Аннотация: Пиво - это плебейский напиток. Львятам не стоит верить в Гамбринуса.
Это лекция, которая была записана на диктофон, поэтому изложено немного бестолково. Мне не захотелось значительно менять стиль.
Вообще-то данный текст - ответ на вопрос Lj-юзера "iafet", который звучал так: 'Скажите, а если бы Вы родились женщиной, Вы бы приняли такие рассуждения?' Вопрос был задан в задан в комментариях к небольшому эссе 'Иисус и материнство'.
* * *
Сегодня мы будем говорить об истине. На днях я разразился небольшим наброском, философским эссе, где пытался показать, что христианство в его изначальном, Христовом понимании, несовместимо с материнством. Мне тут же задали в комментариях, внизу текста, вопрос: 'Скажите, а если бы Вы родились женщиной, Вы бы приняли такие рассуждения?' Это заставило меня задуматься, кто и на каких условиях принимает такие рассуждения, кто принимает какие-либо рассуждения вообще. Кто принимает истину? Поэтому сегодня мы поразмышляем об истине.
Вот я написал некий текст, в котором обозвал одно слабое, но очень популярное произведение 'дебильным'. Тут же в комментариях объявилась некая леди, она написала: 'Как это? Да я же сейчас его читаю?!'
Я вижу, что этот пример вам не всё ещё говорит. Тогда возьмём другой.
Допустим, я разговариваю с каким-то человеком, это все равно с кем, например с программистом, и в разговоре говорю ему: 'Пиво - это плебейский напиток'.
Я сказал правду. Пиво действительно плебейский напиток! Аристократичный напиток - это вино, по возможности многолетней выдержки, это аналог аристократической родовитости. Угадайте, какова будет реакция моего программиста? Он скажет: 'Какой плебейский?!!! Да ты что!!! Это что я, плебей по-твоему?!'
И вот здесь я начинаю размышлять. Ведь я же сказал: 'Пиво - плебейский напиток', я не утверждал, что этот программист - плебей.
Утверждение 'пиво - плебейский напиток' - это истина. Эта истина не зависит от того, любит ли мой собеседник пиво; любит ли пиво вообще кто-нибудь. Это объективная истина.
Я мог бы сказать ему: 'трава зеленая'. Но к траве он отношения не имеет, поэтому если б я ему сказал, что трава зеленая, он бы не отреагировал. Вместо этого я говорю: 'Пиво - плебейский напиток'. И он реагирует.
А из этого следует вот что. Он отождествляет свою любовь к пиву с истиной. Дальше поехали. Он не просто отождествляет свою любовь к пиву с истиной, он отождествляет с любовью к пиву самого себя. Он отождествляет себя, свое 'Я' с любовью к пиву, а не с истиной.
Более того. Он ставит свое 'Я' выше, чем истину. Он соединяет своё 'Я' не с этой истиной - 'пиво есть плебейский напиток', а с тем, что он любит. Его любовь ему ближе, чем истина, что 'пиво - плебейский напиток'.
В конечном счёте, истины, отвлечëнной истины, для него вообще не существует; есть совокупность собственных привязанностей, каждая из которых и есть истина. Истина для него - это то, что ему хочется. То, что я хочу, и есть истина. Существует только одна истина, вернее, одна реальность - реальность моих желаний, вне его ничего почти нет, это такой потребительский солипсизм.
Истина не отделима у него от желания и потребностей. И он не умеет абстрагироваться, отделить своё 'я', вычленить его из этой совокупности.
Если бы он умел абстрагироваться, мой собеседник вздохнул бы и сказал: 'Да, пиво - плебейский напиток. Но что поделаешь - я всё равно его люблю!'. Если же он говорит: 'Это что же я, по-твоему, плебей?!', это означает не только то, что он ассоциирует свое 'Я' с любовью к пиву. Его душа, его 'Я', эго, состоит из этой любви к пиву, любви к тому, любви к другому, к третьему - но не к истине! А вот отвлечённая истина для него - абстракция. Она вообще как бы не существует!
Он не готов принять истину, если она противоречит его потребностям, его привязанности, его любви. С истиной, с поиском истины, он себя не ассоциирует. И поэтому в принципе людей в общем можно поделить на 2 категории, хотя это будет очень условное деление.
Первое - это люди, которые умеют абстрагироваться от собственных привязанностей (или даже жизненных потребностей), и искать истину, или, по крайней мере, стараются её искать, они ставят перед собой такую цель. А вторая категория людей, которые этого не умеют; они обижаются. Именно это человеческое свойство имелось в виду в работе 'Христианство и Мировое Бабство'; я именовал таких мужчин 'бабами', бабами независимо от их половой принадлежности.
Это такие, знаете, женоподобные люди. Когда женщине говоришь: 'Не люблю одежду вызывающих, кислотных цветов. Это - свидетельство самоутверждения', то не стоит и гадать, как женщина в такой одежде отреагирует. Естественно, что она сразу надуется: 'Ах, та-а-а-ак!'. А почему, собственно? Кислотные цвета может быть действительно связаны с подростковыми комплексами. Но женщина не хочет ничего слышать о своих комплексах, не хочет размышлять о них, она хочет слышать приятное, как и наш программист.
Это неумение отделять себя от своих привязанностей, свое 'Я' - это почти детство. У человека есть стадии становления, формирования его как личности. Сначала он учится отличать себя от окружающих предметов: вот моя рука, а вот это пелёнка, а это игрушка, это разные вещи. Ведь когда он рождается, он не понимает, что это разные вещи. У него в психике это всё едино, это одно. Потом ребёнок в развитии отделяет себя уже от родителей, он начинает понимать, что это другие люди, отличные от него.
Так вот: на определенном этапе некоторые люди учатся уметь отделять самих себя от своих человеческих привязанностей, и постигать истину, которая выше их, выше самого пола, выше всего. Это может у них не получаться, но они к этому, тем не менее, стремятся, это такой этап развития. И многие до него не доходят. Женщины, например, чаще всего не доходят. Они так и остаются на том уровне, когда человек говорит: 'Ах так! Пиво - плебейский напиток ?! Значит, и я - плебей?' Это означит, они не прошли на следующий этап, они не доросли до этого уровня. Так что ответ на вопрос этого человека: 'Если бы вы родились женщиной, вы бы приняли бы такие рассуждения' - очень простой: ну конечно женщины бы не приняли такие рассуждения! Почему? Потому что женщины - в большинстве своем - до такого уровня не дорастают! 'Ах, это по мне ударяет, по моим интересам?! Значит, это и не правда!' Правда ведь то, от чего приятно, если мы поразмыслим, то поймëм, что это так и для программиста.
Правда, истина - она не связана с нашими интересами, она может им противоречить, нашим интересам. И очень часто в жизни бывает так, что она им противоречит. Из того, что деторождение противоречит чьим-то интересам, еще не следует, что рассуждения не будут истинны. С самого начала нужно отделять наше Эго, наши привязанности от истины; они могут входить в противоречие.
Моя любовь к пиву не имеет никакого отношения к фразе: 'Пиво - это плебейский напиток'. Это разные вещи. 'Я люблю пиво' - это одно, это обо мне. А фраза 'пиво - это плебейский напиток' - это другое, это к истине. Это вещи из разных категорий как 'зеленое' и 'высокое', это просто разные категориально вещи. 'Пиво - это плебейский напиток' - это категориальное утверждение, а 'я люблю пиво' - это мое личное пристрастие. Это, скажем так, моя личная испорченность, это мой порок.
И следующий этап рассуждения должен быть, когда человек доходит до идеи 'пиво - это плебейский напиток', дозревает до неё, то он уходит от самого себя, он уходит за истиной; там, вдали от себя он овладевает ею, и возвращается обратно к себе, в точности как блудный сын из Христовой притчи. Тут работает одна и та же модель; в притче о блудном сыне описывается определённая модель; она работает в познании, в истории, в сексе, в музыке, она универсальна.
Итак, сначала идет разделение: сначала я отделяю себя, своё 'я' от истины. 'Да, я люблю пиво, но я понял, что пиво - это плебейский напиток'. Внутри меня произошло разделение на мое собственное 'Я', мое 'эго', которое отделилось от моих пристрастий, и устремилось за этой истиной: 'да, а напиток-то действительно плебейский'.
И вот 'блудный сын', моё 'эго' может снова ко мне вернуться, слиться со мной. Здесь уже вступает в дело воля. Это следующий этап развития личности. 'Блудный сын' должен вернуться обратно и тяжко вздохнуть: 'Да, это правда, напиток плебейский'. И далее всё зависит от моей воли. Если воли недостаточно, то я признаю эту истину на словах, а сам продолжаю пить себе пиво. Истина должна соединиться с волей, без воли она ничто. А что такое воля без истины? Ницшеанство или титанизм?
Если они не соединяются, в этом случае я познаю истину, признаю её, хотя она противоречит моим интересам, но не принимаю близко к сердцу, не живу по ней. Это такой интеллигентский тип существования, интеллигентский - в плохом смысле слова. В ЖЖ все ругают интеллигенцию: вот она, мол, истину на словах признает, только болтает о высоких материях, а ничего не делает...
Кроме истины, нужна еще воля, такое духовное могущество, стержень личности. Воля, которая заставляет 'Эго', пошедшее за этой истиной, вернуться обратно и сделать над собой усилие, сделать мощный рывок, то есть как бы сказать: 'я больше не пью пиво. Потому что это плебейский напиток'. Помучиться, и действительно перестать его пить. Здесь мы соединяемся с истиной, наше 'я' обогащено ею. Оно стало богаче вот на эту конкретную истину, теперь это уже 'я' + истина', хотя сложение здесь не арифметическое.
Как идёт процесс нашего развития? Мы как бы разделяемся на эти 2 части, а потом снова воссоединяемся на более высоком уровне, сначала разделение, потом синтез. Я знаю нечто в себе, я могу отследить - вот эту привязанность к пиву, с которой я теперь борюсь; я могу отделить это всё от той истины, что пиво - плебейский напиток. И если у меня достаёт воли, то я _в_о_з_в_р_а_щ_а_ю_с_ь_ обратно с этой истиной, я сливаюсь теперь с ней. Истина, что 'пиво - плебейский напиток' становится теперь частью меня, я уже не пью пиво. Если у меня есть воля и стремление к истине, то я становлюсь теперь другим. Так идёт любой процесс познания; это общая схема становления личности вообще.
Существуют и другие истины, их много, мы тоже устремляемся за ними, там, вдалеке, овладеваем ими, и возвращаемся. Без самоотверженности, без отрицания себя нельзя устремиться за истиной, ибо она вовне. Она не есть наша потребность, она - не мы, она иное, в чём-то изначально чуждое, она может нашим потребностям противоречить, и устремляясь за истиной, мы всегда рискуем. Для такого дела нужно иметь навык, нужно иметь мотивацию, это не жизнь простыми потребностями, как пить пиво. Это совершенно иной уровень существования, следующий этап. Здесь наша личность, она обогащена новым познанием.
Но бывает ложные соединения: например, раздвоение личности, то есть 'я знаю про 'плебейский напиток', это плохо, но все равно продолжаю пить пиво'. Человеческая натура устроена иерархически, и что-нибудь одно должно подчинить тебе другое: либо стремление к истине подчинит себе человека, он вернется к себе, станет другим, он вырастет, и не будет пить пиво. Либо любовь к пиву победит его потребность в истине, тогда, со временем, он уже не будет устремляться за истиной - это ведь навык: один раз уступил себе, и всё - ты закрепил свою слабость, уступил своему 'я'; твоя любовь к пиву, а не к истине получила дополнительное позитивное подкрепление. Оно стало сильнее, в следующий раз, чтобы пойти за истиной, или чтобы пристегнуть её к себе, чтобы приобщиться ей, нужно будет приложить куда больше усилий. В поиске истины никогда не нужно уступать, никогда не следует предавать себя! И человек будет про себя думать сначала, что пиво - плебейское, но постепенно всё равно уверует в то, что это не так. В конце-концов он начнёт думать: 'Это дураки те, кто говорят, что пиво - это плебейский напиток. Отличный напиток, потому что я его люблю'. Этот факт, факт его привязанности, а не истина, станет его локальной религией.
Апостол Павел однажды говорит странную фразу: 'правильный' апостол 'не ищет своего'. Любовь 'к своему' у нашего любителя пива выше, чем любовь к истине, выше, чем самая истина. И здесь может начаться раздвоение. Раздвоение человеческой личности происходит тогда, когда в человеке так и продолжают бороться эти 2 вещи: любовь к пиву и осознание того, что это плебейский напиток. Вот если они одинаково борются, то тогда у него действительно начнутся проблемы с психикой, она начнётся качаться туда и сюда, будет побеждать то любовь к пиву, то сознание горького факта про его плебейство. Если женщина воспримет мои идеи, что женщина и христианство несовместимы между собой, то две стороны её натуры начнут бороться друг с другом. Как там было у Хорни? 'Конфликт - есть результат взаимодействия двух дивергентных невротических влечений'.
Но у женщин здоровая натура. Потребность в материнстве победит у них самые правильные идеи, победит христианство, все эти истины отвлеченные, которые какой-то Бегемот где-то написал, какие-то другие авторы, здоровая женская натура победит это... И они будут продолжать рожать детей и считать себя христианками. Так удобнее. Здесь христианство выступает как пиво, не нужно заблуждаться на сей счёт: для женщин всё есть 'пиво', они живут в мире 'пива', а не истин. Женщины так устроены, что они за истиной либо не устремляются, либо признают её на словах - то есть красивые и правильные слова у женщин оказываются ширмой, камуфляжем их истинных потребностей. Либо они не женщины.
Истина и женщины - они несовместимы. Женщинам не нужна истина, для них истина то, чего они хотят, во что они сейчас верят. Если женщина верит в то, что можно познакомиться по Сети, если она _х_о_ч_е_т_ таким способом познакомиться, то она будет всюду отстаивать идею о перспективности такого знакомства; она будет приводить кучу жизненных примеров, аргументов 'за'. Всё это она будет делать с невероятной убеждённостью. Как только она - лично она - разочаруется в таких знакомствах, как будет везде говорить, что это невозможно. Однако 'женская истина' не исчерпывается только верой; они идут дальше.
Женщины считают, хотя и не осознают, что то, что им приятно - оно и является истинным. Иными словами, для женщины приятное и истинное - одно и то же. Если что-то им неприятно, то они говорят: 'Всё это неправда, а иначе почему мне так неприятно об этом думать?' Как видим, с самого начала женщина ориентирована не на истину, а на свои субъективные чувства, на своё желание - оно может быть неосознанным.
Для мужчины счастье в истине; для женщины истина в счастье. Скажу больше: для женщины истина это то, что укрепляет её веру в счастье, утверждает женщину в её мечте о личном счастье, укрепляет её в собственных желаниях. Для женщины истинно то, что она желает в данный момент, здесь и сейчас. Обретя желаемое (или в нём разочаровавшись), женщина переходит к другому желанию. И так она переходит от одного желания к другому, это горизонтальное движение, оно никогда никуда не приводит. И доказать женщине ничего невозможно - она должна сама в этом убедится. Ибо послушание есть следование за истиной. Вы никогда не задумывались, что женщины принципиально непослушны?
Если же аргументы и факты оказываются слишком убедительными, и начинают ломать женщину, то она поступает по-своему, по-женски. Она на словах соглашается со всем этим, в глубине души же продолжает мыслить по-своему: 'авось всё это неприятное для меня забудется'. Если же не забывается, а факт продолжает упрямо висеть перед носом - то его нужно опутать таким коконом условностей и возражений, что факт окажется изолированным от жизни. Женщины будут ссылаться на своё настроение: 'да, это, конечно, факт, но у меня сейчас нет настроения об этом думать'. Женщины сильнее фактов. А когда у женщин было 'настроение' познавать истину? Это дело мужское: для мужчины счастье в истине; для женщины истина - в счастье. Либо женщины извратят истину, очевидную истину настолько, что она предстанет в выгодном для них свете; в эту извращённую, удобную для них истину они и уверуют.
Суть же в том, что нуждается в легенде о Гамбринусе, придумывает всех этих Гамбринусов та часть нашей натуры, которую стоит назвать женской.
Давайте подумаем, не бывает ли так, что и мы, как женщины, отстаиваем свою веру, а не истину. Мы смотрим на мир через очки нашей веры; это мешает искать истину. Но и истина мешает по-прежнему верить.
Истина и вера - совершенно разные вещи. Этот изначальный постулат следует иметь в виду, если вы хотите посвятить себя истине.
В итоге христианство окажется у них в подчиненном положении, и подобно любителю пива, они будут уверять себя: 'Это дураки те, кто говорят, что христианство и материнство несовместимы. Что же, если я люблю христианство, и имею потребность в материнстве, то теперь от чего-то из этого отказываться? Почему я должна выбирать что-то одно? Я же хочу всё?!' Это инвариант фразы 'Это как же, разве я не хорошая?!' То есть хочу, чтобы у меня было всё, и чтобы мне за это ничего не было. Бабство, на метафизической его глубине - это когда хочется всего, чтобы у меня всё было - и пиво, и вера в христианство, чтобы всё было у меня, тогда я хорошая. У меня может быть всё, почему одно противоречит другому? Пусть будет всё. Но в жизни так не бывает, нужно от чего-то отказываться.
Постепенно наш любитель пива либо забудет об отвлеченной истине, что 'пиво - плебейский напиток', либо трансформирует её так, чтобы продолжать служить своим потребностям, то есть пить. Он как-то изощрённо истолкует утверждение про пиво, оплетёт его кучей условностей. Он изобретёт красивую легенду, что пиво изобрёл король Гамбринус, хотя это скорее всего не так, и легенда была придумана с очевидной целью - с той же была придумана легенда, что Chevignon был лётчиком; тут Гамбринус, там Chevignon. Ну как это король, которого чуть не с ложки кормят, у которого дворец челяди, он - вождь, лидер, он не должен ронять авторитет, тем более в то суровое время - как это он будет не воевать, не восседать на троне и принимать послов, а экспериментировать с солодом? Такая легенда могла возникнуть только после нашего Петра I, это легенда, она удобна производителям и торговцам пива. Мы знаем теперь, что и пьющие пиво в ней тоже заинтересованы.
Наш любитель пива сошлётся на мнение каких-то ещё авторитетов - других королей, которые якобы пили пиво, аристократов, какую-то знать - чтобы истина 'пиво есть плебейский напиток' приняла совсем другой вид, превращённый, то есть такой, чтобы и пиво продолжать пить, и как бы сохранить эту истину, типа от неё не отрекаться: да, вроде как плебейский напиток, но ведь его же изобрёл король! Но это будет уже другая истина, это вообще не будет истина, то-то и оно.
Всё эти 'довесочки', меняющие суть дела - они от лукавого, от наших потребностей; это не мы. Наша суть - это истина. Истина всегда очевидна и проста, 'довесочков' и толкований она не требует, но она требует решительного отказа от себя, от своих потребностей, в нашем случае - отказа от пива. Существует или истина, или наши потребности; здесь строгая дизъюнкция, мы должны выбирать. Иначе мы будем бабами или 'интеллигентами', верящими не в истину, а в Шевиньона, во все эти искусственные реалии, безвольными тряпками, которых все ругают. Невозможно верить в истину и продолжать жить, как раньше. Истина - это тип жизни, это сама жизнь. Если человек не принимает её, он продолжает пить пиво. Если он продолжает его пить - то он уже не примет истину. 'Ибо кто имеет, тому дано будет, и приумножится...'
Собственно, это положение дел не так уж и плохо: человек живёт себе - поживает, попивает своё пивко... Но нам важно понять то, что существует он теперь уже в выдуманном (к каком-то отношении) мире, мире с извращённой системой координат, он смотрит на мир через очки своих привязанностей и (материальных) потребностей. Это всегда оглупляет. Разумеется, глупость - не грех, но всё же некоторое неудобство, особенно если она связана со всеми этими вещами, с пивом, например. И чем больше у человека потребностей, которые он _с_ч_и_т_а_е_т_ естественными, в которые он _в_е_р_и_т_, тем он глупее; вера, что 'пиво - это вовсе не плебейский напиток' - частный случай такой веры. Человек постепенно впадает в зависимость, духовную зависимость от всех этих вещей, то есть - их производителей, которые подсовывают 'потребителю пива' всё новые продукты, и, приучая к потреблению их, заставляют в них верить, как в пиво: это не плебейский напиток, верь не в это, а в то, что пиво изобрёл король Гамбринус: разве он плебей?
И здесь начинается неприятное: внимание человека, его духовное внимание, оно идёт не за истиной, и даже не за пивом, а вот за этим хитрым софизмом, что пиво изобрёл король, а король не плебей по определению. Значит, и пиво не плебейский напиток. Человек думает уже не об истине, и даже не о пиве, а о сказке про изобретательного короля, он в неё верит. Теперь он живёт уже в мире мифов, потребительских мифов - про Гамбринуса, Шевиньона, про ещё кого-то, каждый производитель изобретает свой миф. Неприятно то, что человек в мире этих мифов, он не умён. И это так потому, что с самого начала он выбирал наиболее удобную для себя веру: разумеется, вера в то, что пиво - это плебейский напиток менее удобна, чем вера в изобретение пива Гамбринусом, менее удобна, чтобы и дальше продолжать пить. Человек подбирает под себя веру, как женщина примеряет новое платье: хорошо ли сидит? Все ли недостатки фигуры скрывает? А потом, одев это платье, уже верит, что недостатков фигуры у неё и нет, она от них абстрагируется. Потеря себя, утрата потребности в истине - она вот с этого 'пива' и начинается...
И если мы теперь захотим докопаться до первоначальной истины про пиво, найти, так сказать, его ядро или зерно, понять, является ли оно изначально, по своей сути плебейским, то нам придётся пласт за пластом снимать все эти напластования - легенду про Гамбринуса, примеры про пьющих пиво английских аристократов, какие-то рекламные артефакты, и всё прочее. Теперь истину очень трудно вскрыть; да и возникли уже целые категории влиятельных людей, кто в этом не заинтересован, те же самые производители пива, какие-то смежники, выпускающие сушëную воблу, рыбаки, которые еë ловят, производители сухариков, банок и бутылок, транспортники, которые пиво перевозят, правительство, которому все они платят налоги, депутаты-лоббисты, которые защищают их интересы... Легенда про Гамбринуса обслуживает всех этих людей, она их кормит. Вся эта мощная пирамида не желает, чтобы многие осознали, что пиво - это плебейский напиток; пирамида, она кровно заинтересована, чтобы верили в изобретение его Гамбринусом. В общем, эти мировые воротилы как-то смирятся с идеей про 'плебейство', но при условии существования комментария, толкования, 'довесочка' про Гамбринуса: так в тесто добавляется закваска, которая вроде бы не меняет этого теста; так в еду добавляется соль. А чистая истина - без соли и закваски - она несовместима с существованием этих людей; они будут с нею драться. Они будут добавлять выгодную для них приправу в любую еду. Пусть 'пипл хавает'.
У проституток тоже есть свой красивый миф, свой собственный Гамбринус. Хотите, расскажу? В каждом городе, каждой проститутке известна история о том, как богатый клиент влюбился в одну из них, а потом и женился. Красивый миф, не правда ли? Нетрудно видеть, какую функцию он несёт: он 'духовно' укрепляет проституток. Теперь они могут со спокойной совестью продолжать: а вдруг? Вдруг и мне так повезёт? Я не просто теперь занимаюсь проституцией, но как бы перебираю 'кандидатов', в поисках того самого. Если бы этого мифа не было, его стоило выдумать. Если бы его не было, в душе у проститутки образовалась пустота - пришлось бы мучиться, страдать, работать со своей совестью, что-то делать со своим занятием, то есть кардинально менять образ жизни. В конечном счёте, наличие мифа о богаче способствует продолжению ими своего занятия.
Если есть 'голая', неприкрытая истина, она стоит перед нами - она бросает нам вызов. Мы или идём за ней, или изобретаем миф, которым прикрываемся - и от истины, и от нашей совести.
Миф примиряет нас с совестью, ибо совесть связана с истиной, это весть об истине, она связывает нас с истиной: 'со-весть'. Чтобы найти компромисс, устраивающий нас обоих - и нас, и нашу совесть, - мы изобретаем некий довесок к истине. Проститутки знают, что их занятие нехорошо, но, подумав об этом, они тут же вспоминают о 'богатеньком буратино', своём уличном Гамбринусе, и успокаиваются. Думаю, сутенёры и начинают вербовку с рассказа об их профессиональном Гамбринусе. Они также не заинтересованы в развенчивании этого мифа. А кто вообще заинтересован?
Любой 'Гамбринус' (в смысле - соответствующая легенда) возникает как разрешение противоречия, как результат внутреннего конфликта, в 'зазоре' между нами (нашей душой, нашей жизнью) и истиной. Как бы там ни было, наша душа смутно чувствует, что живёт не по истине; это может начать её мучить. И тогда она изобретает себе Гамбринуса, соответствующего ситуации, чтобы успокоить совесть. Не будь такого душевного мучения, не раздавайся в нас голос совести - не было бы и гамбринусов.
То же самое происходит и с христианством. Оно предполагает настолько высокий тип жизни, такой запредельный уровень требований к себе, что нормальный человек вынести этого не может. Невозможно жить, имея только одну рубашку. Невозможно стать бродячим проповедником, как Иисус. Невозможно отказаться от материнства. Невозможно не стремиться к 'лучшей жизни'. В 'зазоре' между высокими требованиями христианства и нашей немощью возникают новые, христианские 'Гамбринусы'. Однако грустно не потому, что изначальный христианский идеал померк. Обиднее всего то, что никого он не интересует даже теоретически: все воспринимают церковные установления как истину в последней инстанции.
Это своего рода духовная надстройка над 'христианским Гамбринусом'. Утверждение, что Церковь непогрешима, что всё Предание, церковное учение и церковная практика произошли непосредственно от Христа, и не несут на себе многочисленных наслоений от наших слабостей - это 'Гамбринус' 'Гамбринуса' христианства.
В христианство было много чего добавлено. И есть целые корпорации, которые не заинтересованы в открытии изначальной Христовой истины; эти корпорации, их воротилы, они уже срослись с остальной мировой элитой - элита, она, как вы знаете, она едина. Элита, любая элита - хоть церковная, хоть атеистическая, хоть кагебешная - всегда противостоит толпе, и потому у них мощные центростремительные силы. Они готовы поддерживать друг друга - верующие и атеисты, правительство и владельцы корпораций. Это они, элита в целом, убили Александра Меня - он во многом ошибался, но он пытался вскрыть ядро истины, он создал нежелательный прецедент самостоятельного поиска. Если бы он был героем-одиночкой - то всё было бы хорошо; но, к сожалению, слишком многие пошли за ним. Мода на 'чистую истину' - в нашем мире она слишком многим невыгодна. Подумайте на досуге, что выгодно мировым производителям, подумайте, какова их вера, и какую веру они транслируют в мир, подумайте об этом. Ваша жизнь тогда изменится.
Иногда нам с таинственным видом сообщают: вот, Мень приблизился к какой-то особенной, тайной, эзотерической истине, и его тут же "убрали". Ни к какой тайной истине он не приближался. Он попытался искать истину сам, вопреки своей жреческой корпорации, вопреки всей системе, которая в этой истине была не заинтересована. О такой ситуации снята половина голливудских фильмов, всё это старо, как мир.
'Тайная истина', 'тайное учение', скрытое от глаз непосвященных - это дешёвый трюк для подростков, нуждающихся в самоутверждении. Это игра на инстинктах, на низменном желании ощущать себя избранным. Иисус говорит, между прочим: 'Итак, если скажут вам: <...> вот, Он в потаённых комнатах - не верьте'.
Истина не связана с тайной, она очевидна, так как связана с жизнью: 'Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным' (Мр., 4, 22). Нет истины без бытия и нет бытия без истины. Не бывает тайных истин, скорее уж наоборот: чтобы понять истину, нужно открыть глаза на то, что лежит перед нами: 'Очами смотреть будете, и не увидите' (Мф., 13, 14). Чтобы увидеть истину, нужно иметь волю, нужно уметь раскрыть глаза.
Мы существуем в мире навязанных нам истин. Их навязывают заинтересованные лица, кровно заинтересованные. Эти производители пива, изобретатели сказки про Гамбринуса и прочих корпоративных и идеологических легенд, изобретатели культа Божией Матери, легенды прогресса, они, разумеется, считают, что владеют миром, так как имеют в руках мощный инструмент навязывания всем всё новых и новых потребностей; эти последние преподносятся уже как элементы веры. Верьте в Гамбринуса, - говорят нам, верьте в святую воду и просфорки, верьте в то, что христианство совместимо и с богатством, и с материнством - это и есть истинная вера. Так легче жить, ваша душа получит облегчение. И за ними идут, им верят; мы теперь знаем почему.
Они думают, что владеют миром, но в действительности это не так: наша 'мировая элита' (её ещё называют 'мировая закулиса', Зиновьев, например, называет) точно так же зависит от этой толпы, как и толпа от неё. Апостол Пётр однажды заметил, что 'кто кем побеждён, тот тому и раб' (2 Пет., 2, 19). За мировое господство тоже нужно платить. У нас, мелких - только 'пиво', и мы не считаем его плебейским, верим в него, у них - весь земной шар, и они теперь верят в него, но не в Истину.
Истина связана с миром материальным. Но соответствие тут обратное: чем большим количеством вещей мы владеем, тем больше Гамбринусов поселяется в нашей душе, и тем дальше мы от истины.
Дело в том, что не существует просто вещей. Любая вещь не нейтральна идеологически, она несёт в себе, как бы в снятом виде, собственную легенду. Каждая вещь имеет своего Гамбринуса, и, обретая вещь, мы запускаем этого Гамбринуса в нас.
Чем большим количеством вещей мы владеем, тем большим количеством легенд и мифов, Гамбринусов, мы захламляем наше сознание. Знаете, как новый компьютер можно захламить софтом, а потом придётся переставляться, или хотя бы чистить реестр. Но наше сознание - это не жесткий диск. Его нельзя переформатировать и вернуться к изначальной чистоте. Что мы имеем, то и несём. Бывает такое, что легко приобрести, но избавиться очень трудно - например, те же вирусы.
Легенда о Гамбринусе - точно такая же лишняя программа, она как вирус (или, может быть, червь). Каждая вещь имеет такую программу, и, приобретая вещь, мы устанавливаем ещё и программу. Одно не существует без другого, к сожалению.
Эти программы-легенды-Гамбринусы нам не нужны, с ними мы только удаляемся от истины. Невозможно нейтральное обладание вещами - любая вещь несёт с собой некое духовное дополнение, легенду, точно так же, как каждая софтина неизбежно прописывается в реестр.
За каждой вещью, которой мы обладаем, за ней всегда прячется свой собственный Гамбринусик. Вещь окружена аурой, 'полем' из такого Гамбринуса, из её локальной легенды. Все вещи, которые мы имеем, захламляют нашу душу. Чем больше вещей, тем меньше остаётся в нас души.
Чем больше у нас вещей, тем меньше остаётся у нас самих нас. Мы постепенно погружаемся в этот мир вещей, тем самым утрачивая самих себя. Богатство, это конечно, хорошо, но оно ведёт к господству легенд в нашей душе, легенд, которые вымывают наше 'я', связанное с истиной. Обратите внимание, что говорит Иисус Христос: 'трудно богатому войти в Царствие Небесное' (Мф., 19, 23). Он имеет в виду именно этот момент, а не пресловутую жадность.
А теперь представим себе положение людей, которые обладают всем земным шаром, вот эту 'мировую закулису'. Представляете, что у них осталось от души? Насколько извращённо их понимание истины? Кроме этого земного шара, у них вообще ничего не осталось. Интересно, что Христос намеренно упоминает именно об этом, о 'мировом правительстве': 'Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит?' (Мф., 16, 26). А, собственно, что такое душа? Это чистый, новенький 'винт', это умение воспринимать истину. Месседж до закулисы, разумеется, не дошёл... Как вы думаете, у этого 'правительства' есть какие-либо основания любить Христа?
Господство есть иллюзия: в действительности это рабство; господство и рабство свопируются, меняются местами. Не говоря уже о том, что наши 'мировые господа' являются пленниками ещё и самых простых потребностей, тоже пьют такое же пиво; их зависимость больше.
В мире всë иерархично. Легенды о Шевиньоне, Гамбринусе, о ликëре "Бенедиктин" находятся в подчинении у самой главной легенды. Эта царь-легенда, "легенда-штрих", миф, стоящий над всеми мифами - глобальный миф о развитии человечества, о прогрессе. Если в мифе о Гамбринусе заинтересованы определëнные группы, то в мифе о прогрессе заинтересованы все, всë человечество, а особенно мировая элита. Он обслуживает интересы всех. Гейдар Джемаль проницательно замечает, что 'пошляки, владеющие прессой и умами, убеждают пошляков, ничем не владеющих, что горячая вода в кране и пластмассовый плеер на шее - вполне приличная компенсация за отнятое право быть собой'. Характерно то, что субъективно наш 'любитель пива' считает, что живёт всё лучше и лучше, и что самое главное в жизни - это прогресс. Прогресс - это высшая стадия пива, и вера в прогресс, в эту парадигму модерна - это высшая вера, она доминирует в нашем бытии. Истина уже не нужна в нашем мире, голая истина. Мир наших 'любителей пива' постепенно погружается в пучину без-умия. Невозможно иметь много хороших вещей - и за это не платить. Платить не из своего кошелька, разумеется, это как раз мелочь, но платить своею душой, своею внутренней свободой, своими мозгами. Знаете что? Я, в общем, не очень люблю коммунистов. Но мне кажется, что вот _э_т_о_ они понимали.
Прогресс и истина две вещи несовместные, и мы теперь знаем, почему. Мы знаем также, что человечество в своëм развитии идëт не к истине.
Хорошо, что речь идёт о такой невинной, в общем-то, вещи, как пиво. А ведь это могло бы быть и не пиво, а например, понимание того, зачем приходил Божий Сын... Или - откуда взялся культ Божией Матери. Самый факт бытия Бога оброс к нынешнему времени всевозможными 'приправами' да толкованиями. Заинтересованные лица также могли здесь кое-что изменить. Невероятно трудно докопаться до 'чистого ядра'.
Христианство - это такая вещь, настолько мощная истина, она имеет такой крупный масштаб, что заставляет человека отказываться _о_т_ _в_с_е_г_о_: от мира, мирских привязанностей, дома, богатства, детей, будущего, от самого себя. 'Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною'. Эта фраза Христа есть и в Евангелии от Матфея, и у Марка, и у Луки. Иди за мной - ну казалось бы, что тут можно толковать, ведь и так всё ясно и понятно?
Однако это весьма трудно. Мы видели уже, что некоторым трудно отвергнуться от себя даже в таком простом предмете, как пиво, трудно признать, что это плебейский напиток. Это ведь мелочь - просто пиво, но даже и в этом им может быть трудно. Между любовью к пиву и истиной о его плебействе лежит некоторый зазор, бытийная расщелина, пропасть, через которую нужно уметь перешагнуть. Перешагнуть не в смысле признать на словах, а в том, чтобы перепрыгнуть туда, за истиной, откуда нет возврата, чтобы более не пить плебейский напиток, не причащаться этой ложью. Теперь мы можем понять, какая пропасть, какая бездна, лежит между нашей реальной жизнью, и реальным последованием Христу. Это почти невозможное дело, есть такая работа Фомы Кемпийского 'О последовании Христу', её прекрасно перевёл Константин Победоносцев, перевёл с латыни. Так вот, Фома Кемпийский там в деталях разбирает этот процесс последования.
Христос не случайно учил не заботиться о материальном - вот об этих всех вещах, о пиве. Он отлично знал, что мы начнём с пива, потом перейдëм к Гамбринусу, а закончим на прогрессе. В служении истине следует быть бескомпромиссным. Кто-то, кажется Микеланджело, говорил, что "искусство ревниво, оно хочет, чтобы человек принадлежал ему целиком". Так вот: истина тем более. Истина жаждет бытия. Бытие жаждет истины. Они не смогут друг без друга. Но высшая истина - она не в прогрессе, она во Христе.
Когда мы следуем за Христом, когда мы по крайней мере стараемся служить этой великой Истине, то мы тем самым и причащаемся Христу. Это последование и есть причащение. Оно, безусловно, не отрицает церковное Причастие, это разные вещи. Но без реального последования Христу Причастие в храме оказывается признанием истины Богосыновства на словах, оно оказывается симулякром. Это как если бы я признавал, что пиво - плебейский напиток, но продолжал его пить. То же и с христианством - уж если признавать его за учение Сына Бога, то нужно признавать реально, нужно следовать за Ним, а не ходить причащаться в церковь на уик-энд. Или, если живёшь в своё удовольствие, отказываясь от каких-то мелочей, например от мяса в пост, то ни к чему считать себя христианином. Если ты ходишь в церковь, если соблюдаешь пост - ты ещё не христианин, это камуфляж, ты себя обманываешь. У Христа всё идёт прямым текстом, как 'пиво - плебейский напиток': понял это, и перестал пить, перестал причащаться миру плебейства.
Истина - это тип бытия, это такой способ существования. Не бывает истины, оторванной от бытия, это одно. Это как материя и энергия, они объединены определённой формулой. Если мы понимаем, что пиво - плебейский напиток, то мы должны отказаться от него, сменить образ жизни. Нужно жить по этой истине, которую мы поняли, которую сделали частью себя - а иначе, что это будет за истина? Нужно выбрать что-то одно: или мы живём по истине, и не пьём пива, или его пьём, но тогда не нужно говорить об истинах, обманывая себя красивыми словами, нужно просто пить, скатываться к тотальному потреблению, к потребительскому скотству. Если человек не живёт по истине, если он не идёт вперёд - то он идёт назад. Надо идти вперëд, даже чтобы просто оставаться на месте.
Про пример пива все понимают, а вот про церковное Причастие - почему-то нет. В случае пива изобретают легенду о Гамбринусе, рассказывают об аристократах, крутят рекламу, где его пьют не плебеи - и в случае христианства делают аналогичное: изобретают церковную практику, всякие наставления для духовников, рассказывают о поучениях святых, продают кучу книг в иконных лавках о том, что христианство совместимо с мирской, нормальной жизнью, и что отвергаться от себя нужно постепенно, и вообще по мере своих сил. То есть - так, как нам удобно. Но Иисус не говорил: 'возьми такой крест, какой тебе удобен', Он сказал 'возьми крест свой', максимальный крест. Он требовал от людей по максимуму. Если мы христиане - то нужно жить в этой истине, что она там от нас требует, возьмите Евангелие и прочтите. Там всё просто изложено, но это трудно сделать, предельно трудно.
Женщины, которые последовали за Христом - они взяли свой крест, и у них не было детей. В Евангелии не упоминается, что у этих женщин были дети, и это не случайно. Невозможно иметь детей и быть бродячим проповедником, это несовместимо. Даже цыгане путешествуют табором, но они ничего не проповедуют. Те женщины рядом со Христом выбрали свой крест, они шли за Христом, отказавшись от всего. Они имели цельное, монолитное мышление, они понимали, что взяв одно, от другого поневоле отказываешься. Но современные женщины хотят получить всё и сразу: и счастье материнства, и называть себя христианками, потому что они потребители, им хочется всего, их сознание мозаично.
Человечество трансформировало христианство под влиянием своих плотских привязанностей, этой своей 'личной' составляющей; оно подстроило христианство под себя. Оно сделало худшее, что может быть - связало его с прогрессом. И человечество, подобно нашему любителю пива, не умеет уже отделить одно от другого: своё 'я' от своей любви, своих потребностей; любовь к пиву от истины, что это плебейский напиток, христианство от прогресса. Суть в том, что человечество любит 'пиво' куда больше истин; оно считает их отвлеченными. Оно подчинило истину своим потребностям, поставило своё 'я' выше истины, но само верит, что это не так. Человечеству нужно верить, что оно хорошее.
Человечество никогда не жило истиной, только верой. Отто Ранк пишет, что "наш поиск истины в глубинных мотивах действия и мышления человека деструктивен. С истиной невозможно жить. Для жизни человеку нужны иллюзии, не только внешние иллюзии, такие как искусство, религия, философия, наука и любовь, но и внутренние иллюзии, которые обуславливают внешние. Чем больше человек может принимать реальность за истину, видимость за сущность, тем он более стабилен, приспособлен и счастлив. В тот момент, когда мы начинаем искать истину, мы разрушаем реальность и наши с ней отношения..."
Человечество не хочет связываться с истиной потому, что она предельно жестока, она требует самоотверженности, победы ад собой. А человечество - это женщина, ей не нужен рывок, ей нужно сытость и счастье. Ей нужны легенды о Гамбринусе.
Из того, что у большинства женщин есть потребность в материнстве, вовсе не следует, что материнство совместимо с христианством. Другое дело, что при большом желании совместить и то, и другое, можно выкрутить из учения Христа оправдание, сакрализацию своего материнства. Собственно, так и случилось. Вместо Гамбринуса и Шевиньона у нас теперь будет Божия Матерь, там было пиво, здесь - потребность в материнстве, но схема-то, модель, по которой всё это работает, она одинакова: мы создаём мыслеформы под свои изначальные потребности, эти последние - первичны, и любую веру мы адаптируем под них. Но сути дела всё это нисколько не меняет. Истина - остаётся таковой даже и тогда, когда в неё верит хотя бы один-единственный человек.
Один мой комментатор, Михаил (peshkov@inbox.ru), отзыв идёт под # 316 от 2005/12/14 написал чрезвычайно показательную вещь: 'Уж если так сложилось, что времена сегодня такие, какие есть, <...> то сетовать на это бесполезно. <...> Империя развалилась, но врядли у них не было философов, просто, видимо, их усилий не хватило. Во-вторых, сейчас уже слишком много шагов сделано, слишком велика инерция мирового сообщества. Поэтому говорить можно, в сущности, лишь о локальном (если не сказать, очаговом) устроительстве отношений (семей, браков, как угодно). Причем <...> шансы построить действительно счастливые отношения довольно относительны. По сути дела, из семей, которые выдержат испытание временем в этой атмосфере, наверняка, будет выделяться, в процентном соотношении, союз с сильной и мудрой женщиной, для которой семья все же первоценность, и среднеумного мужчины, который бы помогал бы эту Семью строить и, которого, вполне устраивала бы его роль'.
Это очень убедительные, даже, пожалуй, мудрые слова; они, тем не менее, нуждаются в точной расшифровке в правильной системе смысловых координат. Важно понять, что Михаил в неявной форме стоит на той самой естественной и искренней позиции 'любителя пива'; даже со всей своей жизненной мудростью он выступает как 'певец' человеческих потребностей: 'Мы - реальные ребята, нужно смотреть на вещи реально и исходить из наших реалий, надо жить как реальные люди и строить реальные семьи'. Реальные ребята - это те, кто верит в Гамбринуса. Михаил предполагает не заморачиваться философскими рассуждениями, а следовать своим разумным потребностям. Поиск истины как таковой Михаила не интересует. Применительно к рассмотренному выше примеру Михаил как бы говорит: где она, эта истина? Кому она нужна? Нужно найти хорошее пиво. Мы говорим с ним о разных вещах, я - в конечном счёте, о поиске истины, Михаил - о служении своим изначальным потребностям.
Своей фразой о союзе с 'сильной и умной женщиной', и так далее, Михаил, по сути дела, призывает 'пить себе пиво' и дальше, ведь очевидно, что такая женщина полностью подчинит себе мужчину и вынудит его заниматься чем угодно, но только не бескорыстным поиском истины. Это будет такой потребительский союз, направленный на размножение. Не надо быть сильными и искать истину, призывает нас Михаил. Станьте слабыми, подчинитесь сильной женщине, и всё будет ОК. Ведь истина - она как бы и не существует. Она в пиве. Её надо подчинить потребностям в пиве. Она только мешает жить...
В конечном счёте, такой подход приводит к бредовой демократической идее, мол у каждого своя истина. Общей, единой, высшей истины, не существует. Следуйте, господа, собственным потребностям. Ничто не должно вам мешать...
Не может быть даже двух истин. Пиво - безусловно, плебейский напиток, несмотря на то, что его изобрёл король, что его пили и пьют аристократы. Сути дела это совершенно не изменит.
Истина - если она такова - от наших пристрастий, любви и жизненных потребностей не зависит. Она не релевантна, она абсолютна, она существует вне времени и пространства и уж тем более вне нашего пола, она как Бог. Совсем наоборот: это мы можем зависеть или не зависеть от неё.
И если какие-то люди, много людей, большинство, не желают соотносить своё бытие с истиной, то из этого не следует, что остальные должны подстраиваться под это большинство. Под это большинство не должен подстраиваться даже один-единственный носитель истины. Ибо даже одиночка с истиной - это уже большинство.
Истина, высшая истина - и есть норма. Она остаётся нормой, даже если в неё верит лишь один человек, тогда как остальные верят в 'пиво'. Даже если все СМИ будут с утра до вечера об этом трубить, а всё человечество уверует в это, даже если пиво законодательно объявят аристократически напитком - то всё равно прав будет тот единственный, кто скажет: 'пиво - это плебейский напиток'. А, собственно, что такое законы, как не очередное 'пиво'? Если законы служат не истине, а нашим потребностям, нашей 'любви к пиву' - то тем хуже такому обществу, лучше ему вообще не жить.
И пока этот единственный, знающий истину, умеющий всем противостоять, пока он есть - у всех остаётся шанс. Шанс в это поверить, так как ещё остался в обществе живой носитель этой истины; бытие общества теперь двумерно, у него есть возможность создать вектор в сторону этого носителя истины, направить развитие в правильную сторону. Честертон говорит, что 'Добро - всегда добро, даже если ему никто не служит'. Он не совсем прав: чтобы добро существовало, должен быть хотя бы один его носитель - точно так же, что нужен хотя бы один человек, чтобы существовало понятие 'красота'. Без этого одного никакой красоты в природе не будет. Красота - в глазах воспринимающего, говорят англичане.
То же самое и с истиной. Если не будет хотя бы одного-единственного её носителя, то общество превратится в точку, оно уже не будет развиваться. Не следует путать прогресс с движением к истине, к жизни по истине. С точки зреня истины прогрессивное развитие есть вращение в одном круге, стояние на месте. С таким обществом можно заканчивать. Его погубит мировая энтропия.
Существует убедительная модель взаимоотношений этого 'одного' и любящего 'пиво' общества; и я сейчас вам о ней расскажу.
Позволю себе напомнить суть дела. Предыстория вопроса такова;) Бог сообщает Аврааму, что собирается уничтожить Содом и Гоморру, и Авраам спрашивает Его: как, уничтожишь вместе с праведниками? (то есть теми, кто живёт в правильной системе жизненных координат). Уничтожишь ли, если таковых наберётся хотя бы пятьдесят? Бог пообещал, что в случае пятидесяти не уничтожит. Тогда Авраам спросил то же самое про сорок, потом про тридцать праведников. Бог пообещал, что и ради них пощадит 'место сие'. Доторговались и до десяти. И ради них Бог пообещал сохранить город.
Потому что, пока был этот десяток, у города ещё оставался хоть какая-то возможность изменить свой 'modus vivendi'. Наличие этих праведников создают как бы иной вектор, иное измерение существования обывателя. Без него - в самом высоком смысле - существование обывателя становится бессмысленно. Бхагаван Шри Раджниш очень метко выразился, что 'толпа никогда никуда не приходит'.
Но вот что интересно. Сказав: 'Не истреблю ради десяти', Бог 'пошёл, перестав говорить с Авраамом' (Быт., 18, 33). Он уходит не прощаясь, без каких-либо заявлений и пожеланий на будущее, молча; но молчание это содержательно. Молчание Библии содержательно всегда. Авраам тут же расшифровывает его: десяти праведников не наберётся.
Далее Бог использует своего рода 'лакмусовую бумажку': посылает двух вестников в город, дабы проверить, как их примут. Собственно, для жителей это был самый последний шанс.
Их встречает сидящий у городских ворот Лот - человек, имеющий совершенно иные взгляды, чем горожане; с их точки зрения он полный извращенец и неудачник, вписаться в местное сообщество и его нравы ему не удалось. Говоря нашим языком, у него были проблемы с социализацией.
Он встречает посланников первым, кланяется, и, зная 'пылкий нрав' горожан, тут же заводит посланников к себе домой. События продолжают развиваться: вокруг дома собираются решительно всё мужское население города, привлечённое необыкновенной красотою пришельцев. Новое тело, новые эмоции, и всё такое... Народ скандирует: 'Выведи их к нам, мы познаем их'. Тут Лот идёт на ту же самую жертву, что и ранее Авраам: он собирается пожертвовать своими дочерьми, и предлагает их распалëнной и обезумевшей толпе. Собственно, и Авраам, и Лот - они существуют в одной парадигме, и пример это подчёркивает. А в мире существует только одна парадигма - служение истине. Всё остальное - это от неё отклонение, девиантность, это Содом и Гоморра.
Духовное видение подсказало Лоту (как и некогда Аврааму), что иначе погибнут все, в том числе и он, и те же самые дочери. Но тамошние мужчины ничьими дочерьми давно уже не увлекались... В результате посланники защищают Лота от толпы и предлагают ему со всей роднёй немедленно покинуть город.
Здесь начинается очень интересное, это имеет непосредственное отношение к 'бабской' тематике. Кроме Лота, в доме были ещё пятеро: две его дочери, два зятя и жена. Зятья (кстати, вполне нормальные и, скорее всего, неглупые люди, коль скоро, вопреки общепринятому, они жили в полноценном браке с женщинами) _н_е_ _в_е_р_я_т_ Лоту, что город сейчас сгорит, и остаются; все женщины уходят за ним.
Обратим внимание: как верные жёны, дочери Лота должны были остаться со своими мужьями, в то время было так принято. Вместо этого, они выбирают Лота с его идеями, входящими вразрез с общепринятыми, и беспрекословно за ним идут, не оглядываясь на своих 'законных половинок'. Чем-то - может, женской интуицией? - они почуяли, что устами Лота глаголет истина, и они пошли за Лотом - бросив дом, бросив всё имущество, пошли в никуда. Идёт и его жена, но с ней-то всё более-менее понятно.
Для всех этих женщин носителем истины был Лот. Для его дочерей именно он был носителем её, а не их мужья, не их женские желания - не нужно доказывать, что все эти женщины очень хотели остаться дома, с мужьями, тем более, что в этом городе было практически невозможно найти нормального мужчину. Кроме того, ничто ведь пока не предвещало уничтожения города. О грядущих катаклизмах знал только Лот. Не нашлось ещë девяти праведников.
Лоту поверили _ж_е_н_щ_и_н_ы_, а не молодые умные мужики. Это говорит о том, что дочери Лота были духовно выше, чем их мужья. Эти последние в критической ситуации, когда речь шла о жизни и смерти, так сказать, духовно пали, они оказались хуже, чем дочери Лота.
Дальше всё в точности как в голливудском кинематографе: они вчетвером, в замедленной съёмке, выбегают из городских ворот, а сзади уже поднимается сплошная стена огня. Нужно уйти как можно скорее, не оглядываясь: то, чем жил объятый пламенем город, эта порочная парадигма, она привела к уничтожению той цивилизации. Нужно прежде всего духовно отстранится, дистанцироваться, очиститься от неё; нельзя даже оборачиваться, чтобы взглянуть на пылающий город: 'некто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадёжен' (Лк., 9, 62). Воспоминание - это приобщение, это причащение. Причащение - это воспоминание.
От беглецов требовался, казалось бы, формальный момент - лишь не обернуться, лишь не вспоминать о былом не приобщаться к этому прошлому. Тот, кто обернётся, погибнет, так как он - своей волею - уже допустил в сердце этот червячок соблазна, личинку соблазна, этот помысел; он запустил губительный процесс, столь блестяще описанный Нилом Сорским: 'прилог - сочетание - сложение - пленение - страсть'. Этот процесс со временем разовьётся вовсю, и потом, чтобы докопаться до истины, придётся слишком много разгребать. Женщины подвержены соблазнам, если начнут, их уже не остановить. Надо пресечь процесс in statu nascendi, ещё в момент возникновения. Женщинам следует хранить чистоту. Для женщины чистота - и есть истина.
Обернулась только жена Лота, и её тут же выводят из большой игры за чистоту будущей цивилизационной парадигмы, которую совместно начали Авраам, Бог и Лот. То, что она обернулась, это показало, что жена Лота своим сердцем, своими привязанностями так и осталась в этом городе; для неё он не сгорел. Этот город всегда будет жить в её душе; по механизмам коллективного бессознательного, невербально, она транслирует всё это своим детям, всем потомкам - даже невзирая на возможное противодействие мужа. Потребительские ценности живучи, они живучи как гуауды в 'Звёздных вратах'. Оставил такого в своей душе - и он породит потомство. И тогда Содом вновь возродится, он восстанет из пепла.
Нам не дано справиться с бессознательным женщины. Если она оборачивается на систему извращённых ценностей, на 'город пороков', если в ней живёт эта зловредная личинка, вот этот потребительский 'гуауд' - то это диагноз, это уже навсегда.
Жена Лота превращается в соляной столб. Вообще-то, она могла бы не уходить из города, всё одно померла, но её пожалели, ей всё же дали шанс. Он был дан некогда и Адаму. Дан он - теперь - и нам.
По большому счёту, жена Лота - это мы и есть. Нам тоже дали шанс уйти навсегда из мира с вывороченными ценностями. Нам дал это Иисус Христос, посланник Бога, причём прямым текстом, без обиняков: 'не любите мир, ни того, что в мире', 'не можете служить Богу и мамоне', 'не заботьтесь, что вам пить и есть', не заботьтесь даже о завтрашнем дне...
Простая и ясная истина, и она не нуждается ни в каких толкованиях и дополнениях. Не оборачивайтесь! Если мы обернёмся, если допустим соблазны в свою душу - соблазны потребительского мира, соблазны веры не в чистую истину, но в пиво и Гамбринуса - то с нами произойдёт то же самое, что и с женой Лота. Вы знаете, вы чувствуете, что я прав - вас смущает лишь то, что говорит это какой-то там Бегемот.
Мы сейчас только, какие-то последние две тысячи лет - для истории это не срок! - выбегаем из пылающего города. Но голова наша уже начала поворачиваться назад. Что есть истина?
Лот c _д_в_у_м_я_ женщинами уходит в другой город. В Библии вообще всё не случайно, цифра 'два' тут тоже взята не 'от балды'. Ну что стоило организовать дело так, чтобы Лот ушёл с кучей детей, или с верными друзьями, или ещё с кем-нибудь. Однако вместо этого бытописатель 'подсовывает' ему двух женщин, это не случайно.
Если бы Лот покинул город один, или ушёл бы с двумя своими зятьями, а всё 'мировое бабство' осталось и сгорело - то два моих постоянных комментатора, закоренелые женоненавистники ХХХ и WWS, они могли бы торжествовать. Я первый бы присоединился к их мнениям, я регулярно бы в коммах им отвечал, восклицая: да, чёрт возьми, братва, вы правы. Все бабы меркантильные дуры, поголовно все...
Но с Лотом ушли _ж_е_н_щ_и_н_ы_. Этот пример оставляет нам шанс. Он оставляет шанс всем женщинам. Женщин было три, одна превратилась в столб, стало быть осталось двое. Теперь мы знаем символические пропорции дур в человеческом обществе - это 1/3. 30 процентов женщин тотально повязаны на общепринятых в данном обществе ценностях, это они составляют воинствующее 'болото', им и предстоит обернуться и превратиться в солевой столб. Их жизнь - это прозябание, это 'соляной столб ' уже сейчас. Это касается и мужчин, которые с ними.
Я не отвечаю на комменты этих двух парней. Ибо, этими пропорциями библейская история посылает им месседж, она посылает месседж каждому мужчине, она вопиет ему: стань Лотом! Живи сам! Стремись к высшей Истине! И за тобой пойдёт не одна, но две. И какие! Без достойной женщины не останешься.
Начни с себя, а не с ругани баб. Они лучше, чем ты думаешь. Предложи им не пиво с Гамбринусом, но настоящую истину. Ветхий Завет писали не дураки.
А если за тобой не идёт никто, если тебе приходится покупать женщину, как пиво, если на тебя 'клюют' одни дуры, то сперва спроси себя: а кем ты стал?
Вовсе не случайно Лот оказался у ворот города, когда подошли посланные Богом. Вовсе не случайно посланников Бога правильно идентифицирует именно Лот: он живёт по истине, он служит истине, его глаза открыты. Почему он увидел, а его зятья - нет? Мышление Лота не было зашорено идеологемами той порочной веры, которая принята была за норму в городе под весёлым и звонким названием 'Содом'. Лот с самого начала сумел противостоять общепринятым заблуждениям. Кто, если не он? Кто, если не мы?
(Голос с места): 'Когда Лот сочетается с женой, которую он взял в Содоме, то она, как коренная содомчанка, является для него олицетворением всего города. Теоретически, от союза Лота с женой весь город мог бы очиститься, так как Лот передал бы сыновьям своё 'праведное семя'. Те сыновья тоже женились бы на коренных содомчанках и родили правильных сыновей, без половых извращений. И так, постепенно, весь Содом мог бы переродиться. Это та же самая схема, как перерождение мира через посредство Христа, только физическим путём.
Должно было быть такое развитие событий. Но произошло так, что Лот со своей женой родил не сыновей, но именно дочерей. Он продолжателей своего праведного семени почему-то не родил. Но эти дочери имели мужей, коренных содочан. Таким образом получается, что то, что Бог дал Лоту дочерей, а не сыновей, говорит о том, что для того, чтобы этот содомский народ переродился, нужна была его воля. Вы сказали, что мало знать истину, нужно ещё иметь волю, чтобы её реализовать.
Дочери Лота женятся на содомских мужчинах. И вот эти содомские мужчины, которые теперь уже не жена Лота, а они теперь как бы образ города Содома - теперь они уже должны проявить волю и жить по заветам Лота, как будто они его сыновья. Как бы духовно ему усыновиться. И таким образом должно было бы произойти перерождение города Содома.
Зятья Лота механически повторяли то, что делал Лот. Они спали с женами, как Лот, а не с мужчинами, как всё население города. Как бы дух истины они от Лота не переняли. Иначе они ушли бы за Лотом из города.
Это такая схема взаимодействия праведника и народа. Вот есть Христос и есть всё человечество (Содом, все мы). И вот мы все вроде бы христиане - носим кресты, ходим в церковь. Но вот если Лот сейчас пойдёт из этого города, мы отправимся вслед за ним? Мы поверим ему, что этот город будет разрушен?
В том-то и дело, что когда Бог даёт Лоту дочерей, а не сыновей, то он даёт Содому шанс. Бог ждёт его волеизъявления. Потому что, если бы были сыновья, то очевидно было бы, что Содом спасся бы: ведь у сыновей Лота семя самое праведное. Им всё равно на ком жениться. Они женятся на каких-то тётках, родят сыновей, у которых тоже будет праведное семя. Праведное семя, получается, в этом случае передаётся автоматом.
А в случае, если у Лота рождаются дочери, то должны появиться зятья, духовно переродиться, познать эту истину, и как бы духовно воспроизвести это праведное семя.'
Спасибо. Я продолжу своё рассуждение. Дело, разумеется, не в Боге, не в Содоме, не в огне и не в соляном столбе, это метафоры. Нетрудно видеть, что в истории Лота скрывается некая универсальная модель нашего существования. Этот образ, всю эту историю, происшедшую с Содомом, Лотом и его женой, всё это вполне могли придумать иудеи.
Я вам больше скажу: не имеет никакого значения, существует ли на самом деле, было ли сожжение города: имеет значение общая схема, модель. Точно так же не имеет никакого значения, был ли на самом деле Пифагор. Да пусть бы и не был! Его 'штаны' уже существуют, они работают в геометрии.
И, наконец, предельно провокационный вопрос: имеет ли значение, существовал ли на самом деле Христос, был ли Он Богом? Ведь парадигма уже создана, парадигма схождения Неба на землю: 'И видехом славу Его, славу, яко единородного от Отца, исполнь благодати и истины'. Эта парадигма христианства работает везде, она задаёт матрицу нашего существования - либо мы существуем в матрице противления ей.
Всё это вполне реально - раскалённая сера падает с неба, вспомните Помпеи. Иудеи могли использовать аналогичное событие для создания соответствующей поучительной истории. Для нас имеет значение мудрость, в ней заложенная: она уже стала 'столбовым событием' независимо от исторического события, эта история никуда не исчезает, мы живём в ней.
И чтобы полноценно приобщиться к этой мудрости, чтобы понять сами себя, наше существование в этой матрице, нам нужно верить в Лота, в огонь и соляной столб, в Христа - чтобы не скатиться к позитивизму и не начать, например, археологам, исследовать черепки с того места, где был город Содом, на предмет того - обгорели они, или нет, было сожигание, или не было... Может быть, жители сами покинули город, например, убежав от какой-то эпидемии, типа древнего СПИДа, или из колодцев у них ушла вода.
Черепки - это Гамбринус, это, как ни парадоксально, не есть истина, высшая, системообразующая истина. Они обладают меньшей реальностью, чем повествование о сжигании города Богом, о Лоте. Истина не равна реальности, реальность не равна истине.
Эта 'лотовская' модель существования, она куда универсальнее, чем 'союз с сильной и мудрой женщиной', который так любит Михаил. Она сильнее парадигмы Михаила, ибо эта последняя ведёт к кризису самое наше существование. Разрушение семьи в современном обществе, осуждаемая многими демократия, глобализм, выдавливание всех, кроме 'золотого миллиарда', на периферию, грядущая мировая диктатура, тот же самый феминизм, - лишь частные случаи порочной цивилизационной парадигмы модерна, которую приняли миллионы лет назад, она была принята ещё Адамом. Ну восстановят семью - и что с этого? Михаил будет доволен. Но человечество неуклонно движется в тупик.
Способы борьбы с этим движением, разумеется, есть; они, наверное, эффективны, коль скоро посланы Самим Богом. Но человечество почему-то не стремиться к ним прибегать. Оно, условно выражаясь, также стало использовать учение Христа, как использует пиво. Знают, что пиво - это плебейский напиток, но всё равно пьют. Это знание формально, от него ни холодно, ни горячо слабовольному человечеству. И во имя оправдания своих слабостей изобретают всякие удобные толкования про происхождение пива, про короля Гамбринуса, что пиво пьют все...
Точно так же формально, на словах, человечество, конечно же признаёт, что к нему однажды 'заглядывал' Сын Божий... Собственно, Ипостась Того, кто всё это однажды сотворил. Но вот ведь какая оказия! Это знание тоже оказалось формально, от него тоже ни холодно, ни горячо слабовольному человечеству. 'Ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч!' И во имя оправдания своих слабостей и своей теплохладности изобретают всякие удобные толкования про Христа, про Его притчи, про то, например, что можно и богатство стяжать, и остаться христианином. Надо, изволите видеть, сердцем не прикипать к своему состоянию, а сам факт стяжания Христос не осуждал, о нет! Или другой, ещё более изящный выверт, когда уверяют: а это я тружусь в своëм бизнесе по благословению духовника; тем самым стремление к сытой жизни преподносится как послушание. О том, что человек, уже занимаясь бизнесом, уже стяжав богатство, уже заведя в себе этого червячка, пошëл и взял благословение, все смиренно умалчивают. Идея чистоты, чистоты от мира вещей и свободы от Гамбринусов, это самое главное в христианстве, была профукана, еë поменяли на прогресс. Идея благословения - точно такой же Гамбринус.
Опять же - это учение в историческом христианстве про Божью Матерь и 'святость' материнства - здесь женщины как бы берут у Девы Марии благословение на чадородие; забывается, что они прекрасно размножались и богатели бы без этого благословения. Учение Христа, Священное Писание, та самая 'голая истина' была весьма удобно дополнена 'Священным Преданием'. Оно, собственно, и есть аналог легенды про Гамбринуса.
Однажды я встретил у одного русского писателя фразу, которая меня поразила: 'Если мне докажут математически, что Христос не истина, то я предпочту остаться не с истиной, а со Христом'. Если мы возьмём эту фразу саму по себе, вне её литературного контекста, то увидим, что этой фразой автор выдал себя; он выдал всю Русскую церковь. Тем самым он признал, что истина-то ему и не нужна. Нужен Христос, нужно то, что он любит, нужна _е_г_о_ любовь. Он, кроме того, расписался в том, что христианство подогнано, оно трансформировано, историческое христианство и истина - это разные вещи. Он воспринимает это христианство, как своё. Наше русское христианство стало потребностью, как и пиво, никого не интересует истина про 'плебейство'. Писателя интересует то, что он любит, а не истину, он сознательно отделяет истину от Христа, своей фразой он предаёт её. Возлюбив истину, он изрëк бы противоположное. Вера, вера не его, выстраданная, а его предков, то есть традиционная, для него важнее, чем истина. То есть он любит, в конечном счëте, свою традицию, то есть 'своё', то есть, в конечном счёте, самого себя. Но это означает, что то, что он любит - уже далеко от истины, оно трансформированная истина. И христианству не следует становиться традиционным, костенеть.
Этот писатель любит 'своего' Христа, с истиной этот Христос уже не связан. Первые четыре века Иисуса рисовали на иконах без бороды, Он был как бы бесполым существом, возможно, Он и впрямь не носил бороду, но это уже никого не интересует. Пёрт Коместор (XII век) говорит, что 'Христос и Его апостолы изображаются с длинными волосами не потому, что они носили их в действительности, но из соображений святости'. Смотрите: никому не нужна истина, что Христос мог носить короткие волосы, что у Него не было бороды: из каких-то соображений это изменили, в угоду толпе с её релевантными 'соображениями святости'. А вот что им нужно: например, если сейчас возрождать древнюю иконописную традицию, то может произойти церковный раскол - передерутся между собой те, кто видит Христа бородатым, и безбородым, они разделятся. Им не нужна истина, каждый будет драться за свою традицию, как дрались приверженцы двуперстия и трёхперстия, каждый бился за своё. Мы воспринимаем эту историю как нечто нормальное, но на самом деле это абсурд: никого ведь не интересовала истина, и если бы математически доказали, что нужно креститься трёхперстно, то всё равно возник бы раскол. Ну и так далее.
Если нашему писателю показать такого настоящего Христа, если показать Христа таким, каков Он был - скорее всего, грязный, немытый, как и все странники, в то время не было гигиены, да ещё и без бороды и стриженый под 'бобрик', - то писатель бы не признал Его. Это какой-то другой Христос, не его, как ни доказывай это математически.
У нас нет потребности в Христе-как-Он-был, у нас есть потребность в Христе таком, в которого _х_о_ч_е_т_с_я_ _в_е_р_и_т_ь_, потому что в такого верили наши предки. Они, эти предки, их наследие, вот это тепло предков - оно выше для нас, чем Христос. Наше 'хочется верить' для нас выше, чем истина.
Эту потребность в христианстве трансформированной формы у нас не отличают от истины Христова учения - точно так же, как любитель пива не отличает свою любовь к пиву от истины, что это плебейский напиток. Здесь работает одна и та же модель извращения истины.
В бытии нет различных моделей. Все они изоморфны. Всё извращается всегда одинаково.
На тех же принципах взаимоотношения 'праведник - общество' построен весь Ветхий Завет. Но не только он: эта модель явно просматривается в Откровении Иоанна. В 11 главе описывается, как в счастливом и благополучном мире, объединённым единой идеологией счастья, и с единым правительством, где все только и будут говорить 'мир и безопасность', живут два пророка, носящие иное мировоззрение, идущее с обществом вразрез. Они только и будут делать, что обличать жителей, постоянно напоминая им, что есть иной, высший тип жизненных ценностей. Жизнь может быть связана не с одним одинаковым 'толстовским' счастьем и потреблением, но с поиском истины, со стремлением понять, что в этом напитке плебейское, а что - нет. И этими утомительными напоминаниями два последних героя 'мучили живущих на земле', были для них постоянным живым упрёком. Когда же их убивает некий символический зверь, то 'живущие на земле будут радоваться сему и веселиться'. Ну а дальше всё по той же самой схеме, как у Лота, один в один. Только масштабы теперь несколько иные - всё человечество, сразу и целиком, а не какой-то там задрипанный городишко с грязными гомиками.
В этой логикой мы встречаемся также в одном из посланий апостола Павла к Фессалоникийцам, где он говорит, что некий деструктивный процесс: 'не совершится, пока не будет взят от среды удерживающий теперь' (2 Фесс., 2, 7). Хотя в греческом оригинале значится немного иное - 'монон о катехон арти еос эк месу генетай' - 'пока удерживающий остаётся среди', но особой роли это не играет, так как нам важно иное: удержание происходит не могуществом или какой-либо силой, но инаковостью, следованием истинным ценностям. Эта схема 'удержания' универсальна. К примеру, таким 'иным' для Европы является сейчас Белоруссия (раньше - и весь СССР). Православные будут говорить вам, что до 17 года удерживающим был царь-батюшка. Этому не особо стоит верить - скорее, вся православная система, противостоящая напору западной цивилизации. Хотя частично они правы - наша система держалась на монархе, при любой другой форме правления её ожидает гибель.
Ах, да - апостол именует деструктивный процесс 'тайной беззакония', 'мистерион аномиас', теперь мы знаем, что он имеет в виду. А именно - всеобщее радостное объединение, выстраивание очередной Вавилонской башни. Кто-то должен этому противостоять, некий маргинальный элемент, 'десять праведников'.
Понимаете, эта универсальная модель кризисности - это не красивые слова, а реальность, отраженная метафорически. Её можно было бы выразить иначе - например, в понятиях политэкономии или социологии; её можно описать высоким научным штилем, которым пользуется Д. Успенский. От этого она не перестанет быть истинной.
Однако дело не только в истинности. Ко всему прочему, это ещё и месседж, месседж нам: смотрите, что с вами будет, что может быть. Вы полагаете, что существуете вне всяких закономерностей и моделей? Но вот что удивительно: все прочитали эту сказку про Лота, про Адама, про Христа; все знают слова из Апокалипсиса - но никто не хочет воспринять это за истину. Но если это не истина, то что есть истина?
По этой же логике, некая страна, не втянутая в орбиту современной потребительской цивилизации - где прогресс существует ради прогресса, а потребление - ради потребления - эта страна-инородец будет вечным укором для всех, кто это 'грехопадение' уже совершил. Она будет носить истину, разрушительную для тех, кому выгодно превращать людей в потребителей, сохранять status quo. Истина всегда связана со своим носителем. Будучи им, всегда рискуешь.
Плохо, конечно, когда человек не хочет признать, что 'пиво - это плебейский напиток', когда он верит не в истину, но в Гамбринуса. Но совсем плохо, когда наш 'любитель пива' начинает отравлять жизнь тем, кто думает иначе, кто пытается раскрыть ему глаза. Человечество не может обходится без веры в своих многочисленных Гамбринусов; в определённом смысле каждый сам себе Гамбринус... Но из всего этого ещё не следует, что не должны время от времени находится люди, эти мифы развенчивающие; это нормально: одни уравновешивают других, на тысячу 'мифологов' достаточно одного 'первооткрывателя', такую пропорцию можно и потерпеть.
Но когда говоришь: потребительские ценности, материальный прогресс в целом, эта дебильная парадигма модерна, что, однажды возникнув, она проявляется во всём, в том числе и в трансформировании учения Христа, подгонки его под наши потребности и слабости, и что всё это, в конечном счёте, грозит гибелью всему человечеству, то начинают ругаться в ответ: 'Это дураки те, кто говорят, что христианство и материнство две вещи несовместные. Отличное сочетание, потому что я люблю и то, и другое'.
В обществе не бывает демократии. Победить может только одна вера. Никакой человек не бывает демократичным. Или он уже не человек.
Истина не существует вне модели. Ноам Хомский выдал интересный афоризм - 'вне матрицы нет информации', его стоит переиначить: вне модели нет истины, любая истина существует в каком-то контексте, в какой-то модели; в другом контексте это будет уже другая истина. Современный человек мыслит линейно: каждое событие, каждый факт, каждая истина у него сменяется последующей; причём существует лишь та, которая есть здесь и сейчас. Лихачёв (а с ним и Лотман) пишут, что для современного человека 'прошлое существует как воспоминание и причина, в то время как настоящее есть единственная реальность'. 'С этим связано убеждение в том, что если подлинной реальностью обладает лишь настоящее, то смысл его раскрывается только в будущем. Отсюда стремление выстраивать события в единую движущуюся цепь и организовывать её причинно-следственными связями'.
Мышление современного человека линейно, оно выглядит как прямая, состоящая из событий или истин. Все события укладываются в эту простейшую линейную матрицу; истина оказывается проста и линейна. Это схема прогресса.
Сознание древних основывается на другой, нелинейной модели. Для него существует первоначальное событие, так сказать, прецедент, матрица, которая, однажды возникнув, существует вечно в некой своей реальности, она никуда не исчезает. Лотман пишет, что 'каждое новое событие такого рода не есть нечто отдельное от 'первого' его прообраза - оно лишь представляет собой обновление и рост этого вечного 'столбового' события. Каждое убийство братом брата не представляет собой какого-либо нового и отдельного поступка, а является лишь обновлением каинова греха, который сам по себе вечен'. Таким образом, древнее сознание мыслит как бы структурно: оно понимает, что самое первоначальное событие тут же закладывается в нас в виде структуры, такой модели - один раз совершил поступок, и всё время его подновляй, или аннулируй, кому как подходит, но никуда уже не деться от заложенной матрицы события: она вечна, она уже создалась. 'Такой тип сознания обращает мысль не к концу - результату, а к началу - истоку' (Лотман). То есть все аналогичные события для древнего мышления изоморфны, они укладываются в свою модель, заданную первоначальным событием. Каждое последующее событие накладывается на эту матрицу, на предыдущее событие, и критическая масса аналогичных событий, вот этой матрицы, она всё время растёт.
Сознание древнего человека всё время как бы пытается не предсказать результат в будущем, но вернуться к истокам, к самому началу бытия, докопаться до самого первого события, до самой первой модели, до исходной матрицы. Все события рассматриваются в контекстах своих первоначальных моделей. Событие в архаичном мышлении воспринимается прежде всего, как модель, как универсальный скелет бытия. Это мышление куда более объёмно, чем современное. Но дело даже не в этом, а в том, что древнее мышление хочет видеть истину. Оно везде ищет первоначальное структурное 'ядро', первоначальную 'голую' истину; оно не хочет верить в пивного Гамбринуса. Суть в том, что это мышление мы с каждым столетием всё более утрачиваем.
Вне матрицы нет информации. На самом деле, истины не существует вне определённого категориального ряда. Все истины так и понимаются. Такую вещь как пиво можно понимать в одном контексте - как утолитель жажды, например, как напиток, помогающий общению между программистами - а можно понимать в контексте древнего категориального мышления, которое возвращает нас назад, то есть в контекст первоначальной культуры, без позднейших идеологических напластований про Гамбринуса. То есть мы должны понять, плебейский это напиток, или нет, мы должны решить для себя, будем ли мы его пить, ибо если мы его пьём - так размышляет древний человек - то мы приобщаемся к поступку первого человека, который его выпил, мы причащаемся этого первого пивного питуха, мы становимся с ним одно целое.
Если мы рассматриваем первого 'пивного человека' как плебея, то мы проводим правильное отождествление, мы сравниваем две модели мира и понимаем: если мы пьём пиво, то сами становимся плебеями.
Но современная массовая культура, культура, превращающая человека в пивного питуха, она подсовывает ему другую матрицу первоначального 'пивного события' - не плебея, но Гамбринуса; первым, кто выпил пиво, оказывается король Гамбринус. Нам говорят: если вы выпьете пива, то приобщитесь не к плебею, но причастны будете к королю Гамбринусу, к славе его; вы будете сами, как король: 'Будете яко бози, ведяще доброе и лукавое' (Быт. 3, 5). Здесь работает одна и та же модель: одно подсовывают вместо другого, там подсовывал змей, здесь - массовая культура. На самом деле, агент подсовывания один. Тот, кто подсовывает ложное, тот делает одну и ту же работу, выполняет одни и те же функции в мироздании, тот является как бы древним змеем, наш потребитель пива - если говорить символически - он причащается змея, не 'зелёного змия', но древнего, он становится с этим змеем одно. Ибо следует 'подсовывать' людям истину, первоначальную истину.
Если мы причащаемся ложного, если живëм без истины, то мы причащаемся сатаны.
Вся наша культура уже организована так, что она заинтересована в подсовывании нам всех этих легенд. Потому что людей, материально заинтересованных в этом, стало больше, чем заинтересованных в истине. Давайте откроем глаза и поймём, что в современно мире с его линейным, направленным вперёд мышлением, мы оказываемся погружены в совокупность матриц, которые нам навязывают извне. Покупая что-то, даже просто покупая, смотря рекламу, мы меняем свой мир, создаём вокруг него кокон из иллюзий.
Об этом очень хорошо сказал Андрей Кураев, он расписал весь этот механизм подсовывания человеку ложной матрицы: 'Сначала человеку внушают, что у него есть права, о существовании которых он и не подразумевал, а потом заявляют, что этих прав ты лишен. Жил себе человек спокойно без всякого DVD, а ему вдруг говорят, что каждый порядочный человек имеет DVD и лишь тебя этот коммунистический (вариант: 'воровской') режим совершенно несправедливо лишил права на пользование DVD. И вот человек, который доселе даже не знал, что это такое, начинает смысл своей жизни видеть в борьбе за обладание DVD.'
На самом деле, рекламу можно уже не смотреть, можно не смотреть телевизор, это не имеет никакого значения: рекламные легенды уже существуют как событие, как своя матрица, они создают нашу атмосферу; все эти рекламные идеи, они передаются через коллективное бессознательное, они носятся в воздухе. Теперь мы можем понять фразу апостола Павла в послании к Ефесянам: 'князя, господствующего в воздухе' - апостол говорит здесь о системе подсовывания человеку ложной матрицы, всех этих ложных легенд - про Шевиньона, Гамбринуса, про борьбу с Аль-Кайедой и афганскими террористами, про ядерное оружие в Ираке, про отсутствие демократии в Белоруссии, про очистку дна мирового океана, про залатывание озоновой дыры, про и не знаю, что ещё - да хотя бы и про прогресс. Это всё ложные легенды, они из одного категориального поля, их источник один. Вот, мы создали контекст для правильного, адекватного понимания этой фразы, постепенно поймём и остальные.
Без легенды о Гамбринусе невозможно было бы продать пиво, в смысле - очень большое его количество. Тем самым человека превращают в плебея, делают из него ничто. Мы должны очень хорошо понимать, что делает с нами современная культура, куда она нас тащит, в какую матрицу погружает.
Тогда мы поймём пиво правильно, мы постигнем это пиво как истину, мы поймём, как соотносится пиво и истина, и сможем вывести формулу, как сказал бы Бердяев, 'последней истины': 'пиво - это плебейский напиток'. Всё, дальше копать некуда, всё остальное - от лукавого. Истина про пиво заключена в плебействе. Таким образом, всё зависит от того, как мы смотрим на пиво.
Так вот: на истину можно и нужно смотреть _т_о_л_ь_к_о_ как древние, возвращаясь назад, а не идя вперёд. Истина непонятна в контексте парадигмы прогресса, более того: в этой матрице прогресса, движения вперёд, истины вообще не существует, они исключают друг друга. Когда есть истина, то уже не нужен прогресс, когда есть прогресс, то уже не нужна истина. На истину можно смотреть лишь в матрице древнего, консервативного мышления. Истина - это не просто её поиск, но поиск её в первоначальном, в прошлом. Здесь мы теперь можем объединить сразу три категории нашего изложения: духовный возврат назад, в прошлое, то есть воспоминание, бытие в истине и самую истину. Эту формулу мы понимаем на новом витке рассуждения: 'воспоминание есть приобщение'. Нельзя не вспоминать; истина в воспоминании. Приобщаться нужно к правильному прошлому, к правильно понятому прошлому, иначе у нас не будет будущего. Прошлое тоже существует, существует сейчас, об этом хорошо знал Лот.
Это означает, что если мы хотим понять христианство, то нам тоже нужно идти в прошлое, и найти самую древнюю матрицу, найти самое первое 'зерно'. Не нужно искать какие-то толкования и комментарии, все они будут от лукавого. Каждый ищет свою истину сам. Но существует только одна истина.