.

В центре они вышли. В парфюмерном Славка купила флакон духов в подарок Алёнкиной учительнице. В магазине одежды, облюбованном прибалтийскими стюардессами, Славка примеряла брюки. Витка сначала морщила нос: ну не любила она эти скучные чёрный, серый и коричневый цвета! А Славка как назло понабирала серых и коричневых блузок, а теперь еще и штаны собралась мерить тех же расцветок.

- Славка, ну возьми ты что-нибудь поярче! Ну что ты ходишь как серая мышь? - Красивая женщина должна гордиться собой и быть яркой, а ты прячешь свою индивидуальность под серые одежды...

Славка, смеясь, отвечала, что от ярких цветов она быстро устаёт, и что она может, к примеру, одеть ярко-салатовый шарф к коричневой куртке, но ни в коем случае не станет носить, например, ярко-розовое платье. Это, мол, не её цвет, и вообще.

Витка со Славкой смеялись: даже здесь была налицо видна их огромная, существенная разница. - Вита обожала всё яркое, открытое и кричащее, - Слава же, наоборот, любила серые, чёрные, шоколадные и пастельные тона, кажущиеся Витке такими смазаными и депрессивными.

Но Витка взяла все свои слова обратно, когда Славка предстала перед ней в примерочной в шоколадного цвета брюках. Они настолько обтягивали Славкину самую сексапильную в мире попочку (по крайней мере Витке казалось в тот момент именно так), они настолько шикарно подчёркивали Славкину идеальную для сороколетней женщины фигуру, что Витка еле удержалась от самых искренних аплодисментов. Славка попросила Витку принести еще и чёрную пару таких же брюк.

Витка тепреливо прогуливалась у примерочных кабинок, пока подруга примеряла одежду. Витке было наплевать на всё, - она могла бы век так прогуливаться вдоль этих кабинок - главное, что она была со Славкой. Она не без удовольствия подносила подруге все нужные размеры и с готовностью комментировала ту или иную примеряемую модель.

Пока Славка примерялась, Витка невольно вспомнила, как также гуляла по магазинам с Гелей, и как также получала несказанное удовольствие, поднося любимой подруге модели и ожидая её из примерочной в новом прикиде.

Наконец, синяя шторка примерочной отодвинулась, и из неё показалась неотразимая Славка теперь уже в чёрных брюках.

Витка ахнула. И хотя она как всегда попросила подругу повернуться попкой, чтобы, якобы, посмотреть, как сидят на ней штанишки сзади, она не сомневалась, что в этих брюках Славка бесспорно станет бессменной королевой бала в любом месте и в любое время. Да и брюки на её самой аппетитной в мире попочке сидели как нельзя лучше...

Им было так хорошо вдвоём, что Витка завидовала самой себе. И единственное, что её смущало сейчас - это время, которое неумолимо бежало вперёд, отнимая всё больше и больше секунд, минут, а затем и часов, которые Вита могла бы растянуть на удовольствие побыть вместе с Яниславой.

В фирменном магазине одежды с одним из громких имён в мире торговли Славка с Виткой примеряли лёгкие весенние плащики. Витка примеряла розовый, и была в восторге от того, как поразительно здорово он ей шёл. Славка как всегда надела белый, но Витка уже тогда понимала, что любит её любой и в любой одежде. И цвет тут играл самую последнюю в мире роль...

Пока Славка грузила корзину горой недорогих, но качественных шмоток, Витка пыталась натянуть на себя в примерочной джинсы. Джинсы как всегда не налазили. "Вот досада! - жаловалась Славке расстроенная коллега, - на колени натягиваю, а дальше не лезут! Можно подумать, у меня бёдра ширше, чем довже! Уже несколько лет не могу найти себе джинсы! Ну нормально?"

Славка в ответ лишь весело смеялась, и Витка искренне обажала эту самую любимую в мире Славкину улыбку, хотя и бубнила обиженно: "Тебе-то конечно хорошо смеяться, ты худенькая!.."

А потом, пока Славка рассматривала цветные чемоданы, молодёжное нижнее бельё и купальные костюмы, Витка померяла очень милый синенький хлопчатобумажный комбинезончик, и, увидев себя в нём в зеркале, буквально влюбилась сама в себя.

Она появилась перед Яниславой уже в новом прикиде:

- Теперь все мужики на улице точно наши, Славка! Смотри, как они щас начнут в штабеля укладываться!

Они шли по залитым солнцем улицам и весело смеялись. Это было самое простое солнечное счастье, которая Витка уже давно очень хорошо научилась распознавать и радоваться ему.

Солнце, новый комбинезончик, Испания, Славка - что может быть лучше? Еще и мужики все действительно "укладывались в штабеля", словно по Виткиному заказу...

Девчонки уселись в кафе, где Славка взяла себе кофе, как и подобает взрослой женщине, а Витка заказала "Банана сплит", - именно так бы поступило настоящее дитё. Они всё также задорно смеялись, и негры, торгующие солнечными очками, дурацкими дешёвыми фенечками и прочей ерундой никак не отставали от этих двух самых красивых и самых ярких женщин.

Все думали, что Славка с Виткой - это мама и дочка, но Витка, смеясь, заявляла всем, что они сёстры, причём Славка - млачшая.

А негры никак не отставали, глупо надеясь, что богатенькие туристки, за коих они приняли Славку с Виткой, купят у них китайские солнечные очки или детскую фенечку. Витка уже была выведена из себя перешла на русский, грубо "отшивая" назойливых торговцев, мол, иди, дядя, дальше, туда, куда шёл, ни шиша, мол, мы у тебя не купим. Славка же скромненько молчала и тихонько посмеивалась, помешивая ложечкой кофе в фарфоровой чашечке. И Витка, хоть она и некрасиво ругалась на назойливых негров, обажала всё вокруг своей любимой подруги: и испанское вечное лето, и Атлантический океан, и солнце, и фарфоровую чашечку со Славкиным кофе, и даже этих негров, а больше всего на свете - конечно же её, свою Яниславку.

Они вернулись домой уставшие, но счастливые. Когда подружки подходили к отелю, Витка спросила у подруги, что та собирается делать дальше, на что Янислава ответила: "Постараюсь утоптать обновки в чемодан!" И Витка смеялась так заразительно, что и серьёзная Славка рассмеялась вместе с ней. И её солнечный смех сливался сейчас с ярко-оранжевым закатом испанского солнца, и Витка хотела заморозить эти мгновения полнейшего счастья. Только Славка и Витка. Здесь и сейчас. И только вдвоём.

Они на минутку забежали к Витке в номер. Витка скинула вещи, и вдвоём они пошли к Славке "утаптывать" Славкин чемодан. Витка всё еще хваталась за живот от эдакого смешнющего Славкиного словечка. Витка вообще всегда умела увидеть в несмешном смешное.

А потом как всегда был совместный ужин с экипажем и совместное распитие вина в номере у капитана, и кофейные сигареты вдвоём у бассейна. Витослава дрожала не от холода, - от сжигающей её страсти и безудержной любви к этой маленькой сороколетней женщине, стоящей рядом и сладко затягивающейся "Слимом". И Вите хотелось вдруг превратиться в сигарету, зажатую между губ Яниславы. Виткины руки, не спрашивая у хозяйки, сами собою тянулись к тоненькой талии, обтянутой шёлком платья, ей хотелось ласкать Славкины лёгкие, невесомые волосы, хотелось погладить её по голове - совсем точно так же, как когда-то давно гладила её по голове сама Славка. Сигарета дымилась в дрожащей руке Виты, а Виту охватывал огонь табу, - она, Слава, такая желанная и такая близкая, такая любимая и такая далёкая, - она здесь, рядом, но её с ней нет. Она живёт совсем в другом мире. В мире, где балом правит мужчина, в мире, где существуют заботы о семье, ребёнке, борщах и носках. В мире, где нет малиновых чувств и бесшабашного романтизма, но есть приземлённые обычаи и серые шаблоны.

Как сильно сейчас хотелось обнять её и просто шепнуть ей, какая она красивая, и как Вита её, Славу, любит. Но нет. Она оттолкнёт Виту. Разозлится. Чего доброго, еще и общаться перестанет, как тогда, в Таллинне, с той роковой смской... Славкин милый кошачий укус всё еще жёг Виткины руки, и она боялась своих смелых шагов, круживших ей голову. Она не хотела быть вновь укушеной кошечкой, которую так хотелось приласкать...

"Я не помню обратного полёта. Помню только то, что очень обрадовалась, когда еще в Тенерифе, в ванной, когда я собилась в рейс, у меня запикал телефон. Пришло сообщение от координатора: "Витка, послезавтра ты полетишь в Шейх!". За ужином я сказала об этом Ей, и она, улыбнувшись, известила меня о том, что она тоже летит в Шейх по графику. Я тогда поняла, что именно этот полёт в Шейх станет для меня последним с ней. И я поблагодарила судьбу за то, что она предоставила мне такой шанс. - Оттянуть время до расставания с ней. Хоть на двое суток, но оттянуть. И мы полетели..."

Витка очень хорошо умела выкидывать из памяти то, что было неприятно вспоминать.

Как только вошли в самолёт и, распрощавшись с прилетевшим экипажем, начали свой привычный уклад работы, у Витки порвались колготки.

Выручила Халика. Витка напялила её запасной резерв и стала снабжать все три туалета, находившихся в третьем отсеке, туалетной бумагой и бумажными полотенцами. - Сегодня ей выпало работать четвёртым номером.

- Kus on Vitoslava?*

Витка высунулась из туалета:

- Siin ma olen! Mis juhtus?

- Mis sa, kuradi, siin teed, kui sa peaksid salongi koristama?

- Kas number neli ei pea tualettide jдrele vaatama vд?

- Seda tа teeb reisi ajal,- praegu aga mine salongi!

Витке ужасно не понравился Халикин тон. К тому же, она в упор не помнила, чтобы в инструкции было сказано, что салон убирает четвёртый, а не пятый номер. Но из-за мусора в салоне ссориться с Халикой не хотелось, и Витка отправилась убирать карманы кресел, правда, уже с настроением, испорченым на порядок.

А потом пришёл черёд Карины. Когда Витка, насупившись, стояла в середине салона, ожидая пассажиров, Карина вихрем пронеслась мимо неё, заметив:

- Vitoslava!

- Что? - В тон ей спросила Витослава по-русски.

________________________________________________________________________

* - Где Витослава?

- Я здесь! Что случилось?

- Что ты здесь, чёрт возьми, делаешь, когда ты должна убирать салон?

- А разве четвёртый номер не должен работать с туалетами?

- Это он делает во время рейса. А сейчас - марш в салон! (эст.)

Оказалось, Карину не устроили подголовники, которые задрались наверх. В этом тоже была виновата Витка. Она постаралась не обратить на Карину внимания, но тут же вспомнилась неприятная история с Кристиной. Кристина пришла летать позже Витки. Она была и млачше Витки, но почему-то сразу вздумала учить Витку жить. Витка ненавидела работать с Кристиной. Той не нравилось, как Витка катит по проходу тележку, как наливает пассажирам соки, как здоровается и как прощается с пассажирами. Однажды они летели в одном экипаже с Тенерифа в Вильнюс. По прилёте как всегда, третьим и пятым номером, провожали пассажиров, стоя возле вторых дверей боинга 757. Вита прощалась с пассажирами по-литовски:

- Viso gero! Viso gero! Laimingo! Labanakt! Visogeriausio!

- Kuule, Vitoslava, ьtle "Bye-bye" oma reisijatele, mitte minu omadele!*

- Mis vahet siis on? - Витка продолжала прощаться со всеми. Кристину, видимо, взяло зло, что Витка говорит с людьми на их родном языке, а не пресловутом английском, и она решила поссориться с эдаким полиглотом.

Но Витка была на редкость упряма. Она стояла на своём до последнего. Она привыкла так жить.

В конце-концов, Кристина обвинила её в том, что Вита, видите ли, прощается не с каждым пассажиром, что, видите ли, "Bye-bye" надо было говорить каждому-каждому из двухсот с лишним пассажиров, покидающих борт, даже, если они выходят целой группой одновременно...

...И вот теперь еще и Халика с Кариной взъелись ни за что.

У Витки окончательно испортилось настроение. В салон стали заходить загоревшие за неделю, проведённую в Тенерифе, пассажиры. Вита стояла в проходе без настроения, раздумывая о сложностях построения отношений с экипажем, возникающих постоянно и ни за что-ни про что.

Её размышления прервал вызов. Витка подняла голову и увидела, что звонят Халика с Кариной, стоящие возле вторых дверей. Обе ставились на Витку, мол, чё надулась? Улыбайся - это всех раздражает! И Витку действительно раздражало. Она отвернулась, и как только закончилась посадка, ушла к Яниславе.

Всё бы ничего, и Витка с упоением наблюдала бы за маленькой проворной попочкой Славки, которая готовилась к полёту, снуя по передней кухне, если бы в кухню не пришла Халика и не начала бы разговор на английском. Так, чтобы было понятно и Витке и Славке, она сказала:

- Vitoslava, are you angry?

- Ei, ma ei ole*, - Витка отвернулась. Она не была злая на Халику, ей всего лишь надоели вечные нравоучения. Зачем из-за ерунды портить друг другу настроение в полёте?

Но Халика продолжала. Теперь к разговору подключилась и Слава, которая стояла тут же.

________________________________________________________________________* - Слушай, Витослава, говори ""Бай-бай" своим пассажирам, а моих не трогай!

- А какая разница?

* - Нет, я не злюсь (эст.)

Вита молчала, пока Халика объясняла Славке свою позицию. Витка ждала, что Янислава встанет на её, Виткину, сторону. Но Янислава как всегда осталась нейтралитетом. И когда Халика перешла на очередные нравоучения, а Славка при этом просто стояла и смотрела на "публичное избиение Витки", Витка больше не выдержала и просто расплакалась. Она съехала по шкафу вниз и уткнулась лицом в дверку. Халика испугалась и принесла Витке салфетку:

- Ну извини-извини! Не бери всё близко к сердцу! - Халика заговорила по-русски. Она всегда отлично говорила по-русски.

Видимо, у Славки был такой взгляд, что Халика решила ретироваться, отдав салфетку.

Халика ретировалась. Витка продолжала всхлипывать, уткнувшись носом в дверку кухонного шкафа.

Вдруг она почувствовала на своей талии Славкины руки. Она бы узнала эти руки из миллиона других.

Славка помогла Вите подняться, затем усадила её на jumpseat и, успокаивая девчонку, стала вытирать её лицо салфеткой: глаза, щёки, на которых уже образовались дорожки потёкшей туши, губы...

- Спасибо тебе, Славочка! Что бы я без тебя делала?..

Конечно, когда экипаж Славы и Виты прилетел в Таллинн, и все разошлись по домам отсыпаться, Вита даже и не надеялась, что Слава напишет ей. Не надеялась и не ждала, хотя как страшно, как до боли хотелось, чтобы внезапно прозвучал сигнал смс, и чтобы открыть крышку мобильника и прочитать желанное: "Витка, малышка, мне скучно! Давай погуляем? Покажешь мне Таллинн?"

Нет. Скорее бы Боги сошли с Олимпа, чем Славка прибегнула бы к Виткиной помощи в осмотре достопримечательностей Таллинна. Она оправдала своё будущее молчание еще в полёте: "Вита, я спать буду весь день..."

- А ночью? Тоже спать?

- И ночью спать! - Улыбнулась Янислава. И от её обезоруживающей улыбки Витке сразу стало на душе тепло. Даже несмотря на отказ.

И Вита ждала. Ждала последнего рейса, как манны небесной, хотя знала, какое горькое слёзное прощание ей предстоит потом в "развозке". Господи, как Витка ненавидела эту проклятую развозку!..

Mannebeliko nieko

Будильник пропикал, показывая полпятого утра, и Витку вихрем сбросило с постели. Душ, форма, машина, - и вот всем экипажем они, стюардессы и пилоты, уже идут в самолёт. Витка как всегда с Яниславой. А Янислава как всегда прекрасна. Как изумительно на ней сидит форменная юбка, и пиджачок как влитой... Витка тихонько отгибает платочек на шее Яниславки и вдыхает ноздрями запах Славикной тонкой шейки, - так и есть, Chloe!

- Я обажаю твои духи! Ты вкусная!

Славка опять смеется. Скорей бы обслужить пассажиров! - Тогда сразу к Славке, вперёд!..

Обратный полёт из Шейха в Таллинн, Вите, можно сказать, подарил сам Господь Бог. Так здорово Витка со Славкой еще никогда не проводили время в полёте.

Когда пассажиры были накормлены и напоены, а салон убран, Витка со Славкой сидели вдвоём на Славкином откидном кресле для стюардесс в передней кухне и болтали о том-о сём. Опять вернулись к тому разговору на качелях, и Славку пробило:

- Дело не в том, Вита, что я на тебя обижаюсь, или еще что-то. Я не злюсь, нет. И ничего страшного не было в том, что ты меня тогда погладила на пляже. Просто мы слишком разные, слишком различающихся взглядов на жизнь, чтобы дружить... Ты молодая, тебе хочется погулять, хочется приключений. - А у меня семья, внутренние семейные проблемы, у меня родители больные. Я дома иной раз не успеваю даже книгу почитать. Вот, читаю тут, в самолёте... - И Славка мило рассмеялась, беря в руки томик какого-то российского писателя, переведённый на литовский язык. Название, в переводе на русский, гласило: "Географ пропил глобус".

Витка уже устала убеждать Славку в том, что ей, в её 40, вовсе не стоит себя хоронить, что она настолько приятный человек, что с ней можно говорить на любые темы, в том числе на те, которые интересны ей, Славке. Главным для Витки всегда оставалось то, чтобы Славка была рядом, чтобы можно было смотреть на неё, не моргая, изучать её всю своим влюблённым взглядом, пить её влившийся в сердце образ до бесконечности. А о чём они станут разговаривать - третье дело. Вита была готова обсуждать что угодно, - лишь бы положить голову Славочке на плечо и чувствувать её тепло. И больше ничего не нужно...

Потом они завели разговор о самом интересном - о сексе.

- У тебя никогда не было этого с девушкой?

- Нее... Я мужу за все годы совместной жизни ни разу не изменила. О чём ты говоришь?

- Ну ты даёшь, Славка! - Прошептала Вита изумлённо. - А втроём?

Славка только смеялась в ответ.

Они сидели здесь вдвоём, поминутно провожая взглядом пассажиров, проходящих мимо них в туалет, и Витка давалась диву: ей 23, Славке 40. У них семнадцатилетняя разница в возрасте, а Витка уже успела повидать на этом свете так много, что не снилось сороколетней Яниславе.

- А у меня было в детстве с сестрой. Ну...Я думаю, это у многих бывает. Надо же на ком-то учиться...

После недолгого молчания Витка добавила:

- И втроём было. Ну, с двумя мужиками...

Славка, что самое интересное, женщина старой закваски, относилась к рассказам Витки абсолютно спокойно, будто бы Витка рассказывала не о библейских грехах Евы, а о каком-нибудь пошлом кино.

Яниславу было определённо трудно чем-то удивить. Но если она такая понимающая, спокойная и готовая ко всему, - почему же она тогда все свои сорок лет живёт такой скучной жизнью?

"Я бы умерла от тоски." - подумала про себя Витка.

А Славка стала рассказывать, как они один раз были в Амстердаме, и всем экипажем пошли гулять на улицу красных фонарей. Как в витрине зазывали клиентов красивые обнажённые девушки, как прямо на улицах продавали марихуану и гашиш, о том, как они всем экипажем забрели в клуб, где на открытой сцене показывали живой настоящий секс во всех его проявлениях: женщина с мужчиной, женщина с женщиной, мужчина с мужчиной, групповой секс в различных вариациях.

У Витки, конечно, не горели уши от стыда от таких рассказов, но она была поражена. Вот кто смог её удивить. - Повидав на свете много "дерьма", Витка и не догадывалась, что существуют такие вот клубы, где всё можно увидеть своими глазами.

- Я бы, наверное, стеснялась идти в такой клуб... - С улыбкой сказала Витка.

Витка еще тогда не знала, что через каких-то два месяца она изменится кардинально, и для неё больше не будет существовать слова "стеснение"...

После второго обхода пассажиров с напитками, Славка удобно устроилась на откидном сидении для стюардесс и принялась читать про своего географа, который пропил глобус.

Витка сначала сидела молча, не желая мешать любимой женщине, но вскоре её "я" взяло верх и она тихонько попросила:

- Славочка, а почитай мне тоже?

- Так ты же ничего не поймёшь?

- А ты читай по-литовски и синхронно переводи.

К удивлению Витки, Славка послушно начала читать книгу вслух и тутже переводить прочитанное предложение на русский язык. Витка опять сидела молча, внимая каждому Славкиному слову с улыбкой. Она вслушивалась в конфетно-коньячный звук сладкого Славкиного голоса, наслаждаясь одновременно и литовским языком, всегда звучавшем музыкой в ушах девочки с севера.

Как ни смешно, - через каждое прочитанное Славой предложение в кухню заходило по пассажиру. Одному надо было в туалет, другому - налить водички, третьему - помыть бутылочку для кормления грудного ребёнка. Туда-сюда лазил маленький мальчик: появится из-за занавески, покрутится на кухне, потом скроется опять в салоне, а через минуту история повторяется. Тётя Слава принималась мурлыкать с ребёнком по-русски, сто раз поила его апельсиновым соком, а он всё приходил и уходил, а затем снова приходил.

Витка бесилась:

- Не дадут почитать спокойно!

Славка лишь мило улыбалась. Господи, как Витка любила эту её открытую, тёплую улыбку! За эти три месяца со дня их первого знакомства в аэропорту, Янислава стала для Виты воздухом и солнцем. Солнцем, что где-то высоко-высоко над Землёй - недостижимое и такое нужное. И вот, эта сороколетняя вильнюсская женщина, стюардесса по имени Литва, пролетала так близко от солнца несколько раз в неделю, хранила "очаг" самолёта, заботилась о комфорте пассажиров, кормила экипаж и соблюдала порядок среди обслуживающего персонала... Она сидела здесь, рядышком с влюблённой Виткой, но была так же далеко, как в песне у Булановой: "...Рядом ты стоишь, но тебя уже со мною нет...". Для Витки их "огромная" возрастная пропасть величиной в семнадцать лет была абсолютно незначима, - а вот для Славки она играла главную роль. И сейчас, в самолёте, где-то над северо-восточной Европой, Славка читала про географа, а мыслями была с Аркадием и Алёнкой. А Витка была вся в Славке. Она, наслаждаясь звучанием голоса любимой женщины, уже считала минуты до их последнего прощания в развозке и уже, уже безутешно грустила об этом.

Наконец, Славка дочиталась до того, что охрипла. Тут Витка взяла инициативу в свои руки:

- Яниславочка, давай теперь почитаю я, - а ты отдохни.

- По-литовски?

- А что? Надо же язык учить! - Весело заявила Витослава.

И она принялась читать. Витка, никогда не учившая литовского языка, да уж что там, познакомившаяся с ним только лишь полгода назад, читала вполне прилично, но кое-каких ошибок в произношении ей было не избежать. Литовский язык никогда не считался настолько лёгким, - и сейчас Витка иной раз с трудом могла прочитать какое-нибудь трудное слово, или же ставила не туда ударения.

У Славки болел от смеха живот, а Витка смеялась над собой вместе с ней, - только Славка могла быть столь открыта и искренна. Этим она больше всего нравилась Витке, - когда они были только вдвоём, Славка не скрывала своих чувств и эмоций, - если что-то было не так - она тутже об этом говорила, если что-то было смешно - она смеялась, если Слава говорила о серьёзном - она была собрана и спокойна.

Она не боялась обидеть Витку своим смехом, потому что знала: Витка всё поймёт. И Витка понимала еще как, и смеялась вместе с Яниславой, продолжая ненароком каверкать любимый язык.

В конце-концов, Витка отложила книгу и изрекла:

- А теперь, давай, я поржу над тобой, солнышко? Прочитай-ка мне приветственный текст на эстонском. С этими словами она протянула Славке книжку с объявлениями для пассажиров.

Славочка послушно раскрыла нужную страницу и начала:

- Лугупету-уд рейси-яд, тере ту-лема-ст мее ленукися...

Теперь за живот схватилась Витка. Все ударения были нарушены, читала Славка с сильным литовским акцентом, и этот акцент был сейчас Витке настолько мил, что она отдала бы за него весь мир.

Слава была сговорчива и податлива. - Витка заметила это еще тогда, 29-го января, в их первый совместный рейс. И за это она тоже обажала свою миниатюрную, весёлую, добрую, до боли милую сердцу коллегу-начальницу-подружку-любовь.

- Ты, верно, очень хорошо училась в школе, Славочка?

Славка кивала. Сейчас она была похожа на прилежную ученицу, и вместо мела Витка всучила Славке ручку. Салфетка для вытирания рук служила школьной доской.

- Славка, проверим твоё правописание в русском языке. Давай-давай, а потом ты меня также с литовским помучаешь!..

Славочка встала к печке и приготовилась писать. Всё Виткино существо обажало эту маленькую женщинку в синей форме и передничке в мелкую белую клетку.

- Однажды Отец Онуфрий обходил Онежское озеро и обнаружил обнажённую Ольгу. "Ольга, отдайся!". Ошалелая Ольга огрела Отца Онуфрия оглоблей и ошпарела окоянный отросток Отца Онуфрия одуванчиковым отваром, отчего Отец Онуфрий околел.

Славка старательно выводила на салфетке буквы, чуть ли не высунув язык от усердия. Под диктовку она писала быстро. Витка продолжала любоваться Славкиной самой симпатичной в мире фигуркой, синхронно проверяя ошибки, которых оказалось совсем-совсем мало. Для литовской полячки с математическим складом ума Славка была более, чем грамотна и талантлива. Дописав под Виткину диктовку текст, Славка в конце приписала "Садистка!!!". Витка была поражена почти блестящей грамотностью, а Славка, перечитывая написанное, смеялась над его смыслом, и Витку сейчас меньше всего на свете интересовали пассажиры с их апельсиновым соком, крепким кофе и туалетом. Вита вся была в Славке. Она хотела сейчас единственно одного - чтобы этот рейс никогда не кончался, чтобы они летели так вечно и смеялись над ошибками в произношении и правописании друг друга. Чтобы читали книжки, чтобы смеялись и болтали обо всём на свете, и чтобы обнять Славку сзади за тоненькую талию и прильнуть к ней всем своим существом...

- Где ты научилась этому всему? - Ты ж у меня математик...

- Я хорошо училась в школе, - улыбнулась Славка, открывая пакетик с кофе.

- Я вижу, пупсик, но всё-же, это было слишком лёгкое предложение. Давай-ка еще.

И Славка послушно взяла ручку и, облизывая губки, выжидательно посмотрела на девчонку:

- Ну?

- На дощатой терассе под аккомпанимент виолончели Агриппина Саввична исподтежка потчевала коллежского асессора Панфутия Мифодиевича, сидящего на отоманке, венегретом и прочими яствами.

Славка написала: "На дощатой терассе под аккампанимент виолончели Агрипина Савишна исподтежка подчевала коледжского асессора Панфутия Мифодиевича, сидящего на аттаманке, венигретом и прочими явствами."

От этих милых Славиных ошибок, Витка еще и еще больше влюблялась в свою маленькую Славку - с каждой новой смешнющей ошибочкой в слове, воспринимаемом на слух совершенно отлично от того, как оно пишется, Витка по каплям наполнялась уверенностью в том, что да, она влюбилась в который раз. Окончательно и безповоротно. В женщину, которой она, эта сумасшедшая, зашедшая в поисках себя слишком далеко девчонка, не нужна ни под каким соусом.

Славка готовила кофе для экипажа, стоя к Витке спиной. Её прелестный, милый, миниатюрный образ никак не давал Витке покоя, проникая в её голову в виде самых сумасшедших мыслишек. Тут Витка больше не выдержала, - маленькая упругая попка Славки и её тонкая талия так и кричали Витке: "Обними меня!", они жаждали чьих-то влюблённых рук, обвитых вокруг себя, - и Витка ни секунды больше не в силах терпеть, накинулась на Славку. Она встала к ней вплотную сзади, обвила руками такую манящую талию и положила свой подбородок на маленькое, хрупкое Славкино плечико.

Славка потерпела этот вырвавшийся из Витки штурм секунды три, а потом как можно мягче и как будто бы в шутку, сказала:

- Витка, не зли меня!

Наверное, она боялась пассажиров. Что они подумают, увидев, как в кухне одна стюардесса обнимает другую?

Больше всего на свете Витка боялась разозлить Яниславу. После той неосторожной смски в Таллинне, она решила больше не искушать судьбу, ведь силы Славкиной злости могли быть равны тысячам солнц, а это - то, что Витка хотела бы испытать на себе меньше всего.

Она отошла и перевела разговор на другую тему. В висках продолжало стучать, а руки всё еще дрожали, и шевелились пальцы. Как у паука-косиножки: если оторвать ему ножки, они будут еще некоторое время шевелиться сами, отдельно от тела.

И Виткины руки теперь било дрожью, - им хотелось не только просто невинно обнимать Славку, им хотелось гораздо большего. Запредельного, сумасшедшего, искушающего. Того, отчего должны гореть уши и покалывать внизу живота. Ах, если бы Славка могла только знать об этом! Об этом и сама Витка пока еще даже не догадывалась. Её руки просто жили отдельной жизнью. Витка же продолжала:

- Давай, теперь ты помучай меня. А то скоро посадку объявят, и пиши-пропало. Ползи в салон, проверяй ремни, потом на своё место, потом эта ужасная, противная развозка, и всё... Я ведь теперь повешу эту твою грамотейскую салфеточку у себя дома на стенку, Славка... - Витка значительно погрустнела и опустила голову. С минуты-на минуту действительно должны были объявить посадку, и Славка принялась диктовать по-литовски о том, что пришла весна и запели птички. Теперь от усердия высунула язык Витка. Славка смеялась очень задорно, - Витка сделала всего одну ошибку, но какую! - Пропустив в слове букву, она, тем самым, написала совершенно другое слово, и его значение никак не совпадало ни с весной, ни с птичками. Весёлый, счастливый, дружеский смех прервал голос капитана, доносящийся из динамиков:

- Cabin crew, please prepare cabin for landing!

- Кайфоломы проклятые! - Выругалась Витка и ушла в салон.

"Яниславочка, милая, золотая! Ты помнишь, как мы с тобой мило болтали о литовском языке в аэропорту? Как смотрели фильм и пили ванильный чай? Как гуляли по магазинам в Тенерифе? Как загорали у бассейна, и как Оксинья сфоткала тебя исподтежка, а ты, сидела, такая маленькая, мокренькая и скромненькая на шезлонге и мило улыбалась? А помнишь, как мы, лежа на животе, смотрели сериал у меня в номере? - Ты еще была в шоколадного цвета блузке, расстёгнутой до груди и в короткой чёрной юбке... А помнишь, как мы ждали в Дубае сантехника, когда у меня потекла ванная, а он не пришёл, и мы уехали в город искать пляж, помнишь? И я обнимала тебя, когда перебегали через дороги, а все мужики продали глаза и сложились в штабеля... А на пляже я гладила тебя по животику, спинке и бёдрышку, а ты лежала на золотом песке, смотрела в кобальтовое небо, курила и слушала мои бредовые рассказы... А помнишь, как мы смеялись в кафе, когда к нам пристал негр со своими бирюльками, феньками и солнечными очками? А как ты помогала мне выбрать джинсы и принесла мне с полки ту полосатую майку, которую я теперь ношу не снимая? Она - моя любимая, потому что её выбирала ты... Господи, если бы я тогда, 29-го января, только могла знать, что так сильно, так страшно влюблюсь в тебя... Если бы знала тогда, за три дня до этого, когда я была на интервью в арабские авиалинии, и координатор предложил мне полететь вместе заболевшей эстонки, если бы знала, насколько судьбоносной окажется эта командировка... Иоанн и ты... И теперь я вся живу тобою, не могу забыть тебя, не могу не думать о тебе... А ты запретила писать даже письма... Ты никогда не позвонишь и не напишешь мне, если будешь в Таллинне. А если я буду в Вильнюсе, тебе нельзя будет даже позвонить... А что со мной будет, Славочка? - Сейчас ты сядешь в развозку и выйдешь у отеля, который отнял у меня всех любимых людей... Знаешь, Славочка, насколько я люблю и ненавижу этот отель одновременно? - Здесь мы целовались на прощанье с Настей, а потом она навсегда изчезла в дверях номера и вместе с тем, пропала из моей жизни навсегда. А теперь также изчезнешь ты... Уедешь завтра ранним автобусом в Вильнюс, и я больше никогда-никогда тебя не увижу... Что же будет со мной, Славка, милая? Любимая, родная... Маленькая моя..."

Витка сидела на jumpseat лицом к пассажирам, и вид её выражал внутреннюю драму. У неё перед глазами были не десятки людей, предвкушающих скорое соприкосновение шасси с землей, - у неё перед глазами, как кинолента, прокручивалась короткая драма её жизни, жизни, в которую пришла и из которой тутже вышла Янислава. Эдакий транзитный пассажир. Господи, сколько еще будет в Виткиной жизни таких пассажиров, - обычных, выпрашивающих томатного соку и транзитных, бередящих душу своей загадочностью и неприступностью и скрытой материнской лаской, которой так не хватало Витке в жизни... Запретная зона, красный кирпич, "восемнадцать" на белом фоне в красном кругу для жаждущего поскорей подрости подростка, - вот чем были для Витки все эти мужчины и женщины, в которых она влюблялась. Старше девчонки вдвое, годящиеся ей в отцы и матери, но уже со своими семьями, со своими неразрешаемыми проблемами, со своими шаблонными общепринятыми стереотипами и дурацкими общественными предрассудками. "Так написано в Библии.", "Все люди живут так, это -единственно верно.", "Верной дорогой идём, товарищи!", "Витка, ты просто страдаешь ерундой! Найди себе мальчика, роди ему детей и живи счастливо."

Витка фыркала и плевалась. Слово "мальчик" вызывало рвотный рефлекс.

Все эти взрослые люди, в разные времена казавшиеся Витке идеалом и пределом мечтаний, - все они находились за сетчатым заборчиком с колючей проволокой и проржавевшей табличкой "Не лезь - убьёт!". Все они были недоступны, как солнце, и оттого - Витка сходила по ним с ума, засыпая и просыпаясь с их именами на устах, посвящая им стихи и прозу. И вот теперь в их узкий приватный клуб "Зрелые жертвы сумасшедшей малолетки" походкой уставшего от жизненных дорог путника вошла маленькая сладкая Славочка. И Витка умерла от любви в который раз...

Микроавтобус катил по снежно-дождливым, серым мартовским улицам Таллинна, который Витка люто ненавидела. В эту минуту, когда она сидела за столом, по ту сторону которого сидела её маленькая Богиня, Витка ненавидела всё вокруг: автобус - за то, что он едет, водителя - за то, что он рулит, Таллинн - за то, что он отпускает...

Славка старалась не смотреть на Витку. Она знала, что еще чуть-чуть, и девчонка расплачется навзрыд. Витослава не отрываясь смотрела на любимую женщину. Теперь она точно знала, что женщина, сидящая напротив неё - самая что ни на есть любимая. Иначе просто не было бы сейчас так до слёз больно смотреть, как она выйдет из автобуса и скроется в дверях отеля, из которого пропадают навсегда. Чёртов Бермудский треугольник!

Славка пыталась разговорить Витку природно-погодными темами. Вокруг были уши, и Славка знала, как много Витка хочет ей сейчас сказать, - но сказать было невозможно, и от этого, - Слава видела, - Витке было еще больнее.

- Я не хочу больше жить. Я много раз пыталась сделать это с собой... Я кричу, но меня не слышат. Я люблю, но это никому не нужно. Я умру на своём чердаке одна, и меня найдут только через несколько дней замёрзшей. Я бы оставила тебе пароль от своего ноута. Я хочу, чтобы ты всё знала... - Витка нарисовала пальцем сердечко на запотевшем оконном стекле машины, и у неё на глазах выступили первые признаки подступающей истерики.

Машина тем временем припарковалась у отеля. Водитель легко спрыгнул с места и услужливо раскрыл перед капитаном и главной стюардессой дверь.

У Витки бешено колотилось сердце. "Всё, последняя секунда... Господи, я не переживу!.. За что? Зачем? Почему?" Огромные, широко распахнутые карие глаза, не мигая, смотрели на Яниславу. В них уже накопился целый океан горя, готовый в любой миг политься из глаз горным потоком. "Славка, не бросай меня!" - умоляли глаза. Сама Витка была нема. Если бы она могла сейчас говорить, - она бы кричала и плакала, умоляла бы, хватая Славу за руки: "Славочка, не уходи! Умоляю! Ты нужна мне! Я люблю тебя! Я не смогу без тебя жить! Я люблю тебя! Я люблююю тебяяяя!"

Но по дурацким людским шаблонам мер приличия, истерить было нельзя, и Витка оставалась молча сидеть в кресле. У неё уже дрожали губы, а Янислава, маленькая карамельная женщинка в синей лётной форме увеличивалась сейчас в Виткиных коричневых зрачках. Её притянуло к потолку машины, и она смотрела на Витку откуда-то сверху, как в кинофильме "Твин Пикс", когда казалось, что агента повесили в воздухе на несуществующий гвоздик, и он завис в пространстве.

- Всё, Витка, не грусти! Целоваться не будем! - Слава похлопала Витку по ладошке и вышла из машины. Вышла из Виткиной жизни. Навсегда.

Господи, где же вы, наши солнечные командировки, наши жаркие объятия на золотом берегу Персидского залива?.. Что мне осталось?..

В колонках играла песня Филиппа Киркорова "Жестокая любовь". Микроавтобус взял курс на район, в котором одиноко торчала башня с Виткиным холодным чердаком, обклееным картинками из её фантазий.

"...Но в любимых глазах я увидел ответ, и застыла душа от холодного "Нет"..."

Фантазиям с картинок никогда в жизни не сбыться. Витка слушала Киркорова и рыдала в голос.

- У тебя кто-то умер?

Ответа не последовало. Сейчас Витка поднимется в свою забытую Богом халупу и умрёт сама. Тихо, медленно и мучительно. Как ребёнок-даун у радио, из песни Лары Фабиан "Je suis malade".

"Я больна тобою. Да, я больна тобою. Это смертельно, это неизлечимо."

Завтра стюардесса по имени Литва, - самая любимая до слёз страна, самая любимая до слёз женщина, - будет в своей Литве печь мужу пирожки с капустой и решать вместе с дочкой задачки про велосипедистов, вышедших навстречу друг другу - один из пункта А, другой - из пункта Б.

А за шестьсот километров от Литвы, в холодной, злой и равнодушной Эстонии вернётся из рейса молоденькая стюардесска с заплаканным лицом. Не снимая формы, она будет продолжать горько плакать, упав лицом в одеяло и обняв подушку, много часов подряд.

Повешена на стену салфетка со Славкиными до слёз милыми огфографическими ошибками. Никому не нужное обещание сдержано. Осталось лишь тихо умереть наедине со своей бедой. Meilлs nera, laimлs nera. Nerataves. Nera manes. Тебе никогда не стать моей. Так для чего же мне теперь жить?..

Желания, загаданные с опавших ресничек, никогда не сбываются...

"Я просто хотела сказать тебе, что люблю тебя. И каждый раз, когда я облизывала тебя взглядом, мне хотелось умереть от нежности, которую я чувствую к тебе. Я знаю, что тебе это неприятно. Я ни на что не надеюсь и ни на что не расчитываю. И не жду ответов на письма. Я просто хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя. Прости меня, если сможешь. И спасибо тебе за то, что ты была в моей жизни..."

Она нажала на "отправить" и тут же закрыла рот рукой. Телефон мягко шлёпнулся об кровать. Вот и всё...