Тропы ржавеют. Ржавеют, будто на них денно и нощно льют воду цистернами. Будто на них мочатся все поколения человечества со времён Адама. Будто бы мочатся одними грехами. Да и какой Адам-первоотец грешник по сравнению с нынешними образчиками кротости и покорности стен? В мире и вне его - я имею ввиду церковь. Ещё немного, и я действительно сочту свою позицию единственно правильной, объявив всё остальное ересью ,хотя по прошествии стольких лет можно было бы и поумнеть, понимая, что у каждого своя позиция на жизнь. И бесполезно обращать. Что толку, если обратили эллинов, норовивших везде связать с новой верой свой неоплатонизм, мутивший сознание моим собратьям, рассеявшимся по всей ойкумене. Бесполезно обращать ,потому что каждый в новую веру что-то своё, чуждое её истинным адептам ,дурманящее сознание. Потому что для тех своих духовных детей, кто не знал тебя заочно ,ты - отец Агасфер, друг и наставник, а для любителей сказок и слухов - Вечный Жид, бельмо в глазу вселенной ,выродок, поднявший руку на Христа...
Но никому невдомёк, что Христос ещё до того, как я нанёс свой злосчастный удар, простил меня со всем Своим божественным великодушием, котороё только может иметь Богочеловек. Людям , имеющим жгучую необходимость в козле отпущения, будь то один человек или целый народ, попросту наплевать. Видно ,небо сыграло с нами злую шутку за тот обряд, что бытовал среди нашего народа со времён странствий по Синайской пустыне. Да ,дети мои ,я ничтожен ,но никак не перед вами. И называю вас детьми не по старой памяти, а лишь потому, что многие из ваших предков обращены Христом через меня, и я в некотором роде ответственен за ваши действия. Но ,может, потому я покинул церковь, оставив духовный сан ,что не захотел быть за это в ответе? Или ,может ,потому, что больше одной человеческой жизни на поприще священнослужителя человек выдержать не может? А призрак? Призрак собственного "я"?
Но тропы всё-таки ржавеют...
А ты ,случайный читатель, открывший эти записки ,наберись мужества прочесть их до конца, ибо, если ты ещё не обратил свой лик к Богу, то это не Его забота, но твоя. Потрудись осознать сие и запомни: если ты не видел Бога ,то это не значит ,что ты имеешь право отрицать его существование. Не всем быть Фомами и вечными жидами. И ,может быть ,хотя бы одна тропа перестанет ржаветь...
Глава 1
Солнце не торопилось заходить за паралеллепипедные скопления многоэтажек ,стараясь ещё немного пощекотать нос гранитному памятнику какого-то деятеля, каких само светило повидало на своём веку немало. Памятник силился не обращать внимания на приставания солнца и продолжал спокойно созерцать окрестности парка, что ему успешно позволяла делать высоко поднятая остроскулая голова. Как и принято у памятников видных деятелей.
Но день сегодня выдался менее тёплым ,нежели обычно в это время года,и люди,уже привыкшие к душным вечерам, когда тёплый воздух, поднимающийся от асфальта, кокетливо теребит ресницы и полости ноздрей, волей-неволей покидали летний парк ,направляясь в боле приемлемые в такую погоду для свободного времяпровождения места.
Выходов из парка, равно как и входов, было пять ,и каждый выходивший выбирал наиболее близкий для него выход. У одного из вышеупомянутых выходов на покрашенной в зелёный цвет старинной скамейке сидел человек, любимым делом которого с первого взгляда было слияние с толпой, вернее, со всем и вся, к чему бы он ни находился на доступном расстоянии. Вот и теперь он, вроде бы,и не был в числе тех, кто покидал парк, но вряд ли интересовал чьё-либо внимание. Если бы такой человек появился в нашем транспорте ,кондуктор и билета у него не спросил бы, ибо просто мог бы его не заметить, посчитав просто-напросто частью троллейбуса. Хотя, если этого человека поставить среди совершенно одинаковых людей, чем-то он, может быть, и мог бы приметиться.
Он не смотрел на проходивших мимо людей, осознавая ,наверное,что незачем изучать взглядом тех, кто не собирался даже смотреть в его сторону. И от подобных мыслей этому странному человеку становилось почему-то весьма и весьма спокойно на душе. Ему было приятно ,что люди не замечают в его длинных прямых волосах, горбатом носе ничего такого, что бы могло возбудить их любопытство. Это хорошо, когда у тебя телосложение по современным меркам чуть ниже среднего ,ты одет в старый потёртый костюм-тройку грязевого цвета ,и шляпа твоя скрывает глаза, в которые мало кому полезно смотреть.
А солнце, всё же, не торопилось заходить. Оно старалось лучами своими всё-таки угодить человеку под поля его шляпы, заглянуть в его глаза, в которые мало кому полезно смотреть, ибо солнце - это не "мало кто". Человек это понимал, но ему было чуждо солнечное любопытство.
"Не надо так, -мысленно сказал он солнцу ,-мы и без этого достаточно насмотрелись друг на друга. Чего тебе до меня? И ты прейдёшь...и я".
Солнце поняло его достаточно точно ,ибо не стало более задерживаться, махнуло человеку верхним краем и скрылось за коробками домов.
Пройдёт ещё минут двадцать, парк полностью опустеет ,и человек, сидевший на скамейке зелёного цвета подумает, что ему тоже пора идти домой, вернее, туда ,где для него в данное время был дом, ибо своим истинным домом, вернее, квартирой, сданной в аренду под расписку и проценты, он уже давно не считал ничего кроме собственного тела. А пристанищем для ночлега, ибо более, чем на ночь там не имело смысла задерживаться, был чердак одного домика прошлого века недалеко от парка. На чердаке была скрипучая кровать и много пауков. Чердак любезно предоставила "бродяге издалека" владелица дома, пожилая бабуля довоенной выправки, которая надеялась найти в бесплатном постояльце собеседника, но, видя, насколько "занятой" у неё "гость", она даже подумывала его с этого чердака...хм....попросить, что ли. Это человек чувствовал и не собирался более ,чем на предстоящую ночь там задерживаться.
Между тем, город начинал жить своей собственной жизнью, не надеясь на одобрение процесса этого со стороны собственных обитателей. И если обычный провинциальный город не напоминал вам когда-либо обыкновенный окурок ,значит ,вы мало странствовали по миру.
Человеку в потёртом костюме грязевого цвета надоело сидеть одному. Вернее сказать ,одному ему сидеть не надоело, а просто надоело сидеть.
Он медленно поднялся со скамейки, еле заметно потянулся да так ,что во всех суставах оглушительно хрустнуло, и направился к выходу - широко распахнутым чугунным воротам, которые никогда не закрывались. Ноги ступали по мягкому, словно незаасфальтированная дорога после проливного дождя, облаку, окутывавшему их аж до коленных чашечек. Тело явно ощущало на себе белое вретище, чем-то напоминавшее хитон. У чугунных ворот стоял бородатый привратник со связкой огромных старинных ключей. Над головой у него сиял желтоватый нимб.
-Чего тебе здесь надо? -с долей обречённости в голосе спросил его привратник.
-Впусти, отец Кифа, -был ему ответ ,-очень уж надоело мне здесь.
-Сказано: "И будешь ты ходить по земле до второго Моего пришествия". Разве не понятно? Одним словом, не велено тебя пускать, да ежели я и захотел бы это сделать...
-А, может, всё-таки, поговоришь с ним?- надежда в голосе новоприбывшего и не думала угасать.--Постарайся, отец Кифа, мы ведь с тобой неплохо ладили когда-то.
-Не имею права, -по-видимому, это был окончательный ответ, -возвращайся. Тебя ждут...
-Ждут?! - но ответа не последовало, ибо человек вновь оказался в парке перед распахнутыми чугунными воротами.
Через которые он прошёл безо всяких помех.
Смеркалось.
Какие-то непонятные сумерки, словно их осенила мысль о том, что пора всё-таки вступить в свои права безо всяких приготовлений.
Человек в потёртом костюме грязевого цвета по достаточно ярко освещённой улице - фонари горели через один - , невольно глядя себе под ноги ,благо не было большой необходимости следить за прохожими, которых приходилось на эту улицу примерно столько, сколько было фонарей, освещавших её. По одну сторону от человека была непостоянно гудящая от движения машин дорога, по другую - вереница однотипных баров и прочих забегаловок, от которых несло сигаретным смрадом, перегаром и сушёной рыбой. Весьма своеобразная идиллия для начинающего художника-урбаниста. Но человек в потёртом костюме не был художником вообще и урбанистом в частности. А тем и другим одновременно - тем более.
Мимо него по самому тротуару проехала грузовая машина с полным кузовом чего-то тяжёлого, практически неподъёмного и к тому же ужасно грязного и противного на ощупь. Кажется, щебень с керамзитом. Да, так оно и есть, ибо любой желающий мог убедиться в этом, лицезрея, как грузовик останавливается у очередного огороженного участка переоформления тротуарного покрытия , и всё это добро с грохотом и шипением вываливалось из поднятого кузова на землю, подняв практически непрозрачный столп пыли, который при среднего уровня порыве ветра начал перемещаться в сторону проезжей части.
А человек продолжал идти дальше.
Где-то из окон близлежащих домов заиграла музыка. Ритмичная. Слова не долетали до ушей человека в потёртом костюме, но он знал, что слова в подобных песнях лучше всего не слушать. Просто не нужно лишний раз убеждаться в несовершенстве человеческого мировоззрения и ещё большем несовершенстве передачи своего восприятия обычными, доступными людям путями.
Человек продолжал идти.
Впереди был виадок , грохотавший по швам и перилам, когда по нему неслись машины. Для пешеходов были пригодны лишь лишь две узенькие полоски по бокам виадока, сделанные на дециметра полтора выше проезжей части и отгороженные бардюром.
Виадок ни в коем случае не был шатким, просто человек в потёртом костюме привык все творения рук человеческих считать шаткими - по другому он просто не мог - , но это не мешало ему безо всякой сознательной боязни за собственную жизнь продолжить свой путь по тротуару виадока.
Сумерки уже вполне завладели городом, и идущий по мосту не сразу заметил, что он не один здесь. Во всяком случае, в радиусе примерно ста восьмидесяти градусов на пятнадцать метров. Впереди его взору предстала мужская, хотя скоре юношеская , фигура, пребывавшая в сидячем положении...на перилах моста. Всё бы выглядело совершенно нормально, если бы сидящий был обращён спиной не в сторону проезжеё части. Проще говоря, парень, представший глазам нашего героя, по всей вероятности собирался свести счёты с жизнью.
А до нижней дороги было без малого метров пятьдесят.
Парню было страшно. Страшно прыгать. Он не хотел этого делать. Но, по видимому, не видел более оптимального выхода из ситуации... А вот какой именно ситуации?
Человек в потёртом костюме остановился от собиравшегося спрыгнуть вниз парня на расстоянии, достаточно разумном, чтобы не спугнуть почти состоявшегося самоубийцу, но и достаточно доступном, дабы тот смог услышать его голос. Он облокотился о перила, поглядел вдаль, одновременно не выпуская из виду парня, подождал, пока тот его заметит. Парень же, мучительно изучавший дорогу, простиравшуюся внизу, заметив неприглашённого зрителя устроенного им самим зрелища, слегка удивился, но затем резким усилием воли оторвал взгляд и снова перенёс его вниз.
Человек в потёртом пиджаке не пустил и этот момент. Он набрал в грудь ровно столько воздуха, чтобы было достаточно выдохнуть фразу:
-Далеко собрался?
Парень взглянул на него второй раз. Он громко шмыгнул носом. Он не ответил.
-Не слишком ли рано?
Он опять не ответил. Может быть, он поступил верно., взобравшись на перила, сев и свесив ноги вниз. Порыв ветра, достаточно сильный, чтобы сорвать с головы широкополую старую шляпу и растрепать длинные прямые волосы человека в потёртом костюме, заложил уши. Шляпа же взлетела ввысь, а затем стала оседать на землю, планируя из стороны в сторону. Потерявший свой головной убор, человек некоторое время провожал его взглядом. Задумчивость нарушил едва сформировавшийся баритон потенциального самоубийцы.
-Вам тоже это всё надоело?
-Может быть, -пожал плечами человек в потёртом костюме,- а, может быть, я просто решил составить тебе компанию.
В следующей фразе парня прозвучало явное неподложное изумление:
-Какую компанию?! Я прыгать собираюсь, понимаете?!
-Ну а я про что?- по всей видимости , его собеседнику очень хотелось свести характер ситуации до абсурда, и этот юный максималист, а именно это качество, как вам известно, подталкивает молодых людей на подобный шаг, допустить не мог.
-Я не знаю, что вы имеете ввиду,- голос его вот-вот должен был сорваться на крик, к чему было приложено немало усилий для того, чтобы сие явление сдержать,- но я сейчас прыгаю ,а вы как хотите.
Парень действительно едва подался вперёд.
-Подожди, молодой человек, подожди ещё немного времени. Когда в запасе целая вечность, не рассказать ли тебе первому встречному, который не прошёл мимо, из-за чего тебе так опротивела жизнь?
Ход был сделан в правильном направлении, ибо парень, прочувствовав усиление акцента на словах "не прошёл мимо", позволил себе расслабиться - естественно так, чтобы обычному человеку было трудно это заметить - и с явной неохотой принялся выдавливать из себя слова:
-Вам всё равно этого не понять...Вы переступили эту возрастную черту уже давно ,а я...А я не хочу уже дальше жить. Каково тебе, глупому неудачнику, белой вороне в любой компании, существовать в мире, где не прощают ошибок; а наличие этих ошибок определяют сами обитатели мира...Когда из тебя делают посмешище и притчу во языцех. А когда...тебе хочется пылкой и яркой любви, тебе в ней отказывают. Такое ощущение...что Бог устал тебя любить...
-Одним словом, всё дело в какой-то юбке?
-Не смейте так!- парень всё-таки сорвался на крик.
"Если бы он знал, как некоторым трудно умереть",-подумал про себя человек в потёртом костюме, а вслух сказал:
-А теперь, молодой человек, посмотри на это с другой стороны. Тебе предоставлено право выбора. Ты можешь жить, а можешь умереть. Ты можешь сейчас слезть с перил и пойти домой, а можешь стать лепёшкой под колёсами машин. Ты подавлен своим положением в той среде, где ты вращаешься, понимая, что за каждый свой поступок нужно расплачиваться. Но после смерти, когда ты полагаешь, что ответственность за прожитое с тебя снимается, расплата за выбор всё равно неизбежна. Не следует продолжать быть неудачником и на том свете.
Мимо проехал трейлер, грохоча всеми запчастями, осветивший фарами двоих, сидевших на перилах моста.
-Ты говоришь, что Бог устал тебя любить, а, может быть, совсем наоборот: ты устал любить Господа, позволяя себе подобные выходки с тем, что нам не принадлежит, а именно - с собственной жизнью?
-Вы хотите сказать...
-Я сказал всё ,что хотел. Мне надоело с тобой трепаться. Всё ,я удаляюсь.
Человек в потёртом костюме слез на тротуар.
-Ну, ты идёшь или нет?
Парень перекинул назад одну ногу, затем вторую. На глазах его стояли слёзы.
-Знаете,-сумел наконец выговорить он,-мне говорили ,что я настолько безнадёжен, что выручить меня сможет разве что такой же безнадёжный, как и я сам...ну, кто-то вроде графа Калиостро или Вечного Жида.
Человек в потёртом костюме пожал плечами , криво улыбнулся и пошёл своей дорогой.
"В чём-то они были правы".
Глава 2.
-Все мы суть семя ,брошенное на одно и то же поле, равно вспаханное везде. Солнце светит на нас одинаково, никого не обделяя, дождь обильно орошает нас, не минуя ни одного. Однако ,взходы почему-то у каждого свои, и отличие одного от другого настолько велико, что порою удивляешься: уж не поспевают ли среди семян плевелы.
Отец Иоанн оторвал взгляд от плескавшегося о прибрежные камни моря и потянулся за мехом с пресной водой. Отхлебнув немного из наполненного почти полностью меха и утерев бороду от падавших на хитон прозрачных искрящихся капель, он протянул мех Картафилу, сидевшему по левую руку от него.
-Твоя вера непоколебима, отче, -ответил ему Картафил,-я же, согласно притче твоей, напоминаю опутанный плевелами колос, не дотянувшийся до солнца, так заботливо согревавшего его.
-Вера без дел, как говорил наш брат Павел, бесплотна и бесполезна, -отец Иоанн снова стал следить за волнами.- Нужно верить, что Христос обещал рай, и уверовавшие обязательно там будут. Все уверовавшие без исключения, даже ты, Картафил. Но если ты, веруя в это, продолжаешь жить, как жил раньше, вера твоя не оправдана и не считается действительной. Взгляни: вон там вдалеке кружит стая крикливых чаек в надежде добыть из воды хоть по одной рыбёшке. Но если им поставить на берегу корзины, полные свежевыловленной рыбы, станут ли они кружить в поисках добычи дальше?
-Я колеблюсь в уверенности своей о рае, отец Иоанн. Я проклят Им, и, по-моему, никогда не дождусь спасения.
Иоанн поглядел на своего собеседника исподлобья, мало удивившись тревоге и унынию в его голосе, и продолжал:
-Христос говорил нам, что Царствие Его не от этого мира, и это значит, что преддверия Царствия незачем ждать ни в освобождении Израиля, ни в кончине Рима; Царствие Христово выше мирского понимания и благоволения какому-нибудь избранному народу. Ты - учёный муж, воспитанник Храма, я же - простой галилейский рыбак; что нам делить? Наше происхождение не мешает находить нам общий язык друг с другом...Если бы Царствие Божие наступило при моей жизни в этой телесной храмине, навряд ли тогда Господь показал бы мне все те видения на Патмосе, о которых я рассказывал. Он мудр и знает, как нелегко даётся распространение Слова по Империи. Значит, у многих есть ещё время одуматься и обратиться. Мы претерпим ещё множество страданий во имя его, которые покажутся нам радостью. Ибо Господь не умеет проклинать так, как мы привыкли воспринимать это слово. Присмотрись к своей участи по-внимательнее, Картафил, и разгляди в ней Божье благословение. Не исключено, что ты будешь иногда терять его из виду, потом снова находить. Твой путь, как путь истинного христианина тернист и узок, но намного более длинен, нежели у кого-то другого в этом мире. После той пощёчины ты перестал стареть ,ведь так?
Картафил отвернулся.
-Не мучай меня, отец Иоанн,- произнёс он.- Разумом я уже постиг свою долю, но никак не душой.
-Все должно идти своим чередом,- отец Иоанн принялся возводить ладонями горку из песка. Горсть за горстью.- Всё, и идёт своим чередом. Брат Андрей в святом своём подвижничестве достиг, как я слышал, пределов Гиперборей и понял, что это не край света. Его деяниями нелюдимые скифы возносят молитвы Всевышнему в тех местах, где стояли богопротивные идолы. Но есть ещё другие скифские земли, куда ещё не ступала нога христианина. Брат Фома проповедует Слово среди жителей страны Синдху ,которым по каким-то неведомым нам причинам имя "Христос" уже знакомо с незапамятных времён, но и там необходимо много стараний, дабы достичь желаемой цели. Одним словом, нам дано время, Картафил. Тебе оно дано тоже. Пользуйся сией возможностью.
В нескольких стадиях от двоих, сидевших на берегу, в море выходили рыбаки на своих шатких судёнышках, подпрыгивавших, казалось, при одной лишь мысли об очередной надвигающейся волне. На берегу стояли двое маленьких мальчиков. Одному на вид было шесть,другому - восемь. Старый рыбак, по-видимому, главный в артели, перед тем, как последним ступить на борт лодки, потрепал обоих по курчавым шевелюрам, а когда лодка уже отчалила, он обернулся и, улыбаясь во всю ширь лица, помахал им рукой.
-Когда-нибудь и я найду в себе силы впустить Слово в своё сердце полностью и начать его нести другим. Когда-нибудь и я стану тем, кем по-твоему я должен стать.
-Когда-нибудь,- отозвался эхом отец Иоанн.-Когда-то ты заменишь тех, кто менее тебя достоин нести Слово. В нашем здании уже есть недобросовестно обожжённые кирпичи. На Патмосе Он открыл мне многие нечестия, что творятся в церквах асийских, но лиха беда началом. А самое главное - то, что и мы, освободившиеся к тому времени от храмин своих, и ты, что во плоти дождёшься Суда, о котором читал в моей книге, мы все будем нести ответственность за всё, что случится в здании, краеугольным камнем которого является Христос мы все ответим перед Ним. И за то, что видели, и за то, чего не видели .
*
Ожидание сродни голоду. Его нельзя понять, тем более - спокойно перенесть, но для того, чтобы это всё-таки вытерпеть, силы откуда-то берутся.
Вы никогда не узнаете, каково это ложиться спать каждый вечер с мыслью и тайной надеждой на то, что этот день завтра наступит. Вам предлагается ценить жизнь, а некоторые могут её даже переоценивать - счастливые люди! А если действительно хочешь занести над собой кинжал, какая-то сила останавливает тебя, и равнодушное лезвие не достигает заветной цели.
Но изо дня в день ты всё больше и больше привыкаешь к такой жизни, в которой, словно в жевательной резинке есть свой особенный вкус, которую жуёшь, но не проглатываешь, которая липка и тягуча.
А потом ты учишься растворяться в толпе, которая уже устала смотреть на твои бесплотные попытки спрыгнуть вниз с небоскрёба или утопиться в парковом водоёме. И , растворившись, начинаешь видеть в ней своё собственное отражение, и это даёт возможность присмотреться к самому себе чуточку по-лучше, очистив сознание для тог, чтобы впустить в себя по-больше света. Теперь тебе совершенно ясно, что твоя собственная жизнь тебе не принадлежит, ибо в Небесной Книге твоё имя написано особым курсивом. Ты - всего лишь инструмент, и твоя задача - самоочищать себя, чтобы издавать более чистый звук.
Очищать себя...
Себя очищать...
Очищаться...
Глава 3.
Песчано-каменистые склоны были самым нелюбимым отрезком пути у проходящих здесь каждый день пастухов, пасущих свои стада в низине неподалёку, полной сочной густой травы. Когда путник спускался по этим местам вниз, ремни сандалий впивались в промежутки между большим и указательным пальцами ног и живьём сдирали кожу с этих мест. Ноги скользили по гладкой от пота верхней части подошвы, и пятка грозилась вот-вот выскользнуть из объятий обуви. Приходилось корячить ноги, аккуратнее их переставляя и стараясь, чтобы из-под них не вылетела пара-тройка камушков, заставив путника потерять равновесие и растянуться на острых природных гранях, получив ушибы и ссадины на всех доступных для этого на теле местах.
Особенно было вероятным падение, если спуск был достаточно крутым, а у спускавшегося не имелось в наличии ни сноровки, ни времени, чтобы соизмерить крутизну склона со скоростью своих ног.
При подъёме же мелкая каменная пыль роем назойливых мошек лезла в промежутки между открытой обувью и ступнёй, неистово врезаясь в плоть и доставляя человеку непередаваемые ощущения.
То, что человек с крючковатым носом в разодранных по швам служителя иерусалимского храма и думать не думал обо всех вышеописанных трудностях передвижения по соответствующим участкам суши, было настолько очевидно, насколько очевидным было то, что он не помня себя со всех ног мчался вниз по склону устало-припрыгивающим шагом безумца. Руки жадно ловили ладонями воздух, мечясь вверх-вниз, словно крылья хищной птицы. Глаза горели чем-то между возбуждённым порывом и вопиющим отчуждением.
Человек мчался, не разбирая дороги, не понимая вообще, куда он бежит и для чего. Искривлённые в страшной усмешке губы несуразно шептали одну и ту же непонятную фразу:
"Он же сделал это для меня..."
"Он сделал это ...
...для меня".
"Он - для меня..."
бежавший уже два или три раза спотыкался о большие увесистые булыжники, цеплялся разодранными одеждами за ветви одиноко торчащих из каменистой почвы кустарников. Но ни ушибленные ноги, ни превращавшиеся в лохмотья одеяния не заставили его опомниться или, хотя бы, остановиться.
Он видел ЭТО. Он и сделал ЭТО. Но было такое ощущение, что ЭТО сделал кто-то другой, а он просто наблюдал за этим со стороны. Казалось, будто он и продолжал п р о с т о наблюдать, когда Осуждённого после его слов снова ткнули древками копий в спину, и Он двинулся дальше. Когда крестьянин из Киренаики, выходец из тамошней общины, взвалил Его перекладину себе на спину, а Осуждённый, еле волоча ноги , поплёлся за ним. Когда под разнобойный шум толпы Его руки были прибиты к перекладине, а ноги - к древу креста. Когда сквозь рыдания оставшихся до конца верными Ему людей скользили едкие замечания и издевательства законников.
И когда чей-то каркающий голос произнёс совсем рядом:
-Эй, Картафил, а с чего ты вдруг ударил его всего один раз? У тебя, кажись, две руки, или я не прав?
И невдомёк никому было, какими глазами ударивший смотрел на Ударенного, такими глазами смотрит мышь на мирно посапывающую кошку, когда мышеловка уже захлопнулась. Такими глазами смотрит бешеная собака на своего хозяина, который вместо тог, чтобы убить её, накормил самым вкусным и жирным мясом, какое только нашёл в доме, и теперь бедный пёс, обожравшись так, что уже не может двигаться, задаёт немой вопрос: "Зачем, зачем, дорогой мой хозяин, ты это сделал? Ведь я хотел тебя укусить. Зачем ты платишь так за мою службу тебе? Уж лучше ты бы забил меня до смерти."
Он видел, как невдалеке на земле распростёрся некрасиво сложенный мужчина лет под сорок, как неестественно трясутся его острые плечи, и мелкая дрожь бьёт всё тело. Это был тот, кто накануне пришёл в Храм и рассказал, где в то время находился его Учитель. Тот человек называл себя Иуда-исх-Кариот. И теперь предатель рыдает у стоп Преданного им. Уже казнённого.
А потом наступила темнота. И в одночасье лавина живых тел смела мужчину с крючковатым носом в охапку, подхватила и понесла прочь, оставив далеко от лобного места. Но теперь движущая сила извне была ему не нужна, ноги сами несли Картафила путём, им самим не ведомым.
Он не знал, сколько времени вот так нёсся, куда глаза глядят, хотя куда они могут глядеть в сущем полумраке, не желающем растворяться , для того, чтобы уступить дорогу законному дневному свету.
О, Господь, сотворивший Небо и Землю, Бог Авраама, Исаака, Иакова Бог. Для чего ты вверяешь мне грех ниоткуда, без Закона, без Торы, без заповедей?! Или Ты пожелал нас оставить, Всевышний, и обречь на кровавый судьбы произвол?! Почему тогда я не зрю под ногами мне опоры, чтоб дальше свой путь продолжать?
Пелена, застилавшая полубезумные глаза бежавшего, будто бы специально по воле свыше, начала рассеиваться, и всякий, кто бы узрел картину, представшую в тот момент нашему герою, на коленях умолял бы глаза снова погрузиться в темноту. На расстоянии полёта стрелы, на резко выделявшемся в бездну утёсе росло одинокое древнее дерево, уродливые ветви которого, казалось, созданы именно для того. Чтобы выращивать на себе плоды, подобно тому, что копошился на одной из них. Лицо мужчины Картафил рассмотрел не сразу, но донельзя запоминавшаяся фигура, создававшая весьма несуразные телодвижения, выдала в её обладателе Иуду-исх-Кариота, тог, кто предал... Вскарабкавшись на середину толстой ветви, раскачивавшейся под его тяжестью, обвив её ногами, словно молодую любовницу, он резким поспешными движениями закреплял что-то длинное и тонкое, по-видимому, верёвку. Справившись с этой задачей, Иуда завязал другой конец верёвки вокруг шеи и, отпустив ноги, повис на одних руках, стараясь по-сильнее раскачаться.
Поняв, что предавший собирается с собой сделать, Картафил прохрипел что-то гортанное и нечленораздельное.
А затем земля ринулась в его расширенные от ужаса глаза и накрыла их собой. Картафил бил её в исступлении кулаками и скрежетал зубами сквозь ежемгновенные всхлипы. Он плакал навзрыд.
-Это должен был быть не он, а я ,-твердили беззвучно его гримасящие уста.-На месте его должен был быть я...
Хрустнула ветка.
Деревья тоже не выносят грешников.
* * *
-Если ты идёшь мимо и устал, тогда сядь и отдохни, -голос сидевшего у костра звучал спокойно, без тени испуга, хотя Картафил вывалился из зарослей с закладывающим уши треском. За полторы недели скитаний по Иудее и Галилее, побираясь на дворах добросердечных хозяев, вид служителя иерусалимского храма оставлял желать лучшего: измазанное сажей лицо ,ветхие бесцветные лохмотья ,разивший запах и печально-полоумный взгляд не выдавали в нём человека ,которым он являлся ранее. На многих он производил впечатление одержимого ,и дети на дорогах гнали его камнями и палками.
Но человек, пригласивший его согреться у костра ,по-видимому, не испугался внешности, вышеописанной нами. Он даже не обернулся поглядеть на незваного путника.
Человек, сидевший у костра был одет в серый холщовый хитон с капюшоном ,скрывавшим его лицо.
-Ну сядь же наконец, - голос, умиротворённый и бархатный ,словно Генисаретское озеро на рассвете , и не думал меняться в интонации. Картафил сел, тупо уставившись на огонь. Затем он принялся разглядывать свои ладони ,местами облезшие и в кровоподтёках ,почти земляного цвета, мелко дрожащие и постоянно шевелящие пальцами. Он разглядывал их настолько тщательно ,насколько это позволяло делать его замутнённое сознание ,время от времени выдёргивая заусенцы и пуская по рукам маленькие капельки крови.
Картафила бил озноб.
-Видишь эти руки? - вдруг спросил он. - А кровь эту видишь? Так знай: я даже не достоин смотреть на свою собственную кровь...Там, на дереве...должен был быть я, а не он. Он...да, он - предатель, но я...хуже...во сто крат хуже!
И он снова закрыл лицо руками, будучи не в силах больше проронить и слова.
Незнакомец блеснул на него глазами из-под капюшона.
-Раздели со мной трапезу, гость из ночной темноты.
Он вынул из дорожной сумы ржаную пресную лепёшку ,прошептал над ней какие-то слова( Картафил и не пытался их разобрать), разложил её надвое и протянул одну половину гостю.
-ЭТО ПЛОТЬ МОЯ. ЕШЬ!
Затем он достал откуда-то полупустой бурдюк ,откупорил его ,отпил содержимой в нём жидкости и также отдал гостю.
-ЭТО КРОВЬ МОЯ. ПЕЙ!
Содержимое бурдюка оказалось некрепким вином , показавшимся вкупе с лепёшкой Картафилу райским угощением. И, лишь насытившись, он позволил себе принять сигналы, посланные ему собственным сознанием:
ПЛОТЬ. КРОВЬ. ?!
Изумлённые глаза ударившего встретились со спокойным взором Ударенного.
Скоропостижный треск сучьев прервал эту четвертьминутную встречу двух пар глаз ,обладатели которых причастились одной пищи. Картафил покинул это место настолько же неожиданно, насколько он явился сюда.
Костёр мирно попыхивал. Дотлевал.
Иисус пошевелил палкой угли, глубоко вздохнул и по-плотнее закутался в хитон.
Снова воцарилось молчание.
Глава 4.
Природа щедро одаривает нас всевозможными цветами и их оттенками ,дабы мы могли радовать глаз. Одни художники стараются использовать по-больше ярких однотонных оттенков, другие являются приверженцами тусклых и контрастных сюжетов. Но есть в мире один художник ,красящий всё и вся в серый цвет. Имя этому художнику - цивилизация.
И не мудрено, что Господь вообще и Церковь номинально не делят людей на богатых и бедных ,на имущих и нищих материально ,ибо ни те ,ни другие не добавляют хоть каких-нибудь красок в однотонную картину художника - цивилизации.
О, нищие ,проклятый недостаток любого города! Вы за чертою уж остались, пропив и потерявши всё. Вам жизнь дана была взаймы, но неуплачен ваш процент. Кого теперь интересует причина вашей наготы? У вас нет ничего ,так что же предложите другим взамен? Вам всем дорога на помойки, далече от честных людей. Лишь побираться - ваша участь - на папертях и мостовых. От вас деваться просто негде ,шныряет мимо нищий сброд. Блаженно власти поступают, те, что вас ловят ежеднесь. Чрез переулок - попрошайки, и мочи нет войти во храм, когда тебя за край одежды цепляет грязная ручища, вторая, третья...что же это? Десятки ноющих во глас. И за подачку помолиться те обещаются Христу ,которому молитвы эти...дубиною бы только гнать. Но впрочем, думаю, не стоит упоминать об этом вслух.
Сидит на паперти у церкви св. Архангела Михаила целый сонм попрошаек ,ни один из них не отличается от других нищих славного Люксембурга, чьи рабочие места находятся в других частях города. Церковь эта - старейшая в городе, основанная ещё в 963 году от рождества Христова графом Зигфридом ,являлась наибольшим средоточием нищих ,голодных попрошаек со всей округе. Трущобная верхушка сажала сюда только особо отличившихся на производстве адептов "жизни за чертой". Не случайно я назвал это сборище сонмом: чем нищий отличается от святого? Блаженен ,безгрешен, убог ,немощен, преисполнен веры в загробное спасение. Дальше продолжать? Вот и я думаю: не надо.
Скажите, серость может быть серой? А очень серой? Вот и я думал, что не может. Однако, - есть! Эта серость иногда проглядывается сверху, на небе, в подобные дни весьма пасмурном, здании церкви ,деревянных пристройках и редко обновлявшихся снаружи домов горожан средней руки; на земле ,представлявшей собой громадную лужу с подсыхавшей с переменным успехом грязью, которую месит всё и вся.: от собачьих лап и мальчишеских босых ног до конских копыт и колёс богатых экипажей. Люди на паперти тоже бывают серыми :если бы они не стонали столь натурально и не канючили при виде кошелькастого господина, то их вряд ли бы заметил кто-либо из прохожих ,заходивших в церковь и выходивших из неё.
Нищие...
Нищий это даже не профессия, это - призвание. Ты потерял смысл жизни и не хочешь его находить - милости прошу на паперть; коль ты малодушен и не хищник ,коль милость Господня тебе дороже хлеба насущного - иди и садись здесь, среди таких же мужчин и женщин ,стариков и детей, тяни вверх костлявые руки ,рассматривай заискивающими глазами знатных господ, брезгливо подбирающих плащи, морщащих носы от одного твоего вида ,мешай ногами грязь, пой в исступлении псалмы - хотя, знаешь ли ты хоть один? Кушать захочешь - выучишь -, бей кулаком себя в грудь ,убеждая, что всевышний незаслуженно покарал тебя ,вещай о приближающемся конце света...и не забывай проверять полученные монеты на зуб. Вечером придут сборщики нищей мзды, и ты дашь им столько ,сколько они потребуют ,иначе тебя прогонят взашей ,не постесняясь близкого присутствия Господа ,и в лучшем случае ты отделаешься затрещиной.
...А лучше не гляди на окружающих прямо. Расплети засаленные космы и гляди из-под них. Так никто не догадается ,что ты смотришь именно туда, куда смотришь. Божись ,что ты не еврей ,но ревностный христианин, несмотря на свой горбатый нос и скулы-вешалки - у кого не бывает! - ,мажь грязью лицо, чтобы никто не заметил смуглого оттенка кожи.
И пребудь таким!
Таким?!
"Но для этого ли ты претерпел все невзгоды своего пути ,чтобы дойти до его пика и опуститься на самое дно? Для этого ли ты был оставлен здесь, и таким ли видишь своё дальнейшее существование? Или наш разговор тогда ,на берегу, ничему тебя не научил ,и всё было зря?
Да ,и не вылупливай так глаза. Да, это я ,отец Иоанн. Не кричи. Не кричи, говорю! Тише. Меня всё равно никто не видит. И не падай на колени ,не бейся лбом о поверхность ступеней. Да ,я вишу в воздухе ,и у меня над головой нимб: так уж получилось, что у каждого свой путь служения Господу. И ни мой, ни твой пока ещё не окончен.
Что говоришь? Что всё понял? Да ничего ты не понял ,Картафил. Для начала встань-ка и пойди искупайся во-он в том фонтане ,а там и поговорим. Впрочем ,поговорить ,наверное ,нам удастся в другой раз ,мне дали не слишком много времени..."
* * *
Тишина. Стонущая ,но в то же время, достаточно обыденная тишина. Будто весь мир чего-то ждёт ,ждёт именно от тебя ,а ты ума не приложишь ,чего именно.
Сядь. Ну вот ,уже лучше. В этих местах когда сидишь- не так холодно ,как в стоячем положении. Но озноб пробивает не от строптивых семи галилейских ветров ,а от того, что сегодня что-то придётся сказать...нет, сделать,...нет, всё-таки, сказать ,и от тебя этого ждёт весь мир: от хлябей небесных до гадов ползучих.
Но что?!..
Ладно ,надо успокоиться, остыть ,собрать нервы в кулак. Расслабиться ,наконец...Ага ,размечтался: расслабишься тут! Когда прикладываешь максимум усилий ,а всё кажется ,что ничего толком и не сделал.
Но ведь так оно и есть?!
...Так и есть...
Тогда слушай собственное тело изнутри. Закрой глаза и прислушайся. Внемли ,как сердце твоё стучит ,и эхом стук отдаётся в виски ,сжимая их в слабой истоме. Как еле слышно урчит в желудке, не принимавшем в себя пищи со вчерашнего обеда. Как через ноздри воздух проникает внутрь тебя и выходит наружу уже совсем другим. Как кровь с необычайной скоростью несётся по каналам тела ,раздавая успокаивающее тепло...тепло...Как успокоившийся ветер едва-едва гуляет в твоих волосах ,нашёптывая слова, которые ты тоже можешь произнести.
Но что творится в твоём мозгу ,что хорошего в нём творится? И что должно твориться для того, чтобы произнести эти слова. Сомнения давно уступили дорогу доподлинному чувству объективного взвешивания ,посредством которого и постигаются самые сокровенные чаяния подсознания.
И ничего ,ничего кроме одной лишь веры, не руководит тобой, когда ты встаёшь - нет ,вскакиваешь! - на ноги ,воздеваешь очи горе ,расправляешь руки-крылья и кричишь:
-Господи! Да будет воля ТВОЯ!
И эхо стогласно вторит тебе ,оттолкнувшись от неба:
-Да будет воля ТВОЯ!
Да будет!
Воля!
Твоя!
И тяжесть собственного тела отпускает тебя ,и ты чувствуешь на себе лишь вес своей души ,порывающий взлететь.
-Аминь! - шепчешь ты одними губами. - Аминь ,Господи!
-Аминь! - отвечает небо.
Аминь, - читаешь ты, когда закрываешь глаза.
Большими буквами.
И солнце вставало над горой Фавор...
Глава 5.
Иордан разлился в этом году раньше обычного. Желтоватые воды неспеша-спокойно ласкали почву ,траву и камни, захваченные на время ими в плен. Камыши, уставшие шептаться при каждом порыве ветра, почти что не шелестели ,позволяя своим стеблям и листьям обгорать под лучами раннеосеннего солнца.
Толпе ,собравшейся на берегу ,тоже порядком надоело парящее светило ,но мало кто спешил расходиться по домам. Не спешили жители близлежащих селений ,как знатные, так и не очень ,прекращать слушать, слова, оглашавшие пространство. Не спешили двое фарисеев из Иерусалима ,переглядываясь между собой и не стыдясь разговаривать в полный голос. Не спешили трое книжников, державшихся поодаль от остальных. Не спешили и восемь легионеров ,вооружённых пиками и гладиусами ,ибо мало ли на что надоумит пророк-оборванец необразованную толпу.
Которая и так притихла с чувством у одних напоминавшем благоговение ,у других - простой сродни детскому любопытству интерес. Кое-где между собой оживлённо, вполголоса переговаривались ,очевидно ,обсуждая то ,что говорил пророк.
А пророк, подпоясавший чресла одной лишь звериной шкурой ,взобравшись на один из прибрежных валунов ,уперев в него свой посох для сохранения равновесия. Солнце жадно впилось лучами в мускулистое загорелое тело, густую кудластую чёрную шевелюру и растрёпанную бороду.
Зычный голос пророка оглашал долину Иордана:
-Покайтесь! Покайтесь ,ибо придет Царство Божие! Греховность ваша уже давно потеряла из виду границы свои. Скверной плотской засорили вы сознание своё и не зрите света! Жестоковыйный народ, попирающий собственных пророков, ниспосланных свыше, ныне не осталось у вас времени на раздумье, ибо подсчитаны дни этого мира. Ежели не покаетесь и не очиститесь от грехов в крещение водное, геенна будет вам наградой! Покайтесь ныне!
Закончив ,пророк вошёл в воду по пояс и снова повернулся к ещё не решавшейся шелохнуться толпе:
-Креститесь и обретёте Спасение!
И люди один за другим потянулись к реке по направлению к пророку. Они снимали с себя верхнюю одежду, оставляя её на берегу и ,немножко ёжась ,входили в мутноватую воду священной реки. Мужчины, женщины, дети ,старики. Одни стыдились наготы своей, другим же не было до этого дела.
Погружая каждого в воду с головой, пророк одними губами творил молитву ,а когда крещённый выходил из воды, благословлял его словами из писания.
Когда желавших креститься оказалось слишком много ,к пророку присоединились некоторые его ученики ,и вот уже семеро человек крестили людей в новую жизнь.
Внезапно взгляд пророка ,лишь на мгновение отвлёкшегося от совершения обряда ,упал на высокую худощавую фигуру, стоявшую на берегу и одетую в повседневное одеяние прислужника иерусалимского храма. Человек на берегу глядел на пророка безо всякой тени уважения и заинтересованности. Пророк, не отрывая взгляда от человека на берегу ,спешно вышел из воды и подошёл к нему вплотную.
-Привет тебе, Иоанн, сын Захарии, - презрительная ухмылка ,честное слово, была как раз кстати к его горбоносому лицу, - не в первый раз наблюдаю за тобой. Ты действительно возомнил себя пророком ,если выглядишь ,как Илия во дни наших праотцов и ведёшь его образ жизни? Наверное ,ты забыл, что Великий Отшельник был вынужден так жить ,ибо терпел гонения ,а тебя ,вроде бы, никто ниоткуда не гонит, глупости бы только не болтал ,да народ не смущал. Аскеза нынче не в моде ,Иоанн, ей предаются лишь эти оборванцы терапевты ,с которыми ты, насколько я знаю, ещё до сих пор якшаешься. Надеешься на посмертную славу? Или действительно хочешь вознестись к Господу на огненной колеснице (интересно, чем тебе шеол не по душе?)?
-Привет и тебе, Картафил, - ответил Иоанн, гнев которого был заметен разве что в глазах ,но никак не в голосе. - Позор на твою просвещённую голову ,ежели ты ,так много наблюдавши за мной ,так мало понял из речей моих. Все слова мои - Истина, рекомая Господом Саваофом.
-Все так говорят, - поморщившись, фыркнул Картафил.
-Все говорят, но Идущий за мной, подтвердит слова мои деяниями Своими.
-О каком идущем ты говоришь ,и что это будут за деяния? Неужели опять заговорили о исаевском мессии?
-Я говорю о Том,- отвечал Иоанн, игнорируя ехидное замечание собеседника, - Кто будет в отличии от меня крестить не водой, но огнём и Духом святым.
А помолчав ,добавил:
-Я даже не достоин развязать ремень на сандалии Его.
-Даже так?
-Не веришь. И не поверишь до поры до времени. Но берегись, Он грядёт намного раньше, чем ты думаешь...вам всем выгодно лишь говорить об обещанном Господом мессии, но вам не нужен он сам.
-Надеюсь ,опасение в твоих глазах неподдельное, - добавил он после некоторой паузы, прореагировав на изменившийся взгляд Картафила.
-Ты дурак ,Иоанн, - бросил ему в лицо служитель храма, сбросив с себя маску беспристрастности, - выродок почтенной семьи священников из колена Левиева.
-Берегись, - улыбнулся ему Иоанн, - вскоре и тебя назовут выродком...всего людского рода.
Ответом ему было побледневшее, словно ракушечник, лицо Картафила и его быстрые удалявшиеся шаги.
Год ,в котором произошло сие событие ,в последствии назовут двадцать шестым новой эры.
Ибо новая эра тогда уже началась.
* * *
Эти катакомбы встретили брата Доминика обыденной сыростью и редким попискиванием по углам. Его товарищ ,шедший впереди с большим шахтёрским фонарём впереди своим высоким ростом и широкой спиной загораживал брату Доминику всё освещаемое пространство впереди. Под его гулкими шагами едва ли не дрожали своды катакомб ,и крысы спешили убраться подальше.
Сверху за шиворот временами мерзко капала вода ,и брат Доминик ,последовав примеру провожатого, натянул капюшон своего плаща до самого носа. Местами они натыкались на небольшие лужи ,с каждой из которых довольно прочная обувь всё больше и больше пропитывалась зловонной жижей. Влажные земляные стены отбрасывали блики от света ,излучаемого фонарём.
Темнота вкупе с узким пространством сильно давит на плечи.
Брат Доминик был в этом месте впервые. Ну, ничего, он ещё здесь освоится ,ибо достаточно много предстоит сделать. Не на год ,не на два он оставил все измышления, на которых хотел построить свою дальнейшую жизнь ,ибо прошлая по истечении некоторого времени вообще обязана была забыться.
Детские годы брата Доминика пришлись на войну; он лишился тогда родителей ,проведших свои последние дни в каком-то концлагере на юге Словакии. Семилетнего сироту взял на воспитание в конце войны детский приют при монастыре св. Вацлава в пригородье Карловых Вар. Мальчику было дано лучшее образование, какое только может предоставить духовное заведение ,выпускающее воспитанников в мир. Но Доминик ,будучи довольно образованным и перспективным выпускником приюта, в свои семнадцать лет не желал связывать жизнь с мирским обществом. С детства восприимчивый к религии, он решил не менять совё великое приобретение ранних лет на суету. Радость единения с богом в лоне св. католической церкви стала для юного монаха первостепенным достоянием. Скорее всего - единственным. Ежемесячные посты и молитвы воспринимались им ,как радость и удовольствие ,но не как суровости монашеских будней. Барьер мироосознания в совершенно полярном ракурсе обычному человеку был осознан и преодолён. И молитва ночами напролёт дарила душевный покой и равновесие.
Но брат Доминик ,безумно благодарный господу за то, что тот осенил его своим благословением, денно и нощно желал доказать ему свою глубокую любовь преданность. Что такое молитва и пост в сравнении с деянием ,способным в очередной раз прославить имя всевышнего в века?! Максимализм , естественный юношеский максимализм, давал знать своё. Но чаяния свои брат Доминик до поры до времени хранил при себе, никому сие не доверяя. И надеясь, что когда-нибудь настанет возможность доказать свою преданность богу.
Мыслями этими брат Доминик не решался с кем-либо делиться, словно малыш ,получивший в подарок заветную игрушку ,не желает идти на улицу и играть со сверстниками ,а часами напролёт только и занят тем ,что не может налюбоваться на подарок. До поры. Пока в их монастырь не заехал один паломник ,направлявшийся в Вечный Город. При имевшейся в наличии небольшой разницы в возрасте два вечера, плавно переходившие в ночь и утро паломник и брат Доминик ,приставленный к нему на время пребывания того в монастыре, вели непрерывные беседы о боге и предназначении каждого человека. И молодой монах ,благодарный слушатель и чуткий собеседник, постепенно раскрывал своему новому знакомому сокровенные душевные чаяния. Тот выслушивал с превеликим вниманием ,одобряюще улыбался ,после каждой фразы, закрывая глаза, одними губами шептал "Аминь".
А на утро второго дня гость монастыря, глядя прямо в глаза брату Доминику, промолвил:
-Не знаю, пробил ли твой час ныне ,брат, но шанс послужить всевышнему тебе будет предоставлен.
Молодого монаха хватились через несколько дней ,не замечая на мессе. Искали мало и безрезультатно - брат Доминик как в воду канул...
Длинный противный подземельный путь завершился громадной железной дверью ,неторопливо открывшейся, когда широкоплечий провожатый ,постучав определённое количество раз кулаком о её поверхность, глухо проговорил пароль. За дверью их уже ждали.
Собравшихся было около десяти человек. Все - в длинных тёмных балахонах ,у всех скрыты лица.
-Доброй ночи, брат Доминик, - обратился к молодому монаху один из присутствующих. - Спешу поздравить вас с пройденным посвящением и рад вам сообщить ,что в ближайшее время вы приступите к своим обязанностям. А сегодня наша прямая обязанность - посвятить вас в то ,чем занимается наша миссия.
С этими словами он достал откуда-то пластмассовый цилиндрический футляр, вынул оттуда плотный пергаментный свиток и протянул его брату Доминику.
-Надеюсь, вы хорошо знаете книжную латынь.
Глава 6.
Несмотря на то, что вот уже четвёртый день снаружи завывала вьюга ,в келье было сухо и тепло. Как раз самая благодать для того ,чтобы спокойно устроиться за столом над перепиской ещё одной священной книги ,которая в числе прочих первых христианских писаний должна будет представлена через полтора года на Вселенском соборе в городе Нике, созываемом самими кесарем Константином. На собор съедутся святые отцы со всей Империи , поговаривают, что своим присутствие священное собрание может почтить своим присутствием преподобный Ефрем Сирин, которого уже сейчас почитают, как святого.
И поэтому переписка требует особенной тщательности ,ибо на твои каракули ,о смиренный брат Иннокентий ,может быть ,взглянет сам кесарь. На тебя самого ,считай, взглянет, даже не отрывая взора от пергамента ,не поднимая глаз в сторону смиренной обители на горе Афон. Поэтому сиди и старайся. Пиши ,не торопясь и упаси тебя всевышний вставлять в писание словечки из современного койне - в твои сорок два это по меньшей мере неприлично.
Так ,на чём мы тут остановились?
"...И был из служителей мелких храма иерусалимского человек образованный, большой ревнитель Закона ,именем Картафил. Сей муж ,ревностно чтивший Бога ,пылал ненавистью ко всем, кто проповедовал Его Слово без согласия на то синедриона. И в Иисусе Назарее не зрел он Сына Божия ,но голословного балагура умов. Поэтому, когда шёл Он, неся на спине крест Свой и, оступившись ,упал, как множество раз за путь сей скорбный, подошел к нему Картафил ,ударил по лицу, затем сказал: "Вставай, Иисус и иди по пути своему!" спаситель посмотрел на него кротко и ответил: "Да, Картафил ,Я пойду, а ты будешь ходить по земле до Второго Моего Пришествия."
И скитался Картафил долгое время по Иудее, Самарии, и Галилее, и Декаполисе, и Идумее. И покаялся он в содеянном ,и плакал горько. И нашёл он в Дамаске брата именем Ананий ,мужа в Христа уверовавшего. И крестил Анания Картафила и нарёк его Иосифом..."
Брат Иннокентий снова перечитал этот отрывок из манускрипта. Затем - ещё раз. Встал ,походил по тесной келье взад-вперёд, заложив руки за спину, низко опустив голову с отражавшей пламя свечи гладковыбритой тонзурой. Затем снова сел и взялся за перо.
Нет, ну нельзя же из какого-то грязного еврея, совершившего ТАКОЕ, делать праведника. Хватит с нас и св. Павла ,тот хоть не бил Христа, а этот...И Павел не вечен оказался ,а этот Картафил, получается, вечен, что ли?!
"...И был в толпе той муж нечестивый именем Картафил ,халдей и чернокнижник, бывши служителем храма ,но будучи выгнан оттуда, стал привратником у Пилата. И когда шёл Спаситель, неся Крест Свой, шагал Картафил позади Него, толкая в спину и крича: "Иди, иди на смерть, Царь Иудейский!". На что Иисус ответил: "За нечестивые деяния твои проклинаю тебя. И вот будешь ты ходить по земле, не отдыхая .пока Я снова не вернусь сюда дабы судить род человеческий". Как молнией поразило картафила, повернулся он и пошёл ,куда глаза глядят. И ходит он неприкаянным грешником и по сей день. И прозвали его в народе..."
Брат Иннокентий почесал левую бровь кончиком стила, криво ухмыльнулся и закончил фразу:
"...Вечным Жидом".
Может быть он действительно написал что-то лишнее. Однако, господь Всемогущий в раю по заслугам наградит его за такой добросердечный и нужный церкви поступок.. он всё видит.
А оригинальный свиток...Да спрятать куда-нибудь ,авось ,не найдут и не проверят.
Брат Иннокентий довольно отёр пот со лба и продолжил переписывание.
* * *
-Моё имя Анания, странник ,и если ты искал именно меня ,то я перед тобой и готов выслушать тебя.
-Ищущие да обрещут, - Картафил, поднявшись с табурета ,повернулся к коренастому седому старцу и бухнулся перед ним на колени ,пытаясь ухватиться за край его одежды. Анания стоял ,не шелохнувшись. Первые секунд десять.
-Встань, друг мой, - и две сильные, сразу видно: рабочие, руки ухватили Картафила за локти и поставили на ноги. Глаза последнего были полны слёз. Слёз радости. - Чего ты хочешь?
-Я хочу обрести Спасение во Христе Иисусе, - только и смог произнести Картафил. - Я...я - тот, кто...ударил Его тогда, перед казнью.
-Знаю , - прервал Его Анания. - Господь явился мне во сне и говорил со мной о тебе. Не первый раз я поражаюсь промыслу Божию. Воистину пути Его неисповедимы. Брат Павел был ревностным фарисеем незадолго перед тем ,как господь моими руками крестил его. Теперь он...
-Я готов, я готов, брат Анания затараторил взахлёб Картафил. - Я верю ,верю всем сердцем, что Господь Иисус - наш Спаситель! Мне просто необходимо принять крещение! Крести меня, брат Анания!
А потом говорили, будто вода в пруду, где крестили брата Иосифа, забурлила и запенилась. И как только крестивший его брат Анания произнёс "Аминь", множество лучей света устремилось с хлябей небесных в воду и из воды - на небо. И рек голос: "Путь твой во славу Мою до Второго Моего Пришествия!"
Так говорили...
Говорили так...еру провожатого, натянул капюшон своего плаща до самого щих и нищих материально ,ибо ни те ни другие нелых и контрастных сюжетов.
***
Брат Доминик дочитал манускрипт до конца и оглядел присутствующих.
-Впечатляет, брат? - cпросил тот ,кто протянул ему ранее свиток.
-Я знаком с этой легендой, - ответил брат Доминик, - но не имел возможности читать именно этот источник.
-Это копия древнейшего свидетельства о Вечном Жиде, датируемого вторым - третьим веками. Копия была сделана приблизительно в начале четыреста двадцатых годов, незадолго до первого
Собора в Нике. Но оригинал ,к сожалению, утерян. Хотя, у нас есть сведения, что копия и оригинал мало чем отличаются.
Пауза.
-Я думаю ,брат Доминик ,вы хотите узнать, зачем вам дали прочесть этот труд ,и каковацель вашего пребывания здесь.
-Вы совершенно правы...
-Отец Вольдемар ,если вас заботит ,как ко мне лучше обращаться. Но для начала хочу вас спросить, как вы относитесь к сочинениям отцов Церкви о Вечном Жиде?