Костыркин Николай Анатольевич : другие произведения.

Поэзия

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    поэтический дневник

НИКОЛАЙ КОСТЫРКИН.

  

Начинается первая книга "Хроник Мироздания"

Неоаскеза

или

Путь воина,

написанная Анн'ди МакОстином

   Ночь.
   И встала ночь, окутанная мрачным жаром,
   Околдовала тишину рассеянных подобий скал,
   Но отступать нет смысла в безвозвратность даром,
   Отчаявшись пропеть судьбе мелодию начал.
  
   И дом стоял под звук цикадных стрекотаний,
   Поросший мхом и окружённый складками дерев,
   Лампада тусклый свет лила, что полон чаяний,
   Движеньем неуклюжим дверь закрыть успев.
  
   И был полёт сквозь пёстрокрыловечные кометы,
   Сквозь сгустки разума, усеявшие облачную суть,
   Полёт, которому не могут помешать рассветы,
   Куплетов звучных пенье их скрывает путь.
  
   И ты была, и каждой клеткой собственного тела
   Я ощущал тебя, вдыхая негу ясных глаз.
   И тишь ночная нас соединить успела
   Во отдалённый жаркий предрассветный час.
  
  
   Русь - Шотландия.
   Там, где время когда-то замедлило путь,
   И где солнце рождается снова,
   Есть страна под названьем "Шотландия - Русь",
   Где незыблимо каждое слово.
  
   Там хребты Гремпиана пронзил Борисфен,
   И с Валдая видны воды Эйра,
   Из Кардиффа шагнёшь - сразу входишь в Рязань,
   Всюду кружку наполнить ты - первый.
   Чей размашистый крест от угла до угла
   Полоснул белоснежное знамя,
   Обрамлявшее ветром Гангут, Каллден-Мур,
   Где сражавшимся вечная память.
  
   Там ведут дружбу крепкую леший и эльф,
   И для них слово злата весомей.
   Там кушак малоросский хватает тартан
   Поверх чресл домового и гнома.
  
   Здесь филиды на гуслях слагают напев
   О различных подобиях рая.
   Если Северный ты вопросил океан,
   Тебе Нево всегда отвечает.
  
   Что ж за диво такое Шотландия-Русь,
   То фантом какой иль аномалия,
   То ворота во правду желаемых днеё,
   Иль осколок пропавшего знания,
  
   Где стыкуется вымысел с горечью правд,
   Зов святой двух народов встречается,
   Предки чьи каледоно-венеды звались,
   Ныне русо-шотландцами знаются?
  
   Я есть первый, кто вышел оттуда в ваш мир,
   Нацедив хмель и вереск в бродильню,
   Я учу добровольцев учиться учить,
   А ещё я учу их быть сильными,
  
   Предрекая традицией волю судьбы,
   Не давая дорогу забвенью.
   Так пребудь на столетья, Шотландия-Русь,
   Выпуская на свет поколенья!
  
  
   Путь воина .
   Положи весь мир на умбон щита
   И пронзи глаза острием стрелы,
   Ощути:в тебе стыд и нагота,
   А фаланги перст, как одна, белы.
  
   Ты босой пройдись по стезе клинка,
   Задыши без жабр на морском на дне,
   Нить твоей судьбы слишком коротка,
   Ты во внутрь себя загляни извне.
  
   Отрекись, забудь о делах мирских,
   И ничтожество ты своё признай,
   Коль твоей души дольний гул затих,
   Истым воином себя лишь тогда осязай.
  
  
   Павшие воины.
   Если ты сохранён чудесным заклятьем,
   То веди свою жизнь неспеша,
   Если ты сомневаешься в бренности тела,
   Значит бренна твоя душа.
   Если ты от земли оторвал стопы,
   То достигни планет других,
   А где-то в земле лежат павшие воины,
   И некому учить живых.
  
   Если ловкость мысли тебе трудна,
   Обучайся ловкости рук.
   Если страшные сны стали явью казаться,
   Избавляйся от этих мук.
   Если начал путать Добро со Злом,
   То вспомни друзей боевых.
   А где-то в земле лежат павшие воины,
   И некому учить живых.
  
   Если люди продолжат вгрызаться в сердце,
   Утратят наличье зубов.
   Если занятость мозга возрастёт вдвое,
   Можно будет общаться без слов.
   И когда мы начнём смеяться глазами,
   Но нас не сочтут за немых,
   Как раз тогда встанут павшие воины,
   Но уже не найдут живых.
  
  
   Аваллонские яблоки.
   Я последнее время сплю без снов,
   Не желая видеть их.
   Мне реальность постыла, хоть вены режь,
   Но реальностей нет других .
   Но когда-то давно, Аваллон покидая
   И не надеясь вернуться домой,
   Я несколько спелых аваллонских яблок
   Решил захватить с собой.
  
   Мой путь лежал через пространство и время,
   Сквозь тонны просроченных дней.
   Я опытней стал ,прожив множество жизней,
   Но,клянусь, я не стал мудрей.
   И в карманах моих аваллонские яблоки
   Посились извлечёнными быть.
   Но люди черствы и отвыкли от счастья,
   И некому плоды подарить.
  
   А когда я отчаялся быть любимым
   И от смеха отрёкся впредь,
   Мой портал домой был закрыт лет на двести,
   И я твёрдо решил умереть.
   Но желанье сбылось в обратном порыве,
   Мой покой был нарушен извне.
   И тогда я свои аваллонские яблоки
   Решил подарить тебе.
  
  
   Я хотел стать героем.
   Я примерил себе доспехи могучего Марса,
   Оказалися впору, теперь есть защита в бою.
   Я у Лойга купил колесницу с копьём Ку-кулайна
   И свой щит попросил отдолжить побратима- Илью.
   Я у феи Нимуэ, прикинувшись сыном Артура,
   Меч добыл из воды и ножны в рассрочку купил.
   Шлем заставил ковать я Гефеста во жерле Вулкана.
   "Что ж, для дела мне хватит сего",-про себя я режил.
  
   Я хотел стать героем, кого бы все счастливо славили,
   Во цветах и во лаврах хоть раз искупаться хотел.
   Но наёмником стал, ведь герои здесь нынче не в моде,
   И убийством кормлюсь - вот мой тяжкий суровый удел.
  
  
  
   * * *
   ...Пройдись по саду тихому двора
   монастыря в печальный час заката,
   когда ещё далёко до утра,
   но чувствуется дня поры утрата.
  
   Неспешно со свечёй в руках пройдись
   По камням, сточенным рукой титана
   И, на коленях стоя,помолись
   У мрамора Изольды и Тристана...
  
  
   Послание из Асгарда.
   Достойные воины дружины моей расхороброй,
   Услышьте меня, недопевшего висы последней.
   Пусть эти слова молот Мьёлльнир несёт, благородной
   Рукою запущенной вещего Тора порою предлетней.
  
   По отлучении вашем был я врагами застигнут,
   Лишь подошед у ключа на опушке напиться,
   Бок мой пронзила стрела стрела ,и я понял - погибну,
   Но не желала душа неотмщённая тела лишиться.
  
   Выдернул с тела стрелу, меч уж был наготове,
   Им я отбил ещё двух змеев битв из засады.
   Я жаждал увидеть врагов, но куда как суровей
   Судьба поступила, взимая с грехов без пощады.
  
   Сколь я ни вертелся волчком, ни кричал: "Выходите!",
   Никто из тех трусов не вышел воткрытую биться.
   И в спину ударом копья был отправлен в обитель
   Богов светлоликих, глее могут герои забыться.
  
   И ныне пирую в Вальгалле и шлю вам посланье
   О том, что мне ведомо всё ,что творится в Мидгарде.
   Я вижу,о братья, что в вас воцарилось желанье
   Отправить во Хель трусов тех, что сильны лишь в засаде.
  
   Правда за вами, но жизнь так кратка в вашем мире,
   Чтобы отмщение трусам оплачивать ею.
   Мой вам совет: поколениям витязей младых
   Вы проторите дорогу уменья стезёю своею.
  
  
   Воюй святое дело.
   Порогами чужими
   Сочащейся травы,
   Судьбы и между ними,
   Что были отняты,
  
   Плетите косы, воины,
   Из положенья вверх,
   Пребудите спокойны
   С надеждой на успех.
  
   Храните в оберегах,
   Мать-Лада, Лель-отец.
   Дана неправым нега,
   И в кольцах ходит лжец.
  
   Над новою понёвой
   Трудились до зимы,
   Чтобы для жизни новой
   Мы изошли из тьмы.
  
   Негоже на закате
   Крепити полотно,
   Чтобы меньшие братья
   Утратили тепло.
  
   Пращур Сварог чрез око,
   Что светит со небес
   Прогреет одиноко
   На поле и на лес.
  
   И борода коль цела,
   И меч не заржавел -
   Воюй святое дело,
   Встречая свой удел.
  
   * * *
   Хмурил брови вождь британский, слушав на жену наветы -
   Те слова из уст, что были сказаны ему Мордредом,
   И душою овладела злая, жгучая тоска,
   Но в желаньи разобраться дрогнула его рука.
  
   Знал Артур, что Гвиневера - лучшая из смертных женщин,
   Что жены дурным деяньем он не будет обесчестен.
   И невзвидел он Мордреда за неправедный навет.
   Кто же знал, что во грядущем прав окажется Мордред?
  
  
   * * *
   Кощунственно мечтаем об открытиях в природе,
   Не зная, как опасны проявления души.
   Людей по мыслям узнают, а кошек - по породе,
   Век просидел на лошади - пойди же попляши.
   Мы, скальды, люди честные, преступники в народе,
   У правды два больших конца - и оба по спине.
   Ботинки задом наперёд - и подражаешь моде,
   Лекарствами, как взятку сердечной глубине.
   Лишившись чувств, решаем, есть ли замена счастью.
   Замена есть любому, а людям наплевать.
   Из лужи пил - козлёнком стал, и вот гордишься мастью,
   Траву не ешь, ведь лучше сидеть и голодать.
   Помойка под отбросами согнулась постепенно,
   Коту под хвост уроки навскидочной стрельбы.
   То Хаос, то Порядок кутят попеременно,
   Нетопыри охотятся, не слушая мольбы.
   Стремление нажиться, сродни людскому роду,
   А ревоэволюция клеймится на выях.
   С экрана честным гражданам лгут, как прогноз погоды.
   Ногтями отвращение нам выцарапал страх .
   Уроды те, кто спирту даёт по жизни волю,
   Близко нам отчуждение, но ближе пустота.
   Шагай же без оглядки, не нарушая строя,
   Пока не отзовётся в скелете ломота.
  
  
   Учитель и ученик.
   Сказал юнцу бывалый кметь,
   Что прибыл издалёка:
   "Беру тебя в ученики,
   хоть чести и немного.
   Неровен час, и попаду
   Я в Ирий поднебесный,
   Ибо хорошим воинам здесь,
   Во бренном мире тесно.
   А ты, наследовав мои
   Сноровку и уменье,
   Постигнешь многое, мой друг,
   Коль обретёшь везенье.
   Не дали боги мне семьи,
   И нет мне господина,
   Но знанья, что доступны мне,
   Тебя сотворят сильным.
   И коль тебя не держит здесь
   Осёдлой жизни тленье,
   Сбирайся и ступай за мной
   И принимай ученье."
   Наставник отрока учил
   Семь лет со половиной,
   Премудрость отрок преуспел,
   Душой и телом сильный.
   Но в изобилии врагов
   Имел наставник старый
   И с дозволенья высших сил
   Не избежал расправы.
   И отрок старца немый труп,
   Вернувшись с странствий дальних,
   Вознёс безгласно на костёр ,
   Высоко взвилось пламя.
   И был закат, и был рассвет,
   И главы вероломных
   Постигнул мстительный клинок,
   И в Ирий, перед лик богов,
   Старик прибыл отмщённый.
  
  
   * * *
   Стояли воины перед боем,
   И был услышан зычный глас:
   "Смотрите: вороны над полем,
   Благословляет Один нас!"
  
   И грянул гром из поднебесья,
   И учинилася резня,
   А после рваные остовы
   Клевала стая воронья.
  
  
   Всадник Смерти.
   Славятся казнью убитые сулицей старою,
   Вызвав на суд, что Господним в народе прозвали,
   Вскользь вентилятором резко проехав по шее
   И об отсталости в гнильной земле утверждали.
  
   Кобольды, вычистив из-под ногтей комья грязи,
   Вылезли из подземелий да посреди поля.
   Велес, змий поганый,хвост укусил свой со злости,
   Землю сырую кропивший потом и кровью.
  
   Гридни щитами цепляют запястья друг друга,
   Трубят в рога и травят очумевших волков,
   Гимны поют черепа , из гробов извлечённые,
   Ойюм отстал от прогресса прошедших веков.
  
   Сталью на сталь отвечаем обрывками песен,
   На колесницах лихих путешествуем в Хель...
   И вот тогда во владенье войдёт Всадник Смерти
   И приоткроет в Хаос потаенную дверь.
  
  
   Как обнимают жёны.
   На день рождения я пригласил гостей
   И закатил пирушку в замке старом.
   И в зале, где рябило от свечей,
   С часов стальных двенадцатым ударом
   Являться гости стали в замок мой,
   На празднество прибывши издалёка,
   Один в карете, на метле другой,
   Приветствия посыпались с порога,
   Ибо все заходили через вход,
   Здесь по-другому вряд ли кто пройдёт.
   А я сидел на тронном возвышеньи
   В глубоком-преглубоком размышленьи,
   Лишь отвечая сдержанным кивком.
   И вот,подать решили угощенье,
   Но чуял почему-то я нутром,
   Что ныне те исчадья прегрешений,
   Что под видом гостей пришли ко мне,
   Уйти не смогут без ума насилья .
   За этим наблюдать пока извне
   Я мог без приложения усилий...
   Нажрались гости за моим столом,
   Обглоданные под него бросая кости,
   Ни крошки не оставив на потом.
   Воспитанными их не назовёшь.
   А я молил судьбу, чтоб эти гости
   Убрались, во сердце моём унявши дрожь.
   Освободив мои столы от тучных блюд,
   Набивши животы аж до отрыжки,
   Петь дифирамбы стали мне вприпрыжку,
   Мой ум наполнился визжанием паскуд.
   "Ты захотел избавиться от нас?!" -
   Меня спросила сбоку полусовесть,
   Шесть тысяч лет пороками зараз
   Дурманящая жизни тяжку повесть.
   " Он испугался!" - всвился псевдострах.
   " Он недостоин!"- встряла лжеудача,
   Уже удравшая когда-то впопыхах,
   Когда я со всего плеча влепил ей сдачу.
   "Он - шизофреник !" - гаркнул псевдоразум,
   "Он безнадёжен!" - взвыла лжемечта.
   А я глотал сие подобие суда
   И по отдельности, и целым скопом сразу.
   Не выдержав такого диалога,
   Схватил двуручник со стены и массой всей
   Насел на надоевших мне гостей,
   Не находя хорошего предлога,
   Чтоб их живыми восвояси отпускать.
   Но мой двуручник воздух рассекать
   Лишь мог, не нанося гостям вреда.
   И ,поняв этот тяжкий факт тогда,
   Под оскорбленья, наносимые гостями,
   Я рухнул в кресло и главу руками
   В бессильи обхватил и зарыдал,
   Растратив в бездну боевой запал.
   Но ты вошла. Внезапно гомот стих.
   И крик твой залу огласил: "Подите вон!
   Вам делать нечего в его благом сознаньи.
   Вы б не родились, если бы не он.
   Вы помешались на сцепленьи маний!"
   И гости ринулись моего замка вне,
   В безумстве диком каркающих стонов.
   А ты присела на колени мне
   И обняла, как обнимают ...жёны.
  
  
  
   Самопоэзия.
   Открывается просторная ,умытая,
   Не дошедшая до слов самопоэзия,
   Выношена висами Баяна,
   Отступавшая к седьмому небу,
   Необещанная вёльвы прорицанием,
   Сюрикенами у ракшасов отбитая,
   Не оставив ни одной претензии,
   Перед публикой ни разу не смеянна,
   Не являвшаяся никогда потребной,
   Покрещённая светил ночных мерцанием.
  
  
   Отчёт .
   Вещий ворон, прилетевший издалече,
   Сел ко мне на правое плечо
   И вещал на ухо целый вечер
   О неспешном времени отчёт
  
   Как с кентаврами жевал сухое сено
   Руноносец будущий, Ясон,
   Как отвергнул мысль о теле бренном
   Арджуна, что во дворце рождён.
  
   Как несчастен тот, кто суть бессмертен,
   Хоть из рун слагает он слова,
   Как истома жизни круговерти
   В истины возводится права.
  
  
   Как течёт неумолимо злое время,
   Возвращаясь на круги своя,
   Как, закрывши дух свой через темя,
   В этом мире протекаю я .
  
  
   Русь-бесприданница.
   Поешь сена, Солнце престольное!
   Ждать ли света, жизнь моя вольная?
   В сраме рвётся душа беспокойная,
   Не лежит настроение знойное
   В стороне от неправых дорог.
  
   Отличаемся ложью нахальною,
   На луну подвываем печальную,
   Мыслей полные чрезвычайною,
   Поедаем баланду случайную...
   Оглянитесь! Если б кто смог...
  
   Еле слышно в грядущем качаемся,
   От безделия затхлого маемся,
   От религий мирских отрекаемся,
   Командирами стен назначаемся
   Уж полгода разрушенных как.
  
   Где ж ты ходишь, Русь-бесприданница,
   Выбиравшая тез, кто зазнается,
   В своих думах до пота допарится,
   С незабвенной мечтой распрощается,
   Позабывши потерянный знак?
  
  
   Откройте ворота.
   Враги подобрались вплотную к фортеции нашей стенам.
   Откройте скорее ворота, и худо придётся врагам.
   С бойниц окровавлены трупы защитников немо глядят
   На дикие орды ворожьи, что славы напрасно хотят.
   Приставлены лестницы к камню, и лезут один за одним,
   Землёю наш ров засыпают, гордясь злодеяньем своим.
   Залиты смолою горячей,не встанут иные уже.
   Вороги закованы в латы, и ни одного в негляже.
   Во крепости перед вратами семь сотен моих храбрецов,
   Приказа лишь мы ожидаем, снискать дабы славу отцов.
   В лучах ощерилися копья, нам ворожьи тьмы нипочём.
   Скорей отворите ворота, мы славу снискаем мечом!
  
  
  
  
  
   Лицом к лицу.
   Когда лицом к лицу я говорить
   С природой буду, что древнее патриархов,
   Увижу я, как в небе отразятся
   Предания прошедших вскользь времён.
   Когда печаль отсталою жар-птицей
   Прикроет звуки медленного бденья
   Своим крылом, изнемогавшим вволю
   О пересказе с самого утра,
   Я буду говорить о трудных судьбах,
   Впечатанных во звёздны очертанья,
   Отдавших душу за немых потомком,
   Отчаявшихся жизни путь пройти.
   Я перестану говорить по складам
   И,просто голову косматую задрав,
   Завою на луну, как все когда-то
   В какой-нибудь из жизней подвывали.
   От осознанья бренности творимых
   И без согласья в бездну прочь нырнув,
   Я буду спать секунду или вечность...
   Но лунный свет смешается с судьбою,
   И всё вернётся на круги своя.
  
  
   Свиданье.
   Он послал письмо любимой: "Умоляю о свиданьи!"
   "Я приду к тебе, мой милый" - шлёт она ему ответ.
   Время уж давно приспело, юноша во ожиданьи
   На условном тайном месте,а любимой нет как нет.
   За минутою минута истекает постепенно,
   Месяц, солнце отражая, проявляет облака.
   Юноша один томится, взоры в темноту бросая,
   И щемит младую душу злая, тяжкая тоска.
   К дереву он обратился: "гой, высокое ты древо!
   Ты глядишь во мглу ночную;нет ли девы молодой?"
   Древо тихо отвечает: "девы я твоей не вижу,
   Знать, она осталась дома этой позднею порой".
   Вскинул голову влюблённый, к звёздам голос свой направил:
   "Не идёт сюда ли дева, о ответьте, звёзды мне!"
   Ему звёзды говорили: "Девы мы не примечали,
   Знать,прийти она забыла". И умолкли в вышине.
   А когда рассвет зарделся над прекрасною долиной,
   И растаяли светила в толще Млечного Пути,
   Солнце, в красной колеснице выезжая, озарило
   Труп влюблённого безгласный. И торчащий нож в груди.
  
  
   Сон короля Артура.
   Во сне мне явился покойный Гавейн
   И молвил: "О сир мой и дядя,
   Внемлите совету во благо страны,
   И логров, и рыцарства ради.
  
   Сегодня Самайна зловещий канун,
   И завтра вы смертью умрёте,
   Коль ныне моим не внемлите словам
   И по утру коль нападёте.
  
   Коль завтра вы с Мордредом встретитесь здесь,
   И мирно сей день завершится,
   Спасётся Британия, и вскоре над ней
   Опять ваша власть воцарится.
  
   И Логрии Орден пребудет в века
   На много кряду поколений.
   Лишь только бы завтра, в зловещий Самайн
   Здесь не было дано сражений.
  
   Но если назавтра скрестятся мечи,
   И битва до ночи продлится,
   Погибнет Британия и Круглый стол,
   И хаос лишь здесь воцарится."
  
   Такие слова мне промолвил Гавейн
   И в мраке ночном растворился.
   Исчез, неба выполнив волю, а я
   В холодном поту пробудился...
  
  
   Шотландия, вперёд!
   Устами гор гремит над нами эхо.
   Нас кони ждут, чтоб в смертный бой нести.
   Собратия, мечи долой из ножен,
   Чтоб весть о нас их блеск смог разнести.
  
   В долину мы помчим по горным тропам,
   Дабы врага с лица земли стереть.
   Свободный край останется с вободным,
   Здесь нет обычая захватчиков терпеть.
  
   Туман сгущается. Ах, славной будет битва!
   И клич гремит: "Шотландия, вперёд!"
   Здесь ищет враг смиренье и покорность,
   Сегодня смерть свою он здесь найдёт!
  
  
   Поэт принесён в жертву.
   Друидов сомн собрался на холме
   С омелой, серпом из сребра отданной.
   Сегодня был у них я гостем званным,
   Единственным в безродной, злой толпе.
  
   Горят костры, сто гласов нараспев
   Читают заклинанья и молитвы.
   И я , один вернувшись с поля битвы,
   Стоял средь них, на пламя лишь глядев.
  
   Народ шептался меж собой поодаль,
   Их лиц не видел я во мгле ночной.
   Мой чёрный волос стал совсем седой.
   Я понял: кто-то мою славу продал.
  
   Вонзился нож, кровавый след оставив,
   Последний гимн друидами допет.
   Был в жертву принесён один поэт
   На благо сотням тысяч графоманов.
  
  
   Аутодафе.
   Вершится аутодафе во дворце
   Настолько мрачном - страшно даже крысам.
   Свет сотен факелов собравшихся встречал,
   Одетых в чёрные , предпраздничные ризы.
   Как будто те навечно приросли
   К своим сидениям из дуба и атласа.
   Под капюшоном каждого чело,
   Для них другие - люди низшей расы.
   А он стоял закованный в цепы,
   Все взгляды на себе их ощущая,
   Запястья во запёкшейся крови,
   Сплошной синяк всю скулу покрывает.
   Конечности давно уж отнялись,
   Одежда во лохмотья превратилась,
   Держался пленник на ногах едва,
   Сознанье привести в порядок силясь.
   И инквизитора заупокойный глас
   Рек издали: "Ничтожный из живущих,
   Не заставляй собравшихся здесь ждать,
   Признай вину перед признанья ждущих.
   Признай, что ты смутьян и еретик,
   Восставший против Божьего Закона,
   Что на священную поднял ты руку власть.
   От нанесённого тобой урона
   Ей долго нужно приходить в себя,
   А ты уж схвачен, и конец разбою.
   Коль ты признаешься в своей вине,
   То аутодафе лёгкой казнь устроит.
   Признай, убогий червь, и отрекись
   От дел те, до которых опустился."
   И тишина. Виновный взгляд поднял
   И смехом титаничным разразился:
   "Как можешь здесь, церковная ты мышь,
   Меня винить в том, что творил для мира!?
   Я за твою ничтожнейшую жизнь
   Не заплатил б и самой малой виры.
   Я жил,как воин, воин светлых сил.
   На том, что делал я, рука лежит Господня,
   Которой направлял мою стезю
   До мига, что произошёл сегодня.
   Я бил врагов за правду и за честь,
   Делил с друзьями радость и лишенье,
   В основу жизни Слово положил
   И признаю Божественность Творенья.
   И за дела ни капли не стыжусь:
   Что плохо, хорошо - не вам виднее.
   Я душу изливаю на духу,
   Но гладких звуков выдать не сумею.
   Перст Божий и мой меч - вот две звезды,
   С которыми в грядущее шагал я,
   Предательство друзей , и месть врагов,
   И многое ещё на свете знал я .
   Сквозь пытки ваши мне пришлось пройти,
   Но не добились от меня ни слова.
   Пусть даже против будет целый свет -
   На небе я не заслужил позора!
  
  
   Утечка шпаренных мозгов.
   Мозги ушли проветриться на полку,
   Объедки раскидают по столу,
   Радист кромсает бутерброд , без толку
   Растоптанный в запыленном углу.
   Из хаоса выходят оглоеды,
   Шумят и бедокурят на ходу,
   Считают пораженья и победы
   Горячкою в преджизненном бреду.
   Сухарь плюётся крошками на кресло,
   Из ящика гудят про вертолёт,
   Мой килт разорван, ткань давно облезла,
   Наш мир берут на понт, а не на взвод.
   Я барабаню, спать мешая людям,
   В узлах каморочных: и радио-, и сан-.
   Мой мозг легок в бою, в леченье труден,
   И яйца на отрез даёт Уран.
   Линолеум прогрызен гадкой гидрой.
   У ней н-глав и н-стальных зубов.
   Я высморкался и пью водку с сидром
   Назло утечке шпаренных мозгов!
  
  

из Л. Благи

   Я не разрушу свет чудес первостепенный
   И не убью
   Те тайны, что вплетаются в судьбу
   Мне на пути.
   В цветах, в глазах и на моей могилы.
   Мир остальных...
   И светопредставленье колдовства
   Во тьме кромешной ночи...
   Но я,
   Имея свет в душе, вскрываю тайну мира,
   Лучами лунными открывши равновесье
   Во ожидании дрожит своим сознаньем,
   Пытаясь частью стать ночной загадки,
   Постигнув тайн святых,
   Что отвергает мозг.
   И много непонятного пребудет
   В глазах моих.
   Но я люблю
   Цветы, глаза и мрак моей могилы...
  
  
   Хлеба и зрелищ.
   Дорогу,
   толпа требует хлеба и зрелищ!
   Нажравшись хлеба чёрствого, ржавого,
   Несутся к амфитеатру, как очумелые,
   Подставляя спины и головы под солнечные удары.
   Прибегают к арене,
   Тычут пальцами
   На решётку клетки с раненным львом.
   А на битву с ним пустят шакалов,
   Чтоб убили льва,хватая кусок за куском.
   И старый лев, рыча, обнажая
   Клыки с полметра, встаёт на дыбы,
   А шакалы его со всех сторон кусают,
   Чтоб насладиться кровью, живительной влагой борьбы.
   Но в гневе лев страшен, а гнев бережёт
   И лишь машет лапами, врагов не подпуская.
   Нет,
   Он не станет падалью, а просто уйдёт,
   Уйдёт с достоинством, сердцем рыдая.
   Уйдёт в свою клеть зализывать раны,
   Но они не успеют зарубцеваться,
   Как вновь его выгонят на арену,
   И снова будет толпа забавляться.
   Но шакалы дохнут от желчи в их скулах.
   Они дохнут без пищи и от угрызенья.
   На смену им других выпускают,
   А лев тот же самый в битве ищет спасенья.
  
  
   * * *
   Если себя не любить -
   Других полюбить не сможешь.
   Если близким сердце открыть -
   Западни расставлять негоже.
   Отдавай на поток свой разум
   И живи по зову души,
   Коль не знаешь ,как жить по правде,
   Так хотя бы не надо грешить.
   Дай зарок разобраться в людях,
   Но работать на это не след.
   Восприми аки дар положенье
   В наступленье грядущих побед.
   Если ты виноват в чьей-то смерти,
   То задумайся, жить ли тебе.
   Если истины нет в молитве,
   Может быть, её сыщешь в мольбе?
   Разрешается бременем чрево
   Недалёких, сокрытых затрат.
   Скулы мёртвого полнятся гневом,
   Но нельзя одичало назад.
   Суть порока в судьбы окончаньи,
   Даже голову негде преткнуть.
   Кто свой путь освятил окружающим,
   Тот уже потерял свой путь.
  
  
   * * *
   Беседу новую ведёт клинок стальной,
   Жизнь бесится мерилом однодневным.
   Ты повернулась к статуям спиной,
   Искрящимся невысказанным гневом.
  
   И если встать ко пропасти спиной,
   Уйдя до середины пяткой в воздух,
   Возможно ль духа потерять покой
   Иль перепутать с родинками звёзды?
  
   Синица в небе, а журавль в руке,
   Но зренье надобно,чтобы его увидеть.
   А ты неслышно подошла к реке
   И гладишь воду, истины обитель.
  
   Снег - вестник долгожданных перемен,
   Которые принять,наверно, страшно.
   И ссадины глубокие у стен,
   Кто вред им наносил - уже не важно.
  
   Вот слышен осторожный стук в окно.
   Пойди открой, пусти гостей погреться.
   Я на лицо накинул полотно,
   Подумав, будто это полотенце.
  
   С порожнего в пустое будут лить,
   Псалтири строки нехотя забылись...
   Как я хотел бы научиться жить
   Так, чтоб другие у меня учились.
  
  
   Пар.
   Под яркостью берёз винно-цветущим хмелем
   Я жил - и одичал, утратив свой предел.
   Сквозь пепел птицы феникс корабль, глотнувший мели
   Устал искать дорогу и ныне не у дел.
  
   Не раз и не однажды бесился дикий Бальдор,
   Уключины заделав бинтами дня на три.
   И плесенью покрылись коннахты и улады,
   Но их война продолжится - лишь двери отопри.
  
   Я был судим за кражу секретов древних ванов,
   Змея ползла из черепа, её я полюбил.
   Родные часть покоя припрятали обратно,
   А разум зовы энтов пока не заглушил.
  
   Спокойный агитатор за жизнь не ради Марса
   Взбесился не на шутку, узнав о тайнах зла.
   Был лютый мраз за лесом, а мы, заплетши власы
   В две косы за плечами, сожгли избу до тла.
  
   Морана с Чернобогом не знают, что за ними
   Когда-то будет солнце - Ярило-на-коне.
   Но каждому реальность поднадоела ныне,
   И знатный бал даётся за практику в волжбе.
  
   А если б старца Мэта тогда не усыпила
   Волшебница Рианнон иль кто-нибудь другой...
   Но что теперь гадать нам о древней дикой силе,
   Когда за пеньем соловья услышится прибой.
  
   Тогда могучий Конал, победоносный воин
   Возьмёт в одно мгновенье срединно царство Мит.
   Но если этот подвиг так ничего не стоит,
   То разве есть причины судьбе своей служить?
  
   И был эриль гениальный, свои допевший песни,
   Умывшись лунным светом у врат небесных сфер.
   Клянусь, что будь я паром, тогда я был бы весел
   И дружбу вёл бы с вами, не зная всяких мер.
  
   Так заканчивается "Неоаскеза или Путь воина", первая книга "Хроник Мироздания".
   _______________________________________________________________________________________

Начинается вторая книга "Хроник Мироздания"

НА ДВОРЕ РАГНАРЁК ,

написанная Анн'ди МакОстином

   Пора.
   Пора, покой остался в снах,
   И стремя тяжелит сапог.
   Тот мир, что в наших был мечтах,
   Начало взял у наших ног.
   Простите те, кто любит нас,
   Тех, кто любил - прощаем мы.
   Но дать зарок не пробил час
   Ни от сумы, ни от тюрьмы.
   Уж полно нам рыдать во след.
   Те, кто ушёл, продолжат путь.
   Средь них отчаявшихся нет,
   Коль брешь в рядах - ряды сомкнуть.
   Идут Предвестники Меча,
   Реальностей ломая грань.
   Суд выбирает палача,
   И смерти отдаётся дань.
   Колчаны острых стрел полны,
   И латы на заре блестят.
   Мы провиденьем выбраны,
   И больше нет пути назад.
   И тех, кто этот путь свершал,
   В балладах старых, боевых
   С почтеньем каждый вспоминал,
   Дабы не меркла слава их.
   Забыты прошлые года,
   Забыта радость прежних лет.
   Теперь былое - суета
   В сравненьи нынешних побед.
   Пора оставить боль утрат
   И пылкость сердца в сталь облечь .
   Взывает к битве Олифант,
   Вновь извлечён из древа меч.
   Есть те, кто млады по годам,
   Но взор горит огнём печи.
   От них грядёт замена нам,
   Для них перекуют мечи.
   И вновь, в прошествии веков,
   Друзей сбирая за собой,
   Покинет кто-то отчий кров,
   Раскинув стяг на новый бой.
   И вновь их будут провожать
   Десятки полных боли глаз.
   И кто-то снова будет ждать,
   Как было в предыдущий раз.
   Пора, покой остался в снах...
   * * *
   Почему он никогда себя не сравнивал с другими?
   Был ли в этом смысл?
   Не любил себя он ставить выше уровнем над ними,
   Ведь главнее мысль.
   За провинность перед ближним он всегда просил прощенья,
   Сам других прощал.
   День был для него пропащим, коль проведен без движенья,
   Так всегда считал.
   Цену знал своим стремленьям и приветствовал свободу
   Тех, кто рядом с ним.
   Труд свой искренний, беззлобный положил во славу рода,
   Не сбавляя сил.
   Был он чист и добродушен, преисполненный веселья.
   Жить б таким века!
   Но коль у ворот тревога, брал он меч без промедленья
   И косил врага.
  
   * * *
   Прямо за воротами церквей
   Он глядел на дух, скользящий мимо.
   Те, кто были голубых кровей,
   Принимали не всегда терпимо.
  
   Руна Турс легла наискосок,
   И шаман ушёл пить валерьянку.
   Всякий зарывал лицо в песок,
   Умывая руки спозаранку.
  
   Перемены чуются нутром,
   Спор ведётся в оживленье темы.
   Долг мужчины - защищать свой дом,
   Женский долг - решать его проблемы.
  
   Каждый принесёт свои дары
   И поделит блеск бесшумный моря.
   Катятся Сизифовы шары,
   И другие им несмело вторят.
  
   Солнце оставляет над водой
   Толщу пара утром на прощанье.
   Он же примирился сам собой
   И ушёл от переотрицанья.
  
   * * *
   Наш поход на Север
   По срокам запоздал.
   Никому не верил,
   Ничего не знал.
  
   Стану вольной птицей,
   Буду ввысь летать,
   Стану диким зверем,
   Буду наблюдать.
  
   Сколько шума с неба,
   Столько новых лиц.
   Устремляя взоры,
   Падают все ниц.
  
   Не боюсь обмана,
   Сам я лгал не раз.
   Опасаюсь взгляда
   Страшных волчьих глаз .
  
   Копья преломили,
   С ножен вон мечи.
   Поглотай отравы,
   Нервы полечи.
  
   Нам ли быть без дела?
   Может быть, и нам.
   Мы не ждём, а пилим
   Сердце пополам.
  
  
   * * *
   Я никогда не пил с Калигулой портвейн
   И не толкал взашей Тарквиния из Рима,
   Мне не был братом славный сэр Гавейн,
   И не валялась оперная прима
   В моей постели ночью на Бельтэйн.
  
   Я рано стал с деревьями дружить,
   Престав быть вошью в бисмарковской каске,
   Мне без клейма не светит дня прожить,
   Но каждый день чело подобно маске,
   Которой невозможно дорожить.
  
   И вот, домой вернулся старый Бран,
   Титаник выловлен фоморскими сетями,
   Мухаммедова свита - Талибан
   И гурии с атласными грудями,
   Которых с радостью бы принял Тир-на-м'Бан.
  
   И во отмщенье за несказанное мной
   Бьют гноем узелки по шаткой глотке,
   И пред словами, лезшими гурьбой
   Врата закрыты внутрь от подбородка
   Навек закрыты жизнию самой...
  
   * * *
   Я за то, чтоб люди одичали,
   Меньше будет спеси и юродства,
   Если принципы общелимитства спали,
   Значит, счислены пороки жлобства.
  
   Будет зад просиживать на курсах
   И страницы классиков лизать.
   Заедаем принцип абажурства
   Вялым комикам беззубыим под стать.
  
   Плешь в судьбе сретенья недосилья
   Понесла нечаянный урон.
   А за рамой льётся что есть силы
   Мягким шиком колокольный звон.
  
   * * *
   А у меня на парте нарисованы
   На девять клеток крестики и нолики,
   В углу со вкусом изображены
   Рукою чей-то твёрдой и уверенной,
   Исправно пишущей иссиня-чёрной ручкой.
   Наверно, кто-то, пожалев бумагу,
   Или оставшись без наличия её,
   Решил пожертвовать имуществом лицея,
   Чтоб руку на уроке разрядить,
   Играя в познавательную шалость,
   Непозволительную на любом уроке.
   Так будь благословенно то желанье,
   Что тянет молодёжь на развлеченья,
   Когда ничем другим нельзя заняться.
  
   * * *
   Она не знала, что к чему, ей было невдомёк,
   Когда порыв немой души восколыхнул затворы.
   Усвоив неизвестно как преподанный урок,
   Избавиться она смогла от неизбежной ссоры.
   И было небо на ногах ,и лань прыжком широким
   Преодолела брешь в среде двух богатырских скал.
   Но кто-то, голову задрав, вкушал из водостока,
   Что под давлением свинца из неба громыхал.
   Она узнала по губам свой обречённый путь,
   Она решила,что к чему, сбираясь резать вены.
   Но жизнь, наверное , дана, чтоб как-то отдохнуть,
   Не для того, чтоб обвинять в нечаянной измене.
   А дальше будет путь...
  
   * * *
   Буря гремит неустанно,
   Выстрел проник в толщу гор,
   Но не достиг своей цели.
  
   Два выдающихся мастера
   Сходятся в жёстком бою
   Во постижение истины.
  
   По организму несутся
   Потоки энергии ци,
   Наполняя сознание силой.
  
   Правого боя значенье,
   Истину мира открой,
   Сэнсей Морихэй Уэсиба.
  
   Мудрый идёт в столкновенье,
   Силу души сознавая,
   Помня трактаты Сунь-Цзы.
  
   Слившись в единое целое,
   Человек и небесные хляби
   Двери откроют гармонии.
  
   Простой окинавский крестьянин
   В плавном животном прыжке
   Вышибает с седла самурая.
  
   Пот нещадно льётся в глаза,
   Пополам полоса стальная,
   Мир увидит новый но-дачи.
  
   Не след удаляться от мира
   В надежде правду постичь,
   Если кроется та в суете.
  
   Алебардой играет сохэй,
   Словно палкою лёгкой бамбука.
   Нам так следует править страстями.
  
   Встречает мешок с песком
   Удары двух маленьких пальцев
   В прохладе двора Шаолиня.
  
   Жизнь - за идею расплата,
   И если неверна жертва,
   Проблема в грядущем вернётся.
  
  
   * * *
   А я был лёгким движением Солнца,
   Порхавшего где-то вверху над рекой,
   Я сверкал на твоей золотой груди,
   Расцветшей на дивнотканном лугу,
   Я, как мог, отгонял полуденный зной,
   Не щадивший тебя и разживший тоску
   Щурившую твои глаза-оконца.
   И ты сказала во сне: "Приди!"
  
   * * *
   Я не отдам на поруки
   Отставшим в спортивных причинах
   Думающую молодёжь,
   Которую жаль не потому, что таким же
   Сущ в инкарнации этой.
   А потому, что у многих рука не должна подыматься
   На воспитанье детей,
   На две головы перегнавших родительское поколенье.
   Как жалкую боль передали из чрева во чрево,
   Так многие будут страдать от зрачков слепоты.
   Их ждали так долго
   В Империи наших надежд,
   Что верить уже разучились
   Во Второе Пришествие...
  
  
   Славянский дух.
   Мы пришли на эту землю с Северных Карпат,
   И хозяйничать здесь будем до скончанья века,
   "Глаголом жжём сердца людей", и нам сам чёрт не брат,
   Но трудимся во всю, ожидая успеха.
   Паши своё поле да водку хлещи,
   Наклейку отдирай, читай на обороте.
   Но не стоит, братья, опускать мечи,
   Славянский дух пока ещё в работе.
  
   Мы править не умеем и варягов зовём,
   А князи строят города и дружин набирают,
   На стругах плаваем по морю ,с греков дань берём,
   И наши смельчаки щиты к вратам прибивают.
   Нас мирно жить попробуй научи;
   Мы несёмся на врага на бреющем полёте.
   Но не стоит, братья, опускать мечи,
   Славянский дух пока ещё в работе.
  
   Наши истинные боги - Сварог и Перун,
   Мы Сибирь два раза в год берём на освоенье.
   У нас баяны все слепые иль не знают рун,
   Но шпарят по глаголице всем на удивленье.
   У нас пучит живот от дикой алычи,
   И тогда мы предаёмся праздничной охоте,
   Но не стоит , братья, опускать мечи,
   Славянский дух пока ещё в работе.
  
   Мы не разбираем, кто татарин кто монгол,
   Но украинца от русского отличить сумеем.
   Мы Европе от Орды самый крепкий затвор
   И каждый день смотрим бой Пересвета с Челубеем.
   У нас от древних тайн и секретов ключи,
   Но мы их не даём жадным по природе,
   И не стоит, братья, опускать мечи,
   Славянский дух пока ещё в работе.
  
  
   * * *
   И не было сиюминутных страхов
   Быть недозволенным к публичну почитанью,
   Непонятым и неуместным быть
   В своих кустарно-диких вытвореньях,
   Не без стараний изошедших на бумаге
   Из-под небрежно-мягкого пера.
   И не было той боли, от которой
   Земля дрожала, как при Сотворенье,
   Той боли, вызванной насмешками и сплетнями
   Вокруг суждений, изошедших с уст моих.
   И не было щемящего позора
   Никчёмной жизни отпрыска цивилов
   С стандартным будущим и толстым кошельком.
   Но был лишь полуэльф Анн'ди МакОстин,
   Отродие инкуба Грэмпиана,
   Явившийся в обличьи конной Смерти
   В начальную эпоху Апокалипса
   В сей столь печально-бренный мир людей.
  
  
   * * *
   Скромный вопрос непривычным ответом
   Мирно и тихо сгорает дотла.
   Критики скользкие грубыми стаями
   Блещут, а в мир опускается мгла.
   Скалишься им - помирают со скуки.
   Кричишь: "Я - поэт!", а они: "Ну и что?
   Можешь - пиши." Отнимаются руки.
   Всё, написал, а они: "Не пришло
   Ещё твоё время." Стон вырывается
   От безысходной и душной клети.
   А они говорят: "Ты - портной своей жизни,
   Вот тебе нитка, иголка - плети".
   Я соткал гобелен,потратив столетья,
   На критику вынес дешёвым гостям.
   А они: "Твоё время закончится скоро,
   Ты саван себе погребальный соткал."
   Ну нет уж, сей саван для вас, мои гости,
   Я ключ отыщу, отопру свою клеть,
   Я - поле и буду цвести бесконечно,
   А критике вашей дано умереть.
  
  
   * * *
  
   на 19.10.03
   Последний луч, отдавший на гротеск
   Всю твердь сиюминутных пожеланий
   Умолк в глуши, дурманящей признанье
   О том, как незабвенен лунный блеск,
   Недавно обречённый в увяданье.
  
   Последний слог, вобравший часть души
   Отсталых где-то умозаключений.
   И ,будто, просто ради развлеченья
   Пророк уйти от паствы вдруг решил
   На самом интересном песнопеньи.
  
   Ушёл один - иные на порог,
   И не беда, что гранджеры и панки,
   Уйдя за общепринятые рамки,
   Не видя в них достойный дела прок,
   Тревожить мысли стали спозаранку.
  
   А ты прими их странный, ёмкий бред,
   Ведь кое-что диктуется и свыше,
   И вопиющий голос станет ближе,
   Чем поощренья от былых побед,
   Представших для тебя намного тише.
  
   И верно, лопнет сердце наугад,
   Чей путь в Когайонон, а чей - в Вальгаллу.
   Ушей дежурных, может ,меньше стало.
   Пророк же их пропаже только рад,
   И время жить по-новому настало.
  
  
   Игнис.
   Словно дырка в бублике мучном,
   Словно лист, купающийся в луже,
   Был ценим за неуменье молча
   Пожирать, что оптом приобрёл.
   Взял портвейн, и обменял на виски,
   А потом его сменял на водку,
   Водку выпил, пивом закусивши,
   И узрел свинью, где был орёл.
  
   Дело быстро близится к дождю,
   День проигран Зевсу Гелиосом.
   Под стихийные раскаты грома
   Танец ворона, забывшись, запляшу.
   Сколько ни живу - одни и те же
   Метят в лоб мне деревянны грабли.
   Форточка открыта со скандалом,
   И немного легче я дышу.
  
   Меч перевернул - и крест в руках ,
   Дальше - на колени и молитесь.
   Пост держать учились единицы,
   А теперь уж поздно исправлять.
   Лучшие девицы Тир-на-м'Бана
   Мне безропотно служить готовы,
   Что же я в людском жестоком мире
   Умудрился наспех потерять?
  
   Старый Луг, открывши свой секрет,
   Больше не поёт весёлых песен,
   Хроники забытых летописцев
   Были отданы архивом с молотка.
   Я же взял любовь и, как рабыню ,
   Обменял на рынке на "уешки",
   Отказавшись от постели тёплой,
   Не нуждаясь больше в ней пока.
  
   Я прожил шесть тысяч долгих лет,
   Шёл своей предчертанной дорогой,
   Если б было время сделать выбор...
   Но, увы, его доныне нет.
   Сотни раз своё вписал я имя
   На скрижали бренные истории.
   "Литератор",-говорят иные,
   Знающие говорят: "Поэт".
  
   А когда я битвы захочу,
   Освежающей струи сознанья,
   Я схвачусь с тем, кто меня сильнее,
   Так гораздо больше интерес.
   Если некому плечо своё подставить,
   Значит, буду драться в одиночку,
   Есть ли время ожидать подмоги
   Из разряда сказочных чудес?
  
   А когда я захочу огня,
   Тихого такого костерочка,
   Согревающего нежно руки
   Мягким ало-синим лепестком,
   Я приду к моей сестрёнке Игнис,
   Доброй маленькой сестрёнке Игнис,
   Тихо ей прилягу на колени,
   И вот так мы посидим вдвоём...
  
  
   Или мира, или войны.
   Когда-то мне были даны права
   Искать и находить,
   Пока на плечах моих есть голова,
   Способная что-то забыть.
   Я жадно кушал сладкую плоть,
   Что не был способен убить,
   И Тебя во несчастье моём, о Господь,
   Мне хватает ума не винить,
   Но если есть шанс вольнодумцем прослыть,
   То лучше плетьми уж пороть.
  
   Чем на стенах чернить всю нечистую силу,
   Лучше просто играть в городки,
   Если вместо меча орудуют вилы,
   Не слабеет сила руки.
   Пузатая жуть распустила крылья
   И харкается огнём.
   Веельзевула помянут суеверные рыла,
   Но нечистый здесь не при чём.
   От души поплевались мы через плечо,
   И тьма нам колени укрыла...
  
   За путь, не порочащий матушку-церковь,
   Назвали еретиком.
   То, что многие просто вскрывают на веру,
   Я познаю иным путём.
   Пепел феникса смыв ,вылезая из Леты,
   Завернулся во линкольнский плащ,
   Попытался лишить себя права на вето,
   Сердцем трезв ,а во мыслях горяч.
   Но и Нельсон, что лишь на одно око зряч,
   Удостоен в века быть воспетым.
  
   КГБ на том свете куда как страшней,
   Чем сие на земле да на грешной.
   Заратустра оттуда был прогнан взашей,
   Не знакомый с обычаем здешним.
   Если будет тянуть покурить, то покурим,
   Хоть давно сигарет не держал.
   Если новая с надписью глыба тоскует,
   Значит ,кто-то уже подустал.
   Но бодрее держись, побратим мой Руал,
   Мы с тобой здесь ещё повоюем!
  
   Ты от нечего делать села перебирать
   Василискову чешую.
   Было жалко от дела тебя отрывать,
   Оставаясь навеки в строю.
   Лишь слепому не нужно глаза опускать,
   Он и так ими не зрит.
   Чья-то блевотина въелась в асфальт,
   Он и плавится и горит.
   Ненависть к быту цивилов не спит,
   Но её не спешат разжигать.
  
   Герои, лишённые груза идей,
   Зарыты в земные недра.
   А рядом стоят двое пьяных людей,
   Двойная под хмелем дыра.
   Она, шатаясь, ловит такси,
   Он хочет её задержать.
   Задавить бы вас всех от широкой души,
   Анн'дидрить вашу в перекись мать!
   Но если смертей самому ожидать,
   То лучше ступай и пляши.
  
   Мусоровозу, как хате родной,
   Радуюсь на ходу.
   "Скорой" взываю: "Возьмите с собой!"
   В полубезумном бреду.
   И коль топором в темя ты получил
   Сквозь старый просроченный шлем,
   Себя бы за эту оплошность винил,
   Хоть ныне винить уж зачем?
   Боец Федриад доволен был всем,
   Пока от копья не почил.
  
   Не всяким был хлебом сыт человек,
   Но словом надежды - в века,
   Хотя, Гедеона, ходившего вброд,
   Считали за дурака.
   Бойцы Лионесса в стельку пьяны,
   Замок бери - не хочу.
   Судьи с заключёнными слишком дружны,
   И взятка дана палачу.
   И сам я не знаю, чего же хочу
   Иль мира или войны.
  
  
   * * *
   Я создан наблюдателем сторонним,
   Но нету смысла в позе шутовской,
   Когда ублюдки разумом убогим
   Диктуют всласть порядок мировой.
   Есть путь иной - моральным стать нудистом,
   Но пуст башкой гипсовый Гелиос,
   Кто с детства выучился на кавалериста,
   Тому и в авангард заветный пост.
   Улыбчив стал скрипучий позвоночник
   Под тяжестью чужих массажных рук.
   Спокойствие есть правоты источник,
   Оно в необходимый час твой друг.
   Энергия направлена по цели -
   Дымок от парафиновой свечи.
   Гепарда труп стервятники доели,
   А кости - на золу,в жерло печи.
   Соседствуют друг с другом кельтский крест,
   Крест православный, клык большого волка.
   Из Хеля принял пламенную весть,
   А с Аваллона - памяти осколки.
   Понятие "талант" - в большой цене,
   Понятие "бездарность" - в дефиците.
   Жаль, что узреть всё можно лишь извне,
   Жаль, что просить дано лишь о защите,
   Ведь кто-то паркинсонскою рукой
   Понятия сии сменял местами,
   И ныне мысль отправлена в отстой,
   Обратное доказывайте сами.
   Но, тёмным став, великий Придери
   Не расставался с директивой чести,
   А дальше иль живи или умри,
   Но жизни нет, как нет заветной смерти.
   Так созывай на пир, о Гвин-ап-Нудд,
   Вливай в попа свой самогон загробный.
   Ведь выдержит любой небесный суд
   Тот, кто прошёл сквозь испытанье злобой.
   Благословенны тени волчьих стай,
   Что всколыхнули гладь ночного чая...
   В земле лежит Костыркин Николай,
   А над могилою стихи его читают.
  
  
   Осень.
   триптих
   1)
   Сохраняя краски лета,
   В пестротканую одежду
   Нарядилась скромно осень,
   Сыплет золотом янтарным
   И рубиновым пурпуром
   Покрывает лет и поле,
   Воздавая благодарность
   За труды большие людям.
   Запасясь дарами лета,
   Всё живое ждёт покоя.
   Осень томным покрывалом
   Мир укроет от простуды,
   Сна спокойного желая.
   В тёплых и сухих постелях,
   В дуплах, гнёздах и берлогах
   Всё живое засыпает,
   Чтоб проснуться с новой силой.
   И студёные туманы
   Не дают росу-слезинку,
   Долго виснут над водою,
   Средь лесов и над полями.
   И холодными дождями
   Омывают землю тучи,
   Возвещают о приходе
   Не настолько долгожданном
   Лютых северных морозов,
   Крепнущих на нашей почве.
   Всё живое засыпает,
   Чтоб проснуться с новой силой
   В марте-месяце ручьями,
   Звоном птиц, землёю парной,
   Яркой зеленью озимых,
   Изумрудом крон древесных,
   Зачинающихся в почках,
   Свежею сурьмою неба,
   Солнца ликом золотистым,
   Колосом, шуршащим тихо,
   Сладким соком винограда,
   Спелых ягод, груш и яблок,
   Шуткою дубов - омелой.
  
   2)
   Славен труд во имя жизни,
   Ставший радостью во сердце
   У людей, чей путь во благо
   Всей природы бытия.
   И, вдыхая пар столетий,
   Вышед во открыто поле,
   Опираясь на соху,
   Ранней утренней порою,
   Человек благословляет
   Всё, что было до него,
   В тишине перед зарёю
   К небу очи направляя,
   Смехом озарив долину
   И слезу смахнув с лица,
   Он, набрав в ладони землю,
   Аромат её вдохнув
   И, почуяв, как душисто
   Разливается по ноздрям.
   А когда наступит старость
   Почитателя трудов,
   Что провёл младые годы
   У сохи своей ,у плуга,
   Он, усевшись у порога
   Ветхой хижины своей,
   Вспомнит труд годов ушедших,
   Понимая, что не зря
   Он прошёл путь жизни трудный,
   Если есть кому продолжить
   По примеру старика
   Землю взбадривать трудами
   В процветанье дней грядущих...
  
   3)
   В процветанье дней грядущих,
   В единении с природой
   Человеку предписанье
   В достиженьи нужной цели.
   Частью замысла Господня
   Он сливаясь со средою,
   Постигает суть творенья.
   Он есть часть живого мира.
   Он - волна в морской пучине,
   Он - поток дневного ветра,
   Устремлявшегося в горы.
   Он - омела на деревьях,
   Он - порода в горных складках,
   Вящий третий глаз сознанья,
   Лава из астеносферы,
   Ветвь рябины, тяжелевшей
   Под давленьем спелых ягод,
   Ключ к секрету мирозданья,
   Заклинанье колдовское,
   Пущенное светлой феей,
   Горсть земли под ярым плугом,
   Кустик перекатиполя,
   Странствующего по степи,
   Львиный след в саванне душной,
   Дождь, на древа ствол проникший,
   Освежив своим дыханьем.
   Он - перо на крыльях птицы,
   Очищаемое клювом.
   От соринок, что в полёте
   К крыльям случаем пристали.
   Он - осколок горней выси,
   Опускающейся долу,
   Чтоб открылись в одночасье
   Тайны матушки - земли,
   Скрытые от смертных взоров.
   И тогда, клянусь, настанут
   Золотые времена!
  
  
  
   * * *
   Там,
   Где нет даже намёка на счастливое отдохновенье,
   Где бытует проявленность крашенных в серость сует,
   Я был отвлечён
   От преставшего плодоносить самопознанья
   Скромным пожатьем руки -
   Приветом из далёкого вне.
   Как будто иранский юшман в круговой обороне
   При изученном применении техники "оберучь"
   Даёт мне инерцию на непрерывность движений,
   Так единственный взгляд
   Начал дарить желание быть существующим,
   Быть осязаемым для дилетантского зренья других.
   И я
   Не преминул заменить распущенность взрослого детства
   На эйфорию художника собственной страсти.
  
   Там,
   Где царит непонятная жалость к отличным от мира,
   Где все так спешат выдавать нагора свои чувства,
   Я получаю привет из далёкого вне
   И право использовать виденье паранормальных эффектов.
   Но время летит:
   Кто-то первый
   Придёт к заключению мысли...
  
  
   * * *
   Голос мощный возвещает
   О "нерукотворном па...",
   И в молчании внимает
   Многоликая толпа.
  
   У руля "заветной лиры"
   Вставший, научи смотреть
   В лик грядущей жизни сирый,
   Наглядеться чтоб успеть.
  
   Был делёж - и нет народа,
   Стадо знает свой черёд,
   Яблоки достать охота -
   Подержи небесный свод.
  
   Растаман читает панку
   Сказки под косяк с травой,
   Но никто не любит танка
   На желудок на пустой.
  
   Отличается от стёба
   Сейшен, сыгранный весной.
   Все мы дети эфиопа
   С вящей русскою душой.
  
  
  
   Стихотворение про ученичество, улыбку и Божий промысел.
   Я плохой ученик,
   Я страдал и не вынес ни йоты уменья
   Обходиться без прегрешений и оные предотвращать.
   Я грубил в баритон
   И стучал на тамтамах своё лучшее соло,
   Сочинённое на унитазе.
   Нет ни сложности тел,
   Ни душевности мягкой в промозглом эфире,
   Ни цветов на могильном холме.
   Я стою закованный в броню -
   Или скован бронёю -
   А не лучше ль прозрачным предстать,
   Чтоб удар не пришёлся по телу,
   Чтоб прошёл сквозь него, и не тратились попусту силы?
   Я умею учить,
   Потому что достаточно стар, чтоб попасть под влиянье маразма,
   Но пока понимающий, что в силах ещё преподать.
   И когда из ночного тумана достаю я лицо и скалюсь чеширской улыбкой,
   И сна ни в едином глазу,
   Но в правом - Джордж Харрисон, в левом - могучий Арджуна,
   Не след умиляться и ставить ярлык на творенье.
   В лета трета-юги
   Пиши хоть роман в стиле техно
   Иль оду в эпоху поп-арта,
   Никто бы и пальцем не ткнул за несовместительство стилей.
   Отсюда и промысел Божий, и чистое эго-сознанье.
   Я не спорю, что лучше,
   Годзю-рю, айки-до или славяно-горицкий стиль,
   Я нарушил покой
   И того, и другого, и третьего,
   И за это познаньем плачу,
   Каждый день добиваясь эффекта
   Сзади дома иль в собственной комнате
   С мечом или без.
   Ведь у каждого свой жизнеритм,
   И любые сравнения глупы,
   Но тогда отчего мы имеем науки и спорт?
   Кто-то вбил в основание ось,
   И она проросла неким чудом.
   Если Элвис - новый пророк,
   То тогда Клиффу Бертону место
   В оркестре Давида-царя,
   Поющего святые псалмы.
   И взирает советский экран
   Улыбкою Джигарханяна,
   Отрастившего смело усы.
   И я счастлив от этой безумной, но доброй улыбки,
   Потому что теперь
   Знаю цену улыбчивым людям.
  
  
  
   Исповедь Гамлета.
  
   Я очистил рвение мозгов
   От комплексованья бреннобыта.
   Я перетерпел лишенье слов,
   Что когда-то были позабыты.
  
   И теперь Офелия от слёз
   Вытирает впалые ланиты.
   Я несчастье только ей принёс
   Тем, что время попросту убито.
  
   Может, слишком многого хотел,
   Может, слишком мало получалось.
   Но порывы сердца не у дел
   Почему-то многие остались.
  
   Ты топиться не пойдёшь к пруду -
   Хэви-метал грянет по квартире.
   Скоро ты постигнешь мысль одну:
   Счастия нельзя искать в кумире,
  
   Будь то виртуозный гитарист
   Иль своё в отлив изображенье.
   Путь порой бывает неказист,
   Истина закрыта без лишений.
  
   Ничего не вынес из любви -
   Только опыт к следущим попыткам,
   Отголосок мудрости в крови
   И холоднокровье к мыслепыткам.
  
   Я питаюсь сухостью надежд
   На приливы сил ко смыслу жизни,
   Но вокруг роится сомн невежд,
   Справивших по мне ,живому, тризну
  
   Лишь за то, что я успел пройти
   Мимо псевдомассокупидонства.
   Было бы неплохо завести
   С Дон Кихотом мирное знакомство.
  
   Тот, кажись, кидался на врага,
   Путая свиней с отрядом мавров.
   Многим было жалко старика,
   Но за веру он достоин лавров.
  
   Я ж безумным только лишь кажусь,
   Ибо ваше миросозерцанье
   Уж постиг и этого стыжусь
   Не за знанье, а за осознанье.
  
   Не приходит истина к толпе,
   Истину находят Дон Кихоты.
   Обретение её в судьбе
   Стоит многих лет сплошной работы.
  
   Я играю людям сам себя
   В джинсах "Мотор'с" и кроссовках "Рибок",
   Но и в этом случае нельзя
   Избежать пред зрителем ошибок.
  
   Часто слишком много говоришь,
   Дверцу чуть по-шире открываешь,
   Думаешь, что чем-то удивишь,
   Но сарказм обратно получаешь,
  
   И смеёшься вскоре над собой,
   И другие смеху подражают.
   Я направил собственной рукой
   Сердца свет глумленья урожаю,
  
   Ибо знаю цену суете.
   Мать Гертруда, ты ль была со мною
   Сердцем всем в ту ночь, когда тебе
   Я поведал своей жизни горе?
  
   Иль ты устыдилася чего,
   Старика Полония за шторой?
   Я к стене от всей души его
   Пригвоздил рапирой, словно вора.
  
   Или ты боялась короля,
   Что престал делить с тобою ложе?
   Да ты и нужна ему была,
   Чтоб прикрыть коварство сладкой ложью.
  
   А когда ты кубок подняла
   С ядом за моё испить здоровье,
   За меня ли ты тогда пила
   Иль за тень моей любви сыновьей,
  
   Что зову я впредь игрой лица,
   Явленной собой при посторонних?
   Жаль, я не узнал всё до конца -
   Много дел имелось в зале тронном.
  
   Призраком бесплотным был отец,
   Я его таким лишь и запомнил,
   Он носил Ютландии венец
   И чутьё погибели неполной.
  
   Он явился жертвой как и я,
   Но привыкнул к мысли очень скоро.
   Мы делились мненьями не зря
   У бойниц полночных Эльсинора.
  
   Месть моя не из любви к нему,
   Но за преступление устоев.
   Грех содеян, судя по всему,
   За него расплатятся не двое,
  
  
   Ибо все мы во одной узде,
   Отречёшься - хлопоты накличешь.
   Если б дело было лишь в гвозде,
   Я бы выбрал сам глаголь по-выше -
  
   Всё равно туда ведут друзья.
   О , Гораций, где же ты сокрылся?
   Да и укорить тебя нельзя,
   Репортёров ты всегда дичился.
  
   Ты делил со мною жизни боль
   И по-многу думал над советом,
   Ты играл свою исправно роль -
   Бэк-вокал - подспорие в куплетах.
  
   В чём нашёл ты прелесть мук моих?
   Каждый на своём хорош был месте.
   Мир не стерпит Гамлетов двоих,
   Мною быть вообще-то мало чести.
  
   Ты не сразу понял эту суть,
   Плащ с плеча чужого на пол бросил
   И ушёл, ну что же, в добрый путь,
   Развернуть стопы никто не просит.
  
   Есть на свете множество вещей,
   Что и мудрецам ещё не снились.
   Для меня ж "быть иль не быть" важней.
   Шли вперёд и наскоро молились,
  
   И крестились наперегонки...
   Так и жизнь проходит во мгновенье -
   Лишь успеешь получить пинки
   За дурацкое самопреподнесенье.
  
   Я был ввергнут в круговерть измен
   И играл с другими для забавы.
   Ныне Розенкрафтц и Гильдестерн
   Только наблюдать имеют право.
  
   Их любовь к успеху я ценю,
   Взгляды на себе подобных - тоже.
   Но давно уже себя разню
   С теми, на кого мог быть похожим.
  
   Я снимаю ритмы вещих снов,
   Растворив глаза в капели вешней.
   Мне на помощь Цой и Башлачёв
   Снизойдут, и мы устроим сейшен.
  
   Нам ещё так много сознавать...
   Если псы внимают маха-мантре,
   Им её и следует читать
   Под мотивы годспеллс или кантри.
  
   Этот мир в аренду отдан нам,
   Жизнь - подарок, смерть - подарок тоже.
   Можно обратить победу в срам,
   Эти два понятия похожи.
  
   Месть ,по сути, сущее ничто,
   Просто есть тропа, и ты ступаешь,
   Не бросая взгляд через плечо,
   Как иначе поступать - не знаешь.
  
   В воздух разрядится огнь ядра,
   Над моим вознёсшегося телом.
   В глотку меч вонзить пришла пора,
   Заглянув во страх очей несмело.
  
   Клавдий оседает на ковёр,
   Я к нему питал лишь сожаленье,
   Не пылясь на гнев и прочий вздор,
   Время вышло вымолять прощенье.
  
   Изменяет замок Эльсинор -
   В хиппи превращаются стиляги,
   Для гроба хорош любой узор,
   И для мёртвых исполняют саги.
  
   Участи одна другой больней,
   И конца и края вряд ли видно.
   Мне б Лаэрта только по-сильней,
   Так и умереть не слишком стыдно.
  
  
   * * *
   Новый пласт разрыли землемеры,
   Положивши удобренья в чернозём.
   Человечество решило взять на веру
   У природы неоплаченный заём.
  
   Мы молчали средь ветвей довольно долго
   В пряном соке показательных боёв.
   Зубы с каппой были сложены на полку,
   Чтобы волю дать обилию клыков.
  
   Вес на пальцы треск рождает во ключице
   Для того, чтоб ждать на Пасху чудеса.
   Но не надо прятать в плащпалатках лица,
   Получивши весть , кто против ,а кто за.
  
   Под землёй права качает гному диггер,
   Каждый плату взять желает за совет.
   Я ж - обычный постсоветский мини-зингер,
   Но не швейная машинка, а поэт.
  
  
  
   * * *
   На неподдельность выходных
   Гляжу я сытыми глазами.
   Пополнятся ряды святых
   Российской армии бойцами.
  
   И в кои веки бой ведёт
   Достойный кшатрий с низким шудрой?
   Дурак со близких спрос берёт,
   С себя же спрашивает мудрый.
  
   Есть время, чтоб передохнуть
   И после тяжких поражений.
   Поэт заканчивает путь,
   Но стих останется в движеньи.
  
   На смерть был осуждён Сократ,
   Но откупиться мог за баксы.
   Обратно приговор не взят,
   Видать, была другая такса.
  
   По мановению брови
   Возможно стать душой пропащей.
   Долой предчувствие любви
   Ни прошлой и ни настоящей!
  
   Усугубляются средства
   Порывами великой цели.
   Не сгинул парадокс едва,
   Хоть воспитать его сумели.
  
   Сказал пророк: живи и верь,
   И меряй грандж одним стаканом.
   Немного наглости теперь,
   И жизни две одной предстанут.
  
  
   * * *
   На запах съеденных тобою сухарей
   Сбежались муравьи из сёл окрестных.
   Как ни хотел закат пред нами быть добрей,
   Он заменить не смог зенит чудесный.
   Опасность не успеть придумать шарм
   Повергла в ужас самобытных йогов.
   Придётся пить наскоро сваренный отвар
   И после звать медслужбу на подмогу.
   Нередко лес не хочет принимать
   Своих друзей, погрязших в урбанизме.
   Есть время действовать, есть время выжидать,
   Есть время забивать на катаклизмы.
   Едва начнёшь вести с собою спор,
   Не забывай смывать остатки грязи в ванной.
   Ты пахнешь вереском, упавшим на ковёр,
   А я - каштаном.
  
   Кто разлюбил зимой - винит весну
   И греет сердце в старом русском роке.
   Остался жив тот, кто не шёл ко дну,
   Но на поверхности барахтался до срока.
   В стакан с водой лук корни запустил,
   Картошка во мешках дала побеги.
   В начале марта - травяной настил,
   И влажная земля - заместо снега.
   Благослови, Господь, тех, кто в пути
   И даже тех, кто ожидаем лишь на Небе.
   И коль найдётся способ выбор обойти,
   От нарезания кругов спастись скорей бы.
   Пигмалионом может стать любой,
   Но мало кто из нас внимает знакам.
   Ты пахнешь яркой неупавшею звездой,
   Я пахну мраком.
  
   Простуда любит завлекать людей в мороз
   И отвлекать игрой мускулатуры.
   Что этот год хорошего принёс,
   И стоит ли писать его с натуры,
   И стоит ли вообще о нём судить?
   Как минимум, у нас в запасе вечность.
   Глупцом в астрале может тот прослыть,
   Кто разум времени меняет на беспечность.
   Я осознал возможность счастья своего,
   Но испытуем до поры его лишеньем.
   Есть те, кто строит всё из ничего,
   Их третий глаз - не понт, а способ зренья.
   Наступит время плавить мысли в сталь
   И вновь давать названия растеньям.
   Ты пахнешь грёзою, завёрнутой в печаль,
   Я - пробужденьем.
  
  
   * * *
   Он не хотел считать на теле дни,
   Которые уж превратились в раны,
   Он не хотел увериться в себе
   Для быстрого прыжка в тартарары.
   Он расценил, что нет добра и зла,
   Но есть путь жизни - большего не надо,
   Есть светлый путь заботы и любви,
   Но положить своё существованье
   На правоту его не так то просто.
   И, словно старый инок Прабхупада,
   Он был один, но не был одинок.
   И ,клятву дав в спасении врачебном
   Диану Кехту, а не Гиппократу,
   Он понял, что борьба - не самоцель,
   Но средство проявления во взглядах.
   И, перестав судить критерьями ошибок,
   Воспринимая каждый жест судьбы во благо,
   Лишь в этом случае пройти возможно стену
   И прыгать с одной крыши на другую.
   И не скрипит педаль от установки,
   Молчат тарелки и недвижим пластик,
   Но он решил - и ритм зажёг легенду,
   И рассосалась опухоль от рака,
   Подвергнувшись звучанию хард-рока,
   Низвергнув чью-то боль в небытие...
  
  
   * * *
   Мёртвое дерево
   Дятел стучит по стволу.
   Пища - живым.
  
   * * *
   Плакучая ива.
   На ветку сел соловей.
   Два одиноких сердца.
  
  
   * * *
   Тех, кто глупее - надобно жалеть,
   И путь к себе граничить пониманьем.
   Религию предпочитает тот иметь,
   Кто в вере обречён на увяданье.
   Спроси совета синеглазых стен,
   Они расскажут про сердец мерцанье.
   Мы живы ожиданьем перемен,
   И на песке свои возводим зданья.
   Сквозь сизый ворс ухабистых ковров
   Несут прорыв слезливые признанья.
   Прими или отвергни их покров -
   Но вряд ли ты свободен от исканий.
   Кто покорял сверхзвуковой барьер
   Прыжком лосося за ворожьи спины,
   Тот надлежащий не подал пример,
   Но, может быть, познал его причину?
   И ныне океаны бороздят
   Достойные потомки Мил Эспейна,
   Сомн Гесперид взрастил цветущий сад,
   Но каждый ствол теперь растёт отдельно.
   Улыбки не играют на устах,
   Мир без мечты предрёк скупой провидец.
   А где-то спорят воин и монах
   О том, кто прав из них, а кто счастливец.
  
  
   * * *
   Сроки жмут необузданных здравостью грёз,
   Возжелая, чтоб всё предначертано было.
   Едкий ветер статёй заголовки унёс
   До поры, когда счастье ещё не остыло.
   По губам прочитали желанья светил
   Поделить меж собой на процессы влиянье.
   Но решать за себя нас никто не просил,
   И прозревший навряд ли придёт к осязанью.
   Чей-то след угодил в вещий круговорот
   И глядит на радушье цветов светофора.
   Этот мир силы часть от себя отберёт,
   Несмотря на старания и уговоры.
   За целительство пытки сносил голый торс,
   Принимая за ось аксиому поверья.
   Но когда был Христос, были Макошь и Хорс,
   И права свои знало на Русь двоеверье.
   Каждый вечер мудрец извлекает урок
   Из прошедшего дня честного созерцанья.
   Будьте кротки со мной, ваша милость порок,
   И не вешайте сразу ярлык недознанья.
   Я не спорю за жизнь и искусственный шарм
   Не считаю помехой общению с другом.
   Суеверье в зачатке отвергнул Адам,
   Каждый болен его переспелым недугом.
   Но история ведала множество вех,
   Где любой по заслугам своим получает.
   Гимель, друг, чем открытее сущ человек,
   Тем обильней открытость в других он встречает.
   Если ты не смирён - твой удел есть борьба,
   Ты живой, пока в руки других не отдался.
   Будьте честны ко мне, ваша милость судьба,
   И простите, что я не всегда с вами знался.
   Коль печаль начинает тебя пробирать,
   Не затронуть б при этом условья погоды.
   Может, выбор грядёт, перед кем отвечать:
   Пред Христом иль Волком, основателем рода.
   Каждый волен своё амплуа разрешать,
   Близких балуя собственных действий дарами.
   Будьте честны ко мне, ваша милость душа,
   И примите таким, каков есть я пред вами.
  
  
  
   из У. Б. Йетса
   * * *
   Среди парящих облаков
   Я улыбнусь своей судьбе.
   Я не дарил свою любовь
   Тем , за кого дался борьбе.
   Я злобы не питал к врагам.
   Моя страна - тартан и килт.
   Она найдёт пути к словам,
   Сжигая всё порывом жить.
   Я бьюсь не за закон и долг -
   За проблески надежды бьюсь,
   Разверзшие твердь облаков.
   Я взвесил всё и не боюсь.
   Года прошли в единый вздох,
   Порыву разум уступил.
   Ещё не близок мой порог.
   Я бьюсь, пока хватает сил.
  
  
   * * *
   Брак свершился меж землёю
   И священною водой.
   Дух бессмертного кентавра
   С бодуна сорвал удой.
   Рок-н-ролл танцует Шива,
   Разрушая всё вокруг.
   Ветер был - и выжран кем-то,
   Отозвавшимся на стук.
   Номера дают кометам,
   Нумеруют мысли вслух.
   Кто не хочет материться,
   Тот растратил буйный дух.
   Но когда дедуля-Брахма
   Вяло взглянет на часы -
   Станет время лишь ценою
   Старой чайной колбасы.
  
  
   * * *
   А она хотела стать колдуньей,
   Путая порой добро со злом.
   Было бы желанье избавляться
   От сетей ,запутавших сознанье.
   Что есть лёгкий путь по торным тропам,
   То навряд ли будет вправду лёгким,
   Ну а то, что кажется бездельем -
   То недюжинная над собой работа.
   И не важно, чью ты сущность выбрал
   Ланселота или Люцифера -
   Обе ипостаси преломятся
   В спрятанной от остальных мечте.
   А она боялась полюбить,
   Сделав жизнь усильем над собою.
   Так легко поток отвергнуть чувств,
   Повернув его в другое русло.
   Но река на то и есть река,
   Что стремится к морю неустанно,
   И ни разу с тех же берегов
   Не войдёшь в одну и ту же воду.
   А она боится быть одной -
   Это страсть к невозвращённым сказкам.
   Нет ещё кареты у ворот,
   А часы двенадцать уж пробили.
   Но она не хочет умирать...
  
  
   Иди на звук моих шагов.
   Наш мир отдал свою судьбу
   На растерзанье дней.
   Кто забывает связь времён,
   Становится важней.
   Нескладно воздух мнёт лучи
   От солнечных зубов.
   Бетонный блок и сто дверей
   Для человека - кров.
   Обвал случился по вине
   Нетронутых вершин.
   Я притворился, что всегда
   Страдаю лишь один.
   Любовь и ненависть слились
   В один большой порыв.
   Но Дагда снова будет есть,
   Желудок свой промыв.
   Кто первый издан, тот и прав,
   И плагиатор - бог.
   Идей новые пока
   Никто сказать не смог.
   По проводам стремится ток
   Сквозь пот стальных оков.
   Но ты не бойся и иди
   На звук моих шагов.
   Помойте ноги, а потом
   Топчите виноград.
   Кому един исход войны,
   Тот не принял наград.
   У отсечённой головы
   Язык нельзя отнять.
   И Капуциновый бульвар
   Бастильей может стать.
   Мы спали вдоволь, и теперь
   Глаза не отомкнёшь.
   Но самый пафосный абсурд
   Не принимай за ложь.
   Я - битва, и коль бьёшься ты,
   То ты всегда со мной.
   Усталость не к лицу тому,
   Кто принимает бой.
   Уставшим может быть лишь тот,
   Кто выполнил свой долг,
   Но изложить всю суть вещей
   Пока никто не смог.
   Обращены лицом к лицу
   Творимый и Творец.
   Обоих путь усеян был
   Осколками сердец.
   Я получил за нас двоих
   Довольно синяков.
   Теперь не бойся и иди
   На звук моих шагов.
   Печален вестник суеты,
   И высохло весло.
   В курганы выжили богов
   Трилистнику назло.
   И в гавани уж триста лет
   Как не видать судов.
   Но ты не бойся и иди
   На звук моих шагов.
   И темнота лежит у ног,
   И воли нет рукам.
   Свой мир из маленьких кусков
   Я собираю сам.
   Мы для мгновенья наяву
   Прожили сотни снов.
   Теперь не бойся и иди
   На звук моих шагов.
  
  
  
   * * *
  
   Иногда я любил притворяться глухим
   И не ведал,кто примет удар.
   Я был понят в то время лишь ветром одним
   Лишь за то, что не был так стар.
   Но страсть не порок, а лишь способ познанья
   Нетронутых мыслею сфер.
   И теперь Архимед известен лишь ванной,
   И хохотом диким - Гомер.
  
   Любая развилка даёт право на выбор,
   Кто знает, что выход - один?
   Но кровью пропитаны островки Тибра,
   И вместо песка - желатин.
   Примесь войны живёт в сердце любого,
   Но счастье желанно для всех.
   И никто, щеголяя в одежде убогой,
   Не погибал от прорех.
  
   Я не знаю, за что мне винить других,
   Если сам отступил от причин.
   Ведь засох мой язык, и разум притих,
   Сытый вдоволь широкостью спин.
   Но когда появляется глас из низов,
   Всех сзывая на эшафот,
   Я и сам ему б с радостью внемлить готов,
   Коль не знал бы, куда он ведёт.
  
   Так не надо мне палки в колёса вставлять
   На пути в аскетичность идей.
   Вы б второго Христа смогли тоже распять,
   На пророков хватает жердей.
   Видно, прав был Джон Милтон, оставшись слепым,
   Сочиняя "Потерянный рай".
   Капли полнят сосуды один за одним,
   И вода полилась через край.
  
  
  
  
   * * *
   Был любимым детворою
   Лишь за то, что без копыт.
   Душу облегчал порою,
   Чтоб усталость позабыть.
  
   Был унылым недотрогой
   И сгонял с кретинов спесь,
   Шёл намеченной дорогой,
   Покорёжившийся весь.
  
   Был бы тихим - стал бы мэтром,
   Но гремлю - и стал гоним.
   Я - колосс, точимый ветром
   И дождями лишь любим.
  
   Срок имею дать свободу
   Жертвам массовых культур.
   В прах уйдут столетья моды
   И слезящихся натур.
  
   Правду жизни возвещайте
   И меняйте хлеб на жесть.
   Я - Костыркин , вот, читайте
   И гордитесь, что я - есть.
  
  
  
   Письмо оттуда.
   Как сонный дзюттэ, впившийся в стекло,
   Как злой кавказец с чёрной бородою,
   Я в землю вышел, выжженный и скрою,
   Когда живое в мире отцвело.
  
   Был недалёк на вкус сухой травы,
   Участлив в инквизиции искусства,
   Продал свои нетронутые чувства,
   Не пожалев никчёмной головы.
  
   Худой монах расстригся в олигархи,
   И счёт предъявлен критикам любви.
   Никто не спася от клейма молвы
   И не поверг во прах отцовы страхи.
  
   Но каждый знал причину суеты,
   И каждый протянуть готов был руку.
   Но люди не познали сна науку,
   Собрав под прессор чистые листы.
  
   И каждый спрятал умиротворенье
   За складкой сэкондхэндовских одежд.
   Но если вместо сердца сквозит брешь,
   То как ответ держать за преступленья?
  
   А я , отшед в одной из плоскостей к червям,
   Мешать не стану чаяньям душевным .
   А кто вещать желает отповеди гневно -
   Делите мир.
   Хотя бы, пополам.
  
  
   * * *
   Грел недоступный холод
   Приливною волной.
   Без хлеба бледен солод
   И безотказен зной.
  
   Был эхом зол на ближних
   И страстию пылал
   К движенью пальцев вышних,
   Когда покинул зал.
  
   Хрустела кость оленья
   На глянцевых зубах,
   И трескались поленья
   В каминных полутьмах.
  
   Живо презренье к слову,
   И жив во мне поэт.
   За качество улова
   Награды брать не след.
  
   Был поиск - и остался,
   Да к лешему его.
   Ведь я не испугался
   Двуличья своего.
  
   И если брать за жабры
   Пустую похвалу,
   Откажется ль подагра
   Быть поданной к столу?
  
   Любой порок безвреден,
   Когда есть, с чем сравнить.
   И коль исход не ведом,
   Видна стараний прыть.
  
   А если боль пронзила
   Полуистлевший бок,
   Осознавай пытливо
   Преподанный урок.
  
  
   * * *
   Я умыл серебром белизну твоих рук,
   Разукрасив ладошку губами.
   Был загадочен лес в этом свежем снегу,
   Под багровыми небесами.
  
   И любой, кто б ласкал твою ясность лица,
   Поразился бы мягкости кожи.
   Отраженье узрев чрез зеркальную гладь,
   Ты сказала, что мы так похожи.
  
   Ведь вначале был взгляд, обращённый извне,
   Было губ чуть заметно движенье.
   Но и то, и другое могло предвещать
   Иль победу иль пораженье.
  
   И тогда Афродита и Гера вдвоём
   Занялися лесбийской любовью.
   Перволюди на топку печи вместо дров
   Подвязали лепёшку воловью.
  
   А тебя никогда до конца не поймёшь,
   Ибо меч не сокрыла пшеница.
   Если верить словам, кто поверит душе,
   Сочиняющей небылицы?
  
   Свежий ветер ворвётся в раскрытую дверь
   И полночные бденья остудит.
   Я боюсь одной мысли - влюбиться в тебя,
   Ну а прочее было и будет.
  
  
  
   * * *
   В проруби остужена вода. Отжимая волосы от ветра,
   Я крадучей поступью взошёл на ковровый домотканый ворс.
   И глаза искали брешь в судьбе, но навряд дождалися ответа,
   Талых льдинок звонкая капель падала на индивелый нос.
  
   Смысл любви - без почвы под ногами, ряженной в стеклярусное платье,
   Трудно говорить про цель порока, если он царит в больном уме.
   Трудно выбирать свою судьбу, ожидая монстра под кроватью
   И кивать в такт бледному ногтю манящего перста в полутьме.
  
   Я б хотел Кухулином побыть, чтоб в противники воительницу выбрать,
   В доблести достойную меня, и сразиться с нею при луне.
   А потом, доспехи сняв с себя, суженной забрать в свою обитель,
   Ибо сильный сильного приемлет сильною любовию извне.
  
   Был порыв припасть лицом к земле и благодарить за жажду знаний,
   За несчастья и за беспокойство, и за Мысль, что с нами навсегда.
   Был порыв в объятьях сжать тебя и припасть к твоим щекам устами
   На глазах толпы, бредущей мимо. В проруби остужена вода.
  
  
   * * *
   Гляди, мой друг, на колокольню,
   Что в жертву нам принесена.
   В моих объятьях город вольный
   И мягкий блеск сухого дна.
  
   Жужжит на дне времён светильник,
   Зажжённый пламенем мольбы.
   Тот, кто восстал на мира сильных,
   Стоит и против голытьбы.
  
   Другие смерти пожелают,
   И жизни цену не назвав.
   И аватары убивают,
   Греха всю тяжесть осознав.
  
   Приличный щебет дружных глоток
   В могилу каждого сведёт.
   Корабль преодолел шесть соток,
   Задев кормой небесный свод.
  
   Сердца в полотнища вплетают,
   Пытаясь выкрасть и моё.
   Но у меня другая стая,
   Иные правила её.
  
   Я - ото всех и ниоткуда.
   Я - за людей и против них.
   В ничто - обещанное чудо,
   Полночный вой ещё не стих.
  
   И, получив отдохновенье
   На тысячи угасших лет,
   Я попрошу у вас прощенья
   За то, что мыслей больше нет.
  
  
   * * *
   Посмотри на эту скошенность травы:
   Сколько грусти в стеблях двухнедельных,
   Сколько пут в началах головы
   И утрат в параметрах отдельных.
  
   Стал безликим говор маяков,
   Что среди ветвей бесплатно дался.
   Славен был народом город Псков.
   Жаль, с колоколами он расстался.
  
   Не шуршит под ветрами камыш,
   Сквозь него проходят духи будней.
   А тебя ничем не удивишь:
   Чем пугливей ночь, тем беспробудней.
  
   В звуки птиц уйдёт речная прыть,
   Не успев благословение промолвить.
   Мёртвые уходят, чтоб забыть,
   Те, кто живы, остаются помнить.
  
  
   * * *
   Говорливый поток волн безумных
   Не даёт осознать завязь древних.
   Ни удачи ищи, ни покоя
   И не лезь с своей правдой наружу.
  
   Путеводнее нет командира,
   Чем чудак на корме ледокола.
   Не по деньгам суди об утрате,
   Но по взору, глядящему в бездну.
  
   Я допил воду с крана без хлорки,
   Перепрыгнул чрез плетень ивовый
   И пошёл колесить по округе,
   Позабыв любознательный голод.
  
   И теперь мне во след тычут пальцем
   Угольки, охлаждённые паром.
   Но когда вы меня позовёте,
   Долго спины корячить придётся.
  
  
   * * *
   Грубый, недоношенный путь немого чтенья
   Сделал узнаваемым выбор трёх сестёр.
   Жив воспоминаньями ввиду застоя действий,
   Но язык на сладость слов останется остёр.
  
   По плечу пришлися мне лохмотья пилигрима,
   В пыль истёрлись лапти на камнях тропы.
   Мудрый глаз узреет в поиске лишь счастье,
   Но многие из ищущих бывают так слепы.
  
   Мстят деревья людям, падая с корнями,
   Землю возрыхливши до седых глубин.
   Ведь природа любит над людьми смеяться,
   И в апрельском снеге не ищи причин.
  
   В лаврах почивали нетронутые знаньем,
   Эхом отозвались брения дорог.
   Наступает время доморощенных шаманов.
   И что будет дальше, ведает лишь Бог.
  
  
  
   * * *
   Всё, что случилось
   И всё, что случится потом,
   Выплеснет лирика
   Века двадцать любого.
   Шелли и Байрона
   Дружно читает дурдом,
   А в кабинетах
   Листают Сорокина снова.
   Чтоб ровно стоять
   Свеча была вставлена в скотч,
   Мышь и сова
   Лениво взирают на руки.
   Нервы,
   Попсу не умеющие превозмочь,
   Были отправлены здравой душе на поруки.
   Я нашептал
   Непрощённую песню в кольцо.
   Это тебе
   К возвращенью домой
   Мой подарок.
   Но был вновь распознан
   Древний призыв праотцов,
   И ныне за прошлые жизни
   Принимаю удары.
   В потёмках удушного смрада
   Наращивал мастер клинок
   Из скрученных в узел прутов,
   Умело шепча заклинанья.
   А нам всего месяц назад Венера давала зарок.
   Но общей ли просьба была -
   Вот этого, право, не знаю.
   Я был убаюкан
   Радужным диском луны,
   Но в это же время
   Тебе, спящей, гладил я руку.
   Так редко бывает
   В самом начале весны,
   Когда в чью-то жизнь улыбчиво входишь без стука.
   Ближе сунниту католик,
   Чем гордый шиит,
   И "Еклессиаста" зачитывают индуисты.
   Прав будет мёртвый,
   Неправый останется жить.
   Кто истинно верит -
   Подастся скорей в оккультисты.
   Сегодня над дверью
   Не вешают больше подков,
   И крики блаженства порой заменяются стоном.
   А где-то на нас
   С высоты золотых облаков
   Взирают Джон Леннон,
   Джим Моррисон,
   Меркьюри,
   Хендрикс,
   И Бонэм.
  
  
   * * *
   На грани пыли паров
   Даётся слово невостребованным змеям.
   Чем дальше в лес, тем больше дров,
   Мы бури жнём, когда ветра посеем.
  
   Жуётся с хрустом злая мысль,
   Металлом воплотившись меж зубами.
   Когда былой теряешь пыл,
   Тогда сигналы посылаются кострами.
  
   С отрывом в пару сотен лет
   Блюдутся принципы пренебреженья ближних.
   И жаждущих познанья нет,
   А есть лишь сборище системе этой лишних.
  
   Благоволит на склоне дня
   Чреда умиленно-насыщенный пародий.
   Кого ты гонишь от себя -
   Тот обязательно когда-нибудь уходит.
  
  
  
   На дворе Рагнарёк.
   Они забыли, кто их приводил
   На водопой когда-то
   Священной амриты испить и не растратить мощь.
   Их приходилось попросту прощать,
   Пригретых, словно змеевых детёнышей,
   Но воронами те летали позже, представив, что слепы те, кто не с ними.
   Кто не взлетел, тот вскоре был растоптан
   Меж жерновами каменными мельницы.
   И мельник окликает их,
   Но нет души в храмине перемолотой.
   Ночь учит непорочно и безгрешно,
   И Смерть тут безучастна.
   Прекрасно и таинственно рождение,
   Но если пустота родилась -
   Взыграет мир в яйце курином,
   И женщина узнает, где есть ложь,
   И пятен на луне
   Печальных не придётся больше видеть.
   И ткань,
   Скрывающая птенчиково тело,
   Не сможет научить птенца летать.
   И усадить за труд невежд и дураков
   Желает всякий, но сложней ,ручаюсь, раз в пятьсот иль даже больше,
   Не замечать людей, и не искать места.
   Ведь Рагнарёк трубит своё начало,
   И оболочка ест сама себя.
   Со страха горстью, с понимания пучком, срываемым с обочины кладбищенской
   Святая правда
   Запутана в две нити с послушанием.
   Ведь та попытка усадить за труд -
   Всего лишь тонкость обороны
   Тех, кто желает всем руководить и ни о чём не думать.
   Но взгляд притягивал, а тело двести двадцать выдавало
   Для тех, кто пред рожденьем проиграл.
   И время
   Боимся спрашивать у древних стариков,
   Которые - не вровень молодым, что к небесам взывают лишь о счастье -
   И без него хотят на небеса.
   И ржавчина съедает виноград,
   Позор иль поощренье для потомков.
   И тот,
   Кто встал средь злаков, статуе подобный,
   Постится до явления Венеры
   На небосводе.
   Глаза закрыты, но не дремлет мозг.
   Ведь Рагнарёк готов уж быть в разгаре,
   Но нет бойцов средь у ворот сидящих,
   А есть бойцы среди стоящих у ворот.
   И просыпался Ньютон, в землю вогнанный по горло
   Плодами, из которых ждал один.
   Поэты в землю вогнаны по плечи,
   И клёны одевают в ностальгию.
   Покуда струны
   Ещё не рвутся и натянуты исправно,
   Всё длится чередом
   Своим, и льёт Святая Злоба
   Из четырёх озлобленных мужчин
   На размышления ценителям нейтральным.
   Но злоба злобой,
   А одно движенье -
   И нету соловьиного гнезда, недавно свитого на трёхгодичном саженце ореха.
   Творец, я испытуем быть помазан лишь Тобою,
   Простым же смертным вряд ли это можно позволять.
   Те болтовнёй своей разбудят джунгли,
   У них нет страха пред объектом послушанья,
   И млеют перед всеми.
   Кто знает всё - тому нет смысла жить,
   Но каждый первый метит во всезнайки.
   Таких рассудит Рагнарёк,
   Что шаркает подошвой у порога,
   Взирая на багровый переплёт
   Небес.
   День труден для того, кто с доброю душою
   Встаёт с восходом солнечного диска.
   Но лишь начнёт летать сова
   Между замком и створками ворот,
   Тогда своей печатью всех пометит Смерть,
   Вперёд идущая.
   Во всех писаниях написано о стаде,
   Его ты зришь, писанья эти не читая,
   Ведь всё равно чужак стоит у алтаря,
   И ничего ужасного нет в том, что из твоей груди торчит терновник.
   Но камень, что разрублен был начетверо,
   Мне говорил,
   Что Рагнарёк уж на моём дворе
   И просится домой...
  
  
  
   Слово
   или
   Страсти по Талиесину.
   Я - голос Британии,
   Снег Альбиона,
   Логрии столп,
   Спутник Артура
   В странствиях дальних,
   Богов песнопевец
   Талиесин,
   Рассказ поведу,
   Стихийными духами
   Вдохновенный,
   О том, кем я был
   В изначальное время.
  
   Я много изведал
   Чудес на земле.
   Я видел Тринадцать
   Сокровищ Британии:
   Ридерга Щедрого
   Меч Дирнвин,
   Я видел корзину
   Гвиддно Гаранхира,
   Рог Бран Утер Бена,
   Повозку быструю
   Богатого Моргана,
   Конный повод
   Клиддно Эйдина,
   Нож Ллаувронедда,
   Дирнуха Гиганта
   Для пищи котёл,
   Точильный камень
   Тидваля Тидглида,
   Плащ Падаэна,
   Ригеннида Клерика
   Кувшин и блюдо,
   Гвендоллая эп Кейдо
   Доску для игры
   В "смерть короля",
   Горностаеву мантию
   Артура Драгона.
  
   Я видел четыре
   Сокровища Эйре:
   Луга копьё,
   Меч Нуаду,
   Дагды котёл,
   Фаль камень я видел.
   Вот те богатства,
   И боле никто
   Из когда-либо живших
   Не может похвастать,
   Что видел их все .
  
   До того, как я стал
   Челом Сияющим ,
   Сыном Керидвен ,
   Внуком приёмным
   Гвиддно Гаранхира,
   Сын чей Эльфин
   Окрестил меня именем,
   В доме своём
   Поселил он меня,
   До этого был я
   Зерном пшеничным
   В стоге соломы,
   Оленем гарцующим
   У самых ворот
   В Аннун исподний,
   Конём белогривым,
   Игриво скакавшим
   По меловым склонам,
   Двухстихийною выдрой,
   Мудрым животным,
   Целителем немощей.
   Был я барсуком,
   Угрём оружейным -
   Предтечей Га-Болга.
   Раньше сего
   Был я Гвион Бахом,
   Слугой Керидвены,
   Мудрость постигший,
   Из её котла
   Испив ненароком.
  
   Но до этого много
   Изведал обличий.
   Я был вереском в поле,
   Шелестящем при каждом
   Ветра порыве.
   Зелёной травою
   Нескошенной был я,
   Омытой росою
   Каждое утро.
   Я был мудрой змеёю,
   Скользящей меж нор
   Хитрых полёвок.
  
   Я был омелой,
   Опутавшей дуб,
   Друидами срезанной
   Серпом из сребра
   В новолуния ночь.
   Я был волнами Тамесы,
   Широко разлившейся,
   Был восточным курганом,
   В себе хранящем
   Голову Брана,
   Высокого рига.
   Я песком был морским,
   Что ногами рыхлят
   Прекрасные девы,
   Поющие песни
   На бреге морском.
  
   Я был камнем пещеры,
   На коем часто
   Изображали
   Древние люди
   Виденье мира,
   Его пониманье.
   Я был снежной вершиной,
   Посылавшей не раз
   Лавину смертельную,
   Встряхнувши плечами
   На зов необдуманный.
  
   Я был ветра порывом,
   Голосом сильфов,
   Которых уж ныне
   Легендой признали
   И вовсе не верят.
   Я был молнией с неба,
   Бьющей в деревья,
   Огонь зажигающей
   Людям во благо.
   Я был тучей тяжёлою,
   Влагу несущей
   Алчущей почве.
   Был обильным дождём я ,
   Льющимся вниз,
   Шумно журчащим
   Сплошною завесой.
  
   Но раньше сиих
   Перевоплощений
   Словом я был,
   Собирающим слоги,
   Звуков хранилища.
   Слово предвечное
   Знаком становится,
   Чтоб отражать
   Сущность Вселенной.
   Мысли её
   Становятся Словом
   Слышимым,
   Видимым
   И понимаемым.
   В знаки одетое,
   Оно сохраняет
   Мысли, историю,
   Горе и труд,
   Доброту и тепло.
   Слово убьёт
   И оно воскресит.
   Слово научит
   Жить и строить.
   Тысячи слов
   В начертаньях огам
   Воедино сольются
   И воплотятся
   В мыслях потомков.
   Но есть лишь одно
   Великое Слово,
   Ставшее знаком
   Чрез тысячелетья.
   Миром зовётся
   Вещее слово.
   В мире живём,
   По законам Земли
   Любим и миримся.
   Не понявший Слова
   Небу не внемлет,
   Не уразумеет
   Сущности мира,
   Себя обрекает
   На спор и раздоры.
  
   Вот что изрёк я,
   Талиесин,
   Игрою на струнах
   Речь сопровождая.
   Во славу предков,
   В науку потомкам,
   От Земли и до Неба
   Во веки веков.
  
   Так заканчивается "На дворе Рагнарёк", вторая книга "Хроник Мироздания".
   _______________________________________________________________________________________________
   Начинается третья книга "Хроник Мироздания"
   Поиск,
   написанная Анн'ди МакОстином
  
   Деревья.
   Распахнули деревья объятья
   С недалёкой планеты вблизи.
   Мы поймём, что все люди - братья,
   Но за счастием долго неслись.
  
   Всюду ярко, всюду беспечно,
   Льётся свет с ледяной полосы.
   Заключил бы весь мир я в объятья,
   Не дождавшись прихода весны.
  
   Любо-дорого мне наглядеться
   На пропахший цветами песок.
   Эльф-малютка так прыгает звонко,
   И от радостной миссии взмок.
  
   Я - записанный маленький мальчик,
   Достаю рукавом до небес.
   И стою, улыбаясь отрадно.
   Хорошо: я же дома, я здесь!
  
   Я врываюсь в ладони качелей,
   Не простых, а небесных, и вот
   Мир беззнойный меня сном-легендой
   Усыпил, а не наоборот.
  
   Шелестят нескончаемо звёзды,
   Шёпот ночи сменяет рассвет.
   "Здравствуй, мир молодой, незнакомый" -
   Так сказал бы, наверно, поэт.
  
   Я ж скажу: "Эй, срывайте лохмотья -
   Облачения низших существ!
   Все мы - братья, и все мы искомы.
   Мы - одно, а не несколько детств.
  
   Сладким звоном мне вторят улыбки,
   Их стихами я всех напою,
   А они их положат на песни
   И оставят память мою.
  
  
  
   Прославление.
   Сердце героя прославит оружье,
   Солнце с луною прославит заря,
   Гордость и радость любовь прославляет.
   Кто ж в этом мире прославит меня?
  
   Я просто патологически болен,
   Болен от жажды и голода дух.
   Сколько камней заглотнёт мочеточник,
   Столько я буду иметь, но без двух.
  
   Я не поэт - я простой рифмоплётчик,
   Но я своим рифмоплётством горжусь.
   Я пострадал из-за маньи величья,
   Но за страданья свои не сержусь.
  
   Ставить на место - плёвое дело,
   Встать же на место будет трудней,
   Я со своей худо-бедной позиции
   Нюхаю варево прожитых дней.
  
   Гениев шпарят кипящей смолою,
   Я же ныряю пока в молоко.
   Я труд Сизифа начать могу сразу,
   Будет ли точку поставить легко?
  
   Я, разбежавшись, прыгну с обрыва,
   Кариес с перхотью в щепки разбив.
   "Вот и ушёл один из придурков", -
   Скажет вам кто-то, уши закрыв.
  
  
  
   ****
   Дом, в котором я живу,
   Построен для меня в конце.
   Удивленье на лице -
   Спасенья скорого я жду.
   Дрожь, пробитая копытом
   С улыбающимся ртом,
   Стельки на мордахе сытой.
   Я считаюся глупцом.
   Обалдев глядеть по меркам,
   Я грызу края туники.
   Сердце требует побелки,
   Кисти твёрдой и безликой.
   Гениальность проходима,
   Гениев уж ждут костры.
   Ноздри праведных пусты,
   А грешащие пьют вина.
   Туалетною бумагой
   Я лечу над крышей дома,
   Мой хребет давно поломан,
   Я исполнился отвагой.
   Скупо-скудоумной тенью
   Мне дрожат перстами в сети,
   Не боюсь ударов плетью,
   Но боюсь столкнуться с ленью....
  
   * * *
   Не кажите перстом на меня, господа,
   Я в стране вашей только проездом
   От рождения полного семнадцать лет,
   Не свивая протекшие гнезда.
  
   И язык я учу уж никак не для вас -
   Просто нравится мне он немного.
   Не кляните за это меня, господа,
   Мне по жизни другая дорога.
  
   На осколках империи строите вы
   Городок, на страну походящий.
   Дух единства с Карпат до Камчатки усоп.
   Мёртвый он, ну, а может быть, спящий?
  
  
   ***
   Я отрекаюсь от безбрежности высот,
   Которые когда-то покорял,
   От коих так давно пошёл в народ
   И на дороге узкой устоял.
  
   Я отрекаюсь от скупых надежд,
   Несущих лишь несчастье вглубь души.
   Я отрекаюся от тех невежд,
   Что мне поклонниками стать должны.
  
   Я отрекаюсь от гнетущих правд,
   Что истину толкуют от себя.
   Зачем сие, когда замест наград
   С собою рядом чувствую тебя?
  
  
   ***
   Я вышел из призрачной бездны,
   Из тьмы - в золотую метель
   Инкогнито и, как обычно
   В дверную протиснулся щель.
  
   Ты скромно на крыше сидела,
   Закутавшись медленно в дождь
   Ты думала, я растворился,
   Но к счастию, это всё ложь.
  
   Я сел, ты уткнулась главою
   В моё озорное плечо.
   Мне холодно было, теперь же
   Мне стало с тобой горячо.
  
   Мы будем смотреть, как в тумане
   Ложится вселенная спать,
   Как глыбы из чистого меха
   Успели до смерти устать.
  
   Как тайные духи ночные
   Луну подняли на копьё,
   Как вздох теплоты и надежды
   Искало сердце моё.
  
   Как страх за судьбу исчезает,
   И стынет людская печаль,
   Которую встретишь в могиле,
   И страшно её будет жаль.
  
   Мы будем...но ты уж заснула,
   Уткнувшись в плечо головой,
   И было спокойно и тихо
   Над влажной моею землёй.
  
  
   Есенину.
   Я считаю, что негу гениев,
   Их творит очумело толпа,
   Но я б отдал Сергею Есенину
   Наилучшие в мире слова.
  
   Как чрез горлышко влажной бутылки,
   Как назло, из земельных оков
   Вылетают стихи, как опилки
   По следам дофольклорных основ.
  
   Синевой подпоясавши пряди,
   Бронзой руки в Рязань распахнув,
   Он приветствует радости ради,
   Солнцем на муравейник блеснув.
  
   Он меняет старость на вечность,
   Вечность в жёлтых серёжках берёз
   Во росе, украшающей нежность
   Земной сырости, мокрой от слёз.
  
   От соития солнца и неба
   Густотой облака заглотнув,
   Написать хоть немного так мне бы,
   Ноги тёплые в ключ окунув.
  
   От корней Русь-земля отражается
   Разудалою строчкой шальной.
   В переменах, родимая, мается,
   Но не стала нисколько чужой.
  
   Русь фольклорная, струпьями крытая,
   Сочинённая счастьем былин,
   Никогда не была она сытая,
   И голодной быть не воспретим.
  
   Но желанье подсохнет приметами,
   Облетевшими землю за час,
   Сквозь ничто пробивался луч света
   Тот, который когда-то угас.
  
   Я считаю, что нету гениев,
   Их творит очумело толпа,
   Но я б отдал Сергею Есенину
   Наилучшие в мире слова.
  
  
   Кто ты?
   Я вышел под крону седеющих веток
   Дремучего леса, что тайной зарос,
   И тут же мои облегчённые ужи
   Накрыл настороживший душу вопрос:
  
   "Кто ты?" - вопросила земля из-под ступень.
   Недолго помыслив, ответил: "Поэт".
   "Неверно", - земли возрыхлились комочки,
   Другой ожидая, наверно, ответ.
  
   "Кто ты?" - загудел меж одеждами ветер.
   "Воин", - был краткий ответ, что я дал.
   "Неверно", - присвистнул мне ветер в затылок,
   И долго потом в тишине я стоял.
  
   И каждый ответ на вопросы стихии
   Был отвергаем, как дым от мечты.
   И снова и снова я слышал стократно
   Вопрос мироздания: "Кто ты? Кто ты?".
  
  
   Леший.
   Леший знал своё дело: из чащи стращал
   Прохожих, чей пут через лес пролегал.
   Порою ночною по-всякому выл,
   И редко кого удар не хватил.
  
   Купцы мимоезжие, бросив товары,
   Бежали, боясь над собою расправы,
   Бывалые воины - и те еле дышат,
   Протяжный вой лешего только заслышав.
  
   Где праздный привал - выбегал на поляну,
   И все врассыпную кидалися спьяну.
   И женщин пугливых истошные крики
   Для лешего были милее музыки.
  
   Но, деву однажды завидев из чащи,
   Под ивой плакучей безропотно спящей,
   Взметнулся душою, будто бы снится
   И тут же без памяти в деву влюбился.
  
   Но зная, как страшен людскому он роду,
   Не выпустил чувства свои на свободу.
   Но ходит поныне незримою тенью
   Бесшумно везде за любимой своею.
  
  
  
   ***
   Во беседке, присыпанной мёрзнувшим снегом,
   Мы присели с тобой в небеса посмотреть.
   Я тебе говорил про хорей и анапест,
   Позволяя ногам без тепла холодеть.
  
   Мы друг другу носы согревали дыханьем,
   Не печалясь о времени, брошенном вспять.
   Я, читая стихи, во любви признавался,
   Успевая дворцы взглядом лишь созидать.
  
   Губы ветрились, твоих нежных губ прикасаясь,
   Сердце било в ребро, словно дробь от подков,
   А язык со другим языком обнимался,
   Пробираясь средь тернии мусорных слов.
  
   Но проклятый щелчок в моих мыслях сработал,
   Мы расстались во плоскости времени ноль.
   На минуту? На вечность? А есть ли различье
   Сквозь стихию пройти, не назвавши пароль.
  
  
   Возвращение в Шотландию.
   Да, были времена, когда с полупустой котомкой
   Я исходил твои поля.
   Где горный ручеёк ласкает уши песней звонкой -
   Ступала там стопа моя.
  
   Когда в лесах под сенью крон с деревьями твоими
   Завет святой я заключил,
   И лес твой через муравья, что вниз к корням стремился дивным
   Мне руку щедро освятил.
  
   Да, были времена, когда из волной глади Тэя
   Я рыб ловил в зенит к столу.
   Когда под вечер, в свете звёзд за кружкой золотого эля
   Я воздавал тебе хвалу.
  
   Когда я пас твои стада, баюкав пики Грэмпиана
   Волынки мягкою игрой.
   Мне колыбельной тишина была, а небо - одеялом,
   Трава - периной пуховой.
  
   И день наступит долгожданный,
   И сквозь забвенье бытия,
   Постигнув суть своих желаний,
   Я возвращусь в твои края.
  
  
   Постоянной собеседнице.
   Я читаю твои стихи перевёрнутым восприятием,
   Понимая дорогу длинную, перекрытую древом забот.
   Ты сидела со мною за партой, я вещал про открытое солнце,
   Показавшееся когда-то, осветивши собой поворот.
  
   Сквозь уроков гнетущую снедь и гундосящий лепет учебников
   Я врываюсь в созвездие душ, озарённый твоей теплотой.
   О, рассмейся навстречу стене недочётов и недомоганий,
   Если надо взорваться - взорвись и не чувствуй укоров спиной.
  
   Примыкаешь к большой полосе жизнью блещущей и поворотной,
   Понимая огромность сию, постигая науку о ней.
   Но прибудь же, прошу, до конца беззащитною маленькой девочкой,
   Сохранивши отрывки внутри этих мытарных казусных дней.
  
  
   Муза и Смерть.
   На закате появилась в опустелом старом доме
   Смерть с бездонными глазами и длиннющею косой.
   Женщина на низком ложе ко стене лицом лежала,
   Жизнь теплилась в ней едва ли, в женщине бессильной той.
  
   Смерть внезапно ощутила взгляд тяжёлый и суровый,
   На неё глядела Муза, что сидела у окна.
   "Я пришла за ней сегодня" - был ответ на взгляд сподлобья -
   "Час её пробил сей ночью, гонит жизни нить она.
  
   Жить ей в мире надоело, утешаться нет уж смысла.
   Жизнь была несправедлива, утешенье ей во мне.
   Что писала - средь народа на устах его прибудет,
   Ярким пламенем воспыхнув в предрассветной тишине".
  
   Смерти Муза отвечает: "Нет, её путь не окончен.
   Будет жить ещё примерно столько, сколько прожила.
   Пусть страдает от системы, пусть её услышат стены,
   Хоть она цветком душистым уж давно как расцвела.
  
   Тяжкие её страданья встречу я своим визитом,
   Распахнув во вдохновенье сокровеннейшую дверь.
   Нашепчу ей твёрдых строчек, в каменной омытых крошке,
   Что она сотворит с словом - не дано ей знать теперь.
  
   В мрамор выточат страданья душу мягкую поэта,
   Защемив переживанья в отчуждения тиски
   Для того, чтоб люди знали об эпохе сей ужасной,
   Заломляющей степенно неопухшие виски.
  
   Уходи и возвращайся лет, примерно, через сорок,
   Хоть не знаю, захочу ли я тогда её отдать.
   А за это время можешь наблюдать за нашей жизнью
   И подумать, надо ль ныне жизнь поэтов забирать.
  
  
  
   * * *
   В полночных стансах полусумрак вялых,
   По доскам шлёпав обнажённою ступней,
   Врывалась мысль в сознанье бренно-алых
   Собраний любящих, оторванных идей.
   И блудить начинала с угла в угол,
   Отчаявшись утихнуть от собак.
   Реальный ледокол, растаяв, рухнул,
   Мозги ушли в декрет иль на чердак.
   Мы выследили правду в суматохе,
   Стремясь на чистый лист перевести,
   Да только речь скудна, и вряд ли ею
   Мы сможем правду от забвения спасти.
   И улетает мысль пост разговора,
   Исчезнет средь упавших в бездну звёзд.
   Контракт, подписанный над синею страницей,
   Обменен был на испражненья грёз.
  
   Незнакомке в окне.
   Ваш силуэт виднеется в окне
   Под небом, не заполненным звездами.
   Вы с кем-то говорите в тишине,
   А я готов смотреть на вас часами.
   Я б мог почти влюбиться в образ ваш,
   Что на окно взобрался со ногами...
   Увы, но моё сердце у другой,
   И я готов лишь наблюдать за вами.
  
  
  
   (из Ю. Филипа)
   Язык, которым живём.
   Как будто птица, что будит ото сна
   И начинает петь среди кромешной ночи,
   Сдаётся, испугалась, ибо забыла слова -
   Будит от сна
   И говорит слова на языке, которым живём.
   Как будто птица, которую немногие слышат внятно,
   Которую не всем всегда понятно,
   Что поёт красиво не потому что хочет петь красиво,
   Как будто птица, защищающая своё гнездо песнею -
   Будит от сна
   И говорит слова на языке, которым живём.
   Как будто птица, что сидит в средине леса,
   Храня гнездо со своим птенцом.
  
  
   (из И. Ватаману)
   Слова.
   Полно людей, достойных чести,
   Воспитанных на предков седях
   Звенящих аж при стуке медью,
   Полно людей, достойных чести.
  
   Имеют всё, лишь речь имея,
   Поведать боль, судьбу поведать,
   Словно вино, бродить и крепнуть.
   Имеют всё, лишь речь имея.
  
   Их жизнь полна цветущих строк,
   Со смертью к лику лик воюя,
   Во книгах жизни суть рисуя,
   Их жизнь полна цветущих строк.
  
   А ты их правь и направляй,
   Любому говори всю правду,
   И я пойму тебя по складам,
   А ты их правь и направляй.
  
   Сегодня говори и завтра,
   От сердца стука, что в тебе
   В рассветом в утренней заре
   Сегодня говори и завтра.
  
   А я, из вечности смотрящий,
   Когда-то бы тебя спросил:
   Что глагол древний сотворил,
   Что слову сделать удаётся
   И как жизнь бренная несётся?
   Ведь я, из вечности смотрящий,
   Узрю, историю творящий.
  
   * * *
   Сроком триста пятнадцать зим,
   Через копилку глядя в закат,
   Растаяв на алюминиевый лад,
   Чердак раскланялся постояльцам своим.
   Всё не имеет точки с пунктиром,
   Эгоцентричная поза в моде,
   Если пророков хватит в народе,
   Значит, не повезло нам с миром.
   Компас учился магнитить стрелку,
   Если выкрашен в цвет зелёный.
   Грязной травою спрыгнув с балкона,
   С самим веельзевулом заключив сделку.
   Руку подставив под локоть скелета,
   Я вырву глаз, помянув былое.
   Было в реке отраженье пустое,
   А теперь растворилось, и ищи его где-то...
  
  
  
  
   Мама Стефана Великого (пародия на молдавскую традицию)
   Стефан кричал и матерился горяча,
   В Четатя Неамцулуй неистово стуча,
   Чтоб мать его, лишившегося войска,
   Впустила внутрь и накормила вдосталь.
   Но мать его - бывают сволочи ж на свете! -
   Сказала: "Так не поступают дети.
   Вернись назад и голыми руками
   Расправься с надоевшими врагами!"
   Но как в ворота он ни колотил,
   Ему так и никто не отворил.
   И если б не страну ему спасать,
   То мог бы Стефан матушку послать.
  
   Беовульф.
   Зверь приходил во дворец только ночью
   И, спящих убив, до костей поедал.
   Сколько облав не было на зверя,
   Он всё одно - от людей ускользал.
   Гибель тому, кто отважится ночью
   По тёмному замку шастать один.
   Знай: за углом тебя поджидает
   Грендель, исчадия адского сын.
   Но воин явился с дружиной своею
   Нелюдя воле свей покорить.
   С болотным чудовищем в единоборство
   Он вступит, решив силы зла сокрушить.
   "Имя мне Беовульф, мне меч не нужен,
   чтоб биться с посланцами царства теней.
   Руки мои - оружье страшнее,
   С ними я встал на защиту людей.
   Имя мне Беовульф - волк светлой шерсти.
   Очистите зал, уберите столы.
   Коль скоро он явится нынче ночью -
   Ему не избегнуть решенья судьбы.
  
  
  
   Баллада о празднике Белентайн.
   Белентайн, Белентайн, светлый праздник весны,
   Ночь начальная месяца мая.
   Ночь влюблённых сердец, ночь скрываемых лиц,
   Коих маски спадают под утро лишь ниц,
   До поры тайны не открывая.
  
   Белентайн - песнь богов, сладострастная песнь,
   Дань природе за щедрость дарений,
   Гимн любви, жизни гимн, встреча летней поры,
   До утра не свернутся обильем пиры,
   Где нет места на ранги деленью.
  
   Занимается пламя высоких костров,
   Коих много на леса опушке.
   Славит будущие урожаи народ,
   В забытьи развесёлом ведут хоровод,
   И рекой льётся пиво по кружкам.
  
   Вот выходит Артур с королевских палат,
   С ним под руку идёт Гвиневера.
   Их приветствует с вящим признаньем народ,
   Что участья монархов во празднестве ждёт,
   Ибо свята в предание вера,
  
   Что пока со народом живут короли
   Одной верой, одним состояньем,
   Не иссякнет могущество этой страны,
   И враги сему люду не будут страшны -
   Вот сие, что глаголет преданье.
  
   Долго думал Британии храбрый король -
   То представил и это прикинул -
   Посетить ли сей праздник, что сердцу так мил.
   Вот бы к Мерлину он за советом сходил,
   Но старик уж два года как сгинул.
  
   Люди церкви сказали, что праздник сей мерзк,
   Что народ этим дьявола будит,
   Что поганым кумирам сим воздана честь,
   Что Всевышний любого, кто бы он ни есть
   За поганую мерзость осудит.
  
   Чтил Христа Пендрагон и служил лишь ему,
   Но он видел, как радостны люди,
   Что обряды восполнив языческих дней,
   Дух свободы несут от дедов до детей.
   Что ж до церкви - с неё не убудет...
  
   Вот идёт средь костров королевска чета,
   Разбрелась многочисленна свита,
   Многогласно поют им хвалу нараспев,
   Нарядить во обрядовы платья успев,
   И главы их венками увиты.
  
   И личины уже им скрывают лицо,
   Ударяют по струнам и бубнам,
   И пирующих сомн отправляется впляс,
   Чтобы Беленов огнь до утра не угас,
   До поры возвращения к будням.
  
   Пьян британский король, от веселия пьян,
   Позабыв, кто он сам и с кем пляшет.
   Ночь сия - вот поистине чудная ночь,
   Когда горе с унынием гонится прочь,
   Сами ноги тебя ведут дальше.
  
   Вот уж нет хоровода - и парами все,
   Взявшись за руки, прочь удаляются.
   Нынче ночь Белентайна, секретов пора,
   Не расстанется с маской никто до утра,
   И не ведомо, кто с кем лобзается.
  
   Две девичьи руки обняли короля,
   Тело к телу в порыве прижалось.
   Встать! Одеться! Уйти!
   Но Артур в забытьи,
   Время думать ещё не настало.
  
   Белентайн, Белентайн, светлый праздник весны,
   Ты, увы, обернулся невзгодой.
   О, Артур, от сестры сына ты обретёшь,
   Чьим оружием будет коварство и ложь
   На погибель британского рода.
  
   Белентайн, Белентайн, глупость юных годов
   Обернётся погибелью логров.
   Злую шутку сыграл Белен, брошенный бог:
   Брат на брата пойдёт, обнажая клинок,
   И останется память лишь доброй.
  
   С первым проблеском дня догорели костры,
   Почва пьяная элем разлитым.
   Люди спали в кустах, на деревьях и под.
   И потянутся дни присносущных забот,
   Лишь на ночь, будто бы, позабытых...
  
  
  
   * * *
   Бродячий город пляшет,
   Кретины лица мажут.
   А всё ли так уж важно:
   Присесть иди поиграть?
   Хотим делиться шкурой,
   Хоть свежей, хоть и бурой.
   Хоть умной будь, хоть дурой,
   А в общем, наплевать.
  
  
   * * *
   Из ножен - мечи, натянуты луки,
   Нынче начнётся другой разговор.
   Сталь закалится, светят нам звёзды,
   Нынче закончится здесь этот спор.
  
   Метал на луне блестит, предвкушая
   Кровию жажду свою уталить.
   Духи войны нас благословляют.
   Мы в праве награду свою получить.
  
   В тело клинок войдёт, словно в масло,
   Идёт строй за строем, словно скала.
   Требует крови палица Дагды,
   Битва живёт, пока доблесть жива!
  
  
   Статуя Аполлона.
   Я - каменная статуя бога Аполлона,
   Стою, улыбаясь, средь оливы кущ.
   А ко мне валит толпа из окрестных селений,
   Тридцать с немногим влюблённых душ.
  
   Они ставят треножник, огнь разжигают,
   В жертву приносят цветы и плоды
   И славят меня, холодную глыбу,
   Восхищаясь красою моей наготы.
  
   Пируют младые у моего пьедестала,
   Вино пьют, крепкое, оливы едят.
   Затем юноши с девами, взявшись за руки,
   Возлягут, снимая друг с друга наряд.
  
   И наслаждаются в любовных утехах,
   В экстаза крича: "Аполлон, ты - наш бог!"
   А я, весь слюной обливаясь, глазею.
   Я б всех осчастливил девиц, если б смог.
  
   Но я ведь из камня, я без движенья,
   Мне надо стоять, принимать похвалы,
   Меня обнажённым сделал ваятель,
   Любви я хочу, мне слова не нужны.
  
   Но раз я - божество, то пускай выполняют
   Женщины то, что я им говорю.
   Куда там! - я сделан лишь для осязанья,
   Я, мол, для влюблённых благое творю.
  
   Зачем же тогда в мире созданы боги?!
   Чтобы глядеть на услады людей?
   Лучше разбиться о скалы в осколки,
   Чем камнем стоять без услады страстей!
  
  
   Всё.
   Кто-то вытер слезу,
   И настала тьма,
   Кто-то дунул,
   И свеча погасла.
   Давала свет слеза,
   В глаза била свеча.
   Ах, если б кто нашёл
   Для свечки масла.
   Нас гробят дураки,
   И мыслям нет предела.
   Осталось лишь одно:
   Спокойно сдохнуть.
   Но кто-то говорил,
   Что этот мир таков,
   И суждено не более,
   Чем охать.
   Под ангельскою маской
   Лукавого узнал,
   И дьявол мне сказал:
   "Довольно бредить!
   Ведь от твоих стихов
   И от песен твоих
   Сам сатана
   Крышею поедет.
   Но я не обратил
   Внимания на это,
   Ведь правды не боюсь
   Во бренном мире.
   Я буду песни петь,
   Стихи буду писать,
   От них ваш кругозор
   Намного шире.
   Стихами я могу
   И птицею пропеть,
   И зверем порыскать
   По жидкой грядке.
   Рождён я для того,
   Чтобы стихи писать,
   И зло бежит отсюда
   Без оглядки.
  
   * * *
   Я, может быть, последний из живущих,
   А, может, первенец из мертвецов.
   Но я рыдаю в сущности забвенья,
   Как кроткий сын над мрамором отцов.
  
  
   (из У. Шекспира)
   Старость и Юность.
   Не ужиться вместе
   Старости и Юности,
   Юность пляшет, Старость
   Заботами полна.
   И порою летней
   Молодые глупости
   Юность совершает,
   Старость всё ж одна.
   Юность забавляется,
   Старость задыхается,
   Рискуя жизнь отдать.
   Юность всем желанная,
   Старость очень странная.
   С кого пример нам брать?
   Юность, отдаю себя тебе!
  
   Красный свет.
   Я иду на красный свет, не идите за мной,
   Красный свет замедляет движенье.
   Я быстрей пробегу, те ж, кто следом идут
   Так рискуют жизнелишеньем.
  
   Я иду напролом и на чей то капот
   Могу, будучи сбитым, свалиться
   И так буду лежать в луже вязкой крови.
   Не дай Бог с вами этому сбыться.
  
   Я привык, не срывайтесь с бардюра за мной,
   Я за вашу судьбу не в ответе.
   Проиграет здесь каждый, кто, цену узнав,
   Не свою территорию метит.
  
   Так держитесь бордюра, простившись со мной,
   Ждав зелёного для переправы.
   Может быть, буду я на другой стороне,
   Может быть, стану жертвой облавы.
  
   Но живите потом, не горюя по мне,
   Воплотившимся в звёздны осколки,
   Накачавшимся пылею сорных оков,
   Избавляясь от чаяний ломки.
  
   Моя доля идти так, где ясен запрет,
   Вам нужна ли такая же доля?
   Я давно уж купил проездной на тот свет,
   И мой путь его действо ускорит.
  
  
   Атилла. (злободневная зарисовка на музыку 9-й симфонии Бетховена , "Ода радости")
   Имя - Атилла мне, веду я гуннов за собой,
   Я - грозный бич Европы, трепещите предо мной.
   На колени, сброд цивильный или голову - долой.
   Меч воителей востока правит вашею судьбой.
  
   Цезарь и Марк Аврелий - лишь заложники систем.
   Ныне от таких устоев лучше отказаться всем.
   Гунтер, король бургундов, поднял меч против меня,
   И его удел обширный попрала стопа моя.
  
   Волю богов своего рода исполняю я,
   Сам ратью гуннскою за бога почитаем я.
   Лучшей жизни недостойны мира выродки сего,
   И не будет им пощады от оружья моего.
   На коней! Грянет бой.
   Я - Атилла, трепещите предо мной!!!
  
  
  
   Разговор по воздуху.
   Парит надо мною кронштадское небо,
   Сквозь снега забвенье и жар батарей
   За новой страницей чернильной бумаги
   Почуял дыхание мысли твоей.
  
   "Ты слышишь?" "Да слышу, как будто ты рядом".
   "А я далеко. Ну, так здравствуй". "Привет!
   Как там у тебя?" "Да, вроде, нормально,
   Пока ничего необычного нет.
  
   А ты?" "Вот, сижу и транжирю сознанье".
   "То есть, творишь?" "и так можно сказать."....
   "Знаешь, я рад был твой голос услышать".
   "Знаешь, я рада это узнать.
  
   Ну что ж, я, наверное, буду прощаться".
   "Мы завтра услышимся?" "Да, будем жить".
   Парит надо мною кронштадское небо,
   Над ней кишинёвское небо парит.
  
  
   Децебал.
   Виват, виват! Столица даков пала,
   Траян вошёл в последний их оплот.
   Найти, найти скорее Децебала!
   Беда Империи, коль в горы он уйдёт.
  
   А Децебал, семью свою спасая,
   Бежит на север меж высоких гор.
   Его союзники уж войско собирают,
   Чтоб римлянам достойный дать отпор.
  
   Но римлян легионы подстутают
   И окружают беглецов со всех сторон.
   И Децебал оружье обнажает
   И режет горло каленым клинком.
  
   Жизнь - лучшая награда человеку,
   Лишь раз достойно можно счёты свесть.
   Но в наши дни заместо сдачи в полон
   Кто сможет над собой кинжал занесть?
  
  
   Нимуэ и Мерлин.
   Что мне премудрости, испитые с котла
   И сокровенность тайны сотворенья?
   Я был во сне и пробудился я,
   И ты тому причина пробужденью.
   Тебе проговорился, что люблю,
   Ты замолчала, и томлюсь я долго.
   И той любви, что испытал к тебе
   На десять женщин мне хватить могло бы.
   Коль хочешь ласки - дам её тебе,
   Сестрой желаешь быть - я буду братом.
   Но знаю я: мою хладную жизнь
   Уже никак нельзя вернуть обратно.
   О, Нимуэ, тобою был пленён
   Волшебник Мерлин, светлый сын инкуба.
   Я за тобой пойду в любой предел
   И не вернуся без тебя оттуда.
  
  
   Поэт и Смерть.
   Порыв мгновенный ветра ставни распахнул,
   Он от полночного кошмара пробудился,
   Шершавый ворох листьев ставни освежил.
   Незваный гость его глазам явился.
   "Ну, здравствуй, мой поэт, я ныне за тобой,
   Я - Смерть твоя, меня не звал ты - знаю,
   Но люди, чьи пути напоминают твой,
   До лет солидных очень редко доживают".
   "Послушай, Смерть, - поэт ей вяло отвечал, -
   Ты не страшишь меня, сие тебе известно.
   Но я прошу: не забирай меня теперь,
   В противном случае, поступишь ты нечестно.
   Камнями не был я ни раз за жизнь закидан,
   Со стороны завистников - и то ни раз
   Не подвергался нападенью в подворотне,
   Тобою дома пробуждён я был сейчас".
   "Герою строк - грядёт геройская кончина,-
   Смерть слово молвила, - назавтра же в обед
   Умрёшь ты от ножа фанатика во спину.
   Так в наше время должен погибать поэт".
  
  
   Варфоломеевская ночь.
   Ещё петух во полночь не пропел,
   Но колокол оповестить успел,
   Что в эту ночь в Париже крови быть,
   Что многих нынче предстоит убить.
   Зажглися факелы во ночи непроглядной,
   Все дети церкви истой - в латах ратных.
   И первое копьё вонзилось в грудь.
   Теперь о детях, стариках забудь.
   То всё - еретики, проклятый люд,
   Мучения великие их ждут.
   Чем больше ты убьёшь еретиков -
   Тем больше будет прощено грехов.
   Смердит от трупов, ноги в крови вязнут,
   Но до утра резня не перестанет.
   К убийству тяга милосердия сильнее.
   Так начиналась ночь Варфоломея...
  
  
   Нас заставляют.
   Нас заставляют молчать,
   От слов и от дум всех отречься,
   Перед судьбою солгать
   И о последствиях печься.
  
   Нас заставляют рыдать,
   Перед грозой отступая,
   В смерти несчастья не чая,
   И на носилках таскать.
  
   Нас заставляют терпеть
   Горечь великой утраты.
   Брат не вступился за брата -
   В могилу обоим им лечь.
  
   Нас заставляют простить
   Всех убиенных младенцев,
   Стонущих невозвращенцев,
   Всех по листам возвратить.
  
   Выя сильна, всё истерпит,
   Вервий хоть сто понавесь.
   Нами, как вздумает, вертит
   Смрад коченеющий весь.
  
  
   Перед экзаменом.
   Дав обет перед экзаменом не бриться, на Фиделя больно уж похож.
   Не постигнув сокровенной дисциплины, в имидж не вонжу цивильный нож.
   Дух мой рвенья фанатичного к учёбе на задворках иль с сенях давно почил.
   А потом напишут, что Костыркин где-то что-то как-то там учил.
  
   Летучий Голландец.
   Куда ты плывёшь, мой Летучий Голландец,
   И есть у тебя ли заветный причал?
   Летишь в неизвестность, к своему счастью,
   Быть может, его ты уже отыскал?
  
   А твой экипаж, весь костлявый и рваный,
   Ведь нет у них цели, чтобы искать.
   У них есть корабль, у них есть свобода,
   Им нечего в водах морских потерять.
  
   Друзья, все мы в чём-то голландцы летучие,
   Нам через многое нужно пройти.
   Правду заветную ищем мы где-то,
   Не каждый из нас её сможет найти.
  
  
   Памяти Еминеску.
   Засверкали звёзды в темноте, в ипотештском сумрачном селеньи,
   Воск с горящей свечки на клавир капает во отчуждённом тленьи.
   Ко хвосту сверхзвуковой кометы мысли не сбивалися с пути.
   Моня Еминович на паркете выводил иголочкой стихи.
  
  
   Самовыродок.
   А что, неплохо называться самовыродком,
   Ничтожность слов оскалом пресекать,
   Изъеденную червем душу выродить
   И страх признания облобызать.
  
   Проклясть пустынное вельми несовершенство,
   Почить всенощно без холста на валунах,
   Забыть, что ты давно отстал от детства,
   И счастье есть, поджарое в углях.
  
   Есть самовыродки, но нету самородков,
   Перо купается в чернилах пустоты,
   А ты устал от толстых подбородков
   И окружающих изнывшей немоты.
  
  
   Двое.
   Двое отпрысков homo с повадками волка
   Сидели в лесу полудневной порой.
   Один декламировал спелые строки,
   С завидным вниманием слушал другой.
  
   Ты спишь под унылый шелест древней лютни,
   Я мягко дотронусь рукой до щеки.
   Вставай же скорей! Мы шагаем в легенду,
   Свободную от каждодневной тоски.
  
   Приветствуй, трава, наши ноги босые.
   А там, где печаль с беспокойством молчат,
   Двое отпрысков homo с повадками волка
   Отфыркивались у лесного ключа.
  
  
   * * *
   Страхи - это путь к самозабвенью,
   Недочёты человеческого "да".
   Темнота подвластна обновленью,
   Неопустошённая до дна.
  
   Радость отдыхает от изгоев,
   Вереск засыхает на корню.
   Дураков оставили в покое
   Недостойно десять раз на дню.
  
   Ослепитель не решает мирно
   Те дела, что есть предмет войны.
   Кто неправ - за километры видно,
   Стоны неестественно страшны.
  
   Пень остался пнём и отдыхает,
   Люди пьют песок и будут жить.
   Каждый сам собой располагает,
   И не будет времени остыть.
  
   Укор.
   Давно истлел в моей судьбе
   Огонь святой, пречистой правды.
   И все наперекор себе
   Меня молят: о нет, не надо.
  
   Я ж буду прям, я буду чист,
   Я буду зол, я буду краток.
   Начну я новый жизни лист,
   А старым вытру кожу пяток.
  
   Пока я зол - я всемогущ,
   Я напишу о всём нелестно,
   А, написав, остаток душ
   Пущу на набуханье теста.
  
   Мне рожи кислые противны,
   Мне ненавистны похвальбы,
   Я - порожденье жизни дивной,
   Порока праведной судьбы.
  
   Я затушу свой гнев, ну что ж,
   На то всему спасибо миру,
   Но не унять свою вам дрожь,
   И злобу опущу я лиру.
  
   И, злясь на весь несчастный свет,
   Ищу я где-то виноватых,
   Но виноватых просто нет,
   Как нет ни бедных, ни богатых.
  
   Нам захотелось.
   Нам захотелось быть одним во целом мире междометий,
   И встреча удалась на час, а так хотелось на столетья.
   Листва укрыла нас собой, рассудок завернувши в небыль.
   Я на колени лёг тебе, мечтательно вглядевшись в небо,
   Увлекшись мыслей наблюдал седые облаков громады...
   Как замечательно, когда тебя целуют без помады.
   Когда любимые перста по волосам твоим гуляют,
   Та, что тебе так дорога, стихам еле дыша, внимает.
   Но скоро мы вернулись вновь в оплот бездумных междометий,
   Расстались, будто бы на день, а показалось -на столетья.
  
  
   Мой памятник.
   Нужна ли мне та мраморная глыба,
   Которую воздвигнет род людской
   С ожесточением, а, может, и с тоской,
   А может быть, им будет стыдно?
  
   Зачем мне почесть воздавать с лицом столь мрачным?
   За то, что я творю сейчас для них?
   За то, что нрав мой праведен и лих,
   За то, что правду говорю удачно?
  
   Заместо дел, немаловажных для меня,
   Взываю к вам, недосягаемым, стихами,
   Затем, что непомилован я вами.
   Зачем пиита ненавидите, кляня?!
  
   Ну нет, уж лучше слава никакая,
   Чем с неба на глыбу безмолвную взирать,
   Что лик мой важный может лишь отображать.
   Должна храниться память, но иная...
  
  
   Песнь идиота.
   Меня побили, улыбаясь, камнями,
   И мне решать: им жить, иль не жить.
   Но я бежать пустился бешено полями,
   Чтобы тайну древнюю открыть.
  
   Может быть, мне мало остаётся,
   Может быть, подольше поживу.
   Сон мой от бессонницы проснётся,
   Отвечая мыслям наяву.
  
   Я хочу попрыгать на батуте,
   А батут меня поднимет ввысь,
   Я героем был в кровавой смуте,
   Захотев по городу пройтись.
  
   Я каменья подбирать не буду,
   Я не буду их кидать в врагов,
   Я один во целом мире глупый.
   Среди скопища безбожных мудрецов.
  
  
   Лето.
   А что бы было, если б лету не бывать,
   А что бы было, когда случай подвернулся,
   И тихим шелестом он в лоно матери вернулся,
   Боясь на собственный приём не опоздать.
  
   Отлично знает тот, кто зло избил,
   Кто болью боль желает побороть.
   А подождёшь - и спустится вдруг ночь,
   И прокричишь, что ты поэт, что было сил.
  
   Несчастен тот, кто зубы не сточил,
   Кто перестал грызть свой гранит науки,
   Кто скоро вдруг умрёт от вечной скуки
   И кто, очнувшись, сразу не вскочил.
  
   Не любит тот, кто перестал быть люб,
   И у кого все кости заболели,
   А на него и пальцем показать не смели
   И посчитали, что он - книголюб.
  
   Нет строя, нет любви и нет детей,
   Прекрасно помнишь всё, когда ты умираешь,
   Когда лежишь и всем назло узнаешь,
   Что всю вину не свалишь на друзей.
  
   Растоплен виски ледяной бокал,
   Он весь в крови, но кто ему поможет.
   А кто ему помочь вообще хоть чем-то сможет?
   Ведь тот, кто мог и помогать б не стал...

(из Джона Милтона)

   Как быстро юности неуловимый тать
   И дней былых летит на времени крылах,
   Он с быстротою мига обращает в прах
   Мою младую прыткость, смех и стать.
   Как увядающий бутон весеннего цветка,
   Мой ветхий лик даёт знать о себе.
   Я к зрелости приблизился извне,
   Но сущ внутри меня дух старика.
   Когда-то молод был я телом и душой,
   Беспечен и бездумен был чрезмерно.
   Но на меня пал скоро жизни жребий,
   Откроет время предо мной врата Вселенной,
   Воззвавши с благодарною мольбой,
   Под Оком Божьим я сломаюсь, будто стебель.
  
  
  
  
   * * *
   Холодный пар сгрузился на воде,
   Предчувствие тяжёлой непогоды.
   Мне света луч расплакался извне,
   Внутри себя я ощущал невзгоды.
   Мне лучше б убираться восвояси,
   Я красоты такой не заслужил.
   Сдаюсь? Может уже сдался.
   Но счастлив я, что чуточку пожил.
   Встаёт светило дня над тихим лесом
   И светит мне в глаза, вдаваясь в багр.
   Охрип я, а нетто запел бы песню.
   Пред всеми я одет, пред солнцем - наг.
   Мою печаль разгонят стуки сердца,
   Я встану и уйду, в сердцах умывшись.
   Уйду тихонько, отступив погреться,
   Пусть и мечты уходят, сразу сбывшись.
   Построю мост, соединяя две реки
   Под вдохновеньем мчась
   И скрывшись под предлогом...
   Друзья, я рассказал бы вам о многом,
   Пока не умер сдуру от тоски.
  
  
   Дварф Хёльги.
   Зимою я гостил у дварфа Хёльги
   В Норвегии холодной и сырой.
   Построил Хёльги дом средь острых фиордов
   И дни свои там коротал зимой.
  
   Он у камина с трубкою садился,
   Курил табак, колечки выпускал.
   Сидел и я пред ним, а он с улыбкой
   Про молодые подвиги вещал.
  
   Он смотрит на огонь, глаза прищурив
   Из-под своих густых седых бровей,
   По бороде прохаживась неспешно
   Шершавою ладонею своей.
  
   Когда-то Хёльги был грозой фиордов,
   Ходил под парусом с дружиною своей,
   Его драккар избороздил просторы
   Двух океанов и пяти морей.
  
   Дварф Хёльги был в Шотландии гористой,
   На Эйре и Оркнейских островах,
   В Исландии, на Берегах Зелёных
   Был словно на хозяина правах.
  
   Чудовища морские, великаны
   Вставали дварфу Хёльги на пути,
   Но волей свыше тяжкие сраженья
   Удача позволяла сквозь пройти.
  
   Коль Хёльги в море выходил - злодеи
   Спешили прочь - расправился б с любым.
   И ныне не забыли дварфа Хёльги,
   Средь викингов он так же свято чтим.
  
  
   Игры.
   Игры игры, всюду игры,
   Жизнь игра и смерть игра.
   Щиплешь счастие за икры,
   А вокруг сплошная мгла.
  
   Любишь в саночках кататься,
   Крест твой - саночки возить.
   За удачею погнался,
   Умудрившись дверь закрыть.
  
   Жмусь по крепче к хороводу,
   Чтобы заново играть.
   Куклам да и кукловодам
   Надо должное воздать.
  
   Я начну стихотворенье,
   Но закончу ли его?
   Кратки строки, как виденье -
   Отражают суть всего.
  
   "Жизнь - игра, и мы - актёры" -
   Так отец-Шекспир сказал.
   Жалко, что на эти споры
   Кто-то путь нам заказал.
  
   Знали б, что на самом деле
   Вместо игрищ будет здесь?
   Крест нательный не на теле,
   Но торчит снаружи весь.
  
   Ветер дует на просторы,
   Мы игрища не сдаём.
   Игроки мы, а не воры,
   Грешный равен наш объём.
  
   Только в игры мы играем,
   Ожидая одного,
   Пока горе грозной стаей
   Не ударит самого.
  
   Вру - не вру, какое дело
   Вам до этого? Нельзя
   Быть со мной в вражде неспелой.
   Ставка больше: жизнь моя.
  
   Вновь наступят перемены,
   Много утечёт воды.
   Человечество изменой
   Не уйдёт от рук судьбы.
  
   Что расскажут - то и будет
   Правдой таковой для всех.
   Пусть по дольше всех нас судят,
   Побеждая плач и смех.
  
   Но небесный суд настанет,
   И тогда посмотрим мы,
   Как же откупаться станет
   Стадо баловней судьбы.
  
  
  
  
   * * *
   Мы - порождение мёртвых морей,
   С нами другие ведут себя мрачно.
   Из лица лезут стада угрей,
   Все как один, гордясь ночию брачной.
  
   Стычки ветров, разоряющих гнёзда,
   Мёртвых птенцов из их шкур похищая.
   С неба на них ухмыляются звёзды,
   Зависть, вражду и огонь разжигая.
  
   Мы - порождение мёртвых идей,
   Стоны срывая, как аплодисменты,
   Время сжигаем, как шёпот ветвей,
   Красную тишь уплывающей лентой.
  
   * * *
   Когда исчезнет справедливость на земле,
   И не дадут сказать хотя бы слова,
   Когда не будет у нефтяников улова,
   Я умер изнутри, но сущ извне.
   Слюною покрываются обломки,
   Отдача невозможная для них,
   Я не здоров совсем, но я не псих,
   Пуская мысли в абордаж подводной лодки.
   Я ковыряюсь в ухе недочётов,
   Ошибки совершая молодые,
   Гляжу в бутылки без того пустые,
   Стремясь участвовать в незыблемых полётах.
   Неглупо подсчитав удары битвы,
   Я остаюсь участником родов.
   Вам не снести набитых испражненьями голов,
   Скользящих по порезу шаткой бритвы.
  
   * * *
   Давайте причащаться жевательной резинкой,
   Домашним самогоном иль водкой с коньяком,
   Служить молебны в барах и злачных дискотеках,
   Молитвы заменяя похабным блатняком.
  
   Нам секс по телефону - вместо панихиды,
   Вместо архиерея - живой наркобарон.
   Нам сигаретный дым заменит дух кадильный,
   И с наркотой шприцы - вместо свечей, что у икон.
  
   Иконы нам заменят голые девицы,
   Что с глянцевых обложек на нас, дурных, глядят.
   Народ без сатанизма лишь сатане и служит.
   В их душах сущий вакуум напоминает смрад.
  
  
  
   Зрелость .
   Рвать, метать и огрызаться,
   Жить, летать, спускаясь в ночь,
   Обнажаться, выражаться
   И бежать без смысла прочь.
  
   Что стервятники умеют,
   Трудно ли нам перенять?
   Убаюкиваньем тлеют,
   Не боясь покой отнять.
  
   Справедливость с кулаками
   Быть должна, но кулаки
   Бьют без разрешенья сами,
   И страдают дураки.
  
   Облетим, не тлея, землю,
   Избавительным дождём,
   Окропим истомы язвы,
   Поскучаем и уйдём.
  
   Либо мы с добром не ладим,
   Либо злу глядим в штаны,
   Либо дышим счастья ради,
   Либо смотрим злые сны.
  
   Дайте власть мне, я же ею
   Подниму на ноги мир,
   Отчитаю и обрею
   И сдеру со складок жир.
  
   Мнящим вырву сухожилья,
   Спящим зенки окроплю,
   Стынущим подпалю пятки,
   Сохнущих водой залью.
  
   Не дождётесь, лицемеры,
   Не дождётесь, подлецы,
   Не продамся я за деньги,
   Мы не воры, мы - борцы.
  
   Мы - борцы за справедливость,
   Мы - свободы истецы,
   Вам такое и не снилось,
   Запихаем вас в ларцы,
  
   И Пандора не сумеет
   Снова отпереть ларец.
   Зов добра святой не тлеет,
   Есть предел и есть конец.
  
   Мы юны, но зрелость близко,
   А беспечность далеко.
   Мы летаем слишком низко,
   Но глядим мы высоко.
  
   Я бы рад со всеми в мире
   Жить и не бояться зла,
   Плуг ковать, а не секиру,
   Но горька моя судьба.
  
   Я стараюсь для потомков,
   Чтобы помнили меня,
   Как я вынес из обломков
   Сагу жёлтую огня
  
   И сжигал ларец Пандоры
   И всю нечисть, что есть там...
   Вам понять меня не скоро,
   А пойму ль себя я сам?
  
   Но пока, куя секиру,
   Не получишь мирный плуг,
   Если острый меч сатиры
   Сам спешит к достойным мук,
  
   Я - в работе для правнуков,
   Чтобы вольно им жилось,
   Чтобы взяли счастье в руки,
   Не пеняя на авось.
  
   С миром вы - и я к вам с миром,
   Вы с войной - и я с войной.
   Дикую платите виру
   Нам, утратившим покой.
  
  
  
   * * *
   Семь раз отмерив, отрезают кожу.
   Идёт борьба на жизнь, а не на смерть.
   Отдай, воитель, плащ оруженосцу
   И в танце смерти бранном закружись.
  
   Пегас обуздан и грызёт удила,
   Обрубками от крыльев не взмахнуть.
   Нам жизнь утрату чести присудила,
   Мы после смерти продолжаем путь.
  
   Игрой словесной дверь не отворишь,
   А целовать порог не вижу смысла.
   Ты оттолкнулась и уже летишь,
   А в голове рядами встанут числа.
  
   Маньяки жертвуют орудием убийств,
   Гиперборея показалася из моря,
   Я выпил сок берёзовый и чист,
   Кипит характер, рушатся устои.
  
   По угольям пройдуся босиком,
   Потешуся игрою на органе,
   Открою кран и утоплюся в ванне ,
   Конец почуяв всем своим нутром.
  
  
   * * *
   Стук столетьями стирает
   Стельки стоп, вступивших в степь,
   Старый стол стенает стоя,
   Стигматируя на хлеб.
  
   Стадо в стычке потеряло
   Сто пятнадцать строевых,
   Ступа с ведьмой улетает,
   Став стихами молодых.
  
   Стиль стозвонный вторит с неба:
   "Стынь, Земля, и будет врать!"
   Стану ль я за ломоть хлеба
   Вам стихи свои писать?
  
  
   * * *
   Убей и будь убит духовно, без могилы
   Тебя во гроб на небесах положат,
   Дела твои ту радость преумножат,
   Что сатанинские качает силы.
  
   * * *
   Обыденный стол, и обыденно всё начинается,
   С болью слоняться в душе, не прикрывшись ничем,
   Лицо моё - зеркало, сам я - его отраженье,
   И не за обедом оглох я, беспомощно нем.
  
   Вселяется страх в расторопные прением души,
   Колется стих мой, похожий на шприц с наркотой.
   Остатки мозгов фетишизмом затравленным сушат,
   Много путей, господа, выбирайте любой.
  
   Серою сметой устало берусь за несчастье,
   Машет раскидисто мне продиктованный хоровод.
   Я - сочетание несовместимых борьбы и всевластья,
   Не изобретая обещанный громоотвод.
  
  
  
   * * *
   Для меня весь мир врагом
   Станет рано по утру.
   Я родился, не родясь,
   Умирая, не умру.
   Едем крышей в унисон,
   Пьём водяру без числа.
   Где же мой несчастный дом?
   Где же жизнь, что так чиста?
   Дланями умоет зверь
   Исхудалое лицо.
   Встав непрошенным в кольцо
   Недопишешь - хоть поверь.
  
   * * *
   Сквозь таянье снега без дум и свободы
   Я хладную длань тебе протянул.
   Мы телом красивы, душою уроды,
   Ты только устала, а я отдохнул.
  
   Лежу на диване я в полуистоме,
   Рисую картины бездонных миров.
   Мы полукентавры и полугрифоны,
   К тебе я податлив, к себе я суров.
  
   Я свечи вставляю в поток керосина,
   Желанья сплетая из кос молодых.
   Творенья телесны, идеи незримы,
   Мы славимся прочностью нервов стальных.
  
   Я вижу стекло толщиною с два метра,
   Длину не измерить меркой людской.
   Мой парус поник и, алкая, ждёт ветра,
   За нами - полсвета высокой стеной.
  
   Умоют лицо нам и вымоют ноги.
   Я буду всё помнить, а ты всё забудь.
   Мы были горами, теперь мы - отроги,
   Познавшие тесного мира всю суть.
  
   * * *
   Я - лицедей, но я не лицемер,
   Я - фантазёр, но я не лгун, цените это!
   Грядущему и настоящему пример.
   И тезисы мои у вас под носом, а не где-то.
  
   Решайте сами: быть вам на суде
   Или раскаяться до наступленья она,
   Чтоб не быть брошенным в пасть алчущую тьме,
   И чтоб не слышать раздирающие стоны.
  
   Вот вам моя рука, держите же её,
   Не ангел я, но человек обычный.
   Бросайте всё - идите на мой глас,
   Пока не возвестит вам о кончине голос зычный.
  
   * * *
   Сухо любуемся хладной ночною порою,
   Зябко и страшно молитвы Творцу прекратить.
   Сожми кулаки и тело подставь под побои,
   Чтоб мог свои действия в Господе предвосхитить.
  
   * * *
   Суперлето днём крещённым не радеет,
   Отхлебнуть бы хоть немного у ручья.
   Удалится и умчится кто сумеет,
   Коль пресыщен будет от вранья.
  
   До земли и неба Обновлённых
   Нам чесать десятки тысяч лет.
   Человек становится бездонным,
   Если претерпел остаток бед.
  
   У людей подход к проблеме сей иначе:
   Их не радует ни яркий свет, ни тьма.
   Кто нейтральной части держится - тем паче
   Продадут свои излишества ума.
  
   Но Христос не для того на крест стремился,
   Чтоб о Нём не говорили в наши дни,
   Если человек за столько лет не научился
   Отутюживать желания свои.
   .
   Так заканчивается "Поиск", третья книга "Хроник Мироздания".
   _____________________________________________________________________________
   Начинается четвёртая книга "Хроник Мироздания"
   ЭПИКА,
   написанная Анн'ди МакОстином.
  
   Нагорная проповедь - 2004.
   Блаженны нищие - им будет всё дано,
   От них лишь требуются ветошь и лохмотья
   Да на ветру облезшие давно
   Несчастные кусочки голой плоти.
  
   Блаженны алчущие - их ведёт лишь мысль
   О том, чтоб приобресть - они обрещут.
   Итог не важен, важен только смысл
   Желанное достать из мира трещин.
  
   Блаженны страждущие - их удел страдать,
   Им дела нет до тех, кто их счастливей,
   Они не знают, жить иль умирать,
   Для них и мелкий дождь, что летний ливень.
  
   Блаженны ищущие, ведь для них есть цель
   Найти, взглянуть, а после перепрятать.
   Пусть даже их корабль осел на мель,
   Но отдых будет большею утратой.
  
   Блаженны пришлые - они полны надежд,
   Что их когда-то где-нибудь да примут.
   Блажен сражающийся - он латает брешь
   И не узнает, кто вонзил нож в спину.
  
   Блаженны спящие - они миры творят
   И в них исправят жизни недочёты.
   Блажен глаголящий - ведь лучшей из наград
   Ему пребудут всех речей подсчёты.
  
   Блажен отрекшийся - он где-то ставит крест
   На том, чем жил, с кем был, к чему стремился.
   Его стезя - уйти с обжитых мест
   И, может, где-то снова отличиться.
  
   Блаженны плачущие - слёзы их предел,
   Им нет причины большего бояться.
   Блажен неведающий, тот, кто не у дел,
   Ведь он не мыслит, на кого равняться.
  
   Блажен несчастный - он когда-то вдруг
   Узнает счастье и поймёт причины.
   Блажен живущий - он глядит вокруг
   И думает о будущей кончине.
  
   Блажен просящий - он осознаёт,
   О чём, кого и как просить возможно.
   Блажен убогий - мир ему даёт
   Того, что остальным давать не должно.
  
   Блаженны те, кто слепы - те душой
   По жизни невредимыми пройдутся.
   Блаженны мёртвые - они уйдут в покой,
   Но, может быть, когда-нибудь вернутся.
  
  
   Овидий.
   (медитация)
   Овидий Назон не был сослан в Томис,
   он в мечтах своих обрёк себя на ссылку.
  
   Рим пылает только в сказках и в мечтах врагов прогресса. Он несокрушимей Трои, семя достославных тевкров, коих воспевал Вергилий в сочинениях своих. Рим в веках пребудет вечно, ибо горе побеждённым, тем, кто жаждал Град разрушить. Славься, Ромул-основатель, сын воинственного Марса, млеком вскормленный волчицы; присносущая Венера, римлян древняя праматерь. Славься , Веста, чей очаг нам всегда пребудет домом. Боги Аппенинских пиков, вам молитвы мы возносим, дабы вы нам дали силы мир поставить на колени и вдохнуть прогресс в невежей, коих варварами кличем; дабы все они познали знаний истинное семя.
   Рима мощь растёт и крепнет. Дань им пуны присылают. Галлы плугом пашут землю, чтобы сдобрить римский хлеб. Дети нелюдимых бриттов укрепления возводят, чтоб не допустить к границам северных чужих племён. Греки все свои секреты яркого стихосложения вверили рапсодам Рима, дабы сей обычай светлый с поколенья в поколенье тщательно передавался без мельчайших упущений.
   Крепни миссией своею, славный Рим, колосс могучий! Будь опорой и подмогой нам во истинный делах!
  
   * * *
   Пусты слова и мрачен грустный смысл всех этих слов, которые наружу выдавливаешь чистою душой. Овидий стар, чтоб видеть нечто больше, но и сего ему хватило вдосталь. А мир идут спасать шотландский горец да православный мученик Сунь Цзы.
   *
   Бывают дни, когда часы считаешь у жизни этой склоки котельца, расшитой нитями вонючих акведуков да жалким вздохом Форума и терм. Горят неупоённые зрачки под гладкими личинами сражений арены Колизея, и толпа понять не может, что она - такой же несчастный слепок грубого бесчинства, из коего лепили этот город, когда жрецы и гуси с двух сторон твердыню Палатина охраняли от галльского меча и топора.
   Страбон-географ и историк Ливий, оратор Квинт Гатерий-горлохват, грамматик Руф, поэт Корнелий Север, вы более не вспомните меня, того, кто славил через силу Град и раскрывал богов метаморфозы. Вы не напишите : "Ovidius Naso , презрев былую славу и богатство, покинул Рим и на путей развилке, где двух имён - Фламиния и Клодия - достаточно, чтоб выбрать нужный путь; он поселился на "Холме Садовом", от глаз чужих и слухов заперев врата на два окованных засова, чтоб предаваться тайному желанью покинуть Аппенины и на север держать свой путь ко льдам Гипербореи, о коих написал уже Вергилий. Там - вечный снег и фантастичный ветер, который башни яростно равняет с сырой землёй замёрзшей, люди там в звериных гуляют шкурах, мерзкие на взгляд. И в волосах у них висят ледышки и придвижении пронзительно звенят. Они замёрзшее на воздухе вино секут на части и затем съедают, но до сего замёрзшие те вина, хоть лопнули кувшины на морозе, стоят под снегом и не мыслят таять."
   В мечтах моих меня встречает твёрдый Эвкзинский Понт, замёрзший на века. И чудища морские, закованные в гладкий вечный лёд, виднеются у брега и вдали. Я отправляюсь в путь, что аргонавты свершили много сотен лет назад. Меня ведёт торжественная Муза, и цель моя воистину близка.
   *
   Пустыни крик слабел под вдохновеньем, и на бумагу капали слова.
   *
   Приветствую тебя, о Рим грядущий, закроющий врата познания сынам. Приветствую тебя, оплот никчёмных и властьимущих жалкая отрада ; тебя, откуда будут убегать желающие истинной свободы. Цвети и пахни до святой поры, когда седой гиперборейский ветер тебя сравняет с бренною землёй. И никогда ты больше не восстанешь из праха и из тлена прошлых дней.
   Цвети на зло себе и пахни смрадом, но помни об Овидия стихах и о своём грядущем завершеньи.
   Цвети и пахни, Рим, но до поры...
  
      --
   Сватовство к Этайн.
   Я буду скоро свататься к Этайн,
   Хоть за бесценок продал долголетье,
   Хоть обменял серёжку в левом ухе
   На шум дождя, грохочущего вспять.
   Отвергнут буду,но попробую опять.
   Как женихова спесь близка по духу!
   И много мне уроков преподать
   Уж не успели пряником и плетью,
   И ручка пасты блик в себе хранит,
   До дыр ещё не списана бумага,
   И в аджна-чакре спит моя отвага,
   Где разум виденье не может пережить.
   Я докурю свои полсигареты,
   Накину плащ на скудность рваных плеч,
   Пошлю в и-нет последние приветы,
   И буду снова свататься к Этайн.
   Пускай я где-то потерял последний страх,
   Пускай не нахожу, где бы прилечь,
   Пускай засохла правда на устах,
   И не гожусь Мидиру я в подмётки,
   И не рождался шершнем иль пчелой,
   И мёд не пил, замешанный на водке,
   Но я пойду посватаюсь к Этайн
   И подарю своёй легенды семя.
   Пусть не привёл я воинов с собой
   И к торжеству не застрелил оленя,
   И пусть хохочут все над пением моим,
   Которое сам Луг благословил,
   И пусть покину двор с отметой яркой
   На голом недосиженном заду,
   Но я пойду посватаюсь к Этайн,
   Хоть будь она неграмотной дояркой,
   Несущей как попало ерунду
   И где попало шмыгающей носом.
   Пусть попаду я на дороге под колёса -
   Но гейсы воинам ехать не велят
   Направо в пору дикого Самайна -
   Со всех сторон я буду слышать пререканья,
   Но никогда не поверну назад.
   Вот устрою сваовство к Этайн,
   И будь ,что будет...
  
   * * *
   Раннее утро. Первое ноября.
   Из грязного напрочь подъезда
   Вышел уставший друид,
   Воззрясь на забытое солнце.
   Ночь человеческих жертв
   В квартире номер тринадцать,
   Время обрядовых танцев
   В честь богов подземного мира.
   Друид же, громко вздохнув,
   Обречённо поплёлся за пивом.
   Сегодня он будет спать,
   А завтра успокоит соседей,
   У которых болела башка
   От крови, капавшей сверху.
   И думал уставший друид:
   Зачем быть кровавым жертвам
   В водолея чистую эру,
   Когда небо цветёт карамелью,
   И солнце печётся в шашлычной?
   Он достал "Беломор", покурил,
   Попинал ботинком булыжник
   И пошёл пополнять свою бороду
   Ценными хлебными крошками.
  
  
  
   Я никогда не вернусь.
   Я никогда не вернусь в этот скошенный старостью склеп,
   Я никогда не спою гимна отважных фианнов.
   Там, на равнине Маг Слехт камни встречают колени,
   И Кромм Круаха чело принимает кровавую жертву.
  
   Я научусь вспоминать следы одинокой лисы,
   Я не усну крепким сном на двух затупленных копьях,
   Я никогда не вернусь на королевскую трапезу
   И, словно вещий Ойсин, тайну в себе сохраню.
  
   Двое увидят рассвет, но лишь один будет помнить,
   Как научились они ласкать океана покров.
   Если позвать моё имя, бриз принесёт его с моря,
   А ты никогда не расстанешься с недосягаемым летом.
  
   Я никогда не вернусь под стеклянную сень Каэр Сейдена,
   Я никогда не сыграю на арфе Талиесина.
   Я просто останусь с тобой без уныния в бьющемся сердце,
   И ты безмятежно уснёшь на моей отдохнувшей груди.
  
  
   Неоаскеза.
   Дайте мне видеть тени
   У сточных канав и ворот.
   Дайте мне прах из тлена
   И киньте в водоворот.
  
   Я близок к умению злиться,
   Как благополучный дурак,
   Который желает учиться.
   Скажи, что я сделал не так?
  
   Мне были открыты пространства
   Молебнов и гимнов святых.
   Влекомый надеждами братства,
   Я был разделён на троих.
  
   Один надоел быть любимым
   И жаждал все счёты свести.
   Другой же прослыл нелюдимым,
   От близких желав отойти.
  
   А третий смеялся с обоих
   И был на злословья мастак..
   И жизнью одной жили трое.
   Скажи, что я сделал не так?
  
   Но нервы не станут железом,
   И слово не станет судьбой.
   Я принял неоаскезу
   И снова воюю с собой.
  
  
   Мама, я не Кухулин.
   Мама, я не Кухулин,
   Я не отпрыск бога солнца,
   Я привык не быть один
   И не выпивал колодца
   Без существенных причин.
   Нравом я всегда спокоен,
   Но, бывает, горячусь.
   Я не мылся в водах Бойна,
   Редко, если перед воином
   На дороге окажусь.
   Я не странствую годами
   Средь лесов и под холмами,
   Я люблю очаг и дом,
   Дружбу не вожу с вождями
   И всегда доволен сном.
   Я не кочу физий грозных
   Перед битвой в час лихой.
   Я при стонущих морозах
   За калитку ни ногой.
   И га-болга не метаю
   Под водой ноги толчком,
   И никак не насчитаю
   Во глазах по семь зрачков.
   Не стою одной ногою
   Я на острие копья
   И не лезу с головою
   В драку, жизнь свою губя.
   Я не езжу в Эмайн Маху,
   Тёмно-красная рубаха
   Не бывает мне к лицу.
   Я не слишком осторожен
   В выборе меча и ножен,
   Но уж если подлецу
   Меч достанется хороший,
   Жизнь того придёт к концу.
   Если слышу поношенье,
   Безразличье - вот решенье:
   Нидингам ответ один.
   Мама, я не Кухулин,
   Я не ссорюсь с Конхобаром,
   Я в семь лет был славным малым,
   Но берёгся острой стали
   И над книжками корпел,
   И меня не привлекали
   Наконечники у стрел.
   Я в семнадцать не женился,
   Но лишь в первый раз влюбился,
   В двадцать семь конца не жду.
   Жизнь моя худую мзду
   Не берёт за безразличье
   К мыслям близких мне людей.
   Скромность я считал приличьем
   И боялся быть умней.
   Я не бью ворчливых псов,
   Не служу подобно оным,
   Даже если был готов
   Стать заложником урона.
   Мама, я не Кухулин,
   Я болезнен, как другие,
   Я не самый лучший сын -
   Если есть ещё такие.
   Я не бьюсь один за всех,
   Предпочту аскезе смех
   И всегда узнаю сына,
   Даже если много лет
   Мы не встретимся в помине.
   Мама, я несу свой бред
   В обездоленные массы
   Без отлучки на обед,
   И считаю, не напрасно.
   Я не буду пригвождён
   К мегалату в ратном поле,
   Вряд ли буду обречён
   Есть полгода хлеб без соли.
   Мама, я не Кухулин,
   Я есть комом первый блин,
   Сытый вдоволь наговором
   Нагулявшихся причин.
   После искреннего спора
   Остаюсь всегда один
   И плету судьбы узоры...
   Мама, как мне быть другим?
  
  
   Лысый Бьорн.
   Слетят занавески с окон,
   Когда ветер завоет у уха.
   За тобою придёт Лысый Бьорн,
   А за мною - косая старуха.
  
   Когда в небе запахнет грозой,
   Будет ливень стеною литься,
   В свете молний битвы лихой
   Лысый Бьорн в твою дверь постучится.
  
   У него шрам на левой щеке
   От медвежьей увесистой лапы,
   Два браслета на левой руке,
   Длинный плащ и старая шляпа.
  
   За спиною секира висит,
   Грязь засохла на сапожищах,
   И при виде его вся молчит
   Иль глаголить старается тише.
  
   Жмутся к задней стене голоса,
   Суп прокис и наморщилась каша.
   Кто печаль твою видел в глазах,
   Тот не видит всех горестей наших.
  
   Я ж стараюсь заведомо встать
   И уйти, не спросясь разрешенья,
   Но увы, мой друг, в наши лета
   Жизни путь начинается с тленья,
  
   И моя полноцветная жизнь
   Согласована с волей другого.
   И совет: за дела не держись
   И не бойся начать их снова.
  
   Лысый Бьорн никогда не прощал,
   Потому что не обижался.
   Иногда мне его просто жаль,
   Но почто я таким не остался?
  
   Он придёт и откроет дверь,
   Просидит всю ночь у камина
   И уйдёт до восхода. Поверь,
   Он стал близок тебе отныне.
  
   Чрез мгновенье исчезнет, как сон.
   Проводи его заспанным взглядом6
   До свиданья, прощай, Лысый Бьорн!
   Может быть, ты вернёшься когда-то...
  
   Небеса запахнутся зарёй
   И умчатся к западу звёзды.
   Лысый Бьорн дал отчёт пред судьбой,
   И тебе когда-то придётся.
  
  
  
   * * *
   Тёплый вечер разлился шипящим маслом
   Осенью на старой сковородке.
   Мы качаем память, словно ветер - лодки,
   А любовь к разумным игрищам угасла.
  
   Молодость живёт своею бесподобной жизнью,
   Лик добра участвует в убийстве половинном,
   Богатырское чело стальной опутал нитью
   И ,не досчитав до ста, вплетает в паутину.
  
   Кубиками прошлыми вторник присягнул эмали,
   Отчего же не дают вступить в свои права?
   Цены на дорогу в вечность повышаться стали,
   Надо бы вернуть долги в процентах до темна.
  
  
   Битва в Камланнской долине.
  
   Закат багрово-синею окрасился резьбой
   На поле брани Камланнском, где продолжался бой,
   Где звук рогов сливался с людскими голосами,
   Где строй на строй стремился с обнажёнными клинками,
  
   Где заглушали зовы к бою ржание коней,
   Где вид кровавых трупов пробирает до костей,
   Где смерть и ужас в танце диком пламенно слились,
   Казалось, будто все светила низвергались вниз.
  
   Где кровь земля взалкала, усеянная градом
   Доспехов и оружия, едино со закатом
   Враз слившихся. Казалось, что вся долина разом
   Представилася зрению багрво-чёрно-красной.
  
  
   Стихала битва Камланна, последняя из битв,
   Где не было победы, а кто остался жив,
   Ругал судьбу зато, что не мёртв, как остальные,
   Ибо в час битвы мёртвые счастливей, чем живые.
  
   Сэр Бедивер очнулся от яркой резкой боли,
   Её превозмогая, он смог подняться вскоре.
   Доспех, мечом разрубленный, как вретище висит,
   Зияют раны сквозь него и голова гудит.
  
   Зажглися звёзды первые на мрачном небосклоне,
   В искристом лунном свете уж вся долина тонет.
   И рыцарь, что орудовал, как тростью, булавой,
   Бредёт и спотыкается средь трупов чуть живой.
  
   Друзей своих, что смотрят стеклянными глазами
   Находит он, и очи его слезятся сами.
   Над трупами пронзёнными, калечными телами
   Стоял, не молвив слова сэр Бедивер часами.
  
   О, будь вы прокляты, исчадия Самайна!
   Стремитесь вы проникнуть в людские думы тайно.
   Вы воинство логрийское на гибель обрекли,
   Оставивши Британию на произвол судьбы.
  
   И тут средь скопищ трупов рука взметнулась чья-то:
   "О воин, кто бы ни был, скорей спеши сюда ты!"
   Сэр Бедивер откликнулся и поспешил на стон,
   Был из-под скопищ трупов сэр Лукан извлечён.
  
   Глаза его заплыли предсмертной пеленой,
   Усы и борода покрыты кровию чужой,
   Рука доселе не разжала рукоять меча,
   Которым в битве он косил захватчиков сплеча.
  
   Главу сэр Лукан приподнял тяжёлую свою
   И рек: "Скажи, сэр Бедивер, ужели я не сплю?!
   Ужель сей ужас, что мы зрим, реален?" "Да, мой друг.
   Из всех убитых ныне смерть отторгла только двух."
  
   "Нет, трёх", - рек глас, в котором страдание и боль.
   Два воина обернулись. Да, это был король
   Артур, правитель логров, могуч и седовлас.
   "Друзья мои, я думал, в живых не стало вас.
  
   Я призрака Гавэйна ослушаться посмел,
   О небо, твой урок столь горький я уразумел.
   И если б мне отдать команду к бою не пришлось,
   Я верю, что Британии спастись бы удалось."
  
   Вдруг он узрел невдалеке знакомый силуэт.
   "Готов поклясться миром, что это сэр Мордред!
   Мой подлый родич в битве живым остаться смог,
   Но ныне от моей руки его постигнет рок!"
  
   "Одумайтесь, король мой!" - сэр Бедивер воззвал, -
   "Вы чудом стоя держитесь, вам меч опорой стал.
   Сейчас он не опасен, нет смысла биться с ним,
   Вы мало что докажете деянием сиим."
  
   "Погибнуть от Экскалибура Мордред не достоин,
   Но будет всё же он сейчас пронзён моей рукою.
   Я твёрдо на ногах держусь, подайте мне копьё:
   Предателя немедля подниму на остриё!"
  
   Артур воскликнул зычно, к Мордреду подходя6
   "Собаке смерть собачья: умри же от копья!"
   Рука копьём пробила насквозь стальной доспех.
   Сквозь боль издал сэр Мордред лишь каркающий смех.
  
   Приблизил он рывком себя к противнику, пронзённый,
   Сверкнул, попав в луны свет одноручник занесённый.
   Без звука рухнули вдвоём, покинули их силы,
   Сэр Лукан и сэр Бедивер к Артуру поспешили.
  
   Сквозь шлем на лоб и брови кровь алая стекала,
   Пришлось обоим рыцарям сил приложить немало,
   Чтоб вынести Артура на морское побережье,
   Чтоб его бледное лицо овеял бриз прибрежный.
  
   Сэр Лукан с каждым шагом терял и кровь, и силы,
   И только короля они на берег положили,
   Сэр Лукан на морской песок, вздох испустив, упал,
   Простился со друзьями и Богу жизнь отдал.
  
   Сказал Артур: "Сэр Бедивер, исполниться должно
   Пророчество: Британии погибнуть суждено.
   Возьмите мой Экскалибури к озеру ступайте,
   Его достигнув берега, вы в воду меч бросайте,
  
   А после возвращайтесь." Сэр Бедивер поднялся
   И волю королевскую исполнить свято клялся.
   Но меч, достигнув озера, он бросить не решился
   И, спрятав в камышах его, к Артуру возвратился.
  
   "Что ж меч?" - по возвращении спросил его король.
   "Его я бросил в озеро. Круги лишь над водой."
   "Сэр Бедивер, неправду вы мне сейчас сказали.
   Вернитесь и исполните, что сделать обещали."
  
   Сэр Бедивер нашёл тот меч, ко озеру вернувшись
   И бросил его в воду, посильнее размахнувшись.
   Рука поднялась с озера, был схвачен меч рукой,
   Взмахнувшей им три раза, и скрылся под водой.
  
   "Теперь вы не солгали", - сказал ему Артур,-
   "К владычице Нимуэ возвращён Экскалибур."
   Глаза его закрылись, король, казалось, мёртв.
   Сэр Бедивер с собою покончить был готов.
  
   Но горна звук далёкий сквозь густоту тумана
   Пронёсся над холодною водою океана.
   Ладья из мрака вечного бесшумно выплывала
   И подле воинов раненных ко берегу пристала.
  
   Моргана из ладьи волшебной на песок ступила
   И подле брата своего колени преклонила.
   "О брат мой, властелин Артур, я много зла творила
   Но прегрешения свои сполна я искупила.
  
   Слезами горькой скорби свои умыла руки,
   И жизнь свою отдала б я, чем жить в столь тяжкой муке.
   Но небо предрешило: ты будешь отвезён
   На остров заокраинный, предвечный Аваллон."
  
   Ладья всё удалялась, в морском тумане тая.
   Сэр Бедивер стоял недвижим, взглядом провожая.
   Рассвет - уж было утро - долину озарил.
   Сэр Бедивер своею речью волны огласил:
  
   "О ты, что был для нас и сюзереном, и отцом,
   Прослывший в мире доблестным и истым храбрецом,
   Став жертвою предательства, обмана и интриг,
   Урон ты потерпел, и дух Британии поник.
  
   Ты чествовал друзей своих и миловал врагов,
   И каждый рыцарь Логрии всегда отдать готов
   Был жизнь свою за дело, что для страны вершил,
   И участь твою горькую любой бы разделил.
  
   Но зло в родимом клане тебя уж поджидало,
   Исполнить цель столетий оно тебе не дало.
   И мы веленью твоему препятствовать не смели,
   Ты пал, сражённый в битве, и мы осиротели.
  
   Затух единый факел во тьме времён кромешной,
   И ступит во Британию стопа владык нездешних.
   В живых осталися теперь немногие из нас,
   Но слово будет о тебе возвещено не раз.
  
   Настанет день, когда в наш мир, во гадком зле погрязший,
   Вернёшься ты: цветок Добра распустится увядший.
   Тьмы душной супротив с клинком лазурным ты восстанешь
   И Войско Света, с праха воспрявшее, возглавишь.
  
   Клинками потрясая, мы за тобой пойдём,
   Прославив на вселенную смещение времён.
   Мир ото сна воспрянет во вечную весну.
   Король Артур вернётся, и быть же посему!"
  
  
   Баллада о разговоре шамана, патологоанатома и археолога.
   У археологов есть отличный шанс узнать недостаток эпох,
   А шаман обладает преимуществом выбирать, кто его бог.
   Патологоанатом может узнать, от чего появился недуг.
   И каждый из них понимает, что ничего не может произойти вдруг.
  
   Шаман любит сочинять стихи за пределом собственных норм,
   Он разрушает хрустальный дворец и в подвал идёт, аки в собственный дом.
   Археолог ездит в Орхей на раскопки и втыкает рошкистский флажок,
   И причина этому - то, что он не извлекает общий урок.
  
   Патологоанатом ждёт, когда будет шанс в тайне от всех постареть,
   Он берёт в руку скальпель и работает там, где некогда топталась Смерть.
   И этим он стремится понять, что никто не живёт до конца.
   Даже великий маг Иисус Назорей без веры не лечил слепца.
  
   Эти трое встретились в баре, стоявшем на стыке времён,
   Оттуда исходили славянский Ирий, Вальгалла и Аваллон.
   И за кружкой смеси эля с шампанским разговор пошёл о вещах
   Тех, которые ждут людского участья и могут превратиться в прах.
  
   Рядом с шаманом стоял его посох и свет источал в полумрак,
   Его срезали с древнего древа ситтим, и на нём был вырезан знак,
   Знак этот был окрашен кровью с предплечья левой руки.
   Сей посох нёс в себе два значенья, что друг от друга весьма далеки.
  
   Шаман любил сэйшенить на гитаре и кушать сырых муравьёв.
   Он не знал, для чего он это творит, но к переменам всегда был готов.
   Патологоанатома отвлекал мобильник, иногда по десять минут,
   А археолог прекрасно понимал, что его нигде больше не ждут.
  
   Он, кашляя в голос, без умолку вещал о раскромсанных недрах Земли,
   Его печальным глазам позавидовали бы Николас Кейдж и Батист Люлли.
   Он спорил с шаманом о необходимости раскопок древних гробниц,
   А шаман говорил, что люди не выйдут из вторичных убийц.
  
   Патологоанатом рассердился всерьёз и выбросил мобильник в окно,
   Он сделал вид, что его все достали, и теперь ему всё равно.
   Он взял скрипку и сыграл ирландский джигги, не давая отдых рукам,
   Он понимал, что способ самовыраженья не должен идти по телам.
  
   А потом все вместе пели Боба Марли и читали Бернса взахлёб.
   Они сочиняли мудрые афоризмы, бросая откровения в лоб.
   А бармен, вымыв стойку, хлопал в ладоши и благодарил небеса
   За то, что посылают таких вот клиентов, если уж не творят чудеса.
  
   Это случилось в середине зимы, а, может, в летний солнцеворот.
   Какое счастье, что рождаются люди, оценивающие прихоть забот.
   И может быть кто-то возьмёт перо и вновь начнёт бумагу марать.
   И если женщины беременеют в пятьдесят лет, их можно прекрасно понять.
  
   И тот, кто поймёт смысл всех этих строк, тому путь в сумасшедший дом.
   Хотя никто никогда не вникнет в цель, ведомую личным умом.
   И кто-то свистит похоронный марш, а кому-то по душе Дин Рид.
   Эти трое ушли каждый в свой Номос, а тот бар до сих пор стоит.
  
  
   * * *
   Я обвиняю себя в дальтонизме,
   Красную кровь с соком вишни смешал.
   Я объявляюсь фанатиком веры,
   Убийцей в себе инородных начал.
   Я требую срочно медицинскую справку
   О том, что я самый душевнобольной.
   Я иногда ляпну такое,
   Что все понимают: проблемы с душой.
   Я всем объявляю себя лжепророком.
   Пороки трубят о кончине времён,
   А я лишь с трибуны в полгласа вещаю,
   Что мёртвых живые не вспомнят имён.
  
  
 
  
  
   Воин Света.
   Воин Света стоял и глядел вникуда,
   У него не хватало дороги домой.
   Если б были слова, в них была бы нужда,
   Но слова отказали в просветах над тьмой.
  
   Свежий ветер прорвал нелюбимые дни,
   Скучный воздух ушёл и не крикнул, куда.
   Он не понял, что это приплыли они,
   Те, которые ждут и дождутся суда.
  
   Воин Света сорвал одинокий колпак
   И запел древний гимн о Начале Времён.
   Он хотел, чтобы кто-то подал ему знак,
   Он хотел, чтобы кто-то был также умён.
  
   Вниз спешат города, обернувшись дождём,
   Променяв сок небесный на веру в себя;
   Это грустный филид стих слагает о том,
   Что нельзя в счастье жить, этот мир не любя.
  
   Млечный Путь на ура пропустил похвалу,
   Отпирать отказавшись защёлки дверей.
   Воин Света с утра превратился в скалу
   И укрыл в своей сени десятки людей.
  
  
   Последний поход Кухулина.
   Дайте мне сойти к воде,
   Я в последний раз коней напою.
   Всё, что я любил, всё ,чем дорожил
   Оставляю вам на память снов.
   Прощайте, жёны Эмайн ,
   Но не вините меня.
   Я как все ,имею свой страх:
   Страх опозорить себя
   И остаться забытым в веках.
   Я не вернусь никогда не вернусь домой.
   Никогда.
   Близок конец
   Моей жизни земной,
   Я в бессмертье шагнул.
   Прощайте!
   Я был парящим орлом,
   Я был летней росой,
   Я был каплей нектара.
   Бьют по земле мои кони копытами яростно,
   Войны ирландские ждут меня разделить трапезу с ними.
   И полетят чёрнокрылые вороны, крыльями воздух седой рассекая,
   И будут кружиться над алой равниною, истые гости на празднестве нашем,
   И камни заплачут, земля застенает, и небо покроется мёртвостью бледной.
   И нам не престало скорбеть на поминках, но вы скорбите по мне после них.
   Я впредь не стану петь гимны достойные,
   Ими поля оглашая.
   Я научусь понимать разговор мёртвых странников,
   Это уменье в себе сохраню, никому не доверю.
   И светят звёзды, и шаг мой бесшумен,
   Иль я уже умер до смерти?
   Но поздно решать за себя и за ближних,
   Когда направляешь свою колесницу навстречу врагу...
  
  
  
  
  
   Послания
   (диптих)
   1. Дверь отперта, войди и успокойся,
   Сядь на балконе и взгляни на дождь.
   Ночь удлиняется приливом ветра,
   И капли тусклые нечаянно дрожат
   На подоконнике набухшем.
   Я твой рассказ с вниманием послушаю,
   Коль ты мне что-то рассказать собрался.
   Я сам пойду и отнесу твои проблемы,
   Куда не приведёт единый путь.
   Любое слово будет оддаваться
   В писклявых трещинах невыбитой брусчатки.
   Ведь кто-то хочет власти над собою,
   Не понимая, что такое власть.
   А кто не учит - тот руководит,
   Но приговор от тяжбы не спасает.
   Судьба побесится и перестанет докучать.
   А ты привстань и врежь сразмаху стулом
   В её остервенелое лицо.
   Я наблюдал, как люди расходились
   Из-за боязни вскоре умереть.
   Но есть ли смысл,
   Стараясь, избежать такой кончины
   И щёлкать пальцами, чтоб сбросить злую мысль?
   Но тот, кто совладает с бренной смертью,
   Когда-нибудь выходит из игры.
   Но это не поможет...
   А ты не обращай вниманья. Будет!
   Я - не старик, но побрюзжать люблю.
   Ведь ты в тетрадь для школьных сочинений
   Занёс мои оборванные строчки
   И даже подписал: "А. Г. МакОстин",
   А мы и знать не знаем, что дороже
   Оценят в будущем: мои стихи или твою тетрадь.
   И всё-то я тебе толкую и толкую
   В обмен на редкую и грустную улыбку,
   Но раз дано на наши жизни время,
   То значит, есть и время говорить,
   Есть время думать.
   "Дождь стучит по крышам" -
   Не правда ли, знакомые слова -
   Ведь тот, кто гонится за вечным счастьем,
   Навряд ли сможет ощутить его.
   Но я то знаю: мы сошли с ума,
   И счастье ищем там, где им не пахнет,
   Пеняя на людей из окруженья,
   Которые не слишком идеальны,
   Чтоб нас с тобою до конца понять...
   Так смачно под ногами захрустели
   Стекавшиеся долу пошляки,
   О них забудут, но их мысли вечны,
   Они и нас, к печали, не минуют...
   Я не исчез, я просто притворился,
   Что справлюсь с установкой быть нечестным
   Перед самим собой.
   Но ты сегодня гость мой, а гостей
   Здесь нет привычки потчевать обманом,
   И чтоб поддерживать динамику листа,
   Я никогда не буду больше притворяться.
   И только бунт решит проблему скуки,
   И только сталь разбудит мысли мёртвых!
   А после битвы я сложу оружье,
   И мы пойдём ,и будем исцелять
   Тех, кто в сраженьях получил увечья
   И тех, кто раны эти наносил.
   "Дождь барабанит каплями в окно" -
   Ещё одна заезженная фраза
   Для тех, кто принял в жизнь неоаскезу
   И не гнушается зачатков древних знаний.
   Мы живы только тем. Что ищем образ
   Для разжиганья пламенности чувств.
   Но каждый ищет свой.
   И времени не будет, чтоб подумать
   О скрытой за окном первопричине,
   Которую никто уж не найдёт.
   Но нынче я почту за честь и благо
   С тобой сидеть и пеплом любоваться,
   Возникшем из огня для сигареты.
   Мы так недавно разучили роли,
   Но уж импровизируем вовсю.
   Мы не питаемся надежд бесплотьем
   Узреть за пеленой луну и солнце.
   "Сегодня" есть, а "завтра" ли наступит?
   Два друга,
   Два актёра
   Курят
   В ночь.
  
  
   2. Друг мой, я ужасно недоволен
   Тем, что нам дозволено хранить в себе пороки,
   Собранные за бесценно прожитые дни
   И хранимые в сознанья закутках.
   Мы живём, хотя не можем осознать, с какою целью.
   Ведь неправильного мненья не бывает -
   Вот и носим чепуху из дома в дом,
   Не спросясь хозяина.
   Это было в недалёком прошлом:
   Я по каждому вопросу горячился
   И срывал уроки под названьем, слух ласкающим: "Грань меж Добром и Злом".
   Странно быть песчинкой у прибоя,
   Ибо с первой же приливною волной
   Ты расплачешься, и станешь тяжелее, и смешаешься с песчинками другими.
   Знают многие:
   Одному остаться отличается от состоянья оным быть.
   Но, может, нам паденье диктовалось свыше,
   А мы упали ниже многих уровней,
   Чем нас просили.
   Друг мой, может я разочарован
   Обстоятельствами с палками в колёсах,
   Что мешают нам впадать в нирвану
   Иль хоть чистить наши чакры раз в неделю.
   Но ведь каждое
   Из этих обстоятельств
   С оного преодоленьем позволяет стать на несколько ступенек выше.
   Каждый прав по-своему, когда
   Старший брат несёт свой дзэн в обитель,
   А младший нанимается к даймё на службу ратную.
   Но кто же
   На мой вопрос досужий даст ответ:
   Чем провинился я перед своею совестью,
   Что каждый день приходится внимать
   Остаткам горечи вчерашнего похмелья?
   И если звёздам я скажу: "Да будет так!",
   То мне ответ услышится: "Так будет!".
   Ведь это сердце кровь свою переживёт
   И будет биться пеплом, брошенным с высокого уступа
   В пучину моря.
   Друг мой, хорошо, что я тебя нашёл,
   Ведь мог и не найти в таком скоплении народа.
   И если я имею право дать совет,
   Тогда внимай:
   Коль счастья иль покоя
   Два человека просят у тебя, не пожелав делить его друг с другом,
   Но ты способен отдавать лишь одному,
   Спасайся от обоих,
   Скройся с виду иль притворись беспомощным совсем.
   Ведь тот, кто не получит ничего,
   Тебя проклятью горькому подвергнет.
   Но если ты из двух кого-то выбрал,
   То значит сделал это из корысти,
   А что же ждать нам от корыстолюбцев?
   Я приучил себя благословлять людей,
   От этого кому-то станет легче,
   И поделом всем тем, кто будет против.
   Друг мой,
   Знаешь, я ведь несказанно счастлив,
   А раз я счастлив - значит, я богат.
   Вот новый текст и двое действующих лиц.
   Давай его разучим на досуге
   И как-нибудь на всеобзорный суд
   Его мы вынесем.
   Да, но с одним условьем:
   Мы как всегда играем лишь себя.
  
  
   Иешуа на кресте.
   В глазах испуг. Есть время петь,
   Когда вбивают гвозди в тело.
   Кто пойман был в свою же сеть,
   Те за меня молитесь смело.
  
   В глаза взглянул центурион,
   И в них прочёл я состраданье,
   Но он исполнить обречён
   Инстанций высших приказанье.
  
   О сотник Лонгин, ты копьём
   Пронзишь моё нагое тело.
   Что испытаешь ты потом
   За свой поступок недозрелый?
  
   Я лишь учил любить людей
   И мир, плод разума творенья,
   Душой напоминать людей
   И жизнь беречь худых стремлений.
  
   Но вы глухи на правду слов
   И падки до чудес веселья.
   Такой подход для вас не нов
   Ещё с эпохи Моисея.
  
   Не знаю, что не поделил
   Он с величавым Осирисом,
   Но почему-то вдруг решил
   Из государства грозных гиксов
  
   Евреев вывести. Закон
   Был дан для дела, не для слова,
   Но смысл вы удалили вон,
   И буква лишь блюлась сурово.
  
   Я сей закон не упразднял,
   Но о корнях его напомнил.
   Им ни один из вас не внял.
   Иль, может , вёл себя я скромно,
  
   Когда по морю в шторм гулял,
   Делил еду на тьму народа,
   В вино водицу превращал,
   И исцелял увечных сроду,
  
   Когда я души мёртвых звал
   Вернуться в брошенное тело,
   И прокаженных исцелял,
   Тех, от кого вельми смердело?
  
   А кто бы смог пройти мой путь,
   Не евши сорок дней в пустыне,
   Когда не смел я отдохнуть
   И крова не искал в помине,
  
   Вы, добрые ученики?
   Иль вы, имперские солдаты,
   А ,может, вы, о книжники,
   Что нынче несказанно рады?
  
   У вас был опыт палачей:
   Из поколенья в поколенье
   И в свете дён, и в тьме ночей
   Пророков предают забвенью.
  
   Боялись, мне подарят власть
   И будут мирно подчиняться?
   Ах, как же стыдно мне за вас,
   Как вы могли так просчитаться?!
  
   Я не хотел быть ни судьёй,
   Ни лидером освобожденья
   И ни царём над всей страной.
   Свободы путь - в сердцах движенье.
  
   Я только царь своим словам,
   Познавшим большего не надо.
   Хотел я счастье дать сердцам
   И не желал другой награды.
  
   И вот за это я распят
   Меж двух отпетых негодяев.
   Я оскорблён с главы до пят;
   Такое люди не прощают.
  
   О мать, не надо слёзы лить,
   Ты тоже редко мне внимала.
   Однако, вечно дорожить
   Моим глаголом обещала.
  
   Я не сержусь. Большой почёт,
   Что воспитала, как сумела.
   Но не тебе даю отчёт,
   А тем, кто мне внимали смело.
  
   О Иоанн, храни её
   И будь ей лучшим сыном. Помни,
   Что упущение моё
   Ты можешь в сотни раз восполнить.
  
   Иуда, плачь. Ты другом был,
   Но цель мою так и не понял,
   Иль, может, не хватило сил
   Питать в себе свою же волю?
  
   Тридцать серебряных монет -
   Цена с тобою нашей дружбы.
   Я схвачен был в один момент,
   А ты - вознаграждён за службу.
  
   Плачь, Пётр, ты трижды от меня
   Отрёкся пред людьми чужими.
   А ты ведь клялся, в глас гремя,
   Что не предашь меня впомине.
  
   Плачь, Магдалина. Я тебе
   Помог когда-то, выгнав беса.
   Со мною ты была везде
   И много зрела дел чудесных.
  
   Но, сердцем всем меня любя,
   Ты даже редко приближалась.
   Хотел и я любить тебя,
   Но ты чужою мне осталась.
  
   Ты не заснёшь и в эту ночь,
   О прокуратор Иудеи.
   Ты опасался мне помочь,
   Хотя имел сию идею.
  
   Но власть дороже бедняка,
   Дерзнувшего глаголить правду.
   Ты ею наделён пока
   Сегодня. Что же будет завтра?
  
   Крепись, несчастная страна,
   Лежащая под тушей Рима!
   Свобода каждому дана,
   Но не для каждого узрима.
  
   Свершилось. Грянул гром с небес.
   Мне путь стихия освещает.
   Последним из моих чудес
   Прощенье будет: всех прощаю...
  
  
   Гэльская поэма.
   Часть первая.
   Над головой у нас небо,
   Земля под ногами,
   И море вокруг.
   Жизнь наша, что битва
   На голой равнине
   Двух ярых быков.
   Я очень давно хочу спросить тебя,
   Ходишь ли ты
   До сих про на закате,
   Звёзды встречая,
   Вкруг полых холмов,
   Что травой зарастают
   Всё гуще и гуще
   Из века в век?
   Что говоришь им,
   Что они отвечают
   На речи твои?
   Кто до сих пор там
   Живёт и здравствует
   Вопреки всему?
   Кому не дают
   Твои почтенные речи
   Умереть бесславно?
   Что ворчит старый Дагда7
   Что вещает Оэнгус?
   Кого на сей раз
   От ран и увечий
   Диан Кехт исцеляет?
   Какие тайны говорит тебе Ноденс?
   Что открывает
   Прекрасная Маха?
   Ты каждый вечер
   Ходишь в холмы
   В праздничном платье.
   Трёх цветов твои волосы:
   У кожи чёрные,
   В средине кровавые,
   Золотые сверху,
   Словно корона.
   Чудно лежат они
   Тремя кругами,
   И каждый из них,
   Что нить золотая,
   Падает прядями
   Сзади на плечи.
   Сто сверкающих золотом
   Красных спиралей
   Пламенеют на шее.
   Четыре ямочки
   На твоих щеках
   Жёлтая с зелёной
   Да голубая с красной.
   На тебе плащ с бахромой,
   Дивный, пурпурный, сработанный ладно,
   Пятью складками ниспадающий вниз.
   Белая брошь серебра светлого
   Скрепляла тот плащ на белоснежной груди;
   Не может стерпеть глас людской её блеска.
   Тело твоё прикрывает рубаха
   Из тонкого шёлка с кромкой расцвеченной.
   Я забыл, что когда-то ты был другим:
   Ты любил миры и играл ими, словно шарами,
   И каждый из них летел в свою цель,
   Поражая чью-то бестолковую голову.
   Они летели на солнце,
   От тьмы и до моря, по тайнам племени
   Туатха Де Дананн,
   По пене двух коней из Эмайн Махи,
   Через сад грозной Морриган,
   По долине великой лани,
   Между богом и его провидцем,
   Между кабаном и кабанихой,
   Между владыкой сида и его слугой,
   По празднества весёлого остаткам,
   Между большим котлом и между малым,
   Меж червяком, под воду уходящим
   И камышом, вокруг которого не ходят.
   Не как скупец, своё потомство грабящий,
   Не между печью и квашнёй,
   Не меж стеной и очагом,
   Но среди воинов могучих,
   Среди друидов и филидов
   В чертоге дивном королевском
   Ты вырос ,в мудрости искусный.
   Ты сильным стал и осторожным,
   Проворным, ловким и умелым,
   Разумен ты в речах достойных
   И ни о чём не забываешь.
   Ты наставляешь человеков
   В своей столь дивно-мудрой речи,
   Ты дело чести сам решаешь
   И сам определяешь выкуп.
   Ты у колен достойного филида
   Сидел на торжествах, богов достойных
   И потому умеешь славить королей,
   Слагая песни, дабы состязаться
   С любым во правде, и во справедливости,
   И в храбрости, и в ловкости, и в мудрости.
   С любым возничим можешь ты поспорить
   В вождении летящей колесницы.
   И случись тебе выйти на бой-поединок
   С противником мощным, тебя достойным,
   Ты сам ночью будешь беречь его сон,
   От гуся и лосося, пойманного тобой,
   Ты себе половину оставишь,
   Но половину другую отошлёшь противнику
   Чрез мелкий брод.
   И лошади ваши стоят в одном стойле,
   Возницы едят у костра одного,
   Лекари раны твои и его
   Лечат снадобьем и заклинаньем.
   Шатёр твой раскинут в открытом поле,
   В нём ложе стоит с изголовьем из тростника.
   Коль не будет в противнике
   Прежней сноровки и крепкого хвата,
   Коль кудри темны от крови и ран,
   И глаза затуманены,
   Коль прежнего нет в нём обличья и вида,
   Ты в бой с ним не будешь вступать.
   Даже самый крепкий ивовый прут
   Не остановит песок зыбучий.
   Беспощадность битвы - удел мужей,
   Но к мужам этим битва столь беспощадна!
  
   Часть вторая.
   Над головой у нас небо,
   Земля под ногами,
   И море вокруг
   Жизнь наша - кусочек бескрайнего поля,
   Песчинка огромной земли.
   Я уже давно собираюсь спросить тебя,
   Чем живёт твоё сердце,
   Когда ты отдыхаешь от битвы,
   Изнуряющей тело и дух?
   Кто живёт в твоих сладких мечтаньях,
   Кто занял достойное место
   В твоей дикой, бесстрашной душе?
   Где живёт, в каком славном чертоге,
   И какие они видит сны,
   Когда ты говоришь с холмами
   Иль несёшься по бранному полю?
   И каким благими чертами
   Одарила её Мать-Бригитта?
   Белоснежна ли кожа её,
   Как в рассвет гладь Маг Муиртемне,
   Колыбельны ли очи её,
   Как душа присносущей Этайн,
   Кроток нрав ли её пополудни,
   И когда опускается тьма,
   Ясен взор её, словно мечты
   О чертогах земли Тир-на-Лиа,
   И румяны ли щёки её,
   Как луч солнца под сводом хрустальным,
   И брови её, словно крылья орлиные,
   Плавно парящие под небесами,
   И ресницы её, словно вереска поле,
   Цветущее в ястреба месяц улыбчивый,
   И кудри её, словно волны морские,
   Когда не грозят захватчики Эрину,
   И речи её, словно Бойна журчание,
   Льются потоком прозрачным и чистым,
   И тело её, словно роща священная,
   Таинственно и в то же время прекрасно,
   И мысли её, словно твердь облаков
   Лёгких, бесшумных и недосягаемых,
   Слёзы её, словно капли росы,
   Покрывающей поле в час предрассветный.
   Она носит платье из белого шёлка,
   Вышитое серебряной нитью,
   Камнями покрытое драгоценными,
   Венец золотой - на челе её,
   Богами сготовленный и благословенный.
   И когда ты пойдёшь в её славный чертог
   Предложить ей руку и сердце,
   Она задаст тебе три загадки,
   Три вещих и трудных загадки,
   И первая будет о снах,
   Вторая будет о яви,
   А третья о смерти будет.
   Ты все три без труда отгадаешь,
   Но она обернётся лебедем
   И улетит на запад
   Сквозь толщу седых облаков,
   А ты полетишь за ней
   Над Миде и крепостью Тары,
   Над широкой равниной Куальнге,
   Над бескрайним западным морем,
   Над Альбой скалистой и снежной.
   Ты нагонишь её, и вы вместе
   Полетите, рассекая пространство.
   Вас обвенчают луна и звёзды,
   Шум ветра и стрёкот цикад.
   И ни в этом столь бренном мире,
   Ни в чертогах светлых Тир-на-Нога
   Никогда никто вас не разлучит;
   Словно одного лица глаза,
   Словно руки тела одного,
   Словно мысли головы одной
   Вместе вы пребудете навечно,
   Никогда между собой не расставаясь.
   Струны арфы эту песнь мою пропели,
   И вторил им зычный рокот моря,
   Шум травы, да щебет вольных птиц,
   Да листвы древесной колыханье.
   Эту песню вам пропел Анн'ди МакОстин,
   Вольный бард скалистой снежной Альбы,
   Далее свою ведущий повесть.
   Часть третья.
   Над головой у нас небо,
   Земля под ногами,
   И море вокруг.
   Я устал от ненужных расспросов ,
   Я устал от шатких идей,
   От чужой и никчёмной жизни,
   Когда словно чудак ты несёшься
   По берегу глади морской,
   Говоришь о судьбе и о людях
   Сам с собой и с теми, кто рядом.
   Но их не узреть, не спросив дозволенья на это.
   Когда ничего не осталось
   Кроме имён осколков,
   Пытливых воспоминаний,
   Когда ты понять не можешь,
   К какому из этих миров
   Ты полностью принадлежишь.
   Я устал от того, что зовётся
   Догадками и недомолвками,
   От чего я когда-то бежал
   Или просто не мог заметить.
   И несётся колесница фаб Лира
   По непостижимым волнам,
   Пенящимися белыми гребнями,
   И плачет вдали беанн'ши,
   Конец предвещая мученьям
   И скорбь - тем , кто будет жить,
   И вздыхает за потной спиной
   Гуэн-хивар, белая тень,
   Грустью душу мою наполняя.
   Я устал от бесчисленных битв,
   Где умел побеждать лишь лишь себя,
   А ведь думал: врага побеждаю.
   Но кто настоящий враг?
   А когда наступает рассвет,
   Я склоню своё ухо к земле
   И услышу стройную поступь
   Несметных воинских полчищ,
   Будто самая твердь раскололась,
   И свалились леса деревья
   На стволы и ветви друг друга.
   И увижу я мощное войско,
   Одежды на землю бросавшее
   И трон из свежего дёрна
   Воздвигающее вождю.
   Словно серый туман ,их дыханье
   Меж землёю и небесами.
   Острова и утёсы - их главы,
   А вершины холмов - колесницы.
   Что пещерами мне покажется,
   То есть ноздри коней боевых,
   Выдыхающих солнце и ветер
   В быстроте воинственной скачки.
   Льняные одежды белые -
   Это пена и мыло боков,
   Несущиеся за ними вслед.
   То, что грома раскатами кажется -
   Это грохот стальных нагрудников,
   Гул приёмов боя с оружьем.
   То, что звёздным мерцанием кажется -
   Это блеск зрачков славных воинов,
   Наводящий трепет и ужас.
   И тогда поднимусь я с колен,
   И воздам хвалу всему миру,
   Взрастившему сердце моё,
   Наставлявшему в праведных думах.
   Пусть тогда меня слышат стихии,
   Ибо вскоре я стану их частью.
   Я предстану нещадным огнём,
   Пожирающим всё живое,
   Я предстану бесплотным ветром,
   Веющим с дикой силой,
   Я предстану бурлящей водой,
   Усердно точащей камни,
   Я стану сырою почвой,
   Вбирающей всё в себя.
   Нет уж славных воинов фианны,
   Не стало бойцов Красной Ветви,
   И племён Великой Богини
   Давно на земле не видать.
   Но теперь, в час последней битвы,
   Не забыв громовых приёмов
   И приёмов броска и шара,
   Лосося, дыханья и клича,
   Владенья разящим щитом
   И геройским прыжком на копье,
   Я скину с себя рубаху
   И повернусь левым боком к врагам,
   Пришедшим по мою душу.
   Со мною зазубренный щит,
   И меч с костяной рукоятью,
   И копьё о двух остриях,
   Повидавшее разную плоть.
   Я иду на последнюю битву,
   Я устал, и это мой выбор,
   Я достойно прожил свою жизнь,
   Но достойно погибнуть - труднее.
   И последним воинским кличем
   Будет слово разящее: "Смерть!"
  
   Над головой у нас небо,
   Земля под ногами,
   И море вокруг.
  
  
  
  
   Индийские частушки.
   Наверху понатыкали
   Много звёздочек красивых.
   Песенку мы напевали:
   Харе Рудра, Харе Шива!
  
   Из-за открывалась
   В лунном свете панорама.
   Мы от счастья надрывались:
   Харе Кришна, Харе Рама!
  
   Не разбросаны постели,
   И ушла на праздник мама.
   Мы всю ночь "Плэйбой" смотрели.
   Харе Сутра, Харе Кама!
  
   Я сегодня по укурке
   Лотосом цвести не буду:
   Я и так прописан в дурке.
   Харе, Гаутама Будда!
  
   Мы назавтра прикупили
   Полтора пакета дури,
   На закате всё скурили.
   Харе, Лучезарный Сурья!
  
   Ливень разогнал прохожих,
   Мы аскаем в ритмах танго,
   Бьёт вода по нашим рожам.
   Харе Индра, Харе Ганга!
  
   Мы частушки вам пропели,
   Много в них стыда и срама.
   Помидомы полетели
   В харю Кришне, в харю Раме.
  
  
  
  
   О греках и не очень.
   триптих
   Про Пифагора.
   Все желанья удолблены в трубку,
   Все дрожащие будут блохами,
   А кто губит топорами старух,
   Тот не станет Наполеоном.
   Кто из них, Лилит или Ева,
   Подорвали карьеру Адаму,
   Но все трое навряд ли увидят
   Бессмертный огонь Прометея.
   Мы сидим возле речки Вонючки
   И торчим в полный рост от фантазий;
   То ли Номосом мы не вышли,
   То ли веры в себя маловато.
   Каждый втайне хочет влюбиться
   И утратить власть над собою,
   Но кто же не любит об этом
   Средь родных на досуге трепаться?
   Нас бросали в мутные ряби,
   На харчи забивали Танталовы,
   Засылали на дальние звёзды,
   Ну а мы - всё одно - возвращались.
   Было время - были прошедшие,
   Будет время - будем грядущие,
   Но нескладное лучше запомнится
   Величественной осанкой.
   Из-за гор Пифагор поднимался,
   Аватар Господа Аполлона;
   Он учил уму да и разуму,
   Он стрелял в грачей да из лука.
   У него шапка куньего меха,
   Отороченная прибоем,
   Он глаголит на синдарине
   И глазами молнии мечет.
   "На черта вам моя теорема, -
   Говорит Пифагор Аполлоныч, -
   Я ведь сам, аки все теоремы,
   Зело сложен и непонимаем.
   Поднимите мне лучше веки,
   Больно стар становлюся для зренья,
   Я теперь буду всех вас щупать
   И в Тартар, оголтелых, кидать вас.
   Я в Тартар всё равно не верю
   И в Олимп не верю тем более.
   Ну и что, если я аватарный,
   Что я мыслей своих не имею?!
   Аполлону Олимп уж не нужен,
   Он послал его в тур-путешествие
   С эротически-гладким уклоном.
   Он общался с людьми башковитыми,
   С мудрецами востока и юга
   И ученье о реинкарнации
   Приобрёл для дальнейших функций.
   И теперь вы меня не троньте,
   Я отныне Крона покруче:
   Как заговорю ваши души,
   Так станут они крокодилами!"
   Он состроил страшную рожу,
   И мы от него побежали
   Да спрятались да под гору,
   Не казали оттуда и носа.
   Стало скучно - хоть глаза выкалывай -,
   Сердце ждёт, а мозги плесневеют.
   Стали челюстями меняться
   Да играть в стиле "хаос" и "фьюжен".
   А потом мы сели в кружок
   И спели погребальный рэггей
   По весёлому деду Замолксису,
   По великому его мышленью.
  
   Про Овидия
   Ждёт Тристан свою Изольду
   У одесского причала.
   За сенсации начало
   Из розетки сыплют вольты.
  
   С Дерибасовской приветом
   Город Томы - взмах рукою.
   Дюк позволил над собою
   Небеса украсить светом.
  
   Трап упёрся косяками
   В борт упругий корабельный.
   На исходе мысли дельной
   Я не спорил с моряками.
  
   Те Овидия не зрели,
   Он вино пил на террасе,
   В синий он лицо покрасил,
   Чтобы в море не узнали.
  
   Трубку мира забивает
   И волкам приносит жертву,
   Носит галстук в стиле "рэтро"
   И "Аморес" сочиняет
  
   Говорит Назон Овидий:
   "Я не спорю за банкноты.
   Был дурак, озлил кого-то,
   Но последствий не увидел
  
   Аполлон Гипербореец
   Мне теперь закон и папа,
   Я ему и хвост, и лапа,
   Я теперь почти не бреюсь.
  
   Я теперь не безметалье,
   Для меня и Стинг - блэк-метал.
   Я вчера Тристана встретил,
   Он кромсает взглядом дали.
  
   Я сказал ему: "Дружище,
   Ты не жди свою невесту,
   Ожидание не к месту,
   Коль тебя здесь не пропишут."
  
   Я и сам на время в Томах,
   Да и то в астральном плане.
   Я служу в сульмонском храме
   Зевсеида Аполлона.
  
   Тот живёт в Гиперборее,
   Средь снегов и вечной стужи.
   Вот и понял я, что нужно
   К нему съездить поскорее.
  
   Я достал шаманский бубен,
   Вскоре в транс вошёл несмело,
   Дух моё оставил тело,
   Проглотив на завтрак студень.
  
   Пифагор гипотенузный
   Раздвоиться помогал мне,
   Стилос и пергамент дал мне,
   Чтоб эклоги писал я грустный.
  
   Я же грусти не обучен,
   Я люблю пошлить и злиться,
   Я не вижу смысла в лицах,
   Что грустят на всякий случай.
  
   И придумали легенду
   О пороке с Юлей Младшей,
   Их сослали да с мамашей -
   Август был в то время вредный,
  
   Не добрее он и нынче,
   Да и чёрт с ним, оголтелым!
   Я свободный, значит смелый,
   Словно карликовый пинчер."
  
   Мы с Овидием сидели
   И в стихах соревновались,
   Понемногу напивались
   И Бурзума песни пели.
  
   А потом с весельем буйным
   Вверх поплыли по теченью.
   Море разыгралось тенью,
   Той, что выдал принтер струйный.
  
   Много лет прошло с поры той,
   Полное ушло в пустое,
   Но для масс людских такое
   Путешествие сокрыто.
  
   Мало мыслей уцелело,
   Но в порту, доныне маясь,
   Сэр Тристан встречает парус.
   Только чёрный, а не белый.
  
  
   Про Орфея.
   Оживая на днях,
   Я разбил свой стакан
   И в последние дни
   Устаю от разлук.
   Я в пивную пошёл
   Залить горе в гортань,
   Мне кричат: "Эй, Орфей!
   Ты сыграй нам чего!
   Мы с похмелья сидим
   И джэмуем не в такт.
   Мы не можем, как ты,
   Ты же круче "Битлов"!"
   Я сказал: "Мужики!
   Я ж не в ноту ногой:
   За кифарой сидел
   В позапрошлый сезон
   И теперь не могу
   Взять нормальное "до".
   Я на кухне втыкал
   На замену луны
   И вчерашний четверг.
   Но теперь осознал,
   Что я лучше живых.
   Пифагора я зрел
   И Овидия зрел,
   Но им двум до меня
   Ещё долго лететь.
   Есть и те, что творят
   Такие дела,
   Что приходит потом
   Только Армагеддец.
   Я травы покурил -
   И в Аиде уже -
   Хорошо, что платок
   Носовой поменял -
   Эвридика со мной
   Отказалась идти,
   Им с Плутоном вдвоём
   И так хорошо.
   Я полгода уже
   Просохнуть хочу,
   Но эффекта не зреть,
   Выдаю лишь ска.
   Но я знаю одно:
   Курт Кобэйн не погиб,
   Они с Цоем пошли
   Надолго курить.
  
  
   Словоиспражнения.
   Резиново-белые капли снега скрипели от счастья у ног моих.
   Сакральные дни понимались на праздник по медно-духовым инструментам.
   Толпа пьяных хиппи ушла в запой, и немногие вернутся из них,
   А те, кто вернутся, нырнут в анахронизм под вящий рёв аплодисментов.
  
   Мавзолей всех святых собирает буйные головы,
   Отсекаемые у тех, кто на гору идёт без копья.
   Наши пути были так стары, наши жизни были так молоды,
   Что Харону не хватит Стикса, чтоб смести все эти хлопья.
  
   Назавтра грядёт последний бой бок о бок с преданным зрителем.
   Зритель - не друг, зритель - соперник, желающий нам доказать обратное.
   Можно здесь даже не быть профи, можно стать просто любителем,
   Но главное - сделать себе очень больно, а зрителю этим сделать приятное.
  
   Так заканчивается "Эпика", четвёртая книга "Хроник Мироздания".
   ________________________________________________________________________________

Начинается пятая книга "Хроник Мироздания"

Вечно пьяный менестрель,

написанная Анн'ди МакОстином.

   Я выпил море.
   Я выпил море,
   Ждал прилива,
   Был счастливым,
   Сдвинув брови.
   Тени взглядов
   Разобрали
   Радости мая
   Жижей мата.
   Думал, буду
   Безопасным,
   И безгласным,
   И нетрудным.
   Но лишился
   Огорченья.
   Целый день я
   Не лечился.
   Вот и стал
   Нетупиковым,
   Лёгкость брани
   Сном суровым...
   Я ушёл и не вернулся;
   Прочь от школы,
   Пнём на брусья.
   Я выпил море,
   Ждал прилива
   И красиво
   Помер с горя.
  
   Вечно пьяный менестрель.
   Вечно пьяный менестрель
   Шёл по городу пустому.
   Он доил свои карманы
   На подпитку корнеплода.
   Он набрёл на полкопейки,
   От хозяина сбежавшей.
   Он сказал: "Ну, полкопейки,
   Мы с тобой вдвоём сегодня.
   Я пропью тебя в таверне,
   Выпью полну пинту пива,
   А потом возьму гитару
   И спою одну из песен,
   Что когда-то сочинял.
   Соберу аплодисменты
   И дежурные бумажки,
   А потом отправлюсь шляться
   В поисках полукопейки.
   А пока запрыгни в руку,
   Я хочу тебя пропить."
  
   * * *
   Перекрестись, страна да рукою левой,
   Сплюнь сгоряча через левое плечо.
   Горячо!
   Да ни свет ни заря солнце праведной девой
   Светит, глаза выжигая в ответственный нерв.
   Этот нерв тем ужасен, что не знает, где быть,
   С кем жить,
   Кого хвалить да нахваливать.
   Сколько лап на угольных рылах бешеных стерв,
   Которых все норовят в одну кучу сваливать.
   Все баррикады растоплены жалкой и мерзкой слюной,
   Друзья - по домам, а враги изрыгают благословенья.
   Я вышел на площадь такой голосистый,
   Ушёл оттуда немой.
   Облака надо мной
   Покрывались красно-жёлто-оранжевой тенью.
   Эй, кровавые!
   Бравые, славные, нерукотворно-отравные!
   Идите сюда;
   Я стою безоружный, пьяный, скурившийся и беззащитный.
   Деритесь со мной!
   Бейте, кромсайте культёй габоритной!
   И тогда
   Я вас съем; я вас переварю и пойду испражняться
   Перед тем, как уйти на покой.
   Славно было,
   Когда редуцируют хмель и над несостоявшейся жертвою тужат,
   Зажимая во глотках проклятья,
   Исторгнувшись силой,
   Которую вряд ли теперь обнаружат.
   Кто теперь здесь немой?!
   Тот, кто рядом стоит и доволен своею судьбой...
  
  
   * * *
   Я выключил голос коллег по работе,
   От них устают даже мухи на стенах.
   Сегодня проспал я рассветную смену,
   Воспоминаньем застрявши в "Субботе".
  
   Мне беса зашили под кожу предплечья
   Вместе с микроскопическим чипом.
   И только собрался на землю прилечь я,
   Был на ноги поднят глушительным пипом.
  
   Я топал ногами, стучал головою,
   Но не было толку в таком экзерцизме.
   Я горло прочистил голой рукою
   И всех остальных объявил в экстремизме.
  
   Занюханный чип под давлением стали
   Вылетел в воздух из кожи кровавой.
   Мы никогда не ходили оравой.
   Мы никогда так не уставали.
  
  
   * * *
   Сделали Небо из верхней части
   Напополам разрубленного
   Тела богини Тиамат
   И запихали его
   И всех, кто под ним ходит в данное время
   В слюнявую плоть молодёжных тусовок.
   Это - судьба.
   А мы остаёмся на твёрдом распутье
   Противогазаво-наглого детства
   И, может быть, кто-то сейчас выбирает
   Совсем не свою судьбу,
   Но очень желает влиться в неё всеми фибрами
   И сделать своей.
   Всё покрылося шерстью,
   И приёмные дети хватали соски италийской блудницы.
   Все дороги ведут в огород
   Тот, который торчит крестами да монументами.
   Покажите мне путь назад,
   Назовите людей, про которых нигде не известно.
   Нет таких? Ну и пусть!
   Всё равно я уже обратился и смело шагаю в ночь.
   Кто это там, не втянувший клыки?
   Скалящийся на враждебные взгляды психически здравых особей?
   Это я ,зело кровь испорченная, а ты - моя волчья сыть!
   Я иду в те места неблизкие,
   Где Иуда с Христом зализали друг другу стигматы,
   А Сатана уже приготовил верёвку, впившуюся в осиновый сук!
   Я им буду вещать пророчества и пропопсочества.
   От винта, дорогие! Он вам больше не нужен.
   Мой образ с подобием не к лицу оранжевым рожам на звёздночном фоне.
   Нет на вас пса Пиздеца с елдаком его острозубым.
   Вы и так одной ляжкой
   В жидком асфальте, твердеющим с каждой секундой.
   Батюшка Луг!
   Выйди на свет и сожги всю эту сволочь к фоморам собачьим!
   Мне так не хватает
   Кого-нибудь ,кто бы прощал и карал одних и тех же за деяния их....
  
  
   * * *
   Облака заходящими стаями
   Небеса безразличьем заполнили.
   А на них вдруг собаки залаяли
   Острозубо-хвостатыми своднями.
   Задевают собой колоколенки,
   Крестами животики чешут,
   И нигде не видать в них бреши,
   Одни родинки, родинки, родинки.
   Хороводы столбов бетонных
   Ползут по корытам пост-ядерным.
   Назло всем идеям краденным
   Кричу я в оконных звонах.
   Добро покоряют усилием
   Немыслимых в нашем убожестве.
   Несчастье пребудет во множестве
   Стволов у дороги спиленных.
   Кто-то дома пялится в ящик,
   Кто-то в ящик сыграл недавно.
   А что в этой жизни главное,
   Навряд ли кто догадается.
   Нашёл свою правду - будь с нею,
   Она тебе, может, сгодится.
   И даже взирая на лица,
   Я проклинать не умею.
  
  
   * * *
   Я морем был и стал грозою,
   Баюкал громом корабли.
   И память старой сединою
   Лелеяла глаза мои.
  
   Сердитый блеск текущей жизни
   В ответ на жертвы отдан был.
   И страх победы столь неблизкой
   Пустыню к жизни возвратил.
  
   Я лгал себе за правду ближних,
   Похвалы сыпались в ответ.
   Удача не бывает лишней,
   Бывает лишним - тусклый свет.
  
   Любой порок и ожиданье
   Хранят увесистость проблем.
   Восстаньте все: грядёт прощанье,
   Ведь храбрость не даётся всем.
  
   В небытии слеза укроет
   От непрощения борьбы.
   Я морем был и стал грозою.
   Теперь я - суть самой судьбы.
  
  
  
   Баллада о гибели великого воина Грэмпиана.
   Немало сложено баллад,
   Немало песен спето,
   Но время не вернуть назад,
   Оно землёй согрето.
  
   Нас было пятьдесят клинков
   Всегда готовых к бою.
   Вдали раскинут стан врагов
   И небо жгло слезою.
  
   На нашем стяге белый гриф
   Раскинулся крылами.
   Мы возрождали светлый миф
   Героев, что не с нами.
  
   И Грэмпиан, наш славный вождь,
   Взирал с холма в долину.
   А к вечеру нахлынул дождь,
   И вторил ветер в спину.
  
   Прошла гроза, и солнца луч
   Пробился к травам дольним.
   Наш предводитель был могуч
   И не желал неволи.
  
   И он сказал: "Почто нам смерть?!
   Жизнь наша - словно птица.
   Ведь для того, чтоб умереть,
   Нам надобно родиться.
  
   Я поведу вас за собой
   Во славу дней чудесных.
   Сегодня будет ярый бой,
   И солнцу станет тесно!"
  
   И с каждым звуком этих слов
   К нам прибывала сила.
   И сталь могучих голосов
   Долину огласила.
  
   Мы бились яростью небес
   И огненной отвагой.
   Нам отвечал призывно лес
   И облаков громады.
  
   Враг побежал на склоне дня
   И скрылся в тьмы покровах.
   Напилась кровию земля,
   Тягучей сладкой кровью.
  
   Горел прощания костёр,
   И шла по кругу чаша.
   К вершинам отдалённых гор
   Мечи вздымались наши.
  
   Ему на поле том курган -
   Последняя обитель.
   Покойся с миром, Грэмпиан,
   Наш храбрый предводитель.
  
   И память наша наугад
   Рассеяна по ветру.
   Немало сложено баллад,
   Немало песен спето.
  
  
   Пересунутый шкаф.
   (пародия на самого себя)
   А мы идем и плавно пересовываем шкаф.
   У нас осталось битых полминуты.
   Я знаю многое, но я не знаю всё,
   Поэтому в процессе перекура
   Читаю растаманские заметки
   На чьих-то недоделанных трусах.
   А мы перемахнули этот шкаф через порог
   И думаем, что хватит с нас обмана:
   Самообмана и обмана остальных.
   Куда глядит тот сраный демиург,
   Который стать желает Господом Вселенной,
   Когда вдыхал дух жизни в двух евреев,
   Родившихся из глины в Райском Саде?
   А мы забрали из-под снега антресоль
   И водрузили пламенно на кухню.
   Есть водка с чаем, пиво, лимонад,
   И кто горазд - тот выпьет понемногу.
   Покурим, посидим - опять за дело.
   И хоть бы не доматериться до соседей.
   Шкаф пересунуть - это вам не дождь.
  
   * * *
   Вы плавитесь, немного, постепенно.
   Расходуете жаренный тапаз.
   Никто не жаждет опуститься на колени,
   Не хочет рабских дней никто их вас.
  
   Без боли - боль, и грусть живёт без грусти,
   А дальше - пустота без страха тьмы.
   Вы думаете: просто так отпустят,
   Освободят от этой кутерьмы?!
  
   Увы! Наивность - праздная проказа,
   Ворота ртам и бастион уму.
   А мой портрет закрыт хрустальной вазой.
   Я верю всем, не веря никому.
  
   Мир против всех.
   Явь иногда подстрекается сном,
   Не зная, кто свой, кто чужой.
   Люди живут между Злом и Добром,
   А маги - меж Светом и Тьмой.
  
   Я был в Монсальвате и булку с икрой
   Жевал, допивая свой чай.
   Кто-то решит, что нужный покрой
   Делается невзначай.
  
   Там из депрессии гонят кнутом,
   Там расчехляют мечи.
   И награждают работавших ртом.
   Станет противно - кричи.
  
   Они объявляют игру в эйсид-блюз,
   А сами играют поп-рок.
   Это открылся истины шлюз,
   Рухнувший в крайний срок.
  
   Я был в Монсальвате, и наши враги
   Врали напополам.
   Тихо, в ночи замедляя шаги,
   Помощь подкралась к вратам.
  
   Было их семеро на одного...
   Вечный ребятам покой.
   Каждый в сраженье хотел своего.
   Все получили с лихвой.
  
   Храбро-отважный мессир Лоэнгрин
   В колокол бил головой.
   Колокол ныл безо всяких причин,
   Призывая идти всех на бой.
  
   Трещины в виде ржавых помех
   Капают на небосвод.
   Я заключаю мир против всех
   И этим решаю исход.
  
  
   Скандинавская поэма.
   Пролог.
   Всеотец напился крови Квасира
   Из драккара альвов Свартальвхейма.
  
   Песнь Тора.
   Я жду, Ёрмуннгард!
   Пусть стою в океане по пояс, и зубы скрежещут,
   Услышав холодное эхо поры предначальной,
   Пусть челн мой уплыл,
   Да на что он мне нужен, коль я его несколько раз превышаю в размерах.
   Я жду, Ёрмуннгард!
   Покажи свою пасть, я не сосчитал твои зубы
   При первом свидании нашем.
   Канат оказался непрочен.
   Ты дичью был, я был охотником, ныне
   С тобою на равных сражусь.
   Мой Мьёлльнир при мне,
   И глаза загорелись карающим светом.
   Ты медлишь. Но я терпелив, каков редко бываю.
   Я жду, Ёрмуннгард!
   У меня за спиною целая вечность
   И столько же перед глазами.
   Я знаю: на дне затаился
   И ожидаешь мгновенья наброситься сзади.
   Но я подожду,
   Ведь мне не впервой спиною увидеть врага моего приближенье.
   Я жду, Ёрмуннгард!
   Тебе невдомёк, что пришёл я один,
   И нету со мною друзей и товарищей ратных.
   Зачем они мне, если славу делить не желаю ни с кем?
   Почём нынче сталь
   И смех, который не знает преград и увечий?
   Вас мало осталось,
   Все ётуны долго страдать приказали.
   А времени тяжка цена
   Отпущена смерти кого-то из нас.
   Я жду, Ёрмуннгард!
  
   Последняя скальдическая песня.
   Сигаретный дым,
   Разум, сдвоенный сознаньем.
   Я решил: я буду, и я - есть.
   Стать другим не время,
   Но желаю!
   Был просвет, и поезд вслед за ним.
   Люди, встаньте!
   Встаньте, я иду.
   На песок раскинулись проклятья,
   И рисует вязь арабский клирик,
   Не взирая на склонившегося ярла,
   Неумеющего резать руны Хрофта.
   Пятница: разумные мечтают
   Петь, плясать и блядством веселиться.
   Фафнир, спрячься за горою,
   Регин, Орт, склоните ваши главы.
   Сигурд - человек, но он пьёт кровь.
   Это значит - Нибелунги не сдадутся.
   Камень стар,
   Но я немного старше.
   Я раздал наследство сладкому звучанью.
   И теперь: идите, режьте, пейте.
   Я - не ваш, и в этом я силён.
   Тинг ведь тоже со толпою сходен.
   Не получишь ты моих ногтей ,Нагльфар
   И ногтей моих родных и близких.
   Я отрежу их и погребусь,
   Ну а там - Альфхейм, а то и Асгард.
   А в конце воскреснет юный Бальдр,
   И не будет времени для сплетен.
   Сталь уносит рвения души;
   И автобус, уезжающий в некое подобие Вальгаллы,
   Никогда никто не встретит так радужно,
   Как бывает в пору летних вьюг.
  
   Шаманская песня.
   В небе сухо и тепло,
   Всё накрылось и ушло
   В пургу.
   В небе истинный восток,
   Он высчитывает срок.
   Я люблю, когда всё вверх
   Для меня да и для всех.
   Мне не нужно чистых слов,
   Я перерождаюсь вновь.
   В голове мой третий глаз
   За раз
   Пьёт руническую вязь.
   Это сонная вода
   Уплывает навсегда
   Во тьму.
   К кому?
   Пересчитываем срок,
   Бьёт пята а не носок.
   У меня в кармане гвоздь,
   Я его вбиваю в кость.
   Зализал постельный душ
   Все потоки скучных душ.
   Я ушёл под волчий вой
   Во вселенский да запой
   Домой.
   Трубят в трубы неспроста,
   Дверь спокойна и чиста,
   Пуста.
   Это души неживых
   Сочиняют нудный стих.
   Мне легко, как наяву.
   Я кусаю или рву
   Во рву.
   Глупость не долбает мозг.
   Из ушей стекает воск.
   Я решил - и мне плевать,
   Что давать и забирать.
   В суматохе боевой
   Удаляюсь я в запой,
   Домой.
   Возвращаюсь домой.
  
   Лирическая морская песня.
   Я сделал лыжи конунга морского,
   Все снасти по уставу закрепил.
   Но к вечеру мне вспомнились вдруг снова
   Два волка и два ворона в степи.
  
   Я жертвы приносил природным силам
   И глиняного идола слепил.
   Но в памяти нежданно сохранились
   Два волка и два ворона в степи.
  
   Из битвы в битву я скачу поспешно.
   То я дружинник, то херсир, то ярл.
   Но так или иначе, я нездешний.
   Мой дом - драккар, моя одежда - сталь.
  
   Кому-то места мало прятать трупы,
   Кому-то по душе любить толпу.
   А кто-то всласть зализывает струпья
   И не желает видеть наяву.
  
   И память отвечает тихим словом,
   И где же окончание пути?
   И почему-то вспомнились мне снова
   Два волка и два ворона в степи.
  
   Иггдрасиль разложился на недели,
   И влага льётся сверху под корой.
   И степь раскинулась приятно-нежным телом.
   Я слышу крыльев взмах и волчий вой.
  
   Прощальная сухопутная песня.
   Когда придёт пора глухих перемен,
   И нам не хватит усилий сказать,
   Мы встанем с камней и уйдём на закат,
   Туда, где нас трудно будет найти.
   Неважно, что нас ждёт впереди,
   И есть ли где-то дорога назад,
   И будет ли кто-то домой ожидать,
   Глядеть на закат у крепостных стен.
  
   Радостная прибрежная песня.
   Устремляя свой взор в колесницу ветров,
   Я стоял на плоти Имира
   И ловил взор губителя парусов,
   Потешаясь иглам Гласира.
  
   Берег вольно дышал благодатью змеи,
   И светило вселенское пламя.
   Эти волны - мои, эти фьорды - мои,
   Это я всем дышу и играю.
  
   Это я отдаю вам свет.
  
   Прощальная любовная песня.
   Фрейя, не плачь.
   Я вытру твои слёзы губами.
   Это не будет концом.
   Я врачую, хоть я и не врач.
   Сила в деле, и Сила - с нами.
   Пламя танцует со льдом.
   Мудрость решает вопрос.
   А мы не учимся жить,
   Мы выживаем с трудом.
   Мы не умеем любить.
   Это стать городская хмелеет под грузом волос.
   Фрейя, не плачь.
   Нынче не в моде страдать,
   Гнать опасения мысли и света из тьмы ожидать.
   Летом в жару
   На фонарных столбах сурово молчит Хигаонна,
   И мы просветлеем в утру
   Для того, чтоб унять долговечность ушного звона.
   Фрейя, не плачь.
   Я всё равно уйду.
  
   Боевая сухопутная песня.
   Мы бросаем наши тени
   В перекрёстки городские,
   В скал потоки ликованья,
   Облегчая тяжесть ноши.
   Это Тир засунул руку
   В пасть раскрытую да волчью.
   Волчьи зубы спеют блеском,
   Волчьи зубы жаждут крови.
   Не затягивайтесь путы
   Из корней высокогорных,
   Из шагов домашней кошки,
   Из словес подводной рыбы,
   Из бород колючих женских,
   И тогда не будет смеха
   Средь двенадцати Высоких,
   Но один лишь Тир зайдётся
   Радостно-весёлым смехом.
   Молчаливое начало
   Даст ростки в берёзах злата,
   И звенящая рубашка
   Сохранит в валькирий бурю.
   Тёмные щитов драконы
   Вновь обрушатся на войско.
   Истребитель великанов
   Снова встанет в колесницу.
   Враг мужей вечерних женщин
   Снова молот в длани примет.
   Дно чертога ветродуев
   Возжелает алой крови.
   Светлой Месяца сестре
   Станет тесно от величья
   Гордых стоголовых ратей.
   Дуй, деревьев сокрушитель,
   Мчи геройские те крики,
   Что исторгнут сотни глоток.
   Наголо пруты убийства;
   Это - пир, пир вящей славы.
   Шапки Одина сверкают
   Звонким пламенем руки.
   Льды щитов добудут славу
   Девам распрей, девам битв.
   Разыгралась непогода
   Хьяднингов да во Мидгарде.
   Это было, это будет,
   Это есть, и асы с нами!
  
   Скальдическая завершающая песня.
   Когда асы последний раз соберутся вместе
   На широкой равнине у кроны Древесной,
   Я снова спою свою первую песню
   О непредрешённом вселенском рассвете.
   Я снова спою о той юной эпохе,
   О том ,как судьба к нам была благосклонна.
   И мне подпоёт того Дерева крона,
   И асы, слезу утерев, подпоют мне.
   Я буду им петь...
  
  
   На Девятое Мая.
   День Победы. Нашей Победы.
   Нас было двое, мы шли и клали по ветке сирени на памятники погибшим бойцам, на мраморно-плиточное покрытие, скрывавшее дух одержимости честной Победой над общим врагом. Сирень покрывала бутоны тюльпанов и лица других, что зажгли фотокамеры. Вечный огонь умылся цветами и получил ушибы монет. Люди стояли в потоке нейтральном и молча смотрели на ясное пламя. А мы растворились в случайной толпе, и даже друзья не могли нас увидеть. Сорвался на крик ветер угрюмый ,и солнце играло предгрозовыми клубами туч. А мы всё шагали по мемориалу, сирень раздавая сердцам ветеранов.
   Грань разрывалась стальными слезами ,и печень богов не горела желаньем себя пополнять недовыпитым пойлом. А мы раздавали сирень ветеранам ,их взгляд благодарный глаза обжигал нам.
   Май, день девятый, восьмой по дню Белена, Ландыша день и день Жасмина ,месяца Ястреба и Прорастанья...
   А завтра наступит новое время ,которое будет разниться с сегодняшним ,но никогда нельзя разменять грядущую радость на боль прошедшую. ведь время наступит ,когда нужно будет ответ держать перед детьми.
   Мы с вами в расплавленных огненных стенах, дурачим костлявую пастью беззубою. Мы с вами в гранитных острых осколках, засевших в груди по самое сердце. Мы с вами в слезах .заменявших вам воду, когда умываться ходили росою. Мы с вами шагах .утоптанных в жижу ,в вязкую грязь по дороге к Победе. Мы с вами в воронках и шатких развалинах, полных детского смеха домов. Мы с вами в крике едином вселенском.
   Мы с вами.
   Вы с нами.
   И все мы вместе.
   А в небе до нынешних дней ещё можно почуять где-то летающий порох...
   Но это потом ,а сегодня по камню гуляет божественная сирень.
  
 &nb
  
   Так заканчивается пятая книга "Хроник Мироздания" "Вечно пьяный менестрель".
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"