То же хмурое, свинцовое небо за окном, горизонт серого бетонного забора увенчанный рядами ржавой колючей проволоки говорили о давно заброшенном, всеми забытом концлагере в котором заключенные просто позабыли о том что есть другой мир. Из-за забора ввысь уходили трубы, такие же серые и мрачные. Все это создавало чувство гнетущей безысходности. Максим смотрел на этот пейзаж каждый день, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году. По началу глядя на эту мрачную рутину у него в голове роились разные нехорошие мысли, хотелось даже уйти в другой цех но он остался, мечты заменила рутина, желание перемен угасло осталась только меланхоличная тоска.
Каждое утро он шел глядя под ноги на проходную, отточенным движением подносил пропуск к турникету, кивками и рукопожатиями приветствовал коллег и уныло брел к своему станку, все это было так однообразно и одинаково что он просто перестал замечать сначала дорогу, потом лица коллег, потом то как он вставал за свой станок и нажимал кнопку запуска. Поначалу ему каждый день говорили что его работа очень важна и ответственна, он каждую секунду думал о том как прекрасен его труд, как он важен для народа и страны, он слушал, и под монотонный вой включенной машины уходил в себя. Для него в такие моменты не существовало ни чего, ни завода, ни станка, ни окружающих, он не думал ни о чем, год за годом. Постепенно все в его жизни перестало существовать, все было лишь слышным серым пятном на фоне еще большего серого пятна рутины.
Постепенно он стал исчезать сам для себя, сначала случайно поймал себя на мысли что он не помнит как прошел проходную, затем как он провел день, затем как он лег спать, эти мысли стали посещать его лишь в моменты когда он неожиданно просыпался от внезапного гула включившегося станка или от резкой, звенящей тишины станка выключенного, но он тут же забывал о них сосредоточившись на плане, его уже не понукали, не говорили о руководящей роли, и важности работы, он просто делал то что делал всегда, то для чего он создан.
Так проходили годы, он сам того не осознавал как сначала стал единым целым со станком, а затем и вовсе слился с ним. Однажды он услышал разговор, как раз сразу после того как гул стих.
- Завтра приедут японцы, станки наши смотреть, говорят, хотят купить их. - Говорил проходящий по цеху грузный директор своему заму.
- Зачем что у них своих нет?
- Есть и свои но свои дороже, а эти практически дармовые.
- Говорят они их по всей стране скупают а потом в утиль сдают, у них дескать этого сырья мало и потому он ломом у них дороже чем как станок выходит.
- Ну ты прав наверно, наши то куда хуже ихних...
"Как? Их продадут на лом японцам!" - пронеслась ужасающая мысль в голове Максима, - "Они не могут так поступить!"
- ... а что у них здоровый образ жизни, не пью не курят как наши, оттого и станки хорошие, а у нас? Все пьют, органы больные, масло протекает везде того и гляди развалятся, только в лом, и то частями... - Сказал зам и осекся, он остановился у Максима, - хотя этот нет, этот хороший сколько лет работает еще не разу не сломался, Максим молодцом был, и станок из него хороший вышел - и чуть задумавшись добавил, - нет его мы продавать не будем, нам такой самим нужен, будем его по выставкам возить! Как достижение нашего станкостроения!
Максиму это понравилось, он пропустил мимо ушей мысль о том что о нем как о станке говорили в одном лице и порадовался, его не продадут а даже повезут на выставку, и он уснул, что бы завтра опять проснутся под жестяной крышей, перед пыльным окном из которого видно горизонт бетонного забора с ржавой колючей проволокой и серые неработающие трубы уходящие в хмурое свинцовое небо.